Митр. Макарий, История Русской Церкви-5:

митрополит Макарий

История Русской церкви

КНИГА 3

ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЦЕРКВИ В ПЕРИОД ПОСТЕПЕННОГО ПЕРЕХОДА ЕЕ К САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ (1240-1589)

ТОМ 4

Состояние Русской Церкви от митрополита Кирилла II до митрополита святого Ионы, или в период монгольский (1240-1448)

ИЗДАТЕЛЬСТВО СПАСО-ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ВАЛААМСКОГО МОНАСТЫРЯ МОСКВА 1994

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТУПЛЕНИЕ  3

ГЛАВА I 4

ИЕРАРХИЯ  4

ГЛАВА II 36

ПАСТВА   36

ГЛАВА III 51

МОНАСТЫРИ   51

ГЛАВА IV   72

БОГОСЛУЖЕНИЕ  72

ПРИЛОЖЕНИЯ К ТОМУ 4  95

1. О МИТРОПОЛИТЕ КИРИЛЛЕ II 95

2. О ГЕРОНТИИ ИГУМЕНЕ И ГАЛИЦКОЙ МИТРОПОЛИИ В КОНЦЕ XIII И НАЧАЛЕ XIV в. 96

3. ЖИТИЯ СВЯТОГО ПЕТРА МИТРОПОЛИТА И САМЫЙ ТЕКСТ ОДНОГО ИЗ НИХ, НАПИСАННЫЙ ЕПИСКОПОМ ПРОХОРОМ   96

4. О СЕЙТЕ ЕРЕТИКЕ  98

5. ПАТРИАРШАЯ ГРАМОТА 1347 г. О ПОДЧИНЕНИИ ВНОВЬ ВОЛЫНСКИХ ЕПАРХИЙ МИТРОПОЛИТУ КИЕВСКОМУ   98

6. О МИТРОПОЛИТЕ ФЕОДОРИТЕ — ИЗ ПАТРИАРШЕЙ ГРАМОТЫ 1354 г. 100

7. О ПОСТАВЛЕНИИ МИТРОПОЛИТА АЛЕКСИЯ — ИЗ ПАТРИАРШЕЙ ГРАМОТЫ 1354 г. 100

8. О ПЕРЕСЕЛЕНИИ НАШИХ МИТРОПОЛИТОВ ИЗ КИЕВА ВО ВЛАДИМИР — ИЗ ПАТРИАРШЕЙ ГРАМОТЫ 1354 г. 101

9. О ПОСТАВЛЕНИИ МИТРОПОЛИТА РОМАНА   101

10. ПОСЛАНИЕ ПАТРИАРХА 1370 г. К НОВГОРОДСКОМУ ВЛАДЫКЕ АЛЕКСИЮ    102

11. ПАТРИАРШИЕ ГРАМОТЫ 1370 г. К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ДИМИТРИЮ ИОАННОВИЧУ И МИТРОПОЛИТУ АЛЕКСИЮ    102

12. ПАТРИАРШИЕ ГРАМОТЫ 1370 г. К СМОЛЕНСКОМУ И ДРУГИМ РУССКИМ КНЯЗЬЯМ   104

13. СОБОРНОЕ ДЕЯНИЕ 1371 г. О ПОСТАВЛЕНИИ АНТОНИЯ, МИТРОПОЛИТА ГАЛИЦКОГО   105

14. О НАСТОЛЬНОЙ ГРАМОТЕ 1393 г. МИТРОПОЛИТУ ФОТИЮ    106

15. КОГДА ЗАКРЫЛИСЬ ЕПАРХИИ БЕЛГОРОДСКАЯ И ЮРЬЕВСКАЯ  107

16. О РУССКИХ ЕПАРХИЯХ В МОНГОЛЬСКИЙ ПЕРИОД   107

17. ОТРЫВКИ ИЗ ЖИТИЯ ОРДЫНСКОГО ЦАРЕВИЧА ПЕТРА   108

18. ОТРЫВКИ ИЗ ЖИТИЯ СВЯТОГО СТЕФАНА ПЕРМСКОГО   109

19. ГДЕ И КОГДА РОДИЛСЯ ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ   112

20. ОТРЫВКИ ИЗ ЖИТИЯ ПРЕПОДОБНОГО СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО   113

21. ОТРЫВКИ ИЗ ЖИТИЯ ПРЕПОДОБНОГО КИРИЛЛА БЕЛОЕЗЕРСКОГО   114

22. СВИДЕТЕЛЬСТВА О МОНАСТЫРЯХ МНОГОЛЮДНЫХ, ЛАВРАХ, МОНАСТЫРЬКАХ   116

23. СКАЗАНИЕ ОБ ОБРЕТЕНИИ МОЩЕЙ СВЯТОГО ИОАННА, АРХИЕПИСКОПА НОВГОРОДСКОГО   116

24. ПРАВИЛО МАКСИМА, МИТРОПОЛИТА РУССКОГО   117

25. УКАЗАНИЕ БОГОСЛУЖЕБНЫХ КНИГ, СОХРАНИВШИХСЯ ОТ МОНГОЛЬСКОГО ПЕРИОДА   118

26. РАЗРЕШИТЕЛЬНАЯ МОЛИТВА МИТРОПОЛИТА КИПРИАНА И СТИХИРА НА УСПЕНИЕ БОГОМАТЕРИ МИТРОПОЛИТА ГРИГОРИЯ САМВЛАКА   120

27. РАЗНОСТИ В ЧИНЕ ПРОСКОМИДИИ ПО СЛУЖЕБНИКАМ XIV-XV вв. 121

28. ПОСЛАНИЕ МИТРОПОЛИТА ФОТИЯ В ПСКОВ ОБ АГНЦАХ И ПРОЧЕЕ  122

29. БЛАГОСЛОВЕНИЕ И УКАЗ НОВГОРОДСКОГО ВЛАДЫКИ ИОАННА (ПОСЛЕ 1410 г.) О ПРОСКОМИСАНИИ СВЯТЫМ МУЧЕНИКАМ ГУРИЮ, САМОНУ И АВИВУ   124

30. ПАТРИАРШАЯ ГРАМОТА 1593 г. МИТРОПОЛИТУ КИЕВСКОМУ О НИЗЛОЖЕНИИ ЛУЦКОГО ЕПИСКОПА   125

ВСТУПЛЕНИЕ

Прошло уже два с половиною века, как Россия, просвещенная светом Евангелия из Византии, находилась в церковной зависимости от Константинопольского патриарха, и со стороны патриаршего престола незаметно было ни малейшей уступки к ослаблению этой зависимости. Две попытки самостоятельного избрания и поставления митрополитов, бывшие при великих князьях Ярославе и Изяславе, ясно выражали желание русских, но совершены были самими русскими без соизволения патриарха. Даже более скромное желание и требование киевского князя Ростислава (1164), чтобы, по крайней мере, избрание митрополитов в Россию происходило в Царьграде не без ведома и согласия русских великих князей, хотя и было принято императорским послом, приходившим в Киев, не было, однако ж, уважено в самой Византии. Митрополиты, почти исключительно греки, избираемые и поставляемые в Греции, присылались в Россию и управляли Русскою Церковию как Греческою митрополиею.

С нашествия на Россию монголов, когда при разгроме ими Киева (1240) погиб без вести и Киевский митрополит Иосиф, начала заниматься заря нового порядка вещей для Церкви Русской. Вследствие ли тяжких бедствий, постигших Россию и препятствовавших сношению ее с патриархом, жившим тогда в Никее, или по другим причинам русские сами избрали для управления осиротелою Церковию одного из своих соотечественников — Кирилла, который сначала носил только титул митрополита, а через несколько времени утвержден в этом сане патриархом. То был первый, хотя едва заметный, шаг к ослаблению зависимости нашей Церкви от Византийской кафедры. С этого времени мысль, чтобы митрополит Русский, по крайней мере, избирался в России и из русских пастырей, уже не могла казаться несбыточною не только у нас, но даже в Греции. И действительно, через 28 лет по смерти Кирилла, подобный случай повторился в избрании и поставлении святого Петра митрополита; еще чрез столько же лет снова повторился в избрании и поставлении святителя Алексия и потом повторялся несколько раз до 1448 г.: патриархи допускали делать избрание на Русскую митрополию в самой России или Литве, и из числа митрополитов, святительствовавших у нас в тот период, большая часть были избраны в России и великом княжестве Литовском [1]. С 1448 г., после которого вскоре последовало окончательное разделение Русской митрополии на две. Западную и Восточную, совершен был второй и важнейший шаг к самостоятельности Русской Церкви. В Западной митрополии патриарх разрешал уже постоянно избирать первосвятителей местным епископам из круга их самих и иногда даже поставлять, впрочем с его благословения; а в Восточной митрополии предоставил раз навсегда, без всякого предварительного сношения с ним не только избирать, но и поставлять митрополитов Собору русских иерархов из среды русского духовенства, так что эта митрополия была уже независимою на деле, и ей оставалось сделать последний шаг, чтобы взойти на степень самостоятельного православного патриарха. Ныне мы займемся одною первою половиною этого переходного периода отечественной Церкви.

В гражданском отношении тогда было время владычества монголов над Россиею, владычества, которое хотя не произвело при всей своей тяжести и продолжительности никакого существенного переворота во внутреннем устройстве государства и Церкви, имело, однако ж, ощутительное и, большею частию, пагубное влияние на все отрасли как государственной, так и церковной жизни. Вследствие нашествия монголов Русские митрополиты переселились из Киева на север России, что подало повод к попыткам разделить нашу митрополию и к разным беспорядкам в иерархии. Некоторые епархии были закрыты, другие явились вновь. Множество обителей, совершенно разоренных, лежало в развалинах, другие вновь основаны или наполнились более прежнего жильцами. Духовное просвещение, за истреблением бесчисленного множества книг и при бедственных обстоятельствах, немало пострадало, по крайней мере, как бы остановилось и не подвигалось вперед. Храмы в несметном количестве были разрушены, и в чин богослужения вкрались разные беспорядки, для исправления которых потребовалось много усилий. Церковная дисциплина и поведение духовенства упали. Нравы всего народа посреди тяжких испытаний огрубели. Для самих пап и ревнителей папства иго монгольское над Россиею послужило благоприятным случаем к новым проискам, чтобы склонять русских к принятию латинства.

Другие важнейшие события того времени, происходившие в нашем отечестве, не остались также без последствий для Церкви. Разделение Руси на Восточную и Западную и потом образование Литовского государства, отдельного от Московского, еще более способствовали к разделению нашей митрополии, многим церковным смутам и к проискам пап в западных областях русских. В княжестве Галицком, которое не вошло в состав Литовского государства, а подпало под власть Польши, православие подверглось самым тяжким гонениям и едва не было подавлено латинством. Постепенное уничтожение уделов и возвышение Московского княжества над прочими весьма много благоприятствововали сооружению в нем богатых церквей, благоустроению обителей и улучшению быта всего духовенства.

Обыкновенно этот период нашей церковной истории, обнимающий времена монгольского ига над Россиею, называют монгольским, и мы для краткости и общепонятности охотно удерживаем такое название, хотя оно и не выражает вполне самого характера периода.

ГЛАВА I

ИЕРАРХИЯ

Время от митрополита Кирилла II до митрополита святого Ионы можно назвать по преимуществу переходным временем в истории собственно нашей митрополии. Прежде общим правилом было избирать и поставлять для России митрополитов в Греции и из греков. Теперь допущено было избирать для России митрополитов то в Греции, то в России или Литве, из греков и русских или других славян, по этому поводу появились в России и Литве искательства митрополитского сана и случалось, что, когда в России избирался один митрополит и отправлялся в Грецию для поставления, там уже был избран и поставлен другой. Со времени митрополита Ионы все Русские митрополиты избирались только в России и Литве и из русских, а иногда литовцев. Прежде вся Русская Церковь составляла одну митрополию. Теперь начался ряд попыток к разделению Русской митрополии на две и даже на три — попыток, которые по временам увенчивались успехом, хотя ненадолго, и послужили новым поводом к искательствам митрополитской кафедры и к разным другим беспорядкам. С митрополита Ионы Русская митрополия окончательно разделилась на две. Прежде кафедра Русского первосвятителя постоянно находилась в Киеве, и все первосвятители жили там. Теперь митрополиты переселились лично сперва во Владимир на Клязьме, потом в Москву, не перенося, однако ж, туда своей кафедры, и потому, живя во Владимире и Москве, продолжали называться Киевскими и всея России; а митрополиты, управлявшие западнорусскими епархиями, по временам отделявшимися от Московской митрополии, жили то в Киеве, то в Галиче, то в Вильно, и носили титул Киевских и всея России, или Галицких, или Литовских. С митрополита Ионы, по окончательном разделении митрополии, митрополиты, жившие в Москве, начали называться Московскими и всея России, а митрополиты западнорусские — Киевскими и всея России.

I

В то время, когда Киев был разорен монголами и не стало Киевского митрополита Иосифа, этот город находился во власти галицкого князя Даниила, самого сильного из князей южнорусских. Поэтому неудивительно, если Даниил счел себя вправе и даже обязанным посреди всеобщих смут и бедствий, постигших Церковь и отечество, позаботиться об избрании нового митрополита для Киевской кафедры, не имея, может быть, возможности снестись о том с патриархом. Но каким образом Даниил избрал Кирилла на митрополию — один ли с братом своим Васильком или с согласия русских епископов, в каком году произошло это избрание и кто был Кирилл до избрания, имел ли сан епископа или еще не имел, —  сведений не сохранилось. Известно только, что в 1243 г. Кирилл носил уже имя митрополита и что еще прежде избрания его епископ Угровский Иоасаф покушался самовольно занять кафедру митрополии, но за то лишился и собственной [2]. Нельзя также определительно сказать, всею ли Русскою Церковию управлял Кирилл со времени своего избрания или только южными ее епархиями и в чем состояло это управление. Но сомнительно, чтобы русские иерархи, особенно северных епархий, не находившихся во владениях князя Даниила, согласились подчиниться избранному им митрополиту, пока последний не был утвержден патриархом.

В 1246 г. Даниил, пришедши из Орды, утвержденный в своей княжеской власти татарским ханом, решился наконец вместе с братом своим Васильком послать и Кирилла в Грецию для утверждения его в митрополитской власти [3]. Кирилл отправился чрез владения короля венгерского Белы, но по неотступным просьбам последнего, который обещался притом проводить его к грекам с великою честию, если только святитель примирит и породнит его с князем Даниилом, должен был воротиться назад, успел склонить Даниила на предложения короля, пошел вместе с князем в Венгрию и, совершив там бракосочетание сына Даниилова Льва с дочерью Белы, продолжал свой путь в Никею, где жил тогда Константинопольский патриарх Мануил II. Скоро ли согласился патриарх на поставление нашего митрополита, долго ли совершалось его путешествие и в чем состояли первые его действия по возвращении в отечество, неизвестно. Только в 1250 г. о нем упоминают летописи, что он отправился из Киева в Чернигов, потом в Рязань и в землю Суздальскую [4].

Много скорбей и трудов ожидало нашего первосвятителя на его высоком поприще. В Киеве он не мог найти для себя приюта и пристанища. Кафедральный Софийский собор и митрополичий дом были разорены и опустошены; Десятинный храм лежал в развалинах; знаменитая Печерская обитель, также разоренная, была покинута иноками; во всем городе едва насчитывалось домов с двести и жителей оставалось весьма мало, да притом Киев постоянно подвергался набегам татарским. Нужно было митрополиту избрать для себя новое местопребывание. Поселившись в Галиче или в каком-либо другом из галицких городов, он был бы слишком отдален от севера России, где находилось и более епархий, чем на юге, и гораздо многолюднейших. Кирилл решился остановиться во Владимире Суздальском, не перенося, однако ж, сюда митрополитской кафедры: этот город давно уже возвысился над Киевом в гражданском отношении, считался столицею великих князей русских и мог быть по значению своему вполне приличным, а по географическому положению очень удобным местом для пребывания первосвятителя Русской Церкви. К тому ж во Владимире не было тогда своего епископа и епархиею еще с 1239 г. по смерти епископа Митрофана, сгоревшего при нашествии татар во владимирском соборе вместе с княжеским семейством и множеством народа, управлял Ростовский епископ Кирилл [5]. Из Владимира митрополит предпринимал по временам путешествия в Новгород (в 1251 г.), Киев и другие города; но чаще является действующим в самом Владимире: так, в 1250 г. он венчал здесь сына великого князя Ярослава Андрея, брата святого Александра Невского; в 1252 г. торжественно встречал у Золотых ворот святого Александра Невского, возвратившегося из Орды, и посадил его на великокняжеский престол; в 1255 г. погребал брата святого Александра Невского Константина; в 1261—1262 гг. благословил избрать и рукоположил нового епископа Ростову Игнатия; в 1263 г. встретил и похоронил тело самого героя Невского в Рождество-Богородицком владимирском монастыре. Вообще, не прежде как в 1274 г. митрополит Кирилл поставил для Владимира особого епископа — Серапиона, из архимандритов Киево-Печерской лавры, а сам переселился в Киев, где в 1276 г. совершил рукоположение Новгородского епископа Климента [6]. И хотя чрез четыре года (1280) первосвятитель снова посетил Владимир и вообще область Суздальскую и здесь в городе Переяславле даже скончался (9 декабря), но тело его, принесенное сначала во Владимир, отправлено было потом в Киев и там погребено в кафедральном Софийском соборе [7].

Другою, важнейшею, заботою митрополита Кирилла была забота о благоустроении духовенства и всей паствы. С этою-то целию он предпринимал частые путешествия по России и, проходя грады и веси, “по обычаю своему учаше, наказуяше, исправляше” [8]. Он всюду встречал не только развалины жилищ, храмов и обителей, не только бедствия и слезы соотечественников, но, к сугубому прискорбию, и разные беспорядки, церковные и нравственные, вкравшиеся или утвердившиеся посреди всеобщего расстройства, произведенного нашествием монголов. Епископы редко обозревали свои епархии; на священнические степени возводились лица без надлежащего внимания к их достоинствам и часто по святокупству; в совершении Божественной литургии и других служб допускаемы были произвольные отступления от древнего чина; народ предавался играм и обычаям, противным духу веры. Желая искоренить все это, митрополит воспользовался собранием епископов, бывших во Владимире в 1274 г. по случаю рукоположения Серапиона, и вместе с Собором постановил правила, которые доселе остаются памятником его пастырской мудрости и ревности к своему долгу [9].

Нужно еще было митрополиту Кириллу отстоять и защитить права духовенства и вообще Русской Церкви пред монгольскими ханами. Не знаем, путешествовал ли сам Кирилл в Орду, как путешествовали его преемники, чтобы испросить ярлык ханский в охранение от татар святой веры и привилегии своих и всего клира; но древнейший из ярлыков, до нас дошедших, дан был в митрополитствование Кирилла ханом Менгу-Темиром, вероятно, по случаю вступления его на престол в 1267 г., и в этом ярлыке говорится, что такие же ярлыки были даны и прежними ханами Русскому митрополиту и церковным людям [10]. Впрочем, Кирилл мог получать ярлыки, которые обыкновенно испрашивались у каждого вновь воцарившегося хана, чрез епископов Ростовских: сперва чрез Кирилла, два раза бывшего в Орде у предшественника Менгу-Темирова Берге, и потом чрез Игнатия, который также двукратно ходил в Орду, в последний раз в 1280 г., по выражению летописца, вообще “за причет церковный” [11]. Простирая свой попечительный взор и на тех несчастных, которые целыми тысячами отводимы были из России в Орду как пленники или должны были путешествовать в Орду и иногда проживать там долгое время, митрополит Кирилл исходатайствовал у хана позволение основать в самом Сарае православную епархию и в 1261 г. поставил туда первого епископа Митрофана, подчинив ему и древнюю епархию Переяславскую [12].

Преемником митрополита Кирилла, правившего с такою высокою ревностию целые тридцать лет отечественною Церковию в самое тяжкое время владычества монгольского, был митрополит Максим, родом грек, избранный и рукоположенный в Царьграде в 1283 г. Прибыв в Россию, он немедленно отправился в Орду: тогда, верно, уже начался обычай, по которому все наши митрополиты и епископы, подобно князьям, должны были ездить в Орду, чтобы получить от хана утверждение в своей власти и ярлык или, по крайней мере, отправляли туда своих послов для этой цели. По возвращении в Киев Максим созвал (1284) к себе всех русских епископов: являться к новому митрополиту было в обыкновении у наших святителей и прежде; но теперь побуждением к Собору могли послужить еще потребности бедствующей Церкви. В следующем (1285) году первосвятитель обходил всю землю Русскую, повсюду уча и исправляя дела церковные, и, между прочим, посетил землю Суздальскую, Новгород и Псков. В 1288 г. он рукоположил в киевском Софийском соборе епископа Владимирского и Суздальского Иакова; в 1289 г. там же рукоположил епископов Ростовского Тарасия и Тверского Андрея. В 1295 г. снова приезжал в землю Суздальскую и здесь рукоположил во Владимир и Суздаль епископа Симеона [13]. Наконец, не вынося более насилия от татар, вследствие которого разбежался весь Киев, митрополит в 1299 г. принужден был совершенно оставить свою митрополию и переселиться в землю Суздальскую со всем своим клиросом: здесь он, подобно предшественнику своему, сам сел на стол во Владимире, а Владимирского епископа Симеона посадил в Ростове [14]. Это было, однако ж, только личное переселение митрополита Максима во Владимир, совершенно похожее на бывшее переселение митрополита Кирилла II, а не перенесение самой митрополитской кафедры, которая по-прежнему оставалась и считалась в Киеве. Вскоре за тем (1300) Максим ходил в Новгород вместе с двумя епископами — Ростовским и Тверским для рукоположения Новгородского владыки Феоктиста, а в следующем году был в Царьграде и присутствовал на тамошнем Соборе [15]. Во время последнего путешествия он обозревал Волынскую землю, и здесь, в числе прочих, ему представлялся игумен Ратского монастыря Петр со своею братиею и поднес ему икону Пресвятой Богородицы, собственного письма, впоследствии богато украшенную святителем, —  тот самый Петр, который чрез несколько лет сделался его преемником. В 1305 г. митрополит Максим скончался и погребен был не в Киеве при митрополитской кафедре, а во Владимире, в соборной церкви Пресвятой Богородицы [16].

По смерти Максима один из игуменов (судя по месту действия, владимирский), именем Геронтий, взял его святительскую ризницу, утварь, самую икону, подаренную ему некогда игуменом Петром, а также церковных сановников и отправился в Константинополь искать себе поставления на Русскую митрополию. Это, конечно, он сделал не без согласия светских властей города Владимира и некоторых из духовенства: иначе трудно объяснить, как никто ему не возбранил распоряжаться митрополитскою ризницею и утварью и как решились сопутствовать ему церковные сановники, т. е., вероятно, митрополичьи бояре. Поступок Геронтия, когда огласился в России, не понравился очень многим, особенно же волынскому князю Георгию Львовичу. Не желая видеть первосвятителя в лице властолюбивого Геронтия и, может быть, недовольный переселением Киевских митрополитов на север России, Георгий “восхоте Галичскую епископию в митрополию претворити” и убедил ратского игумена Петра ехать к Цареградскому патриарху с письмом от князя и с его послом [17].

Надобно заметить, что Петр родился на Волыни от благочестивых родителей [18]. Семи лет он отдан был обучаться грамоте и сначала учился очень медленно и без усердия, а потом с таким успехом, что превзошел всех сверстников. Двенадцати лет поступил он в монастырь, где служил при пекарне, носил на себе дрова и воду для всей братии, мыл их власяницы, отличался кротостию, смирением и высокими подвигами поста и молитвы. Здесь он сильно пожелал научиться иконному письму “и бысть иконник чуден”. Иконы свои он раздавал чрез своего наставника братии и некоторым христолюбцам, посещавшим обитель, а иногда и продавал, чтобы творить милостыню нищим. Чрез несколько лет после своего пострижения он удостоился за свое благочестие сана диаконского, а потом и пресвитерского, не переставая по-прежнему служить братии. Еще спустя несколько времени, по благословению своего наставника, удалился из обители и, обходя окрестные пустыни, нашел уединенное место на реке Рате, где построил церковь и основал монастырь. Новая обитель вскоре наполнилась иноками, и Петр, сделавшись ее игуменом, до того прославился своими подвигами, что сделался известным и князю, и вельможам, и всей Волынской стране. Потому-то, без сомнения, и пал на него выбор князя. Петр отправился в Константинополь после Геронтия, но прибыл туда прежде его. Случилось так, что, когда Геронтий сел на корабль и поплыл к Царьграду, поднялась сильная буря и долго носила корабль по морю; между тем как Петр взошел на другой корабль и благополучно достиг греческой столицы. Патриарх Афанасий, прочитав письмо от князя галицкого и выслушав его посла, с любовию принял Петра, немедленно созвал Собор для избрания его в митрополита Русского и рукоположил его. Чрез несколько дней прибыл наконец и Геронтий, истомленный бурею; но патриарх, испытав его, не согласился его посвятить и сказал ему между прочим: “Не достоит миряном избрания святительския творити” — новое доказательство, что Геронтий отправлялся в Грецию не без согласия светских властей страны Суздальской. Затем патриарх взял у него святительские одежды, пастырский жезл, икону, писанную некогда Петром, и церковных сановников, и все передал Петру как действительному первосвятителю Киевскому и всея России, и вскоре отпустил его в отечество — это было в 1308 г. [19] Таким образом, мысль волынского князя осуществилась только вполовину: игумен Петр сделан митрополитом, но епископия Галицкая не возведена на степень особой митрополии.

Святитель, скажем словами его современного жизнеописателя, “начал учить заблудших христиан, ослабевших по причине нашествия поганых иноверцев, толковал и излагал евангельские и апостольские писания, подобно Василию Великому, Иоанну Златоусту и Григорию, всюду являл свое смирение и тем утверждал истинную веру в христианах, обходя землю Волынскую, Киевскую и Суздальскую”. Здесь в городе Владимире 5 июня 1309 г. он рукоположил Новгородского епископа Давида [20]. Очень естественно, если некоторые, особенно в Суздальской земле, недовольные избранием Петра по воле одного князя галицкого, а может быть, и неуспехом своего избранника Геронтия и не зная личных достоинств нового архипастыря, не хотели принимать его; но вскоре они раскаялись и со смирением покорились ему. Остался, однако ж, один завистник — Тверской епископ Андрей, сын литовского князя Герденя, человек легкого ума и честолюбивый: он мог завидовать Петру, бывшему игумену галицкому, потому что, епископствуя в городе и области, где княжил тогда великий князь всея России (Михаил Тверской), сам, может быть, тайно желал и рассчитывал занять престол Русской митрополии. Как бы то ни было, только Андрей не устыдился сделать ложный донос на святителя Петра Константинопольскому патриарху Афанасию. Патриарх послал в Россию одного из своих клириков, мужа сановитого, мудрого и рассудительного, и повелел рассмотреть дело на Соборе. Собор составился (не позже 1311 г.) в Переяславле Залесском, и на Соборе присутствовали, кроме митрополита и епископа Андрея, Ростовский епископ Симеон, два сына великого князя тверского Димитрий и Александр, многие другие князья, вельможи и воеводы, множество игуменов и священников [21]. Когда патриарший клирик объявил о доносе на святителя и самый донос был прочитан, тогда восстало на Соборе сильное волнение, так что для укрощения его святой Петр сказал присутствующим: “Братие и чада! Я не лучше пророка Ионы; если ради меня великое смятение, изгоните меня, да утихнет молва”. Все желали знать, кто это взвел на человека Божия такие клеветы, и виновник скоро сделался известным, посрамленный и уничиженный. Но святой Петр не сделал ему никакого зла, а только сказал: “Мир тебе, чадо, не ты сотворил это, а дьявол”. По окончании Собора святитель еще с большею ревностию начал учить не только грады, но и веси, проходя все места и забывая труды и болезни свои в попечении о духовном стаде.

В 1313 г. святой Петр должен был идти в Орду вместе с великим князем Михаилом Ярославичем по случаю восшествия на престол царя Узбека, чтобы испросить у него подтверждение прежних льгот, дарованных ханами Русской Церкви; был принят новым царем с великою честию и скоро отпущен, а чрез два года получил от него и ярлык, вероятно привезенный возвратившимся тогда из Орды великим князем [22]. По пришествии в отечество первосвятитель, уже дряхлый летами, продолжал вести свою прежнюю странническую жизнь, передвигаясь с места на место, везде наставлял иереев, иноков, мирян и, между прочим, обличил какого-то еретика Сеита, мудрствовавшего противно православной вере и Церкви, и, как не покорившегося истине, предал его проклятию [23]. Во время этих своих путешествий Петр узнал скромный городок Москву и сильно полюбил княжившего в ней Иоанна Даниловича Калиту, милостивого к церквам и нищим, очень сведущего в святых книгах и послушного Божественному учению. Почему и начал проживать в ней более, чем в других местах: в 1325 г. он уже в Москве рукоположил Новгородского архиепископа Моисея и вместе с другими святителями похоронил тело князя Юрия Даниловича, убитого в Орде [24]. Приближаясь к могиле, угодник Божий дал совет любимому князю соорудить в Москве каменную церковь Пресвятой Богородицы и для убеждения его сказал пророчески: “Если ты послушаешь меня, сын мой, то и сам прославишься более иных князей с родом твоим, и град твой будет славен между всеми городами русскими, и святители поживут в нем, и кости мои здесь положены будут”. Церковь была заложена и быстро воздвигалась; святитель успел устроить в ней для себя гроб собственными руками близ жертвенника, но не дожил до окончания ее и предал дух свой Богу 20 декабря 1326 г. Пред смертию он завещал для совершения этой церкви, где и был погребен, значительную сумму, раздав все прочее свое имение нищим, черноризцам, священникам и вообще церковникам и своим домочадцам. Нельзя не остановить внимания на том обстоятельстве, что погребение святителя совершал епископ Луцкий Феодосии, прибывший к нему, без сомнения, прежде по делам епархиальным — доказательство, что и галицкие епископии находились еще в подчинении Киевскому митрополиту [25]. На переселение святителя Петра в Москву должно смотреть так же, как на переселение двух его предместников во Владимир: это было их личное переселение, а отнюдь не перенесение самой кафедры митрополитской в тот или другой город, которое, как увидим, только в некотором смысле совершилось уже впоследствии. Святой Петр был также митрополитом Киевским и всея России и хотя мало жил во Владимире, но, подобно предшественнику, управлял епархиею Владимирскою, а не Московскою, еще не существовавшею.

Замечательное известие сообщает древнейший жизнеописатель святого Петра, не сохранившееся в других о нем сказаниях, именно то, что он сам при жизни своей избрал себе преемника — какого-то архимандрита Феодора, “егоже воименова на митрополию”, пользовавшегося близостию к нему и удостоившегося быть единственным свидетелем его блаженной кончины. Но одно из двух: или этот архимандрит не ходил в Царьград, чтобы просить себе митрополитского сана, или ему отказали [26]. В 1328 г. прислан в Россию от патриарха новый митрополит — грек по имени Феогност. Сначала он посетил Киев, где находилась его первосвятительская кафедра, потом прибыл во Владимир Суздальский, где была кафедра его как епархиального иерарха, наконец — в Москву, где и поселился в доме своего предместника святого Петра [27]. Не должно казаться странным, что наши митрополиты избирали для своего жительства город, не заключавший в себе их кафедры: тогда и великие князья наши поступали подобным образом. Все они, хотя восходили на главный престол русский в великокняжеской столице Владимире, но некоторые жили в своих удельных городах (Димитрий Александрович — в Переяславле Залесском, Михаил Ярославич — в Твери). Сам Иоанн Данилович Калита, возведенный на великокняжеский престол всей России в том же году, когда Феогност возведен на стол митрополии Русской, оставался жить в Москве. Среди трудных обстоятельств суждено было святительствовать Феогносту в Русской земле. В северной части ее с восшествием на великокняжеский престол Иоанна Даниловича начиналась заря лучшего порядка вещей для отечества и для Церкви; зато юго-западные области России образовали особое великое княжество — Литовское и подпали под власть язычника Гедимина (с 1320 г.); в частности, княжество Галицкое покорилось сперва (1336) мазовецкому князю и вскоре (1340) польскому королю, исповедовавшему римскую веру. Святой Феогност, как пастырь мудрый и ревностный, употреблял все меры, чтобы, с одной стороны, содействовать московскому князю, стремившемуся к благу России и православной Церкви, а с другой, —  чтобы во всех русских епархиях, находившихся теперь в трех различных царствах, сохранить единство веры и древний церковный порядок.

В 1329 г. митрополит прибыл в Новгород, где находился тогда великий князь Иоанн со многими другими князьями по очень важному делу. Хан, отпуская из Орды Иоанна и новгородских послов, обязал их, чтобы они представили ему тверского князя Александра Михайловича. Александр бежал в Псков и псковичи не хотели выдать его, несмотря на все убеждения Новгородского владыки Моисея и послов великокняжеских и новгородских. Великий князь, чтобы предотвратить гнев ханский от себя и от России, двинулся на непокорных с войском, но, не желая проливать крови, упросил митрополита подействовать на них силою церковной анафемы, если они не прекратят своего упорства. Псковичи смирились. Александр уехал в Литву, и митрополит, разрешив их от клятвы, преподал им свое благословление. Вскоре, однако ж, жители Пскова снова приняли к себе Александра и даже признали его своим князем, отделившись от Новгорода. А чтобы отделиться от него и в церковном отношении, избрали себе особого епископа Арсения, которого и послали для поставления к митрополиту. Просьбу их поддерживал, кроме Александра, сам великий князь литовский Гедимин. Но митрополит не согласился исполнить волю псковитян, действовавших вопреки московскому князю, и изменить древний распорядок епархий, хотя нельзя не сознаться, что учреждение во Пскове особой епископской кафедры могло бы иметь весьма благодетельные последствия как для лучшего устроения церковных дел в самой Псковской области, так и для распространения православия в соседственной Литве. В это время (1329-1331) мы видим Феогноста в Киеве и потом в земле Волынской, где оставался он довольно долго, оттуда он присылал послов своих к новгородцам звать к себе на поставление новоизбранного ими владыку Василия и по прибытии последнего рукоположил его во Владимире Волынском. В рукоположении участвовали епископы почти всех юго-западных епархий, т. е. не только Владимирский и соседние Холмский и Перемышльский, которые могли быть приглашены собственно для этого священнодействия, но и Галицкий, и даже Полоцкий — собрание всех их митрополитом, без сомнения, имело целию устроение церковных дел их собственного края. Там же поставил Феогност и епископа Тверского Феодора [28].

Отношения к Орде и к Греции были предметом новых попечений и трудов святого Феогноста. В Орду ходил он два раза: в первый раз, спустя пять лет по вступлении своем на митрополитскую кафедру (1333), может быть, для того, чтобы получить от хана Узбека утверждение в своем звании; в другой раз в 1342 г. по случаю воцарения нового хана, сына Узбекова Чанибека. В этот последний раз пребывание в Орде было для митрополита крайне неприятно. Какие-то злые люди из русских оклеветали его пред ханом, будто он, митрополит, получает большие доходы с духовенства и имеет много золота и серебра. Чанибек начал требовать от него, чтобы он ежегодно платил дань за себя и за все духовенство, Феогност не соглашался. Тогда царь передал его татарам, которые долго понуждали его к тому, даже истязали и мучили, но первосвятитель перенес все и, раздав главнейшим из своих мучителей до шестисот рублей, возвратился в отечество с двумя новыми ярлыками от хана Чанибека и от жены его Тайдулы, которыми подтверждались все прежние льготы Русской Церкви и духовенства. За этот подвиг Феогноста на пользу Церкви особенно прославляли его благочестивые соотечественники [29].

В Грецию он путешествовал только однажды — в 1333 г. [30], но не это тяготило первосвятителя. В самой Греции происходили тогда церковные смуты, которые были очень неблагоприятны для Церкви Русской. Все духовенство греческое занято было спорами о свете фаворском, возбужденными, с одной стороны, Варлаамом и Акиндином, а с другой — преподобным Григорием Паламою. В Константинополе составляемы были Соборы (1341-1345) в защиту то одной, то другой стороны, в которых принимали участие и императоры. Сам патриарх Иоанн XIV держался мнений Варлаама и Акиндина и предавал анафеме последователей Паламы. Волнение обнимало всю столицу. Во время этих-то смут открыта была особая митрополия в Галиче с подчинением ей всех епархий Волыни, или, по-тогдашнему. Малой России: Владимирской, Холмской, Перемышльской, Луцкой и Туровской. Главным действователем при этом был епископ Галицкий (вероятно, Феодор), который употребил все меры, чтобы достигнуть своей цели. Слухи об открытии Галицкой митрополии, естественно, огорчили митрополита Феогноста и великого князя московского Симеона, и они, посовещавшись между собою, отправили в 1346 г. послов к патриарху “о благословении”. Митрополит писал еще о каких-то преступлениях Галицкого епископа, о которых он уже извещал патриарха и прежде. Обстоятельства оказались благоприятными. В январе 1347 г. взошел на константинопольский престол новый император — Иоанн Кантакузен и тогда же патриарх Иоанн XIV Собором низведен с своей кафедры за последование Варлааму и Акиндину. В следующем месяце кафедру эту занял Исидор Бухир, которого Иоанн XIV предавал анафеме за приверженность к Паламе и который, как только сделался патриархом, немедленно начал отменять все, сделанное его предшественником [31]. В августе того же года император издал золотую буллу, в которой извещал, что открытие в Галиции особой митрополии есть нововведение, совершившееся незадолго пред тем во время смутных обстоятельств в Византии; что отныне “святейшие епископии, находящиеся в стране Малой России, называемой Волынью, именно: Галицкая, Владимирская, Холмская, Перемышльская, Луцкая и Туровская”, должны подчиняться святейшей митрополии Киевской и всея России, и что это делается по просьбе великого князя русского Симеона и других князей как в силу с давнего времени укоренившегося церковного обычая, так и ради “добродетельной и богоугодной жизни святейшего митрополита Киевского, препочтенного и экзарха всей России Феогноста”. Соответственно царской булле и патриарх с своим Собором постановил подчинить вновь и навсегда означенные волынские епископии Киевскому митрополиту, отменить прежнее соборное определение относительно Галицкой митрополии и утвердить, чтобы это новое постановление было соблюдаемо и всеми будущими Цареградскими патриархами и Русскими митрополитами [32]. Вслед за тем император известил нашего великого князя и митрополита особыми посланиями об изданной им булле и состоявшемся по ней соборном определении и, называя открытие Галицкой митрополии нововведением, приписывал это преимущественно злонамеренности прежде бывшего Цареградского патриарха, а митрополиту Феогносту писал еще, чтобы он или сам, если может, приехал в Константинополь, или прислал доверенных людей, которые бы могли присутствовать при производстве суда над Галицким епископом и свидельствовать о его преступлениях. Еще яснее и подробнее император тогда же объяснил все дело относительно Галицкой митрополии волынскому князю Владимиру Любарту в следующем письме: “Ты знаешь, что с самого того времени, как народ русский познал Бога и просветился святым Крещением, утвердилось обычаем и узаконено, чтобы на всю Россию, Великую и Малую, был один митрополит Киевский и чтобы он рукополагал епископов во все святейшие епископии. И ежели некоторые решались иногда нарушить этот порядок, то не могли довести до конца своего намерения, ибо едва только совершалось нарушение, тотчас же следовало и восстановление прежнего порядка и прежнего обычая, как это знаете и вы [33]. Между тем незадолго пред сим архиерей Галицкий, несмотря на то что на него возводимы были обвинения, в которых он должен был дать ответ пред святейшим митрополитом Киевским, препочтенным и экзархом всея России, кир Феогностом, пришедши сюда, воспользовался бывшим тогда временем нестроения. Обратившись к бывшему патриарху Константинопольскому, который по злонамеренности сделал много и другого, противного Божественным и священным канонам, заискавши вместе и у разных лиц, худо и нерадиво управлявших государством, которые и были виновниками упомянутого нестроения, потому что искали не общественной пользы, а только удовлетворения собственным желаниям, тот Галицкий архиерей возведен был из епископа в митрополита и получил под власть свою и другие, находящиеся в Малой России, святейшие епископии. Но как ныне по благословлению Божию дела опять приведены в надлежащее состояние и сам бывший патриарх Константинопольский низвержен с кафедры за свои проступки и за управление, противное Божественным и священным канонам, а избран и поставлен по определению Собора Вселенский патриарх, признанный достойным того и способным за его добродетель и богоугодную жизнь, равно отвергнуто и то, что сделал прежний патриарх Константинопольский вопреки Божественным и священным канонам; то постановлено моим царским определение и соборным решением, чтобы святейшие епископии — Галицкая и другие — подчинялись власти святейшей митрополии Киевской, как прежде, чтобы архиерей Галицкий явился сюда и чтобы с ним после расследования его дела поступлено было так, как окажется справедливым и сообразным с канонами. Посему извещает тебя мое царское величество, чтобы ты позаботился выслать и препроводить сюда архиерея Галицкого. А святейшего митрополита Киевского, препочтенного и экзарха всей России, примите отныне как истинного и законного митрополита — пусть он делает в отношении сих святейших епископий и поставленных над ними боголюбезнейших епископов что следует и что сообразно с канонами и как делалось прежде. И если вы по христианству, которое содержите, по чувству благочестия и, будучи покорны и послушны святой Божией Церкви, охотно приняли церковные грамоты, извещавшие, что архиерей Галицкий сделан митрополитом, то и ныне, когда объявляет та же святая Божия Церковь и определяет и мое царское величие, чтобы восстановился прежний порядок, примите и это с радостию, как должное и относящееся к вашей душевной пользе. Да будет все, как извещает вас мое царское величие”. Одновременно с императорским письмом к галицкому князю Любарту патриарх отправил и свое послание к Галицкому митрополиту и обязывал его без отлагательства немедленно явиться на суд в Константинополь [34]. Чем кончился этот суд и какова была последующая судьба этого митрополита — неизвестно. Но митрополит Феогност, получив вновь под свое ведение волынские епархии, вскоре предпринял дальнее путешествие для обозрения их и возвратился из Волыни уже в следующем году [35].

Святой Феогност успокоился, но не надолго. В 1352 г. какой-то инок по имени Феодорит прибыл, может быть из России, в Константинополь и начал искать себе поставления на кафедру Русской митрополии, уверяя, что Феогност скончался. Патриарх, после тщательного исследования убедившись в противном, предложил искателю повременить, пока он пошлет на место и узнает истину о Феогносте. Но Феодорит, чувствуя свой обман, бежал из Царьграда в Тернов, где был тогда особый патриарх Болгарский, и нашел для себя здесь то, чего не надеялся более найти в Византии. Возведенный в сан митрополита Русского, честолюбец пришел в Россию и поселился в Киеве, у митрополитской кафедры. Этот поступок, равно противузаконный и со стороны Терновского патриарха, и со стороны Феодорита и никогда доселе не случавшийся в Русской Церкви, произвел крайнее огорчение как в Константинополе, так и в Москве. Цареградский патриарх с другими иерархами немедленно осудил Феодорита и разослал в разные места России послания, убеждая “не принимать его, как низложенного Божественными канонами и Божественным и священным Собором” [36]. А митрополит Феогност и великий князь русский Симеон поспешили отправить своих послов к патриарху и греческому императору с просьбою, чтобы на Русскую митрополию, когда она сделается праздною, был поставлен не кто другой, как избранный уже в России епископ Владимирский Алексий [37].

Между тем святому Феогносту суждено было испытать еще скорбь со стороны Новгорода. Любя свободу и независимость, не желая подчиняться ни московскому князю, ни литовскому и никакому другому, новгородцы могли тяготиться и церковною зависимостию от митрополита, особенно когда замечали, что он держит сторону какого-либо князя против них. Так и случилось в 1341 г. Великий князь московский Симеон, вступив с войском своим в Торжок, принудил новгородцев заплатить ему значительную дань, которая казалась для них несправедливою и позорною. При великом князе в Торжке они видели и Феогноста, разумеется, как его единомышленника. Неудивительно, если вскоре за тем, удостоившись посещения митрополита, они приняли его очень неохотно, и местный летописец, прислушиваясь к мнению народа, внес в свою летопись следующие слова: “Приеха митрополит Феогност гречин в Новгород с многими людьми, тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары”. Но это только начало. В 1353 г. неудовольствие новгородцев против митрополита обнаружилось гораздо яснее: владыка их Моисей отправил послов в Царьград к царю и патриарху, прося от них “исправления о непотребных вещех, приходящих с насилием от митрополита” [38]. В чем состояли эти насилия со стороны митрополита и точно ли они были, летописи не говорят. И святой Феогност не дождался последствий как своего посольства в Царьград относительно своего преемника, так и посольства Новгородского владыки: после продолжительной болезни доблестный первосвятитель скончался 11 марта 1353 г. от свирепствовавшей тогда язвы, известной под именем черной смерти, и через три дня погребен в московском Успенском соборе неподалеку от своего предшественника — святого Петра [39].

II

Здесь мы должны возвратиться несколько назад, чтобы сообщить предварительные сведения о том, кому выпал высокий жребий управлять Русскою Церковию после святого Феогноста [40]. Алексий родился к концу XIII или в начале XIV в. в Москве, куда родители его, боярин Феодор и Мария, переселились из Чернигова по случаю разорения этого города татарами, и назван по рождении Симеоном-Елевферием [41]. Отец его Феодор и в Москве занял место в числе знатнейших бояр, был даже правителем Москвы и пользовался такою благосклонностию князя Даниила Александровича, что восприемником своего первенца от святой купели удостоился иметь самого сына княжеского, тогда еще малолетнего, Иоанна Даниловича Калиту. При счастливых способностях Елевферий еще в детстве “изучися всей грамоте” и в ранней юности “всем книгам извыче”. На двенадцатом году родители заметили в нем необыкновенную перемену: он сделался молчалив, оставил детские игры, непрестанно упражнялся в чтении книг, любил пост и молитву. С пятнадцати лет о том только и помышлял, как бы поступить в монастырь. Двадцати лет действительно вступил в московский Богоявленский монастырь и при пострижении получил новое имя Алексия. В обители молодой инок со всем жаром предался иноческим подвигам и вместе своим любимым занятиям книгами, так что “всяко писание Ветхаго и Новаго Завета пройде”. Так провел Алексий более двадцати лет — слава о его добродетелях распространялась более и более и достигла великого князя московского Симеона и митрополита Феогноста, которые оба сильно полюбили его. Святитель Феогност повелел ему, несмотря на его нежелание, переселиться из обители в митрополичий дом, сделал его своим наместником и поручил ему управление всеми церковными делами и судами. Двенадцать лет и три месяца трудился Алексий в этом почетном звании и приобрел еще более расположенность и князя и митрополита. Первосвятитель, уже дряхлый и слабый, желая приготовить себе преемника в лице Алексия, уступил ему свою собственную епархию Владимирскую и 6 декабря 1352 г., не более как за три месяца до своей смерти, возвел его на степень епископа. А вслед за тем вместе с великим князем и с согласия всех русских святителей, и бояр, и народа отправил посольство в Константинополь просить, чтобы в случае кончины его, Феогноста, на кафедру митрополии Русской возведен был именно епископ Владимирский Алексий [42].

Такое единодушное ходатайство за Алексия как бы всей Русской Церкви, равно как добрые известия о нем, доходившие до Константинополя и другими путями, расположили императора и патриарха согласиться на возведение смиренного епископа Владимирского в сан митрополита. Летом 1353 г. они чрез тех же русских послов прислали ему свои грамоты, призывавшие его в Константинополь. Святой Алексий немедленно отправился и благополучно достиг греческой столицы, где пробыл около года. Здесь патриарх имел возможность еще лично убедиться в его высоких достоинствах и, как сам говорит, “за его добродетельное житие и прочие духовные доблести” возвел его в сан митрополита. От 30 июня 1354 г. выдано было святому Алексию соборное деяние и известие о поставлении его, подписанное патриархом Филофеем, а осенью того же года Русский митрополит выехал из Царьграда [43]. В этой грамоте патриарх, между прочим, обращаясь к русским, говорил: “Извещаем о том (т. е. о поставлении Алексия) и Собор той Церкви, боголюбезнейших епископов, и самого благороднейшего великого князя России кир Иоанна, и прочих благородных князей, возлюбленных о Господе сынов нашей мерности, а также и тамошний клир, начальствующих и весь живущий там христоименитый народ Божий. И пишем, и увещеваем отечески, чтобы все приняли его (святого Алексия) с радостию и все возвеселились о его пришествии, оказывали ему всякую честь и благопокорность в том, что он будет говорить или к чему будет убеждать их для пользы их душ и утверждения благочестивых и православных догматов Божией Церкви. Ибо оказываемые ему уважение, честь и благоговение относятся к Богу, переходят на нашу мерность и находящийся при нас Божественный и священный Собор. Он (Алексий) должен воссесть на священный престол как совершенный митрополит Киевский и всея России и пользоваться всеми, относящимися к той святейшей митрополии, правами и преимуществами; должен, по Божественным и священным канонам, иметь власть во всех делах той Церкви, определять в ней чтецов, поставлять иподиаконов и диаконов, рукополагать священников и вообще совершать все, предоставленное преосвященному архиерею Киевскому и всея России. А все, находящиеся в той Церкви, клирики и прочие освященные лица, монахи и мирские, должны подчиняться и повиноваться ему как своему пастырю, отцу, учителю, посреднику и примирителю в делах Божественных и с усердием принимать и исполнять то, чему он будет их учить для пользы и спасения их душ”. Согласившись возвести на престол митрополии Русской святого Алексия только в виде исключения, так как он был родом не из Греции, патриарх, однако ж, дал ему помощника из числа греков, ризничего великой церкви и сосудохранителя царского клира, диакона кир Георгия Пердику, посвятив его в экзарха, “с тем чтобы он, по данному ему праву и церковным законам, содержал наместничество святейшего архиерея Киевского и всея России Алексия” [44]. Впрочем, Георгий оставался в России недолго или непостоянно: в 1361 г. мы снова увидим его при патриархе.

В ответе на жалобу Новгородского архиепископа Моисея патриарх Филофей писал ему еще прежде, чтобы он “не только не дерзал противиться своему митрополиту, не искал к тому никакого предлога и никогда не делал в отношении к нему ничего предосудительнаго, напротив, горячо и неизменно был ему предан” — свидетельство, что жалоба эта на какие-то насилия от святого Феогноста была несправедлива, по крайней мере, признана несправедливою патриархом [45]. Теперь, с возведением на кафедру Русской митрополии Алексия патриарх счел нужным опять обратиться к Новгородскому владыке с посланием, в котором, изъяснив причины возведения Алексиева, убеждал владыку покоряться и новому первосвятителю. В послании, между прочим, сказано: “Святейший митрополит Киевский и всей России кир Алексий, возлюбленный о Господе брат и сослужитель нашей мерности, отправляется с Богом в предоставленную ему святейшую митрополию. Потому мы пишем к твоему боголюбию, чтобы и ты возрадовался пришествию его и оказывал ему подобающую честь и послушание в том, что он будет говорить душеполезного и спасительного как пастырь и учитель согласно с Божественными и священными догматами Церкви Божией. Это и Богу благоприятно, и пред нашею мерностию и Божественным и священным Собором похвально. Это повелевают и Божественные и священные каноны, когда явственно так говорят: “Епископам каждого народа надобно знать первого между ними и оказывать ему всякое почтение и покорность”. Но так как по духовной любви и расположенности, какую имел святейший архиерей кир Феогност к сему епископу Владимирскому, он дал ему право носить на фелони четыре креста, то мы, соответственно твоему Собственному желанию и молению, сделали это и для тебя. Посему ты должен быть благодарным и более не позволять себе, но оказывать святейшему митрополиту своему покорность к какой ты обязан”. Нельзя здесь не остановиться и не спросить: не это ли преимущество, данное Феогностом епископу Владимирскому Алексию пред Новгородским владыкою, и огорчало последнего и было одною из причин, если не единственною, доноса его на митрополита? Чрез несколько строк патриарх продолжает: “Если же, паче чаяния, возникнет какая-нибудь распря из-за того, что мы сделали в отношении к тебе, т. е., как выше означено, из-за крестов, то об этом и об одном только этом деле ты доноси нашей мерности, чтобы она распорядилась по своему усмотрению: в отношении к этому одному предмету даем тебе такое право. Во всяком же другом деле, например если позовет тебя митрополит твой к себе, или в другом каком-либо случае ты подлежишь его власти и суду. И если в исследовании и суде случится недоумение, ты от него, т. е. святейшего митрополита Киевского и всей России, принимай суд и исследование, ни в чем не противореча и не противясь по сохраняющемуся издревле в таких делах благочинию и по преданию тех же Божественных канонов. Но так как священные каноны и то заповедуют, чтобы, когда у тебя случится необходимая надобность писать донесение к нашей мерности, ты прежде дал знать об этом своему митрополиту и с его ведома и воли писал свое донесение, уважая установленный для таких случаев порядок, то и мерность наша, соответственно предписаниям канонов, повелевает, чтобы ничто в этом случае не делалось у тебя без совета митрополита, но чтобы все совершалось таким именно образом. А если ты не будешь оказывать в отношении к своему митрополиту, соответственно тем же Божественным канонам, подобающей покорности по своей обязанности, то знай, что он уполномочен от нашей мерности делать с тобою все, на что имеет право по канонам, и то, что в таком роде будет им сделано, непременно будет утверждено согласием и нашей мерности. И ты не найдешь от нас совершенно никакой помощи, если, паче чаяния, явишься непослушным и непокорным к утвержденному митрополиту твоему. Итак, соблюдай себя в мире, как должно, и поступай непреложно и неизменно так, как мы пишем и внушаем твоему боголюбию в настоящей грамоте, посланной для руководства тебе. Благодать Божия да будет с твоим боголюбием” [46]. Если для Новгородских владык нужны были такие внушения со стороны патриарха, можно судить, как неохотно покорялись эти владыки своему митрополиту.

Что касается до митрополита Феодорита, который, несмотря на свое низложение патриаршим Собором, все еще “разбойнически и тирански присвоивал себе Киев и находился в нем” [47], то патриарх Филофей вновь писал (в июле 1354 г.) о самозванце в Россию и убеждал Новгородского владыку не принимать его, напротив, покоряться своему законному первосвятителю Алексию. “Впрочем, —  сказано в послании, —  если он, Феодорит, отложит совершенно права священноначальственные, то пусть остается только простым христианином. Если же будет упорно стараться удерживать их и пребывать в своем звании, то, кроме того что он низложен, пусть еще будет отлучен и чужд христианского звания, равно как и тот, кто будет принимать его в общение или уже теперь принимает” [48].

Пред отъездом своим из Константинополя святитель Алексий, изъявив патриарху обстоятельства, заставившие митрополитов Русских переселиться из Киева во Владимир, и указав на упорное пребывание Феодорита в Киеве, дал повод к следующему определению: “Мерность наша, рассудив вместе с находящимися при ней святейшими архиереями, возлюбленными о Господе братиями нашей мерности и сослужителями, вполне убедилась, что нет другого (кроме Владимира) местопребывания, и успокоения, и пристанища для святейшей митрополии Русской и что архиерей совершенно не имеет там (в Киеве) средств к удовлетворению самых необходимых потребностей и к верному исполнению своих обязанностей, между тем как здесь (во Владимире) он может находить себе достаточное продовольствие и свободу управления. А потому настоящим соборным деянием повелеваем в Духе Святом чрез нашу соборную грамоту, чтобы как этот святейший митрополит России, так и все преемники его пребывали во Владимире и имели Владимир своею кафедрою неотъемлемо и неизменно навсегда. Но пусть и Киев числится собственным их престолом и первою кафедрою архиерея, если останется целым. А после Киева и с ним пусть будет второю кафедрою и местом убывания и успокоения для Русского митрополита святейшая епископия Владимирская, в которой он беспрепятственно, пока потребует нужда, да совершает поставления чтецов и иподиаконов, рукоположение диаконов и иереев и все прочее, что подобает по церковным канонам местному архипастырю. Если же Божиею помощию и возвратится Киев древнее благополучное состояние и будет из него изгнан низложенный Феодорит, так что окажется возможность иметь в Киеве архиерею какое-нибудь успокоение, и тогда пусть останется Владимир за митрополитами Русскими в виде собственной их кафедры, только да будет, как выше сказано, Киев первым их престолом и первою кафедрою” [49]. Вот когда и в каком смысле законно признано и совершилось перенесение митрополитской кафедры Русской из Киева во Владимир или, точнее, не перенесение кафедры митрополитской, а только переселение самого митрополита и предоставление ему епархии Владимирской вместе с Киевскою. О последующей судьбе Феодорита сведений не сохранилось, но нельзя сомневаться, что, низложенный и отлученный патриаршею властию, он всеми был отвергнут в России.

Не освободившись еще вполне от одного совместника, святой Алексий нашел другого, гораздо более опасного. В то самое время, как вследствие ходатайства московского великого князя и митрополита, уже умерших, Алексий вызван был в Царьград для поставления в сан митрополита всей России, литовский князь Ольгерд, давно уже враждовавший против Москвы и употреблявший все средства, чтобы возвыситься над нею, избрал своего кандидата из среды своих подданных по имени Романа (кто был он, неизвестно) и спешил отправить его в Царьград для той же цели. Ольгерд выставлял одно — что он не желает признавать Алексия, как избранного Москвою и ему совершенно неугодного, митрополитом над своими подданными, т. е. над православными, живущими в пределах Литовского княжества. А на самом деле имел в виду чрез Романа, вполне ему преданного, когда он сделается митрополитом, простирать свое влияние на всю Россию и на управление ею [50]. Роман прибыл в Константинополь, когда Алексий был уже поставлен митрополитом, но еще не отправлялся в отечество. Литовский князь не пощадил даров, и присланный им немедленно возведен был в сан митрополита Литовского, без всякого сомнения, тем же патриархом Филофеем. Вследствие этого между обоими нашими митрополитами еще в самом Царьграде открылось великое несогласие, и оба они прислали оттуда своих послов к Тверскому епископу с требованием церковной дани [51]. Скоро, впрочем, оба они, может быть по убеждению патриарха, отправились в отечество, сперва Алексий, потом Роман. Алексий был принят в Москве с радостию и любовию и ревностно начал заниматься архипастырскими делами: посвятил епископов в Ростов, Смоленск, Рязань и Сарай [52]. Роман прибыл в Литву, но желал и искал большего: он постоянно вторгался в пределы митрополии собственно Русской, приезжал в самый Киев, где, однако ж, не был принят, и причинял Алексию открытые оскорбления. Не довольствуясь этим, он вновь поехал в Царьград и обратился к самому императору, патриарху и Собору, чтобы достигнуть цели своих желаний. Вызвали туда (в 1356 г.) и святителя Алексия и, выслушав того и другого, соборне с согласия императора постановили, чтобы Алексию, по утвердившемуся издревле обычаю, быть и считаться митрополитом Киева и всей России, куда он был и хиротонисан, а Роману, как хиротонисованному в митрополита Литовского, иметь под своею духовною властию для умиротворения и спокойствия того края вместе с находящимися в Литве двумя епархиями города Полоцк, Туров и Новгородок, где должна находиться кафедра митрополита, и еще епархии Малой России, т. е. волынские, и чтобы оба митрополита отнюдь не вторгались в пределы друг друга под опасением тяжкой ответственности пред канонами Церкви. Алексий совершенно покорился соборному решению и зимою того же года возвратился в отечество. Но Роман, оставшись недовольным, не захотел взять патриарших грамот для удостоверения в соборном решении, не оказал самому патриарху должного повиновения и поспешно ушел в назначенную ему область. Оттуда начал новые вторжения в область митрополита Алексия: приезжал в Киев, литургисал в нем, совершал хиротонии, величая себя митрополитом Киевским и всей России, проникал в Брянскую епархию и делал то же, возбудил литовского князя Ольгерда восстать против тамошних христиан, разорять их жилища и произвесть даже кровопролитие, особенно в городе Алексине, и всюду разглашал чрез своих приближенных, что он имеет великую силу у своего князя и может иметь во власти своей всякую епархию Русской митрополии. Патриарх, слыша о всем этом, несколько раз писал к Роману, убеждал его прекратить такие действия, противные канонам, и, чтобы сколько-нибудь удовлетворить его, уступил ему Брянскую епархию. Но Роман нимало не смирялся и в 1360 г., без ведома митрополита Алексия, приезжал в Тверь, где хотя не удостоился чести от местного епископа, но принят был с большим почетом князьями, которые находились в родстве и дружбе с Ольгердом и враждовали против Москвы. Наконец, патриарх признал необходимым (в 1361 г.) послать в Россию двух избранных мужей — митрополита Кельчинского и диакона Георгия Пердику, чтобы они произвели расследование о действиях Романа в присутствии его самого или его уполномоченного, а также в присутствии русских князей и епископов и собранные сведения, за подписом всех этих лиц, представили в Царьград императору и патриарху. Смерть Романа, вскоре последовавшая, прекратила это неприятное дело [53]. А патриарх Филофей, вновь вступивши на кафедру по отречении Каллиста в 1362 г., постановил, чтобы во избежание подобных смут и нестроений земля Литовская на все последующее время ни по каким причинам не отделялась от области и духовного управления митрополита Киевского, хотя есть основание думать, что постановление едва ли было обнародовано[54].

Все эти многолетние смуты и нестроения в митрополии не отклоняли святителя Алексия от его пастырских обязанностей. Он объезжал епархии и в 1358 г., при жизни еще Романа, посетил, между прочим, Киев, где пробыл около двух лет. Без сомнения, во время этого-то путешествия в юго-западные области святой Алексий подвергся нападению литовского князя Ольгерда, который обманом пленил всех его спутников, расхитил находившееся при нем многоценное имущество, и самого заключил под стражу, и умертвил бы, если бы святитель при содействии некоторых не ушел тайно, как беглец [55]. Не здесь ли надобно искать объяснения, почему святой Алексий до конца своей жизни не посещал более ни Киева, ни вообще владений литовского князя, на что, как увидим, столько жаловался Ольгерд? Кроме того, святитель строил церкви и монастыри, особенно в Москве, и рукополагал архиереев в Новгород, Чернигов и многие другие города. Епископа Тверского Феодора, который вследствие непрестанных споров княжеских хотел (1357) оставить епархию, как весьма ревностного и опытного иерарха, убедил еще остаться на своей кафедре и только чрез три года уволил на покой. А на владыку Новгородского Алексия, как непокорного и своевольного, донес патриарху Филофею, который потому в 1370 г. писал этому владыке, чтобы он подчинялся своему митрополиту и не смел носить риз с крестами, данных только его предшественнику Моисею [56].

Не миновала святителя Алексия и тяжелая участь путешествовать в Орду. Первое путешествие, может быть, он предпринимал при самом вступлении своем на митрополию по общему закону, чтобы получить себе утверждение от хана; по крайней мере, сохранился ярлык, данный, по догадкам, в 1355 г. ханшею Тайдулою на имя святого Алексия для свободного проезда его чрез ханские владения в столицу Греческой империи, куда он действительно вскоре за тем отправлялся [57]. Спустя недолго (1357) Алексий путешествовал в Орду уже не по собственной нужде, а по приглашению самого хана Чанибека. Жена ханова, Тайдула, три года была крайне больна и лишилась зрения, никакие лекарства не пособляли. Между тем слухи о святой жизни Русского первосвятителя и о силе его молитв пред Богом достигли улусов татарских, царь и царица решились испытать это последнее средство. И Чанибек написал к князю московскому Иоанну Иоанновичу, прося его выслать в Орду архиерея Божия, и в то же время просил самого Алексия посетить болящую царицу. Просьба сопровождалась угрозами за неисполнение ее. Отказать было невозможно. Возложив всю надежду на Бога, святитель отслужил молебен в соборной церкви и по вере своей еще во время молебна удостоился видеть ободрительное для себя знамение: свеча у раки святого чудотворца Петра зажглась сама собою. Приняв это за “некое извещение”, митрополит раздробил свечу на части, раздал народу на благословение, часть взял с собою и отправился в путь. А Тайдула в то время видела сон, в котором представился ей святой Алексий в полном своем облачении вместе с сопутствовавшими ему священниками, и она приготовила по виденному образцу как для святителя, так и для спутников его священные одежды. В Орде его встретил сам хан с своими сыновьями, князьями и вельможами с великою честию. При совершении молебствия о больной царице святитель зажег свечу, сделанную из воска той, которая сама зажглась над ракою святого Петра, освятил воду, и, когда покропил водою царицу, она немедленно прозрела. Чудо поразило всех, и царь, щедро одарив чудотворца, равно как всю его свиту, отпустил их с миром. Но едва святой Алексий возвратился из Орды, как опять должен был идти туда же. Чанибек был умерщвлен сыном своим Бердибеком. Новый хан потребовал от всех русских князей новой дани и собирался на них войною. Великий князь Иоанн Иоаннович молил угодника Божия отправиться к грозному властелину в качестве ходатая за всю землю Русскую, и святой Алексий охотно согласился. Много он встретил препятствий со стороны татар, но достиг своей цели, укротил гнев царя, может быть, при содействии матери его, Тайдулы, которая была еще жива, и даже получил от него (к концу 1357 г.) новый ярлык, подтверждавший права и преимущества Русской Церкви и духовенства. Очень естественно, если после такого путешествия и великий князь со всеми вельможами и боярами, и Собор духовенства при бесчисленном стечении народа встретили своего архипастыря-отца с величайшею торжественностию, со слезами радости и благодарности и если слава его как защитника веры и отечества и вместе как чудотворца еще более огласилась во всех пределах России [58].

Послужил святитель благу отечества своим участием и в других гражданских делах. Еще великий князь Симеон Иоаннович, умирая (1353), завещал братьям своим, в числе которых находился и преемник его Иоанн: “Слушали бы есте отца нашего владыки Алексия” [59], —  и этот владыка, вскоре сделавшийся митрополитом, был главным руководителем нового великого князя во все время его княжения. С восшествием на великокняжеский престол отрока Димитрия Иоанновича (1363) владыка Алексий направлял с советом бояр и благословлял все распоряжения, клонившиеся к возвышению Москвы. В 1364 г. он был посредником при заключении договора между великим князем Димитрием Иоанновичем и двоюродным братом его Владимиром Андреевичем, лучшим из сподвижников Димитрия во всю его жизнь. В следующем году, когда князь суздальский Димитрий, желая владеть своею наследственною областью Нижегородскою, самовольно занятою братом его Борисом, обратился с просьбою о содействии к Димитрию Иоанновичу, московский князь и митрополит, чтобы избежать кровопролития, послали в Нижний Новгород игумена Радонежской обители Сергия для убеждения Бориса уступить область брату или явиться на суд в Москву к великому князю. Так как Борис не соглашался, то Сергий, уполномоченный митрополитом, во всем городе “затворил церкви”, прекратил богослужение. А епископ Суздальский Алексий, заведовавший и Нижним Новгородом, за свою приверженность к стороне Бориса лишен был митрополитом области Нижегородской. Эти меры и особенно приближавшееся войско московское смирили наконец Бориса и привели к желанному концу [60]. Святой Алексий предал церковному отлучению смоленского князя Святослава за то, что он, заключив с великим князем Димитрием Иоанновичем договор, скрепленный клятвою и присягою, —  воевать вместе против врагов веры огнепоклонников-литовцев, не только не исполнил этой клятвы, но еще соратовал (в 1368 г.) Ольгерду против Москвы. Равным образом и других русских князей, заключивших такой же договор с Димитрием Иоанновичем и также изменивших ему, предал анафеме как нарушителей Божиих заповедей, клятв и обетов. О всем этом московский князь и первосвятитель донесли патриарху Филофею и просили его оказать им свое духовное содействие. Патриарх немедленно прислал тому и другому самые любезные письма (от 8 июня 1370 г.), в которых уверял их в своей особенной расположенности и любви ив своей готовности исполнять их просьбы [61]. А в то же время писал он к смоленскому князю и прочим князьям русским, что признает клятву, наложенную на них Алексием, совершенно законною и справедливою и не снимет с них этой клятвы, пока они не исполнят принятого на себя обета — сразиться вместе с великим князем против литовцев, не падут к стопам своего митрополита и пока митрополит не известит об их сердечном раскаянии и исправлении. Вместе с тем патриарх прислал князьям русским увещательную грамоту, чтобы они оказывали своему митрополиту подобающую честь, уважение и благопокорность, слушались его как своего отца, пастыря и наставника, дарованного Богом, и любили его и слово его как истинные сыны Церкви [62]. В 1371 г., когда великий князь Димитрий решился ехать в Орду, митрополит провожал его до берегов Оки, отслужил ему там напутственный молебен, благословил всех его спутников, поручил им блюсти драгоценную жизнь князя и сам желал разделить с ним опасности, но должен был остаться в Москве, чтобы участвовать в совете боярском [63].

Но если, с одной стороны, за свою пламенную любовь к отечеству и великому князю Димитрию, за свое благодетельное участие в самых гражданских делах княжества Московского святой Алексий был чтим, любим, благословляем всеми своими согражданами, то, с другой, его ненавидели и всячески старались преследовать враги Москвы и особенно тверской князь Михаил Александрович и женатый на сестре его литовский — Ольгерд. Первый, после того как в 1368 г. был действительно обманом заключен в Москве под стражу, обвиняя в этом коварстве не только князя московского, но и митрополита, жаловался на Алексия Константинопольскому патриарху Каллисту и настоятельно требовал судить его — митрополита — на Соборе. А Ольгерд в то же время доносил патриарху, что Алексий, постоянно живя в Москве, никогда не посещает ни Клева, ни Литовского княжества и, будучи предан одному князю московскому, вовсе не любит других князей русских. По поводу первой жалобы патриарх приказывал нашему святителю, чтобы он или сам явился на суд, или прислал для того своих особых чиновников в Константинополь, или, всего лучше, как отец и учитель, позаботился примириться с князем тверским Михаилом и, если сделал какую ошибку, то уступил бы ему и имел его как сына, наравне с другими князьями, к чему тогда же патриарх убеждал и тверского князя. Вследствие же донесения Ольгердова патриарх писал нашему митрополиту: “Святыня твоя хорошо знает, что когда тебя хиротонисали, то хиротонисали в митрополита Киевского и всея России, не одной какой-либо части, но всея России. Ныне же слышу, что ты не отходишь ни в Киев, ни в Литву, но посещаешь только одну часть, а другую оставил без пастыря, без надзора и учения отеческого. Справедливость требует, чтобы ты назирал всю землю Российскую и имел ко всем князьям любовь и отеческое расположение, чтобы любил не некоторых только из них, а других не любил, но имел всех их сынами своими и всех одинаково любил. Тогда и они все будут воздавать тебе благорасположенность, и любовь, и совершенное повиновение. Знай, что я написал и к великому князю литовскому, чтобы он любил тебя и почитал, как и другие князья русские, и, когда ты придешь в княжество его, чтобы оказал тебе почесть, и расположение, и полную любовь и чтобы ты мог совершить путь по его княжеству без затруднений. Постарайся же и ты, сколько возможно, иметь к нему любовь и расположенность и считать его, как и других князей. Совершенно необходимо, чтобы ты находился с ним в любви, посещал его и учил его народ; и это исполняй со всем усердием без всякого возражения” [64]. Все эти послания патриарха остались, однако ж, без добрых последствий. По крайней мере, тверской князь Михаил, едва только скончался Каллист и на место его снова взошел Филофей, повторил свою жалобу пред патриархом. Филофей сначала решил было (сентябрь 1371 г.) вызвать святого Алексия на суд и потребовал, чтобы и митрополит, если сам не может явиться, и тверской князь прислали в Царьград для производства суда своих уполномоченных. Но вскоре изменил свое решение и убеждал князя примириться с митрополитом. “Ныне мне лучшим представляется, —  писал он, —  что вовсе не прилично и бесполезно как для души твоей, так и для чести твоего рода иметь суд, тяжбу и раздор с митрополитом. Кто из князей когда-либо судился с митрополитом? Судился ли когда отец твой, дед или кто-либо другой из рода твоего? А потому оставь и ты вражду и тяжбу, пойди и примирись с отцом своим митрополитом; проси у него прощения и принеси раскаяние, да примет он тебя, и полюбит, и имеет тебя как сына своего. Если он сделал в отношении к тебе что-либо, надлежало тебе потерпеть и скорее обратиться к нему и попросить у него благословения и прощения, а не искать суда, не заводить смуты. Если же ты не сделал этого вначале, то сделай теперь и попроси у него благословения и снисхождения, и если погрешил в чем, исправься — это послужит к чести, и славе твоей и твоего рода, и к пользе душевной. Я написал теперь же и к митрополиту твоему, и, если ты покаешься, он примет тебя и полюбит более прежнего, как сына близкого. Если же вы не желаете сего, ищите суда; я не воспрещаю, но помните, чтобы не случилось с вами хуже” [65]. Должно заметить, что в то время как князья тверской и литовский обращались в Царьград с своими жалобами на святителя Алексия, он и с своей стороны слал к патриарху письма, в которых, естественно, оправдывал себя и обвинял своих противников, объяснял, по всей вероятности, и то, почему он не доверяет Ольгерду и боится посещать его владения и Киев, где однажды уже подвергся такому страшному нападению. Вместе с Алексием относился в Царьград с своими жалобами на Ольгерда и великий князь Димитрий. Узнав о всем этом, Ольгерд в защиту себя отвечал (1371) патриарху следующее: “Прислал ты ко мне писание, что митрополит печалуется тебе о неправде и говорит: “Царьде Ольгерд делает набеги”. Не я начал нападать, а начали сперва они, и крестного целования, что имели ко мне, не сложили, и клятвенной грамоты ко мне не отослали. И делали они на меня набеги девять раз, и шурина моего князя Михаила под клятвою переманили к себе. И митрополит обнадежил его, что он будет приходить и уходить по своей воле, а потом его взяли под стражу. И зятя моего Бориса, князя Нижнего Новгорода, и его схватили, и княжество его взяли, и зятя Ивана, князя новосильского, и мать его схватили, и дочь мою взяли, и клятву, прежде данную, не сложили... И мы, того не терпя, на них самих сделали нападение; а не исправят ко мне, и ныне терпеть не буду. По благословению твоему митрополит благословляет их на пролитие крови. А доныне и за отцов наших не бывало такого митрополита, каков сей митрополит: благословляет москвитян на пролитие крови! И ни к нам не приходит, ни в Киев не отправляется. А кто целовал крест ко мне и убежит к нему, митрополит снимает с него крестное целование. Бывало ли такое дело на свете, чтобы снимать крестное целование?.. Подобало митрополиту благословлять москвитян, чтобы нам помогали, так как мы ратуем за них с немцами. А мы зовем митрополита к себе, и он нейдет к нам. Дай нам другого митрополита на Киев, на Смоленск, на Тверь, на Малую Россию, на Новосиль, на Нижний Новгород...” [66] Это значило, что Ольгерд просил отдельного митрополита не только для областей собственно литовских, но и для тех областей русских, князья которых были недовольны московским князем и митрополитом и по родственным отношениям прибегали под покровительство литовского князя. Следствием такого послания и требования Ольгердова было то, что патриарх (август 1371 г.), сообщив содержание послания святителю Алексию, приглашал его приехать в Константинополь или прислать благонадежного человека, чтобы рассудить вместе, как лучше поступить в этом случае [67].

Между тем еще прежде Ольгерда, хотя в том же (1371) году, обратился в Царьград с подобным требованием польский король Казимир, владевший и Галицкою землею. Король послал к патриарху Филофею одного из южнорусских епископов — Антония — и от лица всех князей и бояр Малой России просил поставить Антония в митрополита Галицкого. В подкрепление своей просьбы Казимир, конечно введенный в заблуждение, писал: “От века веков Галич славился во всех странах митрополиею и был престолом митрополитов от века веков. Первый митрополит нашего благочестия был Нифонт, второй митрополит — Петр, третий митрополит — Гавриил, четвертый митрополит — Феодор. Все они были на престоле Галича”. Слова эти, ложность или неточность которых легко мог обличить патриарх, наверно, не достигли бы своей цели, если бы не сопровождались еще следующими: “Ради Бога, ради нас и святых церквей да будет благословение ваше на сем человеке (Антонии). Рукоположите его в митрополита, дабы закон руссов не погиб, дабы не было ему порухи. А не будет милости Божией и благословения вашего сему человеку, не сетуйте на нас после, если придет жалостная нужда крестить руссов в веру латинов, так как нет митрополита в (Малой) России, а земля не может быть без закона” [68]. Патриарх увидел необходимость уступить, и в Константинополе (в мае 1371 г.) состоялось соборное деяние о перемещении в Галич прибывшего из Малой России епископа Антония, о возведении его в сан митрополита Галицкого и подчинении ему четырех епархий: Холмской, Туровской, Перемышльской и Владимирской. А патриарх, как бы в оправдание себя, писал после того к святителю Алексию: “Знает священство твое, какую любовь и благорасположенность питает к тебе мерность наша. И в прошлом году я писал к тебе, что имею тебя другом изначала, и теперь имею тем же, и люблю, и обнимаю тебя... Но я очень опечалился, когда услышал о священстве твоем, что ты оставил всех христиан, находящихся там в разных местах России, и сидишь на одном месте, а другие оставляешь без управления, наставления и духовного надзора... Как мерность наша поставлена от Бога пастырем и учителем всей вселенной, так и я рукоположил священство твое во отца и учителя всего народа русского, чтобы ты учил всех и заботился равно о всех, имел со всеми дружбу и любовь отеческую. Да будет тебе известно, что так как ты столько времени оставлял Малую Россию и не обозревал ее, король польский Казимир, который повелевает и Малою Россиею, прислал сюда к нашей мерности с другими князьями епископа и с ним грамоту”.

Изложив затем самое содержание Казимировой грамоты, патриарх продолжал: “Что оставалось нам делать? Поставляем тебя судьею, что скажешь? Оставалось отослать присланного епископа и оставить нам народ Божий без надзора и попечения духовного, как ты оставил его? Совсем нет: иначе мы подверглись бы от Бога великому осуждению, а от людей многим жалобам и обвинению. Другое дело, если бы государь той земли был православный и нашей веры — тогда мы, быть может, ради тебя постарались бы удержать его и не удовлетворять ему, хотя это было бы не совсем хорошо. Но как он не наш, а латинянин, то можно ли было оставить его неудовлетворенным? Притом он намерен был сделать отдельную митрополию латинскую и крестить русских в веру латинскую. Подумай сам, хорошо ли было бы, если бы случилось так? Много благодарю Бога, что он не сделал сего, но писал и просил от нас митрополита! Вынужденные такими обстоятельствами, мы рукоположили того, кого он прислал. Мы отдали ему Галич в митрополию и епископии: Владимирскую, Перемышльскую и Холмскую, которые находятся под властию короля польского. Больше сего мы не дали ему ничего, ни Луцка, ни чего-либо другого. Знаю, впрочем, что священство твое должно опечалиться, что так поступлено, но не было никакого основания поступить иначе. Как мы могли оставить дело неконченным, когда ты допустил столь важный проступок, покинув тамошних христиан на столько времени без наставления? По крайней нужде нами сделано так, и тебе не следует печалиться, потому что ты сам тому виною” [69].

Успех Казимира, который угрозою вынудил патриарха Филофея дать Галиции особого митрополита, подействовал на литовского князя Ольгерда. Обращался ли он снова в столицу Греции или вследствие еще прежнего его письма, только чрез два года (1373) Филофей счел нужным отправить в Россию своего посла, инока Киприана, родом серба, чтобы он разобрал обоюдные жалобы князя Ольгерда и митрополита Алексия и постарался примирить их. Но Киприан не оправдал доверенности патриарха и с самого начала принял тайное намерение во что бы то ни стало свергнуть митрополита Алексия и занять его кафедру. С этою целию Киприан прежде всего удалил от себя посланного вместе с ним в Россию сотоварища, чтобы последний не был свидетелем его действий и не воспрепятствовал ему. Потом прибыл к митрополиту Алексию, странствовал с ним в Тверь и другие города, убедил его не ездить в Константинополь и не ожидать себе оттуда ничего неприятного, сам вызвался хлопотать за него, обещал ему особенные милости и, получив от святителя множество даров, отправился в Литву. Здесь, оставаясь довольно долго, сумел войти в ближайшую доверенность и любовь Ольгерда и других князей, приготовил ложные записи, наполненные обвинениями против Алексия, и сам составил от лица литовских князей грамоты к патриарху, в которых они убеждали его сделать для них митрополитом Киприана и угрожали, что если желание их не будет исполнено, то они станут просить себе митрополита у латинской Церкви. Филофей и на этот раз уступил, поверив обвинениям против Алексия, и в 1376 г. рукоположил Киприана в сан митрополита Киевского (хотя Киев доселе считался за Московским митрополитом) и Литовского с правом и на всю Россию после Алексия. Киприан добивался, чтобы Алексий был немедленно низложен, но не успел в своих замыслах. Отпуская от себя Литовского митрополита в Россию, патриарх послал с ним новых своих уполномоченных проверить обвинения, взведенные на Алексия, и внимательно исследовать его жизнь. Посланные донесли священному Собору, что все обвинения эти оказались совершенною выдумкою и клеветою; что не нашлось ни одного обвинителя и никого, кто бы знал за святителем хоть что-либо подобное; что, напротив, все почитали его более, нежели отца, называли его спасителем народа и все дорожили им, как своими головами, а Киприана, поступившего так оскорбительно против святого мужа, все проклинали [70]. Можно судить, как должен был подействовать поступок Киприана особенно на московского князя Димитрия Иоанновича. Между тем Киприан, прибыв в Литву, прислал оттуда данные ему патриаршие грамоты в Новгород и предъявлял, что патриарх благословил его митрополитом на всю землю Русскую. Новгородцы, бывшие тогда в дружбе с Москвою, по прочтении патриарших грамот отвечали: “Пошли к великому князю, если он примет тебя митрополитом всей Русской земли, то и нам будешь митрополитом”. Киприан вслед за тем будто бы осмелился, как говорят некоторые летописи, отправиться лично в Москву, но великий князь не принял его и велел сказать ему: “У нас есть митрополит Алексий, а ты зачем ставишься на живого митрополита?” [71] Более вероятным, однако ж, кажется известие других летописей, что Киприан после ответа новгородцев не только не решился сам поехать в Москву, но даже отправить туда своих послов. Как бы то ни было, но Литовский митрополит поселился с этого времени в Киеве [72]. Таким образом, в России оказалось разом три митрополита: один в Москве, другой в Киеве, третий в Галиче.

Киприан выжидал кончины старца Алексия, чтобы, по намерению патриарха, сделаться архипастырем над всею Русскою Церковию. Но в Москве заблаговременно принимали меры, чтобы воспрепятствовать ему и тогда достигнуть этой цели. Сам святитель Алексий желал передать свою власть преподобному игумену Радонежскому Сергию, которого потому, призвав однажды к себе, убеждал принять сначала сан епископа, чтобы со временем занять престол в митрополии; но подвижник, по глубокому смирению, решительно отказался от такой чести. Великий князь Димитрий Иоаннович подготовлял другого преемника святому Алексию, любимца своего Митяя, или Михаила. Этот Митяй был прежде священником в селе Коломенском и отличался высоким ростом, осанкою и благообразием, имел голос сильный и приятный, читал и пел весьма искусно, владел острою памятию и редким даром слова, знал и исполнял все свои священнические дела превосходно, в судах и рассуждениях был мудр, умел говорить от книг как никто, толкуя книжную силу усладительно, и вообще слыл за человека весьма начитанного и красноречивого. Князь избрал его за такие достоинства в духовника себе и печатника, потом уговорил его постричься в иноки и в самый день пострижения сделал его архимандритом своего Спасского монастыря в Москве (1376). Когда святой Алексий стал видимо приближаться к могиле, Димитрий Иоаннович и сам, и чрез бояр своих не раз упрашивал его благословить на митрополию Митяя. Но первосвятитель, указывая на то, что Митяй еще молод в иночестве, не изъявлял своего согласия. Наконец, вынужденный уступить неотступным просьбам, сказал только: “Я не имею права благословить его, но да будет он митрополитом, если изволит на то Бог, и Пресвятая Богородица, и патриарх с своим Собором”. 12 февраля 1378 г., после двадцати четырех лет святительства, великий угодник Божий скончался [73].

Последовавшее за тем время, около десяти лет, можно назвать самым смутным временем в истории нашей митрополии.

III

Многие снова убеждали преподобного Сергия Радонежского принять архипастырский сан, но напрасно. Митяй сильно враждовал на старца, предполагая в нем своего совместника и думая, что он-то внушил святителю Алексию не благословлять его, Митяя, на митрополию. Самого Митяя никто в России не желал видеть первосвятителем, ни епископы, ни прочее духовенство, а иноки даже молили Бога спасти Церковь от такого митрополита [74]. Но избранник великого князя нимало не смущался. Совершенно неожиданно он нашел себе твердую опору в тогдашнем Цареградском патриархе Макарии. Этот патриарх, как только узнал о смерти святого Алексия, немедленно написал в Москву, чтобы отнюдь не принимали митрополита Киприана, и прислал грамоты свои на имя архимандрита Михаила (Митяя), о котором слышал, что он в чести у великого князя. Грамотами патриарх передавал Русскую Церковь Михаилу и предоставлял ему полную власть над нею еще до рукоположения его в сан архипастыря, а вместе приглашал его для рукоположения в Константинополь [75]. Этим-то обстоятельством, которое не записано в наших летописях, объясняется, как Митяй, будучи только архимандритом, осмелился переселиться в митрополичий дом, надеть на себя белый клобук митрополичий, носить митрополичью мантию и жезл, садиться в алтаре на митрополичьем месте, распоряжаться всею прислугою, казною и ризницею митрополита, править делами Церкви, собирать дани с духовенства. Любимец великого князя действовал смело и грозно: он начал вооружаться не только на священников и иноков, но и против игуменов, архимандритов, самих епископов и осуждал их своею властию, многих даже сажал в железные оковы и строго наказывал. Скоро во всем духовенстве открылся ропот, все ненавидели Митяя и горько сетовали [76].

Таким настроением московского и всего русского духовенства, может быть, надеялся воспользоваться Киприан и счел благовременным отправиться в Москву. Не доезжая до этой столицы, он 3 июня 1378 г. послал из городка Любутска (ныне село Лубудское в Калужском уезде) письмо игуменам Сергию Радонежскому и Феодору Симоновскому, извещая их о своем путешествии в стольный город и желании видеться с ними. Они отправили своих послов навстречу митрополиту, но великий князь Димитрий велел послов воротить, а сам расставил по дороге заставы с толпами солдат под начальством воевод, чтобы они не пропускали в Москву Киприана, ехавшего с большою свитою на 46 конях. Киприана кто-то предупредил, и он проехал в столицу окольными путями. Но едва только явился здесь, вечером в половине июня, как по приказанию великого князя был схвачен каким-то боярином Никифором, который ограбил митрополита, осыпал его неслыханными ругательствами и насмешками и совершенно нагого и голодного запер под стражею в сырую клеть. Иноков, сопровождавших его, заключили в другой тюрьме. Патриаршим послам, находившимся в его свите, также нанесли оскорбления, называя “литвинами” и патриарха, и Собор его, и императора. Слуг митрополита, обобрав с ног до головы, посадили на избитых кляч без седел и с крайними поруганиями выгнали из города и преследовали. Наконец на другой день, в вечерние сумерки, когда митрополит целые уже сутки просидел в своей сырой тюрьме, томимый голодом, к нему приехали на конях и седлах Никифор и воины, все переодетые в одежды его изгнанных слуг, и в таком виде с бесчестием выпроводили его из столицы. Остановившись неподалеку от Москвы, святитель, оскорбленный до глубины души, написал от 23 июня послание к тем же игуменам Сергию и Феодору, в котором излил всю скорбь свою на несправедливости, каким подвергся от великого князя, сильно восставал против незаконных притязаний Митяя и предал проклятию всех, кто был участником в задержании его, законного митрополита, и в нанесении ему такого неслыханного бесчестия и поругания [77]. Чтобы понять сколько-нибудь этот поступок великого князя Димитрия Иоанновича, надобно взять во внимание, что он видел в Киприане избранника давнего врага своего Ольгерда, что сам Ольгерд когда-то поступил точно таким же образом с святителем московским Алексием, а Киприан поступил с ним едва ли даже не хуже, когда так недостойно оклеветал святого старца и покушался его низвергнуть, и что теперь Киприан насильно, наперекор желанию великого князя намеревался поселиться в Москве и управлять Русскою Церковию.

Чрез несколько месяцев (от 18 октября) Киприан извещал преподобных Сергия и Феодора, которые были преданы ему и находились с ним в переписке, что он непременно поедет в Константинополь, и с наступлением весны (1379) действительно туда отправился. Здесь прежде всего пришлось ему присутствовать на Соборе, который судил и свергнул с престола патриарха Макария, столько благоволившего к нашему Митяю и приглашавшего его к себе для рукоположения в митрополита [78]. Весть об этом, вероятно, скоро достигла до Митяя: по крайней мере он, прежде все собиравшийся в Царьград, вдруг передумал и начал убеждать князя, чтобы сами русские архипастыри посвятили его во епископа и в первосвятителя. Князь и бояре согласились. Епископы были созваны в Москву, и все представлялись к Митяю с поклоном и за благословением. Один епископ Суздальский Дионисий, уважаемый по своему уму и благочестию, друг преподобного Сергия Радонежского, явился прямо к великому князю и настоятельно доказывал, что предполагаемое поставление митрополита в России было бы противно церковным правилам, так что князь счел нужным уступить, к крайнему огорчению своего любимца. Митяй увидел в Дионисии нового своего врага, и взаимная неприязнь между ними не замедлила обнаружиться. Митяй послал спросить Дионисия: “Отчего ты, по приезде в Москву, не явился ко мне с поклоном и за благословением? Разве ты не знаешь, кто я, и что я имею власть и над тобою и над всею митрополиею?” Дионисий явился к нему и сказал: “Ты не имеешь надо мною никакой власти, и тебе следовало прийти ко мне с поклоном и за благословением, ибо я епископ, а ты поп”. Раздраженный Митяй воскликнул: “Ты назвал меня попом, а я не оставлю тебя даже попом, когда возвращусь из Константинополя”. Дионисий сам собирался ехать туда, вызываемый патриархом, который наслышался о его достоинствах и высокой жизни. Но великий князь велел задержать его в Москве по просьбе своего любимца. Насилие не привело к доброму концу. Чтобы освободиться из-под строгого надзора, Дионисий дал слово князю не ездить без его позволения в Царьград и поручителем за себя представил преподобного Сергия Радонежского; а между тем, едва получил свободу, менее нежели чрез неделю, отправился в Грецию. В крайнем негодовании и на Дионисия, и на преподобного Сергия Митяй, управлявший Русскою Церковию уже около 18 месяцев, увидел необходимость спешить туда же. Он отправился (в июле 1379 г.) с огромною свитою, в которой находились три архимандрита, несколько игуменов, митрополичий печатник, протоиерей московского Успенского собора, протодиакон и весь клир владимирской соборной церкви, два переводчика, митрополичьи бояре, слуги и другие люди, так что свита представляла собою целый полк, заведование которым поручено было большому боярину, великокняжескому послу. Пред отъездом Митяй выпросил у великого князя несколько неписаных грамот, скрепленных княжескою печатью, чтобы воспользоваться ими в Константинополе, судя по нужде. Сам великий князь с своими детьми и боярами и все русские епископы провожали Митяя до Оки. За рязанскими пределами он был остановлен татарами, но скоро отпущен с честию, получив новый ярлык от хана Тюлюбека, подтвердивший прежние льготы Русской Церкви. В Кафе сел на корабль и уже приближался к Константинополю, как внезапная смерть положила предел честолюбивым замыслам; тело Митяя похоронили в Галате [79].

Спутники Митяевы позволили себе самовольный поступок: они сами вздумали избрать для России митрополита из числа трех находившихся в свите архимандритов. Мнения оказались несогласными: одни желали Иоанна, настоятеля Петровского монастыря в Москве, другие — Пимена Переяславского. Бояре приняли сторону последнего и немедленно написали о поставлении его послание к греческому императору и патриарху на одной из неписаных грамот, скрепленных княжескою печатью, а Иоанна, грозившего открыть их обман, заключили в оковы. Быть не может, чтобы в Константинополе не знали истины: там находились уже и Дионисий, епископ Суздальский, враг Митяев, и Киприан, митрополит Киевский, незадолго прибывший, которые не могли не возвестить, кто правил Русскою Церковию более года и кого великий князь собирался послать в Грецию для принятия митрополитского сана. Император, однако ж, Иоанн VI Палеолог и патриарх (Нил), когда прочитано было на Соборе послание, не показали никакого сомнения и сказали только: “Зачем русский князь пишет о Пимене, когда есть на Руси готовый митрополит Киприан? Его мы и отпускаем на Русскую митрополию, а ставить другого митрополита не считаем нужным”. Пимен и бояре, пользуясь остальными неписаными хартиями Димитрия Иоанновича, заняли на имя его огромные суммы у купцов восточных и итальянских до 20 тысяч рублей серебром и “разсулиша посулы многие, и раздаваша сюду и сюду, а яже поминков и дары, никтоже может рещи или изчислити, и тако едва возмогоша утолити всех” [80]. Вследствие того в июне 1380 г. в Константинополе состоялось соборное определение, чтобы Киприана лишить и Киева и всей России, как вступившего в эту Церковь обманом и рукоположенного незаконно, еще при жизни действительного ее митрополита Алексия, и только из снисхождения оставить его, Киприана, митрополитом одной Малой России и Литвы, а собственно в митрополита Киева и Великой России рукоположить Пимена. Нельзя при этом не остановиться на словах соборной грамоты о значении Киева: “Пусть возглашается он (Пимен) и Киевским. Ибо невозможно ему быть первосвятителем Великой России, если он не будет именоваться прежде Киевским, так как в Киеве соборная церковь всей России и главная митрополия”. Даже второю митрополиею все еще оставался Владимир. “Он должен, —  говорится далее в той же грамоте, —  называться Киевским и вслед за тем Владимирским и всея России по примеру прежнего митрополита Алексия”. Во Владимире продолжал еще тогда иметь свое пребывание и кафедральный клир митрополичий при соборной церкви. А имя Москвы доселе не упоминалось в титуле наших митрополитов, хотя они жили в ней около полустолетия [81].

Киприан прожил в Царьграде тринадцать месяцев и ничего не успел. Он не мог сражаться там с Пименом тем оружием, каким действовал последний. Ольгерда, великого князя литовского, который прежде столько покровительствовал Киприану и мог бы теперь пособить ему, уже не было в живых. Нашелся было один защитник у Киприана — митрополит Никейский, который долго отстаивал его, но наконец должен был уступить. Самое определение прежнего Собора о правах Киприана на Великую Русь теперь соборне отменено и признано недействительным. Все это до того огорчило его, что он, не простившись ни с патриархом, ни с прочими членами Собора, тайно уехал из Константинополя в Киев [82]. Скоро, однако ж, обстоятельства изменились в пользу Киприана. Когда в Москву пришла весть, что Митяй умер, а Пимен сделался митрополитом, и стали ходить слухи, будто первый скончался неестественною смертию, тогда великий князь сказал: “Я не посылал Пимена ставиться в митрополиты, но послал его как одного из служащих Митяю; что сталось с самим Митяем, я не знаю, Бог знает; Бог и да судит неправду, о которой слышу. Только Пимена я не принимаю и видеть его не хочу”. И пока Пимен с своею свитою находился в Царьграде, великий князь послал (в самый день Великого заговенья) отца своего духовного, игумена Феодора Симоновского, в Киев звать Киприана на митрополию в Москву. В праздник Вознесения Господня (23 мая 1381 г.) Киприан приблизился к Москве и был встречен со всею торжественностию самим великим князем, духовенством, боярами и бесчисленным множеством народа. Чрез семь месяцев, получив известие, что идет из Царьграда и митрополит Пимен и уже достиг Коломны, великий князь приказал схватить его, снять с него белый клобук и сослать его на заточение, а советников и клирошан, бывших в его свите, сковать и рассадить по тюрьмам. Отобрали у Пимена ризницу и всю казну и под стражею повезли его мимо Москвы чрез разные города в Чухлому, где пробыл он в заточении целый год и откуда потом переведен был в Тверь [83]. Константинопольский патриарх Нил, прослышав о горькой судьбе, постигшей рукоположенного им митрополита, много раз писал к нашему великому князю и убеждал его принять Пимена на Москву, а Киприана удалить. Эти послания, постоянно направленные против Киприана и в защиту Пимена, могли немало подействовать на великого князя. А тут еще случилось событие, которое окончательно побудило его последовать убеждениям патриарха. За два дня до страшного опустошения Москвы Тохтамышем (август 1382 г.) Киприан возвратился в нее из Новгорода. Здесь он нашел всеобщее смятение и величайший беспорядок и для безопасности решился переехать вместе с великою княгинею Евдокиею в Тверь. Когда гроза прошла, великий князь послал звать митрополита в Москву (7 октября 1382 г.) и, укорив его за малодушное удаление из столицы в минуты опасности, объявил ему, что не желает более иметь его своим архипастырем. Конечно, Димитрия Иоанновича могло огорчить не столько то, что Киприан удалялся тогда из Москвы, сколько то, что он удалялся именно в Тверь — к родственнику Ольгерда и давнему врагу московского князя Михаилу Александровичу, который первый потом послал дары к Тохтамышу и получил от него ярлык. Изгнав Киприана в Киев, где княжил в то время сын бывшего покровителя его, Ольгерда, Владимир, великий князь отправил послов просить на Русскую митрополию прежде обесславленного им Пимена и принял его с великою честию [84].

Но примирение Димитрия Иоанновича с Пименом не было искреннее: в душе князь не мог уважать его. И потому чрез несколько месяцев избрал нового кандидата в митрополиты, того самого Дионисия Суздальского, который некогда один воспротивился возведению Митяя на митрополию Собором русских епископов. Отправившись тогда в Царьград по вызову патриарха, Дионисий пробыл там около трех лет и заслужил своими добродетелями, умом и образованием общее уважение греческих святителей, так что патриарх, желая почтить его достоинства, возвел его в сан архиепископа и дал ему право носить крещатые ризы. В конце 1382 г. он возвратился в отечество, а в июне следующего года должен был по желанию великого князя опять ехать в Грецию. Князь отпустил с ним и духовника своего, симоновского архимандрита Феодора, с грамотами к патриарху относительно митрополии. Грамоты содержали в себе от лица великого и других князей русских обвинения на Пимена и просьбу о возведении в сан митрополита Дионисия. Дионисий и с своей стороны старался расположить к себе кого нужно льстивыми словами и другими средствами незаконными (вероятно, обычными подарками и деньгами). Патриарх Нил, несмотря на то что в России считалось еще два митрополита — Пимен и Киприан, с согласия императора и вместе с своим Собором не поколебался поставить Дионисия митрополитом Киевским и всея России, а для суда над Пименом послал на Русь двух своих митрополитов — Матфея и Никандра, чтобы они расследовали обвинения против него и, если окажется виновным, низложили его. Уже Дионисий возвращался (1384) в отечество, достиг Киева, помышлял идти в Москву, но киевский князь Владимир Ольгердович велел схватить его и сказал: “Зачем ты ходил в Царьград ставиться в митрополита без нашего повеления? В Киеве есть митрополит Киприан; он же митрополит и всей России. Оставайся здесь”. Около года прожил Дионисий в Киеве под стражею и там 15 октября 1385 г. скончался [85].

Оставалось ожидать, какие будут следствия суда над Пименом. Посланные из Царьграда митрополиты прибыли в Москву зимою 1384 г. и, разобрав все дело в подробности, нашли Пимена виновным и объявили его низверженным. Недовольный Пимен 9 мая следующего года отправился в Царьград весьма скромно в сопровождении одного ростовского игумена Авраамия, переодевшись даже на дорогу в мирские одежды, и там громко жаловался, что он обижен и что если ему нужно судиться за святительский сан, то не иначе как судом соборным. Патриарх дозволил ему священнодействовать и пользоваться архиерейскими преимуществами, пока не возвратятся послы, производившие над ним следствие. Послы скоро воротились, а с ними прибыл и Киприан, вызванный патриархом. Великий князь Димитрий Иоаннович, может быть опасаясь, чтобы Киприан не был назначен в Москву вместо Пимена, вновь послал в 1386 г. духовника своего архимандрита Феодора к патриарху “о управлении митрополии” и, вероятно, представил разные обвинения и на Киприана. Ибо в следующем году (29 мая), когда император по каким-то своим царским делам на время отправлял Киприана в Западную Россию, Собор обязал его подпискою, что он непременно возвратится в Царьград, чтобы судиться пред Собором по взведенным на него обвинениям, и под этим только условием разрешил ему священнодействовать, впрочем отнюдь не в Великой России, а только в пределах своей митрополии [86]. Между тем архимандрит Феодор перешел на сторону Пимена, и, в то время когда наконец составился Собор, чтобы судить Пимена, оба они, дав друг другу клятвы и обязавшись взаимными условиями, удалились из Царьграда и скрытно отправились на восток. Напрасно император три раза посылал за ними гонцов, а патриарх — грамоты с убеждениями и угрозами: Пимен и Феодор, изрыгая хулы на того и другого между самими турками, не хотели повиноваться и бежали путем, ведущим в Россию. В июле 1388 г. Пимен прибыл в Москву “без исправы”, а также и Феодор, возведенный им уже в сан епископа Ростовского. Царьградский Собор решился судить их заочно и произнес им отлучение и низложение. В Москве Пимен начал священнодействовать и рукоположил нескольких епископов, но великий князь имел с ним распрю, так что Пимен чрез десять месяцев счел за лучшее ехать снова в столицу Греции. Он выехал из Москвы тайно от князя во вторник Страстной седмицы (1389), взяв с собою Смоленского епископа Михаила, спасского архимандрита Сергия и полную свиту. Пять епископов и многие архимандриты, игумены и иноки провожали его до реки Дона. Раздраженный поступком митрополита, князь отправил вслед за ним в Константинополь бывшего духовника своего, теперь епископа Ростовского Феодора. На Черном море Пимен был схвачен и заключен в оковы своими азовскими заимодавцами, которым много задолжал еще во время поставления своего в митрополита, и с трудом мог освободиться от них, заплатив им значительную сумму. Но чрез месяц Димитрий Иоаннович скончался (19 мая), а потом чрез четыре (11 сентября) скончался и Пимен в Халкидоне, не достигнув Царьграда. Впрочем, еще гораздо прежде, именно в феврале месяце того же года, когда Пимен даже не выезжал из Москвы, в Константинополе состоялся Собор под председательством нового патриарха Антония, вновь подтвердивший решение прежнего патриарха и Собора об отлучении и низложении Пимена. И, может быть, весть об этом и была главною причиною, почему Пимен решился поспешить в Константинополь. Низложив Пимена, Собор утвердил вместе следующее: “Настоящим синодальным деянием постановляем, чтобы митрополитом Киевским и всея России и был и назывался кир Киприан, который до конца своей жизни да заведывает ею и всеми областями ее, рукополагая епископов в епископиях, изначала подчиненных его Церкви, и пресвитеров, и диаконов, и иподиаконов, и анагностов, совершая все прочие святительские обряды как настоящий архиерей всей России. И все после него митрополиты всея России да будут такими же, наследуя один после смерти другого. И это да сохранится ненарушимо отныне впредь во все веки, что и подтверждается честным хрисовулом державного и благочестивого самодержца. И никогда да не нарушится настоящее деяние и постановление ни нами, ни преемниками нашими, ибо опытом удостоверились мы в том, как велико зло разделение и раздробление на части сей Церкви и как велико добро иметь одного митрополита в целой этой епархии”. А епископ Феодор тогда же был возведен патриархом в сан архиепископа Ростовского [87].

Таким образом, после четырнадцати лет со времени рукоположения своего в митрополита, в продолжение которых он только около 18 месяцев святительствовал в Москве, а больше жил в Киеве и едва ли не больше в Константинополе, Киприан сделался, наконец, действительным митрополитом всей России. 1 октября 1389 г. выехал он из Царьграда, с собою двух греческих митрополитов, архиепископа Ростовского Феодора и епископов — Смоленского Михаила и Волынского Иону. В половине февраля 1390 г. прибыл в Киев, испытав на море с своими спутниками страшную бурю, а в начале марта был уже в Москве, в которую вошел торжественно в полном святительском облачении, встреченный самим великим князем Василием Дмитриевичем и всею столицею. Вместе с Киприаном возвратились из Царьграда на свои епископии, кроме Феодора Ростовского и Михаила Смоленского, еще русские епископы: Евфросин Суздальский, Исаакий Черниговский, Иеремия грек Рязанский, Феодосий Туровский, Даниил Звенигородский [88]. Киприан обратил все свое внимание на внутренние дела Церкви, которая так долго лишена была надлежащей заботливости со стороны своих первосвятителей.

В 1390 г. он ездил в Тверь вместе с греческими митрополитами и несколькими русскими епископами по приглашению тверского князя Михаила Александровича, судил там местного епископа Евфимия Висленя и после тщетных попыток примирить его с князем лишил престола и низвел для жительства в Чудов московский монастырь; потом рукоположил для Твери нового епископа Арсения из своих архидиаконов. Два раза (1392 и 1395) странствовал в Новгород и в последний раз из Новгорода в Псков по делам о суде митрополичьем и архиепископском. В 1396 г. рукоположил нового епископа Ростову Григория, предпринял дальний путь для обозрения западно-южных епархий и отправился сначала в Смоленск вместе с великим князем Василием Дмитриевичем, где принят был с честию тестем последнего великим князем литовским Витовтом, и поставил нового епископа Смоленску Кассиана, а из Смоленска поехал в Киев, где прожил год и шесть месяцев [89].

Здесь мы должны сказать несколько слов о митрополии Галицкой. Когда в 1389 г. под властию Киприана соединились обе русские митрополии, Восточная и Западная, или собственно Русская и Литовская, не воссоединилась с ними только митрополия Галицкая, находившаяся во владениях польского короля. В первые двадцать лет со времени своего открытия (1371-1391) она имела у себя наличного архипастыря, был ли то один Антоний или и еще после него кто другой. Но в августе 1391 г. патриарх писал к какому-то иеромонаху Симеону, находившемуся в Малой России, чтобы он по смерти Галицкого иерарха (которой, верно, ожидали) принял его Церковь и заведовал ею, пока не дадут о том знать в Константинополь и пока в Галицию не будет назначен новый архиерей. Между тем там появился некто Тагарис, вероятно выдававший себя за уполномоченного от патриарха, и рукоположил во епископа самого Симеона, который, однако ж, скоро узнал, что Тагарис был обманщик, предал его анафеме и сложил с себя архиерейский сан [90]. Чрез два года (1393) пришел к патриарху Луцкий епископ Иоанн с грамотами от польского короля, просившего возвести этого епископа в митрополита Галиции. Но еще прежде получено было донесение от митрополита Киприана, который обвинял Иоанна в каких-то поступках против епископа Владимирского. И потому Собор положил, чтобы сначала рассудить Луцкого епископа с епископом Владимирским, которого тогда ожидали в Царьград, и потом уже заняться просьбою короля. Иоанн не согласился на это, и бежал из Царьграда на остров Фарос, и, несмотря на двукратные приглашения от патриарха возвратиться, не послушал его, и сказал приглашавшим: “Галицию мне дал король, который есть самодержавный властитель страны, и если мне не доставало благословения от патриарха, то я получил его, когда пришел сюда. А больше мне ничего не нужно. Чего мне опять на Собор? Пойду в Галицию, в мою Церковь”. Под благословением патриаршим Иоанн разумел здесь, как объясняет в своей грамоте сам патриарх, то благословение, которое принимают от него все приходящие к нему христиане, принял и Иоанн с своими спутниками, когда представлялся патриарху, а отнюдь не благословение на Галицкую митрополию. Извещая о всем этом митрополита Киприана и польского короля, патриарх просил последнего не принимать Луцкого епископа в Галицию, а первому поручал судить его и низложить, если окажется виновным [91]. Митрополит действительно запретил Иоанна, может быть заочно, и лишил его Луцкой епархии, где вскоре мы видим уже другого епископа, Феодора. А король принял Иоанна в Галицию, хотя и не в качестве митрополита. В 1397 г. патриарх, получив известие из Галиции, что она крайне нуждается в архипастыре и его духовном попечении, что там явились лжеучители, проповедующие не православные догматы, а некоторые даже, не имея священного сана, священнодействуют, признал необходимым послать туда, с званием своего экзарха. Вифлеемского архиепископа Михаила как близко знакомого с тою страною и ее жителями и хорошо знавшего их язык. Экзарх обязан был учить народ во храмах и направлять его к истинной, чистой и православной вере, принятой им изначала; найти и изгнать из страны всех лжеучителей, которые губят там словесное стадо Христово; поставить, если окажется нужда, достойных священников и чтецов; освятить храмы и вообще совершать все священнодействия, кроме только поставления сопрестольника, т.е. епископа. А все жители страны обязывались оказывать экзарху подобающую честь и повиновение и в свое время проводить его в возвратный путь с любовию и надлежащим охранением [92]. Вместе с тем патриарх писал к польскому королю: “Как мы посылаем отсюда в Галицию и некоторые другие места священнейшего архиепископа Вифлеемского, во Святом Духе возлюбленного брата нашей мерности и сослужителя, то, если епископ Луцкий Иоанн желает быть прощенным и снискать любовь и честь от нашей мерности, пусть оставит он Галицию, лишь только увидит нашего посла, а благородство твое да передаст ее со всеми правами архиепископу Вифлеемскому. Затем пусть он (Иоанн) идет к митрополиту своему и падет пред ним и, когда тот благословит его и разрешит, пусть придет сюда, и мы сделаем для него согласно желанию благородства твоего. Если же епископ этот не будет разрешен митрополитом своим, а найдется у благородства твоего кто-либо другой, человек хороший и достойный посвящения, пусть возьмет его с собою архиепископ Вифлеемский и приведет сюда с твоими грамотами. Если же такого человека нет у тебя, то мы, узнав об этом, сами позаботимся найти такого человека из здешних, который бы послужил во славу Божию и благородства твоего и для блага народа твоего. Нехорошо для народа твоего и не к чести твоей оставлять Церковь христианскую без епископа — это великий грех, и я желаю сложить его с себя”. К митрополиту Киприану патриарх в то же время писал не только о епископе Луцком, но и о Галицкой митрополии следующее: “О святейшей митрополии Галицкой знает твое священство, как она была открыта и возведена на степень митрополии и какие грамоты писались о ней в Россию к кир Алексию от святейшего и преславного патриарха кир Филофея, когда еще священство твое не было посвящено в архиерея. Все это для непреложности занесено навсегда в священные кодексы Церкви. При таком положении дела на нашей мерности и Божественном священном Соборе лежит попечение об этой митрополии, и мы желаем позаботиться о собственном архиерее для нее, если Бог благословит и позволят обстоятельства... Затем, что ныне сделано священством твоим для ней, как ты пишешь, именно что ты рукоположил одного из епископов ее, сделано нехорошо. О епископе же Луцком Ваве (Иоанне?) знай, что относительно его ничего более не сделано и не будет сделано. Если ты чего еще не знаешь о нем, пусть он оправдается в обвинениях, взнесенных на него, а священство твое напиши нам подробно обо всем, касающемся до него, тем более что ныне ты гораздо лучше прежнего можешь разведать про него, когда там теперь находится и любезнейший епископ Владимирский” [93]. Король польский Ягело Владислав после письма патриаршего отнюдь не оставил Луцкого епископа Иоанна, напротив, отдал ему в 1398 г. Галицкую митрополию и обещался даже содействовать поставлению его в митрополита, за что епископ, с своей стороны, письменно обязался, если действительно станет митрополитом при помощи короля, дать ему 200 гривен русских и 30 коней. Впрочем, ходатайство короля, вероятно, не было уважено патриархом: по крайней мере, по свидетельству одной летописи, в 1414 г. хотя Галицкою Церковию правил какой-то Иоанн, но он назывался только епископом, а не митрополитом [94]. Кто были преемники Иоанна и как они назывались, не сохранилось известий, но то несомненно, что даже в половине XV в. Галицкая митрополия считалась еще отдельною от Киевской и неподчиненною Всероссийскому митрополиту [95]. Должно, однако ж, заметить, что если Галицкая митрополия продолжала свое действительное или иногда только номинальное существование, то пределы ее очень сократились вскоре после ее открытия. Вначале, как мы видели, к ней причислены были пять епархий: Галицкая, Холмская, Туровская, Перемышльская и Владимирская. Но Собор 1380 г. передал уже избраннику литовских князей Киприану вместе с епархиями собственно Литвы и епархии Малой России, т.е., по-тогдашнему, волынские, разумеется, только те, которые уже находились теперь во владениях литовских. А когда Киприан сделался единым митрополитом обеих митрополий. Русской и Литовской, мы видим, что он действительно имел под своею властию из волынских епархий Владимирскую, Холмскую, Луцкую и Туровскую. Значит, в составе Галицкой митрополии оставались только две епархии: Галицкая и Перемышльская, которые не перешли в пределы Литовского княжества, а остались под властию Польши.

В 1397 г. (октября 7-го) Киприан возвратился из Киева, откуда он и имел сношения с патриархом относительно Галицкой митрополии и где, хотя не по праву, поставил для нее одного из епископов, вероятно Перемышльского. С этого времени более шести лет первосвятитель постоянно оставался в Москве, не выезжая для обозрения епархий, и имел полную возможность предаваться своим любимым ученым занятиям на пользу Церкви; для этого он уединялся то в подмосковное свое село Голенищево, то во Владимирскую волость на Святом озере. Он составлял новые сочинения, другие переводил, даже собственноручно переписывал. Вместе с тем он заботился о благоустроении богослужения, рассылал по епархиям разные чинопоследования церковные, писал собственные наставления. Равным образом мцого потрудился для восстановления и утверждения церковного суда, для ограждения и уяснения вотчинных прав митрополичьих и даней с духовенства. О всем этом обстоятельнее мы будем говорить в своем месте. В 1404 г. первосвятитель снова поехал в Литву, потом в Киев, где сменил своего наместника и всех при нем служивших, далее в Волынскую землю, где вместе с епископами Луцким и Холмским поставил для Владимира нового епископа (знак, что эти епархии подчинялись ему), имел в городе Милолюбове свидание с польским королем Ягайлою и великим князем литовским Витовтом, принявшими его с честию, и должен был, по настояниям последнего, лишить кафедры Туровского епископа Антония. Возвратившись в Москву (1 января 1406 г.), святой Киприан начал подвергаться болезненным припадкам и потому уединился в любимое свое Голенищево. Августа 26-го он еще рукоположил там епископа Илариона в Коломну и чрез две недели — епископа Митрофана в Суздаль, а 16 сентября предал дух свой Богу. Тело скончавшегося перенесено было в Москву и с подобающею честию предано земле в Успенском соборе. При погребении прочитано было и последнее Слово почившего архипастыря к пастве — его духовное завещание [96].

IV

По смерти святого Киприана снова открылись нестроения в Русской митрополии. Великие князья московский и литовский вели тогда между собою войну. Согласия между ними относительно выбора нового митрополита быть не могло и не было. Московский князь Василий Дмитриевич прямо отнесся к Царьградскому патриарху и императору с просьбою, чтобы они и избрали и прислали в Россию митрополита по прежним примерам. Литовский князь Витовт, напротив, сам избрал кандидата на митрополию — Полоцкого епископа Феодосия, родом грека, и, отправив его в столицу Греции, просил: “Поставьте его нам митрополитом, чтобы он сидел на столе Киевской митрополии по старине и строил Церковь Божию по-давнему, как наш, потому что, изволением Божиим, мы обладаем тем городом Киевом”. Желал ли тогда Витовт разделения Русской митрополии или не желал, но то очевидно, что он обращался в Царьград только от собственного лица и ходатайствовал о митрополите только для себя, для своих владений, вовсе не упоминая о Москве. Просьба Витовта не была уважена: в Киев и для всей России (2 сентября 1408 г.) поставлен был митрополитом Фотий, грек из Мореи, с юных лет воспитывавшийся в пустыне под руководством знаменитого благочестием старца Акакия. Через год (1 сентября 1409 г.) Фотий прибыл в Киев, но огорченный Витовт не хотел было принять его и принял уже тогда, когда Фотий дал клятвенное обещание посещать часто Церковь Киевскую и заботиться о ней. На этот раз Фотий прожил в Киеве около семи месяцев [97].

В апреле 1410 г. новый митрополит достиг Москвы и в самый день Пасхи торжественно встречен был великим князем и освященным Собором при несметном стечении народа. Первое внимание свое святитель обратил на свою паству, которая в продолжение четырех лет лишена была непосредственного водительства архипастыря. Он не только словесно учил и наставлял всех, но и писал послания к мирянам и духовенству, убеждал их исправиться, оставить вкоренившиеся дурные обычаи и свято исполнять долг свой [98]. К этому присоединилась у первосвятителя забота о собственном доме, который в предшествовавшие годы, может быть во время нашествия Едигеева на Москву (1408), был совершенно опустошен. Владения митрополичьи, села и разные угодья были также расхищены, и ими владели то князья, то бояре, то другие лица; некоторыми доходами митрополии пользовалась даже великокняжеская казна. Фотий с жаром приступил к собранию расхищенного и после многих хлопот и неприятных столкновений с людьми сильными и знатными достиг желаемого, хотя и нажил себе много врагов. Они распускали про него разные клеветы, наговаривали на него великому князю и ему на князя и успели поселить между ними несогласие. Некоторые из числа собственных служителей и приближенных Фотия бежали в Чернигов и оттуда в Литву и везде распространяли о нем самые черные клеветы и жалобы. Правда, помня свое обещание Витовту, Фотий посетил к концу 1411 г. Литовские епархии: в Киеве он рукоположил епископа Смоленского Севастиана, в Луцке (8 сентября 1412 г.) — епископа Туровского Евфимия и 1 августа из Галича возвратился в Москву. Но недоброжелательство в этом самом посещении нашло новые поводы к разным толкам и, может быть, к клевете. Говорили, что Фотий все лучшее и драгоценное из киевского Софийского собора переносит в Москву, что он обременяет духовенство и крестьян тяжкими и невыносимыми поборами [99]. Витовт решился воспользоваться этим для разделения митрополии.

Прежде всего он созвал (1414) подручных ему князей и по согласию с ними отказал Фотию в управлении литовскими епархиями, послал на него жалобу в Константинополь к царю и патриарху, указывая на запустение Церкви Киевской, и просил, чтобы для Киева и всей Литвы поставлен был особый митрополит Григорий Самвлак. Посольство не имело никакого успеха. Тогда Витовт обратился к духовенству своей страны, и по зову князя собрались епископы: Полоцкий Феодосии, Черниговский Исаакий, Луцкий Дионисий, Владимирский Герасим, Холмский Харитон, Туровский Евфимий [100]. Витовт рассказал им о безуспешности своего посольства в Царьград, жаловался на царя и патриарха, что они ставят на Русь митрополитов только на мзде и таких, которые бы вывозили казну из России в Грецию; выражал скорбь об оскудении Церкви Киевской, будто бы ограбленной Фотием, и присовокупил: “Я не желал бы, чтобы про меня говорили со стороны: “Вот государь иной веры, от того и Церковь оскудела”. Епископы сначала недоумевали и не хотели восставать против своего архипастыря, но вскоре должны были уступить настойчивым требованиям Витовта и нехотя подали ему жалобу на Фотия, что он вовсе небрежет о своем духовном стаде в пределах литовских, собирает только церковные доходы и прибытки и переносит все драгоценные вещи из соборной церкви киевской в Москву. Вместе с тем епископы объявили князю, что они сами Собором могут поставить себе митрополита, как это уже было в России при великом князе Изяславе... Впрочем, с общего согласия положено было обратиться еще раз в Константинополь к царю и патриарху и сказать им, что если они теперь не дадут Литве особого митрополита, то его поставят сами местные иерархи. Послы отправились в марте 1415 г., и Витовт приказал им ждать ответа не далее 20 июля, потом — до 15 августа, наконец, по просьбе послов царского и патриаршего, возвращавшихся тогда из Москвы, продолжил срок еще на три месяца — до ноября. Между тем Фотий, узнав о намерениях Витовта, поспешил в Литву, чтобы, если возможно, примириться с ним или в случае неудачи отправиться в Царьград. На пути митрополит собирал обычные дани с духовенства и, оставив казну свою в Смоленске, поехал было в Городень, где находился тогда литовский великий князь, но не был к нему допущен и принужден был воротиться в Смоленск, а по выезде из Смоленска был совершенно ограблен по приказанию Витовта и ни с чем возвратился в Москву. Тогда же Витовт приказал переписать все города и села, принадлежавшие митрополии Киевской, выгнал из них наместников Фотиевых и раздал эти митрополичьи имения своим панам.

Когда и последний срок, назначенный для окончательного ответа от царя и патриарха миновал, тогда Витовт снова созвал епископов своей области и предложил им поставить в митрополита Григория Самвлака, или Семивлаха. Епископы, если верить восточнорусской летописи, и на этот раз не соглашались, приводили соборное правило (12-е Халкидонского Собора), воспрещающее в одной области быть двум митрополитам, указывали на древний обычай, по которому в России всегда был один митрополит, хотя он по обстоятельствам и переселился из Киева в Москву. Витовт начал угрожать смертию за неповиновение его воле, и епископы в 15 день ноября 1416 г. в городе Новгородке поставили Григория Самвлака митрополитом Киевским и Литовским. Таким образом, Русская митрополия разделилась на две, и в состав последней вошли следующие семь епархий, предстоятели которых подписались под актом соборным: Полоцкая, Черниговская, Луцкая, Владимирская, Смоленская, Холмская и Туровская [101]. Епархии Галицкая и Червенская, или Перемышльская, если бы даже допустить, что епископы их участвовали в предварительных совещаниях о Литовском митрополите, не вошли в состав новой митрополии всего более потому, что они находились во владениях не литовского князя, а Польши. В своей соборной грамоте епископы старались оправдать свой поступок. Они говорят, как скорбели они глубоко, видя небрежение Фотия о Церкви Киевской и его заботливость только о собрании церковных даней, как Витовт изгнал Фотия и просил греческого царя и патриарха дать Литве особого митрополита, а царь Мануил из видов корысти не захотел исполнить этого желания, как потом Витовт собрал не только епископов, но и архимандритов, игуменов, благоговейных иноков и священников, а равно князей литовских, вельмож и бояр. “И по совету всех этих лиц, —  продолжают епископы, —  мы сошедшись в Новомграде Литовском в святой церкви Пречистой Богородицы, по благодати, данной нам от Святого Духа, поставили митрополитом святой нашей Церкви Киевской и всей Руси Григория по преданию святых апостолов, которые в своих правилах пишут: “Два или три епископа рукополагают митрополита (в подлиннике “епископа”)”. Так прежде нас поступили епископы при великом князе киевском Изяславе, поставив митрополита по правилам. Так же поступили и родственные нам болгаре, прежде нас крестившиеся, и сербы, поставляя себе первосвятителя своими епископами, хотя Сербская земля гораздо менее Русской, находящейся во владениях великого князя Витовта, но что говорить о болгарах и сербах? Так установлено от святых апостолов. Благодать Святого Духа равно действует во всех епископах православных: поставленные от самого Господа, апостолы поставляли других, те — других, и таким образом благодать Святого Духа дошла и до нас, смиренных. И мы, как ученики апостольские, имеем власть после многих испытаний Собором поставлять достойного пастыря своему отечеству... Да не подумает кто-либо, будто мы отрицаемся от веры, поставляя сами митрополита, —  нет, мы не отрицаемся. Напротив, преданное от святых апостолов и святых отцов мы держим и благочестно исповедуем; мы проклинаем всякую ересь, чуждую апостольского и отеческого предания, предаем анафеме и симонию, продающую дары Святого Духа за сребро и золото. Святейшего патриарха Цареградскаго мы признаем патриархом и отцом, а прочих патриархов, и их митрополитов, и епископов — отцами и братиями о Святом Духе и согласно с ними содержим исповедание веры, тому же учим, так же мудрствуем. Но не можем без отвращения сносить насилия, какому подвергается Церковь Божия от царя (греческого). Святой Вселенский патриарх и священный Константинопольский Собор не могут сами собою поставить митрополита по правилам, но поставляют, кого повелит царь, и от того дар Святого Духа покупается и продается. Так поступил по отношению к Церкви Киевской в наши дни отец царствующего императора (Мануила — Иоанн) с митрополитами Киприаном, Пименом, Дионисием и многими другими, заботясь не о чести церковной, а о серебре и золоте. Отсюда происходили тяжкие долги, многие траты, толки, смятения, убийства и, что всего горестнее, бесчестие Церкви Киевской и всей Руси. Потому мы рассудили, что не следует нам принимать таких митрополитов, которые поставляются куплею от царя-мирянина, а не по воле патриарха и его Собора. И мы, собравшись, по благодати, данной нам от Святого Духа, поставили достойного митрополита Русской Церкви”.

В то же время Витовт, с своей стороны, издал окружную грамоту, где подробно изложил весь ход дела и показал те же самые обстоятельства и основания, по которым оно совершилось. Но замечательно, что в оскудении Церкви Киевской он винит не одного Фотия, а и его предшественников. “Мы издавна видели, —  говорит князь, —  что Церковь Киевской митрополии не строится, но скудеет. Сколько было митрополитов на нашей памяти! И они Церковь не строили, как было прежде. Сколько собирали они церковных доходов и переносили в другие места! Разную церковную святыню, великие Христовы Страсти, честные иконы, окованные золотом, и многие другие драгоценности, и все церковные украшения митрополии Киевской они перенесли в иное место”. Далее Витовт обвиняет в симонии не одного императора греческого, но и патриарха: “Они хотят, как мы хорошо дознали, только по своей воле ставить митрополита, по накупу — того, кто у них купит себе митрополию, чтобы он находился в их воле и, грабя здесь и опустошая, выносил к ним все”. К концу грамоты Витовт объявляет своим православным подданным: “Кто хочет по старине находиться под властию митрополита Киевского, да будет так; а кто не хочет, тому своя воля. Только знайте, что, если бы мы, будучи не вашей веры, захотели, чтобы вера ваша в нашей державе уменьшалась и церкви ваши не устроялись, мы о том и не заботились бы и могли бы по своей воле, когда нет митрополита или умрет какой-либо епископ, держать там своего наместника и церковный доход, митрополичий и епископский, собирать в свою казну. Но мы, не желая упадка вашей веры и церквам, поставили Собором митрополита на Киевскую митрополию, чтобы русская честь вся стояла на своей земле”.

Сохранилось еще послание литовских епископов, писанное также, по всей вероятности, с Собора или после Собора к митрополиту Фотию. Оно начинается словами: “Фотию, бывшему некогда митрополиту Киевскому и всей России, мы, епископы Киевской митрополии, по благодати Святого Духа пишем”. И состоит в следующем: “С самого пришествия твоего мы видели, что ты делаешь многое не по правилам апостольским и отеческим; но мы терпели тебя по правилам как своего митрополита и ожидали твоего исправления. Когда же мы услышали о тебе и истинно убедились в некоторой вещи, которая не только не по правилам, но подвергает виновного извержению и проклятию, в чем и сам, испытав свою совесть, сознаешься, то, хотя мы не именуем той вещи, не желая тебя посрамить, но объявляем тебе, что мы не признаем тебя епископом по правилам. Это наше последнее к тебе слово” [102].

Как жесмотреть вообще на поступок Витовта и литовских епископов? Если бы все то, что говорят они про митрополита Фотия и его предшественников и особенно про греческого императора и патриарха, было справедливо, в таком случае поступок этот можно было бы оправдать, по крайней мере, отчасти как вынужденный необходимостию. Но справедливым здесь, кажется, нельзя назвать всего. Митрополит Фотий, прочитав соборную грамоту литовских епископов о поставлении Григория Самвлака, отвечал на нее своим окружным посланием ко всем православным христианам Русской Церкви, и хотя в нем не защищает ни себя, ни своих предшественников, может быть сознавая справедливость обвинений, зато смело и решительно оправдывает императора и патриарха. “Скажи мне, —  пишет он, обращаясь к Феодосию Полоцкому, —  не ты ли искал митрополии? И ты сам знаешь, сколько ты предлагал сребра и золота за поставление. Если бы на мзде совершалось это, тебя бы не отослали с великим унижением и стыдом... Да и прельщенный Григорий точно так же искал митрополии и предлагал много имения; однако ж не только его не послушали, а Вселенский патриарх еще изверг его из сана и проклял, так что он едва убежал от казни. Как же вы возводите клевету и лжу на святую соборную Христову Церковь и благочестивого царя?” Правда, мы не знаем, справедливы ли эти упреки Фотия и не судил ли он только по слухам. И если действительно Феодосий и Григорий предлагали свои дары в Константинополь, то не показались ли эти дары малыми, не рассчитывали ли там получить от того и другого гораздо более и не по этому ли одному отказали им в сане митрополита? Что касается, в частности, до послания литовских епископов к Фотию, то это действие их, без сомнения, совершенно незаконно и неизвинительно. Они позволили себе, вопреки канонов церковных, осудить своего первосвятителя без всякого исследования дела и без всякого участия и даже позволения со стороны патриарха. Не пощадил зато и Фотий своих врагов в окружном своем послании. Он называет их “несмысленными, суесловными и несвященными, помраченниками, а не просветителями, волками, а не пастырями, рабами чреву, а не епископами, людьми неподобными, непотребными, окаянными, безбожными”; резко осуждает их своеволие в поставлении Григория, укоряет их за нарушение клятвы, данной каждым из них при посвящении в епископский сан, не принимать другого митрополита, кроме присылаемого из Константинополя от патриарха, и убеждает всех православных не иметь с ними, как отступниками, никакого общения ни в чем, даже в пище и питии. С особенною силою нападает Фотий на своего совместника Григория и говорит, будто он, когда еще находился в Царьграде, не только был лишен священнического сана, но и предан проклятию от патриарха и священного Собора. Тут едва ли нет преувеличения. Могли ли бы литовские епископы, которые, как видно из их соборной грамоты, желали вполне сохранить единомыслие и церковное единение с Константинопольским патриархом и всем Востоком, могли ли бы они возвесть на митрополитскую кафедру человека, лишенного сана и даже анафематствованного в Царьграде? Разве предположить, что до поставления Григория они ничего об этом не знали [103].

Фотий не ограничился только окружным посланием ко всем христианам, он написал еще послания в Киев, где предполагалась кафедра Григория Самвлака, и в Псков, как соседний Литве. Жителей Киева он извещал, что “мятежник” Григорий поставлен “от неправедного сборища, самозаконно” и насилием мирской власти, что еще прежде он лишен был сана и предан проклятию в Константинополе, а теперь общим судом русских святителей он “извержен, отлучен и проклят”, равно как и поставившие его епископы, и что всяк, кто считает его за лицо освященное, сообщается с ним или принимает от него благословение, епископ ли то, или священник, или мирянин, также подвергается отлучению и проклятию. Вследствие этого Фотий убеждал всех, еще не приобщившихся “беззаконному делу”, чтобы они удалялись от Григория, не принимали от него посланий, ни рукополагаемых им священников и не имели с ними никакого общения ни в чем, даже в пище и питии. В послании к псковичам Фотий, упомянув, что они, наверно, уже получили его послание о разделении Церкви Божией, случившемся близь их пределов, наставляет их строго соблюдать истинную православную веру и обычаи и удалять слух свой от соседственных мятежников, отметающихся Божия закона и святых правил. “Если же кто, —  прибавляет первосвятитель, —  познав церковный мятеж, перейдет из той страны к вам на жительство, будут ли то миряне или иноки, вы принимайте их как православных христиан, убегающих от неправды в ваше православие” [104].

О митрополите Григории Самвлаке (Семивлахе), против которого с такою ревностию вооружался первосвятитель Москвы, сохранилось мало сведений. Он был родом серб, родной племянник митрополита Киприана и с детства обучен был всякой книжной премудрости, так что считался впоследствии человеком весьма просвещенным и написал много сочинений. Судя по заглавиям и отчасти содержанию этих сочинений, он до прибытия своего в Россию проходил разные должности: то в Болгарии, где состоял при Терновском патриархе Евфимии, с которым вместе имел случай встречать (в 1379 г.) Русского митрополита Киприана, посетившего свой отечественный город на пути в Константинополь; то в Молдо-Влахии, где был пресвитером великой молдовлахийской церкви (вероятно, соборной, кафедральной, находившейся в Сачаве); то в Сербии, где был игуменом Пантократоровой (Вседержителевой) обители в Дечах и еще какой-то обители Плинаирской, неизвестно где находившейся. В Россию Григорий прибыл по письменному приглашению своего дяди, митрополита Киприана, но уже не застал его в живых и остановился в пределах Западной России. Здесь своими ли проповедями, из которых известно похвальное Слово на память митрополита Киприана, или вообще своими достоинствами обратил на себя общее внимание, так что когда литовский князь Витовт решился в 1414 г. испросить себе особого митрополита, то отправил в Царьград, с согласия и прочих князей, для возведения в этот сан уже не Полоцкого епископа Феодосия, которого отправлял прежде, а Григория, и не видно, чтобы при самом поставлении Григория в митрополита литовскими епископами кто-либо из них восставал против его достоинств. Был ли Григорий честолюбив и сам домогался митрополитского престола или, только уступая желанию Витовта и литовских епископов, принял на себя высокий сан, сказать не можем. Но то несомненно, что Григорий предан был православию и чуждался латинства. В одной из своих проповедей он сильно вооружается против обычая Римской Церкви совершать литургию на опресноках, называет латинян прельщаемыми и своезаконниками и, между прочим, говорит: “Всяк, приносящий в жертву опресноки, недугует ересию Аполлинариевою и Евагриевою, дерзнувшею считать Плоть Господа бездушною и неразумною”. Кроме того, Григорий написал особую статью о 35 заблуждениях и отступлениях латинян от православной веры и обрядов [105]. А летописи рассказывают, что однажды Григорий обратился к Витовту с вопросом: “Зачем ты, князь, держишься веры латинской, а не православной, греческой”? Витовт отвечал: “Если ты желаешь видеть не только меня одного, но и всех людей земли моей в греческой вере, то пойди в Рим и состязайся с папою и его мудрецами. Когда победишь, все мы примем греческий закон и обычаи, а если нет, то я всех моих подданных греческой веры обращу к латинской”. И послал Витовт Григория в Рим с своими боярами. Из иностранных известий узнаем, что посольство литовское отправлено было не в Рим, а на Констанский Собор и прибыло уже к концу соборных заседаний (18 февраля 1418 г.), в то время, как явились на Собор и послы греческого императора Мануила, которым поручено было начать сношения с папою о соединении Церквей. Оба посольства были приняты в Констансе торжественно, и им не только не делали здесь никаких стеснений в вере, напротив, позволяли отправлять церковные службы по своему обряду. Впрочем, о соединении Церквей на Соборе вовсе не рассуждали, и Григорий должен был возвратиться ни с чем. А по свидетельству одного современника, представители литовско-русского духовенства, когда еще явились на Собор с грамотою от Витовта, то на вопрос, желают ли они покориться Римской Церкви, прямо отвечали, что они прибыли единственно по повелению своего князя и подчиняться папе не желают. В сентябре 1419 г. Григорий Самвлак возвратился в Литву, а зимою того же года, по словам наших летописей, скончался в Киеве, может быть, от моровой язвы, свирепствовавшей тогда в этом городе. По свидетельству же одного молдавского летописца, отнюдь не скончался, а только переселился неизвестно почему из России в Молдавию, где будто бы жил еще очень долго и в 1439 г. утвержден Охридским архиепископом в звании Молдовлахийского митрополита [106].

С кончиною или удалением из России митрополита Григория окончилось разделение Русской митрополии, продолжавшееся около четырех лет. Немало произвело оно шума и волнений в нашей Церкви, но по своему значению было отнюдь не важнее предшествовавших попыток в том же роде; напротив, одна из этих попыток, случившаяся в 1371 г. при польском короле Казимире, когда сам патриарх признал отдельное существование Галицкой митрополии, подчинив ей пять южнорусских епархий, была гораздо важнее. Нельзя назвать этого разделения и окончательным, потому что после Григория Самвлака обе митрополии снова соединились. Недовольство ли многих подданных отделением Литовской митрополии; внушения ли некоторых князей и бояр, заботившихся о воссоединении ее с Московскою; освобождение ли из темницы литовского князя Свидригайла, которого Витовт считал своим соперником и более девяти лет держал в заключении, а православные жители Литвы признавали как бы поборником своей веры, всегда готовым на помощь им, или все эти обстоятельства вместе расположили Витовта примириться с митрополитом Фотием и возвратить ему право на управление литовскими епархиями [107]. 1 июня 1420 г. Фотий выехал из Москвы в Новгород Литовский, где имел свидание с великим князем Витовтом в присутствии грека Филантропона, посла греческого императора; оттуда отправился в Киев, Слуцк, Галич (где, вероятно, тогда не было своего митрополита) и чрез Мозырь снова прибыл к великому князю. Во время этого путешествия святитель разослал окружное послание ко всем православным христианам литовским, в котором, упомянув о своей прежней великой скорби по случаю духовного разлучения с ними, извещает их о совершившемся умирении Русской Церкви “советованием благородного, славного великого князя Александра (Витовта)” и о своем пришествии к ним, чтобы сеять в сердцах их семя слова Божия; потом изъясняет притчу о талантах, указывает на казни Божии, поражавшие тогда западный край России, —  голод и моровую язву, умоляет всех покаяться, исправить свою жизнь и исполнять заповеди Евангелия. В следующем (1421) году Фотий посетил Львов пред праздником Рождества Христова, самый праздник провел во Владимире Волынском, а день Крещения Господня в Вильне, затем обозрел города Борисов, Друцк, Тетерин, Мстиславль, Смоленск и уже в Великий пост возвратился в Москву. В 1423 г. снова был в Смоленске и виделся с Витовтом. В 1430 г. во время известного съезда королей и князей к Витовту в городе Троках для предполагавшегося коронования его венцом королевским находился там и митрополит Фотий с московским князем Василием Васильевичем, и, когда по обстоятельствам мечта 86-летнего Витовта не исполнилась и он распустил от себя всех гостей, Фотий оставался у него в Вильне еще одиннадцать дней почти до самой кончины (27 октября 1430 г.) и отпущен был в Москву с великою честию. На возвратном пути в Новгородке святитель виделся с новым князем литовским Свидригайлом и удостоился от него великой любви и почести [108].

Чрез несколько месяцев по возвращении в Москву митрополит Фотий скончался (1 июля 1431 г.), оставив своим преемникам Церковь Русскую умиренною и воссоединившеюся под властию одного главного иерарха. Пред смертию он написал, подобно предшественнику своему Киприану, завещательную грамоту, в которой, сказав о своей прежней покойной жизни в Греции и внезапном избрании на престол Русской митрополии, потом о своих многоразличных скорбях в России по случаю постигавших ее бедствий и особенно по случаю мятежа церковного, испрашивает себе прощения у всех и сам преподает прощение всем, благодарит тех, которые содействовали воссоединению Церкви, умоляет соблюдать неприкосновенными все церковные имения, приобретенные им в России и Литве, поручает молиться о душе своей и преподает всем последнее благословение. Фотий погребен в московском Успенском соборе подле Киприана, где почивает и поныне [109].

Не прошло двух месяцев по смерти Фотия, как юный князь московский Василий Васильевич принужден был ехать в Орду на суд ханский для решения спора своего с дядею Юрием Дмитриевичем звенигородским о великом княжении. А по возвращении из Орды между ними началась междоусобная брань, продолжавшаяся несколько лет с переменным счастием и ознаменованная великими жестокостями и волнениями. Потому неудивительно, если в Москве мало заботились или не имели досуга позаботиться о замещении митрополитской кафедры и хотя избрали для этого Рязанского епископа Иону, который (в 1433 г.) назывался уже “нареченным в святейшую митрополию Русскую”, но не спешили отправить его в Царьград для поставления [110]. Между тем Смоленский епископ Герасим, по собственной ли воле или по воле литовского князя Свидригайла, под властию которого находился тогда Смоленск, осенью 1433 г. пошел в Царьград просить себе митрополитского сана, а осенью следующего года возвратился уже в сане митрополита. Впрочем, Герасим поставлен был не для одной Литвы, а “на Русскую землю”, и ему приписывали титул митрополита Киевского и всей России и впоследствии даже Московского и всей России. Он остановился в Смоленске и не пошел в Москву потому только, что там продолжались княжеские междоусобия. Из иерархических действий его известно одно, что он в 1434 г. поставил архипастыря в Новгород [111]. Сначала Герасим пользовался благосклонностию князя Свидригайла, который, хотя изгнан был из Литвы совместником своим Сигизмундом, взошедшим на литовский престол (1432), но удерживал еще в своем владении Волынь, Подолию, часть княжества Киевского, княжество Смоленское и Витебское. По крайней мере, известно, что оба они вместе, Свидригайло и Герасим, замышляли принять участие в начинавшемся тогда деле о соединении Церквей, и князь с особенною похвалою отзывался об усердии к тому делу своего митрополита в письме к папе Евгению. Но вскоре Свидригайло прогневался на Герасима и, схватив его близ Смоленска, заковал в тяжкие оковы, сослал в Витебск и там через четыре месяца сжег (июля 1435 г.): причиною тому была будто бы открытая переписка Герасима с литовским князем Сигизмундом [112].

Неизвестно, признавали ли Герасима митрополитом в Москве и подчинялись ли ему (кроме Новгорода) собственно русские епархии, но, с другой стороны, не видно, чтобы нареченный на митрополию Русскую Иона, епископ Рязанский, управлял делами Московской митрополии. И, не прежде как по смерти Герасима, московский князь Василий Васильевич с согласия всех русских князей, всего духовенства и народа, а равно и с согласия великого князя литовского, отправил Иону в Константинополь для поставления в митрополита. Только не суждено было и теперь святителю Рязанскому сделаться первосвятителем всей России. Еще до прибытия его греческий император Иоанн Палеолог и патриарх Иосиф, давно уже начавшие сношения с Западом о воссоединении Церквей, поспешили назначить на кафедру Русской митрополии Исидора, родом болгарина, на которого имели свои виды по случаю начатого дела. Когда Иона приехал в Царьград, ему выразили сожаление, что он опоздал, и дали обещание сделать митрополитом после Исидора. С скорбию сердца возвратился святитель Рязанский в отечество, сопутствуя новому митрополиту, который прибыл в Россию в 1437 г. [113] Не менее прискорбно было это и великому князю московскому, который сначала не хотел было принять Исидора как избранного без его воли и прошения, но принял только, “не хотя рушити изначальныя старины” [114]. Исидор едва приехал в Россию, как отправился на Ферраро-Флорентийский Собор, принял там унию с Римскою Церковию, но не был принят вместе с униею в России и бежал в Рим [115]. А потому, хотя носил имя Русского митрополита несколько лет (1437 — 1442), но на деле почти не был Русским митрополитом и не управлял Русскою Церковию. Это был последний митрополит, избранный и поставленный для России в Константинополе. И Исидором окончился тот переходный период нашей митрополии, когда наши первосвятители избирались то в Греции, то в России или Литве, когда являлось у нас по два и даже по три митрополита и происходили многие другие беспорядки от искателей митрополитской власти.

V

Немало перемен произошло в этот период и в состоянии наших епархий. Вследствие нашествия монголов, которые на пути своем истребляли все — и города, и села, и жителей, закрылись четыре древние епархии: Черниговская, Переяславская, Белгородская и Юрьевская; первая — только на время, а последние — навсегда [116]. Другие епархии, подвергшиеся таким же опустошениям, может быть, и не были закрываемы даже на время, но более или менее долго оставались без архипастырей, хотя по имени существовали: о епископе Владимиро-Волынском упоминается только с 1260 г., о Перемышльском — с 1271 г., о Рязанском — с 1284 г., о Галицком — с 1331 г., о Туровском — с 1345 г. Епархия Владимирская на Клязьме не имела своего епископа до 1250 г. [117], потом в продолжение четырнадцати лет управляема была митрополитом, с 1274 г. имела своих епископов, которые назывались Владимирскими, Суздальскими и Нижегородскими, а с 1299 г. окончательно перешла в ведение Русских митрополитов [118]. Между тем одна за другою возникали новые епархии. Около 1250 г. открыта епархия Холмская по воле галицкого князя Даниила, который, украсив Холм после нашествия Батыева, переместил в него епископскую кафедру из Угровеска. В 1261 г. открыта епархия в Сарае — самой столице татарских ханов; около 1271 г. — в Твери; около 1347 г. — в Суздале; около 1360 г. — в Брянске, куда собственно перенесена кафедра епархии Черниговской; в 1383 г. — в Перми. С 1288 г. упоминается епархия Луцкая, с 1353 г. — Коломенская, с 1389 г. — Звенигородская, которая, впрочем, открыта была только на короткое время. Жители Пскова, издавна находившиеся под властию Новгородского владыки, желали иметь у себя особую епархию и в 1331 г. просили митрополита поставить им епископом избранного ими Арсения, но получили отказ. Таким образом, к концу XIV и в начале XV в. число епархий в Русской Церкви возросло до восьмнадцати, если не считать Звенигородской. Девять из них, со включением епархии митрополичьей, находилось в Руси Северо-Восточной: Владимиро-Московская, заключавшая в себе Владимир, Москву, а иногда Нижний Новгород и Городец, Новгородская, Ростовская, Суздальская, Рязанская, Тверская, Сарская, Коломенская и Пермская. А девять — в Руси Юго-Западной, кроме Киева, принадлежавшего с некоторыми другими городами к епархии митрополичьей: Черниговская, или Брянская, Полоцкая. Смоленская, Галицкая, Перемышльская, Владимиро-Волынская, Холмская, Туровская и Луцкая [119].

Между владыками двух из этих епархий, Сарайской и Рязанской, не раз обнаруживались несогласия относительно их пределов. Рязанские епископы старались распространить свою духовную власть и на так называвшийся Червленый Яр, или на все места между реками Воронежем, Доном, Хопром и Великой Вороной. А Сарайские владыки хотели считать весь этот край за собою. Митрополит Феогност сначала решил было спор в пользу епископа Сарайского, основываясь на свидетельстве одного своего игумена, которого посылал обозреть спорные места. Но когда епископ Рязанский заявил митрополиту грамоты его предшественников Максима и Петра, предоставлявшие эти места Рязанской епархии, и вместе грамоту Сарайского епископа Софонии, который на бывшем по этому случаю Соборе в Костроме добровольно отказался от спорного участка, тогда Феогност, согласно с своими предшественниками, отдал Червленый Яр Рязанской епархии. При митрополите Алексии спор возобновился, но и этот святитель только подтвердил прежнее решение [120]. Подобный же спор происходил у владык Суздальских с самим митрополитом относительно Нижнего Новгорода и Городца. Надобно заметить, что когда в 1274 г. для Владимирской епархии вновь дан был самостоятельный епископ Серапион, то он поставлен был “Володимерю, и Суздалию, и Новугороду Нижнему”, и что так продолжалось и при его преемниках. А потому, когда в 1299 г. митрополит Максим, переселившись во Владимир, переместил Владимирского епископа Симеона на Ростовскую кафедру, а себе взял его епархию, то он, митрополит, естественно “седе во Володимери, и в Суздале, и в Новегороде Нижнем”, равно принял в свое непосредственное заведование “и прочия, тамо прилежащая места”. В 1347 г. из этой Володимирской, или митрополичьей, епархии выделена была особая епархия Суздальская. Но первые два ее владыки — Пафанаил и Даниил считались только епископами “Суздалю”, а уже третий — Алексий начал было называться “Суздальским, и Новгородским, и Городецким”, только ненадолго, потому что в том же (1364) году митрополит Алексий отнял у него “епископию Новгородскую и Городецкую” [121]. По смерти митрополита Алексия Суздальский епископ Дионисий, находясь в Царьграде и пользуясь нестроениями в Русской митрополии, предъявил патриарху Нилу, что города Нижний Новгород и Городец находятся в пределах Суздальской Церкви, зависят от суздальского князя и ближе к Суздалю, нежели к Москве, и потому просил закрепить эти города за Суздальскою епархиею в ограждение от притязаний на них со стороны Московских митрополитов. Царь и патриарх исполнили желание Дионисия и в 1382 г. дали ему свои грамоты на те города. Такие же точно грамоты испросил себе в Царьграде (в 1389 г.) и преемник Дионисия Евфросин. Но когда нестроения в Русской митрополии кончились и Киприан сделался единым митрополитом в России, то он, а с ним и великий князь московский Василий Дмитриевич, отнеслись к патриарху Антонию и объясняли, что Дионисий Суздальский поступил неправо, что Нижний Новгород и Городец постоянно и изначала принадлежали к Русской митрополии, или епархии митрополита, что покойный митрополит Алексий поручал эти города в заведование Суздальскому епископу только временно как своему экзарху, или наместнику, и что потому они должны быть возвращены митрополитской епархии. Вследствие этого патриарх послал (1393) в Россию Вифлеемского архиепископа Михаила и царского уполномоченного Алексия Аарона, чтобы они разобрали дело на месте и, на какой стороне окажется правда, той и предоставили бы означенные города. Очень естественно, что вопрос был решен в пользу митрополита, и с 1394 г. Суздальские владыки уже не назывались Нижегородскими и Городецкими [122].

Из числа всех русских епархий только две возведены были в настоящий период на степень архиепископии: Суздальская и Ростовская. Но и те недолго или непостоянно пользовались этим преимуществом: по крайней мере, иерархи их не все назывались архиепископами. О Дионисии Суздальском говорят летописи, что он в 1382 г. “исправил у патриарха архиепископию себе и сущим по себе епископом в том пределе”. А в грамоте, данной тогда патриархом Дионисию, сказано, что Суздаль должен отселе считаться второю архиепископиею после Новгорода, архиепископ Суздальский имеет право занимать второе место в ряду иерархов Русской митрополии, грамота же эта должна быть положена в судохранилище Суздальской архиепископии на вечные времена для преемников Дионисия. И действительно, как сам Дионисий, так и преемник его Евфросин носили имя архиепископа, но дальнейшие преемники — Митрофан и Авраамий — назывались только епископами Суздальскими [123]. Равным образом и о Феодоре Ростовском замечено в одной из летописей, что, после того как патриарх Антоний дал ему в 1389 г. архиепископство, и все последующие за ним Ростовские иерархи назывались архиепископами [124]. Но из других летописей видно, что даже непосредственный преемник Феодора Григорий по большей части называем был епископом и только изредка архиепископом, а его преемник Дионисий — уже всегда епископом [125]. Некоторые иерархи других епархий, вероятно, только лично удостаивались архиепископского сана. Таковы: Феодосий Полоцкий, который даже в грамоте Литовского Собора 1415 г. назван архиепископом, и Исаакий Черниговский, который, впрочем, именуется архиепископом лишь в некоторых летописях, а в других, равно как и в названной грамоте соборной, носит титул епископа [126].

ГЛАВА II

ПАСТВА

Мы знаем, что еще гораздо прежде, нежели наше отечество и Церковь подверглись игу монгольскому, пределы последней уже совершенно совпадали с пределами если не всего Русского государства или русских владений, то всего русского народа. И не только все славяне русские, самое главное и господствующее племя в России, но многие и из инородцев, вошедших в состав ее и живших даже в пограничных областях ее, исповедовали уже православную веру и составляли ту многочисленную паству, которою руководили в духовной жизни русские иерархи. В монгольский период Церковь наша не могла более распространяться собственно в народе русском и во внутренних странах нашего отечества. Зато она приобретала себе новых членов между другими народами, находившимися с нами в непосредственных и ближайших отношениях, продолжала делать приобретения и между инородцами, обитавшими на окраинах России. И эти приобретения тем более были радостны, что они касались на востоке — самих поработителей наших, монголов, на западе — других наших сильных и упорных врагов, литовцев, наконец, на севере — диких жителей Перми, которые, хотя издавна платили дань Новгороду, а потом Москве, смотрели, однако ж, неприязненно на русское владычество и не питали к русским никакого сочувствия. Но если, с одной стороны. Церковь Русская имела тогда дорогие приобретения и расширяла свои пределы, то, с другой, — она испытала и чувствительные утраты. Утраты эти причинила ей секта стригольников, единственная раскольническая секта, появившаяся у нас в тот период, которая хотя существовала не очень долго, но увлекла многих.

I

Монголы в начале своего владычества над Россиею были еще язычниками и отличались веротерпимостию, потому что основным правилом их жизни служила Яса, или “Книга запретов”, содержавшая в себе узаконения великого Чингисхана и строго предписывавшая эту веротерпимость и одинаковое уважение ко всем религиям. Преемники Чингиса при своем вступлении на престол давали клятву в точности следовать Ясе под опасением в противном случае лишиться престола. И очень естественно, если они везде, где ни господствовали, покровительствовали всем религиям, дозволяли каждому из своих подданных и покоренных народов держаться своей веры и свободно отправлять свое богослужение; сами даже соблюдали обряды и присутствовали при священнодействиях христиан разных исповеданий, магометан, буддистов и других язычников [127]. В частности, о Гаюке, первом императоре монголов после покорения ими нашего отечества, известно, что он имел при себе христианских священнослужителей и давал им содержание и что пред большим шатром его всегда стояла христианская часовня, в которой они свободно звонили к часам и совершали службы по обрядам Греческой Церкви. Точно так же и об императоре, или великом хане, Мангу (1251 — 1259) повествуют, что он “при дверях главного дворца своего имел церковь, где священники христианские отправляли свое богослужение без всякой помехи”. О преемнике Мангу, великом хане Хубилае, или Кублае, (1260-1292) вот что свидетельствует христианин-очевидец, служивший при нем 17 лет: “Зная, что Пасха — один из главных наших праздников, он велел всем христианам явиться к нему и принести с собою то Священное Писание, в котором заключается Четвероевангелие. Окурив торжественно ладаном эту книгу, он благоговейно поцеловал ее, то же должны были сделать по его приказанию и все тут бывшие вельможи. Это у него всегдашний обычай при всяком большом празднике у христиан, о Рождестве и о Пасхе. То же соблюдал он и в праздники сарацин, жидов и язычников” [128]. Неудивительно, если, покорив себе и русских, ханы монгольские не только не стесняли их веры, напротив, охраняли ее и в своих ярлыках русскому духовенству, данных в защиту его прав, выражались, что “кто будет хулить веру русских или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертию” [129].

Одно только, по-видимому, противоречило этой веротерпимости, именно то, что ханы заставляли некоторых русских князей, когда последние являлись к ним, исполнять обряды монгольской веры — проходить чрез огонь и поклоняться кусту и солнцу. Но по своим понятиям о веротерпимости ханы не могли считать этого стеснением для чьей-либо веры. Как сами они, держась веры своего народа, в то же время оказывали уважение и прочим верам, присутствовали иногда при богослужении христианском и даже целовали Евангелие, так могли думать, что и русские князья, нимало не отрекаясь от своей веры, могут выразить уважение к вере, содержимой ханом, чрез выполнение ее обрядов, хотя, по понятиям христианским, поклонение ложным богам есть уже измена богу истинному и христианин должен скорее претерпеть смерть за веру свою, нежели выполнить обряды богослужения языческого, как и поступили черниговский князь Михаил и боярин его Феодор, справедливо причисленные Церковию к лику святых мучеников [130]. Сам Батый, при котором и пострадали в Орде эти святые мученики, “не исповедовал никакой религии, не принадлежал ни к какой секте, а поклонялся только единому Богу” [131]. И, следовательно, мог осудить их на смерть вовсе не по ненависти к христианству и не по слепой ревности к язычеству, а осудил потому, что они не согласились оказать знаки уважения к господствовавшей религии монголов, которой наружно держался и сам хан, и решительно отказались исполнить его волю. Упоминает еще история об одном отступнике от христианской веры — Дамане, жителе путивльском, который и отсек в Орде голову князю черниговскому Михаилу, но Даман мог изменить православию и принять веру монголов не по принуждению, а добровольно по каким-либо расчетам [132]. Что же касается до разорения и разграбления церквей и монастырей, до поругания всякой святыни, до жестокостей и зверства против христиан, каким предавались монголы в военное время и при наказании провинившихся князей и целых областей, то все это оправдывалось их понятиями о войне, было согласно с законами Чингисхана и нимало не противоречило их веротерпимости в мирное время.

Со времен хана Узбека (1313) господствующею религиею монголов сделалась магометанская, хотя она известна была между ними и прежде и даже один из ханов, Берге, был магометанином. Но ханы не переставали держаться в своих действиях древних узаконений Чингиса и обычаев своих предков, а потому не изменяли своей веротерпимости по отношению к подвластным им народам [133]. Берге дозволил русским открыть (в 1261 г.) христианскую епархию в самой его столице и свободно отправлять свое богослужение, и сам, вероятно еще до принятия им магометанства, с удовольствием слушал христианские наставления и повествования из уст Ростовского епископа Кирилла [134]. Узбек не возбранил родной сестре своей Кончаке сделаться христианкою, чтобы выйти в замужество за московского князя Георгия Даниловича, и вообще покровительствовал христианам и христианской вере. Преемник Узбеков Чанибек был также “добр зело ко христианству, многу льготу сотвори земле Русской” и по случаю тяжкой болезни жены своей Тайдулы даже обращался, как мы знаем, к нашему святителю Алексию, прося его молитв об исцелении болящей. Ярлыки ханские по-прежнему продолжали получать наши иерархи [135]. Сохранилось известие, будто в 1327 г. близкий родственник Узбека Целкан, пришедши послом в Тверь со множеством татар, начал совершать здесь разные насилия, намеревался умертвить тверского князя Александра, чтобы сесть на его престоле, а других татарских князей посадить в других городах и обращать русских к магометанской (бесерменской) вере, за что и подвергся нападению со стороны Александра и погиб лютою смертию [136]. Но точно ли Щелкан имел намерение совращать русских? Не придумано ли оно у нас с целию сильнее возбудить народ против притеснителя и его злых замыслов? Во всяком случае намерение это только и осталось намерением.

Равным образом в Слове о житии Димитрия Иоанновича Донского замечено о Мамае, будто он, собираясь на Россию войною, говорил: “Возьму землю Русскую, и церкви христианские разорю, и веру их на свою преложу, и велю им поклоняться своему Магомету” [137]. Но и этому намерению, как известно, если оно и существовало, не суждено было исполниться. Единственный пример обращения русских к исламизму, еще во дни хана Берге, обращения произвольного, а вовсе не по принуждению, представляет собою монах-преступник Изосима, человек совершенно нетрезвой и позорной жизни, который, сделавшись магометанином и пользуясь покровительством ханского посла Котлубия, своего единоверца, позволял себе в Ярославле досаждать христианам и ругаться святому Кресту и святым церквам, но вскоре был убит взволновавшимися жителями и отдан на снедение псам и вранам (1262) [138].

При такой веротерпимости монголов, в особенности монгольских ханов, как во время их язычества, так и по принятии ими исламизма, неудивительно, если русские, несмотря на всю тяжесть монгольского ига, осмеливались возвещать святую веру Христову своим поработителям и иногда имели успех, а нередко и сами монголы приходили в Россию и просили себе крещения.

Римские послы, бывшие у монголов в 1246 и 1253 гг., видели при дворе монгольских императоров русских духовных и русских проповедников в Монголии [139]. Но о последствиях их проповеди ничего не известно. С открытия епархии в самом Сарае (1261) святая вера уже несомненно приобретала себе последователей между татарами. Сарский епископ Феогност в своих вопросах, предложенных на Константинопольском Соборе (1301), ясно упоминает о татарах, изъявлявших желание креститься, и выражает мысль, что это случалось иногда в таких местах, где нельзя было найти воды для погружения крещаемого [140]. Отсюда можем заключать, что в состав Сарайской епархии входили не одни русские и греки, проживавшие в ханской столице, но и монголы, принимавшие святую веру и жившие в других местах этой епархии. В частности, известно несколько случаев обращения к христианству лиц даже из ханских и княжеских фамилий, равно как ханских вельмож, мурз и других монголов.

Первый и самый трогательный пример обращения к святой вере из лиц ханских фамилий представляет собою святой Петр, царевич Ордынский. Он был родной племянник хана Берки, или Берге, (1257 — 1266) и постоянно находился при нем. Однажды, когда к хану прибыл ходатайствовать о своей епархии Ростовский епископ Кирилл и по желанию его рассказывал о просвещении Ростова святым Леонтием, о чудесах, совершающихся от мощей его, и вместе предлагал разные христианские поучения, этот отрок или юноша, слышавший все слова святителя, глубоко умилился душою и прослезился. И начал он, уединяясь в поле, размышлять о суетности богов монгольских и искать Бога истинного. Когда вскоре за тем Кирилл снова приехал в Орду по приглашению Берки для уврачевания сына его, которого действительно и исцелил своими молитвами, тогда племянник ханов решился тайно убежать от своей матери (отец его прежде умер) и от своих родных и вместе с Кириллом прибыл в Ростов. Здесь благолепие соборного храма, стройность христианского богослужения еще более воспламенили царевича, и он немедленно просил себе крещения у епископа. Но владыка, опасаясь, чтобы бежавшего юношу не стали отыскивать, советовал ему подождать и чрез несколько времени крестил его, назвав именем Петра. По смерти Кирилла (1261) царевич Петр с благословения нового Ростовского епископа Игнатия создал церковь и монастырь во имя святых апостолов Петра и Павла при озере Неро, вступил в брак с дочерью одного ордынского вельможи, жившего в Ростове, имел детей и скончался в глубокой старости, гораздо после епископа Игнатия († 1288), угодив Богу своею добродетельною жизнию и пред кончиною приняв монашеский образ. Тело святого царевича упокоилось в созданной им обители [141].

Впоследствии времени приняли святую веру: а) князь Беклемиш, сын князя Бахмета, пришедшего в 1298 г. из Большой Орды в Мещеру, овладевшего ею и сделавшегося родоначальником князей Мещерских. Беклемиш крестился в Мещере со множеством других татар, получил имя Михаила и построил церковь во имя Преображения Господня; б) царевич Берка, который приехал в 1301 г. из Большой Орды к князю Иоанну Даниловичу Калите и принял крещение в Москве от митрополита Петра с именем Иоанникия, —  родоначальник Аничковых; в) царевич Аредич, неизвестно в каком году крестившийся, родоначальник Белеутовых; г) князь Чет, пришедший из Орды в 1330 г. к великому князю Иоанну Даниловичу Калите и названный в крещении Захарием, родоначальник Сабуровых и Годуновых; д) царевич Серкиз, выехавший из Большой Орды к великому князю Димитрию Донскому и крестившийся вместе с сыном своим Андреем, родоначальник Старковых; е) внук царя Мамая князь Олекса, который прибыл к великому князю литовскому Витовту (1392-1430), принял крещение в Киеве вместе с сыном своим Иваном от самого митрополита, назван Александром и сделался родоначальником князей Глинских. Кроме того, известны под христианскими именами два сына хана Кульпы, убитые вместе с ним в 1358 г. [142]

Дочери ханские и княжеские принимали христианство по случаю вступления в брачные союзы с нашими князьями. Такова была дочь хана Менгу-Темира, вышедшая за ярославского князя Феодора, когда он был уже и смоленским (с 1279 г.). Несмотря на то, что по требованию князя и сама невеста и родители ее изъявляли полное согласие, чтобы она крестилась, признано было необходимым испросить разрешение и благословение на брак у Цареградского патриарха. И, когда епископ Сарский Феогност, ходивший (в 1279 г.) послом от Менгу-Темира и нашего митрополита к императору и патриарху, возвратился с благоприятным ответом, невеста приняла святое крещение с именем Анны, сделалась супругою Феодора и, чрез несколько лет жизни вместе с мужем своим в Орде, при доме родительском, переселившись в Ярославль, построила здесь церковь во имя архангела Михаила и другие церкви, украсила святую икону Богоматери, часто посещала и наделяла обитель святого Спаса, любила читать Божественные книги и вообще заботилась более всего о жизни благочестивой [143]. Точно так же крестилась сестра хана Узбека по имени Кончака, вышедшая (ок. 1317 г.) в замужество за великого князя московского Юрия Даниловича и названная в христианстве Агафиею [144]. Нет сомнения, что и супруги прочих наших князей, женившихся в Орде на тамошних княжнах, были христианки [145].

Из числа других татар, знатных и незнатных, принявших в России святую веру, известны: а) дед преподобного Пафнутия Боровского, в святом крещении Мартин, бывший баскаком в Боровске еще в дни Батыя [146]; б) Буга, в святом крещении Иоанн, бывший баскаком в Устюге. Узнав, что жители (1262) хотят его умертвить, он объявил намерение креститься и, действительно крестившись, своими добродетелями вскоре приобрел себе всеобщую любовь и построил на Сокольей горе церковь святого Иоанна Предтечи [147]; в) татарин Кочев, пришедший к великому князю Димитрию Иоанновичу Донскому, в крещении Онисифор, родоначальник Поливановых; г) мурза, пришедший к тому же князю из Большой Орды, в крещении Спиридон, родоначальник Строгановых; д) Олбуга, бывший послом у того же князя и крестившийся, родоначальник Мячковых; е) мурза Салахмир, в крещении Иоанн, прибывший к рязанскому князю Олегу и женившийся на сестре его Анастасии; ж) татарин Кичибей, в крещении Селиван, прибывший к рязанскому князю Феодору Ольговичу, родоначальник Кичибеевых; з) трое знатных мурз — Бахтый, Хидырь и Мамат, которые крещены были (в 1393 г.) торжественно самим митрополитом Киприаном в присутствии великого князя и двора в реке Москве и названы именами трех святых отроков — Анании, Азарии и Мисаила [148]. Могли, конечно, быть и другие случаи обращения татар к православной вере, не замеченные летописями. Но нельзя не сознаться, что вообще число этих случаев, судя по времени, в продолжение которого татары господствовали над Россиею, было весьма невелико. Да и обращались почти одни отдельные лица, и притом лишь те, которые переселялись на жительство в Россию.

II

Гораздо более успехов имела святая вера в Литве, особенно между князьями. Со времен Миндовга до Ягайлы большая часть литовских князей исповедовали православие [149]. Правда, некоторые принимали его не по убеждению, а по каким-либо видам и потому иногда перекрещивались в латинство или даже возвращались к язычеству и делались гонителями христиан. Зато другие князья были истинно преданы православной Церкви и заботились о распространении ее в народе, и в семействах княжеских вообще господствующею верою являлась православная. Это зависело главным образом от брачных союзов литовских князей с нашими князьями.

В 1246 г. Миндовг, великий князь литовский, принял “веру христианскую от востока со многими своими бояры” [150]. Это, впрочем, принятие, если и признать его достоверным, не было искреннее, потому что чрез пять лет (в 1252 г.) Миндовг крестился в веру латинскую, чтобы получить от папы титул Литовского короля, а чрез несколько времени, поссорившись с рыцарями, снова обратился к язычеству [151]. Но в семействе Миндовга дочь и сын до конца остались православными. Дочь свою, неизвестную по имени, он выдал за галицкого князя Шварна. А сын Миндовга Воишелг, еще при жизни отца отказавшись от княжения, удалился из Новгородка в Галицию, принял там пострижение от славившегося благочестием полонинского игумена Григория и под руководством его провел три года. Потом отправился было в Святую гору, но, по смутным обстоятельствам на пути принужденный возвратиться на родину, основал близ Новгородка на берегу Немана свой монастырь, в котором и подвизался, несмотря на все укоризны со стороны отца. В 1263 г., когда Миндовг с двумя сынами своими был умерщвлен князем Довмонтом и его соумышленниками, Воишелг, страшась такой же участи, бежал в Пинск и решился занять на время отцовский престол, чтобы наказать своих семейных врагов. Спасаясь от его преследований, до трехсот семейств литовских переселились в Псков (в 1265 г.) и приняли здесь святую веру. В числе их находился и Довмонт, названный в крещении Тимофеем. Он сделался князем псковитян и своею приверженностию к православию и высоким благочестием столько угодил Богу, что причтен впоследствии Церковию к лику святых. Воишелг, смиряя мятежную Литву, вместе с тем заботился о просвещении ее христианством и для этого вызывал из Новгорода и Пскова священников, знакомых с литовским языком. В 1268 г. князь-инок передал все свои владения зятю своему Шварну, а сам снова облекся в монашеские одежды и отошел в угровецкий Данилов монастырь. Но спустя немного Воишелг был умерщвлен братом Шварна Львом, а вскоре скончался и сам Шварн, и власть над Литвою перешла к одному из туземцев — Тройдену [152].

Тройден княжил в Литве двенадцать лет и оставался самым упорным и беззаконным язычником. Но три брата его — Сурпутий, Лесии и Свелкений исповедовали православную веру христианскую, всецело были преданы ей и жили в любви, кротости и смирении. А сын Тройдена Римунд, в православии Лавр или Лаврентий, принял даже пострижение вместе с именем Елисея в новгородском Лавришевском монастыре, где построил новую церковь Воскресения Господня и подвизался до самой своей кончины [153].

В язычестве оставался во всю свою жизнь и знаменитый Гедимин, истинный основатель великого княжества Литовского (1320-1345). Но вторая и третья жены Гедимина — Ольга и Евва — были россиянки, которые, без сомнения, держались православной веры [154]. Он позволял детям своим вступать в родственные союзы с русскими князьями. Из сыновей его Кориат назывался в православии Михаилом (около 1358 г.), Наримунд — Глебом [155]; Любарт, в крещении Димитрий, князь волынский, был женат на дочери владимиро-галицкого князя Андрея Агафий, а потом (в 1350 г.) на дочери ростовского князя Константина; Явнут, в крещении (1345) Иоанн, князь заславский, был женат на княжне витебской или полоцкой [156]. Дочери Гедимина — одна, неизвестная по имени, была в замужестве за тверским князем Димитрием Михайловичем (с 1320 г.); другая Августа, в крещении Анастасия, —  за великим князем московским Симеоном Иоанновичем (с 1333 г.); третья, неизвестная по имени, —  за Юрием Андреевичем, князем галицким [157].

Достойнейший из всех сынов Гедимина — Ольгерд, сделавшийся по смерти его великим князем литовским (1345-1377), был непостоянен в делах веры. Сначала, еще при жизни отца он принял было крещение “ради жены” своей Марии, княжны витебской, и дозволил построить в Витебске две православные церкви — Благовещения и Свято-Духовскую [158]. Но, вступив на великокняжеский престол, обратился к язычеству, может быть, с той целию, чтобы более привлечь к себе любовь народа, и даже преследовал христиан. По крайней мере, известен один такой случай. В числе придворных Ольгерда находились два родные брата, его любимцы Кумец и Нежило, в крещении Иоанн и Антоний. Обращенные с несколькими другими литовцами к святой вере духовником своей великой княгини пресвитером Нестором, они свято исполняли христианские посты и не соглашались участвовать в принесении жертв по обряду литовскому огню Значу. Узнав об этом от жрецов, Ольгерд приказал обоих братьев заключить в темницу, где они томились целый год. Наконец, один из них, Иоанн, подвергшись болезни, выразил согласие отречься от христианства. Оба брата получили свободу. Но так как младший оставался непреклонным ко всем убеждениям жрецов, то его опять ввергли в темницу. А вскоре и Иоанн, мучимый совестию, вновь объявил себя христианином пред самим великим князем и брошен был туда же. Необычайное терпение, с каким переносили страдальцы разные мучения, привлекало к их темнице толпы народа, и многие, внимая их проповеди, тайно крестились. Тогда Ольгерд по настоянию жрецов предал узников в их волю, и оба брата после страшных пыток были повешены: Антоний — 14 января, а Иоанн — 24 апреля 1347 года. В числе обращенных их проповедию находился один родственник их, также придворный Ольгерда Круглец, в крещении Евстафий, который вскоре подвергся невыразимым мучениям от своего князя и наконец повешен 13 декабря. Эта троица были первые мученики в Литве за православную веру [159]. Спустя немного Ольгерд переменился в отношении к христианам и даже покровительствовал им: подарил им землю, на которой пострадали святые Иоанн, Антоний и Евстафий, сам построил церковь Пресвятой Богородицы (Пречистенскую) в Вильне, где уже существовали церкви Святой Троицы и святого Николая (у последней и погребены были святые мученики) [160]. Вовсе не препятствовал как первой жене своей Марии, так и второй, Иулиании, княжне тверской, крестить своих детей и воспитывать их в святой вере, так что все двенадцать сынов Ольгерда принадлежали вначале к православной Церкви [161]. Пять из них были от первой жены: Вингольт-Андрей, князь полоцкий; Димитрий, князь Трубецкой; Коригайло-Константин, князь черторижский; Корибут — Димитрий, князь новгород-северский; Владимир, князь бельский. Семь — от второй жены: Ягайло-Иаков, великий князь литовский и потом король польский; Скиригайло-Иоанн, князь троцкий; Лугвен-Симеон, князь волынский; Зодзевит (Жигимант)-Иоанн или Феодор, князь подольский; Коригайло-Константин, князь мстиславский; Минигайло-Василий, князь пинский; Свидригайло-Лев, князь витебский [162]. Дети Ольгерда, воспитанные в православии, охотно вступали в брачные союзы с русскими князьями. Так, Корибут был женат на дочери рязанского князя Александра; Лугвен — на дочери Димитрия Иоанновича Донского Марии; Свидригайло — на дочери князя тверского Ольге Борисовне. Из дочерей Ольгерда Агриппина находилась в замужестве за Борисом Константиновичем, князем суздальским; Елена — за Владимиром Андреевичем Храбрым; Мария — за каким-то князем русским Давидом; Феодора — за Святославом Титовичем звенигородским [163]. Надобно заметить, что в то же время многие племянники и внуки Ольгерда исповедовали православную веру и вступали в родственные связи с русскими князьями [164]. Под конец жизни и сам Ольгерд снова сделался православным христианином. Княгиня Иулиания, видя его приближающегося к смерти, горько скорбела о спасении души его, созвала своих сынов и духовника Давида, архимандрита печерского, и убеждала своего мужа обратиться к святой вере. И Ольгерд действительно принял крещение и даже облекся в схиму, а чрез несколько дней скончался (1377). Тело его погребли в Вильне, в созданной им церкви Пресвятой Богородицы. В крещении он назван был Александром, в схиме — Алексием [165].

Нельзя здесь оставить без внимания и того обстоятельства, что под конец жизни великого князя Ольгерда немало содействовал утверждению православия в Литве избранник его — митрополит Киприан. По крайней мере, сам Киприан, защищая себя от упрека, что жил в Литве, писал (23 июня 1378 г.) к преподобному Сергию Радонежскому: “Аще был есмь в Литве, много христиан горькаго пленениа освободил есмь, мнози от ненавидящих Бога познали нами истиннаго Бога и к православной вере святым крещением пришли. Церкви святыя ставил есмь, христианство утвердил есмь... Новый Городок Литовский давно отпал, и яз его оправил” [166].

В 1386 г. сын и преемник Ольгердов, Ягайло, в православии Иаков, желая получить руку польской королевы Ядвиги и сесть на польский престол, согласился принять веру римскую и распространить ее между литовцами. Его перекрестили в краковском костеле Станислава и назвали Владиславом. Вместе с ним перекрестились четыре брата его — Скиригайло, названный Казимиром, Коригайло — также Казимиром, Минигайло — Александром, и Свидригайло — Болеславом [167]. Впрочем, почти все эти князья переменили веру только из видов политических, а в душе не переставали быть тем, чем были прежде. По крайней мере, о Скиригайле известно, что когда он сделался великим князем литовским, то “больше был расположен к распространению веры русской, нежели римской, потому что с Малолетства был воспитан между Русью” [168]. Равным образом и Свидригайло “оказывал более ревности к русскому исповеданию, нежели римскому”, а наконец снова принял православие и свое прежнее имя Льва [169]. Другие же братья Ягайлы не захотели последовать его примеру и остались с своими семействами в православии [170]. Весьма также замечательно следующее обстоятельство: когда в 1387 г. Ягайло начал обращать литовцев к римской вере, то оказалось, что целая половина жителей Вильны исповедовала православие [171]. Знак, что, кроме княжеских семейств, оно проникло уже тогда и в массы литовского народа.

Двоюродный брат Ягайлы Витовт, занимавший престол литовский с 1392 г. по 1430, был сначала православным христианином. Он принял святое крещение с именем Александр еще в 1384 г. в троцком монастыре Рождества Пресвятой Богородицы и тогда же подарил этому монастырю разные земли. Но чрез два года вместе с родными братьями Ягайлы перешел в римскую веру и не изменял ей до конца жизни [172]. Впрочем, и в правление Витовта православие было еще довольно сильно в Литовском княжестве. В 1393 г. легат папы, Мессинский епископ Иоанн, осматривал “много русских церквей в Вильне”. В 1397 г. великий магистр Конрад Юнгинген перед всеми европейскими дворами свидетельствовал, что в Литве незаметно успехов латинства, потому что “литовцы больше обращаются в русскую веру” [173]. В 1405 г. Туровский епископ Антоний “обращал в Литве и крестил народ в православную веру”, и здесь-то, вероятно, заключается тайная причина, почему Витовт так настоятельно требовал от митрополита Киприана лишить Антония епархии и даже сана [174]. Не упоминаем о том, что сам Витовт двукратно был женат на русских православных княжнах: сперва на Анне Святославовне, дочери смоленского князя, потом на Марии Андреевне, дочери князя стародубского , а дочь Витовта Анастасия-София была за великим князем московским Василием Дмитриевичем [175].

Вообще православие до того укоренилось в Литве в течение настоящего периода, что хотя со времен Ягайлы, принявшего римскую веру, оно не было покровительствуемо здесь правительством наравне с латинством, напротив, часто терпело тяжкие притеснения, однако ж оставалось твердым и непоколебимым еще целые столетия.

III

Самое важное приобретение для Церкви Русской совершилось тогда в древней Биармии, или Перми, между зырянами. Апостолом и просветителем их судил Господь быть святому Стефану [176]. Cтефан родился в городе Устюге Двинской области от причетника соборной церкви Симеона и жены его Марии. Отданный родителями для научения книжного, он “вскоре извыче всю грамоту”, так что не прошло еще года, а отрок был уже канонархом и чтецом соборной церкви. В нем обнаружились необыкновенные способности — обширная память, остроумие и быстрота смысла, которыми он превосходил всех своих сверстников, Удаляясь от детских игр, он постоянно предавался трудам книжным, научился в своем родном городе “всей грамотичней хитрости” и успел прочитать многие книги Ветхого и Нового Завета. При таких занятиях молодой человек вскоре сознал всю суетность мирской жизни и, стремясь к высшему совершенству, решился сделаться иноком. Он избрал для этого ростовский монастырь святого Григория Богослова, потому именно, что там находилось много книг, и принял пострижение от игумена Максима при Ростовском епископе Парфении (около 1365 г.) [177]. В монастыре Стефан еще ревностнее и прилежнее начал читать книги, стараясь всегда вполне уразуметь смысл прочитанного, любил беседовать с старцами, разумными, опытными, духовными, и переписывал своими руками многие священные книги, которые и после него долго употреблялись в обители. Постепенно возвышаясь в приобретении познаний, он в то же время преуспевал и в благочестивой жизни, так что своими подвигами, постом, молитвою, чистотою, смирением, терпением, незлобием, послушанием и любовию возбуждал удивление собратий, и епископ Ростовский Арсений удостоил его за добродетель сана иеродиакона. Но не о собственном только усовершенствовании, умственном и нравственном, помышлял благочестивый инок в стенах святой обители. В нем издавна укоренилась мысль послужить и спасению ближних — идти в землю Пермскую, находившуюся неподалеку от его родины — Устюга, и просветить светом Евангелия диких зырян, пребывавших во тьме идолопоклонства [178]. К осуществлению этой-то высокой мысли он приготовлялся в продолжение тринадцати лет своей монастырской жизни. Он сам научился пермскому языку, без сомнения, при пособии кого-либо из зырян, которые по делам торговли или другим житейским могли приходить не только в Устюг, но и в Ростов и даже проживать там. Изучил вместе язык греческий и в таком совершенстве, что был в состоянии не только читать и понимать греческие книги, а и говорить на трех языках — пермском, греческом и русском. Потом составил вновь пермскую азбуку, пользуясь отчасти буквами греческого и славянского алфавита и приспособляя их к тем чертам и резам, которые издавна употреблялись у зырян в домашнем быту для разных заметок. По изобретении азбуки перевел на пермский язык некоторые русские книги, разумеется самые нужные для цели, и сам переписал их [179]. В то же время он позаботился собрать необходимые сведения о Пермской земле, о ее жителях и соседних народах, о реках и путях сообщения в ней. И наконец, чувствуя себя довольно приготовленным для великого дела, отправился в Москву испросить себе архипастырского благословения. В Москве тогда не было митрополита: святой Алексий скончался (1378), а новый еще не приходил из Царьграда. Герасим, епископ Коломенский, сначала по повелению наместника митрополичьего архимандрита Михаила (Митяя), правившего митрополиею, рукоположил Стефана в сан пресвитера, а потом, вероятно по отшествии Митяя в Царьград (в июле 1379 г.), сам, заведуя делами митрополии, благословил Стефана на его святое дело, напутствовал архипастырскими наставлениями, снабдил святым миром, антиминсами, частицами святых мощей и другими церковными вещами [180].

Призвав на помощь Бога и одушевленный пламенною ревностию о просвещении жителей Перми, святой Стефан с дерзновением вступил в их землю и начал возвещать им слово спасения. Одни, внимая его проповеди, веровали и крестились; другие не хотели креститься и возбраняли это веровавшим. Первые часто приходили к благовестнику, беседовали с ним и весьма его любили. От последних он терпел много поношений, озлоблении, напастей. Раз они окружили его, вооруженные, чтобы его умертвить; в другой — обложили соломою, чтобы сжечь. Но кротость его и евангельские убеждения обезоруживали ослепленных. Когда число веровавших возросло значительно, святой Стефан построил для них первую церковь во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, имея в виду ту мысль, что как Благовещение было началом спасения для всего мира, так и церковь эта послужила начатком спасения земли Пермской. Церковь поставлена была на месте, называвшемся Усть-Вымь (при слиянии реки Вымь с Вычегдою), которое, как главное поселение зырянского народа, святой Стефан избрал главным поприщем своей апостольской деятельности. Движимый ревностию, он вскоре за тем сам сжег тайно знаменитейшую кумирницу зырян с находившимися в ней идолами и, когда неверные, подстрекаемые жрецами, устремились на него с яростию, он силою своего слова обратил многих из них ко Христу. Новосозданная церковь привлекала к себе не только уверовавших, но и неверных зырян, которые часто приходили к ней, чтобы только посмотреть на ее благолепие и полюбоваться ее красотою и отходили с мыслию о величии Бога христианского. Упорнейшие из неверных, особенно волхвы, кудесники и старцы, неоднократно собирались к Стефану и вступали с ним в торжественные прения о вере в присутствии многочисленного народа; но каждый раз были побеждаемы и посрамляемы. Вследствие этого обратилось к христианству еще великое множество мужей, жен и детей. Тогда Стефан начал учить их пермской грамоте, им изобретенной, и книгам — Часослову, Осмогласнику, Псалтири и другим, переведенным прежде, и обучившихся, судя по их успехам, одних предназначал во священники, других — в диаконы, третьих — в чтецы. Учил их также церковному пению и письму, заставляя их переписывать книги, а сам переводил другие с русского языка на пермский. Радуясь успеху предприятия и видя, как ежедневно умножалось стадо Христово, святой благовестник построил еще церковь в Усть-Выме, а равно и другие церкви в разных местах по рекам и по погостам, где жили зыряне. Сооружение церквей сопровождалось повсюду сокрушением идолов. Святой Стефан сам с учениками своими днем и ночью, при народе и без народа обходил леса, погосты, распутия, входил в домы жителей и, где только ни отыскивал кумиры и кумирницы, все это разрушал и предавал огню. Равным образом все приношения язычников, которые были повешены вокруг идолов или над ними и служили к украшению их, как-то: шкуры соболей, куниц, горностаев, бобров, лисиц, белок и других зверей, —  собирал в кучи и сжигал к немалому изумлению зырян, которые не могли понять, почему он не хотел воспользоваться сам всеми этими драгоценностями [181].

Оставался у Стефана еще один враг, самый сильный и опасный. Это был глубокий старец, знаменитейший кудесник и начальник волхвов, которого зыряне издавна чтили более всех своих чародеев и называли своим наставником и учителем. Имя ему было Пам или Пансотник. Своим сильным влиянием он неверных зырян удерживал в неверии, а новокрещеных совращал и привлекал к себе то своим льстивым учением, то мнимыми чародеяниями, то обещаниями и дарами. “Не оставляйте, —  говорил он между прочим, —  отеческих богов, не слушайте Стефана, пришедшего из Москвы. Может ли быть для нас из Москвы что-либо доброе? Не оттуда ли пришли на нас тяжкие дани, и насильства, и тиуны, и приставники? Но меня слушайте, вашего единоземца, единоплеменника и давнего учителя, желающего вам добра, меня, старца, а не того русина-москвитянина, который по летм годился бы мне в сыны и даже внуки...” Много раз святой Стефан вступал в открытые прения с злым кудесником, и эти прения длились иногда целые дни и ночи, но кудесник оставался непреклонен. Наконец, оба они согласились испытать достоинство вер, христианской и зырянской, посредством огня и воды и именно положили, что оба они вместе, рука в руку, пройдут сквозь пылающий костер и потом спустятся в одну прорубь реки Вычегды, чтобы чрез несколько времени выйти в другую, и кто останется цел и невредим, того вера признана будет истинною. Стефан приказал собравшемуся народу зажечь одну храмину, стоявшую особо, и, когда пламя охватило ее, он, призвав на помощь Бога и обращаясь к волхву, начал приглашать его идти в огонь вместе. Но устрашенный волхв не соглашался. Стефан взял его за одежду и нудил идти за собою, волхв сопротивлялся и в крайнем уничижении пал к стопам человека Божия, сознавая свою немощь. Все присутствовавшие еще три раза призывали его идти в горевшее пламя, и он трикраты отрекся. Точно так же отрекся он и спуститься вместе с Стефаном в прорубь реки Вычегды, сколько его к тому ни приглашали, а в оправдание себя говорил народу: “Я не ожидал, что Стефан в самом деле решится идти в огнь и в воду; но он, верно, еще в детстве научился от своего отца заговаривать огнь и воду посредством какого-либо волшебства, которое мне неизвестно”. Никто, однако ж, уже не верил посрамленному кудеснику. Его схватили и хотели умертвить. Святой Стефан не допустил этого, а приказал только, чтобы кудесник удалился из пределов пермских и более не совращал новообращенных христиан, на что и сам кудесник согласился, обещаясь в противном случае признать себя достойным смерти, и действительно, как гласит предание, переселился с своими сообщниками на реку Обь в пределы нынешней Тобольской губернии [182].

Последовали новые и новые обращения зырян, которые приходили со всех сторон к проповеднику Евангелия, и он, по обычаю, оглашал их и крестил. А между тем сам продолжал заниматься переводами с славянского и греческого языков на пермский и иногда даже ночи проводил над перепискою книг. Книги нужны были для новых церквей, которые, с умножением числа верующих, устроял он на разных местах, по рекам и погостам. А так как для церквей необходимы были и священнослужители и каждый раз посылать избранных в другие епархии для поставления на священные степени было крайне неудобно, то святой Стефан пришел к мысли испросить пермянам постоянного епископа, и с этою целию, после четырехлетних апостольских трудов своих между ними, отправился в Москву [183]. Митрополит Пимен, одобрив эту мысль, после совещания с епископами, из которых одни указывали на того, другие — на иного кандидата, остановился сам на святом Стефане как достойнейшем из всех для занятия епископской кафедры в Перми, так как он был муж мудрый, благочестивый, учительный, сам крестил пермян, говорил их языком и лучше других понимал их нужды. Великий князь с радостию согласился на такое избрание, потому что весьма хорошо знал Стефана и издавна любил его. И Стефан рукоположен был во епископа зимою 1383 г., в одно время с Смоленским епископом Михаилом [184]. Одаренный от князя, митрополита, бояр и других христоименитых людей, новопоставленный епископ Пермский с радостию прибыл в свою епархию, утвердил свою кафедру в Усть-Выме, где жил и прежде при церкви Благовещения, устроив здесь свой домовый Архангельский монастырь, и еще с большею ревностию принялся за свое прежнее дело. “Он, —  скажем словами его жизнеописателя, —  повсюду изыскивал, где оставались некрещеные, и, в каких бы пределах ни находил их, обращал от язычества и крестил; а всех крещеных утверждал в вере и убеждал простираться вперед. Учил их пермской грамоте, писал им книги, ставил и святил церкви, которые снабжал книгами и иконами, открывал монастыри, постригал в чернецы, устроял игуменов, поставлял священников, диаконов и причетников. И священники его служили обедни на пермском языке, пели вечерню и заутреню пермскою речью; и канонархи его возглашали каноны по пермским книгам, и чтецы читали пермскою беседою, и певцы всякое пение совершали по-пермски”. Из основанных святым Стефаном обителей известны две: Спасо-Ульяновская, находившаяся в 150 верстах от Усть-Сысольска, и Стефановская — в 50 верстах от этого города на реке Сысоле, в нынешнем селе Вотче [185]. Однажды святой Стефан, желая испытать обращенных им к святой вере, сказал им: “Покажите мне свою веру от дел. Разведайте и разыщите, не скрываются ли где кумиры: в ваших ли домах, или у соседей, или в других потаенных местах, —  и пусть каждый истребит найденные им кумиры всенародно”. Тогда все крещеные зыряне, наперерыв друг перед другом и опасаясь друг друга, старались открывать и истреблять кумиры и таким образом окончательно очистили от них свои жилища [186].

С пастырскою заботою о духовном благе своих пасомых святой Стефан соединял попечение и о их внешнем благосостоянии. Он многократно, особенно в неурожайные годы, привозил на ладьях хлеб из Вологды в Пермь и все это раздавал странникам, бедным и вообще требующим. Он ходатайствовал пред великим князем о нуждах, льготах и выгодах зырян и для этого ездил даже в Москву (1390). Был теплым заступником их против насилия и других несправедливостей со стороны тиунов и бояр. Предпринимал путешествие в Новгород (1386) с просьбою и убеждениями, чтобы вольница новгородская не делала набегов в пермские области и не разоряла беззащитных жителей [187].

Встретить смерть и найти себе последнее успокоение суждено было просветителю пермян не в пределах своей епархии, а в Москве. Зимою 1396 г. он отправился туда по делам церковным и там заболел, скончался (26 апреля) и погребен в Спасской великокняжеской обители [188]. Глубокая скорбь зырян о смерти его и о том, что он скончался и погребен вдали от них, была как нельзя более естественна [189]. Восемнадцатилетние труды святого Стефана останутся незабвенными в истории. Он не успел обратить ко Христу всех жителей Двинской области, но обратил весьма многих пермян и изобретением пермских букв, переводами церковных книг на пермский язык, церквами и монастырями, основанными в разных местах, распространением грамотности и некоторого образования в стране и приготовлением достойных пастырей и учителей веры из среды самих пермян упрочил навсегда успехи православной Церкви в этой стране. Преемникам святого Стефана оставалось только продолжать начатое им и идти по пути, им указанному. И известно, что еще в XV в. Пермскими епископами основана в 600 верстах от Усть-Сысольска к северо-востоку Троицкая пустынь для проповедников Евангелия зырянам, жившим по реке Печоре, у которых они долгое время исполняли обязанности и приходских священников [190].

Мы не упоминаем здесь об иноках, обитавших на Каменном острову Кубенского озера во 2-й половине XIII в. Ибо, хотя сохранилось сказание, что белозерский князь Глеб, во время путешествия своего по Кубенскому озеру в Устюг занесенный бурею к Каменному острову (около 1260 г.), нашел тут бедных пустынников числом до 23, не имевших даже храма, которые занимались проповеданием слова Божия окрестным племенам чуди и карелы, и построил на острове церковь и монастырь во имя Преображения Господня, но был ли какой успех от этой проповеди — ничего неизвестно [191]. Впоследствии (в 1339 г.) упоминается о карелах, исповедовавших русскую веру и изменявших ей. Но эти карелы могли наследовать ее от своих предков, которые крещены были почти все еще в 1227 г. новгородскими священниками [192].

IV

Год 1376 г. читаем в летописях: “Того же лета побиша в Новегороде стригольников еретиков, диакона Никиту, и Карпа простца, и третиего человека с ними, свергоша их с мосту, развратников святыя веры Христовы”. Это самое первое известие о стригольниках. В некоторых летописях не только Никита, но и Карп назван диаконом, а в одной замечено, что новгородцы, свергая их в Волхов, говорили: “Написано в Евангелии: если кто соблазнит единаго из верующих, то лучше ему, да обвесится на выи его камень жерновный и ввержен будет в море (Мк. 9. 42) [193]“. Но что это были за еретики, с какого времени они начали действовать, много ли имели последователей — не видно ничего.

С кончиною, однако ж, первых лжеучителей основанная ими секта отнюдь не кончилась. Чрез шесть лет встречаем в летописях новое известие, что Цареградский патриарх Нил прислал в Новгород и Псков Суздальского архиепископа Дионисия с своими грамотами “о проторех иже на поставлениях”, и поручил ему убедить стригольников воссоединиться с православною Церковию и оградить самих православных от их ереси [194]. В грамотах своих, которые обе сохранились, одна в подлиннике, а другая в переводе и совершенно сходны между собою, патриарх прежде всего знакомит нас с самою сущностию лжеучения стригольников. Обращаясь к новгородцам и псковичам как возлюбленным чадам своим о Господе, патриарх замечает: “Называю еще всех вас чадами и сынами, хотя некоторые из вас и отделились от соборной Церкви верующих и при содействии злого демона отстали от общества христианского. Мерность наша и при ней священный, великий, Божественный Собор архиереев узнали, что некоторые из вас под предлогом большего благоговения и думая сохранить Божественное Писание и точность священных канонов, отлучились от вселенской и апостольской Церкви Христовой, называют еретиками всех — и архиереев, и иереев, и клириков, и народ — как рукополагающих и рукополагаемых за деньги, а прочих — как сообщающихся с ними; себя же одних почитают православными”. Таким образом, исходным пунктом, или основанием, своего учения стригольники считали поставление духовных лиц на мзде и, отвергая всю вообще иерархию православной Церкви, они отделялись вместе и от всего общества верующих, руководимых ею, и составляли особую секту. Желая вразумить заблуждающих, патриарх раскрывает пред ними четыре главные мысли. Первая мысль: самое основание заблуждения стригольников совершенно ложно. “Чтобы окончательно, —  говорит патриарх, —  отклонить вас от христианства и освящения чрез Церковь, которое дается чрез архиереев и священников народу и без которого, хотя бы мы жили на земле выше ангелов, невозможно иметь надежду спасения, злой дух распространил между вами ложную молву, будто Церковь Христова совершает рукоположение за деньги. Но можно ли этому верить? Напротив, Церковь Христова, соборная и апостольская, от конец и до конец земли живущая благодатию и силою самого Христа, пребывает неизменною, твердою и непоколебимою как в догматах своих, так в тщательном соблюдении и исполнении священных канонов и рукополагающих за деньги, как продающих непокупаемую благодать Святого Духа, мы ставим наряду с Симоном, Македонием и другими духоборцами. Так думает и учит совершенно вся Церковь Христова, так и поступает всегда”. Вторая мысль: если бы некоторые архиереи и поставляли на мзде, то из-за того несправедливо отвергать всю иерархию и отделяться от Церкви. “Если где и найдутся, —  продолжает патриарх, —  дошедшие до того нечестия, что дерзают рукополагать за деньги, то это вовсе не относится к кафолической Церкви. Бывают и такие, которые блудодействуют тайно и совершают другие несообразности; но, как только они сделаются известными. Церковь и увещевает их, и осуждает, и исправляет. Посему, если и некоторые из епископов совершают рукоположение на мзде, вам не следует из-за этого отделяться от Церкви и называть всех еретиками, но надлежало бы только о худо поступающем епископе возвестить его митрополиту. Если же митрополит не исправит его, то подвергнется и сам взысканию от нашей мерности, которого Бог поставил отцом, учителем и патриархом Вселенским. Посему пишем и убеждаем вас отечески как наших детей, как часть Церкви, как часть самого Христа, главы всей Церкви, оставьте разделения и восстание и, соединясь единомыслием со всем телом Церкви, воздадите единогласно славу Богу! Ибо Церковь Христова право мудрствует и в догматах, и в деятельности и поставление на мзде называет явным нечестием”. Третья мысль: надобно различать между мздою за поставление, которая совершенно незаконна, и между издержками (исторами или проторами) при поставлении, нимало не предосудительными. “Если рукополагаемые, —  говорится далее в патриарших посланиях, —  нередко от себя без всякого принуждения делают благословные издержки на свечи, на стол и тому подобные вещи, то это нисколько не преступно, ибо самая хиротония совершается даром, по слову Христову: Туне приясте, туне дадите. Иное дело взять за рукоположение, а иное издерживать на необходимые расходы. Мы видим, что Господь наш Иисус Христос не только входил с учениками во многие достойные посещения домы, учил слову истины и богопознанию и делал многие чудеса, но и принимал предлагаемое очень нередко. Так, когда Он вошел в дом Матфея, то Левий сотворил учреждение великое Иисусу, а когда зашел в дом Марфы и Марии, Марфа заботилась о мнозе службе. Божественный апостол, приводя из закона Моисеева: не заграждай рта у вола молотящего, —  и потом, поясняя смысл Божественного Писания, замечает: не о волах здесь печется Бог, но говорит именно об нас, что священнодействующие питаются от святыни и служащие жертвеннику берут часть от жертвенника. Так и Господь повелел проповедникам благовестия жить от благовестия, и если мы посеяли в вас духовное, то велико ли то, что мы пожнем у вас телесное?” Четвертая мысль, для спасения необходимо принадлежать к Церкви Христовой, но другой Церкви истинной, кроме православной Восточной, на земле нет. “Вы хорошо знаете, —  пишет патриарх, —  что отделяющийся от Церкви отделяется от самого Христа и нет такому ни части ни жребия среди освященных Им ни в настоящем, ни в будущем веке. К какой же Церкви принадлежите вы? Церковь Римская, издавна допустившая нововведения против апостольской, отеческой веры, как впала во многие другие ереси, так и не избежала и того, чтобы рукополагать за деньги. Там действительно это бывает, и папа продает церкви. Посему, если вы отвергаете и нашу Церковь и отделяетесь от всех нас как еретиков, то Христос, значит, по вашему толку, не имеет ныне Церкви на земле, и ложно слово, сказанное Им, что Он пребудет с нами во вся дни до скончания века. О, если бы вы уведали путь спасения и, соединившись с братиями, единодушно прославили Господа, благодать и милость Которого да будет со всеми вами!” В заключение патриарх говорит новгородцам и псковичам, что он из многого высказал только немногое, а подробнее поручил наставить их Суздальскому архиепископу Дионисию, мужу честному, благочестивому и ревностному блюстителю священных канонов, и выражает надежду, что стригольники покаются и воссоединятся с православною Церковию [195]. По свидетельству одной летописи, Дионисий действительно будто бы прекратил как в Новгороде, так и во Пскове “мятежи и соблазны о проторех, иже на поставлениях” [196], Но, верно, прекратил только на время и наружно, а отнюдь не искоренил секты стригольников.

В 1394 г. новый патриарх Цареградский Антоний прислал в Новгород Вифлеемского архиепископа Михаила с двумя своими грамотами, из которых одна была “о проторех и исторех, иже на поставлениях священных” и, следовательно, относилась к стригольникам. Вероятно, эту самую патриаршую грамоту митрополит Киприан переслал в следующем году чрез Полоцкого владыку Феодосия и во Псков [197]. Как бы то ни было, но до нас дошла в славянском переводе грамота патриарха Антония к псковичам о стригольниках, которая еще более знакомит нас и с самими стригольниками, и с их лжеучением. Из нее узнаем, что основатель секты Карп действительно был прежде диаконом, потом за свое лжеучение отлучен от службы и от Церкви и тогда-то, может быть, начал заниматься ремеслом стригольника, что вместе с ним отлучены были от Церкви и все его последователи и что он для успеха в своем деле показывал “писание книжное, еже списа на помощь ереси своей, дабы чим уставити народ на священники”. Таким образом примиряются свидетельства о Карпе наших летописей, из которых одни называют его простцом, конечно, потому что он ремеслом был стригольник, а другие — диаконом. Во всяком случае свидетельство патриарха о Карпе, как современное, которое сообщено было ему из самой России, заслуживает полного уважения [198]. Относительно же учения стригольников оказывается, что они восставали на всю вообще церковную иерархию, не только русскую, но и греческую, “клеветали на весь Вселенский Собор, на патриархов, и митрополитов, и епископов, и игуменов, и попов, и весь чин священный”, утверждая, что все эти лица поставляются на мзде и потому недостойны. С другой стороны, осуждали всех духовных и за то, что они принимают приношения от христиан за исправление треб, берут за живых и за мертвых, собирают имения, золото, серебро и ведут жизнь нетрезвую, едят и пьют с пьяницами. Отсюда выводили заключение — не должно слушать учения таких архиереев и иереев; не должно принимать от них таинств, ни крещения, ни отпущения грехов, ни Евхаристии; не должно петь и над умершими, “ни поминати, ни службы творити, ни приноса за мертвыя приносити в церкви, ни пиров творити, ни милостыни давати за душу умершаго”. Отвергая учителей церковных, стригольники говорили: “Апостол повелел учить и простому человеку”, и потому сами поставляли себе учителей по выбору народа без всякого посвящения. Запрещая каяться пред священниками, заповедовали каяться и исповедовать грехи к земле. Укоряя духовных за их поведение, говорили о своих наставниках: “Вот они не грабят, не собирают имения и живут трезвенно и воздержно”. Все эти черты стригольнического лжеучения патриарх рассматривает порознь, стараясь обличить и вразумить заблудших.

“Как дерзнули вы, —  пишет патриарх, —  уничижать святителей за церковные проторы, когда апостол говорит: Не весте ли, яко делающий священная от святилища ядят и служащий олтарю со олтарем делятся? Или кто насаждает виноград и от плода его не яст? Или кто пасет стадо и от млека стада не яст? Если недостоин патриарх, недостойны и митрополиты, то, по-вашему, нет ныне на земле ни одного священника... Кто же вам поставит попа по вашей вере? Христос не придет на землю воплотиться во второй раз, не сойдет и ангел, чтоб освятить вам попа. А если бы ангел и освятил, то и ему не следовало бы верить, по апостолу: Аще ангел благовестит вам паче проповеданного, анафема да будет... Вы укоряете духовных, что принимают от христиан приношения, собирают имения. Но и Христос, когда вошел в дом Закхеев обедать, принимал подаваемое. Если ы Христос ни от кого не принимал имения, то за что ученики Его ходили в град самарянский купить хлебов, когда Он сидел на кладязи? И какое сребро носил Иуда в ковчежце?.. Вы укоряете святителей и иереев, ядущих и пиющих с грешниками... Но если бы это было и справедливо, помяните слово Господа: На седалище Моисееве седоша книжницы и фарисеи: все, еже глаголют вам творить, творите: по делом же их не творите... Или: Что видишь сучеи, в очах брата своего, а у себя бревна не чуешь? Изми, лицемере, первое бревно из очей твоих... Если скажете, что много собирают имения духовные лица, то не вам судить их: да судятся от Бога и от большего святителя... Вы приказываете человеку каяться к земле, а не к попу... Но земля — тварь бездушная, не слышит, и не умеет отвечать, и не воспретит согрешать. Потому Христос Бог не подает отпущения грехов кающемуся к земле... Вы повелеваете удаляться от причащения... Но вы убиваете людей духовною смертию чрез удаление от пречистых Тайн Христовых по слову Самого Христа: Аще не снесте Плоти Сына человеческого, ни пиете Крове Его, живота не имате в себе... Карп диакон, связанный и отлученный от Церкви, знал, что тело его не будет погребено с псалмами и песнями, потому и начал учить: “Не нужно петь над умершими и поминать их...” Но в правилах апостольских заповедано творить память по умершим и святые отцы уставили на каждой службе поминать усопших и петь по них панихиды и заупокойные каноны... Вы сами поставляете себя учителями. А забыли слово Христово: Не входяй дверьми во двор овчий, но прелазяй инуде, той тать есть и разбойник. Всяк, кто, не имея поставления от святителя, покушается учить и укорять законного учителя, вошел не дверьми... Вы считаете себе праведниками. Но не слышите ли слова апостольского: Аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем и истины несть в нас?.. Хвалитесь постом, воздержанием... Таковы были и фарисеи: постились дважды в неделю, не принимая пищи во весь день. И, однако ж, мытари и грешники пришли ко Христу с покаянием и спаслись, а фарисеям Христос сказал: Горе вам книжницы, фарисеи и лицемери... Таковы были и все еретики: постники, молельщики и лицемеры пред людьми. Иначе кто поверил бы ереси их, если бы увидел их нечистое житие?.. Скажу более: сами бесермены постятся и говорят от книг, но не следует внимать им”. Опровергая, таким образом, по частям лжеучение стригольников, патриарх убеждал их покаяться и обратиться к Церкви, утверждая, что нет греха, побеждающего милосердие Божие, и что, напротив, если они пребудут в своем упорстве и ожесточении, то навсегда останутся неразрешенными и отлученными от Церкви. А православным заповедовал не слушать стригольников и даже изгонять их из градов по слову Писания: Измите злаго от вас самих [199].

Какие действия произвела эта грамота патриарха Антония, не знаем. Но то несомненно, что раскол стригольников продолжал существовать еще долго. В 1416 г. митрополит Фотий, получив об них известие от псковских священников, счел нужным написать во Псков послание. Он выражал свою глубокую скорбь по случаю этого известия; ободрял православных мыслию, что сколько ни было еретиков и раскольников, как ни нападали они на Церковь Божию, но сами они все погибли, а Церковь осталась непоколебимою и сияет, как солнце. Приводил целый ряд правил, строго запрещающих производить раскол в Церкви и отделяться от епископа или священника, каковы бы они ни были, пока тот и другой по законному суду не будут лишены своего сана. Указывал, в частности, на постановления греческого императора Исаакия Комнина и патриархов Михаила и Николая, определяющие самую меру взимания пошлин за поставление на церковные степени [200]. Наконец, убеждал православных псковичей, чтобы они сами поучались Божественным заповедям, а стригольников старались вразумлять и наставлять на путь истины. Если же они не обратятся к истинному пути и останутся бесчувственными, присовокуплял митрополит, то “отжените их от своей православной веры, да не будут посреди вас, как плевелы среди пшеницы; а прочее, по лукавству их, да сотворит им Господь, якоже Сам весть” [201]. Прошло еще более десяти лет, и митрополит Фотий вновь писал (22 июня 1427 г.) псковичам, как прискорбно ему, что между ними доселе остаются еретики, уничижающие и ни во что полагающие чин великого Божия священства и иночества, и говорил: “Благославляю вас, детей моих, учить таковых и восставлять в богоразумие. Если ж они не исправятся, то вы, священники, не принимайте от них никакого приношения к церквам Божиим и отлучайте их, как гнилых членов, от здравого тела Церкви; а вы, миряне, не сообщайтесь с ними ни в пище, ни в питии, да не осквернитесь, пока не покаются... Если они не обратятся в благоразумие, благославляю вас, своих детей, от великого и до малого, не сообщайтесь с ними никак и ни в чем и отпишите ко мне. А я по Божественным и священным правилам сотворю суд на таковых и осуждение”. Псковитяне действительно скоро отписали митрополиту, что они, по его грамоте, стригольников “обыскали и показнили”, что некоторые еретики при этом убежали, а другие хотя остались, но упорствуют в своем заблуждении. Фотий (от 23 сентября 1427 г.) благодарил псковичей за их ревность о благочестии и вновь заповедовал удаляться от нераскаянных еретиков и в пище, и в питии и приводить их к обращению “казнями, только не смертными, но внешними казнями и заточениями” [202]. После того псковитяне, как свидетельствует Иосиф Волоколамский, с совета благочестивых князей и святителей, решились схватить всех стригольников до единого и засадили их в темницы до самого конца их жизни. И таким образом ересь эта, которая, по словам того же Иосифа, и возникла первоначально в Пскове (так как Карп, “художеством стригольник”, жил в Пскове) и увлекла “многих от православных христиан”, была окончательно искоренена [203].

Ересь или, вернее, раскол стригольников, существовавший у нас более пятидесяти лет, если считать даже только со смерти первых расколоучителей (1376-1427), без всякого сомнения, был плодом своего времени и произведением русской почвы. Это очевидно из самого учения стригольников. Они вооружались против церковной иерархии, отвергали ее, а за что? За те злоупотребления и недостатки, которые они видели в современных иерархах и вообще в духовенстве и на которые прямо указывали. Указывали на поставление по мзде, и им отвечали только, что то не мзда за поставление, а необходимые проторы при поставлении, т. е. не отвергали действительности факта, но давали ему другой смысл. А такие резкие примеры симонии, какие случались тогда в самом Царьграде при поставлении Русских митрополитов — Романа, Пимена и, вероятно, других, —  примеры, оглашавшиеся по всей России и сопровождавшиеся многочисленными смутами в Русской Церкви, очень естественно могли возбуждать у нас многих и против самих патриархов. Стригольники укоряли духовных, что они за все берут и собирают большие имения, к сожалению, в подтверждение этого в Новгороде могли указывать на самих митрополитов Русских, а в Пскове — на Новгородских владык. Более всего там и здесь тяготились так называемым месячным судом, который в Новгороде производил митрополит, а в Пскове — Новгородский владыка, и теми пошлинами, какие собирались на суде, теми поборами, особенно с духовенства, какие делались по случаю приездов митрополита и архиепископа. Жители Новгорода и Пскова не раз покушались отказывать митрополиту и архиепископу в месячном суде [204]. В 1353 г. первые жаловались самому патриарху на митрополита Феогноста и на тяжесть митрополичьих пошлин и поборов. В 1385 г., когда существовала уже секта стригольников, новгородцы написали даже и подписали клятву торжественную не принимать митрополичьего суда, а чрез семь лет отвергли и патриаршую грамоту, подтверждавшую за митрополитом Киприаном право на этот суд. Киприан положил на них анафему и отнесся к патриарху; новгородцы отнеслись также, и патриарх вновь настойчиво поддерживал сторону митрополита [205]. Все это неизбежно вооружало новгородцев против высшей иерархии и могло служить твердою опорою для стригольников. Укоряли еще они пастырей Церкви за непорядочную и нетрезвую жизнь, и обличения такого же рода самих митрополитов — Кирилла, Алексия, Фотия, —  обращенные к духовенству, иногда и к инокам, достаточно объясняют раскол стригольников и с этой стороны [206]. Очень могло быть, что первые расколоучители, диаконы Карп и Никита, восстали против духовных властей по каким-нибудь только личным побуждениям, например вследствие неудавшейся попытки получить сан священника, на что требовали с них значительной платы, или вследствие какого-либо наказания от местного архиепископа. Но что лжеучение их нашло сочувствие в народе, что они приобрели себе последователей и в Новгороде, и Пскове, что раскол их продолжался более пятидесяти лет, несмотря на все меры против него, —  все это осталось бы непонятным, если бы те злоупотребления и недостатки, на какие они указывали в современном духовенстве, действительно не существовали. В Новгороде и Пскове, по крайней мере, некоторые из этих недостатков, может быть, чувствовались даже более, нежели где-либо, оттого раскол стригольников там и привился. А притом самый дух этого раскола, состоявший в противлении властям духовным, так гармонировал с общим духом вольности и своеволия, которым издавна отличались псковичи и особенно новгородцы.

ГЛАВА III

МОНАСТЫРИ

В кровавый период владычества монголов над Россиею число мирных обителей иночества не только не уменьшилось в ней, а еще увеличилось: их возникло теперь в двести лет вдвое больше, нежели сколько было основано прежде — в два с половиною века со времени основания Русской Церкви. Этого явления, впрочем, никак не должно приписывать самим монголам. Они, напротив, только разоряли наши монастыри и разорили их множество как при первом, так и при последующих своих нашествиях на Россию. И если монгольские ханы в своих ярлыках русскому духовенству предоставляли льготы и нашим монастырям, то отнюдь не новые, которыми бы прежде они не пользовались. Нет, такое умножение у нас святых обителей в монгольский период можно считать прежде всего прямым следствием естественного хода и дальнейшего развития у нас религиозной христианской жизни, которая с течением времени более и более проникая в сердца людей, возбуждала их более и более устремляться к высшим степеням нравственного совершенства, представляемым иночеством. Еще ближе — следствием глубокого уважения к иноческой жизни, которое тогда было господствующим в России как в простом народе, так между боярами и князьями и вызывало многих, особенно из князей, благодетельствовать обителям, обновлять их и устроять вновь. Далее — следствием совершенной беспрепятственности, легкости и удобства, с какими основывались тогда у нас монастыри. Каждый инок, желавший уединения, один или с товарищем, отходил в пустыню, или лес, строил себе хижину или копал пещеру и начинал подвизаться. Вскоре он делался известным. К нему приходили, одни за наставлениями и советом, другие с просьбою поселиться вместе с ним. Он принимал. Сами же строили небольшую деревянную церковь и кельи. Добрые люди делали приношения и пожертвования. И монастырь устроялся. Случалось, что тот же инок, оставив собранное им братство, удалялся на новое пустынное место и точно таким же образом устроял другой монастырь, потом переходил в третью пустыню и основывал третий монастырь. Так, преподобный Авраамий Галичский основал четыре монастыря, Макарий Унженский — три монастыря, Дионисий Глушицкий — три и четвертый восстановил, Ферапонт Белоезерский, Димитрий Прилуцкий, Стефан Махрицкий — по два. А всего более умножению у нас монастырей в то время и возбуждению монашеского духа способствовали своим нравственным влиянием, своими трудами и примером такие великие подвижники, каковы были преподобный Сергий Радонежский, Кирилл Белоезерский и другие, и такие великие святители, каковы были святые Петр и Алексий Московские, Моисей Новгородский, Стефан Пермский и им подобные. Монголам можно вменить разве то, что они, не вмешиваясь во внутренние дела нашей Церкви, не возбраняли самим русским заботиться об устроении своих святых обителей, делать на них пожертвования, вклады, как не препятствовали вообще естественному течению церковной жизни. Что же касается до мысли, будто некоторые принимали тогда у нас монашество вследствие государственных бедствий, чтобы найти для себя безопасный приют и покой в стенах мирных обителей, а другие устремлялись гуда толпами из городов и сел, привлекаемые одними мирскими преимуществами монастырей [207], то, признавая эту мысль совершенно сообразною с тогдашними обстоятельствами и свойствами человеческого сердца, мы, однако ж, не находим возможности подтвердить ее фактами. Надобно еще заметить, что большая часть наших монастырей того времени возникла не в первое столетие монгольского ига, когда оно давило Россию всею своею тяжестию, а уже во второе, когда Юго-Западная Россия совсем освободилась от этого ига и вошла в состав Литовского государства и отчасти Польши, когда в Руси Восточной утвердилась и возвысилась Москва и начала жить почти самостоятельною жизнию, и что самое значительное число монастырей основано у нас тогда в области Новгородской и других северных, куда владычество монголов вовсе не проникало.

I

Всего менее сохранилось сведений о тогдашних монастырях Юro-Западной России, которая со времени нашествия монгольского начала отделяться от Восточной, пока не вошла в состав Литовского государства и частию Польши.

В Киеве, Чернигове, Переяславле и других окрестных местах, подвергшихся нашествию монголов, все монастыри были разорены и опустошены. И так как Киевское княжество с того времени около восьмидесяти лет, хотя имело по временам и своих князей, находилось собственно под властию монгольских баскаков, живших неподалеку от Киева, часто подвергалось набегам со стороны и татар, и литовцев и крайне обеднело жителями, то здесь ничто не благоприятствовало восстановлению разоренных обителей. Впрочем, не более как чрез шесть лет после разорения Киева татарами Даниил, князь галицкий, путешествуя к Батыю, заехал в Киево-Выдубицкий монастырь, нашел в нем игумена и братию и просил их отслужить для него напутственное молебствие [208].

В 1274 г. архимандрит Киево-Печерского монастыря Серапион произведен был во епископа Владимирского, значит, и эта знаменитая обитель продолжала существовать, хотя главный храм ее, до половины разрушенный, оставался в развалинах, и иноки, если верить позднейшему сказанию, жили не в самой обители, а вокруг ее по дебрям и лесам, в уединенных пещерах и тайно сходились в один уцелевший от разорения придел церкви для совершения богослужения. В 1288 г. упоминается и другой настоятель Киево-Печерского монастыря — игумен Агапит, участвовавший в погребении владимиро-волынского князя Владимира Васильковича [209]. С 1320 г., когда Киев перешел под власть литовских князей, которые начали управлять им чрез своих наместников, исповедовавших православную веру, участь города и Печерского монастыря естественно должны были улучшиться. Здесь во 2-й половине XIV в. принял пострижение один юноша, родом тверитянин, святой Арсений, впоследствии епископ Тверской. Он возрадовался духом, нашедши в Киево-Печерском монастыре иноков, которые сияли добродетелями, как звезды на тверди небесной, и, стараясь подражать им, в продолжение многих лет проходил разные степени послушания, пока не был взят в Москву в качестве архидиакона митрополитом Киприаном, отправлявшимся туда из Киева [210]. В то же время настоятелем киевской лавры был архимандрит Давид, духовник великой княгини литовской Иулиании, супруги Ольгердовой, который и самого Ольгерда под конец его жизни (1377) крестил в православную веру и постриг в схиму [211]. Во второе или третье десятилетие XV в. в Киево-Печерский монастырь писал свои послания митрополит Фотий, обращаясь в них к настоятелю-архимандриту, священноинокам и инокам и представляя обитель населенною и устроенною. Уважение литовских князей к этой обители выражалось тем, что некоторые из них, исповедовавших православие, избирали ее местом своего погребения: здесь между прочими погребена и великая княгиня Ольгердова Иулиания (в 1392 г.). А другие здесь составляли свои духовные завещания, желая придать им большую силу свидетельством печерской братии, как поступил в 1446 г. киевский князь Андрей Владимирович. В своем завещании он упоминает печерского архимандрита Николая, также уставника, ключника, келаря и многих старцев, а самый монастырь называет обителию царскою. Впрочем, несмотря на покровительство литовских князей, Печерская обитель подвергалась иногда бедствиям от монголов. В 1399 г. монгольский хан Тимур-Кутлук, подступив с войском к Киеву, взял с него окуп 3000 рублей, а с Печерского монастыря особо 30 рублей серебром. Через 17 лет другой хан, Едигей, опустошив посады Киева, выжег и Печерскую обитель. Остается присовокупить, что и в этот мрачный период своего существования Киево-Печерский монастырь оставался не без влияния на Русскую Церковь. Один из постриженников этой обители, преподобный Стефан, Махрицкий чудотворец, основал во 2-й половине XIV в. два монастыря: неподалеку от Москвы — Махрицкий и в пределах вологодских — Авнежский, а другой постриженник, святой Арсений, епископ Тверской, был основателем Желтоводского Успенского монастыря в своей епархии [212].

Уцелело непререкаемое свидетельство, что в начале XV в. существовал и Киево-Пустынный Николаевский монастырь, неизвестно когда восстановленный. Разумеем Евангелие, писанное в этом монастыре в 1411 г. по повелению инока Ионы Балакирева. В самом начале Евангелия помещена запись какого-то князя, который в 1427 г. пожертвовал на этот монастырь свою землю с пошлинами и оброками [213].

Но тогда как в Киеве с трудом могли поддерживаться только некоторые из прежних монастырей, в княжестве Владимиро-Галицком, которое значительно процвело при великом князе Данииле Романовиче и его ближайших преемниках, возникли новые обители. Так, в первый раз упоминаются: в 1262 г. монастырь Полонинский в городе Полонном (между Владимиром и Луцком), где подвизался некто Григорий, славившийся редким благочестием и бывший наставником в монашеской жизни литовскому князю Воишелгу; 1268 г. — монастырь святого Даниила в Угровеске — городе, основанном великим князем Даниилом, вероятно им же основанный во имя его ангела, и монастырь святого Михаила во Владимире Волынском, бывший местом несчастной кончины Воишелга. Сын Даниила Романовича Лев, княживший во Львове, основал два монастыря: Георгиевский в предместии этого города, по завещанию дяди своего Василька, скончавшегося в 1269 г., и Спасский близ Самбора, где и сам был погребен (в 1301 г.). Племянник Даниилов, сын Василька Владимир († 1288), княживший во Владимире Волынском, создал “монастыри многи” и в числе других монастырь святых апостолов в самой своей столице, которому пожертвовал село Березовичи. К концу XIII в. один скромный инок по имени Петр, впоследствии митрополит Киевский, создал монастырь Ратский на реке Рате в Галиции [214].

С 1340 г., когда значительная часть Волынско-Галицкого княжества подпала владычеству Польши и потом переходила во власть то венгров, то литовцев, то опять поляков, обстоятельства в этой стране сделались менее благоприятными как для православия вообще, так и для православных обителей. Впрочем, по местам мы встречаем в ней и теперь разные монастыри, которые прежде почти все были нам неизвестны. В 1407 г. Владислав Ягайло, король польский, утвердил своею грамотою за владыкою Перемышльским Афанасием и его преемниками находившиеся в области Перемышльской и Самборской монастыри: Грушевич, Микулич (Николаевский), Святого Спаса, Сусанны, Смольницкий. Лавров, святого Онуфрия и, как сказано в грамоте, “все другие монастыри, какие были подвластны владыке”. Из числа этих монастырей Спасский Самборский и Лавров упоминаются также впоследствии в одном акте 1422 г., и первый, вероятно, есть тот самый, который основан галицким князем Львом Даниловичем. Близ Луцка в Красном Селе существовал монастырь Спасский, судя по описи его, составленной около 1429 г. Луцким епископом Алексием [215].

Собственно в Литве и Западной Руси, входившей в состав Литовского государства, известны одиннадцать монастырей, которые почти все были устроены или поддерживаемы литовскими князьями. Древнейший — это монастырь Лаврашев, основанный в 1262 г. литовским князем Воишелгом близ Новгородка и реки Немана и впоследствии получивший вклады от сына Ольгердова Димитрия-Корибута (ок. 1386 г.) и десятину от Ольгердова внука — Александра Владимировича, князя киевского (ок. 1420 г.). В Вильне — два монастыря: Троицкий, где первую церковь Святой Троицы построила супруга великого князя Ольгерда Мария в 1330 г., и Рождественский, основанный супругою великого князя Витовта Иулианиею и получивший от этого князя некоторые пожертвования в 1384 г. В Витебске — два монастыря: Богородицкий и существовавший в Добее погосте близ Витебска, упоминаемые в одной вкладной записи 1406 г.; первый имел настоятелем архимандрита. В Полоцке — пять монастырей: Николаевский на Лучне, основанный Полоцким епископом Симеоном Новгородцем во 2-й половине XIII в.; Троицкий за рекою Полотою, упоминаемый в жалованной ему грамоте от великого князя полоцкого Андрея Ольгердовича († 1399); Петровский в полоцком замке, основанный сыном этого князя Михаилом († 1385); Борисоглебский, состоявший в 1396 г. под управлением архимандрита, и Предтеченский, который и устроил и наделил землями и людьми полоцкий князь Онуфрий (в конце XIV в.). Еще монастырь находился в 15 верстах от Мстиславля при реке Напоте — Онуфриевский, его создал и обогатил селами и разными угодиями Мстиславский князь Симеон-Лингвен Ольгердович († 1399) и покровительствовал сын Симеона, мстиславский князь Юрий. Настоятель этого монастыря носил имя архимандрита [216].

II

В Восточной России татары опустошили в 1237 г. города Рязань, Москву, Владимир, Суздаль, Ростов, Ярославль, Переяславль, Тверь, Муром и многие другие. Везде они опустошили и монастыри: одни пожгли, другие ограбили, а иноков и инокинь частию умертвили, частию увели в плен. То же самое повторялось несколько раз и впоследствии, особенно в первый, тягчайший период монгольского ига, когда даже сами князья русские, враждовавшие между собою, неоднократно призывали татарские полчища для опустошения пределов отечества [217]. К изумлению, однако ж, оказывается, что и в этот период некоторые монастыри в Восточной России восставали из своих развалин, а другие созидались вновь.

Во Владимире на Клязьме, бывшем великокняжескою столицею, уже в 1239 г. являются архимандрит Дионисий, игумены и черноризцы, находившиеся при встрече тела великого князя Георгия Всеволодовича, убитого татарами на реке Сити, следовательно, были и монастыри. В частности, здесь упоминаются еще в XIII в. монастыри: Рождественский, или Рождество-Богородицкий, называвшийся великою архимандритиею, в котором погребено (1263) тело святого Александра Невского; Успенский женский, где погребены две супруги и дочь того же великого князя, и Константино-Еленинский, откуда игумен Феодор возведен был (1276) на кафедру епископии Владимирской и Суздальской. Первые два монастыря основаны были в прежнее время, имя последнего встречается в первый раз [218].

В Суздале из прежних монастырей продолжали существовать Ризположенский женский, пощаженный монголами, и Борисоглебский Кидекоцкий, в котором в 1239 г. освящена была Ростовским епископом Кириллом каменная церковь. Вновь устроен монастырь Александровский женский, благоверным князем Александром Ярославичем Невским, этот монастырь служил усыпальницею для суздальских княгинь, как свидетельствуют доныне сохранившиеся памятники двух из них XIII в. [219]

В том же столетии мы видим четыре монастыря в Ростове: один из прежде основанных — Авраамиев-Богоявленский, из которого взят был на кафедру Ростовскую архимандрит Игнатий (в 1261 г.), и три новые: Петровский, построенный Ордынским царевичем Петром при епископе Игнатии (1261-1288); Спасский — женский, созданный ростовскою княгинею Мариею Михайловною († 1271) и называвшийся Княгининым, и Иоанновский, откуда поставлен был (1288) во епископа Ростову игумен Тарасий [220].

К концу XIII и в 1-й четверти XIV столетий возникли еще монастыри: а) в Москве: Даниилов, созданный московским князем Даниилом Александровичем († 1303), и, как некоторые думают, Богоявленский, основанный тем же князем, а оконченный (1304) сыном его — Иоанном Даниловичем Калитою [221]; б) в Ярославле: Спасо-Преображенский — из прежних, где погребен святой ярославский князь Феодор Черный († 1299) и откуда взят (1311) на Ростовскую епископию архимандрит Прохор, и Толгский, основанный (ок. 1314 г.) в семи верстах от города на месте, где явилась икона Божией Матери епископу Ростовскому Прохору (в схиме Трифону), известная под именем Толгской [222]; в) в Твери: Отпрочь-Успенский, построенный (ок. 1265 г.) отроком, или одним из придворных, тверского великого князя Ярослава Ярославича Григорием; Богородичный на Шеше, из которого (1289) игумен Андрей возведен был на кафедру епископии Тверской, и Архангельский, где встретили жители Твери (1319) тело убитого в Орде своего святого князя Михаила Ярославича [223]; г) в Юрьеве Польском: Архангельский, в котором погребен (1269) местный князь Димитрий Святославич [224].

Во второй, более легкий период монгольского ига над Россиею, когда достоинство великого князя перешло в Москву и утвердилось в потомстве Иоанна Даниловича Калиты, когда Москва, постепенно возвышаясь над другими городами, сделалась постоянным местопребыванием и Русских митрополитов, средоточием духовной власти, число обителей начало быстро возрастать в средней полосе России, особенно в Москве и ее окрестностях.

Сам Иоанн Данилович, едва сделавшись великим князем русским (1328), нарочно отправлял посольство к митрополиту Феогносту, находившемуся тогда в Волыни, чтобы испросить у него благословение на создание Спасского монастыря в Москве. Как большой любитель иноческого жития, князь назначил место для обители на собственном великокняжеском дворе, чтобы постоянно видеть ее, чаще посещать и удобнее иметь общение с ее черноризцами. Через год каменная церковь во имя Спаса-Преображения была уже окончена, монастырь сооружен и в него была переведена архимандрития из Данилова московского монастыря, из Заречья. Первым архимандритом в новом монастыре был Иоанн, “муж сановитый, словесный, любомудрый, учительный и добродетельный”, который впоследствии (1346) за свои достоинства поставлен был епископом Ростову. Иоанн Данилович любил свою обитель более всех монастырей, наделил ее иконами, книгами и священными сосудами, постоянно снабжал пищею и одеждою, обогатил вкладами и доходами. Сын его великий князь Симеон расписал монастырскую церковь, и хотя обитель в нашествие на Москву Тохтамышево была предана огню, но вскоре была возобновлена попечением Димитрия Иоанновича Донского и продолжала пользоваться вкладами как великих, так и некоторых удельных князей [225].

Но не Спасской обители, созданной усердием и богатством великого князя, суждено было сделаться главною и знаменитейшею в ряду всех обителей московских, а обители, основанной трудами, и слезами, и молитвами смиренного инока Сергия. В этом отношении судьба Свято-Троицкого Сергиева монастыря имеет большое сходство с судьбою монастыря Киево-Печерского, точно так же как в житии самого преподобного Сергия будто повторились некоторые черты из жития преподобного Феодосия Печерского.

Преподобный Сергий родился около 1320 г. в одной из весей Ростовского княжения, находившейся не очень близко от Ростова [226]. Родители его, Кирилл и Мария, были бояре знатные и богатые, но потом обедневшие и отличались добродетельною жизнию. Еще до рождения преподобного начался ряд знамений, указывавших на его особенное предназначение. Однажды, когда мать его была в церкви за литургиею, он трижды прокричал во чреве ее: в первый раз — пред чтением Евангелия, в другой — еще сильнее — при начатии херувимской песни, так что голос его слышен был по всей церкви и мать пришла в ужас; в третий раз — после возгласа священника: “Святая святым”, —  и опять с такою силою, что устрашенная мать едва не пала на землю, заливаясь слезами. После этого мать в остальное время чревоношения не употребляла ни мяса, ни молока, ни рыбы, ни вина, а питалась только хлебом и семенами и пила одну воду. Когда младенец родился, вскоре заметили, что он не касался сосцов матери, если она питалась мясом, а в среды и пятки оставался вовсе без пищи. Достигнув семилетнего возраста, Варфоломей (так назван был преподобный Сергий в крещении) отдан был на обучение книжное вместе с двумя братьями своими, старшим Стефаном и младшим Петром. Но те учились успешно, а Варфоломей, при всех усилиях и побуждениях, крайне плохо [227]. И только по молитвам одного неизвестного старца-черноризца, которого он случайно встретил в поле и которому поведал свою скорбь о безуспешности своей в учении, внезапно открылся у отрока смысл к пониманию грамоты [228]. С этого времени Варфоломей прилепился к чтению книг и неопустительно посещал церковные службы, а спустя несколько до того начал изнурять свою плоть, что в среды и пятки ничего не ел, в прочие же дни употреблял только хлеб и воду и часто ночи проводил без сна в молитве, хотя ему не исполнилось тогда, по словам матери, и двенадцати лет.

Вскоре родители Варфоломея, пришедши в бедность вследствие частых нашествий монгольских, тяжких даней в Орду и по случаю неурожайных лет, и, главное, спасаясь от нестерпимых притеснений, каким подвергалась вся область Ростовская от воеводы великого князя московского Иоанна Даниловича, переселились со всем своим семейством в Радонеж, где предоставлялись переселенцам некоторые льготы. Варфоломей и тут продолжал прежний подвижнический образ жизни, и тогда как братья его Стефан и Петр вступили в супружество, он многократно просил родителей отпустить его в монашество. Родители удерживали его только тем, чтобы он послужил им в их старости и дряхлости, и Варфоломей действительно служил им со всем усердием сына, пока оба они под конец жизни не отошли в обители, не облеклись в иночество и потом скончались. Отдав последний долг отцу и матери, и передав оставшееся после них имение младшему брату своему Петру, так как старший, Стефан, овдовев, был уже черноризцем Хотькова Покровского монастыря, Варфоломей упросил этого последнего брата, чтобы он отправился вместе с ним отыскивать место для пустынножительства. Оба брата обходили многие места по лесам; наконец им полюбилось одно, находившееся в густом лесу и имевшее воду. Сотворив молитву, братья принялись рубить деревья и устроили себе сперва одр и хижину, потом келью и малую церковь. Эта церковь, послужившая началом знаменитой Сергиевой лавры, освящена во имя Святой Живоначальной Троицы по благословению митрополита Феогноста в начале княжения великого князя Симеона Иоанновича и, следовательно, около 1340 г. [229]

Стефан, однако ж, недолго пожил в пустыне, в которой приходилось терпеть крайний недостаток во всем, потому что вокруг нее не было ни жилья, ни даже пути людского, а был только лес; никто в нее не приходил и ничего не приносил. Он перешел в московский Богоявленский монастырь, где впоследствии удостоился быть игуменом и духовником великого князя Симеона. Но младший брат остался непоколебим в своем намерении. Первою заботою его было облечься наконец в ангельский образ, и для этого, пригласив к себе некоего духовного старца, игумена Митрофана, Варфоломей принял от него в своей церкви и пострижение в монашество, и новое имя Сергия на двадцать четвертом году своей жизни [230]. Отпустив игумена, Сергий, первый постриженник в своей обители и совершенно одинокий в пустыне, предался всею душою многотрудным подвигам иноческого жития. Он переносил всякого рода лишения, изнурял плоть свою непрестанным постом и бдением, был неутомим в молитве и трудах, испытал страх и от зверей, и особенно от нападений духов злобы и благодатию Божиею все превозмог и победил. Так продолжалось около двух лет [231].

Затем начали приходить к преподобному иноки, по одному, по два и по три, и проситься к нему в сожительство. Он не соглашался, указывая им на трудности пустынной жизни, но, видя непреклонность просителей и их готовность на все лишения и труды, уступил и дозволил им строить для себя кельи, из которых три или четыре построил собственными руками. Братия ежедневно собирались в церковь и отправляли полуночницу, утреню, часы, вечерню и повечерие, а часто и молебствия. Для совершения же литургии приглашали со стороны какого-либо пресвитера или игумена. Преподобный Сергий действовал на всех примером своей жизни. Он, как некогда преподобный Феодосий Печерский, сам рубил дрова и разносил по кельям, молол жито в жерновах, пек хлебы, варил пищу для братии, шил обувь и одежду и на своих плечах носил из источника на гору воду в двух водоносах и поставлял у кельи каждого, а ночи проводил без сна в молитве, питался только хлебом и водою, ни одного часа не оставался праздным и что бы ни делал, на устах его всегда был псалом. Чрез несколько лет прибыл в монастырь игумен Митрофан, постригший Сергия, и последний был очень рад, особенно потому, что обитель нуждалась в настоятеле. Но дряхлый старец скоро скончался. Тогда братия единодушно обратились к самому преподобному Сергию и с такою настоятельностию умоляли его принять сан пресвитера и игумена, что он, при всем своем смирении и нежелании, должен был согласиться. Он принял тот и другой сан от епископа Волынского Афанасия, который управлял тогда Переяславлем и делами митрополии в отсутствие митрополита Алексия, ездившего в Царьград (следовательно, в 1354 или 1356 г.) [232].

Сделавшись настоятелем обители, преподобный Сергий нередко поучал братию словом, но еще более продолжал поучать собственным примером. Он ежедневно совершал литургию, прежде всех шел в церковь и на всякие труды, сам молол пшеницу, сеял муку, пек просфоры, варил кутию, делал свечи и всегда носил самую бедную одежду, покрытую заплатами. Около трех лет число братий в обители было ни больше, ни меньше двенадцати, кроме игумена [233]. Но слух о подвигах его начал привлекать к нему со всех сторон. Первый пришел сюда архимандрит Симон, который оставил свое настоятельство в Смоленске, чтобы подчиниться такому руководителю и, принесши с собою довольно имения, дал ему возможность построить более пространную церковь для быстро умножавшейся братии. Сергий не отвергал никого из приходивших к нему и желавших пострижения; напротив, всякого принимал с радостию, но только постригал нескоро. Сначала он приказывал новоприбывшему облечься в длинную одежду из черного сукна и жить с братиею до тех пор, пока не навыкнет всему монастырскому уставу, потом облекал этого послушника в монашескую одежду и довольно уже испытанных постригал и облачал в мантию и клобук, а когда видел брата, усовершившегося в монашеских подвигах, тогда удостаивал его и святой схимы. Для наблюдения за братиею преподобный Сергий между прочим имел обычай, подобно преподобному Феодосию Печерскому, поздно вечером и ночью обходить все кельи иноков. И если слышал или видел, что инок молится, или читает книгу, или занимается рукоделием, то радовался и благодарил Бога. А если слышал, что два или три брата сошлись вместе и празднословят, то очень скорбел и ударял рукою в дверь или в окно, чтобы прекратить непозволенную беседу, и удалялся. Наутро призывал виновных к себе и, не обличая их прямо, приводил их к сознанию своей виновности кроткою и назидательною беседою; упорных же и нераскаянных обличал и подвергал епитимии. При начале своем обитель преподобного Сергия нередко терпела крайнюю нужду и недостаток во всем. Случалось, как некогда и в обители преподобного Феодосия Печерского, что братии нечего было есть и они переносили голод по два и по три дня. Но по вере преподобного Сергия, Господь скоро посылал им пищу чрез неизвестных христолюбцев. Случалось, что в обители недоставало вина для совершения литургии, фимиама для каждения, воску для свеч, и тогда в монастырской церкви горела березовая или сосновая лучина. Впрочем, такое состояние продолжалось недолго. Еще во дни великого князя Иоанна Иоанновича (1353-1359) в окрестностях Сергиевой пустыни стали селиться многие земледельцы, путь к ней сделался пространнее и близ самого монастыря проложена большая дорога из Москвы на северные города. Тогда многие и часто начали посещать обитель и приносили в нее все потребное в большом количестве. В числе приходивших были и поселяне, и вельможи, и князья [234]. Преподобный Сергий еще при жизни совершил несколько чудес, и весть о его чудесах и подвигах, распространившаяся повсюду, привлекала к нему не только из ближних, но и из дальних городов и весей. Многие иноки совсем оставляли свои монастыри и переселялись в его обитель.

Константинопольский патриарх Филофей, услышав также о добродетельном житии преподобного Сергия, прислал ему в дар крест, параманд и схиму, а вместе и благословенную грамоту, в которой давал преподобному совет завести в обители общежитие [235]. Святой старец, с согласия своего митрополита, исполнил патриаршую волю, устроил в своей обители общежитие, распределил между братиями послушания, учредил должности келаря, екклесиарха и другие и строго заповедал иметь все общим, никому не приобретать себе ничего особо. Видя, что средства обители постоянно увеличивались от приношений и вкладов, преподобный Сергий установил при ней странноприимство, так что все, нуждавшиеся в помощи, нищие, больные получали в ней все необходимое, а иногда проживали в ней многие дни в полном довольстве и успокоении [236]. Своими высокими подвигами святой старец приобрел всеобщее уважение в отечестве. Сам митрополит Алексий посещал его, пользовался его советами и, приближаясь к могиле, желал иметь его своим преемником, от чего, впрочем, смиренный подвижник отказался. Великий князь Димитрий Иоаннович Донской также не раз приходил в его обитель, особенно прежде и после Куликовской битвы, на счастливый исход которой имели такое осязательное влияние молитвы, благословение и наставления преподобного старца, приглашал его быть восприемником своих детей и свидетелем при своем духовном завещании [237]. Основав знаменитую обитель, дав ей внутреннее благоустройство, насадив в ней семена глубокого благочестия и приготовив достойных себя учеников, преподобный Сергий скончался в 1392 или в 1397 г., 72 или 78 лет от роду [238]. Из преемников его первым и достойнейшим был преподобный Никон, во дни которого обитель, если и много потерпела от полчищ Едигеевых, будучи предана огню (в 1408 г.), но вскоре обновлена и распространена и приобрела новые отчинные владения как от усердия великих и удельных князей, так и посредством покупки [239].

Заслуга преподобного Сергия для русского монашества состояла не в том одном, что он основал Свято-Троицкую лавру, а равно и в том, что его трудами или при его участии и благословении устроено несколько других обителей.

Однажды, испытав огорчение в своем монастыре, святой старец тайно удалился из него, обошел разные пустынные места и полюбил одно, наиболее красивое, на реке Киржач (Владимирской губернии). Здесь при содействии многочисленных своих чтителей, чернецов и бельцов, князей и бояр, приносивших ему довольно сребра, он скоро построил церковь и кельи, собрал множество братии и таким образом основал монастырь Благовещенский на Киржаче. Когда, уступая просьбам прежних своих учеников и убеждению митрополита Алексия, преподобный отец возвратился в Троицкую обитель, то новоустроенный монастырь передал в управление ученика своего Романа [240].

Сам святитель Алексий, желая основать монастырь, обратился к преподобному Сергию с просьбою дать ему опытного в духовной жизни инока, который бы мог быть надежным руководителем и других. Поводом к сооружению обители послужило для первосвятителя следующее. Во время последнего (1356) его путешествия в Грецию он подвергся на море страшной буре. Среди крайней опасности воссылая пламенные молитвы о спасении своей жизни, он дал обет построить церковь с монастырем в память того дня, в который достигнет пристанища. Судно вошло в пристань 16 августа, когда Церковь празднует Нерукотворенному Образу Христа Спасителя. Выслушав такой рассказ из уст святого Алексия, преподобный Сергий вручил ему своего любимого ученика Андроника, который с юных лет воспитывался под надзором блаженного отца и успел усвоить себе его строгие правила. Первосвятитель, дав довольно милостыни на Сергиеву обитель, отправился с Андроником в Москву и на реке Яузе построил церковь во имя Спасителя — Нерукотворенного Его Образа, создал общежительный монастырь, снабдил его всем нужным и поручил настоятельство в нем Андронику. Чрез несколько времени преподобный Сергий приходил взглянуть на новую обитель и призвал на нее Божие благословение. Этот Спасо-Андроников монастырь вскоре сделался “велик и славен”, особенно добродетелями и мудростию первых своих настоятелей: Андроника, ученика его Саввы и ученика Саввина Александра. Отсюда вышли многие иноки на игуменства в другие обители, а некоторые и на епископские кафедры [241].

Во дни ростовского князя Константина III († 1364) и епископа Игнатия III († 1363), когда преподобный Сергий Радонежский приходил на богомолье к Ростовским чудотворцам, два пустынножителя, Феодор и Павел, просили святого старца указать им место для построения обители и преподать благословение. Углубившись в непроходимые дебри, окружавшие тогда Ростов, преподобный Сергий избрал место на берегу реки Устья и благословил этих двух иноков устроить здесь монастырь Борисоглебский, который действительно и был ими устроен в пятнадцати верстах от Ростова [242].

Подобным образом, когда преподобный Сергий приходил в 1365 г. по поручению великого князя и митрополита в Нижний Новгород для убеждений тамошнего князя Бориса, то на возвратном пути своем он положил основание Георгиевской пустыни в Гороховском уезде на реке Клязьме [243].

В числе учеников преподобного Сергия находился родной племянник его — сын брата Стефана Феодор (в крещении Иоанн). Приняв пострижение еще на двенадцатом году своей жизни от дяди своего и в продолжение многих лет воспитываясь под его непосредственным руководством, Феодор, когда достиг сана священства, возымел помысл основать где-либо новый общежительный монастырь. Святой Сергий, видя твердость и неизменяемость этого помысла в продолжение многого времени, согласился наконец отпустить Феодора и с ним несколько братий, чтобы они избрали место для новой обители. Им понравилось место близ реки Москвы по имени Симонове. Сергий сам приходил осмотреть это место, одобрил и благословил. Тогда Феодор с разрешения епархиального владыки создал церковь во имя Рождества Пресвятой Богородицы и устроил общежительный монастырь, известный доныне под именем Симонова. Слава Феодора как высокого подвижника привлекала к нему множество братии со всех сторон России. Он всеми был честим и уважаем. Великий князь Димитрий Иоаннович избрал его своим духовником и посылал в Царьград по делам церковным. Патриарх также полюбил его, возвел в сан архимандрита, а монастырь его принял в свое непосредственное ведение в качестве патриаршей ставропигии. Князья русские, начиная с Димитрия Донского, посещали Симонов монастырь и обогащали его вкладами и даяниями [244].

По просьбе серпуховского князя Владимира Андреевича преподобный Сергий ходил в Серпухов и там близ реки Нары в двух верстах от города построил церковь во имя Зачатия Пресвятой Богородицы, заложил (в 1374 г.) общежительный монастырь, названный по высоким горам, на которых он построен, Высотским, и дал этому монастырю в настоятеля одного из своих учеников — Афанасия [245].

По желанию великого князя Димитрия Иоанновича Донского святой Сергий основал три монастыря. Первый — в 1378 г., Дубенский на Стромыни с церковию Успения Пресвятой Богородицы, в 30 верстах на юго-восток от Троицкой лавры при речке Дубенке, впадающей в реку Дубну (где ныне село Стромынь). Второй — после 1380 г., в благодарность Богу за победу над Мамаем, Дубенский на острову, также с церковию Успения Пресвятой Богородицы, в 40 верстах к северо-западу от Троицкой Лавры, при другой реке Дубенке. Третий — Голутвинский, с храмом в честь Богоявления Господня, близ Коломны на урочище Голутвине. Во все эти места преподобный Сергий сам ходил, по обычаю, пешком, чтобы благословить и положить начало обители, и во все три обители поставил игуменами своих учеников, в первую — Леонтия, во вторую — Савву, в третью — Григория. Разумеется, что средства как для построения, так и для содержания этих обителей даны были великим князем [246].

Кроме монастырей, основанных при непосредственном участии святого Сергия, явились тогда и многие другие монастыри в Руси Восточной. К числу их надобно отнести в Москве: а) Петровский, в котором архимандрит Иоанн (упоминается 1377 г.), первый из настоятелей московских, ввел устав общежития; б) Чудов, основанный (1365) в самом Кремле святым митрополитом Алексием на месте, которое подарила ему исцеленная им царица Тайдула: святитель, собрав сюда старцев честных частию из Троицкой лавры, частию из других обителей, наделил монастырь нивами, озерами, селами и людьми и с самого начала учредил в нем общежитие и архимандритию [247]; в) Алексеевский девич, также общежительный, здесь в 1393 г. скончалась игумения Иулиания, дочь богатых и славных родителей из Ярославля, более тридцати лет проведшая в иночестве и пользовавшаяся всеобщею любовию и уважением за свои добродетели; г) Рождественский на Рву или на Трубе девич, основанный княгинею Мариею, в монашестве Марфою, матерью князя Владимира Андреевича Храброго, которая и погребена здесь в 1389 г.; д) Вознесенский девич, в самом Кремле, устроенный около 1387 г. супругою великого князя Димитрия Иоанновича Донского Евдокиею, в иночестве Евфросиниею, и сделавшийся усыпальницею для русских государынь [248]; е) Афанасиевский, упоминаемый в 1385 г.; ж) Сретенский, основанный в 1395 г. по воле великого князя Василия Димитриевича и митрополита Киприана на том самом месте, где встречена была москвитянами чудотворная икона Божией Матери Владимирская, которую переносили из Владимира в Москву по случаю нашествия Тамерланова и которой приписали неожиданное удаление этого воителя из пределов русских; з) Николаевский, или Старо-Николаевский: тут три года с половиною (1401-1404) прожил Новгородский архиепископ Иоанн, задержанный митрополитом в Москве по воле великого князя Василия Димитриевича; и) Иоанно-Златоустовский, упоминаемый в 1410 г., и й) Иоанно-Предтечевский под бором, где в 1415 г. жил один святой старец, предсказавший великому князю Василию Димитриевичу рождение от него сына Василия [249].

В Твери существовали монастыри: Софийский девич, в котором приняла пострижение великая княгиня Мария, супруга Михаила Ярославича Тверского, убитого в Орде (1319), и скончался малолетний правнук его Александр у своей бабки Софии (1358); Николаевский над ручьем или с Заволочья, откуда взят был (1374) на кафедру Тверской епископ Евфимий Вислин и куда снова (1386) должен был удалиться; Желтиков Успенский на реке Тмаке, построенный (1395) святым Арсением, епископом Тверским; Афанасиевский, где (1399) принял пострижение и схиму великий князь Михаил Александрович Тверской [250]; Богородицкий на Бору и Богородицкий на Гостомле, упоминаемые около 1361 г.; Воскресенский на Шоше; Воскресенский Бардинский на той же реке; Воскресенский за Волгою и Спасский во Зезях, упоминаемые 1361-1437 гг.; Саввин на реке Тме, в 20 верстах от Твери, основанный в 1397 г. [251].

Недалеко от Рязани мы видим два монастыря: Ольгой Успенский, основанный еще в 1-й половине XIII в. и Солотчинский Рождество-Богородицкий, устроенный в 1390 г. двумя первыми его игуменами Василием и Евфимием. Оба эти монастыря получили жалованные грамоты на разные владения от рязанского великого князя Олега Иоанновича (около 1350-1402 гг.) [252].

В Нижнем Новгороде и его окрестностях возникли монастыри: Печерский, основанный (около 1330 г.) святым Дионисием, который сначала ископал себе пещеру на берегу Волги и подвизался в ней, а потом был архимандритом своей обители и впоследствии архиепископом Суздальским; Зачатиевский — девич, созданный (около 1355 г.) на правилах общежития княгинею Василиссою, в иночестве Феодорою, супругою нижегородского князя Андрея Константиновича; Благовещенский, восстановленный и вновь устроенный (около 1370 г.) святым митрополитом Алексием, и Николаевский Дудин, о существовании которого еще в начале XV в. свидетельствует писанное в нем и доселе сохранившееся Евангелие. [253].

В Суздале к числу прежних монастырей присоединились новые: один мужеский, другой женский. Мужеский — Спасо-Евфимиев, построен (1352) по воле суздальского князя Бориса Константиновича постриженником новгородского Печерского монастыря иноком Евфимием, бывшим здесь и архимандритом, —  это первый из суздальских монастырей, в котором введено было общежитие. Женский Покровский, сооружен (1364) суздальским князем Андреем Константиновичем на месте, которое подарено было тем же преподобным Евфимием неподалеку от его обители на другой стороне реки [254].

Явились новые монастыри и в Ростове: Григориевский, или святого Григория Богослова, где принял пострижение (около 1365 г.) святой Стефан, просветитель Перми; Зачатиевский Иаковлев, основанный (около 1389 г.) святым епископом Ростовским Иаковом, и Рождество-Богородацкий, основание которого приписывается первому Ростовскому архиепископу святому Феодору (1389-1394) [255].

В Костромском крае возникло десять монастырей. Татарский князь Чет, прибывший в Москву в 1330 г. и вскоре принявший святое крещение, построил монастырь Ипатиевский близ самой Костромы во 2-й половине XIV в. Преподобный Авраамий Галичский († 1375), ученик преподобного Сергия Радонежского, основал четыре общежительных монастыря: в честь Успения Божией Матери на берегу озера Галичского, при содействии галичского князя Димитрия Феодоровича; в честь Положения честного Ее пояса в тридцати верстах от этого озера при усердии окрестных жителей; в честь Собора Богоматери на реке Биче, или Воче, и, наконец, в честь Покрова Ее на озере Чухломском, в тридцати верстах от обители Вочской. Все эти монастыри были первоначально деревянные [256]. Преподобный Пахомий Нерехтский († 1384) основал Сыпанов Троицкий общежительный монастырь на месте, называвшемся Сыпаново, в 42 верстах от Костромы, близ Нерехты. Преподобный Иаков Железноборский, ученик преподобного Сергия Радонежского, учредил общежительный монастырь Галичский Предтечев, в 40 верстах от Галича близ селения Железный Борок при пособии от великого князя московского Василия Димитриевича (1389 — 1423) [257]. Еще три общежительных монастыря: Богоявленский Луховский на реке Лухе, Свято-Троицкий Желтоводский при озере Желтые воды и Макариевский Унженский на правом берегу реки Унжи — основаны один после другого учеником и постриженником святого Дионисия Суздальского, преподобным Макарием Унженским, который скончался никак не позже 1444 г. [258]

Известны также монастыри: а) в Муроме: Борисоглебский, где в 1345 г. погребен муромский князь Василий; б) в Переяславле Залесском: Богородичный Горицкий, в котором принял пострижение преподобный Димитрий Прилуцкий, современник и собеседник преподобного Сергия Радонежского; Николаевский общежительный, основанный и устроенный этим самым преподобным Димитрием до отхода его на Вологду (прежде 1371 г.), и Введенский, неизвестно кем основанный, но существовавший в начале XV в. [259]; в) в Городце: Лазаревский, где в 1367 г. гром побил чернецов и черниц; г) в 15 верстах от Димитрова: Николаевский Песношский, на реке Песноше, основанный (в 1361 г.) учеником преподобного Сергия Радонежского Мефодием († 1392); д) близ Звенигорода: Саввино-Сторожевский, основанный около 1398 г. на горе Стороже учеником преподобного Сергия Радонежского Саввою по желанию звенигородского князя Юрия Дмитриевича который наделил обитель селами и угодьями [260]; е) близ Александрова: Свято-Троицкий Махрицкий, на реке Махрице, основанный постриженником киевской лавры преподобным Стефаном Махрицким, другом преподобного Сергия, во дни великого князя Иоанна Иоанновича (1353-1359); ж) близ Можайска: Рождество-Богородицкий Лужецкий, на реке Лужках, построенный по воле можайского князя Андрея Дмитриевича († 1432) постриженником Симонова монастыря преподобным Ферапонтом Белоезерским [261]; з) на реке Шексне, в пределах владений можайского князя — Никольский и Георгиевский в Раменце, упоминаемые в 1443 г.; и) близ Боровска: Покровский Высокий, в котором принял (1414) пострижение преподобный Пафнутий Боровский и подвизался тридцать лет, последние 13 — в сане игумена, и Рождество-Богородицкий Пафнутиев, основанный в 1444 г. этим самым Пафнутием в двух верстах от монастыря Высокого; и) близ Серпухова: Владычень Серпуховский, созданный в 1362 г. святым митрополитом Алексием [262]; к) близ Венева: Николаевский Венев, где в 1408 г. скончался и погребен несчастный князь смоленский Юрий Святославич; л) в Гороховце: Василиевский на Клязьме, упоминаемый около 1418 г.; м) в Юрьеве Польском: Богородицкий, или Успенский, на Воиновой горе, упоминаемый около 1428 г. [263]

Нет сомнения, что мы не перечислили всех обителей, какие существовали тогда в средней полосе России. О большей части и из перечисленных летописи и другие исторические свидетельства упоминают только мимоходом, случайно. Очень естественно, если о тех монастырях, о которых не было случая что-нибудь сказать, они вовсе не упомянули.

III

Новгородской области и других северных, ей сопредельных, не коснулась непосредственно буря монгольская. А потому она не имела никакого влияния и на состояние здешних обителей. В самом Новгороде, который и прежде превосходил все русские города числом своих монастырей, число это еще более теперь увеличилось. Местные летописи часто упоминают о прежних монастырях: Юрьевском, Антониевом, Хутыне, Аркаже, Покровском на Зверинце, Николаевском на Липне, Благовещенском, Росткине и других [264], но еще чаще говорят о монастырях новых или только восстановленных и обновленных.

Владыки Новгородские принимали в этом деле большое участие. Архиепископ Давид соорудил в 1313 г. каменную церковь святого Николая в Неревском конце на собственном дворе и совокупил вокруг нее черноризцев: кажется, тут речь идет только о восстановлении Бело-Николаевского монастыря, который существовал и прежде [265]. Архиепископ Моисей основал пять монастырей: еревяницкий Воскресенский в 1335 г. на реке Деревянице, в четырех верстах от Новгорода; Болотов Успенский в 1352 г. на Волотовом поле, в трех верстах от Новгорода к востоку; Богословский женский — в 1354 г. за городским земляным валом близ Новгорода; Сковородский Михайловский — в 1355 г. в четырех верстах от Новгорода к югу и Радоговицкий Успенский — в 1357 г. за городским земляным валом, в 50 саженях от монастыря Богословского женского. Кроме того, Моисей обновил и украсил церквами монастыри: Десятинский женский — в 1327 г. на Софийской стороне в Новгороде и Свято-Духов в 1357 г. там же [266]. Архиепископ Иоанн в 1407 г. основал два монастыря: Спасо-Преображенский на реке Видогоще, в 23 верстах от Новгорода и Николаевский на реке Веренде, в 25 верстах от Новгорода к югу. Архиепископ Евфимий основал в 1432 г. монастырь святых 12 апостолов на Чудинцевой улице [267].

Кроме архипастырей устрояли монастыри и другие лица, преимущественно монашествующие. Так основаны монастыри: Ксенофонтов, или Ксенофонтова пустынь, в 25 верстах от Новгорода, на реке Робейке, преподобным Ксенофонтом, учеником преподобного Варлаама Хутынского, скончавшимся в 1262 г.; Колмов Успенский — в начале XIV в., у ручья Колмова в трех верстах от Новгорода преподобным Макарием, который называется и настоятелем и ктитором, т.е. создателем этой обители [268]; Шилов Покровский — в 1310 г., на правом берегу Волхова против Юрьева монастыря монахом Олонием (Леонтием) Шилом; Папороцкий Николаевский — в 1404 г., у реки Папоротны в 53 верстах от Новгорода каким-то Порфирием Кавским или Инамским; Вяжицкий Николаевский — в 1411 г., в 12 верстах от Новгорода к западу, в лесу на болотистом месте Вяжище монахами Антонием и Пахомием, из которых первый был строителем, а последний — игуменом этого монастыря; Савво-Вишерский — на левом берегу реки Вишеры, в 10 верстах от Новгорода к северо-востоку преподобным Саввою, который родился в Кашине от боярина Ивана Васильевича Борозды, с юных лет принял пострижение в одном из тверских монастырей и, устроив свою Вишерскую обитель, сам жил и подвизался на столпе, сходя с него к братии только по субботам и воскресеньям [269].

Довольно монастырей построено вообще новгородцами или людьми неизвестными. Некоторые из этих монастырей находились в самом Новгороде, на Софийской или на Торговой стороне, и именно; Лазарев на левом берегу Волхова (упоминается в 1386 г.); Николаевский на Чудинцевой улице (основан в 1390 г.); Спасский на Косьмодамианской улице (основан в 1394 г.); Евфимиин женский в Плотницком конце (возобновлен в 1414 г.) и Ильинский женский в конце Прусской улицы (основан в 1418 г.) [270].

Другие — в окрестностях Новгорода: Спасский на Ковалеве, в четырех верстах от Новгорода к востоку (упоминается в 1345 г.); Николаевский на Лятке близ Торговой стороны (упоминается в 1364 г.); Андреевский на реке Ситенке, в четырех верстах от Новгорода к юго-востоку (упоминается в 1371 г.); Спасский на поле близ Торговой стороны (упоминается в 1378 г.); Христо-Рождественский на поле близ Торговой стороны (упоминается в 1386 г.) [271]; Николаевский женский на Сокольей горе, близ Торговой стороны (возобновлен в 1389 г.); Рождество-Богородицкий Лисицкий на Лисьей горе, в семи верстах от Торговой стороны (упоминается в 1392 г.); Николаевский Мостицкий, в четырех верстах от Новгорода к юго-западу, на реке Веряже (основан в 1412 г.); Воскресенский на Красном поле или на Красной горке близ Торговой стороны, у Плотницкого конца (основан в 1415 г.); Богоявленский близ Софийской стороны на Вотской дороге (упоминается в 1421 г.), и Борисоглебский на реке Гзени близ Софийской стороны (основан в 1424 г.) [272].

Еще некоторые монастыри основаны были в значительных расстояниях от Новгорода. Таковы: Николаевский Понедельский на реке Понедели,в 24 верстах от Новгорода к юго-востоку (упоминается в 1386 г.); Троицкий Клопский, в 20 верстах от Новгорода к югу, на правом берегу Веряжи, где с 1408 г. подвизался преподобный Михаил Клопский, сродник князей московских, принявший на себя юродство Христа ради, и Николаевский Отенский, или Отня пустынь, в 50 верстах от Новгорода к северо-востоку (упоминается в 1420 г.) [273].

После сделанного нами перечня новгородских обителей неизлишним считаем упомянуть два случая, замеченные местными летописями. В 1386 г., когда великий князь Димитрий Иоаннович Донской приближался с своими войсками к Новгороду и новгородцы собрались защищаться, они сами сожгли вокруг своего города 24 монастыря. А в 1419 г. во время сильного наводнения, случившегося в Новгороде, затоплены были водою 19 монастырей, так что иноки по доскам ходили в церкви или ездили на лодках [274].

В Пскове и его окрестностях возникло несравненно менее обителей. Кроме Спасского на Мироже, который основан еще епископом Нифонтом Новгородским и продолжал существовать теперь, здесь упоминается только двенадцать новых монастырей. И именно; Иоанно-Предтечев женский в пригородном селе Завеличье, основанный (около 1243 г.) святою Евпраксиею, супругою псковского князя Ярослава Владимировича, которая вскоре потерпела мученическую смерть от своего пасынка и погребена в этой обители; Снетогорский Богородичный на горе Снетной (упоминается 1265, 1310, 1367-1421 гг.); Космодамиановский с Гремячей горы за рекою Псковою вне города и Свято-Духовский со Усохи женский в самом городе, в которых построены в 1383 г. каменные церкви; Николаевский с Валку, или на Волоку, на берегу реки Великой, в котором (1395) построил каменную церковь посадник Захария Костроминич; Пантелеимонов, упоминаемый в 1396 г.; Михайловский женский на поле, где в 1398 г. поставил каменную церковь некто Захария Фоминич; Стефановский в Лугу, недалеко от Пскова, где в 1404 г. соорудил каменную церковь игумен Карп; Образский с поля, или Спасская пустынь, где в 1414 г. построена новая церковь; Николаевский на Песках, где сооружена каменная церковь в 1419 г.; Благовещенский женский в Песках, построенный псковичами в 1421 г. на месте, которое подарил для этого чернец Порфирий Сонешка, и Никитский, или Никитина пустынь, где в 1442 г. сооружена церковь во имя святого Саввы [275].

Обращаясь снова к области Новгородской, мы видим здесь несколько монастырей и в других городах и местах кроме Новгорода. Таковы: а) на Шелони, или в Шелонском городке, Михайловский, в котором скончался (1352) Новгородский архиепископ Василий на возвратном пути своем из Пскова в Новгород; б) в Старой Руссе: Спасо-Преображенский, возобновленный и украшенный (1442) Новгородским владыкою Евфимием и Николаевский Косинский в трех верстах от города на острове или косе, основанный около половины XIII в. учениками преподобного Варлаама Хутынского Константином и Косьмою; в) в Ладоге: Георгиевский, возобновленный (1446) Новгородским владыкою Евфимием [276]; г) на Ладожском озере: Валаамский на острове Валаам, уже процветавший к концу XIV в., и Коневский Рождественский на острове Коневце, основанный (1398) преподобным Арсением, который родом был новгородец, путешествовал на Афон и по возвращении оттуда жил несколько времени в Валаамской обители [277]; д) близ Каргополя: Каргопольский Успенский на берегу реки Онеги, основанный в XIV в. иноком Ионою, и Каргопольский Спасский, основанный на той же реке и в том же веке иноком Вассианом; е) на острове Муроме, или Мучь, в нынешнем Пудожском уезде: Муромский Успенский Онежский, основанный около половины XIV в. преподобным Лазарем Муромским; ж) в Двинской и Корельской областях: Архангельский на Северной Двине, где ныне Архангельск, и Карельский Николаевский у Белого моря, в 34 верстах от Архангельска, оба эти монастыря в 1419 г. были опустошены норвежцами; з) на острове Белого моря Соловках: Соловецкий, основанный в 1429-1436 гг. тремя святыми старцами: Германом, Савватием и Зосимою, из которых последний более других потрудился для устройства обители [278].

В Белозерской стране самым древним монастырем был Устьшехонский Троицкий, находившийся первоначально в 17 верстах от Белозерска к востоку, на устье реки Шексны. Монастырь этот основан (в 1251 г.) первым белозерским князем Глебом Васильковичем в память чудесного исцеления малолетнего сына его Михаила от слепоты, последовавшего от иконы Святой Живоначальной Троицы. Князь, украсив чудотворную икону, перестроил самую церковь, где она находилась, поставил вокруг церкви кельи, учредил общежительство для двадцати братий, выпросил для них из Валаамского монастыря настоятеля Геннадия и, обогатив свою обитель вкладами, отчинами и угодьями, дал ей средства для дальнейшего существования [279].

Спустя почти полтора столетия возник в Белозерской стране другой монастырь — Кирилло-Белоезерский. Преподобный Кирилл родился (1337) в Москве, принял пострижение в Симоновой обители, где еще на низших степенях послушания заметил и отличил его преподобный Сергий Радонежский, нередко посещавший племянника своего архимандрита Феодора. Когда Феодор взят был на епископскую кафедру Ростовскую (1389), Кирилла избрали на его место в настоятеля Симонова монастыря. Но святой старец, любя безмолвие, оставил настоятельство, а затем и самую Москву и удалился в пределы белозерские. Там, в глубокой пустыне, на северном берегу озера Сиверского положил он начало (1397) новой обители, собрал иноков, которые охотно шли к нему из Симонова и других монастырей, дал им строгий общежительный устав и, управляя ею в продолжение тридцати лет († 1427), своими высокими подвигами приобрел себе всеобщее уважение и братии, и народа, и князей и оказывал сильное духовное влияние на всю страну. Монастырю святого Кирилла Белоезерского суждено было сделаться знаменитейшим из всех монастырей Северной России [280].

Вместе с преподобным Кириллом прибыл в Белозерский край и другой постриженник Симонова монастыря — преподобный Ферапонт, урожденец волоколамский. Скоро, однако ж, они расстались, и Ферапонт основал (1398) на возвышенном берегу озера Бородавского, в четырнадцати верстах от нынешнего города Кириллова, общежительный монастырь Белоезерский Ферапонтов. Можайский князь Андрей Дмитриевич, которому принадлежало и Белоозеро, узнав об этой обители и о святости жизни ее настоятеля, пожаловал ей многие угодья и тем способствовал к скорейшему благоустроению ее и процветанию [281].

В 1-й половине XV в. основаны в Белозерском крае еще два монастыря: Вожеезерский Спасский на острову озера Воже, в ста верстах от Кириллова учеником преподобного Кирилла Белоезерского Мартинианом, который удалился на этот остров по смерти своего наставника, и Череповский Воскресенский — двумя иноками, Феодосием и Афанасием, пришедшими, вероятно, из Сергиевой лавры, монастырь этот существовал во дни можайского и вместе белоезерского князя Андрея Дмитриевича († 1432), от которого получил и грамоту [282].

Обширный Вологодский край, где прежде известны были только три монастыря: Кайсаровский близ Вологды, Гледенский Троицкий и Архангельский в Великом Устюге, в настоящий период обогатился монастырями. Во 2-й половине XIII в. основан монастырь Спасо-Каменный на Каменном острову Кубенского озера. Белозерский князь Глеб Василькович, путешествуя от Белоозера к Устюгу на судах, подвергся на Кубенском озере страшной буре и в минуты опасности дал обет построить церковь и монастырь на том месте, где пристанет к берегу. Судно прибило бурею к Каменному острову. Князь нашел на острове двадцать три инока, которые по бедности не имели у себя церкви, а собирались для молитвы в часовню. Немедленно он приказал построить церковь во имя Преображения Господня и деревянные кельи (около 1260 г.). С того времени монастырь Спасо-Каменный, находясь под покровительством белозерских князей, скоро пришел в цветущее состояние и сделался многолюдным и благоустроенным, особенно во дни игумена своего Дионисия Грека, который дал этой обители устав святой горы Афонской, где сам принял пострижение, и в 1418 г. взят был на кафедру Ростовской епархии [283].

В XIV столетии основаны еще монастыри: Авнежский Троицкий — в 60 верстах от Вологды к востоку преподобным Стефаном Махрицким и учениками его Григорием и Кассианом (около 1370 г.) при содействии окрестных жителей; Спасо-Прилуцкий — в пяти верстах от Вологды в 1371 г. преподобным Димитрием Прилуцким, который первый ввел в Вологодском крае общежитие [284]; Воскресенский на реке Обноре — учеником преподобного Сергия Радонежского Сильвестром Обнорским († 1379), и Святолуцкий Николаевский на берегу Кубенского озера, восстановленный преподобным Дионисием Глушицким, постриженником Спасо-Каменного монастыря [285]. Здесь же должно упомянуть о трех пустынях, устроенных святым Стефаном Пермским в нынешних пределах вологодских к концу того же столетия: Ульяновской Спасской — в 165 верстах от Устьсысольска, Стефановской — в 60 верстах от того же города и Устьвымской архангельской — в 80 верстах от Яренска на устье реки Выми [286].

В 1-й половине XV в. основано восемь монастырей: Покровский Глушицкий на реке Глушице, в 45 верстах от Вологды преподобным Дионисием Глушицким в 1403 г.; Сосновский Предтечев — в четырех верстах от Покровского тем же преподобным Дионисием в 1420 г.; Леонтиевский женский — в двух верстах от Покровского тем же Дионисием; Нуромский Спасский — в 60 верстах от Вологды преподобным Сергием Нуромским (около 1408 г.), который пришел в Россию с святой горы Афонской и несколько времени был учеником преподобного Сергия Радонежского; Павло-Обнорский — в 56 верстах от Вологды (1414), преподобным Павлом Обнорским, тоже бывшим учеником преподобного Сергия Радонежского; Александров Успенский на реке Куште, в 40 верстах от Вологды преподобным Александром Куштским, постриженником Спасо-Каменного монастыря († 1439); Спасо-Евфимиев — в 120 верстах от Вологды преподобным Евфимием, сотоварищем Александра Куштского, и Лопотов Богородицкий — в 40 верстах от Вологды преподобным Григорием Пелшемским (в 1426 г.), который родом был из фамилии галичских бояр Лопотовых [287].

IV

Таким образом, мы насчитали более 180 монастырей, вновь возникших или восстановленных в два столетия монгольского владычества над Россиею кроме тех, которые продолжали существовать от прежнего времени. Но, как велико было число братий в каждом из этих монастырей — неизвестно. Знаем только, что в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре еще при самом преподобном Евфимии находилось 300 иноков, в чухломском Авраамиевом, также при жизни самого Авраамия, —  сто человек, а из женских монастырей в московском Алексеевском подвизалось 90 черноризиц при знаменитой игуменье Иулиании († 1393) и в нижегородском Зачатиевском — 110 сестер во дни основательницы обители княгини Феодоры († 1377) [288]. Кроме того, о некоторых мужеских монастырях, как-то: Троицком Сергиевом, Андрониковом, Симоновом, Голутвинском, Высотском, Кирилло-Белоезерском, Ферапонтовом, Спасо-Прилуцком, Валаамском, —  встречаются общие выражения, что монастыри эти были велики или что в них находилось множество братства, вследствие чего некоторые из них, например Троицко-Сергиев, Кирилло-Белоезерский, Глушицкий и Снетогорский псковский назывались иногда лаврами. А были монастыри, или монастырьки, малые, в которых обитало по шести, по пяти черноризцев, даже по три и по два [289]. После этого утверждать, будто во дни монгольского ига монашество необыкновенно усилилось в России, будто целые толпы поселян и горожан поступали в обители, увлекаясь выгодами монастырской жизни, есть дело совершенного произвола. Даже по числу монастырей если монгольский период действительно превосходит два предшествовавшие столетия Русской Церкви, зато далеко уступает последующим: так, в течение одного XVI столетия (по указателю к “Истории российской иерархии”) возникло у нас 100 монастырей, а в течение XVII вновь устроено 220.

Монастыри различались между собою по своей зависимости от высших властей, по значению своих настоятелей, по взаимному отношению друг к другу, по внутреннему устройству.

Все русские монастыри по законам церковным находились в зависимости от своих епархиальных архиереев. Но один монастырь, именно московский Симонов, еще при первом своем настоятеле Феодоре, взят был в непосредственное ведение Константинопольского патриарха и назывался патриаршею ставропигиею. Еще некоторые монастыри, преимущественно из основанных князьями, состояли в непосредственной зависимости от князей, каковы: Ольгов рязанский, Предтеченский полоцкий, Онуфриевский мстиславский и другие. Князья-покровители не только заботились о содержании и защите своих обителей, но и о внутреннем их благоустройстве, сами участвовали в избрании и переменах монастырских властей, сами судили их, а иногда и прочих иноков по делам монастырским. Местные епископы не имели никаких прав на эти монастыри и могли судить их настоятелей только по делам собственно духовным, и то вместе с князьями [290]. Были также монастыри, принадлежавшие непосредственно митрополитам, исключительно от них зависевшие и считавшиеся их извечными: это Константиновский и Борисоглебский владимирские, Благовещенский нижегородский и Чудов московский [291].

Монастыри управлялись одни игуменами, другие архимандритами. Число последних, прежде очень ограниченное, теперь значительно возросло. Это имя носили настоятели монастырей: в Москве — Спасского, Симонова, Чудова, Петровского, во Владимире — Рождественского, в Суздале — Спасо-Евфимиева, в Ростове — Авраамиева, в Ярославле — Спасо-Преображенского, в Нижнем Новгороде — Печерского и Благовещенского, в Твери — Отроча, в Переяславле — Горицкого, в Новгородке Литовском — Лаврашевского, в Мстиславле — Онуфриевского и других. В Новгороде, несмотря на умножение монастырей, оставался один архимандрит юрьевский, и только однажды упоминаются два архимандрита. В Пскове постоянно упоминаются только игумены, а с начала XV в. иногда и архимандриты. Настоятели Киево-Печерской лавры именовались то игуменами, то архимандритами [292]. Некоторые архимандриты, например преподобный Евфимий Суздальский, в качестве особого преимущества получали право священнодействовать в митре и с рипидами [293].

В числе монастырей большая часть были самостоятельные, не зависевшие от других монастырей, и были несамостоятельные, приписные к другим. Так, к Троицкой Сергиевой лавре были приписаны монастыри: Юрьевский Успенский на Войновой горе, Георгиевский в Раменце и Никольский на Шексне; к тверскому Отрочу — тверские же монастыри: Воскресенский за Волгою, Богородицкий на бору, Спасский во Зезях, Воскресенский и Богородицкий на Шоше, Воскресенский в Бардинском на Шеше и Богородицкий на Гостомле; к нижегородскому Спасо-Евфимиеву — Гороховский монастырь святого Василия на Клязьме. Приписные монастыри находились в полном распоряжении своих главных монастырей: оттуда получали настоятелей, туда давали отчет во всем [294]. Между женскими монастырями не встречаем подобного подчинения одних другим, но были, кажется, женские монастыри, как бы приписные к мужским, составлявшие вместе с ними две половины одних и тех же монастырей под управлением одних настоятелей. К таким монастырям не без основания можно относить Хотьков, в котором приняли пострижение и погребены отец и мать преподобного Сергия Радонежского; Лазаревский Городецкий, где в 1367 г. во время вечерни страшный гром побил чернецов и черниц; тверской Богородичный на Шеше и новгородский Воскресенский на Красной горке, которые названы в летописях общими монастырями, хотя это название можно принимать и в значении монастырей общежительных [295]. Самым же ясным доказательством существования у нас тогда общих (мужеско-женских) монастырей служат следующие слова митрополита Фотия новгородцам, направленные против этих монастырей: “Если в каком монастыре находятся чернецы, там бы черницы не были; но чернецы жили б себе в монастыре, а черницы себе в особом монастыре. Для того узнать, где исперва были чернецы, тут и ныне оставались бы чернецы, а где исперва были черницы, тут и ныне жили бы черницы. У чернецов пусть и попами будут чернецы, а в обители черниц избирать попов-бельцов с попадиами, вдовых же туда не посылать” [296].

По внутреннему устройству монастыри наши разделялись на общежительные и необщежительные. К последнему классу принадлежала большая часть монастырей, особенно мелких, в области Новгородской: в них иноки сходились вместе только на церковные службы и более не имели ничего общего. Каждый сам заботился о себе, и своей келье, и о пище, и об одежде; особо держал правило в своей келье и в ней же трапезовал [297]. Но самые замечательные как мужские, так и женские монастыри того времени были общежительные, например: Троице-Сергиев, Махрицкий, Андроников, Симонов, Высоцкий, Петровский, Снетогорский псковский, Савво-Сторожевский, Чудов, Кирилло-Белоезерский, Спасо-Евфимиев, Покровский Глушицкий, Спасо-Каменный, Спасо-Прилуцкий, Коневский, Павло-Обнорский, все четыре монастыря, основанные преподобным Авраамием Галичским, все три, основанные преподобным Макарием Унженским и др.; а из женских — Алексеевский московский и Зачатиевский нижегородский. Руководством при устройстве общежития монастырского служили у нас, кроме правил соборных, правила и наставления древних святых отцов — Василия Великого, Ефрема Сирина, Иоанна Лествичника, Феодора Студита и других, как можно заключать из уставной грамоты псковскому Снетогорскому монастырю Суздальского архиепископа Дионисия и из послания в тот же монастырь митрополита Фотия [298].

Был ли для какой-либо нашей обители составлен свой особый письменный устав, изложенный во всех подробностях, на основании этих древних правил — сведений не сохранилось. О преподобном Сергии Радонежском сказано только, что когда он вводил общежитие в своей обители, то, распределив должности и послушания между братиями, он “повеле твердо всем блюсти, по заповеди св. отец, и ничтоже особь стяжавати кому, ни своим что звати, но вся обща имети”. Для псковского Снетогорского монастыря Дионисий Суздальский в своей уставной грамоте дал следующие немногие правила: “Ни игумену, ни братии не иметь ничего своего, но все отдать Богу и Святой Богородице в монастырь. В келье не есть и не пить и у келаря не просить, а келарю и ключнику не давать ничего никому без игуменова слова. Есть и пить в трапезе всем вместе, а вне трапезы ничего не вкушать ни до обеда, ни после обеда и допьяна отнюдь не упиваться. Одеяние потребное брать у игумена и то обычное, а не из немецких сукон; шубы носить без пуху и обувь с онучами брать у игумена; лишних же одежд не держать. В церкви да поют по правилам и по уставу святых отец. Если игумен пошлет куда-либо мниха на службу, пусть идет без ослушания; без благословения же игумена никак не выходить никуда. Послушание и покорение иметь к игумену во всем: если кто начнет говорить вопреки игумену и воздвигать свары, таковой да будет заключен в темницу, пока не покается; а непокорливого мниха по первом, втором и третьем наказании изгонять вон из монастыря и не отдавать ему ничего, что было им внесено в монастырь”. Впоследствии митрополит Фотий отменил эту уставную грамоту Дионисия на том основании, что он не имел права давать устав в чужой области или епархии. Взамен того митрополит повелел братии Снетогорского монастыря держаться устава святого Василия Великого, Иоанна Лествичника и других богоносных отцов, сделав и с своей стороны некоторые наставления игумену и инокам. В житии преподобного Кирилла Белоезерского находим такие заметки о введенном им уставе: “Был устав блаженного Кирилла, чтобы в церкви никто не беседовал с другим и не выходил из церкви прежде конца, а все стояли по уставленному чину и внимали славословию. Равно все подходили к Евангелию и для поклонения святым иконам согласно с уставом, по старшинству, чтобы не произошло замешательства. А сам блаженный никогда в церкви не стоял, прислонясь к стене, и не садился безвременно, и были ноги его, как столпы. К трапезе шли все также по старшинству, и садились за трапезою каждый на своем месте, и молчали. Не было слышно никого, кроме одного чтеца. Для братии всегда были три снеди, кроме постных дней, когда бывает “аллилуиа”. Сам же блаженный вкушал только от двух снедей, и то не до сытости, и не пил ничего, кроме воды. Восстав от трапезы, все отходили в свои кельи с молитвою и благодареним Богу, не вдавались ни в какие разговоры и никто не заходил к другому брату, кроме великой потребы... Был и такой обычай: если кто приносил какому-либо брату письмо или поминок, то и письмо нераспечатанное и поминок относились к святому. Равно если кто желал и из монастыря послать куда послание, то не смел послать без повеления отчего. В монастыре и в келье не позволялось никому ничего иметь своего и звать своим, а иметь все общее.

Сребро или злато даже не именовалось между братиею, а находилось только в монастырской казне. Оттуда братия имели все потребное. Если кто чувствовал жажду, то шел в трапезу и там с благословением утолял жажду. А в келье не обреталось ничего, ни хлеба, ни воды, разве только чтобы умыть руки. Если кто к кому приходил, то ничего не мог видеть в келье, кроме икон и книг: так все были свободны от всего. Одно только имели попечение, чтобы превосходить друг друга смирением и любовию и прежде других являться в церковь. Также и на работы монастырские, когда случались, выходили со страхом Божиим; не было между ними ни празднословия, ни бесед мирских, а каждый хранил молчание и любомудрие. Если же кто хотел говорить, то говорил только от Писания на пользу братии и особенно не ведущих Писания” [299]. В Симоновом монастыре, как говорит святой Иосиф Волоколамский, был “обычай такой: в кельях не ели и не пили; из монастыря не выходили без благословения настоятельского; отроки не жили ни в монастыре, ни на дворах монастырских, и все творилось у братии по свидетельству Божественных писаний и общежительных преданий”. Равным образом в тверском Саввином монастыре “было предание, чтобы не есть и не пить нигде, кроме трапезы; из монастыря не выходить, иначе как только с благословения; отрокам не жить ни в кельях, ни на дворах монастырских и женскому полу в монастырь не входить, и все совершалось по свидетельству общежительных преданий” [300].

В некоторых рукописях наших XIV в. сохранился “Завет юным мнихам”, содержащий в себе краткие наставления о блюденииума от дурных помыслов, о молитве, пении, чтении книг, рукоделии, целомудрии и проч. Этот Завет, определяющий преимущественно келейное житие, мог служить келейным уставом, или руководством, для новоначальных иноков как в общежительных, так и необщежительных монастырях. “Дело мниха, —  говорится в этом Завете, —  блюденье ума от худых мыслей, молитва и пенье, которое есть дело ангельское, пища души, просвещение ума... А молитву творить надобно с умом и от сердца и понимать силу слов... Взирай на будущее, утверждайся чтением книг, трудись в послушании и рукоделии. Принимая пищу для тела, корми и душу Божественными словами. Ум всегда имей горе. Не навыкай ходить из кельи своей в другую, разве только для духовной потребности, на молитву или какую службу. Все делай с благословением старца. Себе не живи по плотскому своему хотению, но живи Богу, заботясь о жизни вечной. Да будет для тебя гробом твоя келья... Славь Бога с ангелами. Когда увидишь игумена, поклонись ему до земли и проси у него благословения. Сретая брата, всегда поклонись ему и проси благословения и говори молитву: “Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас, аминь”. Придет ли брат со стороны, из иного монастыря или еще откуда, при встрече с ним говори эту самую молитву. А вшедши с ним в келью, прежде всего повтори ту же молитву, потом духовно утешься с братом и угости его... Одежда тебе — простая свита из самодельного сукна, а пояс простой кожаный, которым опоясывайся не выше чресл. Походка твоя пусть будет ни сурова, ни ленива, а руки имей во время хождения согбенными при персях. С мирскими не говори, особенно с юными, не садись и не стой с ними. Где случатся игры, кощунства, смехи, беги оттуда. Своими руками не прижимайся к брату, и не обнимайся с ним, и к себе не позволяй никому прикасаться, и не допускай никого смотреть на лицо твое, но уклонись и удались. И сам всячески берегись смотреть на лицо человека молодого и голоусого... Каждый берегись нечистой любви; беги всякого яда смертного, да не войдет в нас смерть дверцами, т.е. пятью чувствами — зрением, обонянием, слухом, осязанием, вкушением; но загради эти дверцы нашего телесного храма страхом Божиим. Весь бди оком, а сну предавайся, только когда почувствуешь великую нужду. Пред отходом ко сну много молись, почитай книги, займись рукоделием... Когда ляжешь спать, будь препоясан в свите, имей клобучок на голове, а руки сложи на персях и отнюдь не простирай их под свиту во избежание страсти пагубной... Берегись злой пагубы — ручного блуда... блюдись даже мысли скверной... А всегда, и вставая, и ложась, и за трапезою, и ходя, и сидя, произноси молитву: “Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе, Боже наш, помилуй нас, аминь”. Если монах молится только во времена молитвенные, то он отнюдь не молится, а надобно молиться на всякий час. Хотя и кратка эта молитва, но она приносит великую пользу молящемуся с верою...“ [301] Кроме того, в сборниках XIV-XV вв. встречаются многие поучения и послания об иноческой жизни с признаками русского или вообще славянского происхождения, которые переписывались, без сомнения, не для другой цели, как для духовного назидания и руководства черноризцам [302]. Известны также послания и грамоты некоторых наших святителей, особенно митрополита Фотия, где излагались наставления, убеждения, советы относительно подвигов монашества, хотя большею частию общие. Вот что, например, писал Фотий Павлу Обнорскому и собранной им братии: “Когда был ты у меня, помнишь, сам ты много говорил, каковым надобно быть духовному настоятелю. Ему должно быть образцом для всех: в день великого суда он будет давать ответ за души, вверенные ему. О том же пишу и я: будь внимателен к тому, кого и откуда принимаешь к себе. Приходят они в безветренное пристанище, в святую обитель, принимают на себя со смирением ангельский образ, обещают переносить до последнего издыхания всякую нужду и скорбь; такое исповедание записывается ангелами, хранится в руке Творца нашего Владыки Христа, Коему даем мы обещания, и предъявлено будет пред лицом нашим в день великого суда. Пишу любви вашей, собравшиеся там о Христе, помните, что подчинив временное вечному, придя в безветренное пристанище, приняв на себя великое иго, вы решились работать Небесному Царю. Мы дали обещание не ангелу и не царю или князю земному, а обещались Царю царствующих. С сим исповеданием нашим Господь явится в день суда и воздаст каждому, чего кто стоит. Молю вас крепко внимать сему исповеданию и ограждать себя словом Христовым: Никто же, руки возложа на рало и зря вспять, управлен есть в Царствии Небеснем. Молю вас, потщитесь совершать подвиг свой по званию своему; старайтесь сохранить ризу спасения и шлем нелицеприятия чистыми и вас самих представить непорочными Владыке Своему. Будьте неколебимыми воинами Христовыми, мужественно и смело боритесь с крепкими борцами духовными. Супостат наш дьявол не хочет спасения нашего, раскидывает сети и козни против нас, ловит в свою волю и не терпит того, чтобы возвышались мы над тлением” [303].

Какова была самая жизнь наших иноков — ответом на это служат прежде всего сказания о подвижниках, которые большею частию были основателями и первыми настоятелями тогдашних наших монастырей, а затем и уцелевшие свидетельства, по крайней мере, о некоторых из этих монастырей. Мы видим тогда во всех странах России достойных представителей монашества. В Галиции действовали преподобный Григорий Полонинский, человек, по выражению летописца, такой святой, какого ни прежде не было, ни после не будет [304], и святой Петр, игумен ратский, впоследствии митрополит Московский. Из Киево-Печерского монастыря вышли святой Арсений Тверской и святой Стефан Махрицкий. В пределах московских положил начало новой эпохе в истории русского монашества великий Сергий Радонежский, сам непосредственно и чрез своих многочисленных учеников, каковы были: Андроник, Феодор Симоновский, Афанасий Серпуховской, Савва Звенигородский, Авраамий Галичский, Мефодий Песношский, Иаков Железноборский и другие. Из Нижнего Новгорода воссиял своими добродетелями святой Дионисий Печерский со своими учениками Евфимием Суздальским и Макарием Унженским. В монастырях новгородских подвизались преподобный Ксенофонт, ученик преподобного Варлаама Хутынского, Савва Вишерский, Лазарь Муромский, Арсений Коневский, Савватий Соловецкий. В Белозерском и Вологодском крае были насадителями иночества: преподобный Кирилл Белоезерский и Ферапонт, Димитрий Прилуцкий, Дионисий Глушицкий, Сергей Нуромский, Павел Обнорский, Александр Куштский, Евфимий Куштский, Григорий Пельшемский. Под руководством таких наставников очень естественно, если многие из наших монастырей процвели благочестием и строгостию нравов. Более других в этом отношении славились, кроме Троицкого Сергиева, Симонов, Кирилло-Белоезерский, Андроников и Чудов. О трех последних святой Иосиф Волоколамский, на основании самых свежих и достоверных известий, оставил следующие заметки: “Как сам блаженный Кирилл постоянно имел попечение о монастырском благочинии иноческом, таковы же были и его ученики после него. Уподобляясь ему и имея предания его в своих сердцах, они никак не попускали людям бесчинным и прозорливым, которые не хранили и оставляли в пренебрежении предания святого Кирилла. Об этом всегда они заботились не только по отношению к подобным себе инокам, но и по отношению к настоятелям, когда видели что-либо, совершавшееся не по обычаю отеческих преданий, стропотно и развращенно... Святой Андроник сиял великими добродетелями, а с ним и ученики его Савва, и Александр, и чудные и славные иконописцы Даниил и ученик его Андрей (Рублев), и многие другие таковые же. Все они имели такую добродетель и такое попечение о постничестве и об иноческом житии, что сподобились Божественной благодати, и до того преуспевали в Божественной любви, что никогда не занимались земным, но всегда возносили ум и мысль к невещественному и Божественному свету... Также и в Чудовом монастыре блаженный митрополит Алексий насадил старцев честных: одних он испросил у святого Сергия, а других — из других монастырей, находившихся под его рукою. Они так были честны и боголепны и так жили иночески и духовно, что все люди приходили к ним, старые и юные, и получали от них пользу” [305].

Впрочем, была и другая, мрачная, сторона монашеской жизни. В некоторых даже из лучших монастырей случались по временам беспорядки и пренебрежение к монастырским уставам. Например, в Симоновом после двух первых настоятелей, Феодора и Кирилла, были архимандриты, которые нарушали обычаи и предания этих святых подвижников и не заботились о благочинии, несмотря на все ревностные обличения со стороны благочестивых старцев, живших еще в обители. Равно и Кирилло-Белоезерским монастырем по смерти самого Кирилла и учеников его Иннокентия и Христофора († 1433) управляли настоятели, которые пренебрегали установлениями святого Кирилла и открыто нарушали их, а старцев, дерзавших восставать против этого, часто подвергали тяжким побоям. В других монастырях необходимы были строгие меры, чтобы держать иноков в надлежащем порядке. В тверском Саввином монастыре блаженный Савва, принявший сан священства в одно время с игуменством и настоятельствовавший более 50 лет, становился обыкновенно в дверях церкви с жезлом в руках, и если кто из братии не приходил к началу службы, или выходил прежде отпуска, или разговаривал во время пения, или переходил с одного места на другое, то он возбранял и запрещал, а говорящих вопреки и бесчинствующих иногда бил жезлом, а иногда посылал в затвор [306]. Из посланий митрополита Фотия в Киево-Печерский монастырь видно, что там иногда некоторые иноки предавались бесчинному пьянству на поругание всего священства и иночества. В псковском Снетогорском монастыре бывали черноризцы, которые небрегли о своих монашеских обетах, жили не по-чернечески, не повиновались игумену, не приступали даже к таинству покаяния и приобщения Святому Телу и Крови Христовой и, удаляясь из монастыря, возбуждали мирских людей судить игумена и старцев [307]. Само собою разумеется, что это были не единственные монастыри, в которых случались подобные нестроения и беспорядки. Весьма важным недостатком тогдашнего нашего монашества было и то, что многие иноки имели обычай самовольно, без благословения начальства переходить из обители в обитель и навыкали своеволию и бродяжничеству, так что митрополит Киприан для искоренения этого обычая подвергал таких иноков запрещению и не дозволял удостоивать их священства и даже святого причастия [308].

Вместе с любовию к монастырской жизни во многих избранных сильна была любовь к отшельничеству. Известнейшие из наших подвижников — святой Сергий Радонежский, Стефан Махрицкий, Кирилл Белоезерский, Дионисий Суздальский, Сергий Обнорский, Иаков Железноборский, Александр и Евфимий Куштские — прежде нежели основали собственные монастыри и сделались в них начальниками, были строгими отшельниками и трудились уединенно, кто в лесу, кто в пустыне, кто в пещере или убогой хижине, и некоторые очень долгое время. Другие, и основав свои монастыри, не оставались в них сами с братиею, а продолжали прежний отшельнический образ жизни, иногда вблизи этих монастырей, а иногда и в отдаленности, до самой своей кончины, таковы были: Авраамий Галичский, Павел Обнорский, Савва Вишерский, Дионисий Глушицкий, Макарий Унженский. Святой Иосиф Волоколамский рассказывает об одном старце Варсонофии, который после пяти лет игуменства своего в тверском Саввином монастыре, отошел в пустыню и провел там сорок лет в безмолвии, богомыслии, молитве и чтении книг. Многие отовсюду приходили к нему, иноки и миряне, одни для нравственного назидания, а другие, чтобы услышать от мудрого старца разрешение и объяснение невразумительных слов Божественного Писания. Сам митрополит Фотий иногда отправлял к нему послов с этою последнею целию [309].

Из особенных путей подвижнической жизни некоторые избирали юродство Христа ради и столпничество. Первым путем шествовали: Прокопий Устюжский († 1285), Николай Кочанов и Феодор Новгородские († 1392), Максим Московский († 1434) и Михаил Клопский († 1452). На столпе подвизался святой Савва Вишерский. Одним из особенных подвигов монашеской жизни, преимущественно для умерщвления плоти, считалось ношение вериг. И вериги некоторых высоких подвижников того времени, например Кирилла Белоезерского, Димитрия Прилуцкого, Евфимия Суздальского, Савватия Тверского и Новгородских святителей Моисея и Евфимия, сохранились доселе [310].

ГЛАВА IV

БОГОСЛУЖЕНИЕ

I

Монгольское иго над Россиею сопровождалось вредными последствиями и для богослужения Русской Церкви. Самое главное и осязательное из этих последствий состояло в том, что монголы не только во время своего первого нашествия на Россию, охватившего почти все ее области, но и во время последующих, так часто повторявшихся, нашествий и набегов в русские пределы грабили, жгли и разоряли вместе с селами и городами храмы Божии повсюду, где они ни встречались, и таким образом в длинный период своего у нас владычества истребили их бесчисленное множество [311]. Но в мирное время монголы не препятствовали русским исправлять, сооружать вновь и украшать церкви, и русские, особенно князья и святители, с усердием занимались этим святым делом.

Даниил Романович галицкий, свидетель страшного опустошения, произведенного Батыем в Южной России, старался по возможности уврачевать раны отечества. Он “создал многие города, и церкви поставил, и украсил их разноличными красотами”. Как о лучших и богатейших летопись говорит, в частности, о трех церквах, которые соорудил он в любимом своем городе Холме: о церкви святого Иоанна Златоуста, о церкви святых бессребреников Косьмы и Дамиана и о церкви Пресвятой Богородицы, где впоследствии князь-храмоздатель был и погребен. Примеру знаменитого своего дяди подражал Владимир Василькович, князь галицкий. Он также, устрояя города в своей стране, “создал многие церкви”, и в числе их каменные и весьма богатые: в Каменце — церковь Благовещения Пресвятой Богородицы, в Любомли — церковь святого Георгия великомученика и в Бересте — церковь святого Петра [312].

Немало явилось тогда церквей и в других городах и областях России. В Москве святитель Петр заложил (1324) близ своего двора первую в этом городе каменную церковь, собор Успенский, оконченный уже после его кончины. Иоанн Данилович Калита соорудил каменную церковь святого Иоанна Лествичника (1328) и собор Архангельский (1332), сделавшийся усыпальницею московских князей. Супруга Димитрия Иоанновича Донского воздвигла (1393) на своем дворе каменную церковь Рождества Пресвятой Богородицы, а сын Донского Василий Димитриевич создал собор Благовещенский [313]. В области Угличской один князь Роман Владимирович угличский († 1285) построил в разных местах до 15 храмов [314]. В Твери князь Михаил Ярославич вместе с матерью своею соорудил (1285-1289) каменный собор Преображения Господня на месте прежде бывшей деревянной церкви Косьмы и Дамиана [315]. В Нижнем Новгороде великий князь Константин Васильевич воздвиг (1352) каменный собор Спасо-Преображенский, а князь Андрей Константинович — каменный собор Михаило-Архангельский (1358). В Серпухове князь Владимир Андреевич создал (1378) собор Троицкий. В Ростове епископ Григорий собственным иждивением обновил и почти вновь соорудил (1411) собор Успенский, обрушившийся после страшного пожара [316]. В Пскове вновь сооружен (1365) собор Троицкий на старой основе, после того как он весь был разобран вследствие падения его верха. Не говорим о многих других церквах в этом городе, которые, особенно с половины XIV в., сооружались или обновлялись весьма часто, даже по две и по три в один и тот же год. Так в 1373 г. построены здесь две церкви, в 1383 — три, в 1384 — две, в 1394 — две, в 1398 — две, в 1421 — три [317]. Вообще, о количестве церквей в разных городах наших того времени можем заключать из следующих данных. В Москве в 1336 г. сгорело 18 церквей; в 1342 г., когда погорел весь город, 28 церквей; в 1354 г., когда погорел один Кремль, 13 церквей; в 1415 г. — 15 церквей [318]. В Нижнем Новгороде татары сожгли в 1377 г. 32 церкви. В Ростове во время пожара 1408 г. сгорело 14 церквей. Когда в 1413 г. погорели Тверь и Кострома, то в первом городе сгорело 20 церквей, а в последнем 30 [319].

Но ни один город в России не мог равняться по количеству церквей с Великим Новгородом. Там бывали пожары весьма часто, большею частию касавшиеся только некоторых частей города, и истребляли церкви целыми десятками. Например, в 1297 г. сгорело 24 церкви, и именно 12 — на Торговой стороне и на одном только Неревском конце Софийской стороны — 10. В 1340 г., когда пожар охватил обе стороны города, сгорело 50 церквей. В 1379 г. на восьми сгоревших улицах Софийской стороны (а всех их было на этой стороне двадцать девять) сгорело 12 церквей. В 1385 г., когда сгорела вся Торговая сторона, на ней сгорело 26 каменных церквей и 6 деревянных. В 1399 г., когда на той же Торговой стороне погорели концы Плотницкий до Федорова ручья и весь Словенский, обгорело 27 церквей каменных и 1 деревянная. В 1405 г. на Софийской стороне в одном Людином конце и Прусской улице сгорело 5 деревянных церквей и обгорело 12 каменных. В 1407 г. на той же стороне в Неревском конце и Легощей улице сгорело 6 деревянных церквей и обгорело 12 каменных. В 1419 г. в Словенском и Плотницком концах Торговой стороны обгорело 24 каменных церкви [320]. Но если часто упоминают местные летописи о церквах сгоревших или обгоревших в Новгороде, то еще чаще они говорят о церквах обновленных или вновь сооруженных разными лицами.

Из числа Новгородских владык: Климент воздвиг Воскресенскую церковь на кремлевских воротах (1296); Давид — церковь святого Владимира, князя киевского, на других кремлевских воротах (1311); Василий — Входоиерусалимскую в кремле как придел Софийского собора (1336) и Благовещенскую на Городище, или Рюриковом городе, в двух верстах от Новгорода (1342); Моисей — церковь святого Прокопия на княжем дворе (1359) и Благовещенскую на Михайловой улице, на Торговой стороне (1362) [321]; Алексий — Христо-Рождественскую в архиерейском доме на сенях (1362); Иоанн II перестроил Воскресенскую церковь на кремлевских воротах (1398); Симеон создал церковь святого Петра, митрополита Киевского, или Московского, на воротах архиерейского дома (1416) и святого Афанасия Александрийского в кремле за Софийским собором (1416); Евфимий I — Спасскую церковь в кремле за Софийским собором (1424-1427) [322]. Наконец святой Евфимий II соорудил шесть церквей: святителя Иоанна Златоуста на воротах архиерейского дома (1436), святого Петра Московского на других воротах того же дома, взамен прежней разрушенной (1437), святой Анастасии за Софийским собором (1340), святых Бориса и Глеба на старой основе в кремле (1441), святого Николая Чудотворца на своем дворе (1442) и святого Евфимия домовую (1447) [323].

Из новгородских посадников построили каменные церкви следующие: Иоаким Столбович вместе с женою — церковь 318 Никейских отцов на княжем дворе (1310); Юрий Онисифорович — святых Косьмы и Дамиана на Холопьей улице (1350-1375) и святого Иоанна Златоустого в кремле или околотке (1350); Лазута или Лазарь — святого Иоанна Предтечи у Немецкого двора (1359) и святых Петра и Павла на Торговой стороне, на холму (1367) [324], Семен Андреевич — святого Феодора Стратилата на Феодоровой улице (1360); Григорий Якунович — Покрова Пресвятой Богородицы на воротах в кремле (1389); Богдан Обакумович — святого Симеона на Чудинцевой улице (1392); Григорий Кириллович — святого Иоанна Златоустого на старой основе в кремле (1434) [325].

Строили в Новгороде церкви и другие лица. Так, некто Феодор Хотович поставил церковь святого Саввы Освященного на Саввинской улице (1271); Семен Климович — церковь Пресвятой Богородицы на городских воротах (1305); Андрей Борисов и Павел Петрилович — Пятницкую на Торговище (1345); Анания Куритский — Косьмодамианскую на Косьмодамианской улице (1345) [326]. Случалось, что в иной год строилось в Новгороде по нескольку церквей разом. Например, в 1300 г. — пять церквей: одна каменная и четыре деревянных, в 1305 — четыре деревянных, в 1402 — три каменных, в 1417 — шесть каменных, в 1418 — четыре каменных [327].

Одним из побуждений к сооружению церквей служили чувства благодарности Богу за избавление от бедствий или за дарованные победы над врагами. Иоанн Данилович Калига основал Архангельский собор в Москве по случаю избавления России от голода, названного в летописях рослою рожью. Димитрий Иоаннович Донской построил церковь во имя всех святых в посаде на Кулижках в память Куликовской битвы. В Новгороде владыка Климент поставил (1296) каменную Воскресенскую церковь на кремлевских воротах по случаю победы новгородцев над шведами и разграбления города Корелы, а владыка Иоанн II, вместе с воеводами новгородскими и всем войском, поставил (1412) каменную церковь архангела Гавриила на Хревковой улице, на Софийской стороне, по случаю другой победы новгородцев над шведами и опустошения города Выборга [328]. Иногда строились церкви по обету всего народа для умилостивления Бога, в отвращение каких-либо общественных бедствий, и строились обыкновенно в один день, отчего и назывались обетными и обыденными. Такую церковь построили новгородцы в 1390 г., когда между ними свирепствовало моровое поветрие, за Софийским собором во имя святого Афанасия: в один день привезено было дерево из леса, срублена церковь, поставлена, освящена самим владыкою Иоанном и в ней совершена литургия. Такую же обыденную церковь и во имя святого Афанасия поставили у себя псковитяне в 1407 г. по случаю великого мора. В 1417 г., когда страшная язва опустошала многие северные наши города, построены были две обыденные церкви: одна в Новгороде во имя святой Анастасии, а другая — новоторжцами в их городе во имя святого Афанасия. В 1420 г. в Пскове по случаю мора построена обыденная церковь Всемилостивого Спаса, а в 1442 г. по случаю нового мора построена там же еще обыденная церковь Похвалы Пресвятой Богородицы [329].

Все строившиеся у нас церкви до XV в. были холодные. Новгородский архиепископ Евфимий первый, сколько известно, построил в 1439 г. каменную церковь Иоанна Богослова с теплою трапезою в Вяжицком монастыре, а в 1445 г. построил каменную теплую церковь преподобного Евфимия Великого у себя на сенях. Впервые также упоминаются у нас в настоящий период церкви переносные, или походные. Сарский епископ Феогност, которого епархия простиралась и между монголами, народом кочующим, спрашивал в 1301 г. отцов Цареградского Собора: “Подобает ли, освятив трапезу (т. е. престол), переносить ее с места на место и на ней литургисать?” И Собор отвечал: “Подобает, ибо это по нужде; переходящие или кочующие люди не имеют для себя постоянного местопребывания. Только надобно охранять ее со всем благоговением и страхом, поставлять ее в чистом месте и служить на ней”. В тех городах, где было много церквей, некоторые — главнейшие — назывались соборными. По крайней мере, известно, что в Новгороде в 1417 г. было уже семь соборов, а в Пскове с 1417 г. упоминаются три собора [330].

В архитектуре церквей не произошло никакой перемены. Церкви по-прежнему строились небольшие и примрачные, освещавшиеся чрез узкие слюдовые окна с железными решетками. Только церковь Пресвятой Богородицы, созданную князем Даниилом галицким в Холме, летопись называет “превеликою” и, как бы за редкость, рассказывает, что другая холмская церковь во имя святого Златоуста имела три окна, “украшенные стеклами римскими” [331]. В настоящий период уже не встречаем таких богатых церквей, какие существовали прежде, особенно в Киеве и княжестве Владимирском. Но и теперь некоторые храмы отличались ценностию своих украшений и утвари. В новгородском Софийском соборе крыша была свинцовая, главные двери (с 1336 г.) медные, позлащенные, и большая глава, или маковица (с 1408 г.), также позлащенная. В тверском Спасском соборе пол был мраморный и одна дверь, обращенная к дому епископа, медная. Собор псковский Троицкий покрыт был свинцом, а ростовский Успенский — оловом, и имел пол из красного мрамора [332]. В холмской церкви святого Златоуста четыре свода стояли на четырех головах человеческих, изваянных каким-то художником; при входе в алтарь помещены были два столпа из цельного камня, на которых опирался верх алтаря, украшенный золотыми звездами по лазурю; пол был слит из меди и чистого олова, так что блестел подобно зеркалу; двое дверей были обложены камнем белым — галицким и зеленым — холмским, с разными золотыми узорами и прилепами, устроенными каким-то “хитрецом Авдеем”; иконы были украшены драгоценными камнями и золотым бисером. Особенно же известен своими богатыми приношениями в церкви Владимир Василькович, князь галицкий. В городе Каменце он украсил Благовещенскую церковь золотыми иконами и серебряными сосудами и пожертвовал в нее окованное серебром Евангелие. Во Владимире Волынском для Дмитриевской церкви устроил серебряные сосуды и серебряную ризу с драгоценными камнями на икону Пресвятой Богородицы, а в церкви епископской, или соборной, оковал серебром большой образ Спасителя и дал ей Евангелие, обложенное серебром, сосуды из жженого золота с драгоценными камнями и образ Спасителя в золотой ризе с драгоценными камнями. В епископскую, или соборную, церковь перемышльскую пожертвовал Евангелие, окованное серебром с жемчугом; в черниговскую — Евангелие, писанное золотом и также окованное серебром с жемчугом; в луцкую — большой серебряный и позлащенный крест с Честным Древом. В Георгиевскую церковь города Любомли слил медные двери и пожертвовал серебряные сосуды и иконы, окованное золотом с драгоценными камнями Евангелие, серебряное кадило и под. В берестскую церковь святого Петра — Евангелие, окованное серебром, серебряные сосуды и серебряное кадило [333].

Главное украшение и нераздельно святыню церквей, как и всегда, составляли святые иконы, которые помещались преимущественно в иконостасах. Но многие каменные храмы в городах и монастырях, особенно в Москве и Новгороде, были расписываемы разными священными изображениями и по стенам, именно — украшались стенною иконописью по сырому грунту. С этой целию у нас существовали даже целые дружины, или товарищества, иконописцев, греческих и русских, имевшие своих старейшин и начальников и находившиеся иногда под особым покровительством или на содержании властей духовных и светских. Так, в Новгороде Входоиерусалимскую церковь расписывал (1338) грек Исаия “с други”. В Москве Успенский собор расписывали (1344) греки, иконописцы митрополита Феогноста, а собор Архангельский — русские мастера, иконописцы великого князя Симеона Иоанновича Гордого, они составляли “дружину”, а начальниками и старейшинами у них были Захарий, Дионисий, Иосиф и Николай. В следующем году расписана в Москве церковь Спасена Бору: тут мастерами были “русские родом, а греческие ученики” — Гойтан, Семен и Иван с своими учениками и дружиною [334]. В 1378 г. Спасскую церковь в Новгороде на Ильине улице расписывал мастер-грек Феофан. Этот самый Феофан вскоре затем переехал в Москву и здесь расписывал три церкви: Рождества Пресвятой Богородицы (1395) вместе с Симеоном Черным и учениками. Архангельский собор (1399) с учениками своими и Благовещенский собор (1405) вместе с старцем Прохором из Городца да чернецом Андреем Рублевым [335]. В 1408 г. по повелению великого князя Василия Димитриевича расписали великую Владимирскую соборную церковь мастера Даниил иконник да Андрей Рублев. Они же расписали потом Троицкий собор в Сергиевой лавре, построенный (1422) над гробом преподобного Сергия, Радонежского чудотворца [336]. Лучшими из всех этих, исчисленных нами, иконописцев были Феофан Грек, Даниил иконник и Андрей Рублев. Первый, по свидетельству лично знавшего его современника, был преславный мудрец, весьма искусный философ и “книги изограф нарочитый и живописец изящный во иконописцех”. Он более сорока каменных церквей расписал своею рукою — в Константинополе, Халкидоне, Галате и Кафе, а потом в Великом и Нижнем Новгородах и три в Москве. Когда писал он, то никогда и нигде не видели его взирающим на образцы, как делали тогда некоторые наши иконописцы, которые вследствие своих недоумений принуждены были беспрестанно обращаться то к тем, то к другим образцам. Казалось, что не он писал, а другой, потому что, изображая что-либо руками, он ногами стоял неспокойно, а языком беседовал с приходящими. С самого незначительного рисунка, набросанного им случайно и наскоро, наперерыв спешили снимать для себя копии московские иконописцы [337]. Иконника Даниила и Андрея Рублева называет “чудными и пресловущими иконописцами” преподобный Иосиф Волоцкий († 1516), свидетельствуя, что последний был учеником первого, что оба они были иноки московской Андрониковой обители и отличались духовною, подвижническою жизнию. Другой, безымянный, писатель XVI в. говорит об них, что они превосходили всех прочих иконописцев и что чудные изображения, какими украсили они Троицкую церковь в Сергиевой лавре, еще в его время удивляли всех. Отцы Стоглавого Собора в половине того же века указывали на произведения Рублева как на образцы для русских иконописцев [338]. И если те немногие иконы и фрески, которые доныне приписываются некоторыми Рублеву, действительно ему принадлежат, то они достаточно оправдывают славу, какою он пользовался [339]. Достойно замечания, что иконописью занимались тогда у нас и лица духовного и монашеского звания. Кроме названных нами иноков, в этом отношении известны: преподобный Пахомий Нерехтский († 1384), основатель Сыпановой обители, и инок Иринарх, много помогавший ему своим искусством иконописания при украшении монастырской церкви; преподобный Феодор, архимандрит Симонова монастыря, впоследствии архиепископ Ростовский, написавший, между прочим, образ своего дяди — преподобного Сергия Радонежского и “Деисусы у Николы на Болвановке”; старец Игнатий, иконник Симонова монастыря, бывший в нем спостником преподобного Кирилла, Белоезерского чудотворца; ученик преподобного Сергия Радонежского Епифаний Премудрый, который сам называет себя изографом, и особенно преподобный Дионисий, основатель Глушицкой обители [340]. Он сам написал иконы для своей монастырской церкви, построенной им в 1412 г., и из числа его икон несколько дошло и до нашего времени: замечательнейшая — это икона преподобного Кирилла Белоезерского, написанная преподобным Дионисием еще при жизни чудотворца в 1424 г. и сохраняющаяся ныне в Кирилло-Белоезерском монастыре [341]. Не забудем и имени святого Петра, митрополита Московского, который еще в юных летах, едва поступив в монастырь, предался этому искусству со всею любовию и сделался, по выражению его древнего жития, иконником чудным. Из Новгородских владык иконописанием занимался архиепископ Василий († 1352), бывший прежде священником новгородской Косьмодамианской церкви, по крайней мере, предание доселе указывает в Новгороде на две храмовые иконы, им написанные, именно: на икону благоверных князей Бориса и Глеба, находящуюся в Покровской кремлевской церкви, и на икону Благовещения — в Благовещенской церкви на Городище [342].

Немало сохранилось и других икон от того времени, замечательных в том или другом отношении. Одни из них были принесены к нам из Греции. Святой Алексий, митрополит Московский, привез из Константинополя после вторичного своего туда путешествия чудную икону Нерукотворенного Образа Христова и поставил ее в основанной им во имя этого образа Спасо-Андрониковой обители. Святой Дионисий, архиепископ Суздальский, долго пребывая в Константинополе, снял там две точных копии, с сохранением самого размера, с образа Пресвятой Богородицы — Одигитрии, находившегося в Софийском соборе, и одну из этих копий прислал (1381) в суздальский собор, а другую — в нижегородский Преображенский, последняя уцелела доселе. Преподобный Арсений Коневский, еще до основания им обители проживший три года на святой горе Афонской, принес оттуда с собою (около 1393 г.) икону Божией Матери, данную ему на благословение афонским игуменом Иоанном, икона эта как чудотворная доныне чтится в Коневском монастыре [343].

Другие иконы напоминают нам достопамятные лица или события из отечественной истории, а некоторые чтутся притом как чудотворные. Таковы: а) икона Благовещения Пресвятой Богородицы Устюжская, пред которой молился (1290) святой Прокопий Устюжский, когда силою молитв своих отклонил от Устюга страшную каменную тучу, находящаяся ныне в московском Успенском соборе; б) икона Пресвятой Богородицы Владимирская, писанная святителем Петром Московским еще в бытность его игуменом Ратского монастыря на Волыни и поднесенная им тогда (около 1301 г.) Русскому митрополиту Максиму; ныне находится во владимирском кафедральном соборе; в) икона Успения Пресвятой Богородицы и г) икона Петровской Богоматери, писанные тем же святителем Петром и находящиеся в московском Успенском соборе; д) икона Всемилостивого Спаса, поднесенная Новгородскому владыке Моисею в 1325 г., после рукоположения его во епископа святым Петром, митрополитом Московским и е) икона Божией Матери Донская, сопутствовавшая великому князю Димитрию Иоанновичу Донскому на Куликовом поле. Последние две находятся ныне в московском Благовещенском соборе [344]. Здесь же можно упомянуть и об иконе Божией Матери Максимовской, которая написана была по видению, бывшему во сне митрополиту Максиму в 1299 г., когда переселился он из Киева во Владимир, и висит ныне во владимирском Успенском соборе над тем местом, где погребен этот первосвятитель; а также — об иконах Пресвятой Богородицы Одигитрии и святителя Николая, бывших келейными преподобного Сергия Радонежского и ныне находящихся при его раке, и о чудотворном образе Божией Матери Одигитрии, который принесен был преподобным Кириллом Белоезерским из Москвы на Белоозеро и оставлен в наследие основанной им здесь обители [345].

Еще некоторые иконы известны собственно только как явленные и чудотворные. Например:

1.       икона Знамения Пресвятой Богородицы Курская или Коренная. Она явилась в 1295 г. на корне дерева в лесу одному жителю города Рыльска, занимавшемуся звериною ловлею. Едва только он поднял ее, как на месте, где она лежала, открылся источник. Когда вслед за тем она перенесена была в Рыльск, то местный князь Шемяка получил от нее исцеление от слепоты и начались другие чудотворения. На месте ее явления сначала построена была часовня, а ныне существует обитель Корейская, где святая икона и находится.

2.       Икона Божией Матери Толгская. В 1314 г. Ростовский епископ Трифон, путешествуя по своей епархии, остановился для ночлега на горном берегу Волги неподалеку от Ярославля и первый удостоился увидеть эту икону ночью на противоположном берегу реки, окруженную огненным столпом на воздухе, и усердно молился пред нею. В следующий день ее увидела в лесу и вся свита архиерейская стоящею уже не на воздухе, а на земле между деревьями, и при ней посох своего архипастыря. Немедленно сам епископ и находившиеся с ним начали рубить деревья и строить церковь, которая в тот же день при содействии поспешивших на помощь жителей Ярославля была окончена и освящена. Событие сопровождалось многочисленными чудесными врачеваниями от иконы, и на месте ее явления тогда же основан Толгский мужеский монастырь, доныне сохраняющий в себе эту свою святыню. 

3.       Икона Божией Матери Чухломская явилась (около 1350 г.) преподобному Авраамию, Галицкому, или Чухломскому, чудотворцу, на одном дереве в лесу и доныне находится в чухломском монастыре, основанном святым подвижником на месте ее явления. 

4.       Икона Божией Матери Тихвинская. Эта икона в 1383 г. являлась в нескольких местах области Новгородской, окруженная светом и совершая разные знамения, пока не остановилась наконец неподалеку от города Тихвина на берегу реки того же имени. Там немедленно сооружен был храм, а впоследствии и монастырь, известный под именем Тихвинского, куда и теперь притекают верующие для поклонения чудотворному образу.

5.       Икона Божией Матери Колочская. В 1413 г. один бедный селянин по имени Лука, ходя по Колочскому лесу в 15 верстах от Можайска, увидел на дереве икону Богоматери и принес ее в свой дом, где начали совершаться от нее чудесные исцеления разных болезней. Чрез несколько времени он понес икону в Можайск и потом в Москву, где также совершилось от нее бесчисленное множество чудес. Наконец принес ее опять на место Колочу, где она явилась, и на. собранные от усердных христиан богатые пожертвования соорудил для нее храм. Здесь чрез несколько лет основался монастырь, известный под именем Колочского, в котором доныне стоит эта чудотворная икона [346].

При том всеобщем и глубоком религиозном уважении к святым иконам, какое господствовало тогда во всей России, странным может показаться появление в ней тогда лжеучителя — противника святых икон. А такой лжеучитель действительно явился было в Ростове во дни Ростовского епископа святого Иакова (1385-1392). В житии последнего говорится, что это был некто Маркиан, арменовер. Он проповедовал, что иконам не должно поклоняться, что иконы суть идолы, и вместе распространял и другие зловредные мысли. Будучи “зело хитр в словесех и в писании книжном коварен”, еретик имел успех и поколебал не только простой народ, но и бояр и самого князя. Тогда святитель Ростовский для противодействия лжеучителю признал лучшим иметь с ним открытое прение в присутствии духовенства, князя, бояр и народа. Во время состязания Маркиан был торжественно обличен и посрамлен, а вслед за тем и изгнан из Ростова. Эту ревность святого Иакова и духовную победу над еретиком Маркианом святая Церковь доселе прославляет в своих священных песнях. Кто был Маркиан и откуда, неизвестно, но очевидно, что он знал язык русский, на котором распространял и должен был защищать свое лжеучение [347].

В каком виде употреблялся тогда у нас святой крест, свидетельствуют сохранившиеся памятники. В Никольской часовне, принадлежащей к новгородскому Софийскому собору, вделаны в стену два каменные четвероконечные креста, из которых один, как гласит надпись, поставлен в 1244 г. Симеоном, иноком Аркажского монастыря, а другой, судя по начертанию букв на нем, может быть относим, по крайней мере, к XIV в. При входе в новгородский Софийский собор на западной стене с наружной стороны, близ корсунских врат находится большой каменный крест с раскрашенными барельефами, вставленный в стену по повелению владыки Алексия (1359-1389) самый этот крест четвероконечный, но на нем посредине помещен небольшой крест с распятием осьмиконечный [348]. В новгородской церкви Флора и Лавра хранится деревянный резной крест осьмиконечный, сделанный в 1359 г. В руках новгородского святителя Моисея († 1362) найден при открытии мощей его (1686) также деревянный резной крест осьмиконечный, находящийся ныне в Сковородском монастыре [349]. В Павло-Обнорском вологодском монастыре в возглавии мощей преподобного Павла Обнорского лежит большой осьмиконечный крест — тот самый, который дал в напутствие этому ученику своему, отправлявшемуся в дремучие леса Северной России для пустынножительства, преподобный Сергий Радонежский. В Кирилло-Белоезерском монастыре доселе чтутся три деревянные осьмиконечные креста, устроенные руками самого преподобного Кирилла († 1427) [350]. На омофоре Новгородского святителя Моисея — кресты четвероконечные. На окладе рукописного Евангелия великого князя Симеона Иоанновича Гордого 1344 г. — крест осьмиконечный. На окладе другого Евангелия XIV в. в руках одного святого — четвероконечный крест, а другого — шестиконечный [351]. В пергаменном Евангелии Воскресенского новоиерусалимского монастыря XIV в. на первом листе вверху заставки изображены три четвероконечные креста. В пергаменном Евангелии преподобного Кирилла Белоезерского кресты нарисованы четвероконечные и осьмиконечные, а в Псалтири, Каноннике и Лествице его — четвероконечные и шестиконечные. На артосной серебряной панагии 1436 г., хранящейся в новгородском Софийском соборе, —  кресты два осьмиконечные, а один шестиконечный [352].

II

Вместе с святыми иконами приносимы были к нам из Греции мощи угодников Божиих и другая святыня. В 1347 г. греческий император Иоанн Кантакузин прислал нашему великому князю Симеону Иоанновичу наперсный крест из Животворящего Древа с мощами святых мучеников: Феодора Стратилата, Прокопия, Кирика и Иоанна Калокимита. Дионисий Суздальский, возвращаясь в 1382 г. из Константинополя в сане архиепископа, принес с собою оттуда, по выражению летописей, Страсти Господни, именно: часть Крови Спасителя, часть от Гроба Его, терновый венец и подобное. Эти Страсти он приобрел там с великим трудом и за весьма высокую цену, и для помещения их великий князь нижегородский и суздальский Димитрий Константинович устроил (1383) крестообразный серебряный кивот с чернеными изображениями. Но неизвестно кем и почему — может быть, самим же Дионисием по случаю нового отъезда его в Константинополь, вскоре последовавшего, —  кивот был сокрыт в каменной стене суздальского собора и совершенно заделан. Уже весной 1401 г. обретена была эта святыня и торжественно перенесена в Москву, где встретили ее весь город и все московское духовенство. Ныне она хранится в московском Благовещенском соборе. В 1397 г. греческий император Мануил Палеолог и патриарх в благодарность за полученную ими из России милостыню прислали русским князьям иконы и мощи святых. Чрез два года точно так же удостоился получить из Царьграда за свою милостыню икону с мощами святых Михаил Александрович, князь тверской [353].

Но между тем как из Греции приносимы были к нам только частицы мощей, и притом угодников, давно живших и просиявших вне России, в самой Церкви Русской совершались открытия целых мощей новых угодников Божиих из среды ее собственных членов. В XIV в. открыты были мощи двух великих поборников земли Русской: святителя Петра, первого митрополита Московского, и благоверного князя Александра Невского. Прославление первого началось почти с самой его кончины. Еще когда несли его на одре в Успенский собор для погребения в приготовленном им для себя гробе, один иноверец, находившийся в толпе и сомневавшийся в его святости, внезапно поражен был видением, будто святитель восседит на одре живой и на обе стороны благословляет народ, его сопровождавший. Чрез двадцать дней после погребения святого открылись у гроба его чудесные врачевания разных болезней. Великий князь Иоанн Данилович поспешил записать эти чудеса и передал рукопись в кафедральный владимирский собор. Там Ростовский епископ Прохор в один праздничный день прочел ее с амвона пред всем народом и в присутствии самого князя, а случившийся тут же иноверец, о котором мы упоминали, исповедал пред всеми о своем чудном видении. И все возрадовались и прославили Бога. Можно думать, что с этого времени начали уже у нас чтить святого Петра как угодника Божия, по крайней мере местно. Тот же епископ Прохор (скончавшийся менее нежели чрез год по смерти святого Петра) немедленно составил в честь его службу и написал краткое его житие, в котором как современник и очевидец засвидетельствовал и о первых чудесах его, совершавшихся у его гроба. Вскоре прибыл в Россию новый митрополит Феогност (1328) и, в продолжение нескольких лет уверившись совершенно в чудотворениях своего предшественника, донес о том Цареградскому патриарху и Собору. “Мы получили, —  отвечал патриарх Иоанн XIV (в июле 1339 г.), —  писание твоего святительства, извещающее нас о бывшем прежде тебя архипастыре той же святейшей Церкви, как он по смерти прославлен от Бога и соделался близким Ему угодником, как совершаются от него великие чудеса и исцеляются всякие болезни. И мы возрадовались о сем и возвеселились духом и вознесли Богу подобающее славословие. А что святительство твое желает научиться от нас, как поступить относительно таких святых мощей, то сам знаешь, какой чин и обычай содержит Церковь Божия в подобных случаях. Получив твердое и несомненное удостоверение и от Бога, поступи и ты по этому самому уставу Церкви, почти и ублажи угодника Божия священными песнями и славословиями и передай это на будущее время в честь и славу Бога, прославляющего прославляющих Его”. Этот ответ патриарха и Константинопольского Собора Феогност объявил великому князю и всем и без сомнения, согласно с уставом Церкви, совершил открытие мощей новоявленного угодника и установил в честь его праздник (21 декабря) для всей Церкви Русской [354]. Равным образом и прославление великого князя Александра Невского началось почти со дня его смерти (1263). При самом погребении его, когда митрополит Кирилл приблизился к его гробу, чтобы вручить ему разрешительную грамоту, рука умершего сама простерлась, как бы живая, и приняла грамоту. Пораженный митрополит тотчас же поведал о видении всему народу, и неудивительно, если некоторые с того еще времени стали призывать святого Александра в своих молитвах. Но не прежде как чрез 117 лет последовало открытие мощей его. В одну ночь незадолго пред знаменитою Куликовою битвою инок-пономарь Рождество-Богородицкой владимирской обители, спавший на паперти церкви, в которой погребено было тело святого Александра, увидел, что свечи в церкви зажглись сами собою и два честные старца вышли из алтаря и, приблизившись к гробу благоверного князя, сказали: “Встань, Александр, и поспеши на помощь правнуку твоему великому князю Димитрию, одолеваемому иноплеменниками”. И Александр тотчас встал из гроба, и вскоре все трое стали невидимы. Инок поведал о всем этом монастырскому Собору. Братия после усердной молитвы решились раскопать могилу князя, нашли тело его совершенно целым и нетленным, с благоговением взяли святые мощи и положили их в раке поверх земли. С тех пор еще более начало совершаться чудес от святого Александра.

Впрочем, и после этого чествование его было только местное, даже до Московского Собора 1547 г., когда положено было праздновать святому князю Александру во всей Русской Церкви [355].

В 1-й половине XV столетия открыты мощи еще трех угодников Божиих. Спустя тридцать лет по смерти преподобного Сергия Радонежского (следовательно, в 1422 или 1427 г.) вследствие особенного видения ученик и преемник его преподобный Никон повелел раскопать и открыть гроб великого своего учителя в присутствии многочисленного народа, князей и духовенства. Тогда все с изумлением увидели, что не только тело, но и одежды святого были црлы и нетленны. Все возрадовались духом и прославили Бога, а новооткрытые мощи положили в раке, над которою немедленно воздвигнута была каменная церковь. С того времени установлен праздник 5 июля в честь преподобного Сергия [356]. (Спустя шестьдесят лет после кончины Московского митрополита Алексия († 1378) в Чудовской обители обрушились своды церкви, в которой он был погребен, и от множества упавших камней разбился самый гроб его. Когда камни эти были расчищены, то увидели в разбитом гробе тело святителя, вместе с одеждами совершенно целое и неповрежденное. По сооружении нового храма на месте павшего, святые мощи новоявленного чудотворца, открыто положенные в раке, поставлены были в Благовещенском приделе на правой стороне, и в честь святителя начали праздновать как день его кончины 12 февраля, так и день открытия мощей 20 мая по всей Русской Церкви [357]. В 1439 г. в новгородском Софийском соборе из верхней стены храма упал небольшой камень и разбил каменную плиту, покрывавшую один из гробов, стоявших в приделе святого Иоанна Предтечи, так что в ней сделалось большое отверстие. Кому принадлежал пробитый гроб, не помнил никто. Когда донесли об этом Новгородскому владыке Евфимию, он пожелал посмотреть во гроб и увидел тело архиепископа Новгородского Иоанна в схиме, сохранившееся нетленным, хотя со времени погребения его протекло более двух с половиною веков († 1186). Евфимий вместе с освященным Собором поклонился святым мощам и воздал хвалу святителю Иоанну. С того дня начали местно чтить его в Новгороде, пока Московский Собор 1547 г. не определил чествовать его во всей Русской Церкви [358].

Были тогда установлены у нас и другие праздники и вообще священные времена, одни — общие для всей Церкви, а другие — только местные. К числу первых относятся: 1) память святых мучеников литовских Иоанна, Антония и Евстафия в 14 день апреля. Они пострадали в Вильне при князе Ольгерде, в 1347 г., а праздник в честь их установил святитель Алексий Московский по сношении с патриархом в 1364 г. [359] 2) Дмитриевская субботта пред 26 октября, днем великомученика Димитрия. Великий князь Димитрий Иоаннович Донской после победы над Мамаем путешествовал в Троицкий монастырь к преподобному Сергию Радонежскому и просил его отслужить литургию и панихиду о воинах, павших на брани. И вслед за тем по мысли благочестивого князя установлена Церковию так называемая Дмитриевская суббота, чтобы в этот день совершалось ежегодно торжественное поминовение всех православных воинов, за веру и отечество живот свой положивших [360]. 3) Сретение иконы Пресвятой Богородицы Владимирской. В 1395 г. при нашествии Тамерлана на Россию сын Донского великий князь Василий Дмитриевич, отправившись с войском навстречу врагу, писал к митрополиту Киприану из Коломны, чтобы он наложил всеобщий пост и велел перенесть в Москву чудотворную икону Владимирской Божией Матери. Митрополит исполнил желание князя, и, когда святая икона с крестным ходом приближалась к Москве, сам встретил ее с многочисленным собором духовенства и при бесчисленном стечении людей всякого звания на Кучковом поле. Оттуда икона с великим торжеством принесена была в Успенский собор и пред нею совершено всенародное молебствие. Случилось так, что в тот самый день, когда происходило это Сретение чудотворной иконы и моление пред нею, Тамерлан внезапно дал приказ своему войску отступать и совершенно удалился из пределов России. Обрадованные русские единогласно приписали свое избавление от страшного врага заступлению Пресвятой Богородицы и на месте, где встречена святая икона, немедленно сооружен был храм и вскоре открыт монастырь Сретенский, а самый день ее встречи, именно 26 августа, положено было праздновать и на будущее время во всей России [361].

К местным праздникам следует отнести те, которые начали совершаться ежегодно в честь некоторых князей и святителей русских в самые дни их кончины не во всей Русской Церкви, а только в местах их погребения. Таковы дни памяти: 

1.       благоверного и великого князя Георгия Владимирского, убитого татарами в сражении на реке Сити в 1238 г. февраля 4. Тело его было принесено с поля битвы Ростовским епископом Кириллом и сначала погребено в ростовском соборе, но вскоре перенесено во владимирский собор.

2.       Благоверного князя Василька Ростовского. Он был взят в плен татарами после сражения на реке Сити и замучен ими в Шеренском лесу, между прочим за исповедание Христовой веры, 4 марта. Тело его принесено в Ростов и погребено в ростовском соборе тем же епископом Кириллом [362].

3.       Благоверного князя Михаила Черниговского и боярина его Феодора. Оба вкусили мученическую смерть 20 сентября 1246 г. от Батыя за то, что не согласились вопреки требованию языческих волхвов пройти сквозь огонь и поклониться кусту, солнцу и кумирам, и оба погребены потом в Чернигове [363].

4.       Благоверного князя Романа Рязанского, замученного в Орде за непреклонную твердость в вере Христовой в 1270 г., 19 июля, и погребенного в Рязани [364].

5.       Святого Игнатия, епископа Ростовского, скончавшегося 28 мая 1288 г. Нетление его святых мощей и чудеса, совершившиеся при самом отпевании его, были причиною того, что эти мощи вовсе не были преданы земле, а поставлены открыто в ростовском соборе [365].

6.       Благоверного князя псковского Довмонта, в крещении Тимофея. Он отличался высоким благочестием и мужеством в боях, скончался в 1299 г., мая 20 и погребен в псковской соборной церкви. Жители Пскова, особенно когда выступали против врагов, призывали его в своих молитвах, как в 1323 и 1341 гг., а в 1374 г. построили даже во имя его церковь [366].

7.       Благоверного князя Михаила Ярославича Тверского, также отличавшегося истинным благочестием, убитого в Орде 22 ноября 1319 г. и потом погребенного в тверском Преображенском соборе.

8.       Благоверного князя Владимира Новгородского и матери его Анны. В 1439 г. Новгородский архиепископ Евфимий позлатил и подписал гробы их и вслед за тем установил совершать местно память их 4 октября — в день кончины князя Владимира [367]. Здесь же следует упомянуть. 

9.       и о панихиде по всем князьям и святителям новгородским, погребенным в Софийском соборе, которую тогда же установил владыка Евфимий совершать ежегодно 4 октября как в Новгороде, так и в окрестных монастырях [368].

Впрочем, мы должны сознаться, что, быть может, память некоторых из угодников Божиих, нами перечисленных, начала совершаться еще в настоящий период не местно только, а во всей Русской Церкви, хотя об установлении в честь их таких праздников и не сохранилось сведений. Так, например, Михаил, князь черниговский, и боярин его Феодор упоминаются в числе святых наряду с святыми Борисом и Глебом, Владимиром и Вячеславом в Служебнике (и именно в начинательной молитве пред литургиею) еще конца XIV или начала XV в. и писанном не в Чернигове, но в Новгороде. А в церковном уставе Троицкой Сергиевой лавры, писанном в 1429 г., помещены этому князю Михаилу с его боярином тропарь и кондак [369]. Имя Игнатия, епископа Ростовского, встречается в месяцесловах XV в. с именами святого Петра митрополита и других [370]. Очень вероятно, что и память некоторых других наших святителей и подвижников того времени стали чтить местно еще с самой их кончины. По крайней мере, в месяцесловах XV в. уже находятся имена Стефана Пермского, Феодора Ростовского, Кирилла Белоезерского и Димитрия Прилуцкого [371]. Нельзя также пройти молчанием, что в тогдашних месяцесловах наших, кроме русских святых, более встречаем и сербских святых или вообще юго-славянских, нежели прежде. В святцах XI-XIV вв. из числа этих святых можно видеть только имена Кирилла Философа и брата его Мефодия, Вячеслава, князя Чешского, и Иоанна Рыльского; а в месяцесловах XV в. упоминаются еще, в одних — преподобная Параскева Пятница, Арсений Сербский и Савва Сербский, в других вместе с Саввою — Симеон Сербский [372]. Несправедливо было бы думать, будто такое внесение святых, русских и славянских, в наши тогдашние святцы было следствием распоряжения высшей духовной власти, митрополита или Собора: в таком случае в святцы известного времени были бы внесены одни и те же святые, чего, однако ж, не видим. А по всей вероятности, это зависело частию от произвола переписчиков или лиц, по воле которых они писали, частию же от того только, что имена известных святых находились в рукописях, иногда привезенных из Греции, с которых у нас снимались копии.

Вопросы о днях и временах поста и в особенности вопрос о посте в среду и пяток, когда в эти дни случатся какие-либо большие праздники, возбуждавший у нас столько споров в XII столетии, обращали на себя внимание и в настоящий период. Сарский епископ Феогност, находясь в 1301 г. на Константинопольском Соборе, в присутствии самого Русского митрополита Максима счел нужным спросить: “Можно ли есть мясо в среду и пяток в праздники апостольские?” Знак, что в Русской Церкви тогда не было еще принято об этом окончательного решения, а существовали разные мнения. Собор дал ответ: “Не должно нарушать среды и пятка и для праздников Господских, кроме великих дней Святой недели (т. е. Пасхи), тогда да едят мясо в среду и пяток, также недели по Сошествии Святого Духа, и когда случится Рождество Христово или Богоявление, и когда бывает неделя о мытаре и фарисее. Кроме этих пяти праздников, да не разорятся среда и пяток — это возбранено Божественными канонами в седьмом правиле Феофилакта, архиепископа Александрийского. А в среду на Преполовение мяса не есть; если случится праздник святых апостолов в среду и пяток, мяса не есть, но рыбу; в первый день августа мяса не есть и до Успения Святой Богородицы; если случится Успение Святой Богородицы в среду или пяток, мяса не есть; если случится праздник святого апостола Филиппа в среду или пяток, мяса не есть, но рыбу; если случится Рождество Святой Богородицы в среду или пяток, не есть ни мяса, ни масла, но одну рыбу” [373]. Вероятно, уже после этого, столько определенного ответа Константинопольского Собора митрополит Максим издал и свое Правило для всей Русской Церкви, в котором еще подробнее излагает постановления о временах поста. “Да будет вам ведомо, чада, —  писал он ко всем правоверным христианам, —  что святые апостолы и Вселенская Церковь не предали нам есть мясо, или сыр, или млеко во всякую среду и пяток и за нарушение поста в эти дни положили великую епитимию. А предала нам святая Вселенская Церковь Божия есть мясо во всю неделю от Воскресения нашего Господа и Спасителя до недели Фоминой, также во всю неделю от Пятидесятницы и Сошествия Святого Духа до недели всех святых; впрочем, если некоторые благочестивые пожелают, то могут и не есть тогда мяса в среду и пяток, а если едят, то не возбранено. Еще заповедали нам святые Соборы пост святых апостолов, и если случится праздник святых апостолов в среду или пяток, то не следует христианам вкушать мяса, а праздновать святой день и есть рыбу. Если же не случится в среду или пяток, то не возбраняется есть мясо. Еще установили пост в месяце августе до Успения Святой Богородицы и первого числа августа, в какой бы день оно ни пришлось, не есть ни мяса, ни рыбы. В праздник же Святой Богородицы, если случится в среду или пяток, хотя мяса не есть, но ради Пречистой Богородицы разрешается есть рыбу. В тот же пост бывает и святое Преображение нашего Господа Иисуса Христа: не есть мяса и в этот праздник, в какой бы день он ни пришелся. Еще установили пост в продолжение сорока дней пред святым и великим таинством Божия смотрения, т. е. пред Рождеством по плоти Господа нашего Иисуса Христа. Если случится праздник святого Филиппа в среду или пяток, не надобно есть мяса христианам, а окончить мясоястие в предшествовавший день. В праздник же Рождества Господа и Спасителя нашего да едят мясо, в какой бы день ни пришелся, и продолжают мясоястие до дня Василиева. А накануне Рождества Христова, когда бы то ни случилось, не должно есть ни мяса, ни рыбы. Если даже этот канун случится в субботу или воскресенье, то, не нарушая устава, да едят хлеб и вино после вечерни. Так же поступать и накануне пред Просвещением (т. е. Крещением). Если праздник Просвещения случится в среду или пяток, то положено есть мясо. В следующие же среды и пятки мяса не есть до недели о мытаре и фарисее, которую всю непрерывно есть мясо. В эти только среды и пятницы, которые я указал, святая Церковь разрешает мясоястие. Во все прочие среды и пятницы не должно есть мяса, ни на Рождество Святой Богородицы, ни на другой какой-либо праздник, кроме тех, о которых я написал. Вот и все про среды и пятницы” [374]. Достойно замечания, что митрополит Максим, говоря так подробно о постах церковных, вовсе не упомянул об одном Великом посте святой Четыредесятницы. Видно, что относительно этого поста у нас не было тогда никаких сомнений, ни отступлений от него; между тем как постановления о прочих постах или не всем были вполне известны, или не всеми соблюдались, или некоторые подвергались разным истолкованиям.

Правило митрополита Максима, разосланное по всей Русской Церкви, конечно, имело обязательную силу для всех ее членов и в продолжение почти целого столетия мы не встречаем у себя никаких новых разногласий и толков касательно поста, которые бы потребовали решения высшей церковной власти. Уже к митрополиту Киприану (1390-1405) обращался какой-то игумен Афанасий с вопросом: следует ли или как следует поститься на Усекновение главы Иоанна Предтечи, на Воздвижение Честного Креста и в день святой Параскевы? И митрополит отвечал, что в первые два праздника не должно есть ни мяса, ни молока, ни рыбы, а в день Параскевы пост не положен, разве только день этот придется в среду или пяток [375]. Митрополит Фотий в своем окружном послании ко всему русскому духовенству, убеждая пастырей, чтобы они учили народ свято проводить все четыре поста, установленные апостолами: пост Великий, Петровский, Успенский и Рождественский, —  счел нужным напомнить, что во все дни Великого поста надобно соблюдать сухоядение и только в субботы и воскресные дни, также в Цветную неделю и на Благовещение разрешается рыба и что сухоядение должно быть соблюдаемо в продолжение всего года в среду и пяток, а иногда и в понедельник, кроме Великих недель — по Воскресении Христовом, по Рождестве Христовом, по Сошествии Святого Духа и недели пред мясопустом, в которые не положено поститься, а разрешается во все дни есть мясо. “Я слышу, —  присовокуплял митрополит, —  что некоторые из вас едят мясо на Преполовение в среду и на Введение Пречистой Богородицы: ино то не положено от св. Церкви, итого бы вперед не было... Также на Воздвижение Честного Креста и на Усекновение главы Иоанна Предтечи мяс не есть, но сухоядение”. В 1416 г. тот же митрополит в послании к пастырям псковской Церкви объяснял, что от Рождества Христова до Крещения следует есть мясо не двенадцать дней сряду, как они писали, а только одиннадцать, в двенадцатый же день, накануне Богоявления, не положено есть ни мяса, ни рыбы, кроме сухоядения. “А что пишите вы, дети, —  продолжал митрополит, —  что у вас едят мясо и молоко на Преполовение и на Усекновение главы Иоанна Предтечи: ино того бы не было у вас отселе; в те дни правила св. отцов повелевают хранить пост” [376].

III

Для совершения богослужения и священнодействий у нас существовал тогда уже полный круг богослужебных книг. Летописец волынский, перечисляя разные пожертвования на храмы Божии галицкого князя Владимира Васильковича, жившего еще в XIII в. ( 1288), между прочим, говорит, что он пожертвовал в любомльскую Георгиевскую церковь: два Евангелия апракос. Апостол апракос, Прологи за все двенадцать месяцев, Минеи также за двенадцать месяцев. Триоди, Октоих, Ирйологий, Служебник, Молитвенник и еще особо молитвы вечерние и утренние [377]. Здесь, конечно, перечислены не все богослужебные книги, а только главнейшие или нужнейшие, но в числе их стоят и такие, приобретение которых, по самой их обширности, было наиболее трудным. Но важнее для нас то, что мы и ныне можем указать в наших библиотеках, насколько они нам известны, более 50 Евангелий апракос, употреблявшихся в тот период, до 20 Служебников, более 10 Октоихов и Трефологиев, по 8 Апостолов служебных и Псалтирей, по стольку же Уставов церковных и Триодей постных, по 6 Требников и Триодей цветных. Минеи месячные за все двенадцать месяцев, а за некоторые месяцы по нескольку экземпляров; по одному, по два, по три, по четыре и более — Часословов, следованных Псалтирей, Шестодневов служебных, Паремейников, Параклитов, Канонников, Стихирарей, Ирмологов. Обиходов церковных и некоторых отдельных чинопоследований [378]. Без всякого сомнения, не все церкви, особенно сельские и бедные, в состоянии были иметь у себя такое множество богослужебных книг, когда списывание их требовало много времени и уменья, а приобретение — значительных издержек. Подобные церкви неизбежно должны были ограничиваться самыми необходимыми книгами и могли обходиться, например, без многотомных месячных Миней, пользуясь только Минеями праздничными, или Трефологиями. Но церкви богатые, особенно кафедральные соборы и людные монастыри, могли приобретать себе все богослужебные книги, некоторых даже не по одному экземпляру. И большая часть этих книг, доныне уцелевших, как оказывается, действительно написаны в монастырях и при епископских кафедрах. Наши архипастыри считали одною из существенных своих обязанностей списывание и распространение богослужебных книг. Новгородский архиепископ Моисей нарочно отыскивал и собирал к себе многих писцов, давал им жалованье и чрез них переписывал многие святые книги для снабжения церквей. Некоторые из этих книг, переписанных повелением Моисея или приобретенных им, сохранились до настоящего времени. Немало также сохранилось книг, переписанных повелением и других Новгородских владык: Давида, Алексия, Иоанна II и особенно Евфимия [379]. Перепискою богослужебных книг у нас занимались и иноки, и лица белого духовенства, и миряне, иногда даже князья, как Владимир Василькович галицкий. Некоторые посвящали этому занятию всю свою жизнь [380]. По трудности приобретения этих книг они ценились очень высоко, и пожертвование той или другой книги в какую-либо церковь считалось важным вкладом [381]. Не ограничиваясь отечеством, иные отправлялись на Афон, в Константинополь и там или приобретали богослужебные книги покупкою, или списывали их. Стефан Новгородец, бывший в Царьграде (около 1350 г.), встретил там двух земляков своих — Ивана и Добрилу, весьма искусных книгописцев, которые проживали в Студийском монастыре, занимаясь списыванием книг Святого Писания, и свидетельствует, что из того монастыря посылаемо было в Русь много книг, каковы: Устав, Триодь и иные [382].

В числе богослужебных книг и чинопоследований, какие переписывались тогда у нас и по временам приносимы были к нам из Греции, большею частию находились те самые, которые употреблялись в Русской Церкви и до монголов. Но встречаются и новые, хотя очень немногие, явившиеся у нас собственно в настоящий период. Здесь прежде всего можем назвать устав Иерусалимский святого Саввы. В прежние времена мы видим у себя только устав Студийский, и он не терял в России своего значения даже в XIV в., по крайней мере, тот устав, который, по словам Стефана Новгородца, был переписан около 1350 г. в Студийском монастыре и послан в Россию, всего скорее мог быть Студийский. Но уже с XIII, а более с XIV столетия у нас, вероятно, начал входить в употребление устав святого Саввы Иерусалимского: по крайней мере, в библиотеках наших сохранились списки этого устава, один XIII и два XIV в., и кроме того, от XIV же века сохранился Часослов, заключающий в себе “службу нощную и дневную по Уставу преподобного отца нашего Саввы” [383]. В самом начале XV столетия (в 1401 г.) приобретен был в Константинополе для России каким-то Афанасием еще список Иерусалимского устава, с которого в 1409 и 1428 гг. сняты были у нас две копии. Затем списаны такие же уставы в Троицко-Сергиевом монастыре (1429), в Твери (1438) и в Новгороде при владыке Евфимии. В списки устава XV в. уже внесены и так называемые Марковы главы, или правила иеромонаха Марка относительно Господских и Богородичных праздников [384]. Из отдельных церковных чинопоследований, песней и молитв, перешедших тогда к нам из Греции в славянских переводах или у нас переведенных, известны следующие: 1) канон на исход души, творение Иоанна Евхаитского († 1100); 2) два канона Григория Синаита († около 1310 г.): а) канон умилительный к Господу Иисусу Христу и б) канон святым отцам, помещенный в собственноручной Псалтири митрополита нашего Киприана; 3) акафисты, или “икосы, подобнии акафисту”, Константинопольского патриарха Исидора (1347-1349): а) акафист архистратигу Михаилу, б) акафист святому Иоанну Предтече и в) акафист святителю Николаю Чудотворцу; 4) каноны Константинопольского патриарха Филофея (1354, 1362-1376): а) канон молебный Господу Иисусу во время междоусобной брани, переведенный митрополитом нашим Киприаном, б) канон к Господу Иисусу и Его Пречистой Матери “на поганыя”, переведенный также Киприаном; 5) молитва особая Святому Духу в день Пресвятой Троицы того же патриарха Филофея, помещенная в Служебнике митрополита Киприана. Очень вероятно, что вместе с тем сделались у нас известными в славянском переводе и некоторые другие каноны и молитвы этого знаменитого патриарха [385].

В самой Русской Церкви составлены в монгольский период только три церковных службы и последования: это служба, или канон, святителю Петру Прохора, епископа Ростовского, о которой мы уже упоминали; последование похвальное Пресвятой Богородице 26 августа, вдень Сретения Ее чудотворной иконы и избавления от нашествия агарян и канон святителю Алексию по случаю открытия святых мощей его архимандрита Питирима, впоследствии епископа Пермского († 1455). Все эти три службы отражают в себе до некоторой степени обстоятельства времени своего происхождения. Канон святому Петру, написанный в период еще самого сильного преобладания монголов над Россиею, проникнут весь пламенною молитвою об избавлении от агарян. Сочинитель и призывает верных к духовному торжеству, и восхваляет добродетели угодника Божия, и прославляет его чудеса, и молит его о духовных благах, но чаще и более всего выражает пред ним вопль земли Русской, стонавшей под тяжелым игом иноплеменников. “Разруши злочестивыя агарян коварствия, присноблаженне, —  взывает песнописец, —  сокруши агаряны и вся супостаты безбожныя, преподобне Петре... и илу их, борющую ны, немощну покажи...” Или: “Вооружаются на люди твоя смиренныя, святителю, сынове агарини: сокруши тыя невидимою силою молитв твоих...” И еще: “Храни град твой, святителю Петре, от безбожных и чужеверных нахождений... И ныне, владыко, не отходи духом от нас, молитву за ны творя к Богу, яко да избавить ны от насилия безбожных агарян, врагов наших...” и под. В чинопоследовании на 26 день августа, писанном уже после Куликовской битвы и после нашествия Тамерланова (1395), хотя слышится еще тот же вопль сынов России и повторяется не раз та же мольба о “низложении агарян и о спасении от пленения поганых”, но гораздо более и явственнее выражается уже чувство торжества над ними заступлением Богоматери, несравненно чаще прославляются Ее чудеса и благодеяния земле Русской. Наконец, в каноне святителю Алексию, составленном около 1440 г., если и встречаются два-три раза выражения: “Избави ны от враг наших... избави от нашествий противных”, но вовсе не упоминается даже имени агарян и преимущественно воспеваются только благодеяния и чудеса новоявленного угодника [386]. Кроме трех служб, или последований, церковных, явившихся у нас в то время, мы должны упомянуть здесь еще о тропарях и кондаках чудотворцам русским: святому князю Михаилу Черниговскому и боярину его Феодору и преподобному Сергию Радонежскому, также о “Разрешительной молитве” митрополита Киприана, которую написал он в Луцке и в первый раз прочитал над гробом луцкого князя Димитрия, и о “Стихе”, или стихире, на Успение Пресвятой Богородицы митрополита Григория Самвлака, сохранившемся в некоторых рукописных Стихирарях [387].

Умножались у нас богослужебные книги или, точнее, списки богослужебных книг, но с тем вместе умножались и разности в этих книгах и неисправности. При сличении нескольких списков служебного Евангелия и Апостола XIII и преимущественно XIV в. найдено, что хотя основной греческий текст и славянский перевод почти во всех этих списках один и тот же, но во всех находятся и исправления перевода, сделанные по иным чтениям греческого текста, тоже различным между собою. Иногда эти исправления сделаны и не по греческому тексту, а по личному разумению исправителей, часто ошибочному, или только по спискам славянским, хотя старейшим, но не всегда верным. Встречаются и произвольные изменения текста, зависевшие от того, что писец или не разбирал, или не понимал слов в подлиннике. От всего этого разнообразие списков Евангелия в XIV в. увеличилось до чрезвычайности: даже ближайшие между собою по времени и месту написания не имеют сходства; а два списка Апостола, писанные в одно время и почти в одном месте, представляются весьма различными. Некоторые списки Евангелия и Апостола оказываются неверными даже самим себе, различно передавая один и тот же текст в разных местах [388]. Не менее разностей находим и в тогдашних Служебниках. По одним спискам, в чине проскомидии говорится только об одной просфоре, из которой вынимается Агнец, а о прочих просфорах вовсе не упоминается; по другим, говорится о трех и о четырех просфорах; еще в некоторых можно различать пять просфор, если даже не более. В одних списках перед началом проскомидии положены две молитвы, в других — три; в одних чин проскомидии изложен очень кратко, в других — полнее и обширнее. Есть список, в котором сделано замечание, не встречающееся в прочих, что просфоры за упокой не должно вынимать, если случится Господский праздник, и есть список, в котором сказано, что после священника и диакон берет просфору и святое копие и поминает, кого хочет живых, а на другой просфоре усопших. А одни и те же молитвы в разных списках не только различаются неодинаковостию перевода, но и вставками слов и искажениями [389]. Не перебирая всех других богослужебных книг, заметим еще об одной из них, весьма важной, —  Типиконе, или Уставе, которая показывает самый образ совершения церковных служб и составляет главное руководство при общественном богослужении. Излишне было бы говорить о тех неизбежных разностях, какие должны были существовать между списками двух различных уставов — Студийского и Иерусалимского, у нас употреблявшихся. Мы укажем только для примера на две немаловажные разности в списках одного и того же устава Иерусалимского, именно: в списке 1408 г. и в списке XV же века, без означения года. В последнем списке, так называемом месяцеслове, части самой обширной, порядок служб на все числа двенадцати месяцев излагается гораздо подробнее и обширнее, нежели в первом, и сделаны замечания о чтениях из святых отцов в те или другие дни, чего нет в первом списке. А в последовании на святую Четыредесятницу в том же последнем списке переписчик не довольствуется только перепискою устава Иерусалимского, как читается он в первом списке, но излагает много соображения о разных предметах, сводит места из святых отцов, правила соборные, иногда сравнивает уставы Студийский, Афонский и другие и потом выражает собственное мнение [390]. Вообще, не из чего не видно, чтобы у нас приняты были какие-либо определенные образцы или подлинники, с которых все были бы обязаны переписывать богослужебные книги и по которым могли бы потом поверять их. А всяк списывал как приходилось с тех рукописей, какие признавал лучшими или какие попадались под руки, дома ли — в своем отечестве, или в Царьграде, или на Афоне. Одни ограничивались простою перепискою книг, а другие позволяли себе при этом исправлять перевод то по греческому тексту, то по старейшим славянским спискам, то даже по одним своим догадкам и иногда привносили в рукописи дополнения из других источников. Сколько ж еще разностей должно было войти в наши богослужебные книги от одного переписывания их, продолжавшегося не десятки только лет, а целые столетия! Сколько описок, недописок, пропусков и вообще погрешностей, которые неизбежно могли происходить частию от невнимательности и неосмотрительности переписчиков, частию от их непонимания и невежества, частию даже от их суемудрия, своеволия и подобных причин!

Как бы то ни было, впрочем, но разности в наших богослужебных книгах несомненно существовали, и эти разности естественно могли приводить к недоумениям и возбуждать вопросы. Такие вопросы действительно раздавались иногда и требовали решения самих митрополитов. Например, один из игуменов по имени Афанасий спрашивал митрополита Киприана между прочим о том, как и где следует читать Евангелия Великого Четверга или сколько молитв вечерних и утренних. И первосвятитель отвечал на эти вопросы, что помянутые Евангелия, все, от первого до последнего, священник должен читать на святом престоле и в полном своем облачении и что на вечерни молитв 6, затем седьмая выходная, осьмая по окончании вечерни и по возглашении, а на заутренях молитв 11 и двенадцатая после “Хвалите Господа с небес” на главопреклонении [391]. Равным образом митрополита Фотия спрашивало все псковское духовенство, как должны быть приготовляемы святые Агнцы для Преждеосвященных литургий и как петь “аллилуиа”. На первый вопрос святитель отвечал подробным наставлением. А на последний, который получил впоследствии такое значение в деле нашего раскола, дал следующее правило: “Сице глаголи: слава Отцу и Сыну и Святому Духу и ныне, и присно, в веки веком, аминь; аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе Боже; аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе Боже; аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе Боже” [392]. С подобными же вопросами, конечно, могли обращаться духовные лица и к своим епархиальным архиереям и получать от них разрешения. Нельзя допустить, чтобы наши тогдашние иерархи, особенно митрополиты, не видели разнообразия и других недостатков, существовавших в наших богослужебных книгах, и не сознавали потребности принимать против этого какие-либо надежные меры. Но в то время, когда у нас еще не знали книгопечатания, при крайнем недостатке просвещения в нашем духовенстве и между лицами, занимавшимися перепискою книг, трудно было придумать и особенно приложить на деле такие меры. Всего вероятнее, что из сознания этих-то недостатков святой митрополит Алексий решился сам исправить или вновь переложить с греческого весь Новый Завет, как свидетельствует его сохранившийся автограф, хотя труд святителя, совершенный келейно, и не оставил видимого влияния на улучшение тогдашних списков Евангелия и Апостола [393]. По тому же побуждению святой митрополит Киприан сам вновь перевел с греческого языка Служебник, и, несмотря на то что он не сделал обязательным для всех списывать именно с его Служебника, а заметил только в своей приписке: “Аще кто восхощет сея книги преписывати”, тот должен не изменять в ней ни одного слова, ни одной даже черты, однако ж мы знаем, что с этого Служебника действительно снимались списки, дошедшие и до нас от XV в. [394] Кроме того, из послания митрополита Киприана к псковскому духовенству известно, что он отправил в Псков верные списки литургии и других церковных чинопоследований: крещения, браковенчания, освящения воды в 1 день августа, обряда православия, совершаемого в первую неделю Великого поста, и обещал исподволь переписать и переслать туда же и другие нужные книги [395]. То, что делал святитель этот для псковского духовенства, он мог делать и для других епархий, а тем более для церквей своей собственной епархии. Может быть, и владыка Новгородский Моисей, когда нанимал многих писцов для снабжения богослужебными книгами святых храмов, имел в виду преимущественно ту цель, чтобы распространить более однообразные списки, сделанные по лучшим и вернейшим рукописям.

IV

Но не от одного недостатка богослужебных книг во многих, особенно бедных, церквах, не от одних разностей в списках этих книг могли возникать тогда у нас недоумения и вопросы относительно тех или других частей богослужения и происходить разности и неисправности в самом совершении священнодействий, а вместе — и от невежества, и от нерадения совершителей богослужения, и иногда от некоторых новых случаев в церковно-богослужебной практике, на которые не существовало определенных правил. Для решения такого рода недоумений и вопросов, действительно возникавших, для устранения такого рода разностей и неисправностей в совершении таинств и прочих священнодействий, действительно обнаруживавшихся, и направлены были преимущественно правила Владимирского Собора (1274), ответы Константинопольского Собора на вопросы Феогноста, епископа Сарского (1301) и некоторые послания митрополитов наших Киприана и Фотия [396].

Таинство крещения иногда совершалось у нас чрез обливание. Противэтого восставали и Собор Владимирский, и митрополиты Киприан и Фотий и предписывали, чтобы крещение совершаемо было непременно чрез троекратное погружение с произнесением слов: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь”. Обливание допускалось только в случаях крайней нужды. Константинопольский Собор на вопрос Феогноста, как поступать, если пожелает креститься какой-либо татарин, а сосуда большого для погружения его не будет, отвечал: в таком случае можно крестить его и чрез троекратное обливание. Новорожденных детей Фотий заповедовал крестить неотложно, чтобы какое-либо не умерло без крещения. При крещении требовались, по наставлениям Киприана и Фотия, или только один кум, если крестилось дитя мужеского пола, или одна кума, если крестилось дитя женского пола, а иметь для одного дитяти кума и куму вместе или двух кумов не позволялось. Феогност спрашивал: если будет нужда при смерти, а не случится ни святителя, ни иерея, кроме причетника, можно ли ему крестить? Собор отвечал: подобает. Еще спрашивал Феогност, сколько раз надобно произносить молитвы при крещении человека и должно ли совершать крещение многим священникам или одному. Ответ Собора был: один должен читать молитвы и один крестить. Если случится много детей и много иереев, пусть каждый крестит особое дитя. Если много будет детей, а священник один, пусть прочтет молитвы разом над всеми детьми и каждое погружает особо по трижды, произнося: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа”. На вопрос игумена Афанасия, можно ли крестить несколько человек вместе и в одной купели, Киприан отвечал: можно и в одной купели в один и тот же день крестить и двух, и трех, и более, только над каждым особо надобно прочитать запретительные молитвы и совершить отрицания. Малые дети обоих полов могут быть крещены в одной купели, только сперва дети мужеского пола, потом женского. Но если дети будут уже взрослые, то не следует крестить женский пол там же, где и мужеский, а отдельно, причем не должны находиться мужчины, а только прислуживающие женщины [397].

Таинство миропомазания также по местам и иногда совершалось у нас неправильно. “Мы узнали, —  говорили отцы Владимирского Собора, —  что некоторые по неразумению и темному смыслу смешивают Божественное миро с маслом и так мажут по всему телу крещаемого, забывая правило (48) Лаодикийского Собора”, и постановили: миром надобно помазывать особо и маслом особо. По оглашении пусть мажут крещаемого деревянным маслом и только на челе, очах, ушах, ноздрях и устах. Потом пусть крестят чрез троекратное погружение и уже после крещения пусть помазуют святым миром те же самые чувства: очи, уши, ноздри и уста. Псковские священники во дни Фотия по небрежности употребляли иногда при миропомазании миро латинское, а потому он строго заповедовал им: “Крещения творите по правилам св. отец, не обливайте водою, но погружайте в воде... да потом мажите миром великим, еже идет изо Цариграда, еже искони оттуду приясте по роду православныя веры” [398]. Это показывает, что святое миро приготовлялось не у нас для всех церквей России, а искони получалось из Греции.

При совершении таинства покаяния Киприан заповедовал, чтобы отцы духовные после положенных пений и чтений испытывали кающихся со всем вниманием, особенно священнослужителей и иноков, и потом налагали епитимии, судя по возрасту каждого и устроению, по разуму или неразумию, волею ли кто согрешил или неволею и прочее. А детям духовным тот же митрополит запрещал оставлять без вины духовного своего отца и переходить к другому [399].

Для совершения таинства Евхаристии и Божественной литургии требовалось приличное вещество: хлеб и вино. Приготовление хлеба, или печение просфор, Константинопольский Собор предоставлял вдовице, если она будет чистого жития, или уже старица, или пострижется в монашество. А Киприан повелевал, чтобы проскурницами были или девственницы, или однобрачные, но отнюдь не двубрачные и не троебрачные. На вопрос Феогноста, можно ли совершать Евхаристию на сухой виноградной ветви, последовал соборный ответ: если где в какой-либо земле вовсе не будет вина, то пусть выжмут новую виноградную ветвь и служат, а не сухую. Служить же литургию без вина, говорил Киприан, и заменять вино чем-либо другим есть великое беззаконие. В новгородских пределах диаконы вынимали Божественный Агнец и прежде попов просфоромисали, а потом приходили просфоромисать попы. Собор Владимирский, ссылаясь на 26 правило Лаодикийского Собора и 23 Никейского, повелел: диаконам не вынимать Агнца, а священникам. И митрополит Киприан подтверждал в свое время: диакону не следует просфоромисать, он есть слуга и попу не равен. На вопросы Феогноста относительно Агнцев и вина Цареградский Собор отвечал: можно служить не только на одном, но и на двух и на трех Агнцах, если случится быть многим священникам; но только, когда бывает святое возношение, пусть взимается (возносится) один Агнец великий, да тем возношением освятятся и все прочие. Новорукоположенному при этом священнику следует давать часть не от великого Агнца, а от прочих, которые будут на иных дискосах. Если случится, что мышь начнет Агнец, то должно служить на нем, хотя бы осталась одна четвертая часть его. Если пресвитер забудет влить вина или воды в потир и вспомнит об этом среди службы, то пусть тотчас вольет вино и воду и продолжает службу, а не начинает снова. Для совершения таинства Евхаристии у нас всегда считали, по древним правилам, необходимым освященный антиминс. Но псковские священники во дни Киприана думали, что довольно для этого иметь часть антиминса; потому разрезывали каждый антиминс на четыре части и раздавали по церквам. И страннее всего то, что поступать так приказал им сам владыка Новгородский (Иоанн II). Назвав это делом неправым и пагубным, Киприан послал в Псков 60 новых антиминсов и заповедал духовенству вперед не разрезывать их, а употреблять в том виде, в каком они освящены. Преподавать святую Евхаристию имеют право только епископы и священники, но в случае нужды, если при умирающем человеке не будет ни епископа, ни священника, Константинопольский Собор разрешал приобщить больного и диакону. Кому преподавать это таинство? Всякому крестившемуся, и тотчас после крещения и миропомазания, постановил Собор Владимирский, а Киприан писал: всем христианам достойным. Татям же, душегубцам и вообще грешникам нераскаянным не давать причастия, говорил он, разве только при смерти, и то если покаются. Равно и митрополит Фотий повелевал лишать причастия неисправимых сквернословов, живущих с женами без благословения Церкви и вступивших в четвертый брак, а троеженцев лишать только на пять лет и тех, кто убьет кого-либо на поле (на поединке), —  на 18 лет. Родившимся немыми и онемевшим давать причастие только судя по их доброй жизни, хождению во храм Божий и признакам покаяния. Запасные Дары Тела Христова Константинопольский Собор благословлял брать с собою и в путь, разумеется на случай нужды. Что касается до того, в какие дни совершать ту или другую литургию, Киприан писал: “Служба Василия Великого начинается со второй недели поста. А в неделю сыропустную — служба Златоуста и в неделю православия, когда читается синодик, потому самому служба Златоустова. От второй же недели Великого поста во всякую неделю служить службу Василия Великого, только на Вербное — Златоустову. Накануне Рождества Христова и накануне Крещения — служба Василиева. Многие и на праздник самого Василия Великого ради чести служат его службу. В среду же и пятницу масляной недели нет никакой службы, но только часы с вечернею, так же и в Великую Пятницу”. Митрополит Фотий наставлял псковских священников: “Если Сретение Господне или Обретение главы Иоанна Предтечи причтется в среду или пяток сыропустной недели, то совершать литургию святого Иоанна Златоуста. Равно, если Благовещение Пресвятой Богородицы причтется в Великую Пятницу, или в неделю цветную, или в понедельник, вторник и среду, то петь литургию Златоуста. А если оно причтется в Великий Четверток или в Великую Субботу, тогда петь литургию Василия Великого” [400].

При совершении таинства священства и вообще при поставлении на церковные степени у нас случались важные неисправности и даже злоупотребления, как видно особенно из акта Собора Владимирского, который, перечислив те и другие и ссылаясь на древние правила Церкви, определил:

1.       отнюдь не ставить на мзде ни священников, ни игуменов и не брать с них никаких уроков. Если же кто поставит, то виновный да извергнется из сана вместе с поставленным, а бывшие ходатаями при этом да будут прокляты (прав. 29 св. апост., 2 Халкидон и 22 VI Всел.).

2.       Во всех епископиях да будет то же, что уставил митрополит в своей митрополии: пусть только клирошане берут по семи гривен от каждаго поставления в диакона и во священника вместе [401]. Более же не требовать ни от диакона, ни от священника, ни от игумена, ни от низших клириков, не делать им насилия, как делалось прежде, не посылать их на жатву, на сенокос и на другие работы.

3.       Епископы, когда хотят поставить священника или диакона, да испытают его жизнь, какова она была до поставления, и да призовут соседей, которые знают его издетства (прав. 7 Феофил. Александрийск.). В частности, пусть испытывают поставляемых: чисто ли их житие; соблюли ли они девство или вступили в законный брак с девою; знают ли хорошо грамоту; не виновны ли они в кощунстве, хищничестве, пьянстве, лихоимстве, прелюбодеянии, лжесвидетельстве; не совершили ли они убийства, волею или неволею; не удручают ли рабов своих голодом и наготою, не делают ли им насилия в работах; не чародейцы ли они и прочее. Кто хотя однажды будет обличен в исчисленных винах, тот не может быть ни священником, ни диаконом, ни причетником. А кто окажется свободным от этих вин за поручительством отца духовного, семи священников и других добрых свидетелей, того пусть поставляют.

4.       Поставление не должно оставаться в тайне, но да будет ведомо всем епископам, чтобы какой-либо пришлец из иной страны, утаив свои грехи, не восхитил священства. Неизвестных людей никого не посвящать (6 прав. VI Всел. Соб.).

5.       Раба не производить в сан священства прежде, нежели господин отпустит его на свободу при многих свидетелях, с грамотою; а когда раб будет произведен, господин уже не должен присвоять его себе (снес. прав. апост. 82 и VI Всел. Соб. прав. 83).

6.       Возводить на церковные степени должно постепенно: сначала постричь в причетника с установленными молитвами, облачив его в короткую фелонь. Потом пусть он исправляет должность канонарха и чтеца в соборной церкви под руководством старейшего церковника, пока научится всему, что нужно. Впоследствии уже он может быть рукоположен в диакона, когда достигнет 25 лет, и во священника, когда будет 30 лет (снес. VI Всел. Соб. пр. 14). Митрополит Киприан также давал наставления: кому ставиться в поповство или дьяконство, тому надобно быть чисту, как бы рожденному от чрева матернего; даже пономарю не достоит быть двоеженцу и троеженцу, а или девственнику или первобрачному [402].

Таинство брака у нас иногда совершали сами епископы и даже митрополиты по примеру иерархов греческих [403], но инокам это не дозволялось. “Не достоит, —  говорил Киприан, —  игумену и чернецу-попу венчать — то дело мирских попов, а не чернеческое”. От приступающих к таинству брака Владимирский Собор требовал, чтобы они предварительно приобщались Святых Христовых Тайн, иначе не разрешалось венчать. Фотий давал наставления священникам, чтобы они не венчали девочек раньше двенадцати лет, чтобы самое венчание совершали вдруг после обедни, а не в полдень и не в полночь и чтобы допускали третий брак только тогда, когда кто будет еще молод и не будет иметь детей от двух первых браков, налагая притом на него епитимию пятилетнего отлучения от общественного богослужения и от Святых Тайн, которую мог облегчить местный епископ [404].

О таинстве елеосвящения митрополит Фотий в своем поучении к священникам заповедовал следующее: “Во время посещений Божиих — болезней, когда вы намереваетесь мазать болящих святым елеем, то собирайтесь семь священников и диаконов и, освятив елей при чтении Евангелий и Апостолов, помазуйте болящего. Это для болящего именуется вторым крещением, как видно из слов св. апостола: Болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковныя и да молитву сотворят над ним, помазавше его елеем во имя Господне. И молитва веры спасет болящаго, и воздвигнет его Господь; и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему (Иак. 5. 14, 15)” [405].

Пострижение в монашество и в схиму считалось одним из священнодействий Церкви. Но кому и над кем позволялось совершать это пострижение? Цареградский Собор дал Феогносту такие ответы: а) если человек в великой болезни захочет в чернецы, а не случится игумена, то хотящего может постричь не только епископ, но и священник, и диакон; а если не будет ни священника, ни диакона, то при смерти пусть пострижет даже причетник; б) если епископ пожелает постричься в схиму, а не будет игумена, тогда по нужде пострижет другой епископ, Митрополит Киприан учил: мирянину-попу не годится постригать в чернечество — чего сам не имеет, как может дать другому? Не годится постригать человека при смерти, когда у него язык уже отнялся. Равным образом не схимнику не годится постригать в схиму; разве только случится нужда и болезнь, а схимника-попа не будет, тогда ради нужды может постричь и не схимник. Если чернец не успеет пред смертию постричься в схиму, то класть схиму на мертвого не годится. Как наречь нового чернеца при пострижении, именем ли того святого, в день которого он постригается, или его мирским именем, это зависит от воли игумена, а узаконенного правила на это нет. Самый же чин пострижения для чернецов и черниц один и тот же [406].

О погребении и отпевании умерших в ответах Цареградского Собора находим только следующее: если святитель умрет в святительстве, да положат его в ризах; если же умрет, постригшись в схиму, да положат и погребут его в чернеческой схиме, но давать в руки умершему святителю Тело Господне не должно. А в посланиях митрополита Киприана читаем: отпевание должно совершать не только над взрослыми скончавшимися, но и над младенцами; мирянина-попа погребать в полном священническом облачении; панихиды петь многим священникам без диакона нельзя, но следует одному священнику, а при диаконе можно и многим; в воскресенье за упокой не править и в субботу вечером панихид не петь. Если кому придется умереть в Великом посту среди недели, то, певши над умершим, погребсти его; но ни заупокойной службы, ни панихиды не совершать, разве только в пятницы вечером, и поминание в субботы, кроме суббот пятой и шестой. После же Пасхи, от Фоминой недели можно править за упокой всякий день. Митрополит Фотий повелевал: умерших напрасною смертию, а не от своих рук, отпевать и погребать по закону, а вольных самоубийц не отпевать, не поминать и не погребать на общем кладбище, но закапывать в особом месте [407].

Встречаются правила и наставления и касательно других служб церковных или частей богослужения. Например, о заложении и освящении церквей: заложение церкви чернец-поп совершает только в епитрахили с кадилом в руках и читая молитву, а мирской поп облачается для того во все священнические ризы; освящается церковь только однажды, а вновь освящается, если испортится престол и будет исправлен. О чтении Евангелия и Апостола: если часы поются с обеднею, то Апостол и Евангелие читаются вне алтаря, а если без обедни, то Апостол — среди церкви, Евангелие же читается на святом престоле. О пении “Святый Боже”: в соборных церквах “Святый Боже” поется в алтаре только один последний раз, а прочие разы на клиросе... и прочее [408].

О самом совершении богослужения или известных частей богослужения теми или другими священными лицами были такие вопросы Феогноста и ответы Цареградского Собора: “Если святителю случится служить литургию, а не будет диакона, только много священников, можно ли ему служить? Если будет нужда, да служит и без диакона с священниками: один из священников пусть говорит ектению внутри алтаря. Если будут многие священники вместе, но не будет диакона, должно ли им служить или нет? Должно, только один из них пусть произносит ектению, стоя в алтаре, а не выходя из него. В какие дни в году должно святителю читать Евангелие? Четыре раза в лето: в Великий Четверток Страстной недели, в день Пасхи на литургии и на вечерни и в первый день сентября... Если не случится епископа в городе, можно ли игумену воздвигать крест? Этого не возбраняют правила Феодора Студийского. Следует ли игуменам служить с рипидами и Трисвятое петь в алтаре? Этого святые каноны не возбранили: пусть с Дарами носят (рипиды), но осенения да не творят; в том волен епископ, если кому благословит творить и осенение и во время Трисвяого благословение руками. Должны ли игумены, стоя на своих (игуменских) местах, оканчивать пение? Если будут в мантии, да оканчивают на своих местах, а будут в ризах, да оканчивают, как и на службе. Если священник убьет на войне человека, можно ли ему потом служить? Это возбранено святыми канонами”. Собор Владимирский запретил лицам неосвященным и самим диаконам освящать приносимые в церковь плоды и крупы или кутью за умерших, как делалось то прежде в пределах новгородских; запретил также непосвященным читать и петь на амвоне и повелел самим причетникам читать и петь на амвоне не иначе, как с благословения священника и в стихаре. Митрополит Киприан в послании к духовенству писал: “Вы спрашиваете меня: когда не случится диакона, а нужно многим попам петь вместе, можно ли какому-либо младшему из них диаконовать? Не прилично тому быть, ибо нет в поповстве ни младости, ни старости. А если бы было то, чтобы попу диаконовать, ино потом будет ни поп, ни диакон. И потому нельзя тому так быть: поп есть поп, а диакон — диакон. Если не случится диакона, пусть служит один поп... А на Воздвижение Честного Креста во всякой церкви, по всей земле, где живут христиане, воздвизают крест, хотя бы поп один был, на славу Честного и Животворящего Креста” [409].

Упомянем, наконец, об одной местной церковной службе, которая установлена была в Новгороде по особенному случаю. В 1410 г. в новгородском Софийском соборе сотворилось знамение от иконы святых мучеников Гурия, Самона и Авива “о судех” или, как по другим спискам летописи, “о сосудех церковных” [410]. Знамение, вероятно, состояло в том, что похитители сосудов церковных были каким-то чудесным образом обличены от иконы или пред иконою святых мучеников и сознались в хищении. Это и послужило поводом архиепископу Иоанну не только пристроить к Софийскому собору каменный придел во имя означенных мучеников, но и дать “благословение” и вместе “указ” христианам святой Софии, чтобы они в случаях разных покраж и пропаж обращались для обличения виновных не ко кресту или присяге, а к чудотворной иконе святых мучеников Гурия, Самона и Авива и чтобы приготовляли особую просфору, из которой за литургиею следовало вынимать четыре частицы, предназначавшиеся для указания невинных и виновных. В “благословении”, или послании, святитель говорит: “Слышу я — да будет вам ведомо, —  что у вас по случаю великой и малой пропажи ходят ко кресту, это делаете вы не по Божию закону. Здесь дал нам Бог знамение святых исповедников Гурия, Самона и Авива диакона, так что Божиею милостию многие правые оказываются правыми, а виноватые подпадают казни. И мы послали к вам икону тех святых исповедников в церковь Божию; то, что вы ходили ко кресту, мы вам возбраняем, но ходите к знамению Божиих святых исповедников. Священник, служа святую литургию, напишет имя Божие на хлебце (просфоре) и раздаст это всем, приходящим к имени Божию; кто съест хлебец с именем Божиим, тот окажется прав, а кто не съест хлебца, тот по Божию суду виноват будет; кто же не пойдет к хлебцу, тот без суда Божия и мирского виноват будет... А вы, священники, кроме хлеба Божия, к присяге не допускайте и нашего слова не ослушайтесь. Я же вас, священников и всех христиан, благословляю”. В “Указе о проскомисании святым исповедникам” сказано: “Если у кого будет что-либо украдено или на кого-либо будет подозрение, вы, священники, велите испечь крестообразную просфору и изобразить на ней четыре креста. Потом, входя в церковь (для совершения литургии), читайте молитву святым исповедникам, а другую, вошедши в церковь, пред иконою святых, а третью на проскомидии. И именно, вынимая просфору, произносите следующее: “Святые Божии исповедники Гурие, Самоне и Авиве диаконе! Как некогда милосердием Божиим вы возвратили девицу в град свой Едес, так и ныне сотворите чудо для притекающих к вам с верою: потерпевшим ущерб помогите, виновных обличите, уста злодеев заградите... Потом, вынимая первый крест из просфоры, говори: “Се имя Божие пишется на хлебце молитвами св. Божиих исповедник, в честь и славу св. Гурью”. Вынимая второй крест, говори: “В честь и славу св. Самону”. Вынимая третий, говори: “В честь и славу св. Авиву диакону”. А вынимая четвертый крест, поминай имена тех, которым предложатся (вынутые части) в пищу на обличение виновных”. Неизвестно, откуда заимствовал или на чем основал Новгородский святитель такое необычайное постановление о суде Божием над виновными и такое священнодействие, но во всяком случае это было только постановление частное и из летописей не видно, чтобы оно долго сохраняло силу даже в Новгороде [411].

V

В церковном пении того времени не сохранилось в летописях почти никаких известий. Упоминается только мимоходом в одном месте о демественном пении (1440), в другом — о демественнике новгородского Софийского собора (1387), в третьем — о “словутьном певце Митусе” Перемышльского владыки (1241) [412]. Отсюда можем догадываться, что у нас, вероятно, поддерживалось тогда по местам демественное, или гармоническое, пение, введенное еще со времен великого князя Ярослава, и что, по крайней мере при кафедрах архиереев, продолжали существовать хоры певчих под управлением доместиков. В житии святого Петра, Ордынского царевича, сказано, что когда он прибыл из Орды в Ростов вместе с Ростовским епископом Кириллом († 1262) и вошел в ростовскую кафедральную церковь, то услышал в ней “пения доброгласная, якоже ангельская”, и что тогда в ней “левый крилос греческии пояху, а правый рускыи” [413]. Бывало ли это последнее и в других кафедральных церквах наших и продолжалось ли в самой ростовской при следующих Ростовских владыках, неизвестно. Во многих рукописных Стихирарях наших встречаются напевы и ноты Киевского митрополита Григория Самвлака, который, следовательно, был и любителем и даже знатоком церковного пения [414].

Мы уже упоминали о серебряных и золотых сосудах и вообще церковной утвари, которыми наделил некоторые храмы своей области галицкий князь Владимир Василькович. Теперь прибавим, что такие же серебряные и золотые сосуды, иногда украшенные драгоценными камнями, серебряные оклады на иконах и Евангелиях, серебряные кадила и подобное находились и в других церквах наших, например в ростовском и владимирском соборах, в новгородском Софийском, в московских церквах, в старорусском Преображенском монастыре [415]. Но были церкви, может быть большая часть сельских, были и монастыри, в которых употреблялись еще деревянные священные сосуды, как свидетельствуют сохранившиеся доселе сосуды преподобного Сергия Радонежского, преемника его преподобного Никона и деревянный потир преподобного Мефодия Песношского († 1392). Употреблялись иногда и сосуды каменные, какова агатовая чаша святителя Новгородского Моисея [416]. Из священных одежд и облачений того времени, богатых и бедных, некоторые уцелели доныне. Таковы: саккос и епитрахиль святого митрополита Петра, саккос, епитрахиль и подризник святого митрополита Алексия, два саккоса, епитрахиль, палица и поручи святого митрополита Фотия, саккос полотняный просветителя Перми Стефана, крещатая риза Новгородского архиепископа Моисея, присланная ему от Цареградского патриарха Филофея (1354), и омофор того же Новгородского владыки [417]. Здесь надобно заметить, что если помянутый полотняный саккос действительно принадлежал святому Стефану, епископу Пермскому, то право носить эту одежду при богослужении могло быть предоставлено просветителю Перми разве только в виде исключения и особого преимущества за его необычайные заслуги для Церкви, так как вообще наши епископы еще не носили тогда саккоса. Даже употреблять крещатую ризу или фелонь с четырьмя крестами предоставлялось тогда у нас не всем епископам и архиепископам, а только некоторым, весьма немногим. Сколько известно, такое право дано было митрополитом Феогностом Новгородскому архиепископу Василию и Владимирскому епископу Алексию, впоследствии митрополиту, патриархом Филофеем — Новгородскому архиепископу Моисею и патриархом Нилом — Суздальскому архиепископу Дионисию. И когда владыка Новгородский Алексий вздумал было сам, по одной своей воле носить крещатую ризу, то патриарх, узнавши об этом, писал (в 1370 г.) к нему, что он поступает незаконно, что право употреблять фелонь с четырьмя крестами предоставлено было только лично его предшественнику Моисею, а отнюдь не всем Новгородским епископам, и повелевал, чтобы Алексий немедленно снял кресты с своей фелони без всяких отговорок [418]. Сохранились также до настоящего времени фелонь, епитрахиль и поручи преподобного Сергия Радонежского, фелонь и подризник преподобного Кирилла Белоезерского, фелони преподобного Димитрия Прилуцкого, Саввы Сторожевского, Никона, ученика и преемника преподобного Сергия Радонежского, и митра преподобного Евфимия Суздальского [419]. Упомянем еще о панагии святителя московского Петра, о его посохе, о посохе деревянном владыки Новгородского Моисея, о посохе просветителя Перми Стефана и о посохе преподобного Евфимия Суздальского [420].

Чаще нежели прежде говорят летописи в настоящий период о колоколах. Даниил Романович галицкий для своей холмской церкви святого Иоанна Златоуста одни колокола принес из Киева, а другие слил в самом Холме. Владимир Василькович галицкий слил такие “дивные” колокола для Георгиевской церкви в Любомли, каких “не бысть в всей земли”. Ростовские князья Димитрий и Константин Борисовичи, посылая (1290) владыку своего Тарасия в Великий Устюг для освящения соборной церкви, послали для нее и колокол Тюрик [421]. Иоанн Данилович Калита в 1338 г. взял колокол из тверского Спасского собора и перенес в Москву. А чрез несколько лет (1345) в Москве слиты по воле великого князя Симеона Иоанновича три больших и два меньших колокола, которые отливал какой-то мастер Борис или Бориско. Тот же самый Борис за три года прежде был приглашаем из Москвы в Новгород и там слил великий колокол для святой Софии. В Нижнем Новгороде при Димитрии Иоанновиче Донском соборный колокол будто бы “сам по себе прозвони трижды” [422]. В ростовском соборе однажды (1305) разбились два великие колокола, в другой раз (1408) растопились все колокола во время страшного пожара и чрез четыре года слиты вновь в самом же Ростове. Во Владимире на Клязьме также растопились колокола на соборе, когда он был ограблен и подожжен татарами (1410). В Твери слит колокол для соборной церкви местным князем Иоанном Михайловичем (1403). В Пскове повешены (1426) колокола на новой колокольнице Троицкого собора [423]. Но в церквах недостаточных и бедных, в самой даже Москве существовали тогда вместо колоколов только клепала, или била, которые долго еще употреблялись у нас и в последующее время [424].

ПРИЛОЖЕНИЯ к тому 4

1

О МИТРОПОЛИТЕ КИРИЛЛЕ II

В Ипатьевской летописи под 1241 г. упоминается о каком-то Кирилле, который был печатником князя Даниила галицкого, отправлялся по его поручению в Бакоту для усмирения края и потом с тремя тысячами воинов опустошил Болоховскую землю. А под 1243 г. говорится: «Данил, затворив Холм, еха ко брату си Василькови, пойма с собою Курила митрополита» (Поли. собр. р. лет. 2. 179—181 [351]). Можно ли выдавать за несомненное, что тот и другой Кирилл были одно лицо (см.: прессе. Филарет. Ист. Русск. Церкв. 2. Прим. 179 [416])? Не видно оснований: могло быть это одно лицо, могли быть и два различные. Да и не совсем вероятно, чтобы Кирилл печатник, принимая монашество, пред постановлением своим во епископа и потом в митрополита вопреки укоренившегося обычая не переменил своего мирского имени на новое. Еще труднее поверить, чтобы печатник в течение одного или двух лет из мирянина и воина мог сделаться уже нареченным митрополитом, пройти все низшие ирерахические степени.

Нельзя также утверждать и даже считать вероятным на основании приведенных слов летописи, будто Кирилл до избрания его в митрополита был епископом Холмским (пр. Филар. Там же. С. 107 [416]; Прибавл. к твор. св. отц. 1. 415 [249]): он мог находиться в Холме случайно или временно вместе с самим князем Даниилом. А главное, по свидетельству той же летописи, первым епископом Холма по открытии в нем кафедры князем Даниилом был Иоанн, остававшийся на своей кафедре и в 1260 г. (Полн. собр. р. лет. 2. 163, 196—198 [351]), когда же мог быть там епископом Кирилл митрополит? В Холм переведена епископская кафедра из Угровска, и Иоасаф Угровский, домогавшийся митрополитского престола, был последним епископом этого города, непосредственным предшественником Холмского епископа Иоанна, следовательно, жил около времени нашествия татар на Россию и мог домогаться митрополитской кафедры именно тогда, как она сделалась праздною после митрополита Иосифа (там же. С. 163 [351]).

2

О ГЕРОНТИИ ИГУМЕНЕ И ГАЛИЦКОЙ МИТРОПОЛИИ В КОНЦЕ XIII И НАЧАЛЕ XIV в.

Из описания действий Геронтия точно видно, что он был из числа игуменов владимирских. «Геронтий некто, игумен сый, дерзнув дерзостию, восхитити хотя сан святительства, неведый, яко всяк дар совершен свыше есть сходяй от Бога Отца светом, ни бо слыша писание глаголющее: «Ни хотящему, ни текущему, но милующему Богу»; но тако самовластия недугом одержим бе, и своеумием на таковую высоту дерзнув, некако и благополучно себе время творяше, и никому же возбраняющу ему от таковаго безсловесия, предъемлет убо подвиги, приемлет же и святительскую одежду и утварь, еще же и ту самую икону, юже бе своею рукою отец наш Петр написал и Максиму принес, подъемлет же и жезл пастырский и сановники церковныя, и поиде к Констянтину граду, яко готово имея чаемое. Се же услышано бысть по всей Руской земли даже и до Волыни, еже и мнози негодоваху. Князь же Волынския земли совещает совет неблаг, восхоте Галичскую епископию в митрополию претворити, изветом творяся Геронтиева высокоумия не хотя, и нападает на Петра словесы, подгнещая его ко Царюграду» (Степ. кн. 1. 414 [308]). Имя князя волынского здесь не означено. Но Волынскою землею тогда управлял сын князя галицкого Льва Юрий, или Георгий, который по смерти отца своего (1301) наследовал Галицию, а по смерти дяди своего Мстислава получил и Владимирское княжество (Зубрицк. О Червонной Руси. 64—65 [285];

Клеенное. Истор. Юго-Запад. России. 212-213 [306]). Если уже по смерти митрополита Максима (1305) волынский князь «восхоте Галичскую епископию в митрополию претворити», то прежде, значит, эта епископия не была митрополиею. Правда, известна грамота, жалованная Печерскому монастырю будто бы в 1240 г. князем Романом галицким (который скончался еще в 1205 г.), где в числе свидетелей упоминается и митрополит Галицкий Галактион, но эта грамота несомненно подложна (Востоков. Опис. рукоп. Рум. муз. С. 114 [246]). Известны также грамоты, данные будто бы князем галицким Львом к концу XIII и в самом начале XIV в., в которых говорится о митрополии и митрополитах Галицких (напеч. Зубрицк.. О Червон. Руси. Прял. Б, В, Г, Ж [285]). Но подложность и этих грамот не может подлежать сомнению (Карамз. 4. Прим. 203 [301]; Востоков. Опис. рукоп. Рум. муз. 115, 116 [246]; пр. Филар. Истор. Р. Церк. 2. Прим. 188 [416]). Надобно прибавить, что даже около 1345 г., когда открыта была на время Галицкая митрополия, и тогда открытие ее признано было в самой Византии суетною новизною (см. далее прил. 5).

3

ЖИТИЯ СВЯТОГО ПЕТРА МИТРОПОЛИТА И САМЫЙ ТЕКСТ ОДНОГО ИЗ НИХ, НАПИСАННЫЙ ЕПИСКОПОМ ПРОХОРОМ

Нам известны три жития святого Петра. Первое — рукописное, как значится в заглавии, «творение Прохора, епископа Ростовского», скончавшегося в 1327 г. (сборн. Новг. Соф. библ. XVI в. в четв., № 410. Л. 334 [15]). Второе — печатное (Степ. кн. 1. 410 [308]), сочинение митрополита Киприана, встречающееся с некоторыми вариантами и в рукописях (сборн. Новг. Соф. библ. № 527. Л. 136 [14]; сборн. моей библ. № 66. Л. 21 °). Третье — также печатное безымяннаго автора (Пролог, под 21 числ. декабря [365]), встречающееся и в рукописях (сборн. моей библ. № 51. Л. 177 [151]). Первое кратко, но весьма важно, как написанное современником. Второе излагает те же самые известия в гораздо распространенном виде с некоторыми, впрочем, дополнениями из других источников. Третье представляется только сокращением второго без всяких новых сведений. Представляем здесь первое житие, написанное Прохором Ростовским: «Преставленье Петра, митрополита всея Руси, а се ему чтение, творение Прохора, епископа Ростовьскаго. Отче, благослови!

Сей св. Петр митрополит родися от родителю-крестьяну, отца Федора, матери же благоверныя суща. Да егда ношаше мати его младенець во утробе, и виде сон тако: агнец доброзрачен на руку своею, имущи на рогу своею древо, различный цвет имуща, и не домыслящися о сем, что се боудет. Роди же ся отроча и бысть 7 лет, нача учити грамоту сию, вскоре навыче всей мудрости. Бывши же ему 12 лет, иде в монастырь и бысть мних; слоужаше в монастыре в поварне и воду нося на всю братью и дрова на свою раму. И пребысть в той службе неколико, и по сем въжелев, да навыкнет иконному письмени, и бысть иконник чюден, прообразуя и написа образ Господа нашего И. Христа и святыя Богородица, пророк и апостол, мученик, святых, когождо по сличью образа их и писану написывая. А посту и молитве прилежа, якоже никто же ин в нынешнее время, и к сему милостыню творя, яже притяжа от праведных своих труд. И посем постави церковь святаго Спаса на реке Рати, и створи монастырь, и собра братью, и прилежаше со уветом, уча о спасеньи душ их.

Не утаи бо Бог таковаго светилника, якоже бо евангелист глаголет: «Не может град укрытися верху горы стояй, ни вжег светилника покрыет съсудом» — тако и сего Бог просвети. Написа святую Богородицю и вда Максиму митрополиту. Святителю же видевши, яко сан бысть святыя Богородица истинны, украси ю златом и каменем драгим и моляшеся ей, прося милости миру. И преставшися Максиму митрополиту, и деръзну Геронтий игумен подъята сан святительский, возмя ризницю, и рипидию, и многиа иконы, и сановники, якоже подобает святителю, и ону икону святую Богородицу, юже написа угодник Божий Петр, еще сый игумен. Пойде в Костянтин град, по случаю же прииде в корабль и явися ему та икона святаа Богородица, юже бе написал преподобный Петр игумен, рече ему: «Не имаши ты подъяти мене, ни великаго чину священническаго, но от негоже руку створена есмь, тый мя восьприимет, той убо святитель будеть». Утру же бывши, заблудися корабль в мори и бысть блудя многи дни. Преподобному же Петру игумену вшедши во иный корабль, по Божью устроенью, вскоре прииде корабль в Костянтин град. И вниде, по обычаю, в сбор ко преподобному патриарху Афонасию, исполнися храм благоуханиа, и разуме духом преподобный патриарх Афонасей, яко Богом послан есть пути святительскому, освяти его и бысть митрополит. И видеша мнози вернии лице его, яко солнце светящися. По времени же прииде Геронтий; патриарх же Афонасей, испытав, не освяти его, но весь сан возмя и дасть Петру митрополиту и ону святую икону, идеже бе написал.

И пришед во свою митрополью, и нача учити заблужшаа крестьяны, ослабевшаа нужа ради поганых иноверець, протолкуя евангельскаа писаниа и апостольскаа, якоже Великий Василей, Иоан Златоустый, Григорей, та ученья излагав и к семоу свое смирение являя, и тем утвержая истинную веру во крестьянех, преходя Волыньскую землю; и Киевьскую, и Создальскую землю, уча везде вся. Позавиде дьявол, вложи в сердце вражду Андрею, епискому Тферьскому, послати хулу на святаго Петра митрополита Афанасию патриярху. И посла преподобный патриярх Афанасей единаго от клирик своих, мужа сановита, разсудна и разума мудра и тиха, ркущи: «Чадо Петре! Не аз тя избрах, но Святый Дух постави тя пастуха и учителя Христову стаду словесных овець. Се приидоша от вашего языка словеса тяжка на твою святыню. Подщився буди пред святым Сбором и дай ответ сим словом». Бывши же Сбору в граде Переславле и ту бывшю преподобному Семеону, епископу Ростовскому, и преподобному игумену Прохору сущи; приехавши же клирику от Костянтина града и призвану сущи Андрею епископу, а князю великому Михаилу в Орде бывши, но приехавши сыну его, князю великому Дмитрею, и брату его Олександру, и ины князи мнози, вельможи, и воеводы, и множество преподобных игумен и ерей. И абие посрамлен бысть Андрей, епископ Тферьский; святый же Петр митрополит ничто же не створи ему зла, но рече:

«Мир ти, чадо, не ты бо се створи, но диавол». Святый же святитель паче нача учити не токмо по градом, но и вся си в странах, и вся места преходя, ни труда бо собе имея, ни болезни чюя на теле своем, ни лености имея, но пекийся стаде Христово словесных овець. И се тако еретика препре, приехавши на прю, и прокля и. Святый же боле подвиг подъя лощение, и милостивый милостыни утвержаа и ереи, како водити стада Христовых овець, словеснаго стада, и черноризец, и черноризици.

Паче преходя грады, обрете град честен кротостью, зовомы Москва, в немже князь бочтив (богочтив?) именем Ивана, сына Данилова, внука Александрова, милостива до святыих церкви и до нищих, самого горазда святым книгам, послушателя святых учений. Обитав во граде том и рече бочтивому князю: «О, сыну! Многое твое благочестие, послушай мене днесь». Благочестивому князю обещавшися, и рече святый митрополит: «Да зижется церковь камена во граде твоем святаа Богородица». Благоверный князь поклонися и рече: «Твоею молитвою, святый отче, да будет». Основанной же бывши церкви, и гроб собе сотвори святыма своима рукама. По мале же времени възвещена бысть святым ангелом смерть его. Си же нача литургию творити о здравие благоверных царей и за благовернаго князя Ивана, за княиню, и за дети, и за вся воя его, и о всем мире, за вся усопшаа цари и князи, и за вся крестьяне усопшаа. Кончав святую службу и созвав многи нищиа, но иереи, и черноризици, и черноризци, и створи милостыня многи, и раздая именье свое не токмо нищим, и ереом, черноризцем, черноризицам, всем церковником и домочадцам. А благоверному князю не сущи тогда во граде. И призва единаго от вельможь, иже бе устроин старейшина граду, нарецаемь именем Протасей — сей бе на нищаа милостив и милосерд сердцем — и рече ему: «О, чадо, мир подай, иже благоверному князю и всему дому его, и тобе мир». И вда ему влагалище на устрой церкви и на поминание своеа памяти, и прочаа домы церковныя призва. Вечеру же бывшю, и нача святый вечернюю молитву, и еще сущи молитве во устех его, и рече преподобному архимандриту Феодору, егоже воименова на митрополию: «Мир ти, чадо, аз почити хощу». И абие предает дух. И послаша весть ко князю. Благоверный же князь вскоре приеха во град. Несену же святому ко гробу, они же мнеша, яко мертвеца несущи, но открыся некому иноверию о святем, и видев святаго сидящи на одре своем, с оба полы одра его благословяюща носящаа одр, и благовернаго князя, и весь род его, и вся крестьяне. Онем же донесшим в основанную церковь, надгробную песнь певши и вложиша во гроб святое его тело, иже бе сам створил, месяца декабря в 21 день.

Яко же пророк Давид рече: Праведник, яко финике, процветет, яко кедр, иже в Ливане — тако и сей святитель великий процвете, приим дар от Бога, исцеление хромым подая от гроба своего. И быть ему 20 дни имущи во гробе, уноша некий, имея руце от рожениа своего, но не владея ими и кормим быша другом, и тому от гроба своего исцеление даст. Овому слу (слух?), кому прострение дарова [425], и етеру очима слепу, и тому даст прозренье. Молитвою святаго и ина исцелениа быша от гроба его. Да егда благоверный князь Иван, написав та чюдеса, и посла в град Володимерь ко святому сбору, и взем свиток, преподобный епископ Прохор взиде на онбол и нача чести чюдеса, бывшаа в граде Москве от гроба святаго Петра митрополита. В той час он иноверець нача исповедати, иже виде благословляюще с одра своего, и почюдися князь великий Иван и весь народ, иже бе в сборе, възрадовашеся радостью великою. Тако бо Бог просвети землю Создальскую и град, зовомый Москву, и благовернаго князя Ивана, княиню, и дети, и раба Божиа старейшина града. Ты же, святый святителю, нам испроси грехов оставление. От гроба же того исцелениа бывает что ся приходящим. И се паки ино знамение его: создана бысть церкви в сборе милостью святыя Богородица и Божиа угодника, святаго святителя Петра митрополита, а створение великаго князя Ивана».

4

О СЕЙТЕ ЕРЕТИКЕ

Кто был этот Сеит и в чем состояло его лжеучение, жизнеописатель святого Петра митрополит Киприан не говорит. Но Татищев неизвестно откуда заимствовал сказание, будто Сеит был новгородский протопоп, соумышленник Тверского епископа Андрея, отвергал существование рая на земле и проповедовал против монашества (4. 93 [408]). Сказание это представляется сомнительным, потому что в частностях оно разноречит с житиями святого Петра, из которых одно написано современником (см.: Руднев. О ереси раскол. в Русск. Церкви., М., 1838. 71, 72 [372]). Сеитами у татар-магометан назывались лица духовного звания (Карамз. 7. Прим. 263 [301]; Арцыбаш. Повеств. о России. 4. Прим. 1029 [236]). И потому не невероятно предположение, что означенный еретик мог быть из крещеных сеитов (Приб. к тв. св. отц. 2. 79 [253]). Надобно, однако ж, заметить, что место о Сейте в исторических сказаниях читается различно. В Степенной книге — следующим образом: «В то же время и Сеит еретик явися и чуждая Церкве Христовы и православный веры мудрствуя, егоже святый препре и непокаряющася того проклятию предаст, иже и погибе» (1. 418—419 [308]). В летописи Никоновой: «В то же время и се ин еретик явись...» и прочее (5. 135 [374]). А в житии святого Петра митрополита, составленном епископом Прохором Ростовским, по крайней мере в списке нам известном, изложено так: «И се тако еретика препре, приехавши на прю, и прокля и» (см. выше в прил. 5). Что касается до этого последнего чтения, то здесь, по всей вероятности, описка. Иначе выражение «еретика препре» надлежало бы отнести к Тверскому епископу Андрею, о котором сказано несколько выше. Но там замечено, что Андрея святой Петр простил, а здесь прибавлено о еретике: «И прокля и». Следовательно, тут речь об ином еретике. Чтение же Никоновой летописи:

«И се ин еретик явися», т.е. другой после епископа Андрея, с которым прежде святой Петр имел дело и о котором сказано выше, нисколько не противоречит всему ходу повествования и могло быть первоначальным чтением, из которого легко было какому-либо переписчику составить; «И сект...».

5

ПАТРИАРШАЯ ГРАМОТА 1347 г. О ПОДЧИНЕНИИ ВНОВЬ ВОЛЫНСКИХ ЕПАРХИЙ МИТРОПОЛИТУ КИЕВСКОМУ

Грамота патриарха, заключающая в себе и царскую буллу и соборное определение, состоит в следующем: «Что для мореходцев спокойное море и попутно дующий ветер, то самое для политических дел хорошие законы, мир и единомыслие. Как для мореходцев спасительны места, удаленные и безопасные от бурь и треволнений, где судно удобно пристает к берегу, так для живущих в обществах под благими законами спасительна жизнь, как можно более далекая от опасностей беспорядка. Беспорядок есть величайшая из опасностей жизни; его свойство превращать все вверх дном и смешивать вместе дела Божественные и человеческие. В этом всяк может убедиться из следующего. Народ русский долгое уже время, в течение уже почти четырехсот лет, признавая одного митрополита, всегда управлявшего митрополиею Киевскою, наслаждался глубоким миром, и если что по нужде иногда отвергал или изменял, то сам же и воссозидал и легко исправлял. Но по допущению Божию за множество грехов бывшее незадолго пред сим время нестроения ниспровергло это состояние русского народа и привело в такое замешательство, что едва не возбудило браней и междоусобной войны. В это самое время верховный и святой самодержец мой, получивший от Бога законное право царствовать за его истину, кротость и справедливость, которыми он превзошел всех бывших прежде него царей, как только узнал положение дела, частик» от нас же самих и от находящегося при нас Божественного и священного Собора, а частию из писем святейшего митрополита Киевского, препочтенного и экзарха всея России, во Святом Духе возлюбленного брата и служителя нашей мерности, равно благороднейшего князя всей России и любезнейшего брата достойнейшего и святого моего самодержца кир Симеона и других князей, каковые письма соборне объявлены были и нам во всеуслышание, то признал за благо издать золотую буллу, которая читается так: «Святешие епископии, находящиеся в стране Малой России, названной Волынью, как-то: Галицкая, Володимирская, Холмская, Перемышльская, Луцкая и Туровская, с того самого времени, как народ русский по благодати Христовой познал Бога, входили в состав митрополии Киевской, которою ныне управляет законно святейший митрополит, препочтенный и экзарх всея России кир Феогност, равно как и святейшие епископии Великой России. Между тем в бывшее незадолго пред сим время нестроения не только заправлявшие делами государства, но и предстоятель Церкви вопреки долгу, воспользовавшись таким временем, не заботились ни о чем другом, как только об исполнении собственных своих желаний, и, приведши состояние общественных и церковных дел в беспорядок, почти все ниспровергли, и для душ христианских приготовили всякий вред и бедствие, а также сделали и то нововведение, что отделили от святейшей митрополии Киевской помянутые епископии Малой России и подчинили их власти архиерея Галицкого, рукоположив его из епископа в митрополита. Это послужило к нарушению обычаев, издревле обратившихся в закон для всей России, и подействовало тяжело и грустно на всех находящихся в ней христиан, не желавших иметь двух митрополитов, но желающих, чтобы оставался сохраненным и ненарушенным обычай, который у них существует издревле, как сказано, и изыскивающих все меры к устранению такого нововведения, подобно тому как и в прежнее время были попытки сделать такое нововведение, но тотчас же разрушались и отвергались, едва возникали. Ибо тамошние христиане не терпели, чтобы древний их обычай был отменен. Об этом было донесено моему царскому величеству благороднейшим великим князем России и любезнейшим братом нашим кир Симеоном и заявлено желание с просьбою его и других тамошних князей, чтобы постановлено было золотою буллою моего величества опять подчинить означенные епископии под власть святейшей митрополии Киевской, как было прежде. Признав такое требование справедливым и основательным, в силу с давнего времени доныне бывшего церковного обычая, и ради добродетели и богоугодного образа жизни нынешнего святейшего митрополита Киевского, препочтенного и экзарха всея России, мое величество заблагорассудило, постановило и определило издать настоящую золотую буллу, да будут вновь подчинены святейшей митрополии Киевской находящиеся в сказанной Малой России святейшие епископии — Галич, Володимир. Холм, Перемышль, Луцк и Туров, которые вопреки справедливости отданы епископу Галицкому в помянутое время нестроения, и пусть первенствующий архиерей святейшей митрополии Киевской делает в тех епископиях все то, что Божеские и священные каноны повелевают делать митрополитам в находящихся под их властию епископиях и что совершали и прежде бывшие там митрополиты и сам нынешний святейший митрополит Киевский, хиротонисуя, и поставляя в них епископов, и производя над ними суд и исследование, когда нужно по церковным правилам, и делая все прочее, что Божескими и священными канонами указано. Сами же боголюбезнейшие епископы, находящиеся в тех святейших епископиях, должны иметь к святейшему митрополиту Киевскому, препочтенному и экзарху всея России кир Феогносту, и какие по нем будут архиерействовать, подобающее повиновение и слушаться его во всем, что будет он говорить и предлагать им, как относящееся к устроению тамошних христиан и к прочему церковному и каноническому управлению и благочинию. Притом в силу настоящей золотой буллы моего величества упомянутые святейшие епископии Малой России имеют подчиняться и на последующие времена святейшей митрополии Киевской и управляющему ею ныне архиерею, святейшему митрополиту, препочтенному и экзарху всея России кир Феогносту, и судиться от него по существующим церковным правилам, равно как исполнять все должное и законное, а после него имеют повиноваться и будущим его преемникам,— и это постановление навсегда должно быть соблюдаемо, как было издревле в обычае, чтобы святейшие епископии зависели от одного митрополита. В подтверждение сего и состоялась настоящая золотая булла моего величества и предназначена для помянутой части святейшей митрополии Киевской. Дана месяца августа ныне текущего пятнадцатого индиктиона шесть тысяч восемьсот пятьдесят пятого года, в котором началось и наше благочестивое. Богом предназначенное царствование.

Соответственно этому, как надлежало, и наша мерность общим мнением собранных при нас святейших архиереев — Ираклии, Фессалоникии, Кизикии, Филадельфии, Севастии, Понтократии, Прусии, Митилены, Аина, Сугдаи, Готфии, Визии, Каллиуполя и Гареллии — постановила, чтобы названные епископии: Галиция, Володимир, Холм, Перемышль, Луцк и Туров — вновь вошли в состав святейшей митрополии Киевской и были подчинены ей, как прежде, и на все последующее непрерывное время, а все находящиеся в них боголюбезнейшие епископы почитали митрополитом и первым между ними Киевского и повиновались ему, как было изначала. Сделанное же в недавнее время нестроения бывшим прежде патриархом синодское постановление касательно Галиции отвергаем, а определенную им тогда церковную епитимию против неповинующихся Галицкому епископов и других, как незаконную, соборне разрешаем. Посему имеют опять подчиняться Киевской митрополии упомянутые святейшие епископии, и это постановление, как древнее, и справедливое, и совершенно основательное, и направленное к пользе столь многочисленного народа, и поистине необходимое для его мира и единомыслия, будет принято без перемены и святейшими патриархами после нас. И не только нынешний святейший митрополит Киевский, препочтенный и экзарх всея России, возлюбленный брат в Святом Духе нашей мерности и сослужитель, но и после него святейшие архипастыри той Церкви будут исполнять постановление сие в означенных епископиях беспрекословно, как предоставлено им канонами. В сем-то смысле и совершилось настоящее наше соборное распоряжение и передано помянутой части святейшей митрополии Киевской для вечного хранения. Месяца сентября, индикт. 1» (Acta Patriarch. Constantinop., ed. Miklоsiсh. Т. 1. Р. 267. Vindobon., 1860 [425]).

6

О МИТРОПОЛИТЕ ФЕОДОРИТЕ — ИЗ ПАТРИАРШЕЙ ГРАМОТЫ 1354 г.

В грамоте к Новгородскому владыке, писанной в 1354 г., патриарх, между прочим, говорит: «Да будет ведомо твоему боголюбию, что Феодорит два года тому назад приходил сюда, когда еще жив был преосвященный архиерей кир Феогност, и искал сделаться митрополитом русским. Но мы, после тщательного исследования нашедши, что митрополит кир Феогност еще жив, отнюдь не приняли его (Феодорита), потому что он искал противного законоположению Божественных и священных канонов. Посему и говорили ему, чтобы он подождал, а мы между тем пошлем и узнаем истину об оном митрополите и тогда сделаем так, как найдем хорошим. Между тем он бежал в Торнов и тем совершил поступок самый странный и самый беззаконный, поступок вне канонов, чего никогда не бывало, с тех пор как крестилась Россия. Поэтому мы и прежде писали всюду в те места, чтобы вы никоим образом не принимали этого Феодорита, как низложенного Божественными канонами и Божественным и священным Собором» (Acta Patriarch. Constantinop. 1. 350 [425]). В житии святого Алексия, митрополита Киевского (Филар. Русск. свят. Февр. 12-го. С. 91 [418]), выдается за несомненное, что патриарх Болгарский решился поставить Феодорита митрополитом по просьбе южных князей России, но выдается без всяких доказательств. И, по нашему мнению, это не более, как предположение, которое ничем не может быть подтверждено.

7

О ПОСТАВЛЕНИИ МИТРОПОЛИТА АЛЕКСИЯ — ИЗ ПАТРИАРШЕЙ ГРАМОТЫ 1354 г.

Соборное деяние, или грамота патриарха Филофея, в которой он, между прочим, объясняет, что расположило его произвесть Алексия в митрополита, помещена в Act. Patriarch. Constant. 1. 336 [425]. То же самое, только короче, объясняет патриарх и в грамоте к Новгородскому владыке от того же числа следующим образом: «Ты знаешь, что по смерти святейшего архиерея всей России кир Феогноста, необходимо было поставить архиерея на эту святейшую митрополию. Посему, так как тот же кир Феогност, хорошо действовавший этою самою священноначальственною властию, еще при жизни своей прислал к святой Божией кафолической и апостольской Церкви грамоту, в которой ходатайствовал о произведенном им во епископа Владимирского кире Алексии, что именно он достоин и способен управлять священноначальнически тою же святейшею митрополиею, будучи благочестив и добродетелен; и так как мы, надлежащим образом испытав его, нашли также, что он благодатию Христовою поистине таков и соответствует свидетельствам об нем как от православных греков, нередко приходящих оттуда, так и от самих россиян, которые приходили сюда и прежде в различные времена, то мерность наша, рассудив вместе с Божественным и священным, находящимся при нас Собором прилучившихся святейших и честнейших архиереев, с общего мнения возвела и поставила его за его добродетельное житие и прочие духовные доблести на величайший и честнейший священноначальственный престол, в совершенного митрополита Киевского и всей России с ведома и соизволения державнейшего и благочестивейшего моего самодержца, пламеннейшего поборника церковного благочиния, изволяющего и желающего чтить и возвышать все доброе (как это узнаешь ты и из другой, посылаемой тебе вместе с этою грамоты нашей мерности), тем более что от боголюбезнейшего Сарайского епископа получили мы рекомендательные письменные отзывы об нем и от прочих тамошних боголюбезнейших епископов» (ibid. P. 347 [425]). Когда сохранилась самая грамота патриарха Филофея о возведении им Алексия в сан митрополита и то же самое свидетельствуют и наши летописи (П. собр. р. лет. 8. 27 [351]; Ник. лет. 4. 39 [374]; Степ. кн. 1. 451, 452 [308]), странным представляется утверждать, будто не Филофей, а Каллист посвятил Алексия в митрополита (Филар. Русск. свят. Февр. 92 Прим. 125 [418]).

8

О ПЕРЕСЕЛЕНИИ НАШИХ МИТРОПОЛИТОВ ИЗ КИЕВА ВО ВЛАДИМИР — ИЗ ПАТРИАРШЕЙ ГРАМОТЫ 1354 г.

Acta Patriarch. Constantinop. 1. 351—353 [425]. Стоит внимания и первая половина этой грамоты: «Святейшая митрополия Российская в числе прочих городов и областей, принадлежащих к ее округу, имела и находящийся в Малой России город, именуемый Киевом, в котором издревле была кафолическая Церковь митрополии. Известно, что и архиереи российские имели в нем свое местопребывание. Но, по смутам и тревогам настоящего времени и страшным нападениям соседственных аламанов, он разорен и подвергся бедственному состоянию. Посему священноначальственные предстоятели России, не имея здесь надлежащего и подобающего им содержания, но по большей части недостаточное, в сравнении с прежним, как скоро не стали получать необходимых доходов, переселились в святейшую ее епископию Владимирскую, которая в состоянии доставить им место для пребывания и удовлетворение всем нуждам. Таким образом переселились в нее святейший митрополит Русский кир Феогност и прежде него другие два, считаясь епископами, как и следовало, Киевскими и этим оказывая Киеву предпочтение, потому что там, как выше сказано, был издревле престол митрополии, а имея местопребывание и проживая во Владимире, равно как и управляя всеми делами и получая средства для жизни из Владимира. Здесь в продолжение довольно многих лет не было епископа, но митрополит считал этот город своею собственностию и владел им. Когда же произведенный ныне приговором и избранием нашей мерности и находящегося при ней священного и Божественного Собора святейший митрополит всей России, возлюбленный о Господе брат нашей мерности и сослужитель, муж добрый и знающий законы покорности, живя вместе с покойным оным архиереем кир Феогностом, помогал ему в управлении и поддерживал его в старости, больного и подверженного немощи большой, и хорошо распоряжался правами церковными по велению и по воле оного, то покойный митрополит, признавши его способным, чтобы ему вручено было попечение о душах, рукоположил его при конце своей жизни во епископа Владимирского и в грамоте к нашей мерности и священному Собору свидетельствовал о его достоинстве быть возведенным на престол Киевский и всей России. Сей-то после его смерти, как предварительно предназначенный им, равно и благороднейшим великим князем, возлюбленным во Святом Духе сыном нашей мерности кир Иоанном, и прочими князьями, клириками и всем тамошним христоименитым народом на священноначальственное предстоятельство над ними, и пришед к нашей мерности и Божественному и священному Собору, и быв признан достойным, и избран, и произведен в митрополита Киевского и всей России соизволением державнейшего и святого моего самодержца, — представил и об этом деле слово к нашей мерности соборне, именно, что Киев разорен и впал в бедственное состояние и уже не служит годным местопребыванием для архиерея и о том также, что Феодорит, ^беззаконно вступивший в Торнов и вопреки священным канонам принявший там беззаконное рукоположение, хотя низложен и отлучен святою Божиею кафолическою и апостольскою Церковию, разбойнически и вместе тирански присваивает себе Киев и находится в нем...» и проч.

9

О ПОСТАВЛЕНИИ МИТРОПОЛИТА РОМАНА

Грамота Константинопольского Собора 1361 г. говорит, что Роман прибыл в Царьград спустя немного после того, как Алексий был поставлен митрополитом (Acta Patriarch. Constantinop. 1. 426 [425]). А наши летописи замечают, что Роман и возведен в сан митрополита в то время, когда Алексий еще не выезжал из Царьграда, вследствие чего между ними и произошла там распря (Ник. летоп. 3. 204 [374]; Степ. кн. 1. 452 [308]). Но Алексий, как мы видели, получил соборную, или патриаршую, грамоту о поставлении своем от 30 июня 1354 г., а осенью того же года уехал из Царьграда (П. собр. р. лет. 8. 8 [351]). Следовательно, Роман сделался митрополитом или в июле, или в августе 1354 г., а до самого конца этого года оставался патриархом Филофей (Historia Chronolog. Patriarch. Constantinop. in Act. Sanctorum. August. T. 1. P. 180 [426]). Касательно причины возведения Романа в сан митрополита в житии святого Алексия, помещенном в Степенной книге, читаем следующее: «Во время поставления его (святого Алексия) содеяся мятеж во святительстве, егож не бысть преже сего в Руси. Сии же мятеж ничто же ино, кроме вражия зависти и человеческаго ради сребролюбия. егоже ради поставлен бысть тогда другим митрополит на Русь, именем Роман, и бысть ему со блаженным митрополитом Алексием крамол велия» (1. 452 [308]). Свидетельство это о сребролюбии, имевшем такую силу в столице Греции, тем замечательнее, что оно дано не русским, а греком — Пахомием, составителем означенного жития Алексиева. Впрочем, сам патриарх Филофей, как и естественно, указывает в одной из своих грамот совсем на другую причину поставления Романова и именно говорит: «Так как правящий Литовскою страною князь худо был расположен к святейшему митрополиту Киевскому и всей Руси кир Алексию и готов был лучше страдать или убежать, нежели иметь такого митрополита и подчинять ему духовно свою область и страну, а желал, чтобы самая страна его была возведена в митрополию и была управляема и заведываема чрез собственного митрополита по удостоению священного и великого Собора, то Собор, опасаясь, чтобы не случилось чего-либо необычайного и чтобы этот многочисленный народ не причинил духовной опасности и вреда для всего великого тела святой Церкви, поставил избранного там и признанного достойным посвящения (,dcpxi£paxr6vr]g) митрополитом той страны по желанию народа, по тамошним нуждам и по намерению правящего князя» (Act. Patriarch. Constantinop. 1. 526 [425]). Конечно, патриарх мог и не знать о дарах Романа или Ольгерда в Константинополе: дары могли быть поднесены не самому патриарху, а окружающим его лицам или даже самому императору, который имел такое решительное влияние на церковные дела и, в частности, на поставление митрополитов (снес.: Акт. Запади. России. 1. № 24. С. 35 [230]).

10

ПОСЛАНИЕ ПАТРИАРХА 1370 г. К НОВГОРОДСКОМУ ВЛАДЫКЕ АЛЕКСИЮ

«Боголюбивейший епископ Новгорский, да будет благодать и мир от Бога твоему боголюбию! Ты знаешь, что бывший прежде тебя епископ Новгородский принял от Божественного, священного и великого Собора честь носить на фелони своей четыре креста; но такое право Божественный Собор предоставил ему одному, с тем чтобы он один, которому оно даровано, им пользовался, а не всякий епископ Новгородский. Между тем мерность наша узнала, что ты, поступив против положения и канонического обычая, принял то, на что не имел никакого права, и носишь на фелони своей четыре креста, да кроме сего не воздаешь должной чести, послушания и благопокорности ни святейшему митрополиту Киевскому и всея Руси, высокопочтенному, возлюбленному о Святом Духе брату нашей мерности и сослужителю, ни даже сыну моему, благороднейшему князю всей Руси кир Димитрию, противишься им и противоречишь. Узнавши сие, наша мерность опечалилась, прогневалась и вознегодовала на тебя за то, что ты поступаешь против повеления Божественных и священных канонов. Посему предписывается и приказывается тебе снять с фелони своей кресты без всяких отговорок. Ибо как ты сам по себе дерзнул на такой поступок? Далее приказываю, чтобы ты имел к святейшему митрополиту Киевскому и всея Руси и к благороднейшему великому князю должное почтение, послушание и благопокорность. И если исполнишь это, то будешь пользоваться милостию нашей мерности и Божественного, священного и великого Собора. Если же, напротив, ты не исполнишь того, что тебе приказывает наша мерность, то я намерен писать к митрополиту твоему, дабы он удалил тебя и снял с тебя архиерейство. Итак, что для тебя кажется лучшим, то и избирай. Благодать Божия да пребудет с тобою» (Acta Patriarch. Constantinop. 1. 522 [425]).

11

ПАТРИАРШИЕ ГРАМОТЫ 1370 г. К ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ ДИМИТРИЮ ИОАННОВИЧУ И МИТРОПОЛИТУ АЛЕКСИЮ

I. Письмо патриарха Филофея (1370 г., в июне, индикт. 8) к великому князю Димитрию Иоанновичу:

«Благороднейший великий князь всей России, ближайший во Святом Духе и возлюбленный сын нашей мерности кир Димитрий! Мерность наша желает благородству твоему от Бога всемогущего здравия и благорасположения души, силы и крепости телесной, жизни спокойной и долговечной, содействия и успеха в житейских делах твоих, умножения царства твоего и всего доброго и спасительного. Письма благородства твоего прибыли сюда к нашей мерности вместе с слугою твоим Даниилом и сбережены хорошо. Из них я узнал обо всем, о чем ты извещал и писал, и возблагодарил Бога, что ты находишься в добром здоровье и имеешь успех в собственных делах и державы твоей. Ибо я, как общий, свыше от Бога поставленный отец для христиан, находящихся по всей земле, по долгу своему обязан и всегда стараюсь и забочусь о их спасении и молю за них Бога. Преимущественно же сие исполняю в отношении к вам потому, что среди вас именно обретаю святой народ Христов, который имеет в себе страх Божий, любовь и веру. Молюсь и люблю всех вас, повторяю, более других. Твое же благородство еще более люблю и молюсь за тебя, как сына своего, за любовь и дружбу к нашей мерности, истинную веру во святую Церковь Божию и искреннюю любовь и покорность к святейшему митрополиту Киевскому и всея Руси, возлюбленному во Святом Духе брату нашей мерности. Я знаю, что ты искренно расположен к нему, любишь его и оказываешь ему совершенную покорность и повиновение, как он сам писал ко мне, и тем более я возлюбил тебя и молюся о тебе. Поступай же, сын мой, точно так и вперед, дабы иметь молитву мою и на будущее время, и будешь иметь еще большие блага, и жизнь беспечальную, и царство несокрушимое в настоящей жизни, а в будущей — наслаждение вечными благами. Митрополит, мною поставленный, носит образ Божий и вместо меня находится у вас, и всяк, покоряющийся ему и оказывающий ему любовь и почтение, оказывает это как бы самому Богу и нашей мерности. Всякая оказываемая ему честь переходит на меня, а чрез меня прямо к Богу. И если он (митрополит) кого возлюбит за что-либо доброе, или за благочестие, или за покорность и молится, то и я такого благословляю и Бог тоже; напротив, если бы он на кого прогневался и отлучил, и я тоже. Посему, сын мой, хотя благородство твое знает все то, что пишу к тебе, и по благодати Христовой исполняет, подвизайся еще более и заботься о Церкви. Митрополит сей — великий человек, поставленный во отца самим Богом, и много тебя любит, о чем слыша, мерность наша имеет великое утешение и радость. Что же касается до другого, о чем ты просил, то приготовлены от нашей мерности грамоты по твоему желанию и уже, с Божиею помощию, отправлены к вам, и ты можешь видеть их и узнаешь обо всем подробно от митрополита Киевского и всея России. Сделано, как ты желал, и я много тебя восхваляю и люблю; но сильно опечален и разгневан на других князей, что можешь узнать и из моих грамот. Хорошо ты сделал, что написал о том подробно мне, и, если чего желаешь или в чем нуждаешься, лиши с полною уверенностию и проси, чего хочешь, ибо я отец твой, а ты сын мой ближайший. Также сын мне и брат твой, князь Владимир, которого я очень люблю и высоко уважаю за его добродетели. Пишу и ему то же, что благородству твоему. Да сохранит Бог вас безболезненными, невредимыми и свободными от всякой печали» (Acta Patriarch. Constant. 1. 516 [425]).

2. Письмо того же патриарха к митрополиту Алексию:

«Святейший митрополит Киевский и всея России, высокопочтенный, возлюбленный о Святом Духе брат нашей мерности и сослужитель! Мерность наша испрашивает священству твоему от Бога Вседержителя благодать, мир, милость, здравие души, крепость тела, всего доброго, а также спасения. Из грамот священства твоего, которые последовали сюда к нашей мерности, и от человека твоего Аввакума, принесшего грамоты, я узнал, о чем ты пишешь и доносишь. Хорошо и как подобает всем архиереям ты сделал, что прислал сюда написанные тобою доношения и слугу своего, ибо священство твое вполне знает каноническое правило и постановление, что архиереи должны или сами приходить к патриарху и Божественному, священному Собору, или же, когда находят это неудобным, присылать письма и людей и просить о своих нуждах. Прежде священные и Божественные каноны повелевали нашим архиереям приходить сюда дважды в год; потом некоторые из святых архиереев приняли за правило, по отдаленности мест и по болезни, приходить только однажды в год. Почему я возлюбил священство твое и восхваляю тебя, что ты поступаешь, как следует. Впрочем, лучше приходи сам, когда найдешь то удобным. Если же нет... пиши, присылай и проси, в чем нуждаешься: о церковных потребностях, о политических делах и обо всем, о чем хочешь знать, сперва о своем, а потом и обо всем здешнем, какие здесь бывают дела церковные, политические и царские. И если нужно, чтобы патриарх и Собор извещали твое священство, то это предвидится удобным. Ты знаешь сам, и притом хорошо, любовь и благорасположение, которые питаю к священству твоему: я питаю к тебе любовь особенную и полное сочувствие, крепко люблю тебя, и имею тебя как близкого друга, и весьма желаю, чтобы ты писал, да знаем о тебе, о месте твоем, об управлении и великом стаде твоем. Знаю и вполне уверен, что и ты любишь меня и питаешь дружбу к нашей мерности. И, если в чем нуждаешься, пиши о том с полною уверенностию, что я исполню. Подвизайся и неусыпно заботься о народе своем как духовном стаде. Все имеют тебя там как общего отца, наставника и посредника пред Богом, и ты хорошо знаешь, какую заботу должны иметь пастыри об овцах своих, духовном стаде Христовом. Сам Христос чрез святого апостола великого Павла говорит, что они отдадут отчет за тех людей, которые вверены им, в день суда. Мерность наша отдельно писала и к князьям, как сыновьям моим, какое уважение они должны иметь к священству твоему, и внушала, чтобы они старались и заботились быть почтительными, послушными и оказывали совершенное благорасположение и внимание к священству твоему; научала и убеждала смотреть на тебя там так, как если бы смотрели на нашу мерность, потому что ты Носишь права, полученные от меня, и, если будут чтить, уважать и любить твое священство, будут чтить меня, который на земле имею права от Бога. Если ты поставлен от меня по благодати Христовой митрополитом, то носишь и права мои, и всяк, покоряющийся твоему священству, Богу покоряется, и самая честь на меня переходит. Об этом самом писал я и к князьям, научал их и убеждал, насколько то полезно для блага душевного и телесного и увеличения собственной их чести. Твоему же священству то же самое заповедываю, что и прежде. Народ ваш весьма велик и многочислен и требует особенной заботы, и как все поручены тебе, то, сколько возможно для тебя, старайся научить и передать им то, что ты узнал из Евангелия и святых отцов и учителей наших, и тогда будешь иметь Бога споспешником и помощником к тому. Ты писал ко мне и извещал о князьях, что они нарушили клятвы свои и договоры, письма к ним нашей мерности уже посланы и сделано по желанию и просьбе сына моего великого князя, и ты можешь увидеть те письма. Послано также и к епископу Новгородскому по предмету, тебе известному, и о прочем, как сам узнаешь. Благодать Божия да сохранит священство твое безболезненным, благодушным и свободным от всякого несчастия» (ibid. 1. 518 [425]).

12

ПАТРИАРШИЕ ГРАМОТЫ 1370 г. К СМОЛЕНСКОМУ И ДРУГИМ РУССКИМ КНЯЗЬЯМ

1. Письмо патриарха (индикт. 8. июня 1370 г.) смоленскому князю

«Благороднейший великий князь смоленский кир Святослав! Мерность наша узнала, что ты с великим князем русским кир Димитрием согласился и сделал уговор, под страшною клятвою и поцеловавши честный и животворящий крест, вместе с ним вооружиться против врагов нашей веры, врагов Креста, верующих и поклоняющихся огню. И он, как вы положили и согласились, был готов и ожидал тебя, а ты не только не исполнил того, что обещал под клятвою, но, забыв клятвы, уговор, обет и целование креста, даже вооружился сам с Ольгердом на христиан, из которых многие убиты и погибли. За что святейший митрополит Киевский и всея Руси, возлюбленный о Святом Духе брат нашей мерности и сослужитель отлучил тебя, поступив честно и справедливо. Ибо таких людей, нарушающих клятвы свои, и обеты, и целование креста, как будто бы не было Бога, Судии и Отмстителя, нарушающих правду, надлежит подвергать наказанию и отлучению. Посему святейший митрополит хорошо сделал, что отлучил тебя, так как ты совершил слишком важное преступление против веры твоей и против твоего христианства. И наша мерность считает тебя за это отлученным, как поступившего дурно; и ты имеешь получить от нас прощение тогда только, когда сознаешь, какое зло ты сделал, и обратишься, и искренно и чистосердечно раскаешься, со слезами придешь к митрополиту своему и попросишь у него прощения и о том, чтобы он написал о твоем раскаянии к нашей мерности. Итак, знай, что отлучение отсекает человека от святой Церкви Божией и совершенно отчуждает, а тело отлученного человека по смерти остается неотпетым для изобличения злых дел его. Постарайся позаботиться и искренно покаяться, обдумав положение свое, и когда напишешь оттуда ты сам вместе с митрополитом и попросишь прощения, то получишь от нашей мерности прощение и разрешение от отлучения, удостоишься наших молитв и хвалы, а от Бога обретешь помилование, в чем согрешил пред Ним, и помощь по управлению твоему и в твоей жизни» (Acta Patriarch. Constant. 1. 524 [425]).

2. Письмо патриарха к русским князьям

«Так как благороднейшие князья русские все согласились и положили, давши страшные клятвы и целовавши честной и животворящий крест, с благороднейшим великим князем всей Руси кир Димитрием вооружиться всем вместе на чуждых нашей вере, врагов Креста, не верующих в Господа нашего Иисуса Христа, нечестивых и безбожных огнепоклонников, то великий князь, в силу клятв и данного им согласия, не дорожа жизнию своею, а более всего имея в виду пречестнейшую любовь к Богу и то, чтобы сразиться за Него и победить врагов Божиих, приготовился к брани и ожидал только других. Но сии, не страшась Бога, не уважая клятв и забыв даже крест, который целовали, не исполнили того, что обещали: составив другого рода союзы и соглашения, они перешли на сторону нечестивого Ольгерда, который, приготовив войско против великого князя, увлек и совратил многих христиан. Почему святейший митрополит Киевский и всея Руси, возлюбленный о Святом Духе брат нашей мерности и сослужитель, отлучил этих князей, как презрителей и нарушителей заповедей Божиих, клятв и обетов своих. И наша мерность, узнав о сем и принимая во внимание, что это слишком тяжкий грех для христиан, признала тех князей, как виновных против благочестия христианского, также отлученными. Они тогда только могут получить прощение от нашей мерности, когда исполнят свои обеты и клятвы сразиться вместе с великим князем против врагов Креста, а потом пойдут и падут к стопам митрополита своего и заслужат, чтобы он написал о сем к нашей мерности. И, как скоро митрополит напишет оттуда, что они обратились искренно и чистосердечно раскаялись, тотчас будут прощены и нашею мерностию. Итак, они должны знать, что отлучение есть отсечение от святой Церкви Божией и совершенное отчуждение, и, если желают получить разрешение от нашей мерности, им необходимо искреннее и чистосердечное раскаяние» (ibid. 1. 523 [425]).

3. Увещательная грамота патриарха к русским князьям

«Благороднейшие князья всей России, возлюбленные сыны нашей мерности! Всем вам наша мерность просит от Бога всемогущего здравия и благоденствия душевного, бодрости и силы телесной, счастливого и скорого успеха во всех делах, умножения власти и преуспеяния чести и всего доброго, а вместе и спасения. Мерность наша, тщательно пекущаяся о чистоте веры, которую вы приняли свыше изначала при посредстве нашем от святейшей, кафолической и апостольской Церкви и сохраняете, как и приняли, непорочною, чистою и неповрежденною как настоящие православные христиане, не оставляет сего, поистине лучшего, из всех благ, но молится, дабы вы сохранили в себе сие благо неизменным и больше преуспевали в вере к Богу и благочестии. Этого вы достигнете, если будете воздавать святейшему митрополиту Киевскому и всей Руси, высокопочтенному и возлюбленному о Святом Духе брату нашей мерности и сослужителю, которого Бог даровал вам чрез наше рукоположение, подобающую честь, уважение и благопокорность, и возлюбите его и его слово как истинные сыны Церкви, как обязаны любить и самого Бога. Бог поставил нашу мерность во отца по всей вселенной обретающимся христианам, попечителя и блюстителя душ их; посему все они поручены мне как отцу и наставнику. И, если бы возможно было мне самому проходить города и веси всей земли и учить в них слову Божию, я бы охотно исполнил это как долг мой. Но как одному слабому и бессильному человеку нет возможности обойти всю вселенную, то мерность наша избирает лучших и известных доброю жизнию людей, поставляет и рукополагает их пастырями, учителями и архиереями и посылает по разным странам вселенной, одного — туда к вам, в обширную страну и к многочисленному народу, другого — в другую страну, а третьего — еще в иную; каждый, однако ж, из них, в какую бы страну и место ни был послан, уже занимает место и кафедру и имеет все права нашей мерности. А посему так как и вы имеете там вместо меня святейшего митрополита Киевского и всея Руси, мужа честного, благочестивого, добродетельного и украшенного всеми добрыми качествами, способного по благодати Христовой пасти народ и руководить его к приобретению спасения, утешать скорбные души и утверждать колеблющиеся сердца, как вы и сами знаете, изведав его достоинства и святость, то вы обязаны оказывать к нему великую честь и благопокорность, какую бы мне самому должны были воздавать, если бы я был у вас. Он, нося наши права, находится у вас вместо меня, и оказываемые ему честь, уважение и благопокорность переносятся к нашей мерности, от которой непосредственно восходят к самому Богу. Итак, вы как истинные сыны Церкви Христовой, питающие от души к Богу истинную веру и благочестие, обязаны слушать вашего отца, пастыря и наставника, дарованного вам чрез нас Богом, и любить его, как меня, а слова его принимать как слова Божий. Если станете так поступать и будете усердны к Церкви Божией и к святейшему митрополиту вашему, то получите сперва воздаяние в сей жизни и сам Бог соделается споспешником и помощником в нуждах ваших, дарует вам умножение власти, долгоденствие, счастливый успех в делах, жизнь беспечальную и безбедную и здоровье телесное, а в будущем — Царство Небесное, наследие вечных благ и блаженство. От нашей же мерности будете иметь многие и великие похвалы, благодарения и молитвы к Богу, благодать и милость Которого да сохранит вас, мужественно подвизающихся в правой и чистой вере и пребывающих в послушании отцу и наставнику душ ваших, и да соблюдет безболезненными, благодушными и свободными от всякой печали» (ibid. 1. 520 [425]).

13

СОБОРНОЕ ДЕЯНИЕ 1371 г. О ПОСТАВЛЕНИИ АНТОНИЯ, МИТРОПОЛИТА ГАЛИЦКОГО

«Соборное деяние о епископе, пришедшем из Малой России. кир Антонии, поставленном в митрополита Галицкого

Так как святейшая митрополия Галицкая с давних уже пор вдовствует без своего архиерея и необходимо было поставить ей митрополита для утверждения Божественных заповедей Христовых и умножения чрез то и приращения христианского народа, то мерность наша вместе с священным Божественным Собором, принимая это во внимание, рассудила определить архиерея в сию святейшую митрополию Галицкую. И как пришедший оттуда боголюбезнейший епископ кир Антоний, чрез долгое время пребывания своего здесь засвидетельствовавший верность свою, по сделанном ему точном испытании, исследовании и дознании был избран и признан по суду соборному способным и достойным первенства и председательства в святейшей митрополии Галицкой, то он и сделан из епископа митрополитом сей митрополии соборным решением святейших и достопочтенных архиереев: Ираклийского, Никейского, Врисейского, Афинского, Силиврийского, Созопольского и архиепископа Деркского. Почему и должен управлять сею святейшею митрополиею, пользоваться именем ее в местах и кафедрах, находящихся при священном Соборе, и везде поминаться в священных диптихах, как водится по каноническому правилу и указанию; должен восседать на устроенном для него в церкви священном седалище, поставлять чтецов и иподиаконов, рукополагать диаконов и пресвитеров и беспрепятственно совершать все священнодействия как архиерей настоящий и действительный. Кроме того, он должен пользоваться всеми, принадлежащими ему при той церкви правами и не дозволять никому, из ближайших ли то архиеерев, или другому кому, восхищать что-либо из прав своих во всей области или простирать на них любостяжательную руку. Он один есть и предстоятель, и архиерей сей Церкви, и распорядитель над имуществом ее, и владыка. А как он поставлен еще от соборной и апостольской Церкви быть наставником и попечителем о находящихся при ней христианах, то необходимо должен убеждать, внушать им душеспасительное и руководить их на лучшее и ведущее ко спасению как имеющий отдать отчет за них Богу в день суда. В придачу же он должен принять святейшие епископии — Холмскую, Туровскую, Перемышльскую и Володимирскую, да прекратятся происходящие там нестроения и да настанет мир и конец соблазнов; должен учить в них христианский народ Божий, поставлять в них чтецов и иподиаконов, рукополагать диаконов и пресвитеров, а также и епископов. Если же он у себя не имеет епископов, с которыми бы мог рукополагать, то должен по прибытии в Церковь свою избрать, кого признает годными, и отправиться к святейшему митрополиту Венгровлахийскому, и там вместе с ним совершить и наречение, и рукоположение епископов. А находящиеся как в пределах принадлежащей ему святейшей Церкви, так и в пределах вышепоименованных епископств все священствующие, монашествующие, начальники, владельцы и прочий христианский народ Божий обязаны воздавать ему честь и почтение, покорность и подобающее послушание как настоящему архиерею своему, учителю и пастырю, поставленному и избранному определением священного и Божественного Собора и утверждением нашей мерности, обязаны слушать и повиноваться ему во всем, о чем бы ни стал он говорить им на пользу и спасение души. Ибо честь, ему оказываемая, имеет восходить к самому Богу, Которого образ архиерей носит. Во свидетельство чего и дано избранному святейшему митрополиту Галицкому и высокопочтенному, возлюбленному о Христе брату нашей мерности и сослужителю настоящее наше соборное определение и деяние в мае месяце девятого индикта 6879 г.» (ibid. 1. 578 [425]).

14

О НАСТОЛЬНОЙ ГРАМОТЕ 1393 г. МИТРОПОЛИТУ ФОТИЮ

Настольная грамота, данная будто бы еще патриархом Антонием в 1393 г. Фотию как новопоставленному Русскому митрополиту (Акт. истор. 1. № 254 [228]), или подложна, или испорчена:

1)             Сам Фотий в своем духовном завещании говорит, что он, будучи еще иноком, послан был в Царьград от своего старца Акакия именно к патриарху Матфею (1396—1410) и императору Мануилу, что там внезапно по воле государя «соборне преосвященым кир Матфеем патриархом рукоположен святитель в Киевскую митрополью на Русь» и что это случилось «в лето 6917, месяца сентября в 1 день, индикта втораго». И, умоляя всех христиан сохранять целыми и неповрежденными апостольские и отеческие предания, замечает: «Якож исповеданием моим написано... внегда вначале святитель рукополагахся преосвященным Матфеем патриархом и священным Собором» (Собр. госуд. грамот. 2 [391]. № 17; Ник. лет. 5.100-103 [374]).

2)             Наши летописи, и между ними древняя Новгородская, единогласно говорят, что Фотий поставлен патриархом Матфеем при царе Мануиле и пришел в Россию в лето 6918 (П. собр. р. лет. 3. 104; 4. 112; 5. 258; 6. 139; 8. 85 [351]; Ник. лет. 5. 32 [374]).

3)             Никак нельзя объяснить, почему и для чего в 1393 г. мог быть Фотий рукоположен в митрополита Русского. Не потому ли, что император и патриарх были недовольны Киприаном и хотели сместить его? Но в том же 1393 г. патриарх Антоний, посылая в Россию Вифлеемского архиепископа Михаила, заповедал ему в инструкции всеми мерами заботиться, чтобы угодить митрополиту Киприану и доказать, как доволен им император за его благотворения и пособия (Acta Patr. Constantinop. 2. 197 [425]). В том же году патриарх писал к новгородцам и убеждал их во всем покоряться митрополиту Киприану (ibid. 177, 181 [425]), писал и к самому Киприану как имеющему полную власть над митрополиею Русскою (ibid. 180 [425]). Или не имел ли в виду патриарх Антоний, поставляя в 1393 г. Фотия митрополитом Русским, разделить вновь Русскую Церковь на две митрополии и одну из них оставить за Киприаном, а в другую послать Фотия? Но в том же году Антоний писал к великому князю московскому Василию Васильевичу и выражал свою радость, что Бог благословил его, патриарха, умиротворить, наконец, Русскую Церковь и соединить обе ее митрополии под властию одного митрополита Киприана и что это так должно оставаться и по смерти Киприана (ibid. 2. 188 [425]). Прибавим, что патриарх Антоний не раз писал к митрополиту Киприану и в последующие годы и относился к нему очень дружелюбно и как к первосвятителю всей Русской Церкви (ibid. 2. 282. 359 [425]).

4)             Если Фотий поставлен в митрополита еще в 1393 г., а между тем тогда не был послан в Россию, то зачем могла быть дана ему тогда настольная грамота? Зачем эти убеждения русским князьям, епископам, народу, чтобы они повиновались Фотию? Если Фотий после поставления своего в Русского митрополита жил в Константинополе пятнадцать лет и уже патриархом Матфеем послан в Россию, то не странно ли допустить, что этот патриарх отпустил его не с своею настольною грамотою, а с грамотою своего предшественника и не от своего лица убеждает в ней великого князя московского Василия Васильевича и вообще всех русских покоряться новому митрополиту, а от лица уже скончавшегося святителя? (Снес.: пр. Филар. Русск. свят. Июль. С. 8. Прим. 4 [418]).

15

КОГДА ЗАКРЫЛИСЬ ЕПАРХИИ БЕЛГОРОДСКАЯ И ЮРЬЕВСКАЯ

Утверждать, будто епархии Белгородская и Юрьевская потеряли свою самостоятельность и соединены были с Полоцкою еще до нашествия на Россию монголов, несправедливо. В 1231 г. Полоцкий епископ отнюдь не назывался вместе Белгородским и Юрьевским (пр. Филар. И. Р. Ц. 2. 129. Прим. 220 [416]). Ибо вот что говорит под этим годом древняя летопись: «Священ же бысть (Кирилл, епископ Ростовский) пресвященным митрополитом Кириллом и с окрестными епископы, иже суть сии, иже и святиша и с митрополитом: Перфурий, Черниговьскый епископ, Олекса, Полотьскый епископ, и ина два епископа, Белогородьский и Гюргевьскый, и игумени мнози» (П. собр. р. лет. 1. 194 [351]). В примечании Карамзина (3. Прим. 369 [301]), на которое ссылаются, это сказание передано неточно. Закрытые с нашествием монголов епархии включаемы были в состав других епархий. Так, Переяслав Русский иногда причислялся к Сарайской епархии (П. собр. р. лет. 7.169 [351]; Ник. лет. 3. 50 [374]).

16

О РУССКИХ ЕПАРХИЯХ В МОНГОЛЬСКИЙ ПЕРИОД

Об епархии Холмской — П. собр. р. лет. 2. 163, 182, 184, 196 [351]; об епархии Сарайской — П. собр. р. лет. 1. 204; 7. 162 [351]; о Тверской — Ник. лет. 3. 55 [374]; Карамз. 4. Прим. 137 [301]; о Суздальской — П. собр. р. лет. 8. 210 [351]; Ник. лет. 3. 186 [374]; Карамз. 4. Прим. 373 [301]. В порядке епископов, поставленных митрополитом Алексием, Нафанаил Брянский упоминается вслед за Петром Ростовским и Феодором Тверским (Ник. лет. 4. 62 [374]). Но Петр Ростовский рукоположен в 1364 г. (П. собр. р. лет. 1. 231 [351]). По этому можно заключать, что и Нафанаил Брянский рукоположен около того же времени. Кроме того, о Брянской епархии упоминается в патриаршей грамоте 1361 г. (Acta Patr. Constantinop. 1. 425-430 [425]); об епархии Пермской — П. собр. р. лет. 8. 49 [351]; Ник. лет. 4. 140 [374]; о Луцкой — П. собр. р. лет. 2. 223 [351]; о Коломенской — П. собр. р. лет. 7. 217 [351]; Ник. лет. 3. 201 [374]; о Звенигородской — П. собр. р. лет. 8. 52, 61 [351]; Ник. лет. 4.160, 193 [374]; о попьпке псковитян — П. собр. р. лет. 3. 75 [351]. В духовной грамоте, писанной в 1353 г. великим князем Симеоном Гордым, упоминается еще епископ Переяславский Афанасий (Собр. госуд. грам. 1. 37 [391]; Карамз. 4. Прим. 365 [301]). Но Переяславским здесь назван Афанасий Волынский (П. собр. р. лет. 7. 217 [351]; Ник. лет. 3. 201 [374]; см. еще прил. 20. Числ. 6), потому что он тогда временно проживал в Переяславле Залесском (П. собр. р. лет. 6. 121 [351]). В Истории росс. иерархии (1. 63-65, изд. 2 [234]) напечатаны два списка русских епархий, относимые к XIV в.: в первом списке их насчитано 20, во втором — 21. Но это потому, что в первом поименованы епархии Переяславская и Белгородская, а во втором и Юрьевская, которые давно уже были закрыты. Кроме того, в первом списке епархии Галицкая и Перемышльская названы Подольскою и Самборскою.

17

ОТРЫВКИ ИЗ ЖИТИЯ ОРДЫНСКОГО ЦАРЕВИЧА ПЕТРА

Отрывки из жития блаженного Петра, царевича Ордынского, на которые сделаны указания в нашей «Истории»

1. «Святому архиепископу Ростовскому Кирилу ходящу в татары с честию к царю Берки за дом святыа Богородица. Царь же, слышав от него иже о святом Леонтии от Греческия земли родом и како благословением патриарха прииде, како крести град Ростов, и како увери люди, и како честь прия (от) руских князей, и от греческаго царя, и от патриарха Вселенскаго Собора, како по преставлении его содеваются чюдеса преславная от раки мощей его и до сего дни. И ина многаа учениа от евангельскых указаний глагола. И слышав царь Берка от епископа, возрадовася, и почести возда ему, егоже требует, и отпусти и с миром царь Берка. По его животе князи ярославстии годовнии оброки носят на гроб. В то же лето разболеся сын его, един бо бе у него. Царь же от врачев не обрете никоеа пользы и умысли сице: посла в Ростов по святаго владыку и обеща ему дары многы, да исцелит сына его. Владыка же, повелев пета молебны в Ростове по всему граду, освятив воду и пришед в татары, и исцели сына царева. Царь же возрадовася со всем домом и всею Ордою своею и повеле давати владыце оброки годовнии в дом святыа Богородица.

2. Некто же отрок, брата царева сын, юн сый, предстоа пред царем всегда, слыша поучение святаго владыкы, умилися душею и прослезися; выходя на поле, уединяася и размышляв, како си веруют цари наши солнцу сему, и месяцу, и звездам, и огневи, кто сей есть истинный Бог... И умысли сице ийти с святым (владыкою) видети божницу Рускыа земли... Прииде с владыкою в Ростов и виде церковь украшенну златом, и жемчюгом, и драпнм камением, аки невесту украшенну, в ней пения доброграсная, якоже ангельская: бе бо в церкве святыа Богородица тогда левый крилос греческыи пояху, а правый рускыи. Слышав же сиа, отрок, сый в неверии, и огнь въэгореся в сердцы его, и восиа солнце в души его, и припаде к ногам святаго владыки и рече: «Молю тя, да бых и аз приял святое крещение». И владыка почти и, и повеле ждати: бе бо размышляв о искании отрока. И по мале времени царю Берки умершу, и Орде метущися, и искания отроку не бе, и крести отрока сего святый Кирил, и нарече имя ему Петр. И бе Петр учение Господне (слушая) по вся дни в святилище и у владыкы. И преставися святый владыка Кирил, и погребоша его честно, с песньми.

3. Бе выездяй (Петр) при езере ростовстем птицами ловя. Единому же ему при езери ловящу, по обыщней молитве усну, и вечеру глубоку сущу, приидоста к нему два мужа, светла суща, аки солнце, и взбудиста и, глаголюще: «Друже Петре, услышанна бысть молитва твоя, и милостыня твоа приидоша пред Богом...» И въдаста ему мешца и глаголаста: «Возми сиа мешца: в едином ти злато, а в друзем серебро... Мешца сиа держи у собя в пазусе, инеми не ведоми; а просят менящии 9 сребренных, а 10 злата, и ты дай же по единому, и взем иконы да идеши к владыце и рци ему: «Петра и Павла, Христова апостола, посласта мя к тобе, да устроиши церковь, идеже спах при езери...» И почти святый Игнатей Петра, и повеле взыти на колесницу с иконами, и повеле итти до места, идеже спа. Сам же владыка, и князь, и весь град проводиста с песньми иконы до места Петрова, и на месте спания пояста молебены святым апостолам. Князь же и владыка со слезами на молебне и радостию приаваста имя святых апостол Петра и Павла и обрекоста им домы и села. Сии молебны пояху, и людие клеть съградиша повелением князя, и привезши из града, плотом оградивше, и възвратишася, и ту Петр иконы постави.

4. Видев же князь и владыка, Петра умолкающа, и рекоша к собе: «Аще сей муж, царево племя, иде(т) в Орду, и будет спона граду нашему». Бе бо Петр возрастом велик и лицем красен. И рече ему: «Петре, хощеши ли поймеве за тя невесту?» Петр же прослезився и отвещав: «Аз, Господи, возлюбих вашу веру, и оставль родительскую веру, и приидох к вам, воля Господня и ваша будет». Князь же поим ему от великих вельмож невесту, беша бо тогда в Ростове ординстии вельможи. Владыка же венча Петра, и устрой церковь ему, и святи ю по заповеди святых апостол.

5. И родиша(ся) Петру сынове в него место... Пожив же, преставися Петр в глубоце старости, в мнишеском чину к Господу отьиде, Егоже возлюби, и положиша у святаго Петра, у его спалища, и от того дни уставися монастырь сии... Сын же Петров, шед в Орду, сказася брата царева внук, и возрадовашася ему дяди его, и почтиша его и многы дары даша ему... Внук же Петров, именем Юрье, якоже навыче у родителей своих — честь творити святей Богородици в Ростове, и гривны на ню возлагати, и пирования владыкам, и всему клиросу, и собору церковному, и праздником святых апостол Петра и Павла, и память творити родитель и прародитель, вечная их память по вся лета».

(Списки этого жития — в сборн. Новгор. Соф. библ. № 503. Л. 333 и сборн. моей библ. № 8. Л. 231]. По другим спискам оно напечатано в Правосл. собеседн. 1859.1. 356-376 [381]).

18

ОТРЫВКИ ИЗ ЖИТИЯ СВЯТОГО СТЕФАНА ПЕРМСКОГО

Отрывки из жития святого Стефана Пермского, на которые сделаны указания в нашей «Истории»

1. «Сии преподобный отец наш Стефан бе оубо родом роусин, от языка словенска, от страны полоунощныя, глаголемыа Двинскыа, от града нарицаемаго Оусть-Юга, от родителю нарочитоу, сын некоего христолюбца моужа, верна християна именем Симеона, единого единый от крил к великий соборныя церкве святыа Богородица, иже на Оусть-Юзе, и от матере такоже християны, нарицаемыя Мария. И еще детищем сый, измлада вдан бысть грамоте; оучити ю же вскоре извыче, всю грамотоу яко до года, и конархатнемоу тачей чтец бысть во сборней церкви... Наоучи же ся в граде Усть-Юзе всей грамотичней хитрости и книжней силе. Возрастьшоу емоу в девъстве, и во чистоте, и в целомудрии и многи книги почитавшоу Ветьхаго и Новаго Завета. И еще млад боуда в оуности, отрок сы верстою, пострижеся в черньци во граде в Ростове у святого Григория Богослова, в монастыри, нарицаемем Затворе, близ епископьи, яко книги многи бяхоу тоу, доволны соуща емоу на потребоу почитаниа ради, при епископе Ростовстем Парфении... Прилежно имяше обычай почитати почитание книжное, и не бедно оучение рад оумедливая по оученьи, но да дондеже до конца поистинне оуразоумеет о коемждо стисе словеса, о чем глаголет, ти тако протолковаше; с молитвою бо и молением разоума сподобяшеся, и аще видяше моужа моудра и старца разоумична и духовна, то емоу совпросник и сбеседник беаше, и с ним соводворяшеся, и обнощеваше, и оутреневаше, распытая ищемых скоропытне.

2. Непразден же присно пребываше, но делаше роукама своима всегда троудолюбне, и святыя книги писаше хитрей гораздо и борзо, и послоушьствують книги его многая, яже и до сего дни яже своима роукама написал, троудолюбне счинив, яже соуть троудове его. Такоже емоу правимоу добре благодатми, имяше оуправлен образ дел его, и тако за многоую его добродетель поставлен бысть в диаконы от Арсеньа князя и епископа Ростовскаго. Таче посем, по преставленьи Алексиа митрополита, повелением наместника его именем Михаила, нарицаемаго Митяя, поставлен бысть в прозвитеры от Герасима, епископа Коломеньскаго. И изоучися сам языкоу пермьскомоу, и грамотоу новоу пермьскоую сложи, и азбоуки незнаемы счини, по предложенноую пермьскаго языка, якоже есть требе, и книги роуския на пермьский язык преведе, и преложи, и преписа. Желая же болшаго разоума, яко образом любомоудриа, изоучеся и греческой грамоте и книга греческия извыче добре, почиташе я и присно имеяше я оу себя, и бяше оумея глаголати треми языкы, такоже и грамоты три оумеяше, яже есть: роуския, гречски, пермьски, яко сбытися о сем словеси ономоу глаголющю, ижь речеся, яко языкы возглаголють новы; и паки: Инеми языки глаголати оу строи. И добрее обдержаще и помысл, еже ити в Пермьскоую землю и оучити я. Того бо ради язык пермьский покоушашеся изоучити, и того деля и грамотоу пермьскоу створи, понеже зело желааше и велми хотяше еже шествовати в Пермь, и оучити люди некрещеныя, и обращати неверныя человеки, и приводити я ко Христоу Богоу в вероу христианьскоую. Не токмо же помысли, но и делом створи.

3. Воздвиже Бог оугодъника своего Стефана в та времена и оустрои его быти проповедника и слоужителя словоу истинноумоу и строителя тайнам его и оучителя Перми; яко древле во Израили Веселеила, наполни его мудрости, и разоума, и хитрости; еюже наполнився и теплотою веры Христовы ражжегся, и многим желанием восхоте ити в Пермьскую землю, и оучити я православной вере христианьстей. И сице емоу оумысльшоу, приде ко преже реченномоу владыце Герасиму, епископоу Коломеньскомоу, наместнику на Москве, соущю емоу старцоу многолетноу и добролепноу, иже бе святил его на доставление прозвитерства, благословитися хотя от него, да его благословить благий он поуть и на право оумышленое шествие и на доброе исповеданье. Бяше бо в ты дни на Москве не соущоу никомоуже митрополиту, Алексею оубо к Господоу отшедшю, а другомоу не оу пришедшю; темже подобно бе емоу с подобным доброчестьем потребовати благословенья, и молитв, и грамот, и отпоущеньа от старейшин святительск.

4. Взем с собою от мощи святых антимысы и прочая потребная, яже соуть надобна на освящение святей церкви, и святое миро, и священое масло, и ина таковая подобно ключимаа, и тако пойде, дръзновением м(н)огим оустремися ко шествию преже реченнаго образа, и оутверди лице свое в землю Пермьскую.

5. От них (пермян) оубо, слышавше проповедь веры христьанскыа, овии хотяху веровати и креститися, а друзии же не хотяхоу, но и хотящим възбраняхоу веровати. Елико же первие мало некто от них вероваша и крещени быша от него, те часто прихожаху к немоу и приседяхоу присно ему, събеседоущее и съвъпрошающеся с ним, и повсегда держахуся его и зело его любляхоу;

а иже не вероваша, ти не любят его, и отбегают, и оубити помышляют... Исперва оубо сии Стефан много зла пострада от неверных пермян от некрещеных:

озлобление, роптание, хноухнание, хоуление, оукорение, оуничижение, досаждение, поношение и пакость, овогда оубо прещение: смертию прещахоу емоу, овогда же оубити его хотяхоу.

6. Божий же раб Стефан помолися Богоу и помолитве потщася заложити святоую церьковь Божию... Поставих сию церьковь на месте нарицаемем на Усть-Выми, идеже Вымь река своим устьем въшла в Вычегду реку, идеже последи создана бысть обитель болшаа, еже потом епископья его наречена бысть. Егда же свяща церьковь сию, яко быти ей, нарече ю в имя Пресвятыя, Пречистыя, Преблаженыя Владичица нашея Богородица и Приснодевы Марьа, честнаго Ея Благовещениа. Устави же ся таковый праздник праздновати месяца марта 25 день, рек, яко сии праздник — се зачало всем праздником великим Господним, и яко се есть начаток спасению нашему.

7. И многи увеща отложити суетную прьмскую прелесть кумирьскую и веровати в Господа нашего Иисус Христа, и креститись обещашась. Аще бо и с яростию и гневом преже устремишася на нь, но обаче увещевахуся в мир кротостью его... Разходящесь, не сотвориша емоу зла никоегоже, но множайшии от них крестишася. И тако помалу множашася стадо Христово и подробноу прибывяше христиан, подробну бо, рече, созидается град; а прочий осташа некрещени, но всегда же обаче имеяхоу обычай сбиратись вкоупе и сходитись в место едино — или пермяне к немоу к новопоставленой церкви оной, о нейже преже рехом, или он к ним во етеро место оуреченое на совпрошенье и на истязанье. Но обаче отнележе церкви его создана бысть, по вся дни прихожахоу пермяне, и некрещении соуще, не на молитву частяще, не яко спасенья требующе или молитвы ради пририщюще, но видети хотяще красоты и доброты и зданья церковнаго и бяхоу наслажающеся зренья, пребывахоу и паки отхожахоу... Некоторый от пермян, суровейший моужи, невернии человецы и еще некрещени соуще, собравшеся мнози, и от них овии соуть волсви, а друзии — кудесници, инии же — чаротворцы и прочий старци их, йже стояху за веру свою и за пошлину Пермьскиа земля, иже хотяху разъвращати веру христьанскую. И люте попремногу смущающе, спирахуся с ним, хваляще свою веру, хуляще же и укоряюще веру христьанскую. И сице творяху, часть служаху ему, съпротивляющеся ему о вере. Стефан же, Божиею благодатью и своим досужством, всех сих препираше, аще и многу съпрашанию бывшю; аще и велику промежу ими истязанию сущу, но вси припрени быша от него.

8. Тогда восхотеша креститись еже некрещении пермяне, и събрашася к нему людие мнозии, народ мужи, и жены, и дети, яко на поученье. Он же, видя их на крещение грядуща, и зело преобрадовася обращенью их, и с веселым сердцем и со тщаньем прият я, и, отверз уста своя, паки учаше по обычаю... Он же, знаменав тех когождо их рукою своею, прекрестив, и огласив, и молитву сьтворив, и благословив, отпусти я с миром когождо восвояси, завоведав имь по вся дни частити к святей церкви Божий, ко оглашению же приходити оглашенных. И по вся дни молитву творя над ними, и по малех временех уреченых молитвовав над ними довольно, и тако тех научив православней вере христьянстей и с женами их и с детми, и крести я во им Отца и Сына и Святого Духа; и научи их грамоте их пермьстей, юже бе дотоле ново сложил; но и всемь имь: новокрещеным мужем, и оуношам, и отроком младым, и малым детищем,— заповеда учити грамоту: Часословець яве, и Осмогласник, и Песница Давыдова, но и вся прочаа книгы. Учащих же ся грамоте, елици от них извыкоша святым книгам, и в тех разбираше: овых в поп поставляше, овых же в дьяконы, другая же подьякы, четци же и певци, петие им перепеваа, и перелагаа, и писати научая их пермьския книга; и сам спомогаа им, преводяще с руских книг на пермьскиа книгы, и сиа предасть им. И так оттоле друг друга учаху грамоте, и от книг книгу преписующе, умножаху, исплъняюще.

9. И тако помогающу Богу, благоволящу же и сдействующу, постави другую церковь святую, добру и чюдну, по образу предреченному указанному, и в ней иконы и книгы устрой. Но и третью церковь на ином месте. И сие изволися ему не едину церковь поставити, но многы, понеже бо людие пермьстии новокрещаемии не в едином месте живяху, но зде и онде, ово близу, ови же дале; темъже подобаше ему разныя церкви на разных местех поставляти — по рекам и по погостам, идеже коейждо прилично, яко сам весть. И тако убо церкви святыя съзидаются в Перми, а идолы скрушахуся... А еже повешаное около идол, или кровля над ними, или на приношение, или на украшение им принесенное, или соболи, или куници, или горностаи, или ласици, или бобры, или лисици, или медведна, или рыси, или белки, — то все сьбрав в едину кущу, съкладе и огневи предасть я, кумира преже обухом в лоб ударяше ти потом топором иссечаше я на малыя поленца, и, огнь възнетив, обое сгараше огнем — и куча с куницями, и кумир вкупе с ними. Себе же в приобретение того прибытка не примаше, но огнем сжегаше я, глаголя, яко се часть есть неприязнена. И о сем зело дивляхуся пермяне, глаголюще: «Како не приимаше себе всего того в корысть?..» Бяху бо в Перми кумири разноличнии, овии больший и меньший, друзии же средний, а инии нарочитии и словутнии, и инии мнозии, и никто может исчести их; овем убо редции моляхуся и худу честь въздаяху, а другим же мнози не токмо ближний, но и дальний погостове. Соуть же у них етери кумири, к нимьже издалеча прихожаху и от далних мест поминки приношаху, и за три дни, и за четыре, и за неделю соущи, и с всяцем тщанием приносы и поминки присылаху.

10. Прииде некто олъхв, чародеевый старець, лукавый и мечетник, нарочит кудесник, влъхвом начальник, обавником старейшина, отравником болший, иже на влъшебныя хитрости всегда упражняася, иже кудесномоу чарованию тепл сы помощник, имя ему Пам; сътник бо бяше во стране той... Кудесник, часто приходя, овогда убо втаю, овогда ж яве, развращаше новокрещеныя люди, глаголя: «Братиа, мужи прьмстии, отческих богов не оставливайте, а жрътв и треб их не забывайте, а старые пошлины не покидывайте, давныя веры не пометываите; еже твориша отци наши, тако творите; мене слушайте, а не слушайте Стефана, иже новопришедшаго от Москвы. От Москвы может ли что добро быти нам? Не оттуду ли нам тяжести быша, и дани тяжкия, и насильства, и тивуни, и довотщици, и приставници? Сего ради не слушайте его, но мене паче послушайте, добра вам хотящаго; аз бо есмь род ваш, и единоя земля с вами, и един род, и единоплеменен, и едино колено, и един язык; лепо вы есть мене послушати паче; аз бо есмь ваш давно и учитель, и подобаше вам мене послушати, старца суща и вам аки отца паче, нежели онаго русина, паче же москвитяна — и млада суща предо мною връстою телесною, и малолетна, уна суща възрастом, леты же предо мною, яко сына и яко внука мне.

11. И пребыста сама два токмо, друг другом истязающеся словесы, весь день и всю нощь без брашна и без сна пребываше, ни престая имуще, ни почивания сътворяюще, ни сну вдающеся, но присно о спирании супротивляхуся, словесы упражняхуся. И оубо аще и много изглагола к нему, но обаче мняшеся, аки на воду сеяв... И бысть по словесех сих, егда скончашася вся словеса си по мнозех распрениих и супротиворечии, изволися има обема, и избраста себе оба два сама, и въсхотеста приати искушение веры, и рекоста друг ко другу: «Придиве, и въжжеве огнь, и внидеве в онь, яко исквозе огнь пламенен, пройдева посреди пламени горяща, вместе купно пройдева оба, аз же и ты, и ту приимеве искушение, и ту возмеве искушение и извещение веры: да иже изыдет цел и неврежен, сего вера права есть и тому вси последуим. И паки другойци другое извещение приимемь темь же образом: приидеве оба, имшесь за руце когождо, и внидеве вкупе в едину пролубь, и низснидеве в глубину реки Вычегды, и пустивеся наниз по подледию, и паки по часе довольно, ниже единаго плеса, единою пролубью оба купно паки взникневе; да егоже аще вера права будет, сии цел изыдет и неврежен, и тому прочее вси повинутся». И угодно бысть слово се предо всем народом людьи, и реша вси людие: «Воистинну добр глагол, еже реете днесь...» Народу же предстоящу, человеком собранным, людем зрящим воочию леповидцем, огню горящу и пламени распаляющуся, преподобный же паче прилежаше, ем, понужая его, но и рукою яв за ризу влъхва и крепко сожем его, похващаше и нудьма влечаше ко огню очима. Чародей же паки въспящяшеся въспять. И елижды сему бываему, толкраты же сии нагло влеком, вопияше, глаголя:

«Не дейте мене, да почию!» Паки же третицею стяживси преподобный, позываше и глаголя: «Пойдеве, да внидеве оба в огнь палящь, по словеси твоему и по суду своему, якоже еси изволил». Он же не хотяше внити... Преподобный же Стефан, победився со влъхвом различным сим начинанием, паки инем образом победу въздвиже на нь: поим его народом и приведе к реце; и сътвориша две велице пролуби: едину выше, а другую вдале вниз; ово убо, яже есть врьхняа, оуду же попрети има обема вкупе, имшимся за руце, ова же нижняя, еюже низшедше по подледию, и паки выспрь възникнути. Чародеивый же вълхв и тамо побежден пострамися, но и тамо трикраты понужден быв, и многажды отврьжеся, глаголя, яко немощен есмь сице сотворити, аще и тмами виновата мя сотворите.

12. Межю же сим преподобный крещаше люди, зде и онде обретающихся, от различных погостов приходящих мужи, и жены, и дети, сущаа младенца, елико верных и елико готовающихся к святому просвещению, елико хотяющих породитися банею пакыпорождениа, и елико желающих приати Христово знамение, елико приходящих к святому крещению, сих всех оглашая, поучая, крещаше, яко же бе ему обычай, иже и присно творяше. Дело же бе ему: книги писаше, со руских переводя на пермьския, но и с греческих многажды на пермьскиа, и немалу болезнь имея, о семь прилежаше, овогда убо почиташе святыа книги, овогда же переписоваше; то бо бе дело ему присно — тем и в нощех без сна пребываше, и бдениа повсегдашняя сътворяше, денью же множицею непразден пребываше, овогда убо тружашеся еже в делех руку своею, ово же наряжаше и устраяше яже надобно о церкви, или себе на потребу и сущим с ним... И умножшимся учеником, пребываху христиане, но и церкви святыя на различнех местех, и на разных реках, и на погостах еде и онде созидаеми бываху. И нужа всяко бысть ему взискати, и поставити, и привести епископа, исъпроста рещи, всяческы требует земля та епископа, понеже до митрополита и до Москвы далече сущи... И сих ради всех советоваше со предними своими чиноначальники, и таковьм ради вины воздвижеся от земля далняа, еже есть от Перми, на Москву ко князю великому Дмитрию Ивановичи? и к Пименоу, тогда сущу митрополиту, и вину сущу поведа им, еяже ради от далняго оземъствованиа пришествова на Москву.

13. Митрополит же со князем великым сразсудив, и подумав, и поразсмотрив, видев и слышав мужа добродетель, и благоизволение, и доброе исповедание, и яко учительскым саном украшена суща, и яко апостольское дело начинающа же и свершающа, и таковыя благодати достойна бывша, изъбрав епископы, и священники, и прочая клиросники, таче Божиею благодатию, и изволением князя великаго, и своим избранием, и хотением всего причта и людей, поставль его епископом в Пермскую землю, юже и просвети святым крещением... И приехав в свою си епископью, паки попервою держашеся устроение, и свое обычное дело имяше, и слово Божие проповедаше с дръзновением, и невозбранно учаше я, елико где осталося от некрещеных, изыскав сюду и сюду; в кыих пределех обретая, сия от поганых обращаше и крещаше. Всех же крещеных своих учаше в вере пребывати, и напред поспевати, яко же рече апостол: Заднаа завывающе, а на предняя протязающеся. И грамоте пермской учаше я, и книгы писаше им, и церкви святыя ставляше им, и свящаше, иконами украшаше, и книгами исполняше, и монастыри наряжаше, и в черньци постригаше, и игумены им устрояше, и священники, попы и диаконы сам поставляше. И Попове его пермскым языком служаху обедню, заутреню же и вечерню, пермскою речию пояху, и канонархи его по пермскым книгам аконархаша, и чтеци чтение чтяху пермскою беседою, певци же всяко пение пермъскы возглашаху.

14. Не токмо бо святым крещением просвети, ано и грамоте сподоби я, и книжный разоум дарова им, и писание предасть им, еже новую грамоту сложи, еже незнаемую азъбуку пермьскую съчини, и теми письменными словесы книгы мнози написав, предасть им, егоже дотоле век свой не стяжаша. Прежде бо крещениа пермяне не имеяху у себе грамоты... Един Господь Бог Израилев, имеяй велию милость, еюже возлюби и нас, помилова нас, даровав нам своего угодника Стефана: и приложи нам книгы от рускаго на пермский язык. Когда же се бысть, или в кое время? И недавно, но, яко мню, от созданиа миру в лето 6883.

15. И милостыню любяше подаяти, страннолюбие, нищекормие и гостем учреждение творити. Колькраты многажды лодьями жита привозя от Вологды в Пермь, и сиа вся истрошаше не на ино что еже на свой промысл, но точию на потребу странным, и проходящим, и прочим всем требующим.

16. Егда же приде кончина лет житиа его, и время отшествиа его наста, и приспе година преставлениа его, прилучися ему в ты дни приехати на Москву к Кеприяну митрополиту. Бе бо ему любим зело и любляше и велми. К нему же потщася долг путь гнатя и мног шествовати о некых делесех священотайных, и о церковнем управлении, и о законоправилех, и о прочих въпросех потребных, яже суть на спасение человеком. И тогда приключися ему на Москве неколико дний поболевшу и преставитися.

17. Они же (пермяне), егда услыша преставление его, въсплакаша со слезами и в тузе сердечной вопиаху умилением, жалостьно сетующе, и вси начаша глаголати: «Горе, горе нам, братие, како остахом добра господина и учителя! Горе, горе нам, како лишени быхом добра пастуха и правителя! О, како отъяся от нас, иже многа добра нам податель; о, како остахом очистьника душам нашим и печальника телом нашим. Топерво остахом добра промышленика и ходатая, иже был нам ходатай к Богу и к человеком; к Богу убо моляшеся о спасении душ наших, а ко князю о жалобе нашей, и о льготе, и о ползе нашей, и ходатайствоваше, и промышляше ко боляром же, к началом, властем мира сего был нам заступник тепл, многажды избавляя ны от насилия, и работы, и тивуньскиа продажа и тяжкыа дани облегчая ны. Но и сами ти новгородци, ушкуйници, разбойници, словесы его увещевании бываху, еже не воевати ны.

18. О, како не сетуем, яко не на своем столе почил еси! Добро же бы было нам, аще бы рака мощий твоих была у нас, в нашей стране, а в твоей епископьи, нежели на Москве, не в своем пределе. Не тако бо тебе москвичи почтут, яко же мы, ни тако ублажат; знаем бо мы и тех, иже и прозвища ти кидаху, отнюдуже неции яко и Храпом тя зваху, не разумеюще силы и благодати Божия, бываемыя в тебе и тобою. А мы быхом тебе долъжную честь воздали, яко должни суще тебе и яко твои есмы ученицы, яко чада твоа приснаа».

(Это житие святого Стефана Пермского сполна — в книге «Памятники старинной русской литературы». СПб., 1862. Выпуск. 4. 119—171 [283]).

19

ГДЕ И КОГДА РОДИЛСЯ ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ

О месте рождения святого Сергия в житии его замечено, что отец его жил «в некоей веси области оноя, яже бе в пределех Ростовскаго княжения, не зело близ града Ростова» (л. 54 об. [152]). Относительно же времени рождения находятся показания, не совсем сходные. Во-первых, говорится, что святой Сергий родился «в княжение великое тверское при великом князе Димитрии Михайловиче, при архиепископе преосвященном Петре митрополите всеа Русии, егда рать Ахмулова бысть» (л. 39 об.). Но Димитрий Михайлович тверской получил великое княжение и рать Ахмулова, т. е. Ахмыла, посла Узбекова, была в 1322 г. (П. собр. р. лет. 1. 229; 5. 216 [351]; Карамз. 4. 122 [301]). Во-вторых, сказано, что святой Сергий скончался 78-ми лет от роду в лето 6900 (1392) (л. 242) или, как по другим спискам, в лето 6905 (1397) сентября 25 (Шевырев. Ист. р. слов. 3. 153 [421]). Это заставляет заключать, что он родился или в 1314, или в 1319 г. Последнее показание, очевидно, полагает год рождения святого Сергия довольно близко ко времени рати Ахмыловой, но все же ранее ее тремя годами. В-третьих, замечено, что святой Сергий принял монашеское пострижение, будучи двадцати трех лет, и принял уже после того, как освящена была построенная им церковь Святой Троицы при митрополите Феогносте, в начале великого княжения Симеона Иоанновича (л. 69. Снес.: Ник. лет. 4. 209 [374]). Но княжение Симеона Иоанновича началось к концу 1340 г. (Карамз. 4. 155 [301]). Следовательно, если святой Сергий в 1341 или 1342 г. имел 23 года, то он родился в 1318 или 1319 г., но отнюдь не в 1314 г. По всем этим данным полагаем время рождения святого Сергия приблизительно около 1320 г., между 1318— 1322 г. Отсюда само собою следует, что если святой Сергий прожил 78 лет, то он скончался около 1397 г. или в этом самом году, как и свидетельствуют некоторые списки жития его, а не в 1391—1392 г., как гласят другие списки жития и некоторые летописи (П. собр. р. лет. 1. 233; 8. 62 [351]; Ник. 4. 203 [374]). Принять последнее показание значит допустить одно из двух: или то, что святой Сергий родился в 1314 г., а не около 1320 г., или то, что он скончался только 72 лет, а не 78-ми.

20

ОТРЫВКИ ИЗ ЖИТИЯ ПРЕПОДОБНОГО СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО

Отрывки из Епифаниева жития преподобного Сергия по сборн. нашей библ. № 42 [152]

1. «Достиже до седмаго лета возрастом, и родителие его вдаша его грамоте учити. Прежереченный же раб Божий Кирил имеяше три сыны: перваго Стефана, втораго же сего Варфоломея, третияго же Петра, ихже воспита со всяким наказанием в благочестии и чистоте. Стефану же и Петру спешно изучившим писания, сему же отроку не скоро выкнущу писания, но медленно учащуся некако и неприлежно. Учитель же его со многим прилежанием учаше его; но отрок не внимаше, и не умеяше, и неточен бысть дружине своей, учащимся с ним. О сем же убо много бранимь бывааше от родителю своею, боле же от учителя томим и от дружины укаряемь (л. 40).

2. По отшествии же старца оного, обретеся отрок внезаапу всю грамоту оттуду добре умея, пременися странным образом и куюждо разгнет книгу, то абие добре чтый, разумеяше добрый си отрок (л. 48 об.).

3. Священа бысть церковь во имя Святыя Троицы благословением преосвященнаго Феогноста, митрополита Московскаго и всея Русии, при великом князе Симеоне Ивановиче, мню убо, еже рещи, в начало княжения его (л. 68 об.).

4. И постриже его во ангельский образ месяца октоврия в седмый день на память святых мученик Сергия и Вакха, и наречено бысть имя его во мнишеском чину Сергий: тако бо тогда имена дающе иноком не с имени, но в оньже день, аще котораго святаго память прилучашеся, в то имя и нарицаху постригающемуся имя. Бе же святый тогда возрастом 23 лет, егда прия иноческий образ (л. 74-75).

5. Пребывшу ему в пустыни единому единьствовавшу или две лете, или боле, или меньши, неведе. Бог весть (л. 100) (снес.: Ник. 4. 210—214 [374]).

6. Митрополиту же Алексию всея Русии тогда бывшу в Цареграде, во граде же Переславли повеле бьгги в свое место епископу Афанасию Волынскому, к немуже прииде преподобный отец наш Сергий, поем с собою два старца (л. 120) (снес.: Ник. 4. 218 [374]).

7. В начало же игуменства его беяше братии числом дванадесяте мних, кроме самого игумена третьяго на десять: сие же число бе двоенадесятное хранимо, обретшееся в них, и сице творяху тогда по два лета и по три, ниже боле сего умножашеся, ниже меньше сего умаляшеся. И аще ли когда един от них или умрет, или изыде от обители, но паки другии на его место брат прибудет, да не число истощимо обрящется, но единаче во едином числе двонадесятнем бяху пребывающе (л. 130).

8. И уже убо множество много стицахуся от различных стран и град, паче же и постнический лица своя жительства оставляюще и к нему прихождаху, судивше полезнейше, еже жительствовати с ним и от него наставлятися к добродетели; и не токмо лик постнический или велможи, но и от простых, иже на селе живущих, вси убо имеяху его яко единаго от пророк (л. 181) (снес.: Ник. 4. 220-222 [374]).

9. Милостию Божиею архиепископ Константиня града. Вселенский патриарх кир Филофей о Святем Дусе сыну и съслужебнику нашего смирения Сергию, благость, и мир, и наше благословение да будет с вами. Слышахом убо еже по Бозе житие твое добродетельно, и зело похвалихом, и прославихом Бога; но едина главизна еще недостаточествует та, яко не обще житие стяжаете; понеже веси, преподобие, и самый богоотец пророк Давид, иже вся осязавый разумом, ничтоже ино тако возможе похвалити, точию: Се ныне что добро или что красно, но еже жити братии вкупе. Потом же и аз совет благ даю вам, яко да составите общее житие, — и милость Божия и наше благословение да есть с вами (л. 184—185).

10. И от того времени убо составляется во обители святаго общее житие и устраяет блаженный премудрый пастырь братию по службам: оваго убо келаря, овых же в поварню и во еже хлебы пещи, оваго же еже немощным служити в больнице со всяким прилежанием; в церкви же первое еклисиарха и еже потом параеклисиарха, понамонархи же и прочая. Вся же убо сия чюдная она глава добре устрой, и повеле же твердо всем блюсти по заповеди святых отец и ничтоже особь стяжавати кому, ни своим что звати, но вся обща имети, и прочия чины вся в лепоту чюдне украси благоразсудный отец (л. 185 об.— 186) (снес.: Ник. 4. 223-226 [374]).

11. Минувшим убо тридесяти летом по преставлении святаго, приходящу же некоему мужу благочестиву, велию веру имеющу ко святому, яко близ обители его живущу, и часто молящуся у гроба святаго, и зря от гроба чюдеса бываема многа. В нощь же некую молящуся ему, абие в сон тонок сведен бысть, яви же ся ему блаженный Сергий, глаголя: «Да возвестиши игумену обители сея, векую мя остависте толико время во гробе, землею покровенна, воде утесняющи тело мое». Возбнув же, дивный он муж от видения страхом и радостию содержим бе, скоро поведа ученику святаго, Никону игумену. И сия слышав, игумен возвести всему братьству, и тако вси вкупе возрадовашася радостию великою зело. И услышано бысть сие во многие страны. Тем же и стекошася державнии князи, и священнии Собери, и иже великодержавный бе и хвалам достойный, просвещения сподобленый от святаго, христолюбивое чадо его князь Георгий Димитриевич. Сии убо велию веру имея к преподобному отцу своему и в премногом попечении ко обители его содержимь, яко воистину чюднаго отца совершенное в добродетелех чадо, достойную честь воздавая отцу и прилежно от усердия служа. И тако священный Собор, открывше чюдотворный гроб, вкоупе благоухания и аромат духовных исполнишася. И видеша чюдное зрение и умиления достойно, яко не токмо честное святое тело цело и светло соблюдеся, но и одежда его, в нейже погребен бысть, цела бяше, всякому тлению никакоже сопричастна, и вода от обою страну ковчега стояше видима, телесе же святаго, ни риз его, никакоже прикасаема. И видевше, вси прославиша Бога, иже толикими леты соущу во гробе телу святаго соблюдену быти. Сотвориша же праздник радостен месяца июля в пятый день, в раку честно положиша со псалмы и песньми, идеже соуть и доныне честный его и многоцелебныя мощи, всеми видимы, исцеления неоскудно подавают верою приходящим. И тако настоятель, и весь священный Собор, и оученицы блаженнаго, и великодержавный князи совещаша совет благ, обложиша церковь каменну над гробом святаго» (л. 245 об.— 248).

21

ОТРЫВКИ ИЗ ЖИТИЯ ПРЕПОДОБНОГО КИРИЛЛА БЕЛОЕЗЕРСКОГО

Отрывки из жития преподобного Кирилла Белоезерского по сборнику нашей библ. № 2 [148]

1. «Сый убо преподобный отець наш Кирилл родися от благочестиву и христиану родителю, и крестиша и в имя Отца и Сына и Святаго Духа, и нарекоша имя ему в святом крещении Козма (л. 103 об.).

2. Случися убо прийти махрищескому игумену Стефану, мужу сущу в добродетели съвершенну, всем знаем великого ради жития. Сего пришествие оувидев, Козма течет оубо с радостию к нему; много бо время преиде, отьнели ж ожидаше его, и припадает к честным того ногам, слезы от очию проливая и мысль свою сказав ему вкупе, и молит его, еж възложити на нь иноческий образ (л. 105).

3. И сему тако бывающю, отходит игумен Стефан в монастырь Пречистые Оуспение, Симонове нарицаемо, поим с собою и Кирила, и тако предасть его в руце архимандриту тоя обители Феодору именем, мужу велику в добродетели и в разуме. И ту абие Феодор приемлет его с радостию, и тако постриже его, съверьши его в чин иночески, и дасть ему то ж именование Кирил (л.107).

4. Егда же по некоему времени случяше святому Сергию прити в монастырь Владычици нашия Богородици ради посещения братаничя своего, анхимандрита Феодора и прочих иже тамо братии, перьвее всех прихожаше в хлебню к святому Кирилу и наедине на много час беседующе бяху о пользе душевней (л. 108 об.).

5. Повелением великаго князя и благословением митрополита и всего церковнаго Събора избран бывает анхимандрит Феодор на Ростовъское архиепископьство, блаженнаго ж Кирила поставиша вместо Феодорово анхимандритом. Тем ж отсуду болшими труды касаша, троуды к трудом прилагая (л. 110 об.).

6. То ж помыслив оставити начяльство и в килье безмолтьствовати, еже и сътвори, и отставль бо настоятельство, и в килью свою отиде. Братиям много молившим его, еже не отлагати настоятельства сан, и он никако ж послушаша их (л. 111).

7. По мале времени прииде Ферапонт от Белоозера, едино пострижение имый с святым; начят же его блаженный Кирил въпрошати, есть ли место тамо на Беле озере, идеже бы мощно иноку безмольствовати. Ферапонт же «ей, зело,— рече,— суть многа места к единению». Блаженный же видения ему не поведа, но тако просто въпрошаше его. Таж по времении съгласившеся, оба изыдоша от монастыря, идеже святый жилище имяше, и тако, Богу поспешествующю им, пути касаются, и многы дни шествие творяще, и приидоша на Бело озеро, и тако обхожаху многа места; но нигде святый не възлюби места к житию, но искаше указаннаго ему места, но не иже Пречистою преже, сый еще в древней обители, зван бяше; по обхожению ж многых мест послеж приидоша на место, идеже ныне монастырь стоит (л. 112 об.).

8. И тако начаша копати келью в земли. И тако сему бывающю, и время некое препроводивши вкупе, и абие друг от друга разлучишася. Блаженный же Кирил оста на месте том. Ферапонт же отьиде прочь отьтуду недалече, яко 15 поприщь или нечто мало множае. Обрете место тамо близ езера, Паское зовомо, и ту вселися, и церковь създа тамо в имя Пречистые Владичице нашия Богородици и Приснодевыи Марии, честнаго Ея Рождества. Събравшеся братия к нему, и есть монастырь на месте том, зело красен, много имущи братии, Господеви работающих дажь и до сего дни. Тем ж и монастырь он прозва се Ферапонтов даже и доныне (л. 113 об.).

9. Таж по сих начаша приходит к святому и мнози отвседу, ови ползи ради, инии же, хотяще съжительствовати с ним, моляху его еже сподобити иноческому образу. Он же по прошению многих приимаше тех и сподобляет их ангельскаго образа. Прииде ж к нему Нафанаил некто именем, иже после бысть келарь тоя обители, и мнози неци от братии приидоша к нему (л. 115 об.).

10 Бяше же оустав блаженного Кирила: в церкви никому ж с иным не беседовати, ниже из церкви исходити преже конца, но всем комуждо в своем оустановленном чину стояти и славословленых пребывати. Тако ж и к Евангелию и святых икон поклонению оустав по старьчеству съблюдааху, да не кое размешение будет в них. Сам же блаженный николи ж, в церкви стоя, к стене приклоняся и без времяни не сидящи, но и нози его, яко столпни, бяху. Тако ж и к трапезе идущи по старьчеству и к местом исхожаху, на трапезе ж седящих кождо их по своим местом молчаху и никогож бяше слышааше, но токмо чтеца единого. Братиям всегда трои снеди бываху, развее постных дней, в нихъже есть аллилуиа. Сам же блаженный от двоих снедей приимаше и тоя яст не до сытости; питие ж его и ино ничто же не бяше, развее единые воды. Въстающе ж от трапезы, отхождааху в кельи свои, молением благо дарящи Бога и не уклоняющи на некыя беседы или от трапезы идущи ко иному некоему брату приходити, кроме великия потребы (л. 119).

11. Бяше же и о сем обычай таков: яко аще кто к некоему брату принесет грамоту или поминок, грамоту не роспечатав приношаше к святому, тако ж и поминок. Тако ж, аще кто хотяше вне монастыря послание написати, без отча повеления никто ж не смеяша послати. В монастыри же и в келий ничто же не велеша имети, ни своим звати, но вся общая, по апостолу, имети, яко да сего ради не рабити будем тем, ихъже нарицаем. Сребренное же и златое веема оттинуд братии не именовашеся, кроме монастырския дохыя, сиречь казны. Отьтуду вся яже к потребе братия имаху. Жаждою же аще кто и одръжим бываше, в трапезу идущи, и тамо с благословением жажду оустужаху. Хлеб же, или вода, или ино что таково в келий никако ж обретааше, кроме еже рукы оумыти. Аще ли кто к кому прийти случишась, ничто же в келий бяше видити, развее иконы и книг. Но тако прости от всего бяху, едино попичение токмо имущи друг друга смирением и любовию превосходити и первее на пение в церкви обрестися. Також и на дело монастырское, идеже аще прилучишася, с страхом Божиим отхождааху и бяху работающи не яко человеком, но яко Богови или пред Богом стояще, и не бяше бых никоего празднословия или мирьския пытати или глаголати, но кождо их в молчание съблюдаше свое любомудрие. Аще же кто и глаголати хотяаше, но ничто иного, разве от писания на ползу прочим братиям, паче же писания неведущим. Много же бяше различие и оустроение тех жития: комуждо бо от братии образ же и меру правилом блаженный дааше; оумеюще иже рукоделье, делающе что и в казну отношааше, себе же ничтоже без благословения не делааше. Вся бо от казны, яко же и преже рекохом, имеяху: одеяние ж, и обуища, и прочая, яже к телесней потребе. Сам же святый отнюд ненавидяаше видети на себе некую лепоту ризную, но тако просто хожааше в ризе раздране и многошвене. Моляше же всех и запрещааше и не имети свое мдрование и готовым быти ко всякому послушанию, да тако плод Богови приносится, а не своей воли последствуют (л. 119 об.— 120).

12. Елма же оубо и се немало дарование блаженному бяше от Бога, егда прихождааше кто странных в обитель ону: мнози бо тогда от различных стран и градов прихождааху к святому, ови хотяще видети святаго и ползоватися от него, инии же изволяющи съжительствовати с ним (л. 123 об.).

13. По неколицех же летех гладу бывшю в людех немалу, таковаго ради оутеснения и нужи, мнози от неимущих прихожааху в обитель святаго нюжди ради глада. Святый же повелевааше даяти хлебы просящим к тех насыщению, и тако даяху по вся дни нищим хлеба довольно (л. 125).

14. Темже братия, яко нечто мало от печали пременившись, нагробными пение с многою честию скончявше и со многою светлостию землею покрыша многострадалное и трудолюбное тело и сосуд Святаго Духа в лето 6935-го лета, месяца июня в 9 день. Бяше бо блаженнаго Кирила приход на место сее штидесят лет живота своего от рождения своего, пребысть же на месте том лет 30, яко всех лет живота его лет 90» (л. 140).

22

СВИДЕТЕЛЬСТВА О МОНАСТЫРЯХ МНОГОЛЮДНЫХ, ЛАВРАХ, МОНАСТЫРЬКАХ

В житии преподобного Сергия (сборн. моей библ. № 42 [152]) читаем: «Множество много стицахуся от различных стран и град, паче же и постнический лик, своя жительства оставляюще, и к нему (Сергию) прихождаху, судивше полезнейше, еже жительствовати с ним и от него наставлятися к добродетели» (л. 181).«Братству умножающуся по премногу, и бысть монастырь велик и славен благодатию Божиею, строением добродетельна мужа Андроника» (л. 205 об.). «И тако составляет (Феодор) монастырь... чуден (Симонов), и множество от различных стран братии собирахуся ту» (л. 210). «И тако вскоре множество братства собравшеся, и составлено бысть общее житие Божиею благодатию, монастырь честен зело (Голутвинский)» (л. 222). «Устроен монастырь чуден и зело красен, зовомый на Высоком, и собрашася множество братства» (л. 223 об.). В житии преподобного Кирилла Белоезерского (сборн. моей библ. № 2 [148]) говорится: «Начаша приходити к святому (Кириллу) мнози отвсюду... он же по прошению многих приимаше... и мнози неци от братии приидоша к нему» (л. 115 об.). «И есть монастырь на месте том зело красен, много имущи братии, Господеви работающих... темже и монастырь он прозвася Ферапонтов» (л. 113 об.). О Валаамском и Спасо-Прилуцком смотри выше прим. 227 и 284. Лаврою называется Троицке-Сергиев монастырь в житии преподобного Сергия (сборн. моей библ. № 42. Л. 205 [152]); Снетогорский монастырь — в послании Новгородского владыки Симеона (Акт. истор. 1. № 24 [228]), большою лаврою — Спасо-Прилуцкий в житии преподобного Димитрия Прилуцкого (сборн. моей библ. № 50. Л. 40, 41 [150]); великою лаврою — монастырь Кирилло-Белоезерский в месяцеслове XV в. (см. выше прим. 371). Монастырьками назывались, например. Николаевский на Шексне и Юрьевский в Роменце (Акт. эксп. 1. 29 [232]; Акт. до юрид. быта Росс. 1. 77, 443 [229]). Желтиков монастырь сначала был малым (жиг. св. Арсения Тверск. у Мурав., за март. 18 [328]). В Николаевском Вяжицком монастыре довольно долго жили только три инока (жиг. св. Евфимия Новгор. в сборн. моей библ. № 18. Л. 185 об.— 187 [155]). И во многих других новгородских монастырях, в окрестностях города, даже до преобразования их в 1528 г. обыкновенно обитали «в лучших шесть черньцов или седмь, а в прочих два или три» (П. собр. р. лет. 4. 284 [351]).

23

СКАЗАНИЕ ОБ ОБРЕТЕНИИ МОЩЕЙ СВЯТОГО ИОАННА, АРХИЕПИСКОПА НОВГОРОДСКОГО

В сборнике нашей библиотеки № 14. Л. 23—25 [149] находится следующее «Чюдо о проявлении и о обретении честных мощей, иже во святых отца нашего Иоанна, архиепископа Новгородскаго, чудотворца.

Егда восхоте Господь прославили угодника своего, минувшим бо многим летом по преставлении святаго. Бысть оубо в лета благочестиваго великаго князя Василия Васильевича всея Русии, при святейшем архиепископе великаго Новгорода и Пскова, во един убо от дний в церкви Премудрости Божий, камень напрасно отпад от верхние страны стены, паче же рещи отторжен бысть Божественною силою, и оудари о камень, лежащий на некоем едином гробе и скважню на нем разседшуюся велию показа; спадший же той камень не зело велик бе, лежащий же на гробе велик и тверд бяше, якоже и на прочих гробех свидетельствуемо есть. Гроб же той не сведем человеки, кто в нем лежащий, понеже от мног лет беяше; мнози бо суть гроби в папертех великия церкви Премудрости Божий, овии суть ведомы человеки, кто в них лежащий, инии же неведомы, токмо единому вся ведящу Богу. Сия же о прежереченнем гробе: видевый церкве тоя иерей оудивися и шед сказа великому архиепископу Евфимию бывшее. Архиерей же Божий Евфимие скоро прииде ко гробу оному, да видит збывшееся, и видев оудивися напрасному спадению камени и разседению твердаго камени, лежащему на гробе, от малаго оударения спадшаго камени. Святый же Божий Евфимий повеле отвалити разседшийся камень от гроба, и, сему бывшу, наполнися церковь благооухания. Взем же архиепископ в руку свою возженную свещу, и приникну во гроб, и виде во гробе оном некоторого лежаща архиепископа во иноческом чину и схиме: ризы же его беяху никакоже тлению причастны, и рек к предстоящим: «Мню сего раба Божия быта велика суща, яко чюдна о нем содеяшася» — и паки повеле покрыта. Сам же отьиде и нача о сем молитися Богу на мног час, да проявит ему, кто есть лежащий во гробе оном. Во едину же нощь, молящуся ему Богу, ста пред ним, очи весть, лежащий во гробе оном. И якоже виде архиепископ Евфимий, оужасеся, и рече ему явивыйся: «Не оужасайся, рабе Божий Евфимие!» Он же рече: «Кто еси, господне, яко тако явно вниде в келию мою». Он же рече: «Аз есмь лежащий во гробе оном, о немже ты молишися, архиепископ Илия, нареченный во иноческом чину в схиме Иоанн. Аз бо сподобихся послужити чюдеси святей Богородице честному Ея знамению. Се бо Господь посла мя к тебе, да устроиши память преставльшимся лежащим в церкви велицей Премудрости Божий: князем русским, и архиепископом великаго Новаграда, и всем православным Христианом,— месяца октября в 9 день, на память святаго священномученика Иерофея, епископа Афиньскаго, отныне и до века на всякое лето. Понеже достойна строителя избра тя Господь и приятно есть Богу дело твое, да такоже заповедай творити по преставлении твоем к Богу, в твое отшествие. Аще кто и по тебе будет архиепископ в Новеграде, да не оставляет памяти сея. Аз же имам Христу молитися о полезных всем християном; а и сам будеши причтен с нами в Царствии Небеснем яко един от святых». И сия рек, невидим бысть. Святитель же Божий Евфимие оупразднився от видения, бысть всю нощь без сна, внимая оумом о видении святаго и еже глагола ему святый. И бе радуяся душею и телом, яко сподобися желаемое получит. На оугрии же предивный святитель Божий Евфимие поведа вся искуснешиим иереом собора Премудрости Божий и ближним своим иноком, иже с ним пребывающи, о видении святителя Божия Иоанна, архиепископа великаго Новаграда, и еже глагола ему святый. Они же прославиша Бога, творящаго чюдная дела святыми своими. И тако святитель Божий Евфимие скоро прииде в церковь пределную святыя Софии, Иоанна Предтечи, со освященным Собором и поклонися целбоносному гробу, и облабыза и, и благодарение воздая святому; такоже и весь священный Собор и вен людие, обретшийся ту. И оттоле ведом бысть человеки гроб великаго знаменоноснаго отца нашего, святителя Божия Иоанна, иже есть и доныне зрим нами, и честныя его мощи исцеления неоскудно подают с верою приходящим к раце святаго. И от того времени святейший архиепископ Евфимие по глаголу святителя Божия Иоанна архиепископа, оустрои память велию преставльшимся князем русским, великому князю Владимиру, иже созда великую церковь святыя Софии, Премудрости Божий, и матери его, благоверной великой княгине Анне, и супрузе его, княгине Александре, и прочим князем, лежащим во святей церкви Премудрости Божий, и их сродником, и архиепископом великаго Новаграда, и всем православным Христианом, в лето 6638-е, месяца октября в 9-й день, на память святаго священномученика Иерофея, епископа Афинскаго. Сам убо служил понахиды и Божественную литургию в велицей церкви Премудрости Божий со архимандритом, и игумены, и иереи, и диаконы, и со всем освященным Собором святыя Софии, яко же лепо бе святителю. Такоже и в прочих церквах священником служити повеле понахиды и Божественную литургию по всему великому Новуграду и по окрестным монастырем по преставльшихся князех русских, и архиепископех великаго Новаграда, и по православных християнех. И отпевшим Божественную литургию, абие оучредив их, отпусти и милостиню вдаде по монастырем и иноком, и инокиням и по всем церквам, тако же и нищим, и вдовицам, и сиротам. И, накормив их и напитав, заповеда, аще и по преставлении его к Богу архиепископу великаго Новаграда не оставити памяти сея отселе и во веки. Первее бо сего не бе творяшеся памяти сицевыя общия в великом Новеграде по преставльшихся князех русских, и по архиепископех великого Новагорода, и по всех православных христианех месяца октября в 9 день; но отселе оуставися в славу Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и Его угодников, и ныне и присно и во веки веком, аминь».

24

ПРАВИЛО МАКСИМА, МИТРОПОЛИТА РУССКОГО

«Благословение Максима, митрополита всея Русии, всем християном правоверным.

Ведомо буди вам, чада! Святии апостоли и Вселенская Церкви святая не преда нам по всяку среду и пяток ясти мяса, или сыр, или млеко, но всяку крепость сотвориша и епитемию велику положиша присно два дни. Но и святая Вселенская Церкви Божия пресвятое Воскресение Господа и Бога Спаса нашего Иисуса Христа преда нам и до Фомины недели, сию всю неделю ясти мясо, аще и восхотят человецы, и в среду преполовения, и се не есть удержано. О сем же и по Пянтикостии празнуем неделю едину Происхождение Святаго и Животворящаго Духа, и есть си вся недели неудержанно до недели всех святых, но и всю среду и пяток, ижели суть благочестивии от человек, сии не ядят мяса; аще ли ядят сии, несть удержано. И посем предаша святии Собори говение святых апостол, и говением и се, яко же повелеша святии отцы, аще и причтется праздник святых апостол в среду или в пяток, недостоит християном мяс ясти, но праздновати святый день и ясти рыбу. Аще ли не причтется в среду или в пяток, то несть удержание ясти мяса. Посем же уставиша говение августа месяца до Успения святыя Богородица, а в 1 августа не ясти мяса, в который день причтется не ясти рыбы. Болше ж суще християном, аще и причтется праздник святыя Богородица в среду или в пяток, не ясти мяса, но Пречистыя ради Богородица ямы рыбу. Между святым говением есть и святое Преображение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа; в который день причтется не ясти мяса и сию; 15 днии не ясти мяса августа месяца, говение велико уставиша святии отцы, и порушивая и, ядя мяса, всех праздник святых отец отрицаеться. И поставиша говение посем 40 днии всем есть святаго и великаго страшного таинства Божия смотрения, иже быша земная с небесными совокуплена, средоградие стень разорися,— и празнуемь по плоти Рожству Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Аще причтется праздник святаго Филиппа в среду или в пяток, неподобно ясти мяса християном, но ясти рыба в ты дни святаго Филиппа, а мяс пустити прежде, в котори день причтется опроче сред и пятка. Аще же и праздник Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, Иже по плоти Божественнаго Рожства, в кии день причтется, в той день да ядят мяса до Василиева дни, неудержимо есть. А иже канон Рожства Христова, в кии дни причтется, недостоит ясти мяса, ни рыбы право говеющим. Аще ли причтется канон в суботу или в неделю, устава не разрешающе, хлеб и вино ядят по вечерни.

Паки пристигнет канон Просвещению в суботу или в неделю, якоже и прежде по службе Иоанна Златоустаго, хлеб и вино ядят дондеже по вечерни. Аще ли прилучится во иныи день канон Рожству и Просвещению, опроче суботы и недели, бывает служба Василиева, неподобно оставити. Аще и не служат на каноне, и заутра подобает служити. Аще и причтется Просвещению святыи праздник в среду или в пяток, той день подобает ясти мясо, во иную среду и пятницу не ясти мяса и до недели, иж пред мясопуста, и ею всю неделю неудержанно ясти мясо про ересть армейскую. Си токмо дни, иже суть преданы среде и пятнице, учтом, ихже преда святая Церкви. Во иныя же среды и пятницы неподобает ясти мяса, ни на Рожество святыя Богородица, ни на иныи же на который праздник, опроче сих, иже написах. Се же написах все про среды и пятницы.

Пишу же и се вам, детем моим, и да вси чада моя, порождении в купели, новосвящении, да держите жены от святыя соборньм и апостольския Церкве, занеже жена спасения ради человеческаго бысть. Аще ж их держите в блуд без благословения церковнаго, то что та в помощи есть, но молися им и нуди их, аще и стари суть, и младии, да венчаются в церкви.

Си вся глагола вам, уча вас, чада моя, к послушанию дерзо тецете. Аще послушаете мене, пастуха душ ваших,— благодать Богу; аще ли ни — то мы вне греха есмы. Благодать Божия и благословение мое будет со всеми правоверными християны молитвами Пречистая и Пресвятыя Владычицы нашея Богородица и всех святых, всегда и ныне и присно и во веки веком, аминь».

Правило митрополита Максима напечатано здесь по списку Рум. музеума. № 238. Л. 416—419 [181]. А варианты показаны по списку того же музеума № 233. Л. 320-321 [178].

25

УКАЗАНИЕ БОГОСЛУЖЕБНЫХ КНИГ, СОХРАНИВШИХСЯ ОТ МОНГОЛЬСКОГО ПЕРИОДА

Сохранилось:

1)            Евангелий —а) одиннадцать в Московской Синодальной библиотеке (Савв. Указател. С. 171-172. Изд. 2 [375]; Горек, и Невостр. Описан. 1. № 21—31 [254]); б) восемь в Новгородской Софийской (Куприан. Обозрен. в Изв. II Отд. Акад. наук. 4. С. 278—283 [312]); в) тринадцать в бывшей Толстовской (Описан. С. 2, 6, 43, 92,170,194, 212, 213, 226, 234, 360, 561 [297]); г) девять в Румянцевском музеуме (Восток. Опис. С. 172—180 [246]); д) четыре в бывшей библиотеке Царского (Строев. Опис. С. 28 [404]); е) три в библиотеке Воскресенского монастыря (Амфилох. Описан. в Извест. II Отд. Акад. наук. 7. 259-261 [235]); ж) четыре в библиотеке Кирилло-Белоезерского монастыря (Варлаам. Обозрен. в Чтен. Москов. истор. общ. 1860. 2. 5-10 [241]). У г. Срезневского в его Обозрении древн. памяти, русск. письма и языка (Извест. II Отд. Акад. наук. 10 [397]) перечислено до 25 Евангелий в период только 1250—1400 г. (См. там же указатель к этому обозрению. С. 717 [397]).

2)            Служебников — а) пять в Московской Синодальной библиотеке (Савв. С. 251 [375]); б) десять в Новгородской Софийской (Куприан. С. 55, 313-318 [312]); в) три в Румянцевском музеуме (Восток. 604-605 [246]); г) два в Воскресенском монастыре (Амфил. 264, 269 [235]). У г. Срезневского в означенный (1250—1400) период показано пять (указател. 739 [397]).

3)            Апостолов — а) два в Московской Синодальной библиотеке (Савв. 156 [375]); б) один в Новгородской Софийской (Куприан. 227 [312]); в) два в Толстовской (Описан. 68, 211 [297]); г) два в библиотеке Царского (Опис. 4 [404]); д) один в Воскресенском монастыре (Амф. 261 [235]); е) один в Кирилле-Белоезерском (Варл. 10 [241]). У г. Срезневского — четыре (указател. 709 [397]).

4)            Октоихов — а) два в Московской Синодальной (214 [375]); б) пять в Новгородской Софийской (301—303 [312]); в) четыре в Толстовской (2. 469, 498 [297]); г) один в Воскресенском монастыре (275 [235]). У г. Срезневского — четыре (указател. [397]).

5)            Трефологиев, или праздничных Миней,— а) три в Московской Синодальной библиотеке (260 [375]); б) шесть в Новгородской Софийской (290-293, 299, 318 [312]); в) один в Румянцевском музеуме (396 [246]); г) один в Толстовской библиотеке (170 [297]). У г. Срезневского — один (указат. [397]).

6)            Псалтирей — а) две в Московской Синодальной (223, 224 [375]); б) две в Новгородской Софийской (54, 55 [312]); в) две в Толстовской (168, 207 [297]); г) две в Румянцевском музеуме (463, 464 [246]); д) одна в Воскресенском монастыре (263 [235]); е) одна в Кирилло-Белозерском (11 [241]); ж) одна в библиотеке Московского исторического общества (Опис. 59 [401]). У г. Срезневского — три (указат. [397]).

7)            Уставов церковных — а) пять в Московской Синодальной (262 [375]); б) один в Толстовской (6 [297]); в) один в Румянцевском музеуме (710 [246]); г) один в Воскресенском монастыре (272 [235]).

8)            Триодей постных — а) две в Новгородской Софийской библиотеке и две вместе с цветною (319 [312]); б) одна в Румянцевском музеуме (707 [246]); в) три в Воскресенском монастыре (89, 281, 286 [235]).

9)            Требников — а) пять в Московской Синодальной библиотеке (258, 259 [375]); б) один в Новгородской Софийской (318 [312]).

10)         Триодей цветных — а) одна в Московской Синодальной библиотеке (261 [375]); б) две в Новгородской Софийской (319 [312]); в) одна в Толстовской (173 [297]); г) одна вместе с постною в московском Успенском соборе (Снегирев. Памяти, москов. древн. 42 [390]).

11)         Миней месячных — а) в Московской Синодальной библиотеке две книги: за ноябрь и декабрь, март и апрель (207, 208 [375]); б) в Новгородской Софийской двенадцать: за март (288 [312]), за октябрь (289 [312]), за июль, декабрь (290 [312]), ноябрь (294 [312]), июнь, февраль, апрель (296 [312]), июль, октябрь, февраль, август и январь (296—298 [312]); в) в Толстовской восемь: за ноябрь, март (2 [297]), ноябрь (356 [297]), октябрь, декабрь (465 [297]), июнь (466 [297]), июль и август с отрывками за другие месяцы (468 [297]); г) в Румянцевском музеуме одна — за январь (395 [246]); д) в библиотеке Царского одна — за февраль (231 [404]); е) в Воскресенском монастыре семь: за июль (279 [235]), март, апрель, май, июль, ноябрь и декабрь (277—280 [235]); ж) в московском Успенском соборе за семь месяцев (Снегир. Памяти. 43 [390]).

12)         Часословов — три в Толстовской библиотеке (276, 419, 561 [297]).

13)         Следованных Псалтирей — две в Толстовской библиотеке (213, 405 [297]).

14)         Шестодневов служебных — два в Воскресенском монастыре (276, 277 [235]) и один в библиотеке Московского исторического общества (130 [401]).

15)         Паремейников — один в Новгородской Софийской библиотеке (304 [312]), два в Толстовской (353, 432 [297]) и два в Румянцевском музеуме (425 [246]).

16)         Параклитов — три в Синодальной Московской библиотеке (217 [375]).

17)         Канонников — три в Новгородской Софийской (286, 287 [312]), один в библиотеке Царского (156 [404]), два в Кирилле-Б елозерском монастыре (14,18 [241]).

18)         Стихирарей — один в Новгородской Софийской вместе с Канонником (287 [312]), один в Румянцевском музеуме (650 [246]).

19)         Ирмологов— один в Московской Синодальной (183 [375]).

20)         Обиходов церковных — два в Новгородской Софийской (299, 301 [312]), один в Румянцевском музеуме (406 [246]).

21)         Чинов елеосвящения — три в Новгородской Софийской (320 [312]) и проч.

26

РАЗРЕШИТЕЛЬНАЯ МОЛИТВА МИТРОПОЛИТА КИПРИАНА И СТИХИРА НА УСПЕНИЕ БОГОМАТЕРИ МИТРОПОЛИТА ГРИГОРИЯ САМВЛАКА

1. «Молитва разрешити царя. и князя, и всякого христианина, творение господина Киприана. митрополита Киевского и всея Руси, а списано в Лутце над гробом княжим Димитриевым

Владыко, Боже Отче, Вседержителю, створивый человека по образоу своему и по подобию, и всеми дарованми своими оукрасив, и безсмертием почет, престоуплеша же Твою заповедь праведьным соудом осоудил еси, рая изгнанием и еже яко земля еси и в землю пакы поидеши. Но, яко естьством сый человеколюбив, не стерпе зрети во оузах и затворех мрачных моучимо создание Свое, послав единороднаго Сына Своего, одевающася нашею нищетою, плотию от чистых кровий Пресвятыя и Пречистыя Девица Мариа, и страсть вольноую претерпети благоволил еси, и смерть приати, и Крестом снитти в ад, и тамо тлею держимыя славно и победоносно въздвигноути, и разрешити, и вечномоу царствию сподобити. Но яко проведый ползкое наше еже к грехоу и яко всегда наложить человекоу помышление на лоукавая от юностти его, не восхоте свое создание. Господи Иисусе Христе Боже нашь, адомь и моуками одержима быти, но заповедми своими святыми Еуангельи даровав рек: Иже аще створить я, жив боудеть на земли. Еще же и святым своим апостоломь и ученикомь власть дал еси и их приемником, яко да егоже аще свяжоуть на земли, боудеть связан на небесех, и егоже аще разрешать на земли, боудеть разрешен и на небеси. Сего ради и аз, грешный, недостойный раб Твой, на щедроты Твоя и безмерное Ти человеколюбие надеяся, молбы и моления принося о еже в блаженой памяти преставлешемоуся рабоу Твоему верному (имярек) яко да отпоустиши емоу, яко благ и милосерд, всякое прегрешение, водное и неволнее, еже словомь, или деломь, или помысломь, или очнымь възрениемь, или коим ли начинаниемь, имже теломь грех действуется, душю же оскверняеть, или что от закона твоего преоступи, и волю плотскоую здела, и сласть исполни, или кого приобиде, или яростию подвигся, не оправдова кого, или аще во лжоу или в клятвопреступление впад,— ей. Господи Человеколюбче, отпоусти, остави, ослаби, разреши душу раба Твоего (имярек) от оуз смертных, оучини дух его в месте светле, в месте злачне, в месте прохладно, в месте покоя тишины, идеже глас праздноующих веселить вся от века святыя Твоя, яко Ты еси воскресение, живот и покой, иже блаженой памяти преставльшемоуся благоверному рабу Твоемоу (имярек) Христе Боже нашь, и Тебе славоу всылаемь с безначалным Ти Отцемь, всесвятымь и благымь и Животворящимь Ти Духомь, ныне и присно и в веки векомь, аминь» (из сборн. XV в. Кирилле-Белоезерского монастыря; см.: Учен. записки II Отд. Ак. наук. 5. Отд. 3. 49 [243]).

2. «Месяца августа в 15 день. на Успение Пресв. Богородицы. поем сей стих на целование, творение кир Григория Российского Цамблака...

Днесь Владычица и Богородица, Пресвятая Дево Царица преходит от земных к премирным, ко Царю царьствующему, к Сыну Своему и Богу, сопричаститися царствию вечному, паче же превечному и конца не имущему, не на колеснице рабски, якоже Илья, но матерьски Царица царски, на Сыновних руках со множествы вой херувимьских. И тогда лучший апостолом предпосылаеми, по облаком предпоставляеми пресветлыми ангелы пречистому твоему и богоприятному телу, преукрашенней церкви Царя небеснаго (глас 1), в нейже непостижимый и неприкосновенный написуется плоть, и от сосцу животочному доится. Бог убо сый, сподоби за милосердие совершенно вообразитися Ею во человечество и подати ему Божества достояние. И предсташа весь лик богословец, не дванадесятех, но и седмьдесятех, исходныя песни пояху, честь воздающе апостольскаго сословия, глаголюще: «Что Тебе речем? Киими миры проводим Тя, Мироприемнице небесная? Кое кадило принесем Ти, златая кадильнице? Недоумеемся, яко одр великаго Царя, на мале одре мертволепно без дыхания лежит» (5). Приим же Петрово воспевание, Павел, сосуд избранный, весь изступль, весь восхищен, весь обожаемь «о чюдеси! — глаголав,— како затворишася девственнии очи, от самех пелен ангелы зрети навыкоша? Како питательница жизни смертию объята бысть? Како и не сохранися безсмертна, якоже нетленна по Рожестве сохранена бысть? Како небесная лестница, по нейже сниде Бог ко человеком, затворитися грядет? Како гора превысокая и великая Божия на мале одре лежит, в нейже вселися до конца Господь? Како жезл присноцветущий ныне увянув зрится? (2). О преславнаго зрения! О непостижимаго таинства! О глубина богатства, и Премудрости, и разума Божия, яко не испытаны судьбы Его и не наследованы пути Его! Кто разуме ум Господень или кто советник Ему бысть? (6). Почто отлете от нас, от Своих раб, голубице неблазненная? Почто удалися от нас горлица сладкогласная? На кого возрим прочее? Кто нам провещает? Кто же от навет иудейских печаль нашу утешит? На Тя бо зряще, Онаго зрети мнехом, Иже неизреченно из Тебе возсиявшаго. Взнесеся ко Спасу, и мы надежду нашу вси на Тя имехом, и сладце терпехом и труды, и гонения о проповеди истинней (3); ныне же последнее сиротьство объят нас. Како внезапу угасе светильньче свету? Но смотрение, еже на Тебе бываемое, а не одоление смертное; ниже возмогла бы, яже единою Твоим Сыном умертвившися смерти, Тебе животу привязатися; но да не вменится привидение вочеловечения истина подобь и безсмертному Твоему плоду естества долг отдаеши» (7). И вся, к чести ключима, исходному времени песни пояху Приснодевей Божий Матери, Ияков, великий Божий брат, со Иванном, сыном громовем, и инии богословеснии мужии, достойнии предстояний пречистаго Ти телесе, мрежею евангельскою и Павлим языком уловлени, Дионисие, и Ерофеи, и Тимофее, глаголюще: «Пойди, Владычице, пойди, яко землю освятила еси Рожеством Своим, тако и воздух освятиши пришествием Си. Пойди, Всецарице, пойди и сцарьствуй с Сыном Своим и Богом нашим (4). Да отверзутся Тебе врата небесныя со мнозем удивлением, яко Евва убо врата Едему затвори, Ты же и небесная врата отверзе. Ниже убо достойно есть двери непроходимей, еюже Господь един вниде и изыде, затворенну остави, на земли стояти; но взятой быти ко уготовленному Тоя чертогу. Да подымут Тя, Дево, херувими, да прославять Тя силы, да предтекут Ти престоли, зряще Тя престол неописаннаго и безтруднаго естества. Пойди, Невесто неневестная, в невестник небесный!» Сия богословяху и иная многая чюднии они мужи, якоже никтоже может по достоинству изрещи, ко гробу провождающе жизни Матерь (8). Мы же что к Ней речем? Како род наш почетшую почтем? Како воспоем многопетую Деву? Како возвеличим, Юже вси роди величают, якоже прорече? Но возопием с Гавриилом: «Радуйся, древе жизни, радуйся, горо присенная, радуйся, мосте преводяй всех, иже верою Твое преставление чтущая, к вечному». Подобает бо Ти, Матери Божий, яко Царице, царскими добротами дороноситися,— преходиши бо к небесней стране, небесная Невесто, и паки жива представляешися к Божественней светлости, яко от чертога населения Твоего, от земли взимаешися и совозводиши с Собою множество ходатайством Си. Предпосылают Ти ся апостоли со ангельскими воинствы, и девствении лици тайно окрест одра Девы Богородицы предстоят, и душа праведных, пролетевши, Царицу славят, и молятся ови невещественно пение добродетелей принесете. Царица небесная и многопетая Владычице! Сродна присвоения не забуди, и не оскудей назирающи, и не забуди царя, и град, и люди, иноцы и простии. Мы бо люди Твои и овца пажити Твоея, имя Твое призываем и верно празднуем всесвятое Твое Успение» (Ундольск. Замечай, для истории цер. пения в России в Чтен. Моск. истор. общ. 1846. № 3. Отд. 1. 4—6 [412]).

27

РАЗНОСТИ В ЧИНЕ ПРОСКОМИДИИ ПО СЛУЖЕБНИКАМ XIV-XV вв.

1.        На одной просфоре. В Служебнике Воскресенского монастыря, писанном в 1380 г. [21], проскомидия излагается так: «Въмет поп просфору и прекрестить крестообразно, глаголя: «Споминание творим Бога Спаса нашего Иисуса Христа, иже на Тайней Его Вечери». И положит проскору на дорнем блюде, а не на дискосе, начнет резати, глаголя се: «Яко овча на заколение веден бысть», таж 2-ю страну, глаголе: «Яко агнець прямо стрегущему безъгласен», а се, 3-ю страну режа, глаголеть: «Тако не отверзаете уст Своих с смирении Своем», а се 4-ю: «Суд Его взятся, а род Его кто исповесть». Тож, обрезая около дор[а], вынимая Агнець издроб[лен], глаголет: «Яко вземлеться от земля живот Его». Дьякон: «Аминь». Таж подреж Агнец крестообраз[не], глаголя: «Закалаеться и жреться Агнеиь божий, вземляй грехи всего мира, аминь [трижды]». Полагает на дискосе, глаголя: «Полагается Агнець Божий, Сын, Слово Божие, вземляй грехи всего». Се емля, влив прав[ою] рук[ою] воду, в левю и възвиг горе, глаголет: «Соединение Св. Духа, един от воин копием ребра Его прободе, абие изиде Кровь и вода, и видев и сведетельствова, яко истиньно есть сведительство Его, всегда и ныне». Показает персты на потир на Агнец: «Яко трие суть сведи[те]льствующе: Дух, Кровь, вода, и трие в един суть, аминь [трижды]». Посем възмет дьякон кадельницу, поп молитву: «Кадило приносим...» и проч. Более ни о вынутии частиц из просфоры, ни о других просфорах ничего нет (Амфилох. Описан. рукоп. Воскресенск. монастыря — в Изв. II Отд. Акад. наук. 7. 264—266 [235]).

2.        На трех и на четырех просфорах. В Служебнике XIV в., хранящемся в Румянцевском музеуме (№ 399 [199]), после наставления о вынутии Агнца читаем непосредственно: «А се проскурумисая: «В честь и в славу (им[я]р[е]к) и всех святых, ихже молитвами»; а се за умерших: «Помяни, Господи, душу усопшаго раба Своего (имярек) на месте светле, в стране покойне, идеже просвещается свет лица Твоего, Господи»; а се покрывая Святые Дары». В другом Служебнике Рум. муз. XIV в. (№ 398) также читаем: «А се просфуру вынимает: «Приими, Господи Иисусе Христе Боже наш, приношенье се в честь и в славу святей Госпожи Владыцици нашей Богородици и Приснодевеи Марии, Еяже молитвами. Господи, спаси душа наша»; також и святому; також и о сдравии: «Приими, Господи Иисусе Христе, приношенье се в честь и в славу за раба Своего (имярек) о сдравьи, и о спасении, и отпущеньи»; а се за упокой: «Приими, Господи, приношенье се в честь и в славу за раба Своего усопъшаго (имярек) о отпущеньи грехов вольных и невольных, и покой душу его в месте светле, идеже присещает свет лица Твоего»,— и по скончаньи просфурмисанья покадит».

3.        На пяти или на шести. В Служебнике Московской Синодальной библиотеки № 952, который, по преданию, принадлежал преподобному Сергию Радонежскому [67], в чине проскомидии после описания действия над агничною и богородичною просфорами о прочих просфорах говорится следующим образом: «На третьей же просфоуре глаголет: «Честьнаго и славнаго пророка Предтеча и Крестителя Иоана», и пр. Таже, приемь иноую просфоуроу (следственно, четвертую), глаголет: «О всем епископьстве православных», и прочее. Таже, приим паки просфоуроу (опять ту же), глаголет сице: «О здравьи и о спасеньи благочестивых царей и благочестивом и христолюбивом князи нашем (имярек)» и пр. И паки, приемь ину просфуроу (то есть пятую), глаголеть сице: «О памяти и оставлении грехов...» и прочее. В другом Служебнике той же библиотеки, № 601, писанном и подписанном собственною рукою митрополита Киприана, порядок просфор в проскомидии, после двух первых, описан следующими словами: «На третий же просфуре глаголет: «Честнаго и славнаго пророка Предтеча и Крестителя Иоанна» и прочее. Таж, приемь иную просфуру, глаголет: «О всем епископьстве» и пр. Таж, прием пак просфуру, глаголет сице: «О здравии и спасении благочестивых царей» и пр. И паки, прием просфуру, глаголет сице: «О памяти и оставлении грехов...» и прочее.

4.        В Служебнике Воскресенского монастыря 1380 г. [21] положены пред проскомидиею две молитвы; в Служебнике того же монастыря XIV в. [22] — три. В этом последнем Служебнике в чине проскомидии, между прочим, сказано: «И вымають проскуры наперед поп и дьакон, после наложить ножь на проскуру». И далее: «Аще будет Господскый праздник, да не вымают проскуры за упокой, разве за нового умершаго». (Амфилох. Описан, в Изв. II Отд. Акад. наук. 7. 265, 270, 271 [235]). В Служебнике той же библиотеки XV в. в чине проскомидии замечено: «Диакон же, приемь и ту ж просфуру, и святое копие, глаголеть и о себе, еже иерей, ихже хощеть живых, и на другой просфуре усопших такожде, и полагает от долнея страны святаго хлеба, якоже иерей» (там же. 8. 190—191 [235]). Самые чины проскомидии и одни и те же молитвы в разных Служебниках можно видеть, для сравнения, в том же Описании рукописей Воскресенского монастыря (там же. 7. 265—271; 8.189-197 [235]).

28

ПОСЛАНИЕ МИТРОПОЛИТА ФОТИЯ В ПСКОВ ОБ АГНЦАХ И ПРОЧЕЕ

«Послание Фотея митрополита о Агнеиех святых

Благословение Фотея, митрополита Киевского и всея Руси, в Псков собору Святыя Троици и всему священническому чину. Что ми, сынове, пишите к нашому смирению от недоведомых Божественных тайн и о прочих вещех, и о сем благодарю ваше священство. Идеже понеже убо еже вразумевасте великое Божье священство, идеже бо священник священно съвершаеть, и тамо ангели желают приникнут. И что ми пишете, сынове, прьвое въспрос имеа о Божественных и о святых Агнецех: по обычному благословению от настаателя приходить ерей купно со диаконом пред святаго жертвеника, и дискос убо поставляет от левыа страны. Святую же Чашю от десныа страны, яко же по чину их, по обычаю и прочаа. И творять по три поклоны пред святою проскомидиею, глаголюще в собе: «И искупил ны есть нас от клятвы законныа честною Си Кровию. Таже поп рече: «Благословен Бог нашь, всегда и ныне и присно», и приемлет в десную руку святое копье, в левую же руку проскуру, и знаменаеть копьем трижды, глаголя над проскурою с копьем: «В споминание Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа». И абье вънзет копье от левыя страны проскуры и прорезает от себе кверху по левой стране глаголя: «Яко овчя, на заколение веден»; на десной же стране глаголеть: «Яко агнец, прямо стригущему его безгласен, тако не отверзает уст Своих»; на горней же стране глаголеть: «В смирении Его суд Его взятся»; на дольней же стране глаголеть: «В смирении Его суд Его взятся»; на исподней стране глаголеть: «Род же Его кто исповесть»; выимая же глаголеть: «Яко вземлеться от земля живот Его». И полагаете его во знак во святом дискосе, и прорезает его священник крестообразно, глаголя: «Жрется Агнець Божьи, вземляй грехы всего мира, за мирскый живот и спасение». И превращаеть его ниць, аще несть тепл, яко же преже рехом, и не прободает же его, но приемлет другую просфиру и не глаголеть: «Благословен Бог наш». «Во въспоминание Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа»,— трижды глаголеть сие над Агнецом и с копьем крестообразно, яко же преже указахам; таж режа глаголеть:

«Яко овчя, на заколение ведеся», и прочая такоже по обычаю, а не прободаеть его и сего, но токмо пререзуеть и сего глаголя: «Жрется и закалается». И тако приемлеть и третьюю просфиру и творит на ней, яко же и на первой; «благословен же Бог наш» — не глаголеть, но токмо обычная, елико будуть надобно Агнецов, и творить сие и на прочих. Последи сложив Агнеци на три части по два, аще суть шесть, и прикладываеть святое копие одно ко всем Агнецам, от десныя страны глаголя: «Един от воин копьем прободена». Таж дьякон, приемь благословение от иереа, вливает вино и воду во Святую Чашю, и посемь бываете проскомисание и конець его, яко же писано по обычаю, и литургиа по обычаю Златоустаго или великого Василья. Егда свершится служба вся до: «Вонмем, святая святым», и тогда един Агнець разламляеть на четыре части и едину влагает во Святую Чашю, и три части на святом дискосе, от нихже долняя часть святого Агнеця, той причащаемся. И преже убо святого причащения напаяет святые Агнеци Святою Кровью от Святыа Чаши на всех четырех углех святого Агньца коегождо и влогает их в уготованное им место, а и тии доры, от нихже выиманы святы Агнеци, опроче блюдомы суть или в том же сосуде, но пределя промежи святых Агнецев имущи. А еже инии творят сице, напаяя святыя Агнеци, и пологають в тыя же доры, от нихже выиманы суть святыа Агнеци, и се убо неподобно есть отьинудь, и нечестивых бо се есть; но особ пребывати должни суть.

О пеньи священником и мирянином

Еже ми писасте, како попу пети во своем дому пред святыми иконами: аще восхощеть все по церковному правилу пети, то не возбраняется ему; аще ли одино начало творити рекши: «Благословен Бог нашь» — и отпуск токмо, и се на его произволении есть, но небещенней сия вся во славу Богу творить со вниманием. А мирскым людям, православно живущим, подобно и сим правило церковное держати пред святыми иконами во своих домех, понеже и должни суть творити сиа. Аще производят, на вечернице великую вечере или малую и паки, воставши от ложа, полунощниц и заутреняа, со Псалтырою и со прочим последованием, должни суть творити, аще произволять; а священническаго ничтоже не творить, ни начало: «Благословен Бог нашь», вместо начала глаголеть сице: «Молитвами святых отець наших, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас, аминь»; а вместо отпуста глаголеть сице: «Молитвами Пречистыа Ти Матери и всех святых, Господе Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас, аминь».

A cue о аллилуйи

Что ми пишете о «аллилуйи» и на «славах» сице глаголи: «Слава Отцю и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно, в веки веком, аминь. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе, Боже. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе, Боже. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тобе, Боже. Слава Отцю, и ныне и присно». А «Бог Господь» поють на утрении пятью, яко же предано святыми отци, понеже три стиха суть. Преже убо поеть певець среди церкви, зря ко востоку, еклисиарх или на то устроеный мних, и поеть: «Бог Господь явися нам»; и 1-й лик в той же глас: «Бог Господь явися нам, благословен грядый»; и певець стих 1-й: «Исповедайтеся Господеви»; и другой лик 2-е: «Бог Господь явися нам»; и певець 2-й стих: «Не умру, но жив буду, исповем дела Господня»; и лик 1-й в третье: «Бог Господь явися нам»; и певець третий стих: «И есть дивна во очию нашею»; и 2-й лик 4-е: «Бог Господь явися»; и 1-й лик опять: «Бог Господь»; и по сему чину и «аллилуиа» в посты на глас Охтоику пятью со стихи их, а на молебене, яко же произволять по обычаю их.

Правило о священниках и мирянах

А попу, держа другого попа в покаянии у себе, самому у него неподобно каятися; аще ли у своего отца духовного восхощеть Тело и Кровь Господню приимати, причаститися, то невъзбранно. Котории люди бес покаянна живуть, а отца духовного не дръжать, аще и ко церкви приходять или не приходить,— не приимать от них приношениа к церкви; а своим детем духовным възбраняйте с таковыми ясти и пяти, ни во своа домы призывати, ниже к ним ходити, понеже и сами сии отлучишася стада Христова словесных овец. И, елика сила, таковых приводити к покаянию и от злых приимати с радостью, а не гордяся, да не погибнеть во своем нечестьи.

О понагии

А что ми пишете о вечерни и понагии: аще созвани бывше со благочестьем в дом некоего христолюбца, на тряпезе 5 по вечерянии молвити Богородици, яко же устав держит. На тряпезе преже обеда святый хлебець Богородици святыя выняти и по вечерянии, певше обычная, святыя Богородици хлебець въздвизати по обычаю, яко же указася во устав; и священники сами от него ядять, и прочим дають, аще ли плотью чисты.

О крестах

Да еже на кресте имени не будеть, тому не поклонитися, а не поругатися ему, ниже разоряти таковых. А крест имуть новый делати, велик или мал, яко же художник и мастерь на се устроенный, чим таковое устроити действо, или снастью некоею, или гвоздья, ко довлению на утвержение есть: сие не поругание есть кресту, но утвержениа ради поведено есть мужем окажен. А мирскым людям во своих домех, православно живущим по закону Господню, а не присовокупився к жене своей, достоит кадить святыа иконы и самым, аще ли не будеть священника ту; и не токмо самем мужем, но и женам благочестивым и чистым от мужа кадити повелеваю, и детей своих тому же учите, аще и велми малы суть, понеже православных сия обычая суть.

О церквах

А церкви ветшаныа и кровли их, аще не суть довални ни на чтоже, ни на кою потребу к тойже церкви, а не ко иному устроению потребни, таковое повелеваю огнем сожещи и попел их всыпати в текущюю воду, да не сквернится святое небрежения ради или скота. А кресты, иконы ветшаныа оставити тако пребывати, но в честне месте и в устроени. А не своих детей не венчай; ни проводы пета, аще некая великая нужа случиться.

О святых великых трех святитель: Василий, Григории, Иоана Златоустаго

А что мя вопрошаете о трех святых великых трех святитель и равных апостолом, Великаго глаголю Василия и Иоана Златоустаго, Григория Богослова: о сих убо известно и разумно навыкох, таковое правило положено бысть сими Божествеными писаньми и святыми отци и законноположися празновати месяца генваря в 30 день, еже и вся вселенная сдержит, идеже есть православное христьянство, сим единокупно празник сотворяюще торжествен стихарями, и чтении, и всенощными славословьи. Понеже бо, яко больший суть святителем, яко вселенней сущая светила нелестная, небоявленныа звезды и апостолом единоравнии, яко Иоан блаженый, святитель Евхатский, движим Святым Духом, пиша о них и украшая похвалами праздньство их, и во едином от своих писании рече сице, яко аще и дерзостно есть глаголемое се: «Аще,— рече,— не быша велиции сии три святителя были, достоаше быти второму апостольскому пришествию на землю». И смотри мужа художству во едином месяци обретаеть и сих всех триех в том, и пологает сим праздник в 30-е месяца. Темже и аз, ревнуя сих преданию истинному, и вам повелеваю и молю вашю любов: не обленитеся сии праздник всяческы совершати и украшати, торжествеными похвалами же и всенощными славословьи, и помощи от них требовати, понеже суть ходатаи ко Богу. Святого же Иполита в 30-е месяца сего служба есть, поется на павечерници преже сего дни или когда разсудить еклисиарх по предатае к Богу.

По премногу же бых писал о всем к вашой любви, понеже устав много сдержите: ныне сие случися тако, вмале сие написах вам. А дана грамота на Москве месяца августа в 12 день, индикта 12, в лето 6927 (т.е. 1419)» (из сборник. Румянц. муз. № 358. Л. 380-385 [194]; Восток. Опис. 508 [246]).

29

БЛАГОСЛОВЕНИЕ И УКАЗ НОВГОРОДСКОГО ВЛАДЫКИ ИОАННА (ПОСЛЕ 1410 г.) О ПРОСКОМИСАНИИ СВЯТЫМ МУЧЕНИКАМ ГУРИЮ, САМОНУ И АВИВУ

1. «Благословение архиепископа Новгороцкаго Иоанна к Христианом святыа Софи

Буди вам ведомо: слышю зде, што у вас о великой и о малой гибели ходять к кресту; ино то деете не по Божию закону. Зде нам дал Бог знамение святых исповедник — Гурья, и Самона, и Авива дьякона: ино Божиею милостию мнози правии прави бывают, а виноватая в казни. И мы к вам послали икону святых исповедник в церковь Божию; а што ходите к кресту, ино то в вас отнимаем; но ходите к знамению Божиих святых исповедник. Поп служит святую литургию, и пишет имя Божие на хлебци, и дасть всем приходящим ко имени Божию; а хто изъясть хлебець со именем Божиим, тот прав бывает; а хто не снесть хлебца, тот по Божию суду виноват будеть; а хто не пойдет к хлебцу, тот без Божиа суда и без мирьскаго виноват будеть. И о вам о нашой гибели и о вашой писано, што нами ся корыстують, а ся грамота дана вам впрок. А кто сее грамоты не послушает, без суда виноват будет и кажнен. А вы, попове, опроче хлеба Божиа, к роте не пущайте, а нашего слова не ослушайтесь, а аз вас, попов и всех христиан, благословляю».

2. «Указ о проскурьнисании святым тремь исповедником — Гурию, Самону и Авиву

Егда у кого что будет украдено или на кого ти будеть непоть, вы же, священницы, проскуру велите испечи крестаобрязну, и укажите, и вообразите на ней четыре кресты. А священници, входяще в церковь, глаголите молитву святым исповедником; а дроугое — вшедше в церковь пред иконою святых исповедник, а третье — и на проскумидии глаголите, выймая просфиру, молитву сию: «Молите, святии Божий исповедници, Гурие, Самоне и Авиве диаконе; яко же есть милосердием Божиим възвратили девицю в град свой Едес, тако и ныне святии трии исповедници — Гурие, Самоне, Авиво, и Авидане, и Аврааме, и Афений, чюдо свое сътворите к вам с верою приходящим, гибелником помозите, виноватых обличите, гортани шкодником затворите. Исаче, свяжи их; Иакове, и пути их загради, и на вси стороны темны сотвори, да будут пути их ползкы, и ангел Господень погоняя их». Таже: «Господи помилуй» (12), и потом, выймаа проскуру, первый крест выймай, глаголи: «Се имя Божие пишется на хлебци молитвами святых Божиих исповедник в честь и славу святому Гурью», а вторый крест выймая, глаголи: «В честь и славу святому Самону», а третий крест выймая, глаголи: «В честь и славу святому Авиву диякону», а четвертый крест выймаа, глаголи, поминая тых по имени, которым ясти, виноватым на обличение».

Не излишним считаем заметить, что в Церкви Западной, в числе разных чинов, по которым совершался так называемый суд Божий для узнания виновных, существовал и iudicium per sanctam Eucharistiam [суд посредством святой Евхаристии (лат.)] и еще iudicium panis et casei [суд хлебом и сыром (лат.)]. Но в обоих этих чинах, имеющих, по-видимому, некоторое сходство в основной мысли с чином Новгородского владыки Иоанна, вовсе нет и помину о святых исповедниках Гурии, Самоне и Авиве (В interim. Denkwurdigk. der Kathol. Kirche. В. r. Th. 3. 57-128 [431]).

30

ПАТРИАРШАЯ ГРАМОТА 1593 г. МИТРОПОЛИТУ КИЕВСКОМУ О НИЗЛОЖЕНИИ ЛУЦКОГО ЕПИСКОПА

6902 г. (1393) октября, инд. 2. Патриарх повелевает митрополиту Киевскому низложить епископа Луцкого, а на его место посвятить другого

«Святейший митрополит Киевский и всея Руси и препочтенный возлюбленный брат нашей мерности и сослужитель! Да будет благодать и мир священству твоему. Епископ Луцкий пришел сюда и принес грамоты от короля, просящего его в митрополита Галиции. Когда открылся Собор, были прочитаны грамоты, присланные священством твоим еще прежде прибытия его сюда, и признано за лучшее, что так как идет сюда и епископ Владимирский, то задержать здесь и его (епископа Луцкого) и потом произвести между ними суд и найти права каждого из них. Но сей бежал и, нашедши корабль, готовый к отплытию, вошел в оный, но, не имея случая и попутного ветра к отплытию, задержался на острове Фаросе, и, хотя мы несколько раз приглашали его, чтобы он пришел к нам и отошел уже после разрешения, он не захотел, но лучше предпочел уйти неразрешенным. Посему пишем священству твоему о нем, чтобы ты знал о случившемся и трактовал его, как и мы, и написал бы о сем к благороднейшему королю, дабы не принимал его, пока не последует там над ним суд и низложение. Когда он прибудет туда, позови его на суд и низложи как за прежние поступки, если признаешь их истинными, так особенно за последнее, именно за то, что он домогался другой Церкви, разумею митрополии Галицкой. Ибо он не только не отказался от оной и в другой раз, но, приглашенный прийти сюда и оставить корабль, сказал: «Галицию мне дал король, который есть самодержавный властитель страны, и если мне недоставало благословения от патриарха, то пришедши, я уже получил оное, а больше мне ничего не нужно; чего мне опять на Собор? Пойду в Галицию, в мою Церковь», называя благословением то, которое он, пришедши сюда, просто как христианин униженно испросил у меня и получил, как и все сопутствовавшие ему подчиненные его благословились. А посему, если он говорит что-либо другое, кроме сего, лжец есть, ибо никакого другого слова или грамоты не получал. Итак, священство твое, узнав обо всем, пошли грамоты к королю, о чем и мы пишем к нему, чтобы он удалил его из епископии и отослал к священству твоему, а ты бы низложил его, а на епископию Луцкую рукоположил другого, когда он будет канонически удален. Благодать Божия да пребудет с священством твоим (Act. Patriarch. Const. 2. 180—181 [425]).