+ К ВЕЧНОЙ ИСТИНЕ +

Андрей Борисович Русанов, Главы Апокалипсиса: книга 2:

Главы Апокалипсиса: Книга 2                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                 http://arusanov.ru

Файл содержит 20 глав

Обновление от 15.05.2012

 

Русанов Андрей Борисович

 

Главы Апокалипсиса  ::  Книга вторая

Предисловие

 

Надоели мне эти города, наполненные смрадом, мусором и отбросами, полные грязными, никчемными безвольными лицемерами-людишками, напоминающими бессмысленных муравьев-зомби.

 Я так жаждал их смерти, я так мечтал уничтожить мир…

Города вместе со своим населением давно мертвы. Те, кому посчастливилось выжить, жаждут смерти, строят иллюзии, ищут ответы на пустые вопросы, борются за жизнь, сбиваются в кучки, короче делают все то, что в таких случаях делают люди…

А я? А что, собственно, я… Я стою среди поля, по колено в белоснежном снегу, смотрю вдаль, на холодный нефритовый лес, над которым, в разрыве свинцовых  туч, виднеется бесконечно глубокое, синее-пресинее небо и светит лиловое солнце. Мне на все и вся наплевать. В правой руке я держу недопитую бутылку ирландского виски, на плече висит СВД. Чуть поодаль стоит джип, за его рулем друг, которого я искал все эти долгие годы.

В один прекрасный момент все исполнилось. Сожалею ли я о случившемся, хочу ли хотя бы на миг все вернуть? Ни за что!

Что еще можно хотеть? О чем еще можно мечтать? Чего еще можно желать? Что еще приготовит нам судьба? Несколько славных приключений, о коих будут напоминать новые шрамы и о которых никто не вспомнит? Несколько минут, часов, дней или, если повезет, недель жизни?

 Не знаю. Знаю точно,-  что бы ни придумала эта дама, оно будет, как минимум, занятно, и оно всегда  будет стоить таких моментов, как этот.

Мы охотники. Охотники на людей.

 

 

 

 

 

 

Глава 1.

 

Иногда мне кажется, что за окном идет дождь. Я всегда ощущаю его запах. Может, так и есть, а может, и нет. Старики говорят: если кажется, надо креститься. Возможно, это так, возможно, это помогает… Только не здесь, только не сейчас, только не мне…

 

У себя дома вы имеете какой-то вес, статус, значимость. Если нет этого, то есть друзья и знакомые. Да что говорить! Выйдя на улицу, вы видите те же дома, тех же людей – все то, что видели вчера, неделю, месяц назад. Ваша жизнь течет спокойно и размеренно, в ней ничего не меняется, в ней ничего не происходит. В ней ничего не может измениться: быт давно поглотил вас, и мир за вашим окном всегда один и тот же. Поздравляю, вы зомби. Лично я вас ненавижу! Почему? Ответ очевиден: я сам был таким.

 

Представьте новый город в новой стране, куда волей случая забросила вас судьба. Здесь все незнакомо. Другие люди, другие улицы, другие дома. Даже небо и воздух другие. В первое время вы этого не замечаете, вами овладевают впечатления, они затмевают ваше восприятие. Но постепенно лоск сходит, его заменяет понимание нового мира. Особенно оно усиливается, если вы зависите от общения с другими людьми.  Вы говорите, но не можете наговориться, ваши мысли меняют свой ход. Вы будто начинаете тонуть, захлебываться в этом новом окружении, оно засасывает вас в свою воронку. Вы боретесь, пытаетесь выплыть, барахтаетесь изо всех сил.  Вас может тошнить, ваша депрессия будет тяжелее день ото дня, вы можете хандрить или сорваться в запой. Но! Если вам удастся выплыть, если быт не сожрет вас, то все, что было, в одночасье взорвется, вам откроется много нового. И этот мир будет полон загадок и приключений, полон тем, на что вы давно не обращали внимания. Он будет источать истинную красоту.  И не будет ничего прекрасней того, что вам предстоит познать... И конечно, самое лучшее, если вы будете одни в этом новом мире – ведь одиночество хоть и трудно, но очень необходимо, пусть даже изредка…

 

Мне нравится полумрак, мне нравится сидеть и не думать, сидеть и, потягивая виски, смотреть сквозь стены, сквозь время, сквозь пространство, созерцая мириады и мириады миров. Так я становлюсь ближе к Богу, так я принимаю его всецело.

 

Иногда мне кажется, что за окном идет дождь. Я всегда ощущаю его запах. Может, так и есть, а может, и нет. Старики говорят: если кажется, надо креститься. Возможно, это так, возможно, это помогает… Только не здесь, только не сейчас, только не мне…

 

Я лежу спиной на мягкой теплой земле, ласковый ветер нежно играет с моими волосами, гладит бороду, травинка щекочет щеку. Сквозь закрытые веки виден отдающий золотом свет солнышка, чьи лучики приятно согревают и погружают в сонную негу.

 

Солнце… Земля… Трава… Ветер… А где постель, дом? ЭТО СОН! Я СПЛЮ! Стоп!

 

Выплеск адреналина заставил меня мгновенно проснуться, открыть глаза и вскочить на корточки. У меня всегда так бывало, когда сквозь сон я осознавал, что проспал. В этот раз ощущения были точно такими же, с той лишь разницей, что были много ярче и сильнее.

 

Прошло несколько долгих мгновений, длившихся вечность, прежде, чем мои глаза привыкли к яркому солнечному свету и стали видеть, затем прошло еще несколько, прежде, чем я осознал, что я вижу… 

 

Вокруг, насколько хватало взгляда, простиралось бескрайнее, покрытое невысокой мягкой зеленой травой поле. Ни бугорка, ни ямки, ни столба, ни дерева – ровным счетом ничего, что могло бы меня сориентировать на местности и дать понять, где я. Лишь бескрайнее зеленое море под бездонным голубым океаном. Красота, которую не передать словами, по крайней мере, обычными человеческими словами… 

 

– Семен Семеныч, Ежкин кот! – очень душевно вырвалось у меня. – Твою-то Богу мать!

 

Ни ответа, ни привета... Интересно, какой ответ бы меня устроил? Нет уж… Пусть все будет так, как есть… Я еще раз обернулся по сторонам и что-то задел ногой. «Что-то» очень напоминало дедов мешок, с той лишь разницей, что это был очень новый дедов мешок, он лежал на аккуратном брезентовом свертке рядом с моей формой, берцами, двумя заточенными полуметровыми кусками арматуры и маленьким топориком.

 

– Замечательно… – подумал я. – С каждой минутой, становлюсь все более и более сумасшедшим... Что же… Так даже интересней. Так, что тут у нас?

 

Котелок, небольшой цилиндр с завинченной крышкой, на которой витиеватыми буквами выгравировано слово «Кресало», веревка, охотничий нож и алюминиевая фляга. Сверток состоял из старого, виденного мной только в фильмах, черного, наверное, чекистского, длинного кожаного плаща и примерно трехметрового квадратного куска коричневого брезента с пришитыми по периметру металлическими кольцами.

 

В кармане плаща лежал маленький обрывок бумаги, на котором карандашом было аккуратно выведено четыре слова: «Бог в помощь. Дед».

 

Одев форму, спрятав в мешок льняную одежду, я сложил брезент в метровой ширины полосу и скатал ее в рулон, затем приладил на мешок сверху при помощи веревки. Конструкция получилась весьма удобной и издали напоминала большой подковообразный кусок докторской колбасы, свесившейся по обе стороны мешка. Прутья я просунул в ременные петли, что также оказалось весьма удобно, хотя, наверное, не совсем эстетично смотрелось со стороны.

 

Подготовился и переоделся я быстро, но потратил весьма значительное время, выбирая сторону, куда следовало идти, поскольку вокруг все было одинаковым. Даже солнце было в зените и не двигалось с места. Впрочем, какой от всего этого толк? Дед учил в любых случаях слушать себя и принимать единственно верное решение, полагаясь на свою интуицию, на свое чутье.

 

Я закрыл глаза, но что-либо услышать, увидеть или представить не смог, поэтому крутнулся, закрыв глаза, на правой ноге и, остановив вращение, пошел прямо, отдав себя в руки судьбы.

 

Путь мой был долгим, ничего вокруг не менялось. Абсолютная тишина. Ни единого звука.  Я до рези в глазах всматривался в горизонт, но и он не хотел меня порадовать даже крошечной точкой на всей своей бескрайней протяженности. Солнце не двигалось с места, облаков не было в принципе, а ветер исчез, и мне чудилось, будто трава не настоящая, будто она нарисована.

 

Чем дальше я шел, тем более изощренные мысли рождал мой ум. С каждым новым шагом мое сознание набухало от бреда, мозг закипал все сильнее и сильнее. Мне не было ни холодно, ни жарко – я ощущал себя вполне комфортно, но не понимал всего лишь нескольких деталей: где я и как сюда попал.

 

В плену у навязчивых мыслей, я с каждой минутой все сильнее и сильнее загонял сам себя в некий абстрактный, но одновременно казавшийся таким четким и таким реальным, вымышленный угол. А самое страшное в этой ситуации то, что я понимал, что все это опасно, что так нельзя, что надо отвлечься, но ничего не мог с собою поделать, раз за разом возвращаясь в свои мысли.   Постепенно слух и зрение отошли на второй план, и я неспешно брел вперед, ничего не видя и не слыша. Вперед двигалось лишь мое пустое тело, в то время как сознание блуждало где-то далеко-далеко, все сильнее и сильнее удаляясь в расплавленный асфальтовый хаос мыслей.

 

Скорее всего, я бы растворился в этом хаосе, став своей собственной жертвой, если бы что-то в самой глубине души не вырвало меня из пучины наступавшего безумия. Зрение и слух мгновенно вернулись, и я увидел, что по травяному морю от моих ног расходятся невысокие, но достаточно широкие волны. «Болото!» – пока эта мысль формировалась и обретала некую осмысленную форму, я на четвереньках полз обратно к твердой поверхности. Я сделал всего несколько шагов по зыби, а отполз от нее еще добрый десяток метров, не веря, что подо мной земная твердь.

 

Конечно, плохо, что я мог из-за своей же глупости погибнуть. Зато я так прочистил мозги адреналином, что теперь злобная «белка» еще долго будет держаться на расстоянии пушечного выстрела от меня…  Несколько минут меня трясло как в лихорадке, затем я встал и аккуратно, пробуя почву перед собой, подошел к самому краю земли. Вот так-так, значит и поле не совсем поле, и не все такое «красивое–зеленое»…

 

Я повернул налево, аккуратно ступая, глядя под ноги, еще очень долго следовал в новом направлении, пока, наконец, где-то на самом краю земли, где небо встречалось с зеленым ковром, не показалась едва различимая темная полоса.

 

Полоса росла, увеличиваясь в размерах, меняя цвет и приобретая все более четкие и четкие очертания, пока не превратилась в лес нефритового, живого цвета – с левой стороны, и пепельного, мертвого – справа, там, где, похоже, продолжалась топь.

 

Желания продираться сквозь заросли, любуясь скрюченными сучьями, я в себе не почувствовал, поэтому в очередной раз повернул налево.

 

Мох был повсюду – даже стволы деревьев, их ветви, были покрыты толстым, пушистым одеянием. Именно из-за этого зеленого, с голубым отливом, покрывала лес и казался нефритовым.  Идти было приятно, но все же, учтя сегодняшний случай, я вырубил себе хороший шест из кустарника, по виду напоминавшего орех.

 

Лес был светлым и весенним, чистым,  в некоторых местах, похожим на лесопосадку. Идти по нему было сплошное удовольствие. В пути я набил полные карманы заячьей капустой (мы еще в детстве ели ее и я до сих пор помню ее кислый вкус, но тогда это было чем-то вроде игры), нарвал молодых липовых листьев, кусок мягкой коры с молодой березки – ведь что-то надо есть, а думать наперед…

 

Это был странный, бесконечно-длинный день, порядком вымотавший меня. И когда он, наконец, начал превращаться в вечер, я наткнулся на небольшую уютную полянку, покрытую сухими прошлогодними листьями, По одному ее краю журчал узкий кристально-чистый ручей, а второй представлял собой земляную возвышенность весьма внушительных размеров.

 

Я недолго ломал голову, как мне сделать укрытие, – просто натянул брезент, закрепив его не за крайние петли, затем немного довернул бока, так что в итоге получилась измятая конструкция, которая по моим расчетам должна была защищать меня стрех сторон от ветра и сверху от дождя. При всем этом я учел, с какой стороны дует ветер и течет ручей, но сделал это больше подсознательно, нежели специально. 

 

Дров оказалось в избытке, они были сухими и достаточно толстыми. После того, как все было готово к разжиганию костра, началось самое интересное. Вы когда-нибудь пользовались кресалом? Лично мне не доводилось. В конечном итоге я разобрался, чем по чему и как чиркать, чтобы появлялись искры. Но искры – это полдела. Ветки на мои усилия не обращали внимания, впрочем, как и старые листья и всякое другое прочее, что мне удалось отыскать в пределах поляны. Даже бумажка с напутствием деда смеялась надо мной.

 

Стемнело на удивление быстро. День длился вечно, а вечер пролетел незаметно. В конце концов, мои титанические усилия были вознаграждены небольшим завитком дыма в пучке сухой травы, мха и трухи из листьев. Дальше все было быстро и относительно просто. Вскоре передо мной горел костер, и я уплетал капусту вперемешку с листьями, запивая водой. Не оливье, конечно (простите за сравнение), но весьма недурно на вкус, хотя мне было уже все равно – столь сильным был голод.

 

Закатив на огонь два толстых бревна, я положил на них третье и лег спать, приспособив вместо подушки вещмешок и накрывшись плащом. В этот раз я не смотрел ни на небо, ни на костер, а просто забылся неспокойным сном, больше напоминавшим мне полубодрствование. 

 

 

Глава 2.

 

Никитка бежал, сломя голову, бежал, не оборачиваясь, всей спиной ощущая на себе этот тяжелый взгляд. Кто они? Откуда пришли? Зачем убили всех? Слезы заливали глаза, не давали разглядеть дорогу. Ветки кустов хлестали по лицу. Мальчик пытался уворачиваться, подставляя ударам щеки, закрывая лицо руками. Он не останавливался. Страх, проникший в самую глубину его естества, жестокими ударами воспоминаний неумолимо гнал вперед. Легкие взрывались болью, не хватало воздуха, с каждым шагом пламя все сильней и сильней жгло грудь изнутри, в глазах темнело. Мальчика шатало из стороны в сторону. Он спотыкался, падал, в кровь раздирая ноги и руки, но вновь и вновь поднимался, продолжал бежать. 

 

В какой-то момент Никитке показалось, что он оторвался от своих ужасных преследователей. Силы покинули его, а ноги перестали слушаться. Никитка упал, порвав о дерево рубашку, больно ударившись плечом. Слезы застилали глаза. Мальчик гнал и не мог отогнать от себя страшную картину: человек поднял над собой отрубленную голову Никиткиной матери и с наслаждением ловит ртом кровавый поток… Надо бежать. Надо бежать… Этот взгляд… Мальчик никогда не видел, чтобы так смотрели… Никогда не видел, но запомнил на всю жизнь…

 

Мальчик собрал остатки своих сил, оперся руками и сел на колени. Что-то легко коснулось его затылка.

 

Задыхаясь, проваливаясь в пустоту небытия, Никитка видел лишь торчащий из его собственного рта длинный конец толстой палки, по которому медленно текла густая кровь, и думал, отчего она такая черная… 

 

Я с глубоким вздохом проснулся, сел, инстинктивно провел рукой по собственному затылку и шее, стер со лба пот. Не могу сказать, в какой именно момент я заснул, да и спал ли вообще – настолько ярким, полным ощущений было это видение.

 

Костер исправно горел. Да что с ним станется – эти бревна не сгорят еще до полудня. Я лег на спину, положив правую руку под голову.  Потрескивание дров, освещенные всполохами огня деревья, темневшие к вершинам, да оранжевые искры, взмывавшие далеко в ночное небо, дополняли общую картину чем-то едва уловимым и мимолетным, что создавало в душе уют и помогало обрести спокойствие.

 

Все мне казалось странным и нереальным, сказочным. Я не мог отыскать на небе ни одной знакомой звезды, не говоря уже о созвездиях. Возможно, помешали облака, возможно, моя усталость. Сон не вернулся до утра, впрочем, не пришел он и позже. Звуки ночного леса уже давно перестали меня пугать, некоторая настороженность прочно вошла в сознание, став его частью. Поэтому я был спокоен. Лежал и наслаждался, впав в любимое мной пограничное состояние, когда ты спишь и не спишь одновременно, а сознание охватывает все в округе. 

 

Утро выдалось сказочным: ласковое солнышко, голубое небо, никакого ветра. Тишина, наполненная птичьими голосами…

 

Перед тем, как свернуть свой лагерь, я набрал из ручья воды во флягу и котелок. Флягу прицепил к ремню, сразу же телом ощутив приятную прохладу и тяжесть, а вот котелок поставил на два нижних, основательно прогоревших бревна, сдвинув в сторону верхнее. Вода быстро вскипела, и я накидал в кипяток еловых почек, немного березовой коры и сосновых иголок, несколько сломанных кусков от веток малины, найденных рядом со стоянкой. Не скажу, что варево получилось вкусным, но оно, наверняка, получилось полезным. Я заставил себя выпить все до последней капли.

 

Прежде, чем пойти дальше, я выбрал самую огромную сосну и попытался на нее забраться, чтобы осмотреться и, возможно, найти какие-либо ориентиры,  линию электропередач, например. Одно дело – знать, что надо делать, другое дело – реализовать знание на практике. На высокое дерево с массивным стволом не так-то легко взобраться, а на низкое просто не имеет смысла лезть. Древолаза из меня не вышло, и я решил идти дальше и искать подходящее дерево, на которое можно было бы вскарабкаться, снизив риск свернуть себе шею к минимуму. В общем, я попросту пошел вперед, все дальше и дальше углубляясь в лес.

 

Все бы было хорошо, если бы человеку не надо было есть и пить… И если проблема с водой была решена, то вот еды просто не было, то есть она представляла собой одну сплошную проблему. Я не знаю, сколько времени я не ел до того момента, пока не очнулся посреди луга. И ни та скромная порция перед сном, ни тот отвар ранним утром, в сущности, ситуацию не исправили – желудок, стоя на коленях, молил о пощаде и еде. И в этот день судьба была к нему благосклонна…

 

Ближе к полудню я вышел на небольшую поляну, полную одуванчиков. В детстве мне говорили, что из цветов одуванчиков делают варенье, и весьма неплохое. Сейчас детские воспоминания оказались как нельзя кстати. Не знаю, что именно в цветках одуванчика съедобно, и как из этих горьких растений вообще можно делать варенье, но голод не тетка –  так говорят. Поел и одуванчиков. Съел, подавил подступивший к горлу комок, и отправился дальше в путь.

 

К вечеру я вышел на берег лесной реки и не на простой берег, а на белый песчаный пляж, по левую сторону которого росли кусты, а справа – камыш. Накопившаяся за день усталость заставила меня сесть и вытянуть ноги. Скинув мешок, я плюхнулся на спину, расслабился и потянулся. По телу пробежала приятная истома, навалилась слабость. Полежав несколько минут с закрытыми глазами, снова сел, и взгляд мой остановился на стайке мальков, неторопливо плававшей на мелководье прямо передо мной. 

 

«Еда!» – пронеслась мысль.

 

Я снял рубаху, намотал рукава на прутья так, что получился прямоугольный кусок ткани с жесткой основой по бокам. Сняв обувь, закатав штаны, я взял в каждую руку по пруту и, опустив свою импровизированную снасть вниз, вошел в воду. Немного постоял и начал осторожно двигаться в сторону стайки рыбок. Маленькие неосторожные рыбки отчетливо видны, когда ткань проходит под ними, а поднять их вверх и того проще – вода легко уходит сквозь лен. Этому нехитрому способу я научился в детстве, когда для рыбалки мы марлей ловили мальков.

 

Маленькие, в полпальца, рыбки – очень хорошо и очень вкусно. Но что это? Ногой я нащупал в песке что-то твердое. Что-то, что не было камнем, а вызывало давно забытые воспоминания. Ракушка! Да какая большая! Я не помню, как именно они называются, но внешне похожи на две сложенные вместе ладошки.  Давным-давно мы собирали их для того, чтобы кормить бабушкиных кур. Еще бабушка рассказывала, что ела эти ракушки в голодное время после войны. Никогда не угадаешь, какие знания пригодятся в жизни, когда и зачем…Ощупывая ногами песчаное дно, я без труда насобирал и выбросил на берег штук с двадцать увесистых ракушек… Вот теперь можно успокоиться – у меня есть мясо…

 

И снова тент, и снова костер. Уха из мальков, жареное на оранжевых углях, в раскрывших створки от жара раковинах, похожее на резину мясо… Снова я, снова звезды… Снова яркие и живые ощущения… Что поделать, я ведь не знаю, что именно в ракушках можно есть… С утра буду более разборчив… Если доживу.

 

В перерывах между пробуждениями, в бреду я снова и снова видел маленького мальчика Никиту. Снова и снова видел, как ужасно погибает его семья, как погибает он сам. В эту ночь мальчику повезло меньше, ему то и дело вспарывали живот или просто, молча, забивали ногами. Но отчего-то каждый раз добивали ударом сзади.

 

Утром я не стал экспериментировать с ракушками, не приплыли на свою погибель и мальки, так что пришлось, обжигаясь и матерясь, надрать молодой крапивы и сварить ее в котелке. Невкусно конечно, но в детстве от бабушки слышал, что полезно, и точно не скажу, но, кажется, даже пробовал.

 

Река оказалась довольно широкой и глубокой, а поскольку плавал лучше всего я в стиле топора, то решил идти вдоль реки. С другой стороны. Оно и правильно – на берегах явно будут находиться какие-нибудь населенные пункты. И поскольку с высокими деревьями мне все так же не везло, я отправился вдоль реки по ее течению.

 

Моя догадка оказалась верной:  уже через три часа я наткнулся на несколько печных труб – все, что осталось от небольшого хутора.  Ни останков, ни погорельцев, ни вещей, ровным счетом ничего – лишь пепелище. И по виду – довольно старое пепелище. Побродив по мертвой земле, я наткнулся на небольшой, метра два в высоту, явно насыпной холмик. Обойдя его, я нашел маленькую закрытую дверку с небольшой замочной скважиной и ржавой п-образной ручкой. Тандем топора и арматуры легко решил эту детскую задачку.

 

Я открыл дверь. Ужасный зловонный холод ударил меня в лицо из глубины черного подвала, заставив на некоторое время потерять сознание. Слава Богу, я упал не внутрь – переломал бы все кости на такой лестнице. Очнувшись, я успел лишь перевернуться, прежде чем судорога и спазмы лишили меня остатков завтрака. Из глаз рекой лились слезы, изо рта – желчь, и я ничего не мог с этим поделать.

 

Что-то, что жило где-то далеко, в самой глубине души, предостерегало меня от попыток еще раз заглянуть внутрь, а обыкновенное человеческое любопытство и живой интерес, наоборот, изо всех сил подталкивали к этой чертовой яме. Поразмыслив немного, я оставил дверь открытой и направился к речке – пусть выйдет изнутри вся эта гадость, может, удастся внизу найти что-нибудь полезное, не зря же на двери висел замок.

 

Довольно долго я ходил вдоль берега и по выжженной земле хутора, осматривая буквально каждый метр, но так ничего путного не нашел. Безусловно, попадались всякие мелочи, но они были настолько испорчены температурой, ржой или временем, что применить их в любом качестве было практически невозможно. Вся посуда была либо разбита, либо в трещинах, чугунки были дырявыми, единственная попавшаяся мне алюминиевая кастрюлька представляла собой сплющенную непонятной тяжестью лепешку. Ни пластиковых пакетов, ни обрывков веревки, ни металлических конструкций… Такое впечатление, что все, кроме закопченных, рушащихся остовов печей, подпирающих небо жерлами своих труб, бесследно исчезло.  Даже взвод пьяных прапорщиков после себя оставил бы больше…

 

До подвала оставалось дойти каких-то пару метров. По спине моей пробежали мурашки и проскользнул легкий холодок, разворачиваясь, я инстинктивно шагнул в сторону. Этот шаг спас мне жизнь. Огромная собака пролетела в прыжке на уровне моей груди. Как в замедленном сне увидел я еще двух, поменьше, а четвертая, с взъерошенной шерстью на загривке, заходила справа…

 

Милые домашние любимцы… Ставшие страшными молчаливыми убийцами, нападающими в тишине. Собака может лаять – это ничего, это в порядке вещей, Самое страшное, когда она бросается в полной тишине и рвет. Если такая псина тебя ухватит, то без мяса – без твоего мяса – не уйдет.  Таких держат в лагерях и тюрьмах, такие натасканы на людей, таких я опасаюсь, иногда боюсь и всегда ненавижу, а ненависть сильнее страха.

 

Собака в большинстве случаев хватает за выступающую часть тела, и если первая хотела либо повалить и перегрызть мне горло, либо сразу ухватить за шею, то остальные были более неосмотрительны. Пока Акелла вставал и разворачивался после своего промаха, две других твари одновременно бросились на меня с разных сторон, третья же готовилась к прыжку, но все никак на него не решалась. Это меня и спасло, точнее, отдалило неизбежное.

 

Я успел, левой рукой закрываясь от прыгнувшей собаки, правой выхватить прут. Она вцепилась мне в руку немного ниже локтя и начала мотать головой из стороны в сторону. Боль была адской. Взвыв, я воткнул арматуру в шею собаки. Я не знал, что прут протыкает собаку насквозь, не знал до сего момента.  Собака обмякла и разжала челюсти – мне повезло, что это была обычная дворняга, умная, но без мертвой хватки. Пока первая беспомощно сползала кровавым мешком по моей левой ноге, я умудрился насадить на прут вторую, что атаковала справа…

 

На этом мое везение закончилось. Шавки издохли, осталась пара прирожденных убийц…

 

Твари кружили вокруг, словно акулы, время от времени делая обманные выпады, стараясь отвлечь внимание и зайти за спину. Я пытался отойти к двери, чтобы ощутить за спиной хоть какую то защиту, но они не давали мне этого сделать. В какой-то момент я потерял самую первую, ту, что прыгнула на меня в самом начале, из виду и мне удалось немного подойти к погребу. Пока я пытался найти ее взглядом, самая нерешительная из четверки бросилась прямо мне под ноги. Даже если бы я и хотел, я не смог бы увернуться, но меня спасла одежда – зверюга с рычанием вцепилась в полу плаща и начала с остервенением рвать старую черную кожу на куски, а я с не меньшим остервенением – лупить по мохнатому загривку и облезшей спине. В какой-то миг я сломал ей позвоночник, она выла, но плащ так и не отпустила…

 

Сильный удар в спину швырнул меня на землю, словно невесомую игрушку. Я упал на руки, арматурина отлетела далеко в сторону. Попытался перевернуться, но первая собака – а это была именно она – налетела сверху, пытаясь вцепиться мне в глотку. Мне ничего не оставалось, кроме беспомощных попыток защищаться от вонючей клацающей пасти руками. Левая кисть уже почти не слушалась, но адреналин в жилах, кровавая пелена перед глазами  и ярость не давали мне сдаться и стать пищей.

 

Из последних сил я пытался удержать собаку собрав шкуру на шее в левый кулак, а правым бил ее по морде. Удача благоволит к тем, кто не сдается, а идет вперед, до конца. Я попал собаке в раскрытую пасть и в снова замедлившемся времени увидел ее удивленный взгляд.  Я немного довернул руку и схватил зверя за нижнюю челюсть рукой. Псина попробовала сжать челюсти, но, к моему удивлению, ей не удалось причинить мне существенную боль. Собака начала издавать звук уже более походивший на трусливый визг, нежели на грозный рык, стала вырываться. Но не тут-то было. Второй штырь все еще был на месте. Чудом мне удалось достать спасительный металл и медленно всадить в грудь врага. Медленно, очень медленно штырь входил в мясо.  Собака хрипела и скулила, но это уже была агония. Ее морда лежала в серо-бордовой каше из пепла и крови в нескольких сантиметрах от моего лица. Широкие, возможно, когда-то добрые глаза, не моргая, смотрели прямо в мои. Я обеими руками надавил на прут. Челюсть в последний раз клацнула, раздался неприятный скрежет зубов и все провалилось в никуда…

 

 

 

 

Глава 3.

 

По ту сторону окна, в легком свинцовом полумраке за карнизом музицировал сам Великий Дождь.  Дивная мелодия была столь грустной, что капли слез маэстро нотами разлетались во все стороны, струясь по стеклу самым гармоничным музыкальным произведением, какое мне доводилось слышать в своей жизни. Окно моего зрительного зала было распахнуто настежь, и я сидел в удобном кресле, поглощая все великолепие и свежесть майской грозы. 

Как давно я не бегал под упругими струями небесной воды, не ловил ртом теплые тяжелые капли, не раскрывал навстречу небу свои объятия, не стоял в луже с салатово-желтыми от пыльцы цветущих деревьев берегами. Как же давно я умер…

Последняя нота сыграна. Маэстро встал и поклонился.

Идеальная музыка рождает идеальную тишину: как в сказке все замерло на несколько минут, затем последовал взрыв аплодисментов – мириады кленовых носиков, подхваченных порывом ветра, взмыли во всплеске эмоций на высоту десятиэтажного дома.

Концерт, достойный тебя, человече…

Я лежу в кровавой луже, ледяные розги секут мое трясущееся мелкой дрожью тело. Холодная мокрая пелена застилает глаза.  Повернув голову, я вижу небольшие розовые шарики, что катятся по багровой поверхности воды, уменьшаются и возникают с каждой новой упавшей каплей. Взрывы от ударов капель отдают грохотом в мозгу, а стеклянные брызги так красивы, что не оторвать глаз. Зрелище настолько завораживает, что мое сознание сливается с ним. И вот уже я сам капля, бьющаяся о тугую поверхность бесконечной реки со всей силой, заложенной во мне при рождении. Мир готов слиться со мной, но я не хочу этого, и уменьшаясь, растрачивая себя, качусь, качусь, качусь… Пока совсем не растворяюсь в наполненной звуками тишине.

Облако комаров, ежесекундно жаля, кружит над моими голыми ногами. Я вижу и ощущаю зудящие розовые бугорки укусов, но никак не могу до них дотянуться – руки удаляются в бесконечность. Комары сливаются в серую массу, которая медленно поглощает меня. Мне становится страшно…

Я сижу в удобном офисном кресле, милая девушка настойчиво предлагает мне на время ожидания чашечку кофе, я, улыбаясь, отказываюсь. Дверь на мгновение закрывается, чтобы затем снова открыться. Опять входит та же хрупкая девочка. Ее странный взгляд направлен куда-то левее меня, на лице выражение страха и обреченности. Я поворачиваю голову, чтобы увидеть, что так ее напугало, и обнаруживаю крупного комара – таких в детстве мы еще называли «малярийными». Улыбаясь, я интересуюсь, что же с ним сделать, в ответ слышу едва различимое – «прогнать». Легкое движение, сжатие двух пальцев и насекомое повержено на пол.

В то же мгновение помещение меняется. Теперь это – заброшенная комната, заполненная оранжевыми отблесками огня. Мебель обветшала, изломана, обои оборваны и свисают с серого бетона лохматыми белыми лоскутами, на ковролине – слой прелых березовых листьев, мелких осколков и битого красного кирпича. Окна нет. За пустым проемом пылают руины незнакомого города. Черный пепел хлопьями летает в воздухе. Комната начинает кружиться, ускоряясь с каждым мгновением. Я теряю равновесие и лечу в пылающую бесконечность.

Дождь кончился. Мне тепло, я чувствую зудящую боль в руках, левой ноге. Я расслаблен, все тело вибрирует и гудит, словно небольшой генератор. Мне хорошо. Мне комфортно. Я закрываю глаза…

Словно в дымке, вижу старый, забытый Богом город, в котором я жил когда-то давно. Неширокая улица обсажена деревьями, по обеим сторонам ларьки.  Я иду к выходу из метро против людского потока, всматриваясь в лица людей. Лиц нет. Есть маски – восковые, из пластилина, маски без глаз, маски, на которых невозможно сфокусировать взгляд. Есть маски – нет лиц. Я пытаюсь отыскать глаза хоть у одной, но вижу лишь черные впадины, пустые, заполненные серо-коричневым туманом, глазницы. Глаз нет… Эти люди – всего лишь истлевшие изнутри пустые оболочки, покрытые паутиной. Они сливаются с тенями, они серые и лишены жизни…

Чем дальше я иду, тем страшней мне становится. И уже нет людей, а есть лишь светло-желтый зыбкий туман. Вдруг осознаю:  я часть всего этого, я съеден, я не существую. И тогда что-то, что еще живет в самой моей глубине, начинает с неистовым криком вырываться наружу сквозь гнилой трухлявый кокон, в какой я успел превратиться…

Лишь тихий шепот наполняет серый весенний воздух. По серому-серому небу медленно плывут серые-серые облака. Моросит серый дождь. За пазухой у меня суетится жирная серая крыса.

                НЕНАВИЖУ КРЫС!

Я открыл глаза.

Слева от меня, на корточках, сидел одетый в грязное промасленное тряпье незнакомец лет сорока пяти–пятидесяти. Все бы ничего, но, во-первых, он шарил по нагрудным карманам моей одежонки, а во-вторых, это был не человек. С такими травмами человек жить не может. Он просто обязан умереть.  Левая часть лица и головы этого создания представляла собой сплошное черное месиво, покрытое сухой коркой. Почерневший глаз блестел, бровь гноилась, покрывавший ее зеленоватый гной напоминал плесень.  Запах тухлого мяса, исходивший от несчастного, вызывал желание разучиться дышать.

Мой мозг в который раз меня удивил.  Безмолвный вопль «Зомби!» выплеснул в кровь дозу адреналина, которая смогла бы легко убить слона в Киевском зоопарке, меня же просто тряхнула судорога.  Правая рука сжалась в кулак, совершенно случайно зацепив конец пики. Молниеносно я нанес два удара. От первого прут, как горячий нож в масло, вошел в бок, пробив тело насквозь и выйдя в районе груди. Вторым – проткнул бедняге шею чуть пониже челюсти.

Все произошло за считанные доли секунды, несчастный успел лишь вздрогнуть от неожиданности, когда я резко открыл глаза. Я солгал бы, если бы сказал, что на этом все и закончилось.

Очень скоро – я только-то и успел, что подняться, скрипя зубами от боли, и пройти несколько метров до входа в подвал – «зомби» очнулся.  Судорога, выгнувшая дугой его тело, выбросила вместе с кашлем из его искривленного болью рта добрый стакан черной жидкости.

Обессилев, я сидел, опершись спиной о деревянную дверь подвала, а в двух метрах от меня стонал и звал маму убитый мной неизвестный. Зрелище, скажу я, не для слабонервных. В паузах между стонами и мольбами о помощи он кашлял и, выплевывая сгустки черно-бордового цвета, пытался перевернуться, но мог лишь медленно крутиться на месте, перебирая и время от времени мелко суча ногами.  Будь я в другом состоянии, я бы его добил – все же жалость мне еще присуща. Но это было не то стечение обстоятельств, не тот случай.

Я снял разодранный плащ – не будь его, все закончилось бы плачевно… Мертвец закашлялся и выплюнул хорошую порцию кровавой пены. Он явно не спешил умирать. Теперь в перерывах между конвульсиями он просто орал, и это гортанное «А-а-а-а!», смешанное с хрипами и бульканьем, каждый раз висело в воздухе невыносимо долго.

Со мной же все было не так плохо, как могло бы быть, но не так хорошо, как хотелось. Левая рука распухла – собака ее здорово «прокомпостировала», но кости на ощупь были целы. Благодаря тому, что я лежал на руке,  словно спеленатой рукавами от рубашки и плаща, несколько глубоких рваных ран не кровоточили, хотя выглядели ужасно. На правой было несколько «легких» укусов, но мясо вырвано не было. Левая нога ныла чуть ниже колена, да немного саднил правый бок. Словом, если не обращать внимания на сильнейшую дрожь и слабость во всем теле,  я очень неплохо отделался… 

Лежавшее неподалеку тело еще раз конвульсивно дернулось, застонало, выдало в мой адрес смесь проклятий, мата, хрипов и крови. Я же думал лишь о том, когда «оно» все-таки сдохнет.

Сдохло «оно» не скоро. Не знаю, по какой причине этот человек или не человек не умирал. Но я не слишком хотел это знать – я был занят собой.

Кусок рубахи, веревка, немного подорожника, тысячелистник… Больше ничего… Ничего хорошего… Ткань, закрывшая раны,  веревка, намотанная виток к витку поверх, растения – пусть даже и подходящие для такого случая. Это не панацея, а всего лишь отсрочка… Игра в рулетку с удачей. Рваные раны от укусов, грязь… Вполне достаточно в таких условиях. Это почти неминуемая смерть.  Не надо быть врачом, чтобы понять, насколько ничтожны мои шансы.

Медленно и неотвратимо текло время, приближая темноту ночи. Подвал все еще был слишком опасен, и мне пришлось искать другой более безопасный ночлег. Нет, я не привередлив, я довольно быстро адаптируюсь к самым разнообразным ситуациям, местам и запахам, но этот подвал источал запах смерти, и интуиция подсказывала мне, что лезть туда  не стоит, особенно теперь, когда я в таком плачевном состоянии.  Неужто не найдется хоть один подпол, хоть что-то еще на пепелищах?

Озарение пришло, когда я уже отчаялся найти ночлег: РУССКАЯ ПЕЧЬ! Внутри достаточно места для взрослого человека. Вокруг их много стоит, подпирая трубами небо! Почему нет? Осталось только найти хоть одну заслонку… Не хочу же я стать начинкой в каменном пирожке. По крайней мере, легкодоступной начинкой. Мне долго не везло, но у последней груды кирпичей я наткнулся, наконец, на драгоценный кусок металла. Говорят, сложно собирать выбитые зубы сломанными пальцами… Не знаю. Скажу только, что достать из-под кирпичей металлический лист с приваренной к нему скобой, да одной рукой,  да еще и ослабевшему израненному человеку, тоже весьма и весьма нелегко…

В этот вечер я ел сырое собачье мясо. Оно дало мне силы и увеличило шансы выжить…

Странное ощущение, когда выгребаешь из печи золу, зная, что предстоит в нее лезть, еще более странное, когда лезешь, и уж никакими словами не передать ту гамму чувств, которые ожидают тебя внутри…  Запах золы, сырости и кирпича... Запах опустошенности…

Вот и все.

Два оплавленных кирпича, привязанные к железной старой ручке, вы сегодня мой надежный замок. Вещмешок, ты снова моя пуховая подушка… Изогнутый лист металла, ты сегодня моя крепкая дверь. Русская печь, ты сегодня мой дом…

Я дотронулся пальцами до кирпичного свода.

Печка-печка, ты дарила людям хлеб, пироги, радовала блинами, шкварками и картошкой. Ты помнишь запахи, в твоей памяти звучат голоса прошлого…  Ты создавала уют, дарила радость и покой, ты лечила и согревала…  Без тебя не было бы Дома…

Печка-печка… Сбереги меня…

 

Глава 4.

 

Глубокая темная ночь. Одно из тех немногих мгновений, когда время останавливается, приоткрывая тайну вечности, и самые далекие, самые застенчивые звезды дают себя рассмотреть. Вершина холма, на котором я стою, покрыта мягким шелковистым ковром нежнейшей травы. В нескольких километрах плещется широкая могучая река, воды которой блестят лунным серебром.  Я наслаждаюсь моментом, впитывая в себя каждую крохотную мелочь на том пространстве, который охватывает мой внутренний взор.

 

Спускаться вниз легко, склон пологий. Мягкий свет Луны освещает все вокруг.

 

Что-то мимолетное на мгновение отвлекает мое внимание. Я оказываюсь на берегу. На ногах нет обуви, ступни ощущают теплый мягкий мелкий песок. Передо мной река, но уже не из серебра ее воды, они блестят чернотой. Черная бездонная река…

 

Я понимаю – это сон. И радуюсь, что все понял – и не проснулся. Сажусь на корточки. Ветер треплет мои волосы, а я смотрю в тревожную бесконечность неба, полную бездонных лиловых звезд.

 

Темнота. Пустота. Тишина. Ничего нет. Как понять, в какой момент ты умер. Как понять, жив ли ты? Что есть смерть? Что есть жизнь?

 

– Ты чувствуешь боль? – поинтересовался тихий голос, показавшийся таким знакомым.

 

Невидимые руки, словно огромные тиски, сжали мои запястья. Боль вспорола тело, словно острым ножом, и моя попытка взвыть закончилась лишь тем, что из пересохшего рта вырвалось сипенье и тяжелый стон.  Тело затряслось, как если бы через него пропустили ток, а мышцы сводило так, будто их медленно накручивали на невидимую огромную катушку. Пот разъедал глаза.

 

– Ты разве уверен, что спишь? –  боль стала невыносимой.

 

Помню, я пытался отвечать. Еще помню – тот слабый, дрожащий голос, что выплевывал мой рот вместе с обрывками непонятных слов, не принадлежал мне. Будто я не был собой… Будто меня вообще не было…

 

Тиски ослабли, мне сразу же стало легко, по лицу, разъедая кожу, потекли крупные, неимоверно тяжелые капли пота.

 

– Живые часто заблуждаются, думая, что если чувствуешь боль, значит, жив, – смягчился голос.

 

Что-то изменилось во мне. Я не понял, что, но уж точно изменения были необратимы.

 

– Кто ты? – я почти не слышал себя, хотя и пытался кричать изо всех сил, – кто ты?!!

 

– Ты меня знаешь, – голос, утихая, плавно перешел на ласковый шепот, – ты мне нравишься.

 

С шелестом ветра до меня донеслось легкое «Еще свидимся...»

 

Темнота. Пустота. Тишина. Ничего нет. Как понять, в какой момент ты умер? Как понять, жив ли ты? Что есть смерть? Что есть жизнь?

 

…Я медленно приходил в себя. Ко мне возвращались чувства, ощущения. Не скажу, что мне было приятно. В какой-то момент я даже стиснул челюсти от боли – миллионы невидимых игл пронзили затекшие мышцы... Отсидеть ногу одно, а вот отлежать тело, причем за довольно долгий промежуток времени – это совершенно другое…

 

Я перевернулся на живот, прислушался. За железной заслонкой – никаких посторонних звуков, лишь в трубе тихо свистит ветер

 

Каким образом я залез в эту чертову печь ногами вперед – убей Бог, не знаю. Знаю, что профессиональные акробаты не пожалели бы ничего, дабы увидеть, как я выбираюсь из горнила… Номер был замечательный. Барабанная дробь в ушах усиливала напряжение отсутствовавших зрителей, а финал стоил организации отдельного шоу, как минимум в Лас-Вегасе. Как мешок картошки я плюхнулся на спину с глухим звуком и потом еще долго наблюдал, как вихрь из разноцветных звездочек и кругов вертится перед глазами на голубом фоне бескрайнего неба.

 

Не знаю, сколько я находился в полубреду, и сколько прошло времени… Могу лишь предположить, что отсутствовал несколько суток, – опухоль на руках спала, открытые раны покрылись желто-коричневой потрескавшейся коркой, вдобавок ко всему очень хотелось есть, а тело одеревенело и почти не слушалось. Не знаю отчего, но сильно болела голова, слезы лились из глаз помимо моей воли.

 

Прислонившись спиной к печи, я почти безуспешно пытался размять затекшие плечи и шею. Легкий ветерок, успокаивая меня, гладил волосы. Еще с одним недугом, жаждой, я справился очень быстро – фляга была почти полной.

 

К моему немалому удивлению рваные раны на левой руке выглядели вполне нормально, если не сказать больше: сильного воспаления не было, вообще ничего такого, что вызывало бы опасения… Все же я начал перевязывать руку.

 

Странный шелестящий звук заставил меня прекратить свое занятие и повернуться. Громадный, черный как смоль, казавшийся неуклюжим ворон, огромный клюв которого был покрыт непонятным серым налетом, тяжело перелетел с одного изломанного и обгоревшего дерева на другое – поближе ко мне, делая редкие взмахи широкими мощными крыльями. Такая «птичка» легко раскроит череп зайцу, или даже человеку… Может, правда, не сразу…

 

– Кроу! – задумчиво, глухо и зло произнесла птица, уставившись на меня своим правым темно-карим глазом.

 

– Не дождешься, – я показал птице вымазанный сажей и оттого такой же черный, как она сама, средний палец, – видал я в детстве и покрупнее.

 

Ворон принял гордую осанку, повернулся в профиль и стал похож на орла с немецкого герба.

 

Очень хотелось есть. Голод заставил меня двинуться на поиски еды, и я отправился к месту своего недавнего сражения. То, что предстало перед моими глазами, заставило меня оторопеть. Многое довелось мне видеть в этой жизни, но такое впервые… Земля была багровой, от тел ничего не осталось, только валялись сотни разрозненных костей, на которых сохранились остатки мяса и жил. Впечатление было такое, будто из незнакомца и собак вылили на землю всю кровь, затем разобрали на запчасти – в прямом смысле этого слова, а уж после обглодали, разбрасывая остатки во все стороны. Вокруг по земле, пошатываясь, словно пьяные, ходили большие черные птицы.

 

– Грачи прилетели… – вырвалось у меня.

 

Грачи это были, вороны или еще какие-то неизвестные мне твари летучие… Странно, но большие черные птицы совершенно не обращали на меня внимания, словно меня там не было. Их поведение настораживало, заставляя интуитивно двигаться к открытому подвалу.

 

– Кроу! – мой старый знакомый сидел прямо над дверью в подвал и пристально смотрел на меня. Теперь его глаза казались абсолютно черными. «Отчего он именно так каркает – «кроу»? – подумал я про себя. – Не «кар», не «кра», а именно «кроу». Что ж он ко мне привязался?»

 

– Кроу! – с какой-то другой интонацией настойчиво повторил ворон. Все птицы разом повернулись в мою сторону. Внутренний голос подсказывал – надо удирать. Не бежать, а как можно скорее уносить ноги, и чем быстрее начинать драпать, тем лучше. Я кинулся в проем подвала, успев захлопнуть за собой дверь, о которую тотчас послышались глухие удары – несколько птиц не успели или не смогли избежать столкновения. Впрочем, не смогли или даже не пытались? Сквозь щели между досками еще долго было видно копошение, а удары клювами по дереву, скрежет маленьких коготков усиливали мое внутреннее напряжение.

 

Такое поведение птиц было для меня новым, непонятным, пугающим. Бог с ними, дятлов среди них я не заметил, а значит, пока я защищен дверью, опасаться нечего.

 

Что за ерунда творится вокруг? Собаки, какой-то довольно «мутный» полумертвец, а теперь еще вдобавок ко всему и птицы пьяные морду бить пытались.  Если собак можно было хоть как-то понять – без мяса в рационе сложно, мужика – списать на несчастный случай, то птицы… Птицы остаются полной загадкой… Впрочем… Мир вокруг меняется, отчего же и тварям земным не измениться вместе с ним?

 

Постепенно глаза стали привыкать к полумраку.  Темнота нехотя отползала, забиваясь в самые дальние углы подвала и показывая мне сперва странные, неестественные формы и очертания, затем являя и сами предметы.

 

Справа на уровне груди находился старый советского образца выключатель. Не задумываясь, я несколько раз им щелкнул – как говорится, «а вдруг». Безрезультатно. Чуть дальше, на вбитом в стену гвозде, висела старая добрая керосиновая лампа, а на полке сбоку лежало целое сокровище в виде старой бензиновой зажигалки. В отличие от выключателя, зажигалка явила чудо. Через несколько секунд на фитиле лампы неуверенно затрепетал слабый язычок огня.  Еще через пару мгновений фитиль вспыхнул и я подкрутил ручку, чтобы уменьшить пламя.   

 

Везде в невообразимом количестве висела серая, пропылившаяся, свалявшаяся от времени и неизвестно от чего еще, паутина. Хлипкая, гнилая лестница с проломанными ступеньками вела вниз метра на три. Я осмотрел полку. Помимо всякого мусора я увидел там полный коробок спичек – воистину, еще одна бесценная находка. Теперь можно и ящик гравицап купить. Больше ничего интересного наверху не нашлось, и я решил спуститься вниз.

 

Очень аккуратно, почти на четвереньках я скорее сполз, нежели спустился с лестницы. Мои ноги сразу угодили во что-то неприятное и склизкое. Я повернулся и то, что я увидел, мне очень не понравилось. Теперь все стало на свои места –  весь пол был покрыт черной массой, похожей на грязь, метрах в четырех от меня, посреди груды разбитых трехлитровых банок и какого-то непонятного мусора лежал странный весьма массивный скелет. По остаткам одежды было понятно, что скелет принадлежал женщине, и я предположил, что это была старушка. Мозг сразу же выдвинул версию: милая старушка зачем-то полезла в подвал, навернулась с лестницы, сломала себе что-нибудь, да так и не дождавшись помощи, со временем «ушла на повышение». 

 

На стенах висели лукошки, какие-то черные веники из непонятной травы, веревочки и прочая ненужная ерунда. Несколько полок, что здесь были, оказались сброшенными на пол, несколько тонких бамбуковых удочек сломано, груда каких-то всевозможных досок, палок, дрова, сломанные деревянные ящики, вздыбившаяся и расслоившаяся от сырости фанера, полуистлевшее тряпье, старая изношенная обувь, ржавые коньки и прочее, прочее, прочее. Показалось, что я очутился на свалке. Среди этого вонючего хаоса было что-то такое непонятное, такое незаметное и мимолетное, что никак не мог уловить мой уставший мозг.

 

Я повесил лампу на изъеденный ржой крюк, свисавший с потолка на каком-то странном шнуре, и прислонился к стене… Что-то твердое тотчас неприятно уперлось мне в спину прямо между лопаток.   Я повернулся и внимательно осмотрел стену. Из-за моей тени и неровного света лампы она казалась абсолютно ровной. Очень странно. Я провел по стене рукой и от моего прикосновения пошли волны. Плед! Вот что это такое! Это не стена, это старый пыльный плед, висящий на натянутой веревке!

 

Веревка злобно тренькнула, а плед, накрыв скелет, превратился в саван. Моему удивленному взору предстала массивная металлическая, видимо, специально выгнутая дугой дверь. Она была сильно изъедена ржавчиной, облупившаяся краска кое-где висела лопухами, в глаза бросались огромные петли и два рычага.

 

Довольно долго я растаскивал и раскидывал в стороны разнообразный хлам, доской разгребал вонючую черную гадость с пола, пытаясь освободить эту новую находку…

 

Откуда здесь взялась дверь? Что за ней таится? Почему она была спрятана за пледом? Отчего у нее такая странная форма? Эти и многие другие вопросы, не находя ответов, роем носились в моем мозгу, распугивая остальные мысли… 

 

Я наскоро проверил свои вещи, мысленно дотронулся до пик в ременных петлях на поясе и со словами «Сим-Сим, откройся!», уперся плечом в верхний рычаг.

 

 

Глава 5.

 

Мурашки бежали по спине, пока я вглядывался в бездонную пустоту дверного проема… Оттуда веяло холодом, смрадом. Не покидало ощущение опасности.  Я поймал себя на том, что, оскалившись,  рычу по-звериному. Такое со мной случилось впервые, значит, я должен подготовиться прежде, чем идти в неизвестность. Что-то там есть. Что-то ужасное, что мне рано видеть, к чему я, вероятно, еще не готов.

 

Бояться глупо… Лезть на рожон тоже не годится, особенно в моем теперешнем плачевном положении. Первое, что надо сделать, – максимально защитить раненую руку.

 

Из двухлитровых пластиковых бутылок, что валялись тут в изобилии, я нарезал больше десяти квадратных листов пластика. Это просто – лишаешь бутылку горлышка и дна, разрезаешь получившуюся трубу пополам … В одно из горлышек я тупым концом вставил прут и, медленно вращая конструкцию над огнем лампы, оплавил все так, что получилась почти рукоять. Почему почти? Потому, что я не ставил перед собой цель получить рукоять, я делал так, чтобы прут уперся в крышку, тем самым увеличивая площадь торца. Затем я сложил листы друг на друга поверх прямоугольного куска ткани, не давая им свернуться. Аккуратно завернул наверх концы ткани, выступавшие по краям – это я сделал для того, чтобы не пораниться о неровные края. Надетый на руку, пластик сразу же свернулся. Немного помучившись, я смог завести его края друг за друга, лист за лист, как если бы тасовал колоду карт. Венцом всего стал штырь, упиравшийся пробкой в руку при сгибании: он плотно прилегал к внутренней стороне руки и выходил при сжатом кулаке между средним и безымянным пальцем. Естественно, все это было виток к витку обмотано веревкой. Больно. Но как иначе? До этой сложной операции рука не могла держать пику крепко. Теперь же она нормально защищена и представляет собой вполне сносное оружие. К минусам получившейся конструкции можно было бы отнести потерю подвижности кисти вниз, но поскольку моя рука была повреждена и кисть двигалась плохо, это, скорее, был огромный плюс.

 

Я не сразу переступил высокий металлический порог с резиновой прокладкой, а стоял и покачивался в такт нереальным оранжевым отблескам, незаметно для себя впадая в странное состояние, в котором не было ничего, кроме пустоты. Старый порванный кожаный плащ с высоким поднятым воротником, ощущение лямок на плечах. Непонятная, отдаленно напоминающая человеческую, собственная колышущаяся тень, мерзкая, пропитанная запахом смерти атмосфера захламленного полусклепа-полуподвала. В какой-то момент исчезло все. И в наступившей пустоте не было меня, не было ничего и одновременно было все, но намного больше, чем просто «все». Там был весь мир, вся вселенная, наполненные умиротворенностью и покоем.

 

Не знаю, сколько это длилось, но все исчезло в одно мгновение и я снова вернулся в себя, вернулся в пропитанный смрадом смерти подвал.

 

– С Богом! – сказал я и сделал шаг.

 

Свет лампы отбирал у темноты совсем чуть-чуть, странным образом растворяясь в ней. В затхлом тяжелом воздухе лениво плавало невообразимое количество пыли, стены были покрыты толстым ее слоем и от этого казались неестественными, бесформенными, немного пушистыми. Казавшийся бесконечным тоннель по форме сечения напоминал квадрат и имел несильный, градусов в тридцать, уклон вниз. Бетонные стены, пыль,  странные, неровные – на одном уровне и через одинаковые промежутки – воронки в стенах и ничего более. Остановившись возле одной такой, я попытался рассмотреть и детально изучить ее. Похоже, когда-то на этом месте было что-то вбито и к этому чему-то  крепилось нечто.  Я насчитал двести двадцать пять отверстий. Если учесть, что они отстояли друг от друга метров на пять, то получилось вполне приличное расстояние.

 

Тоннель заканчивался очередной дверью, правда, в отличие от первой она находилась в более плачевном состоянии, была полуоткрыта, имела квадратную форму, а более массивные засовы крепились только с внутренней стороны.

 

Дверь вела в маленькую душную комнатку с низким давящим потолком и еще одной дверью. На стенах – «шуба» из пористого вещества белого цвета, напоминавшего гипс. На правой стене вверху – квадратное отверстие, закрытое решеткой. Решетка была странной, не из прутьев, а из полос металла, покрытых толстым налетом какого-то казавшегося жирным вещества черного цвета. Все углы были затянуты огромной запыленной сетью паутин.

 

Ощущение опасности не оставляло меня ни на секунду и от греха подальше я решил прикрыть дверь, потянув за скобу, приваренную к ней чуть ниже уровня груди. В стене что-то щелкнуло и прежде, чем я успел опомниться, тяжелая металлическая плита со скрипом и лязгом плотно закрылась. По спине пробежал неприятный холодок: я услышал, как комната наполняется странным гудением… Из отверстия послышалось непонятное шипение. Уши мои тотчас же заложило, а огонь в лампе загорелся ярче. 

 

Шипение прекратилось так же неожиданно, как и началось, и из-за решетки все того же отверстия полился неяркий, немного мигающий оранжевый свет. Теперь помещение было освещено немного ярче, чем от света моей лампы, но гасить пламя последней я не спешил. Как знать, что еще меня ожидает…

 

Тем не менее, ничего сверхъестественного не происходило. Я осмотрел вторую дверь. Ни петель, ни выступов – ничего, кроме странного отверстия с торчащим из него коротким ржавым штырем, который заканчивался небольшой – сантиметров десять – металлической рукоятью, приваренной посередине штыря перпендикулярно ему. Я потянул «штопор» на себя, но ничего этим действием не достиг, напротив, это дало массу спецэффектов, начиная со странного похрустывания и громкого лязга, заканчивая медленным движением огромной плиты в сторону...

 

За дверью находилась широкая и (насколько я мог судить по лампам, излучавшим неровный красный свет, что усиливал ощущение нереальности происходящего) довольно глубокая шахта. Откуда-то сверху свисал почерневший трос, а по стене, параллельно линии ламп, тянулся толстый силовой кабель. В небольшой бетонный выступ, на котором я стоял, упирались края старой металлической лестницы: одна часть ее по квадратной спирали поднималась наверх и заканчивалась таким же выступом, другая же вела далеко вниз. Вдобавок, рядом с «балконом» прямо по стене, в полуметре от силового кабеля, шла еще одна лестница из вмурованных в бетон ржавых скоб.

 

Трудно спускаться в колодец по скобам с одной нормальной рукой, поэтому я решил воспользоваться основным вариантом, несмотря на то, что он ужасно шатался и скрипел. Лежавшая толстым слоем пыль взлетала от моих ног, как свежий тополиный пух, а в руке от прикосновения оставались трухлявые коричневые полосы ржавого металла перил. Спустившись пролетов на пять, я остановился рядом с одной из скоб и потянул за нее. Хорошо, что я не начал по ним спускаться: двадцатисантиметровый кусок, который и металлом уже назвать было нельзя, остался у меня в руке. Идти приходилось очень осторожно, и все же одна ступенька, сделанная из толстого двухсантиметрового рифленого металлического листа, не выдержала, и я провалился вниз. Хорошо, что это была самая нижняя, последняя ступенька…

 

На дне колодца не оказалось ничего интересного, кроме груды битого кирпича. Кабель уходил прямо в стену метрах в десяти над моей головой, немного ниже заканчивались и лампы.  Внизу было довольно прохладно и создавалось впечатление, что дует легкий осенний ветерок. Правда, я никак не мог понять, откуда он дует. Красный свет вызывал в памяти давние детские воспоминания, когда отец учил меня печатать черно-белые фотографии. Но не будем о воспоминаниях.

 

В стене напротив того места, где заканчивались ступени, были огромные ворота, в которые легко мог бы проехать грузовик. Ворота были наглухо закрыты, справа от них стоял силовой шкаф с уходящими в стену проводами. Сдув пыль, я открыл верхнюю дверь.

 

На ржавой, черного цвета, пластине, напоминавшей дно детской лодочки и привернутой к внутренней панели шкафа двумя массивными болтами, виднелось прямоугольное отверстие. С обеих сторон к нему были приварены два металлических полукруга, в нижнюю часть которых была ввинчена ось в палец толщиной, с ржавой резьбой и полусантиметровым пропилом в сечении. К оси, по всей видимости, крепились две уходившие внутрь панели металлические полосы с полукруглым окончанием и еще две металлические пластинки между ними, приваренные друг к другу в основании – они раздваивались кверху и заканчивались твердой, ручкой, напоминавшей старую катушку для ниток. Справа от рубильника виднелись всего три надписи, сделанные красной краской. Первая, напротив верхнего болта, маленькими буквами – «Вкл.», вторая, чуть выше оси большими – «Объект «А», третья, снова маленькими – «Откл.».  К правой стенке прислонилась небольшая фанерка, размером примерно десять на двадцать сантиметров. Это была табличка с надписью «НЕ ВКЛЮЧАТЬ: работают люди».

 

Не очень-то жалую я людей, оттого, не задумываясь, и включил рубильник. Треск, а затем гудение и скрежет заставили меня отступить на несколько шагов. Тяжелые ворота, подняв тучи пыли и осыпая пол хлопьями старой краски, отползли в сторону и скрылись в стене.

 

За воротами оказался широкий длинный прямой тоннель с цилиндрическим сводом. По правой стене далеко в бесконечность уходили толстые связки кабелей и лампы, горящие слабым мерцающим желтым светом. Справа находился еще один силовой шкаф. Единственным его отличием была надпись «Объект 31» вместо надписи «Объект «А». После того, как я воспользовался этим рубильником, раздался непонятный низкий вой, ворота с ужасным визгом закрылись. На какое-то мгновение мне показалось, что даже пол завибрировал.

 

Как ни странно, но чем дальше я шел по бесконечному тоннелю, тем легче становилось дышать.  Я пропустил, когда тоннель стал шире, когда из левой стены возникла и побежала по ней вереница всевозможных труб, а лампы со стены переместились под потолок… 

 

С каждым шагом чувство тревоги усиливалось. Все время чудилось, будто за мной кто-то следит и идет следом. Все попытки резко обернуться заканчивались ничем. Лишь иногда, краем глаза я замечал какое-то мимолетное движение, тут же растворявшееся в темноте призрачных поворотов и ответвлений, в тени всевозможных выступов, плит, вентиляционных шахт, в мешанине труб. Уши на границе восприятия улавливали звук легких крадущихся шагов, всевозможные скрипы и шорохи. Иногда коридор наполнялся непонятным шелестом, отдаленно напоминавшим шепот. 

 

Чтобы хоть как-то себя успокоить, я все списывал на разыгравшееся воображение.

 

Время от времени мне попадались ответвления с непонятными обозначениями, знаками и надписями на стенах. Цифры, буквы – возможно, я слишком устал, чтобы воспринимать их значение. 

 

Тоннель заканчивался массивными открытыми воротами и огромным квадратным помещением с невероятно высоким потолком. В «пещере» – так я сходу окрестил этот огромный зал – было много интересного, начиная от четырех огромных ворот, всевозможных табличек с надписями типа «Изучай и исполняй правила техники безопасности. Обезопасишь себя от травматизма», различных механизмов, балок и конструкций непонятного назначения, заканчивая двумя погрузчиками и широкой бетонной лестницей со стоптанными до вмятин ступенями, ведущими куда-то вверх. Около часа ушло на то, чтобы обойти и осмотреть зал.

 

Поскольку все было закрыто, ничего полезного нигде не удалось ни найти, ни открутить, ни отломать, а любопытство не давало покоя, я отправился вверх по слабо освещенной, до жути напоминавшей все советские дома, лестнице.

 

 

 

Глава 6.

 

 

В заброшенных, забытых или покинутых сооружениях есть что-то особенное, что всегда манило к себе людей. Особенная энергетика таких мест, хранящих память прошлого, как магнит притягивает души, блуждающие в поиске. Находясь рядом, любой заглянет внутрь, но далеко не каждый отважится войти. Кто побывал там однажды и ощутил безмерную тоску вечности, вернется туда снова. Кто погрузился в бескрайнюю пустоту, тот наполнил свою душу совершенно иным смыслом и сможет услышать то, чего не слышал, увидеть то, чего не видел. Новые ощущения, и, возможно, новые чувства. Кто хотя бы раз побывает в таком месте, не сможет остаться прежним…

 

Слабый желтый свет ламп смешивался с причудливой игрой отбрасываемых мною теней.  Картина, которую дополняла звенящая тишина, создавала ощущение сумерек. Казалось, будто я бреду по окраине знакомого города, где старые фонари заливают грустную пустоту вечерних улиц тусклым золотом осени. Для полноты ощущений не хватало лишь устало шелестящих под ногами  листьев и легкого ненавязчивого теплого ветерка, который бы ласково трогал лицо и руки, показывая дорогу.

 

Как это ни странно звучит, но стены сливались с тенью,  приобретая четкость лишь тогда, когда я останавливался и всматривался в их замысловатую узорчатую бетонную поверхность, кое-где сохранившую следы краски. Стоило лишь отвести глаза в сторону, или отвернуться, как тотчас текстуры – а именно такую аналогию подобрал этому явлению мой мозг – снова начинали «выгружаться» и стена тонула во мраке. Как интересно устроен наш ум: он пытается найти объяснение новому, опираясь на то, что уже есть в его кладовой, никак не желая принять саму природу явления, абсолютно отрицая новые факты, противоречащие его константам. Не будь это так, не принимай человек на веру ошибочные знания, не будь он «стадным животным», давно бы перемещался между мирами. Всего-то и нужно – иметь свое мнение, отстаивать его, поверить в то, во что не верил раньше, суметь принять новое.

 

Поднимаясь вверх по лестнице, я краем слуха, почти на грани слышимости, больше ощутил, нежели услышал какой-то непонятный шум, отдаленно напоминавший чей-то разговор.  Сначала я подумал, что мне все это кажется, но чем выше я поднимался, тем громче и отчетливей слышались звуки непонятной возни и слова. Что-то особенное было в том, что я слышал, что-то, чего я не мог объяснить, но от чего недобрый холодок пробегал по спине и рукам.

 

Любопытство тянуло меня как можно быстрее найти источник возни и посмотреть, что же там такое происходит, но осторожность, благоразумие, некоторая доля страха да инстинкт самосохранения заставляли замедлить шаги и, насколько это было возможно, прижаться к стене, попытавшись слиться с ней.  Мне хотелось стать частью тени, погрузиться во мрак, и, оставаясь невидимым, двигаться вперед. Как я завидовал ниндзя или мастерам, знавшим о тени все и умевшим прятаться в ней. Мои знания в этой области были очень скудны, а потому оставалось лишь надеяться, что ночь, проведенная в печи, спрятала мое лицо, а в особенности лоб, за маской из сажи и угля.

 

Любопытство. Сколько душ принадлежит тебе? Сколько трофеев в твоем жилище? Скольких ты научило жизни, даровав им ее? Не пьешь ли ты сейчас кофе в компании с моей судьбой? Не улыбаешься ли, глядя на мои робкие, неловкие и по-детски наивные попытки заглянуть в глаза твоей очаровательной гостье?

 

Наконец я оказался перед грудой трухи, бывшей некогда массивной дверью, вырванной какой-то безумной силой вместе с коробкой, наличниками да фрагментами бетона, и искрошенной в щепы. За изувеченным дверным проемом тянулся, теряясь далеко в бесконечности, длинный неширокий коридор, полный костей и мусора. Обстановка всем своим видом подсказывала, что эта часть подземелий должна быть обитаема.

 

Тут не было ламп, но было довольно светло, и я никак не мог понять природу происхождения этого света. Помимо освещения это место имело странную акустику: тихий звук моих шагов мгновенно растворялся в тишине, чтобы через секунду вернуться раскатами грома, крик же, напротив, почти сразу же пытался порвать барабанные перепонки и затем долго-долго вторил мне шепотом, переплетаясь с голосами, звучавшими из стен.

 

Стены… Каждый миг они издавали новые звуки, наполняя проход странным феерическим многоголосьем. Откуда-то изнутри доносился крик ребенка, затем мог послышаться плач женщины или мужской бас заводил непонятный монолог. Я шел и прислушивался, всматриваясь в давящий низкий потолок желтого цвета, в бетонный, из отполированной черной и белой крошки, пол. Все это было настолько непонятным и невероятным для меня, что ощущение реальности таяло с каждой секундой.

 

Эхо голосов прошлого? Люди, заживо замурованные в стенах? Что это может быть? Кому под силу сделать такое?  Воображение рисовало немыслимые картины, нагнетая неописуемый страх.

 

В какой-то момент мой взгляд уловил странные отметины на стене – длинные, неровные борозды. Одни очень напоминали шрамы, оставленные когтями, другие, напротив, были похожи на следы рук, как если бы порыве детской шалости кто-то провел по стене пальцами, измазанными мелом… Только это был не мел и не следы от него на краске. Это были царапины, будто кто-то, отчаянно борясь за свою жизнь, пытался зацепиться или просто задержаться за спасительную поверхность.

 

Я подошел ближе, влекомый новым почти неуловимым, но каким-то странным и оттого до боли знакомым подсознательным ощущением. Вдруг я увидел то, от чего по спине побежали ледяные мурашки: одна из царапин заканчивалась вырванным человеческим ногтем с остатками засохшей плоти.  Сразу же повсюду медленно начали проступать и проявляться почерневшие, бывшие некогда багровыми, брызги и пятна крови. И как только я мог не замечать их раньше? 

 

Едва ощутимая волна, от которой у меня заложило уши, пронеслась по коридору подобно молнии, преломляя воздух, меняя саму геометрию пространства…

 

Воображение, разыгравшееся в зловещей атмосфере? Вызванные страхом галлюцинации мозга, воспалившегося от одиночества? Что же это такое? Чем это может быть? Как это может закончиться?

 

Сразу же все вокруг стало давить на меня. Я отшатнулся от одной окровавленной стены, но уткнулся лицом в другую, еще более забрызганную. Коридор оживал, кружась в невероятном хороводе, расплываясь и вызывая тошноту.

 

Как такая мелкая деталь, как вырванный человеческий ноготь, смогла так сильно ударить по моей психике, вызвав столь яркие и реальные галлюцинации? Да и реально ли все происходящее?

 

Честно скажу – не знаю! Да и не думал я тогда о том, а просто пятился, пытаясь не видеть, не замечать огромного количества истерзанных человеческих останков, в беспорядке разбросанных по полу, пока не попал в странное помещение.

 

Я бы все отдал в этот миг, чтобы панику заменить на… да хотя бы на истерику. Именно на нее, родимую! Однажды мне довелось опробовать это состояние на себе и я скажу, что в нем нет ничего страшного, даже наоборот – оно сродни просветлению. Когда твой разум кристально чист от мусора мыслей, и одновременно ты осознаешь происходящее, контролируя все и вся на ином уровне, тебе просто по-детски занятно с высоты своей вновь открывшейся мудрости наблюдать за тем, что вытворяет твое хрупкое тело с вложенным в него никчемным «Я».

 

Где-то далеко впереди дико заверещала кошка, возвращая меня в это Богом забытое подземелье.

 

Не было бы кошки, я бы, наверное, так никогда и не возвратился из того странного места, где пол был покрыт черной, некогда зловонной, а теперь уже высохшей смесью крови, мяса и внутренностей. Не услышь я тогда ее вопль, так и остался бы смотреть на стены и потолок, состоявшие из заживо разлагавшихся людских тел, тянувших ко мне в последней надежде свои почерневшие культи… Стоять и смотреть, задыхаясь от смрада, захлебываясь собственной блевотиной, слыша разрывающий сердце звук скрежета зубов и стоны, сливающиеся в тот дикий вой, что отбирает силу и волю к жизни, разъедает дух. Если бы не кошка, я, вероятно, так и остался бы в той странной ловушке…

 

Вторая волна бросила меня на колени, я ощутил вкус крови во рту. Нет. Это не психическое расстройство, не галлюцинации и не лопнувшие от напряжения дней нервы. Это что-то новое, о чем, если бы было можно, я хотел бы вовсе забыть и не вспоминать даже в самом кошмарном сне, словно и не было ничего. Я снова почувствовал тот же запах, который сразу не пустил меня в проклятый погреб. В висках стучало так, будто голову положили на наковальню и стали безжалостно лупить по ней огромными молотками. Кровь пошла носом.

 

Кошка была самой обыкновенной, дворовой. Этакая полосатая тигра, с той лишь разницей, что тигра эта была маленькая, серая, непрерывно шипящая. Она стояла боком ко мне, выгнув спину дугой. Шерсть на загривке встала дыбом, хвост же попросту напоминал густую новогоднюю елку, только игрушек не хватало. Неужели я так плохо выгляжу? Но нет, кошки меня не боятся. Я повернул голову.

 

Коридор медленно и равномерно заполнялся густым дымом. Но не дым так напугал кошку. Не эти черные хлопья, с прожорливостью биомассы из старого советского фильма пожиравшие пустое пространство и приближавшиеся ко мне, сковали ужасом все мое тело.

 

Не знаю, поседел ли я от увиденного, но волосы на моем затылке уж точно зашевелились. Сказать, что «кровь застыла в моих жилах», значит ровным счетом не сказать ничего. Глаза, явно принадлежавшие не человеку, плавно покачиваясь из стороны в сторону, прожигая красным огнем сизый саван, смотрели насквозь и, излучая концентрат ненависти и зла, двигались ко мне.

 

Одно дело видеть нечто подобное на экране телевизора или монитора, да пусть даже в кинотеатре, и совершенно другое – то же самое переживать в реальности.

 

Страх мне нравится. Ты ли находишь его, он ли тебя – тут нет особой разницы, главное, что рано или поздно вы встречаетесь. И самое важное в момент встречи – шагнуть ему навстречу, посмотреть на него. Стоит только собрать волю и дух, сжать кулаки и стиснуть зубы, что-то происходит и он исчезает. Ты идешь дальше, вперед, наслаждаясь победой и адреналином, а он остается далеко позади, чтобы искать себе новую жертву. Собрать волю в кулак иногда бывает неимоверно сложно и даже практически неосуществимо, но надо обязательно пробовать раз за разом, вкладывая в попытки все свои оставшиеся силы.

 

Вот и я, как ни страшно мне было, все же поднялся на ноги и по крупицам начал собирать свой дух, наблюдая, как на меня медленно, словно вальсируя, движется полностью скрытое дымом ужасное существо. И что-то не спешил мой дух собираться. Ой, как не спешил…

 

Словно воздушный поцелуй, тугая струя воздуха коснулась моей правой щеки. Рефлекторно я отпрянул влево. Деревянное копье, возникшее из ниоткуда, как безумный призрак волшебного Рождества, застыло на мгновенье в воздухе, дав рассмотреть все свои мельчайшие зазубринки, и, сорвавшись с места, со свистом пронеслось дальше. С тупым звуком и легким хрустом вошло оно в размытый силуэт прямо посередине, заставив его отшатнуться назад и на миг «погасить» пламя глаз. Звук, который раздался мгновением позже, не походил ни на один, слышанный мной ранее:  Оно – а иначе я не мог именовать это существо – доставало из себя древко, похоже, сломав его.

 

– Ко мне-е-е! – звонкий протяжный крик буквально сорвал меня с места. Команда, после которой поменялось само течение времени.

 

 

 

Глава 7.

 

Я видел себя, словно со стороны: вот я развернулся и рванул с места так, что задевшее стену острие прута выбросило плотный сноп ярких белых искр, будто это не отрезок стальной арматуры, а кусок магния.  Я был словно сильно сжатая пружина, которой одним резким движением дали полную свободу. Я несся подобно урагану, удары сердца слились в бесконечный гул. Я был вне времени: с некоторых пор такое состояние стало для меня чем-то повседневным, обыденным, естественным и необходимым как воздух и, наверное, лишь отсутствие этого эффекта в критический момент смогло бы меня удивить.

Коридор весь ходил ходуном, мелко трясся, словно в такт конвульсиям уже невидимого, но явно издыхающего демонического существа. По стенам, потолку и полу, обгоняя меня и осыпая побелкой и бетонной пылью, побежали, расползаясь во все стороны,  миллионы тончайших трещин.  Я слышал, как за спиной отваливалась штукатурка, как скрежетал металл дверей, щелкали и стреляли, лопаясь, сварные швы.

– Быстрей!!! – крик звучал за границей моего восприятия где-то на уровне подсознания, подчинял своей безусловной воле, заставлял двигаться еще быстрее, уничтожая все возможные пределы.

Рев погибающего чудовища достиг невероятной мощи и, казалось, стал частью меня. Пол с гулом завибрировал и начал медленно проваливаться в бездну. Черная пустота, квинтэссенция зла,  пожиравшая коридор за моей спиной, была так же реальна, как и я сам. 

– Прыгай!!!

Как тут было не подчиниться? Как не прыгнуть? Я видел перед собой бетонную твердь, которая медленно проседала, ломалась и крошилась на части. 

Я прыгнул, возможно, даже раньше, чем услышал этот последний крик.  Сперва оттолкнулся правой ногой от пола, затем левой – от стены, оставив вмятину в «шубе». Никогда не знал и даже не мог предположить, что я на такое способен.  Однако ж я успел не только рассмотреть фонтан пыли, брызнувший от подошвы во все стороны, но еще и понять, что фактически бегу по вертикальной поверхности.

На мгновение все исчезло…

Взрывная волна ударила меня в спину, словно игрушку швырнула вперед и пронеслась дальше.  За мгновение в мозгу промелькнули внеземные картины далеких, непостижимых для разума миров. Безжизненные коричнево-зеленые коконы заброшенных городов, пустые черные глазницы полуразрушенных строений, серая пыль пожарищ.  Я так и не успел понять, что это было за видение и откуда оно пришло.

Я больно ударился локтями о пустой дверной проем, выбив одну из массивных досок коробки со всеми гвоздями, раскрошил перегородку и утонул спиной в странно-мягком покрытии двери, прислоненной к стене в примыкающем Т-образном коридоре. Я едва успел прикрыть руками лицо, как вслед на меня посыпались всякие обломки. Вокруг лопались лампы, искрила и горела проводка. Чуть выше о стену бились куски бетона, штукатурки и кирпича, отскакивая друг от друга и оставляя вмятины, словно резиновые пули. 

Чья-то рука уверенно, словно маленького шкодливого котенка, схватила меня за ворот плаща и, выдернув из этого жуткого безумия, потянула за собой. Я почти ничего не видел из-за густой белой пыли, постоянно спотыкался о разный мусор и пытался прикрыть голову. Кто-то тянул меня с такой силой, что я не мог ни разогнуться, ни упасть вперед. Голова гудела, словно колокол, в ушах противно свистело, перед глазами плавали ярко-зеленые искрящиеся пятна.

Мы неслись вперед по длинному черному тоннелю, а вслед нам, освещая путь и заполняя собой все пространство, двигалось чудовищное огненное облако. Адское пламя дышало в спину,  гнало вперед, вызывая животный страх.

… Что чувствует тот, кто убегает от смерти в зловещую неизвестность?

Что-то заставило меня поменять направление на полной скорости, и я влетел непонятно куда. Пламя и взрывная волна за спиной захлопнули дверь... 

Новый бесконечный коридор. Слабый оранжевый свет льется из небольшой зарешеченной ниши. Девчонка лет двадцати, пытаясь отдышаться, прислонилась к стене, упершись руками в колени. Старый, давно зарубцевавшийся тонкий шрам  от  правого уха до ямочки подбородка лишь подчеркивает красоту ее лица. Короткие рыжие волосы в тусклом свете кажутся ярко-красными. Стрижка, хоть и не модельная, смотрится идеально.  Девчонка тяжело дышит, изучая меня взглядом, одежда на спине слегка дымится, будто только что из-под утюга.  Взгляд уверенный. Мускулистое стройное тело напряжено. На поясе в грубых, наверняка самодельных кожаных ножнах, приличный охотничий нож. В левом ухе отливает золотом большая, круглая, как у пиратов, серьга. Впрочем, различных «железяк» в ушах, носу и даже губах девчонки было полно. Она любила пирсинг.

– Что уставился? – в ее голосе было столько мужественности и металла, что я даже задумался, не парень ли передо мной. – Девчонки не видел?

– Я тоже рад познакомиться, – сделав небольшую паузу, я добавил: – У тебя спина дымится.

–У тебя тоже, – похоже, она достаточно рассмотрела меня и, как мне показалось, застенчиво улыбнувшись, добавила: – Извини. Я Лиса.

– Андрей, – я улыбнулся в ответ, подумав, на что способна самая обыкновенная улыбка. –  Очень приятно.

– Идти сможешь? – некоторая доля сомнения сквозила как в интонации Лисы, так и в ее взгляде.

– Бежать же получилось, – в этот раз улыбаться было больнее, но я все же попытался.

– Вставай, – девушка протянула мне руку. – Немного осталось, всего каких-то метров сто.

– Надо убираться отсюда, – я с трудом поднялся. Руки и ноги были ватными, тело словно налилось свинцом. 

Краем глаза я уловил слева едва заметное легкое движение. Что-то серое и бесформенное молнией бросилось на меня с потолка. Я машинально отшатнулся, развернулся влево, пропуская летящую тварь мимо и подставляя штырь левой рукой.  Пожалуй, я не смог бы снова повторить сей трюк с такой скоростью и четкостью. 

На пруте верещало и издавало невыносимое зловоние нечто похожее на смесь жирной пиявки-переростка с гигантским слизняком. С тем лишь отличием, что у гигантского слизняка просто не могло быть такого количества столь отвратительных отростков, отдаленно напоминавших присоски, а пиявка-переросток, какой бы мерзкой она не казалась,  наверняка не имела бы таких странных чешуек, составлявших полукруглый панцирь. А эти отвратительные «глаза» по всему телу… Мерзость была размером с хорошую кастрюлю и весила как откормленный кот.

Мне несомненно повезло, что эта дрянь не сбила меня с ног. И еще большим чудом было то, что она, напоровшись на заточенный кусок арматуры, издохла столь скоро.  Я решил на всякий случай добить это существо и ударил ногой. Ощущение было такое, словно нога попала в свежую коровью лепешку.

Никогда не забуду легкое – странное и в то же время естественное – движение Лисы, ее вмиг изменившиеся, необычайной красоты глаза, с недоумением смотревшие на то, как я метнул прут в ее сторону. Одновременно с моим броском что-то холодное легко толкнуло меня в правое плечо...

Какую неповторимую гамму эмоций может изобразить красивое женское личико за какую-то сотую доли секунды – от звериной ненависти до откровенного детского сожаления. Всего-то стоило второй твари, пригвожденной моим копьем к стене, заверещать прямо у нее за спиной и тем самым заставить обратить на себя внимание.

– Я не хотела… – это было сказано так искренне, что не могло быть ложью…

Такая игра достойна наивысших наград за актерское мастерство…

Какой знакомый вкус во рту. Какая знакомая слабость во всем теле.

Я подошел к стене, но не смог выдернуть свое оружие – оно просто выскальзывало из ослабевших пальцев.  Все вокруг заволокло туманной пеленой...  Лиса влекла меня куда-то за собой.  Мы бежали и бежали. Каких-то сто метров показались мне бесконечными. Может, из-за тумана поменялось восприятие: ведь в нем вещи кажутся куда более отдаленными, нежели на самом деле. Несколько тварей погибли у нас под ногами, нескольких зарубила моя новая странная знакомая невесть откуда возникшим в ее руках мачете. Еще одну или двух я раздавил на бегу… 

Вдруг я заметил и ощутил рукоять уже знакомого мне лисьего клинка, торчащую из моей груди чуть пониже плеча…  Я понял: я умираю, я убит…  Я не мог осознать происходящее, все мое существо протестовало: я не хочу сейчас, это неправда, это не со мной!

Я видел нож, но мозг мой не мог поверить, не хотел и не желал осознавать, что этот нож во мне, мозг не видел ножа, и нож перестал существовать, холод стали исчез – он просто растекся и охватил все мое тело. В том, что происходило, было столько реальности, и в то же время все было нереальным.

Я осмотрелся. Мир вокруг моргнул.

Вокруг пылал старый, до боли знакомый и родной город. Разрушенные остовы зданий, груды коричневого кирпича, столбы черного дыма сливаются в низкие клубящиеся тучи на свинцово-сером небосводе, с которого падают объятые пламенем самолеты, бьют молнии и неистово хлещет ледяной дождь…

Странно…  Как это странно – умирать… Как безумно интересно… Как прекрасно…

Когда вокруг стало светло и яркое солнце начало ощупывать своими лаковыми лучами мое израненное тело?… Не знаю. Не скажу точно.  Уж как-то очень сильно я устал, сами собой закрылись глаза. Не заметил и не ощутил чьих-то бережных  рук, аккуратно подхвативших мое осевшее и уже безвольное тело…  А были ли эти руки?  Мне просто вдруг стало уютно и хорошо. Я давно превратился в большого зверя с пепельной косматой гривой и, мурлыча, купался в волнах. Таких до боли знакомых и давно забытых…

 

 

Глава 8.

 

Я открыл глаза и попытался встать, но не смог: я лишь почувствовал головокружение и боль. Тяжесть в теле и голове не помешали мне ощутить, хотя и смутно, что-то легкое и едва уловимое, знакомое и давно забытое. Мысли путались, а если и прорывались сквозь безумный хоровод, оседали где-то глубоко, на самом дне подсознания.

            Ну что ж, не получается встать, так может, получится хотя бы осмотреться? Но и тут я потерпел неудачу. Полумрак создавал странную волшебную обстановку, причудливым образом меняя очертания предметов, дразня воображение. Застыв, я наблюдал за сказочным вальсом замысловатых теней, среди которых вдруг рассмотрел серый квадрат в стене: он излучал слабый неровный свет и оттого немного выделялся на общем фоне. Свет привлекал внимание, завораживал. Слабый холодок мягко пробежал по спине, ласково коснулся рук.

Нижняя треть этой живой картины была залита черной краской, ниспадавшей от ночных туч, лишь справа виднелись две тонюсенькие полоски – одна, едва различимая, была слабо-оранжевой, другая – лилового оттенка – расположилась немного выше и растянулась чуть больше.  Ближе к середине изображение превращалось в темно-синий, словно бархатный, океан, на поверхности которого бушевала серо-коричневая пена. Верхняя треть полотна отличалась от нижней лишь отсутствием полос.

Небо по ту сторону рамы казалось живым, оно постоянно менялось, словно играя с неуловимым ветром. В этом царстве гармонии слышались звуки знакомых мелодий, казалось, в какой-то миг я даже различил Моцарта.  Но вдруг океан откатился вниз, играя волнами розово-голубых оттенков, а две полоски разрослись и окрасили тучи со стороны звезд оранжевой краской. Волны не поспевали друг за другом, рвались и исчезали.

Суетные мысли растворились в дивной красоте: я давно заметил, что в любом своем проявлении красота заставляет избавляться от всего мирского, когда видишь её – мысли уходят.

Волны из свинцовых туч превратились в рябь серо-фиолетовых облаков, добавились голубые и розовые оттенки. Полосы так и не прорвались на поверхность. Их цвет медленно сменился на ярко-багровый, превратив черный океан в необычайно огромное алое зарево. Затем облака превратились в огненные крылья, подобные крыльям феникса или жар-птицы…

Зарево разрасталось вширь, пока не заняло собой весь горизонт. Облака сверху стали почти коричневыми, а палитра красок – более  насыщенной, фиолетовый смешался с лиловым. Зрелище настолько притягивало и завораживало, заставляя забыть обо всем, что я не сразу заметил огромного черного кота, свернувшегося в ногах. Кот прикрывал лапой нос и храпел.

«Вот те раз! – подумал Штирлиц», – пронеслась в моей голове фраза из старого советского анекдота.

– Ты-то здесь откуда взялся? – желая убедиться в реальности кота, я попытался его отодвинуть ногой. Из этого ничего не вышло, так как кот был настоящий и весьма тяжелый.

Пока я рассматривал и пинал кота, заря взорвалась огромным оранжевым диском солнца; за считанные доли секунды краски вспыхнули и исчезли, а комната заполнилась дивным золотым светом. Пока я осматривался, кот недовольно перевернулся, вытянулся и уверенно куснул меня за руку – нечего, мол, меня, царя, в такую рань будить. От неожиданности я даже вздрогнул.

Все казалась до боли знакомым, с чем сознание никак не желало примириться, – так нередко бывает, когда ты, вроде бы, уже проснулся, но все еще спишь. Как в той небезызвестной поговорке: «поднять – подняли, а разбудить забыли». Так и сейчас: я уже успел встретить рассвет, а на деле оказалось, что это ровным счетом ничего не значило. Да! Безусловно! Пора просыпаться – кто много спит, тот мало живет. 

Я сел, положил на нагретое своим телом место котяру, что-то недовольно проворчавшего сквозь сон, накрыл его одеялом, оделся и с наслаждением – до хруста в суставах – потянулся.

-Фто зэ так фсе болит-то? – я вопросительно посмотрел на кота, но тот в ответ только мурлыкнул что-то вроде «отстань» и снова зарылся под подушку, оставив снаружи лишь огромный пушистый хвост.

– Как ф тобой пофле этого нофмально фазговафивать? – я обернулся на шаги.

Сказать, что я вздрогнул или подпрыгнул от неожиданности – ровным счетом не сказать ничего:  меня передернуло, лицо исказила гримаса, я инстинктивно попятился. Передо мной собственной персоной, живой и невредимый, очень довольный стоял Миша.

– Наконец ты очнулся! – улыбка от уха до уха, блеск и радость в глазах говорили об искренности его слов.

– Гёбанные флисняки! Ты фэ умеф! – я все еще пятился.

– Это что-то новенькое! Ты сам чуть коньки не двинул! Трое суток в бреду, поту и температуре! Вон Танька из-за тебя не спала сколько! – Мих как-то странно вглядывался в меня.

– Она зэ с ума софла и у деда офталась! – видимо, я был очень бледен, а глаза округлились до невероятных размеров, поскольку Михаил сам сделал шаг назад.

– Ты точно еще бредишь! Ты хоть помнишь драку? Помнишь колонку? Уродов тех, прут? А как щеку тебе зашивали? – Миша вопросительно глянул на меня.  И довольно громко добавил, передразнивая: – А? ФЫПИЛЯВЫЙ?

Будто во сне, я медленно поднял руку и коснулся кончиками пальцев своей щеки. Щека была опухшей, при нажатии немного саднила, отчетливо прощупывались швы. Я пошатнулся, оперся рукой о стену.

Михаил подошел, положил мне руку на плечо и спокойно сказал: «А знаешь, пойдем–ка чайку выпьем. Я вчера банку варенья откопал». И, улыбнувшись, заговорщицки глянув по сторонам, тихо добавил: «Малинового».

– Ну…  Раз малинового… – медленно поворачивая голову, я размял шею, в которой что-то хрустнуло. – Ну… Раз малинового, тогда побежали!

Мы неспешно спустились вниз, при этом я чуть не свалился с лестницы – ноги не слишком слушались. Я открыл дверь, и меня ослепило яркое солнце.

– Андрюха! – Татьяна бросилась мне на шею и зарыдала. Я едва удержался на ногах, благо, Мих поддержал, не дал упасть обоим.

– Полно, Тань, – я с трудом освободился из цепких девичьих объятий. – Миха тут что-то про варенье говорил…

Я не мог сдержать улыбки. Мне вдруг стало так хорошо и спокойно…

– А хотите, я вам расскажу очень странный сон? – я посмотрел на ребят. – Ну, чего уставились? Налетайте, все вкусное съедят!

Так, за кружечкой липового чая да за банкой малинового варенья начался мой длинный, а, может, и не такой уж длинный, но весьма занимательный рассказ…

 

Глава 9.

 

Унылое серое небо роняет на осиротевшую землю тяжелые слезы – они льются, не прекращаясь ни на минуту. Мы стоим с Михаилом, прислонившись плечами к стволу искалеченной ели – ствол теплый и от этого кажется живым. Через израненные, но все еще пушистые лапы дождю сложно добраться до нас.

 

– Неспокойно… – я поежился и глубже втянул шею, поправив стоящий ворот плаща. 

 

– Тоже чувствуешь? – присев, Михаил мерно покачивался на левой ноге, будто нарочно попадая в такт ветвям стоявшего рядом ясеня.

 

– Чувствуют нож в спине… – я улыбнулся. – Сколько раз тебе можно повторять?

 

– Не продолжай, помню, чем заканчивается эта твоя шуточка, помню.

Немного помолчав, добавил: «Всем сердцем что-то ощущаю, а что, не могу объяснить. Слов нет».

 

– Согласен.

 

Нельзя было заметить ничего необычного ни на железнодорожных путях, ни рядом с ними. Слов нет. Вообще ничего нет, кроме этого осточертевшего дождя.

 

Я тихо, но выразительно выругался.

 

– Пойду прогуляюсь вдоль дороги, – не дожидаясь ответа, Миша по-мальчишески легко вскочил с места и, звякнув висевшими в ножнах прутами, побежал в сторону переезда.  Порыв ветра уже издали принес его слова: «Если повезет, найду что-нибудь полезное для дома».

 

После моего трехдневного, а может, трехлетнего бреда я все больше уходил в себя, пытаясь найти совпадения в событиях – тех, что были в прошлом, и тех, что происходили в настоящем. Невыносимо болела голова, но ничего нельзя было поделать. Нет, мне было не все равно, где-то в глубине души я даже беспокоился за него, но ничего не ответил, даже не повернул голову – в какой-то момент я просто понял, что в ближайшее время с Мишей все будет хорошо. 

 

Сознание растворилось в шепоте окружающей тишины, зрение перешло на тот уровень, когда видишь исходящие из земли едва заметные серые нити – тонкие, около метра высотой, они мерно колышутся, словно длинные женские волосы в спокойной воде. Еще чуть-чуть – и я сольюсь с окружающим меня лесом, впитав в себя все живое и неживое. 

 

Ветер, тихо завывавший, изменился, усилился и теперь легко толкал меня, развевая полы плаща, будто увлекая за собой. Я снова поправил ворот – похолодало.  Плащ, в точности такой же, что и в моем бреду, я нашел совершенно случайно в недавно расчищенном подвале. (Хотя в отсутствие понятия «случайность» моя уверенность достигала максимально возможного уровня).

 

Я вижу себя метрах в десяти, со спины. Небольшой рюкзак на плечах, меч (я опираюсь на него двумя руками). Устал, я бесконечно устал. Ветер треплет полосы, колышет одежду.  Всматриваюсь вдаль. Рядом сидит большой лохматый пес.  Впрочем, может и не пес это вовсе. Все вокруг в серых и коричневых красках. Моросит дождь. Картина, не дававшая мне покоя долгие годы. Видение, раз за разом являвшееся ко мне во снах. Мертвый безжизненный лес, легкая роса на пожухлой траве.

 

Иллюзия, лишь я попытался рассмотреть ее лохматое лицо, тотчас исчезла, оставив меня один на один с реальностью, порядком успевшей вымотать за последние дни.

 

Всего лишь сон.

 

Стоя у дерева, впитывая его древнюю мощь, я задремал. Может, эта ель и есть тот пес из сна? Почему нет. Мы все так давно утонули в строгих рядах невесть кем выдуманных стереотипов, что истерично отрицаем и отвергаем саму возможность существования чего-либо вне стройных, навязанных с детства ассоциативных рядов… 

 

Всего лишь сон. Ничего боле. Я потянулся, и мурашки, как всегда приятной волной, пробежали по всему телу.

 

Михаил появился практически неслышно, усердно показывая жестами пригнуться и быстро двигаться к нему. 

 

– Там… – Мих был взволнован, его голос дрожал от возбуждения.  После глубокого вдоха и довольно сильного выдоха уже ровным голосом продолжил: «Там три каких-то бугая ведут двух связанных парней. Один весь в крови, кажется, серьезно ранен: он чуть идет, а эти быки его то и дело пинают. У второго перевязана голова и он сильно хромает. Лиц не рассмотрел».

 

– Быки, говоришь… Парней? – я лениво глянул на Миха и изобразил на лице маску отрешенности, – пусть пинают. Бог им в помощь. Вот если бы…

 

Я не успел закончить, как Михаил прервал меня сбивчивой скороговоркой о двух больших, явно наполненных чем-то полезным, рюкзаках, которые «качки чуть несли». Естественно, содержание рюкзаков весьма меня заинтересовало. И тому была веская причина – не зря же мы, к слову сказать, тайком от Татьяны наведывались к железной дороге.  В последние дни в подвалах нам практически ничего не попадалось: либо сгнило, либо сожрали крысы, либо добраться до нужного места было практически невозможно из-за серьезных завалов – их было не разобрать вручную. А в одном месте и вовсе поселилась стая собак. Нападать они не нападали, но и близко к себе не подпускали. Впрочем, даже вдвоем, в телогрейках и ватных штанах, со всем нашим арсеналом желания подойти к ним попросту не возникало.

 

Конечно же, запасы у нас были и даже в достатке, но никогда не нужно забывать о том, что эти самые запасы необходимо не только уничтожать, но и своевременно пополнять.

 

– Качки, говоришь… Рюкзаки? – напускное безразличие сменилось улыбкой, – ты умеешь уговаривать. Пойдем, посмотрим, что в рюкзаках.

 

Достав пруты и низко пригибаясь, мы почти неслышно побежали.

 

Это не было ни мигом безумия, ни минутой помутнения, ни ребячеством. Всего лишь часть спонтанно родившегося, а впоследствии неоднократно обдуманного, тщательно обработанного, но так ни разу и не опробованного плана, который до сего дня был чем-то, что поддерживало нас в тонусе, давало пищу для импровизации во время порядком поднадоевших тренировок.  Мы не хотели никого трогать и заранее договорились не нарываться на неприятности. Так что эту ситуацию мы расценивали, скорее, как практикум, цель которого – держать потенциального противника в поле зрения, не давая зайти на «нашу территорию».

 

Грош цена тому множеству теорий, к которым не прилагается и крупица практики. Мы знали эту избитую истину, поэтому, когда впереди показались люди, мы прекратили бег и далее стали двигаться почти на четвереньках, кое-где припадая к земле и продолжая свой путь ползком. Мы старались находиться за естественными укрытиями, благо, делать это пришлось совсем не долго.

 

– Через час начнет смеркаться, – прошептал я Михаилу, как только мы добрались до очередной груды кирпича. Я вдохнул заметно похолодевший воздух и показал на щеку: рана начала болеть.

 

– Раньше, – Миша сделал несколько коротких движений большим пальцем правой руки, показывая вверх, – тучи.

 

Дальше мы передвигались уже в полном молчании.

 

Километра через два группа решила остановиться и разбить лагерь. Сначала пленников привязали друг к другу спина к спине, а затем двое, что несли рюкзаки, сняли свою нелегкую поклажу и, осматриваясь, медленно разошлись в разные стороны. Минут через десять они вернулись и долго очень бурно, срываясь на крик и размахивая руками, что-то обсуждали. Затем уже один из тройки удалился, а двое других быстро срубили и вкопали в землю шест, развернули какой-то объемный сверток и стали устанавливать, как говаривал кот Матроскин «индейскую национальную избу». Третий вернулся с внушительной вязанкой досок и хвороста, и вскоре в лагере загорелся небольшой, практически бездымный костер, спрятанный от внешнего мира за вертикальным овальным тентом. 

 

Дальше троица занялась маскировкой, и уже через каких-то полчаса мы не смогли бы найти лагерь, если бы не видели его изначально.  Издали легко узнавались четкие, слаженные действия хорошо тренированных людей. Все окончательно встало на свои места, когда один из них, размотав сверток, достал из него что-то черное, что напоминало ружье.

 

Пронаблюдав за лагерем до тех пор, пока его не окутал плотный туман, мы растворились в непроглядной темноте пасмурной ночи.

 

Снова начался дождь. Стало невыносимо холодно.

 

Дорога обратно заняла около получаса легким бегом. Местность мы знали, как свои пять пальцев, а дома нас ждал камин, горячий ужин и Татьяна, которая, хоть и привыкла к тому, что мы часто уходили из дому, но наверняка волновалась. Тане мы решили ничего не рассказывать, а к лагерю вернуться до рассвета.

 

– Могли бы и раньше вернуться! – по недовольному Таниному лицу было понятно, что она сердится, – мне тут, между прочим, одной очень страшно было! Все время казалось, что за забором кто-то ходит! Закрылись с котом дома и дрожали перед камином.

 

– Никого мы там не видели! – Миша подмигнул Татьяне.

 

– Даже собак, – добавил я и подумал, что ведь действительно собак сегодня не было весь день и даже утром не завывали.

 

– Танюш, если тебя это успокоит, то и нас никто не увидит: окна же плотно закрыты, а то и вовсе забиты,  – проговорил Михаил и уже из кухни, сделав нарочито глубокий вдох, добавил, – разве что унюхает.

 

Пахло действительно замечательно. Легкий аромат заваренных трав изысканно переплетался с теплым запахом домашнего грибного супа. Хозяйка из Тани получилась отменная – в таких жестких условиях творить чудеса не любой женщине под силу, а тут молоденькая девчонка.

 

– Как ты умудряешься все это делать? – не удержался я, наградив девушку довольной улыбкой. Было больно, но улыбка получилась искренняя.

 

– Танюха у нас молодец! – Мих потянулся и осмотрел стол, – что тут у нас вкусненького?

 

– А ну бегом под душ! Мы не в спортзале!– лесть на Таню не подействовала. – И нечего зубы мне заговаривать.

 

Что может быть лучше ведра ледяной воды на морозном воздухе, когда вовсю льет холодный дождь? Что лучше взбодрит, вернет силы, омолодит и прочистит сознание после дня, полного тяжелой физической нагрузки в сложных климатических условиях?

 

Ужин был отменным, после него, согласно сложившейся традиции, мы немного посидели перед камином, обсудили прошедший день, подумали над тем, что надо сделать завтра, и разошлись спать.

 

В последние дни сон мой стал более чуток, тревожен, наполнен кошмарами из пережитого бреда. Иногда я засыпал лишь под утро, когда переставала ныть рана и болеть голова, – просто проваливался в пустоту. Красные глаза, мешки под глазами и раздражительность.  Что тут можно сказать. На том свете отосплюсь.

 

– Вставай! – Миша тряс меня за плечо, – Хватит спать! На том свете отоспишься!

 

– Типун тебе на язык! – я вопросительно посмотрел на него. – Только ведь глаза закрыл.

 

– Рассвет скоро, надо успеть, – Мих улыбнулся, – поднимайся, сейчас растрясешься.

 

Подниматься не хотелось. За неделю мне удалось заснуть лишь один раз и по закону подлости этот «один раз» совершенно случайно выпал на сегодня. Ох уж мне эта «случайность», никак не оставит в покое. Я улыбнулся своим мыслям и, выпрыгнув из теплой постели в прохладу комнаты, быстро оделся.

 

К утру дождь закончился. Я потянулся и посмотрел на небо –  звезд по-прежнему не было видно, сплошные тучи, тучи и еще раз тучи.  Проверив экипировку, чтобы ничего не блестело, не болталось и не звенело – фильмы и книги о войне учат многому – мы отправились в путь. 

 

Наш путь был очень труден – грязь и тьма делали местность практически непроходимой, мы то вязли, то скользили, то спотыкались, хотя уже имели довольно большой опыт передвижения в подобных условиях. 

 

– Хлопушки! – Миша остановился,  – послушай, они хлопают хлопушки!

 

И правда, я тоже услышал приглушенные хлопки, подобные тем, что слышал я в далеком и давно забытом детстве, когда в одной ручке держал цветную картонную трубку, а второй дергал за шнурок. Хлопушки…  После такого хлопка я часто искал среди конфетти пластмассовые маленькие фигурки… Как же давно это было… Вспомнил я и то, как сидя с дыроколом, дырявил цветную бумагу, газеты, а потом… Потом… Это было тогда… Хлопки не прекращались…

 

– Интересно, где они взяли их теперь? – Миша слушал тишину в ожидании очередного хлопка.

 

Мысли в моей голове начали бешено вращаться. Внезапно все стало понятно. Я прыгнул на Миха и, ударив его всем телом, повалив в грязь, упал рядом.

 

– Ложись! –  гаркнул я, и со всей мочи, левой рукой вдавил его, пытавшегося  что-то сказать, лицом в грязь. – Это не хлопушки!

 

Когда Миша отплевался, он, матеря меня последними словами, попытался встать. Тщетно – я все еще держал его.

 

– Лежать! – прохрипел я, кашляя от воды и грязи. – Стреляют! Они стреляют!

 

До лагеря чужаков оставалось довольно далеко, но береженого Бог бережет – дальше мы поползли. Сказать, что мы вывалялись в грязи, – не сказать ничего! Сам губернатор Калифорнии, когда боролся с хищником, выглядел по сравнению с нами младенцем после ванны. Хлопки прекратились так же внезапно, как и начались. Чем ближе был лагерь, тем более изощренные маршруты мы выбирали, тем медленнее ползли.

 

Любой здравомыслящий человек давно бы убежал подальше от этого места, но только не мы – что-то, что полностью лишало нас здравомыслия и перед чем невозможно было устоять, тянуло вперед и было это отнюдь не любопытство.

 

Вдали раздался полный страдания вопль, он разрезал пространство, как острый меч разрезает шелковый платок, и прервался в своем пике, будто несчастному неожиданно заткнули рот. Мы молча достали пруты. 

 

Метрах в трехстах от лагеря мы остановились и укрылись за несколькими раскрошенными старыми бетонными плитами темно-серого цвета – из них опасно торчала изогнутая ржавая арматура – и еще долго вглядывались в полумрак холодного пасмурного утра. Безрезультатно. Капли пронизывали тело, словно ледяные струны, каждый новый укол заставлял все сильнее прижиматься к земле. 

 

Прошло несколько бесконечных напряженных часов ожидания, прежде чем мы осмелились пошевелиться. Я осторожно выглянул из-за угла и, щурясь, стал всматриваться вдаль. Лагерь казался покинутым, все перевернуто «вверх дном», от тента остались лишь обгоревшие лохмотья. Не было видно и людей. Я снова спрятался и в двух словах шепотом обрисовал ситуацию Миху. Он тоже осторожно высунулся и убедился, что все так и было.

 

Дождь прекратился.

 

Мы решили подождать еще немного, затем подобраться поближе.

 

К пепелищу добрались еще через час, добрались – да так и остались лежать рядом, в метрах тридцати. Любое движение, любая качнувшаяся веточка, любой крик птицы останавливали нас, заставляя прижаться к земле, слиться с ней. Никогда еще нам не было так страшно.

 

Роса под ногами была багровой, когда мы осмелились войти в этот Ад.

 

Первое тело оказалось обезглавленным. Голова нашлась сразу же, хотя и по частям. Вспомнился старый анекдот: «Разрывная, – подумал Штирлиц, раскинув мозгами в радиусе трех метров». Тут, правда, радиус был чуть побольше, да немного на кусты попало. Мих позеленел, да и меня самого, честно скажу, чуть не стошнило. Судя по всему, «Штирлиц» был одним из пленников, видимо, пытался сбежать.

 

Второе тело, что лежало в костре и посему успело практически наполовину сгореть, судя по останкам одежды и обуви, принадлежало одному из «качков». Как этот человек погиб было не ясно, одно скажу точно, его смерть была жуткой. И не спрашивайте, почему.

 

Третье тело нашлось лишь наполовину: ног и внутренностей не было, лицо обглодано, от рук остались лишь кости. 

 

Берцы обычно не скользят – грязь, песок или, например, мусор – все это, как и многое другое им не помеха, но вот человеческое мясо…  Четвертое тело я нашел случайно, когда, поскользнувшись на куске плоти, чудом ухватился за дерево. Остатки моего ужина тут же смешались с тем, во что превратился бедняга.

 

– Очень странно, – немного отдышавшись, сказал я.  

 

Мих вопросительно глянул в мою сторону: «Пятого тела нигде нет. Надо валить отсюда…» Я молча с ним согласился.

 

Проклятое место покидали в спешке, не забыв, правда, о рюкзаках и оружии, но в свете недавних событий последнее лично мне теперь казалось абсолютно бесполезным. Рюкзаки были тяжелыми, однако их вес абсолютно не ощущался. Чистый адреналин тек по венам, а сознание стало кристальным. Мы бежали, постоянно озираясь по сторонам, стараясь избежать опасности.

 

Приблизившись к дому, мы поняли: случилось что-то ужасное – калитка была заляпана кровью и открыта. Бросив тяжелую ношу на землю, мы бросились в дом.

 

Этот дурманящий сладковатый запах. Его не спутаешь ни с чем. Кровь. Так она пахнет.

 

– Таня! – Миша вложил в этот крик всю свою душу. – Та-а-ня!

 

В комнате, в луже крови без сознания лежал мужчина, а Татьяна обеими руками прижимала окровавленную тряпку к его изувеченной ноге.

 

– Что встали, как вкопанные? – Татьяна плакала. – Помогите.

 

 

 

Глава 10.

 

 

                Массивное деревянное кресло-качалка убаюкивает меня перед камином из красного кирпича, где тихо потрескивают несколько яблоневых чурбанчиков. Под пушистым пледом тепло и уютно. На коленях, развалившись, спит огромный черный кот. Урча¸ он изредка вытягивает то одну, то другую лапу, выпуская острые коготки. Моя правая рука тонет в теплой, мягкой шерсти, ловя каждый новый удар неутомимого маленького сердечка.

                В мозгу крутятся странные слова одной из песен Флер:

Будем гладить всех урчащих,
Теплых, сонных, настоящих,
Запуская руки в меховые животы.
Переменчивы все вещи
В странном мире человечьем,
Постоянны мягкие
Урчащие коты.

                Игра причудливых теней становится все более неуловимой, я растворяюсь в ней, мысли тонут в пустоте вечного океана спокойствия – я танцую с ними загадочный и прекрасный танец, которому нет названия. Голова падает на грудь, на мгновение сознание возвращается, и я всплываю из дремы, чтобы секундой позже снова окунуться то ли в загадочный мир Морфея, то ли в божественное царство Гипноса.

                Так ушел в небытие еще один тяжелый день, так закончился еще один долгий вечер, и так началась еще одна бесконечная черная ночь, наполненная кошмарными снами. Снами, что причиняли мне мучительную боль, оставляли в душе незаживающие раны.

                Спал я по обыкновению своему чутко и проснулся рано. Разбудил меня вовсе не кот, с наслаждением точивший когти о кресло, не холод, пробравшийся под плед после того, как потух камин. Я проснулся из-за какого-то приглушенного звука – он настораживал, нарушал спокойствие. Звук был странным и доносился из комнаты, где лежал мужчина, выживший в недельной давности передряге, но так до сих пор и не пришедший в себя.

Мы с Мишей дежурили через ночь, впрочем, нет, не дежурили – просто пытались как можно дольше не заснуть в кресле у камина. И этого было вполне достаточно, поскольку сон наш давно стал весьма тревожным. Татьяна тоже пыталась договориться хотя бы об одной «ночевке» для себя, но мы были непреклонны, и она после нескольких бесплодных попыток отступила. В общем-то, дежурство было излишним – слишком серьезны были раны пострадавшего.

                Я поднялся и потянулся. Затекшее тело отозвалось уколами тысяч острых иголок и недовольным хрустом суставов. Чтобы немного согреться, я потер запястьями друг о дружку и раз десять присел. Все же спать вот так, сидя, мне не нравится.  Из комнаты донесся протяжный стон и, более не медля ни секунды, я направился к двери.

                Желтовато-серое лицо с застывшей гримасой боли, ввалившиеся глаза, впалые щеки, приоткрытый рот, отсутствие дыхания и легкий поворот головы красноречиво говорили мне, что сей человек только что закончил свой путь на этой грешной земле. К горлу подступил комок, стало не по себе. Не знаю, какие чувства были сильнее – грусть и тоска или досада: столько вопросов хотелось задать этому несчастному, столько всего узнать…

                Вдруг человек открыл глаза. Это было так неожиданно, что я испугался и инстинктивно отшатнулся назад. Мужчина закрыл рот и издал странный сиплый звук, более всего напоминавший протяжный вздох. Затем он зажмурился и заскрежетал зубами. Я ощутил, как на моем затылке начинают шевелиться волосы – ведь далеко не каждый день приходится видеть ожившего мертвеца. 

В голове пронеслись обрывки всевозможных историй, фильмов и книг о зомби, мертвецах и прочей воскресшей нечисти. Я медленно попятился, пытаясь нащупать что-нибудь тяжелое, и опрокинул табуретку, на которой стоял тазик. Какофония звуков от упавшей конструкции в тишине показалась раскатами грома. «Зомби» посмотрел в мою сторону, глубоко вздохнул и облизал губы, как бы смакуя воздух. Пошарив рукой позади себя, я нащупал небольшой металлический бюст Ленина. Штука весьма увесистая, основание – с острыми углами, голова удобно легла в ладонь. Ильич, нас с тобой голыми руками… то есть, я хотел сказать, голыми зубами не возьмешь.

                Я ждал, что «мертвец» бросится на меня, подобно бешеному зверю, будет рвать мою плоть, но тот, едва шевеля губами, тихо произнес: «Воды…»

                Не останови меня тогда прибежавший на шум Миша, Александр (а именно так, как оказалось впоследствии, звали очнувшегося коматозника) был бы убит мною и вождем мирового пролетариата с особой жестокостью. Но, как говорится, не судьба…

– Подумай, как зомби может облизать губы? – убеждал меня Мих, когда немного позднее мы кололи дрова во дворе. – Непонятно, как он вообще выжил.

– А что в этом особенного? Ведь почти все наши знания о них субъективны…

– Я не говорил, но прошлой ночью он бредил… Какой он, прости Господи, зомби? – на этот раз Миша уже не улыбался. – Он бредил о том, что мертвые ожили… Просил, чтобы его отпустили, что он не крот, что, не знает, где находится деревня. – Миша помолчал немного, потом добавил – Может он сумасшедший?

– Может. А кто из нас сегодня не сумасшедший? Тем более, если учесть, что ему изрядно досталось.

Погрузившись каждый в свои мысли, мы молча трудились до самого обеда.

                Алекс окончательно пришел в сознание только к вечеру следующего дня. Он был слишком слаб и истощен, чтобы отвечать на наши расспросы, поэтому мы решили оставить его в покое и еще немного подождать. Впрочем, «немного» растянулось надолго – еще несколько суток мужчина практически был не в силах говорить.

Мы отпаивали Алекса (так мы его звали между собой) травяными чаями и бульоном и это, похоже, помогло. Благодаря регулярному промыванию отварами зверобоя и ромашки, швы постепенно перестали выглядеть воспаленными, понемногу спадала опухоль, лицо розовело, а взгляд становился все более живым.  Судя по тому, как он временами бледнел, покрываясь каплями крупного пота и сжимая зубы, боль во время обработки ран была адской. Однако же Алекс молча терпел все наши издевательства, понимая, что иного способа поправиться нет.

                Время неторопливо двигалось в лишь ему одному ведомом направлении, а мы неспешно, в такт его шагам, трудились по дому, тренировались,  в общем-то, жили как и раньше – дел хватало всем.

Наступила пятница. По крайней мере, в исписанном аккуратным Таниным почерком тетрадном листике, что лежал на камине рядом с прошлогодним календарем, значился именно этот день недели.  Тем вечером  Алекс первый раз самостоятельно смог подняться и ненадолго присоединиться к нашим вечерним «посиделкам». 

                Мы долго молчали, наблюдая за игривыми языками неутомимого пламени, сжигающего в своих нежных объятиях свежие еловые дрова. 

В дверном проеме показался Алекс: он пытался идти, но силы оставляли его, он прислонился к дверному косяку, на бледном лбу проступили капли пота. Признаться, мы все вздрогнули – слишком уж неожиданным оказалось его появление. Миша среагировал быстрее всех:  рванулся с места и подхватил оседавшего мужчину. Вдвоем мы усадили Александра на стоявший у стены диван, а Татьяна раскрытым журналом «Вокруг Света» начала махать, словно опахалом, у его лица.

                – Простите… – в глазах Алекса читалась признательность, – и еще раз… спасибо…

                – Не благодарите… – произнесли Миша с Татьяной одновременно и, не сговариваясь, добавили – не надо…

                – Я буду молиться за вас троих…  Пока буду жив…

                – Все будет хорошо… – я тронул Алекса за плечо. – Берегите силы, вам надо поправляться.

Бедолага снова побледнел, и мне показалось, что в глазах его был испуг. А может – всего лишь боль и усталость.

                – Слушайте, – мужчина буквально уронил голову на принесенную Таней подушку и с облегчением выдохнул  – давайте «на ты», по-простому. – Взгляд его был чист, слова искренни.

                – Хорошо, – Татьяна протянула ему чашку с травяным чаем и улыбнулась, – попей, Саша, полегчает.

                На этот раз чаем все и закончилось:  «Саша» просто «выключился».

                Мих задумчиво посмотрел в свою чашку и не менее задумчиво произнес: «Танюха, а что ты ему намешала такого? Еще есть?»

                – Ага, дайте два… – не смог сдержаться я.  Мы беззвучно захихикали.

                Этой ночью кот принял на ночную вахту Михаила.  Поскольку более ничего не произошло, а кошмары не заглянули ко мне на еженощные истязания, я, как никогда, прекрасно выспался.

                – Не знаю, как ваша фамилия… – Мих не просто улыбался, он почти смеялся, – но вы и спите…

                – А в чем, собственно, дело? – я попытался глубже зарыться в подушку. – В кои то веки удалось выспаться по-человечески…

                – Обед уж подан. – И уже из-за двери донеслось смешанное со смехом: «А он все спит».

                Мне ничего не оставалось, как вылезти из теплой постели, быстро одеться, сбегать умыться, и, изображая бодрость души и тела, искрясь радостью, юмором и вселенским светом, явиться на кухню, где дать святого пендаля наглому коту, с хитрым видом гревшему мое место. Подлец, видимо, хотел добавки к утреннему рациону, поэтому кусаться, царапаться и буянить не стал, а уселся на стул рядом, был изловлен Михаилом и передан на поруки возмутившейся Татьяне, где и получил в полном объеме ласку, тепло и уют. Через несколько минут к нам присоединился Александр, мы все пожелали друг другу приятного аппетита и принялись за трапезу.  

                – Алекс, расскажи, что творится в мире? – Мих поставил на стол чашку чая.

                Помолчав немного, Александр как-то тихо произнес: «Черт-те что происходит. Война…». И после небольшой паузы, пока мы собирались с мыслями, добавил еще тише: «Война на истребление человечества».

                – Расскажи с самого начала, – я посмотрел ему в глаза. – Расскажи свою историю, со всеми кротами и мертвецами из твоего бреда, расскажи до самого конца, пока не очнулся тут, дома. Расскажи, насколько сочтешь нужным.

                Алекс очень долго молчал, глядя в одну точку, казалось, он ушел в себя. Мы тоже молчали. От ожидания по спине пробежали мурашки. Вспомнилось, как когда-то давным-давно, вечерами, в темноте комнаты одного из корпусов пионерлагеря «Зубренок», мы, будучи детьми, томились в ожидании очередной «страшилки», а рассказчик, такой же пацан, как и все его слушатели, тянул с рассказом, нагнетая всеобщий страх и интерес.

                В какой-то момент взгляд рассказчика прояснился. Сделав большой глоток успевшего остыть чая, Алекс начал свое долгое повествование.  И хотя рассказ его был отрывочным, кое-где кратким, неполным, все это не только не мешало нашему восприятию, а наоборот, давало мозгу много пищи для размышлений. Вслушиваясь в тихий баритон, мы словно видели картины, которые он, сам того не желая, рисовал в нашем воображении.    

***

Катастрофа застала нас на Браславах, куда мы приехали порыбачить на недельку-другую, попить водочки, да и просто отдохнуть от надоевшей суеты, восстановиться после нервного белорусского бизнеса. Эти бесконечные, тупые, изматывающие проверки… Власть, жаждущая денег, зло… Может, Бог наказал нас всех за то, что мы слишком долго терпели? Но ведь Он не дает таких испытаний, которых нельзя вынести, тем самым закаляя и очищая наш дух.

                Когда я увидел, как озеро перемещается, первое, о чем подумал – о «белочке»! Только представьте себе:  вижу, как коттедж трехэтажный, в пене, быстро плывет против течения.  Только потом понимаю, что он-то стоит на месте. Это поток, омывая его, несется с огромной скоростью. Что я видел – не передать словами. Как будто огромное озеро кто-то взял и сдвинул с места… Как чай из чашки в чашку перелил. И скорость та же…

Я протрезвел мгновенно. Друга, мир его праху, унесло тогда, закрутило в водоворот вместе с лодкой. А я выжил – ходил позвонить на гору, к машине. Так вот, сначала связь оборвалась, а потом все вокруг встало на дыбы. Чудом уцелел тогда. Земля так дрожала, что катился с той горы кувырком. Сосны падали вокруг, вырванные с корнями, ломались как спички.  Искать друга даже не пытался, где сыщешь, когда вокруг такой хаос. В ушах звенит, во рту привкус крови, перед глазами круги – наверное, ударился.

Прыгнул в «лекса» своего и помчался в Браслав за помощью. А там ад кромешный – зарево над городом долго буду помнить. Тут уже не до этого городка стало – надо в Минск. Мысль только одна: там семья, там все. По дороге не проехать – сплошной лесоповал. Куда там… На машине… В иных местах пройти сложно было.

На Р3, (как сейчас указатель перед глазами стоит), авария на аварии. Везде сплошное месиво. Сначала помогал, кому мог, потом понял, что это бессмысленно, что так я не дойду до своей цели, и дальше просто брел вперед, пока не свалился от усталости. Потом снова шел, до Радюков, там из всей деревни магазин только уцелел. С какими-то мужиками дверь выбили, дальше полегче стало – воды да еды немного взял.

                Переночевал за сгоревшей заправкой, под самолетом. Усталости не замечал – как о семье подумаю, так ноги сами несут. Откуда силы брались? Приперное, Варганы, Порплище – одни трубы тоскливо в небо смотрят, словно каратели прошли – ни одной живой души. Кошку только и видел, с хвостом опаленным, так жаль ее стало, что оставил кусок колбасы. При мне еду не взяла, а в глаза как-то странно и так тоскливо посмотрела, будто не зверь, а человек.  То ли в Янках, то ли в Прудках пару семейную встретил: молодые оба, минскими оказались. Вместе руины Бегомля обходили,  еле от шпаны отбились, хорошо парень помог какой-то.  Сдружились, тоже минский. Вчетвером веселее. Подбадривали друг друга шутками, хоть и шли уже осторожнее и медленней.  

                С едой проблем не было – где в разбитых машинах что находили, где в домах рядом с дорогой. Неправильно воровать, но разве это воровство – есть  очень хотелось, а хозяевам уже все равно было. Мы не хоронили никого. Слишком много пришлось бы копать… Вокруг столько тел… Все время казалось, что за нами следят. Никого не было видно, лишь иногда краем глаза улавливал какое-то мимолетное движение, тень. Списали тогда на недостаток сна, усталость.

                В Околово нарвались на местных. Решили остановиться на ночлег, а те с колами напали из темноты. Парня с девчонкой сразу забили, а мы чудом вдвоем уйти успели. Уходили лесом. В Козырях несколько домов уцелело, но заходить в селение не стали – обошли стороной. Я все названия помню, каждое отпечаток в мозгу оставило. Так на Логойку через неделю и вышли, измотанные, оборванные, так там и попрощались.

***

                Алекс прервал рассказ, он смотрел куда-то вдаль, сквозь нас. По его щеке пробежал, оставляя едва заметный прозрачный след, и сорвался с подбородка маленький хрусталик влаги.

                – Что-то в глаз попало, – Алекс неуклюже попытался вытереть слезу, но это ему не удалось, он зажмурился и, прикрыв лицо рукой, отвернулся от нас.

Мы молчали. Я смотрел на огонь, вспоминая свое, Мих сидел с закрытыми глазами, запрокинув голову назад, его правая рука мелко-мелко дрожала.

                Молчание было столь драматичным, что когда вздохнул кот, Татьяна резко встала и, несмотря на наш уговор пользоваться газом в самых крайних случаях, зажгла огонь, поставила на плиту чайник.

                Я встал и подбросил в камин пару полешек. Некоторое время мы молча смотрели на огонь – он успокаивал, рассеивал тревогу. Татьяна подала чай из мяты, шиповника и чабреца в больших фарфоровых чашках. Вскоре Алекс продолжил…

***

Помню, как увидел дымящиеся руины и упал на колени от бессилия что-либо изменить... Никогда не забуду остов дома своего в Уручье, как рыдал, землю руками до крови бил, так больно внутри было. Время тогда потеряло смысл, изменило ход, Что-то случилось, я знаю точно – изменилась суть вещей, пространство.

Я пытался завалы разгребать, кидал куски бетона, будто игрушечные бумажные кубики. Надежда, неверие, нежелание принять происходящее – все слилось, все сплавилось. Я рыл и рыл. Без отдыха, без перерыва.

Дома сложились, как карточные – только горы порванной арматуры и искрошенного бетона. Вокруг огромные стаи ворон и бесчисленные зловонные трупы.  Было очень больно видеть все это. Потом вдруг как предохранитель какой-то перегорел в голове – боль исчезла, и все стало безразлично. Эмоции исчезли, но появились ненависть ко всем выжившим – ко всем без исключения.

Ходить без платка было практически невозможно: пыль и зловоние буквально выедали глаза, выжигали легкие. Я тряпку смачивал водой и одной рукой к лицу прижимал, а второй рыл, рыл, рыл…  Потом осознал, что все… В душе такая пустота возникла, не передать – как если бы черная дыра вместо сердца появилась. Апатия, отсутствие мыслей полное… Хотелось спрятаться от этого мира, хотелось даже умереть. Раз – и все. И нет проблем.

Мне всегда нравились Шекспир в переводе Бориса Пастернака и Высоцкий в роли Гамлета, вспомнил как раз тот момент, где он читал монолог. 

Самоубийц тогда было очень много... Но это я всегда считал уделом трусов. Кто бы и что бы ни говорил о  таких людях, они трусы и слабаки. Иное дело проявление храбрости и героизма, но там я не видел их. Никаких страстей, театральщины и пафоса не было в те дни. Просто нехватка или вовсе отсутствие духа и веры.

Я сам себя «накручивал» очень долго, но потом понял, что так нельзя, что если и дальше буду продолжать в том же духе, сам себя же и уничтожу. Я осознал, что загоняю себя в угол, из которого не будет выхода, а если и будет, я не смогу его найти. Меня в семье всегда учили, что даже если ты к чему-то не готов, то обязан взять себя в руки, оценить обстановку и действовать. Уже отчаяние начало штурмовать мой разум, но в самый тяжелый момент спасли меня мой волевой характер, воспитание, в больше всего – обычное везение.

Однажды с ясного неба пошел ливень – так бывает иногда. Лило так сильно, что в каких-то десяти метрах ничего не было видно, сразу все превратилось в грязную кашу. Возможно, там, наверху, и были тучи, но появились они после. Да и кто смотрит на небо в последнее время…  Я попытался спрятаться и присел под плиту. Сколько раз бродил рядом с этой грудой обломков – магазин у нас там раньше был небольшой, что-то вроде супермаркета – и ни разу мысли не было под эту плиту глянуть.  Так вот, под ней лаз небольшой оказался. И тянет меня туда – не хочу лезть, а лезу. Метров пять полз, а там помещение подвальное, еще и еще.  Еда, питье… Склад магазина. Я тогда Бога поблагодарил и перекрестился.

Единственный вход в подвал – тот, по которому я пролез. Все остальное завалено. Каждую ночь я вход маскировал, даже двух мертвецов принес и рядом бросил. 

Так вот и стал кротом. Это потом нас стали так называть, много дней спустя, стали таких как выслеживать, пытать, распинать – да что только не делали, чтобы выпытать, где еда. Пришлось отказаться от всех контактов с внешним миром. Из норы я выходил лишь ночью, и то после того, как долго вслушивался в звуки мертвого города.               

С тем, что происходило, смириться я не мог и не хотел. Хотелось убежать. Только – куда? 

Там, где мой дом был, крест поставил…

***

                …Кот запрыгнул Алексу на колени, несколько раз ткнулся головой в подбородок, затем свернулся клубком и тихо заурчал. Александр вновь надолго замолчал. Лежавшие у камина дрова, закончились и, пока Татьяна заваривала новую порцию чая, я вышел во двор. Прохладный воздух бодрил. Миша, казалось, пребывал в состоянии, подобном гипнотическому трансу – на протяжении всего повествования он не шевельнулся, не издал ни звука, лишь все так же мелко дрожала его правая рука.

                Теперь тишину нарушало лишь размеренное низкое однотонное урчание.

Кот всегда знает зачем, когда и к кому нужно запрыгнуть на колени…

***

Вначале – пока люди толпились, сбивались в группы, бродили по руинам или просто шли в город, пока не было никакого порядка, никакой помощи, пока люди были стадом – было очень много убийств, грабежей, насилия, хаоса. Надо отдать должное тем немногим, что проявили себя как лидеры. Прости их, Господи. 

Люди ждали, даже пытались создать некоторое подобие общества. Ожидание… Что может быть хуже… Ожидание и неизвестность. Добавьте сюда еще постоянный страх и боль. Многие не выдерживали, страдала психика. Маньяки, массовые самоубийства, драки, разбой, насилие во всех мыслимых и немыслимых проявлениях, даже жертвоприношения стали обыденностью. Помощи не было, да и откуда ей взяться – в город нескончаемым потоком стекались беженцы со всей страны. Они искали спасения, но его не было: страна лежала в руинах. По слухам, та же участь постигла всех наших соседей.

Появились, как я их называл, лжепророки. Одни кричали о конце света, кто-то призывал покаяться, кто – совершить массовое самоубийство, иные просто безумствовали. У каждого находились и последователи, и враги, и конкуренты. Всех их ждал весьма печальный конец.

Мне кажется, агрессия началась с подростков.  Они всегда более эмоциональны, открыты. У них нет масок. Их жестокость странным образом доходила почти до безумия и очень быстро передалась взрослым. Росло общее напряжение, а вместе с ним нарастали вспышки жестокости. Я лишь по рассказам знал о послевоенной шпане и никогда не думал, что придется самому с ней столкнуться. Благо, встречи были нечастыми, но каждый раз я благодарил Бога и свой АК за то, что мне удалось остаться невредимым.

Общество варилось в котле всеобщего безумия, поглощало все новых и новых людей, пытавшихся взять управление толпой в свои руки, а ситуацию под контроль. Вначале были попытки воссоздать систему власти, существовавшую до катаклизма, но воссоздать в немного более жесткой форме. Кто-то учится на чужих ошибках, кто-то – на своих, а иные вообще плюют на все. Те несколько человек, что возвысились над толпой, сделали очень много ошибок, за что и поплатились жизнью. Держать общество в вечном страхе стало невозможно, а попытки воссоздать старые порядки были обречены на провал. Устрашение, запугивание, демонстрация силы всегда имеют обратную сторону – в конце-концов толпа линчевала тех, кто претендовал на роль правителей. Никогда не думал… Нет, скорее, не хотел верить в то, что люди способны на такое.

В городе возникло много банд, разных по составу и размеру, но у всех была одна цель –контроль над источниками еды и питьевой воды, будь то неповрежденная колонка в частном секторе или полуразрушенный продовольственный склад…

В поисках еды люди пытались разрывать завалы. С водой и вовсе была беда:  питьевой не было. Воду собирали во время дождей, пытались очищать ту, что в достатке была в каналах, котлованах, ямах и даже лужах. Воду можно было добыть и иным способом – отобрать. И не имело значения, убьете вы ее владельца, покалечите или просто уговорите отдать. Значение имел лишь результат. Проблема была лишь в том, что в следующую секунду могли «уговаривать» уже вас… Люди вспомнили о водовозах. Не зря говорят, что все новое – это хорошо забытое старое. Весьма доходный бизнес, даровавший своим владельцам бесконечную власть и очень короткую жизнь…

Появились первые случаи каннибализма. Немногие в этих условиях сохраняли человеческое обличие, хотя такие были, но, в основном, из числа людей «старой закалки»…  Крыс, кошек, собак и даже ворон истребляли всех подчистую – хоть какая-то добавка в рацион. Скоро каннибализм начал принимать массовые масштабы.

Я знал, что мой склад – это власть, вес, но знал я и то, что это верная смерть, поэтому пользовался всем богатством благоразумно, в одиночку и «не светился», время от времени приобретая необходимые мне вещи, снаряжение, оборудование и оружие.

Забыл добавить:  к концу второй недели в город вошли военные. Правда, помощи от них никто не дождался – считай, в город ворвалась «зондер-коммандер». Народ к тому времени уже вооружен был, кто чем. Магазины охотничьи опустошили, части на территории города, да и ментов полно было. А кто не успел или не смог, или даже не хотел огнестрелом обзавестись, так холодного вокруг вдосталь было, и оружие пролетариата на каждом шагу – грудами. Короче, отгребли солдатики «по самое не балуй» и отступили. С неделю тихо было. Конечно, относительно тихо – банды-то крепли, разрастались, поглощая мелкие группы и друг друга. Начались территориальные войны.

Людской поток, подпитывавший городской ад, не иссякал.

***

– Закурить бы… – Алекс вздохнул, – или грамм сто наркомовских…  Жаль – непозволительная роскошь в наше время.

Среди прочих вещей, найденных в рюкзаке, был и плотно набитый сигаретным табаком запаянный целлофановый пакет, аккуратно уложенный в металлическую банку с завинчивающейся крышкой. Никто из нас троих не курил, поэтому пакет со всем своим содержимым занял свободное место в кухонном шкафчике. Вид табака привел Алекса в крайнее изумление. Он осторожно свернул из газетного листка сигарету, я помог ему встать и выйти на крыльцо. Жмурясь, как кот на солнце, он долго курил, растягивая удовольствие, и все благодарил, благодарил… 

***

Жизнь не стоила ни гроша – убить могли за все: за еду, понравившуюся одежду, косой взгляд. Главной ценностью, конечно, были еда и вода. Потом шли медикаменты, затем  золото, прочая ювелирка и яркие побрякушки, после оружие и рабы, в основном – рабыни. Женщинам или девушкам в городе было просто не выжить. И дело не только в изнасилованиях и убийствах – они стали своеобразной валютой, а если очень везло, становились товаром.

В центре города появилось что-то вроде рынка – своеобразная зона, в которой никого не трогали. Рынок стал тем местом, где продавали все, что только можно было найти в разрушенном городе, в основном это были люди, оружие, еда и питьевая вода. Рынок патрулировали представители всех существующих группировок, там начинались и заканчивались конфликты. Еще на рынке появилась небольшая арена, она же стала местом казни. Рабов было очень много. Некоторые шли в рабство добровольно – за кусок еды, за право жить; иных приводили связанными и избитыми. Каждый человек в городе знал, что может стать товаром на этом рынке. Рынок был жизненной необходимостью, внесшей хрупкое равновесие в складывающуюся шаткую картину мира.

Военным удалось взять под свой контроль небольшую часть города.  Никто не знает, как и когда это произошло в первый раз, но на этом рынке они стали появляться часто. Их всегда интересовали люди. В основном – молодые девушки и юноши, крепкие парни с хорошим телосложением, иногда покупкой становились специалисты в тех или иных областях. Еду не покупали никогда, скорее, ей расплачивались. Впрочем, у них можно было приобрести весьма эксклюзивные вещи.

С появлением военных связывали каждодневное исчезновение людей, уничтожение двух крупных городских группировок, бесконечные междоусобицы, интриги и многие непонятные происшествия. Со временем с вояками стали считаться, а их вес и власть начали неуклонно расти с каждым новым днем. 

Рабовладельческий строй – это не бич общества, а всего лишь его неотъемлемая часть, которая всегда была, есть и будет.  А уж как эту часть завуалировать, чтобы безболезненно принять, решат сами люди. Но в данном случае никаких вуалей не было. Рабы оставались рабами, рабовладельцы оставались сильными мира сего. Работорговцем же может стать абсолютно любой человек, лишь бы хватило смелости, сил и везения, а жертва всегда найдется. Невольников использовали для поиска всевозможных вещей, строительства, разбора завалов, добычи еды, междоусобных войн – да вообще для всего, что только может прийти в голову их владельцу. Одно скажу, если ты стал рабом – считай, пропал. Живут они очень мало. Сколько пищи перепадает беднягам – от хозяина зависит, от того, сколько человечности у него осталось и есть ли она вообще...

Что случалось с рабами у военных, никто не знает – ни один от них не вернулся.

Шпана, было дело, в центре распоясалась: всех священников, служек во всей Немиге вешали, на кол батюшку одного посадили, иных просто прибивали гвоздями к деревьям, или колючей проволокой приматывали, кого заживо жгли, многих камнями, палками забивали. И все под гиканье, свист. Как я их ненавидел тогда, а сделать в одиночку ничего нельзя – они, как собаки, в стаи сбиваются. И нет от них спасения.

Впрочем, что дети, что взрослые – все едино. Раз за разом повторял себе фразу: человек человеку волк…

***

Кот перевернулся животом вверх, с зевком потянулся и неожиданно легонько укусил Алекса за руку, затем, схватив ее двумя передними лапами, начать теребить задними, не выпуская когтей.

– Ах ты! – Александр отдернул руку и через секунду поднял, развернув в воздухе котяру к себе спиной, – что за бандит!

– Он у нас хороший, – заступилась за кота Татьяна.

Я подкинул в камин очередную порцию дров, придвинув чашку с остывшим чаем поближе к огню. Алекс снова положил кота себе на колени, но тот из вредности не стал долго сидеть и, улучив удобный момент, демонстративно задрав хвост, дал деру.  Алекс вздохнул, сделал глубокий глоток чая и продолжил.

Чай располагает к беседе.

***

Со временем Город – а именно такое имя приобрели руины бывшей столицы – был поделен на четыре зоны влияния, между которыми установился, как говорят, вооруженный до зубов нейтралитет. Три зоны контролировали банды, одну, самую большую, военные.

Город жил слухами, сплетнями и историями, что передавались из уст в уста. Они приходили с новичками или рождались в трущобах. Среди всех слухов особое место, как всегда, отводилось военным. Поговаривали, будто они контролируют то ли хранилища национального резерва, то ли военные продовольственные склады; кто-то уверял, что лично видел охраняемые танками поля и коровники за городом. Так или иначе, все сходились к одной мысли: у военных были самые большие, пожалуй, даже неисчерпаемые запасы всего – от еды и воды до горючего и одежды. Были и такие, что сомневались, ссылаясь на то, что сейчас нет веры словам. Но все же большинство верило – люди всегда верят в то, что им жизненно необходимо. Проверить же слухи было невозможно – из тех смельчаков, кто ушел к военным или даже просто за пределы Города, не вернулся ни один. Так что, если кто что и знал, то тайну эту уносил с собой.

Со временем поселения «внешнего мира» начали обрастать тайнами и загадками: иногда люди там бесследно пропадали десятками. Бывало и так, что ночью жители просто-напросто покидали опасную зону. Город постепенно уменьшался, а группировки заново делили между собой территорию и проливали кровь.  Люди гибли и исчезали каждый день.

Не знаю, кто и когда это придумал, но идея, безусловно, оказалась очень правильной и получила всеобщее одобрение на одной из сходок. Так вот, было решено создать объединенные команды рабов и вооруженных огнестрельным оружием надзирателей. В команды входили представители всех правящих группировок, причем их было запрещено трогать абсолютно всем под страхом немедленной расправы. Эти группы занимались тем, что извлекали из-под завалов останки людей или просто собирали трупы на улицах, затем свозили их в одно место на границе города, где после ряда процедур сжигали.  Группы снабжались обыкновенными деревенскими телегами, с той лишь разницей, что приводились они в движение рабами. Естественно, группы же занимались «изыманием ценностей у мертвецов». Под эту категорию попадало все – от ручных часов и сохранившихся вещей до зубных коронок, мостов, колец и сережек.  Витали слухи, что со свежих мертвецов снимают еще и мясо, а людей, уличенных в краже «изъятого материала» сжигают заживо вместе с останками. Вся добыча делилась поровну между группировками. военные не принимали участия в этой акции, но и не препятствовали перемещению «мясников», как их окрестили в народе.

Попасть одному туда, где проводили работы «мясники», было порой очень опасно, поэтому их старались обходить стороной. Эти команды никогда не работали ночью и очень редко забредали в отдаленные пограничные районы.

К слову, покинутые и пограничные районы все же не пустовали, точнее – пустовали не всегда. Иногда по ночам там были видны огни костров и слышались звуки выстрелов, говорившие о том, что есть еще на свете безумцы и храбрецы. Те места пользовались дурной славой, говорили, будто они населены призраками и чудовищами. Те отчаянные смельчаки, что рисковали пойти туда, исчезали безвозвратно. В конечном счете, их не осталось совсем.

Говорят, нет дыма без огня.

***

                Хотя нам хотелось слушать и слушать Алекса, пришло время обработать его раны. Татьяна принесла кастрюлю с прокипяченными кусочками ткани и целебный отвар. Процедура была недолгой, но болезненной, после нее Алекс нуждался в отдыхе. Пока он приходил в себя, мы молча занимались работой по дому. Разговаривать не хотелось. Все мы были под впечатлением от рассказа.

                Александр проснулся часа через четыре. Мы перекусили и продолжили беседу, удобно расположившись у камина, к которому я загодя натаскал побольше дров.

***

За редким исключением, людям приходилось жить в антисанитарных условиях.  Грязная вода, горы мусора, нечистоты на улице, голод, соседство с разлагающейся плотью, паразитами и всевозможной живностью.  Бывшая столица государства, находившегося в самом центре Европы, стала похожа на небольшой средневековый городишко. Постепенно начались эпидемии. Болезни со временем стали носить массовый характер. Скудное питание, ужасная грязь, отсутствие лекарств. И, сами понимаете, чем дальше, тем все становилось хуже и хуже.

Как-то ночью я нашел умиравшего старика. Тот  успел рассказать, что в серебрянке есть случаи то ли холеры, то ли дизентерии, а партизанский район – эпицентр туберкулеза. Оказалось, старик – бывший доктор, ходил от человека к человеку, пытался помочь, а его порезали. Думаю, искали таблетки. Нелюди…

Весной, если верить календарю, а не погоде, в Город пришла чума.

Повсюду бродили или лежали больные. Покрытые язвами, гниющие заживо, они являли собой ужасное зрелище. Сотнями умирали, на каждом углу просили помощи… Лечить их было нечем, да и некому. Это уже потом меня один зек бывший научил меня многим премудростям выживания – много позже.  Я спасся тем, что закрылся в своем подвале, совсем не появлялся снаружи и таблетки глотал пачками.

Это бедствие было хуже любых войн и конфликтов, что вспыхивали тогда на каждом шагу. Это была кара Божья. Те, кто выжил тогда, поговаривали, что беду наслали ведьмы – вот до чего дошло. И снова начали убивать и расправы с каждым разом становились все более жестокими. Не смотрели на возраст, на пол. Не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. Стоило кому-либо указать рукой на любого, назвав его колдуном, как толпа сразу же приходила в какое-то безумие и буквально раздирала жертву на куски. Тела сжигали, и в конце концов в каждом квартале образовался маленький крематорий, работавший сутками.  Как бы плохо людям ни было, они понимали, что очередной умерший от чумы – источник заразы, а значит зла. Общество без оглядки неслось в прошлое, даже не пытаясь остановиться.

Город стал ужасной безвыходной ловушкой. Казалось, все его жители либо больны, либо безумны. Люди пытались бежать, но никто не знает, удалось ли это хоть кому-нибудь. Говорили, что военные выставили вооруженные патрули и уничтожают всех, кто пытается выйти из города. Это было похоже на правду.

Из четырех зон влияния осталось две: военные и пережившие чуму члены бывших банд, слившиеся в одну группировку.  И, хотя чума проредила ряды и тех и других, военным досталось меньше – видимо, лекарства у них все же водились. Однажды пролетел слух, что военные захватили власть в свои руки, но полной уверенности не было – ведь банды никуда не делись. Простых людей практически не осталось. Лишь иногда ночью можно было увидеть, как отшельники, будто призраки, бродили по успевшим порасти травой руинам в поисках хоть какой-нибудь добычи, пополняя ей свой небогатый скарб, который находился тут же, при них, во всевозможных сумках, рюкзаках и даже магазинных тележках.

***

– Ребята, простите, мне еще сложно собраться с мыслями,– Алекс извиняющимся взглядом посмотрел на нас. – Боль отвлекает, мысли немного путаются, поэтому могу повторяться.

– Ничего, – прошептал Мих.

Татьяна задумчиво гладила вернувшегося с улицы кота.

Мы сидели молча, глядя на языки пламени. Я не сразу понял, что Алекс снова заговорил, и «очнулся» уже внутри повествования.

***

… Люди все шли и шли в город. Вначале людской поток казался бесконечным и разношерстным, но затем практически пересох. Через несколько месяцев в город вообще добирались лишь  считанные единицы. Они были либо везунчиками, либо серьезными бойцами, прошедшими сквозь ад, либо просто сумасшедшими – их число неуклонно росло. Остальные, видимо, либо пропадали в пути, либо считали нужным держаться от этого места подальше. Впрочем, это всего лишь мои догадки.

Психи – тогда я воспринимал их только так –рассказывали о странных вещах, о непонятных и необъяснимых местах. Аномальные зоны, параллельные миры, бесчисленные переходы между измерениями – будто в фантастических книгах. И как доказывали свою правоту! Только ради того, чтоб их послушать, стоило посетить очередную сходку – теперь туда раз в неделю стягивались почти все оставшиеся в живых, кроме бандитов и военных. И те и другие давным-давно перестали обращать на нас внимание, лишь изредка устраивали налеты и массовые обыски для выявления кротов.

Рассказывали и о существах, в основном о паразитах, будто подчинявших себе людей и делавших из них зомби. Что паразиты эти – лишь малая часть той армии созданий, что населяет сейчас территории за городом. Если говорили не о паразитах – то о непонятных тварях, обитающих под землей, о существах из ночных кошмаров, о плотоядных монстрах и мутантах, о видоизменяющихся разумных созданиях, падких до человеческой крови и мяса.  Много было разговоров о смещении времени, о том, что земля перевоплотилась и что сейчас все по-другому, что рельеф местности, погода и поведение животных полностью изменились. Шептались о пустыни, наступающей со стороны России, о гигантских болотах, в которые превратилась территория Украины. И если бы я не был тогда в самом начале на Браславах, то не поверил бы ни единому их слову.

Ни разу не нашелся ни один смельчак, который бы согласился отправиться проверять те истории – все знали, каким будет результат.

***

Раны Алекса снова разболелись, и ему пришлось в очередной раз прерваться, чтобы перевести дух. Я предложил перенести нашу беседу, точнее, его монолог, на завтра, но в ответ он лишь молча покачал головой.

После перевязки мы уселись у огня,  в ожидании продолжения его истории.

Смеркалось.

***

Когда жизнь начала приобретать обыденность и спокойствие, я нашел полуживого парнишку лет десяти. Он был избит почти до смерти своими же сверстниками, которые при виде меня тотчас разбежались. Опоздай я на минуту – одним детским трупом в этом злачном месте стало бы больше. Не скажу, что я почувствовал в момент, когда нащупал у мальчонки слабый пульс. Жалость? Сострадание? Сочувствие? Скорее, это было смешанное чувство, ведь когда-то у меня самого был вот такой же сын. Взял его к себе, выходил, откормил.

Парень оказался очень понятливым, но уж каким-то не по годам взрослым, молчаливым – ни слова не скажет, как ни пытался разговорить. Но все на лету схватывал, с полуслова. Я его начал учить тому, что знал сам.  В общем, осмотрелся пацан, освоился, потихоньку по дому начал помогать. У меня от него никаких секретов не было. Жили, как отец с сыном, разве что только условия были тяжелые и мир жестоким. Но я всегда ему говорил, мол, терпи, тренируй волю и тело, будь сильным, прорвемся, и все у нас будет с тобой хорошо. 

Через месяц он исчез, а я нутром почуял неладное – собрался быстро и решил переждать в укромном месте. Ни разу еще меня мой инстинкт самосохранения не подводил, помог он мне и тогда.

В те времена очередной пик охоты за кротами пошел – то ли у бандитов с едой туго стало, то ли еще что-то случилось, но ловили нас и днем и ночью, завалы цепью прочесывали. Но я к тому моменту оказался подготовленным – и в маскировке неплохо разбирался, и в искусстве отрываться от погони натаскал себя. Да и голыми руками со мной не так уж легко справиться – и оружие и силы были.  Мимо моей норы все время проходили, а меня выследить никому из ищеек так и не удалось.

Вот и в этот раз почти успел уйти, но хлопчик проворнее, чем я думал, оказался, головорезов очень быстро привел.  Хорошо, что я автомат, купленный за тушенку, сообразил с собой взять, и все патроны к нему. Кое-как отбился. Конечно, задело немного, но, как видите, выжил в той заварушке. А вот Юрка – так его звали – под очередь своих же и попал. Погиб сразу, наверное, даже и не понял, что случилось. Как мне больно от предательства было! Получается, из-за человечности да доброты своей дом обжитой потерял.  Уходить пришлось с боем. А как закончилось все, и я понял, что нахожусь в пограничной зоне, аж коленки затряслись – все россказни вмиг вспомнил, от страха еле шел.

Назад дороги не было, а вечер был все ближе. Думалось только о том, как дожить до утра. Примерно через час посчастливилось найти укромное место – небольшую комнатушку с одной только уцелевшей дверью, без потолка и окон. На втором этаже полуразрушенной хрущевки, как говорится, то, что доктор прописал.

Как сейчас помню – руки занемели, так сильно автомат сжимал. Дров сразу наносил. Их там полно было – косяки дверные, рамы оконные, остатки мебели. Ловушек несколько поставил, нагромоздил кучу всякого хлама,  чтобы нельзя было бесшумно к двери подобраться, да еще и подпер ее тяжеленым шкафом, что там в гордом одиночестве стоял.

До самого рассвета глаз не сомкнул – вокруг шорохи, хруст непонятный, даже шаги слышались. Молодым бы легче ночевку перенес, но теперь нервишки ой как пошаливали. Так и просидел всю ночь у огня в обнимку с калашом.

Мне цыганка как-то нагадала, что я очень загадочный человек и умру нескоро, а вот век мой будет тяжелым, полным приключений и радости, но и горьких потерь. Лучше бы она тогда меня обманула или на деньги развела. Так нет же, ни копейки не взяла, сказала, грешно с меня деньги брать. Я часто размышлял над ее словами, может, все несчастья на свою голову и притянул.

Утро в тот день выдалось холодным и мокрым, стоял густой туман. Нет погоды лучше для того, чтобы оторваться от погони или потеряться в трех соснах. Мой внутренний голос говорил, что меня будут искать, ведь без Юры им не найти мое убежище, а мальчонка наверняка приврал или что-то добавил от себя.

У меня был компас. Я примерно знал, где находился, в какой стороне город, а в какую мне предстояло отправиться. Я надеялся пересидеть неделю-другую за городом, пока все не уляжется, вернуться к себе и продолжить жизнь в своей норе. Но нельзя же все время чего-то опасаться, ждать, когда за тобой придут, думать, что с тобой сделают.

Перепаковав свой рюкзак, я отправился в никуда…

***

На улице давно стемнело, и комната была освещена бликами пламени, игравшего в камине. Очередная доска, брошенная Михаилом, немного сбила огонь, вызвав яркий сноп искр.

– Осторожней, – попросила Таня, – можно же подойти и аккуратно положить.

Миша послушно встал, подошел к камину и положил еще несколько досок.

– По кофе? – я вопросительно посмотрел на Таню.

–Делай, – хмыкнула она в ответ, и мне ничего не оставалось, как встать и отправиться с чайником на улицу.

На загадочном черно-синем небе одна за другой вспыхивали бесконечной красоты яркие звезды.

***

Я уходил все дальше и дальше в туман, казавшийся мне живым. Иногда он доходил мне до пояса, иногда нависал громадной волной, чтобы со следующим порывом ветра обрушиться на меня всей своей молочно-дымчатой массой.  Мне все время казалось, что за мной следят, и я все ускорял шаг, сжимая в руках автомат. Пошел дождь, но моя охотничья куртка с капюшоном часто спасала меня и от более серьезных напастей. К полудню я вышел за город и тотчас натолкнулся на ужасное место. Это был периметр из кольев и столбов. Колья были увенчаны черепами, столбы же представляли собой нечто похожее на виселицы, только тела были обезглавлены и подвешены кто за ребра, кто за руки или ноги. Своеобразное предупреждение тем, кто попытается войти в город, а может, выйти из него. Конструкции стояли нечасто, в произвольном порядке. Вокруг  валялись человеческие кости.

Туман тянул меня все дальше и дальше от города… Я понял, что уже никогда не смогу вернуться.

Однажды, много позже, я встретил выжившего. Он чудом смог уйти из Города и поведал мне, что военные в конце концов получили абсолютную власть. И постепенно, квартал за кварталом, очистили улицы от каннибалов, уцелевших бандитов, да и вообще от всех живых. Видимо, у них был свой план. Все бы хорошо, но они оставили и рабство, и публичные казни, оставили пытки и издевательства, но теперь все это стало узаконенным. Впрочем, такого понятия, как закон в этой стране не существовало еще задолго да катастрофы.

Всех, кого не уничтожили отряды зачистки, собрали в одно место. Людей разбили сначала по полу, затем по возрастным группам.  После осмотра врачами некоторых забрали с собой, некоторых расстреляли на месте, остальных отпустили, переписав поголовно и выдав личные номера. Всех оставшихся обязали раз в неделю появляться на территории бывшего рынка для пересчета и проверки. 

По словам того человека, людей осталось около двух тысяч. Мне стало не по себе – ведь некогда население достигало почти двух миллионов.

Затем были скитания. Долгие и трудные. Многие судьбы переплетались с моей, много дорог пройдено, обуви изношено. Приходилось побывать и в «переходах» и в параллельных мирах, приходилось не раз отстреливаться от обезумевших людей, страдавших от паразитов, сражаться с непонятными созданиями, дикими зверями и всякой мерзостью.

Как ценишь каждый патрон, и как судорожно палец нажимает на спусковой крючок, когда тебя пытается окружить свора голодных собак, нельзя передать словами – надо пережить, чтобы в тебе память предков проснулась…

Однажды я встретил старика, указавшего мне путь в далекое поселение. Оно было окружено лесом,  спрятано за рекой и болотами – там людям не просто удалось выжить и дать отпор всяким тварям, но еще и начать развиваться, начать отвоевывать у нового мира территории, готовясь к какой-то непонятной мне миссии.  Я узнал, что они общаются с такими же, как и сами, что регулярно выкупают у рабовладельцев людей, и их боятся даже военные. Много чего узнал, много с кем познакомился…

К военным, к слову, попал по дурости своей: много болтал с незнакомцами, с пришлыми людьми, рассказал по пьяному делу, что я бывший крот, вот меня и еще двоих выманили в лес и скрутили. Ну а дальше… Дальше была погоня, тяжелая дорога обратно, несколько стычек… Все остальное вы знаете… Последняя встреча с тварями закончилась очень плохо… Они перестали бояться огня… И просто выпотрошили всех. Мне чудом удалось выжить. Но поверьте, красные глаза в темноте я никогда не забуду. Мне бы мой автомат… А эти… Только один и успел, что в нас с товарищем пострелять, да пару пуль в живность выпустить. Эти чертовы дилетанты…

***

– Меня будут искать. Наверняка, первый отряд дошел нормально. Они двигались с грузом сразу же в город, по прямой. Немного помолчав, Алекс добавил: «И не потому, что все их пленные были кротами, а потому, что второй группой командовал сын командира одного из крупных подразделений…»

В воздухе повисла тяжелая пауза. В висках застучало.

– У нас примерно месяц, чтобы убраться отсюда, – Алекс вздохнул. – Мы не зашли еще в два места за новыми рекрутами.  Нашему «командору» скорее хотелось вернуться в постель к своим молодым рабыням.

– Можете мне не верить, но я докажу, что не вру, – Александр указал на меня пальцем.  – Он уже был там. Не так давно. Ты ведь помнишь Лису? – он обращался уже ко мне, – такая бойкая девчонка. Вы еще вместе выбирались из взорвавшегося бункера. Вспомни, кто подал тебе руку, когда ты прыгнул вперед!

Я пошатнулся. Меня затошнило. Перед глазами, носились отрывки из бреда. Я вспомнил все.

Татьяна и Мих уставились на меня, но я лишь утвердительно кивнул и, взяв со стола пакет с табаком и кусок газеты, молча вышел во двор. Руку тогда мне протягивал Алекс. Но это было просто невозможно!

На загадочном светлеющем небе одна за другой угасали бесконечной красоты яркие звезды.

 

Глава 11.

 

Первая затяжка не пьянит, она необыкновенна, неповторима и не всегда легка. Табак дерет горло, и вы заходитесь в кашле, выплевывая легкие. Впрочем...

Впрочем…  У каждого это бывает по-разному. Кто-то в детстве, спрятавшись от посторонних глаз, тайком курил черный чай, кто-то – табак, а кто и обычную сухую траву, что в изобилии росла под ногами, прежде завернув ее в бумагу или верхний слой картона, аккуратно оторванный от найденного листа, некогда бывшего картонным ящиком. У каждого был свой путь: кто-то стрельнул сигарету, кого-то «раскурил» друг, кто-то подражал любимому герою. Так или иначе, почти у всех этот опыт был. Некоторые пытаются его забыть, иные смеются, кто-то шутит или уходит от ответа. Безусловно, для некоторых он оказался печальным. А по мне – был, так был. Это часть меня. Часть моего бытия.

Возможно, неподходящее время, не то стечение обстоятельств.

Я не курю. Было дело – курил. Долго… Много… Крепкие сигареты… Легкие сигареты… Трубка, кальян… Самосад, махорка...  У меня гайморит, сломан нос, я ленив, я…  Тысячи отмазок, что может придумать самый безумный курильщик, чтобы оправдать свою слабость, – все это мои отговорки… 

Однако ж, у меня есть одно «но»… У меня есть то, чего не хватает многим – сила воли. А теперь представьте, как я улыбаюсь. 

После первой затяжки все остальные – жалкая пародия… Зачем пытаться отыскать то, что почти забыто, практически неуловимо, что, многократно повторенное, превратилось в рефлекс, рутину, обыденность?  Зачем, если все то, что ты получишь, будет лишь пародией первого мига…

Иногда первую затяжку можно попытаться повторить, но… Разве может огонек зажигалки затмить свет солнца?

В общем, я сидел, глядя в никуда, и крутил в руках дымящуюся цыгарку. Я даже не пытался ничего осознавать, а просто сидел, наслаждаясь тишиной, погрузившись в воспоминания, которых, как мне казалось в последнее время, просто не могло быть. При этом меня что-то тревожило, мучило предчувствие серьезных перемен – эти чувства пришли совсем недавно, но сегодня, казалось, были как никогда сильны.

Двор наполнился причудливой смесью вечерних теней и оконного света:  она колыхалась, мерцала и раскрашивала забор и постройки в причудливые оттенки серого. Наступавшая темнота сантиметр за сантиметром растворяла в себе землю, подкрадываясь к дому снизу и с углов.

От тяжелой большой тени, что отбрасывала беседка, отделился странных очертаний серо-черный лоскут, мгновением позже превратившийся в скрюченного древнего старика…

– Здорово. С днем рождения! Ты закурил? Так держать! – лицо старика было до боли знакомым, разве что морщины приумножились да стали глубже. Старец выпрямился и будто скинул с плеч лет пятьдесят. – Так мог бы сказать я тебе, будь один из нас пилигримом, созерцающим мир с острия ножа. Но не скажу, – дед улыбнулся от уха до уха и, пока я приходил в себя, безрезультатно пытаясь вернуть пропавший дар речи, присел рядом. – Как дела, внучок? Насчет для рождения – это я, конечно, загнул, но все же… Давно не виделись…

– Дед, – я сглотнул ком, подступивший к горлу, и не нашел ничего умнее, чем вполголоса пробормотать, – дед, у тебя морщин прибавилось.

                – Ха! – старик едва сдержал смех, – и у тебя тоже!

                – Послушай, – я посмотрел ему прямо в глаза, – послушай, ведь так не бывает. Я же не сумасшедший. По крайней мере, я еще недавно так думал. Ущипни меня.

                – Для начала определись с тем, чего не бывает и что такое сумасшествие, – дед похлопал меня по плечу и вздохнул. – Людям свойственны многие грехи, например, отрицание очевидного или, скажем, лень. Большинство людей – овцы, и самый страшный их грех  – отсутствие веры. – Старик на секунду замолчал. – Уверуешь в себя, в свои силы, в Бога, наконец, тогда сможешь творить чудеса, и однажды тебя обязательно назовут чокнутым.  Истинная вера, какой бы она ни была, в чем бы ни выражалась, воспринимается неверующими то ли как сумасшествие, то ли как чудо. Впрочем, исключения бывают, но они не лучше. Это только один пример. А бывает… – дед больно ущипнул меня за руку, – бывает, внучок, абсолютно все, даже то, чего и нет вовсе.

                – Потерялся я, деда, – я вздохнул, – потерялся.

                – Так я враз тебя найду, даже не сомневайся, – старик легким движением отобрал у меня самокрутку, глубоко и с наслаждением затянулся, выпустил довольно внушительное кольцо дыма, затем тихо добавил: «А вот курить тебе вредно, не дорос еще».

                – Что-то ты сегодня больно разговорчив. Может, случилось что?

                – И да и нет, – старик хитро сощурился. – А расскажи-ка мне, научился ли ты верить своему сердцу, своим ощущениям, может, предчувствие какое давеча промелькнуло? Только говори как есть, не утаивай ничего.

                – Не научился. Лишь изредка замечаю, но все больше подсознательно. А вот сердце иногда болит. Чувства, ощущения – все это на второй план отошло, за делами нет времени к себе прислушиваться... – я посмотрел куда-то вдаль. – Да от тебя ж ничего не скроешь. К чему расспросы, если ты меня насквозь видишь? 

                – Что сердце болит – это хорошо, живое, значит, у тебя сердце. Подсознательно, говоришь? – старик покачал головой. – Верить не хочешь, а ты поверь, послушай меня и поверь, ведь, в сущности, все остальное – пустяки.

                – С кем это ты разговариваешь, не с котом ли? – Татьяна безуспешно пыталась повернуть ручку и закрыть дверь за собой, но надетый на руку чайник всеми возможными способами старался ей помешать. Надо было видеть выражение ее лица, когда она обнаружила, с КАКИМ котом я разговариваю!

                – Деда! – выдохнула Татьяна, не сдерживая слез. Чайник радостно зазвенел, пересчитывая ступеньки.

                – Что случилось? – на шум выбежал Мих. Его удивлению не было предела. – Снова ты?

                Я пытался собраться с мыслями, дивясь абсурдности возникшей ситуации.  Совсем некстати вспомнился старый анекдот, который я тут же и озвучил.

«Мюллер как-то говорит Шелленбергу: «Штирлиц – советский разведчик. Будем его разоблачать. Ты встань за дверью, а как он войдет – бей его поленом по голове. Если русский – будет матом ругаться». Штирлиц входит, Шелленберг бьет его поленом. Штирлиц: «Ах! Твою мать!» Мюллер: «У, блин!» Шелленберг: «Тише, тише, товарищи! Немцы кругом!»

Анекдот не вызвал ничего такого, что хотя бы издали напоминало смех.

– Деда, а тебя, совершенно случайно, наш Алекс не знает? – как бы невзначай поинтересовался я.

– Честно сказать, аль соврать чего? – дед повернулся ко мне и подмигнул. – А ты как думаешь?

 –Я ничего уже не думаю, думалка сломалась, слишком сегодня много на нее свалилось, неожиданного да непонятного.

                – Вот и правильно. Нечего тут думать. Оно и вредно иногда бывает, – старик вздохнул. – Ребятки, собирайтесь-ка пошустрей в дорогу. Времена ноне лихие настали. Да что времена… Люд облик свой человечий потерял. Схорониться нам надобно. На все про все у вас минут десять.

Не знаю отчего, но слова старика воспринимались как незыблемая истина, как приказ. Мих развернулся и пошел в дом: «Надо Алекса разбудить, вещи какие-никакие помочь собрать».

                – Скарба много с собой не берите, – донеслись с улицы слова деда. Голос его отвердел и стал подобен раскату грома. – Скарб к земле тянет и лишает крыльев душу, а нам предстоит сложный переход. – Слово «переход» он как-то странно выделил интонацией, вложив в него некий мифический, непонятный мне смысл. 

                Учитывая, что каждый из нас троих давным-давно подготовил для себя по «тревожному чемоданчику», точнее, по «тревожному рюкзаку», на сборы с лихвой хватило и пяти минут.        

– Здорово, старый! – Алекс протянул деду руку. – Какими судьбами?

– Еще самую малость, и «залечили» бы тебя энти дохтора, – старик бегло осмотрел Алекса и, повернувшись к Татьяне, державшей сумку, из которой, щурясь, выглядывал кот, тихо добавил, – умница, внученька.

Как странна судьба. Еще недавно тебя ничто не тревожило, и вот ты уже несешь свои пожитки, оставляя за спиной прошлое со всеми его воспоминаниями, людьми и местами, что дороги или не дороги сердцу и душе, ступаешь в неизведанное будущее. А, ведь, черт возьми, не гонит ли тебя тот жизненный огонек, что не дает нам угаснуть, даруя радость, бесконечное тепло и вселенский смысл?

Вскоре все мы стояли у люка в землянку. Тьма, холодный пронизывающий ветер и бесконечная тревога нагоняли тоску, усиливали напряжение.

Дед велел Татьяне и Алексу спуститься вниз и ждать его, а сам отвел нас с Михом в сторону и объяснил, где каждый из нас должен встать, как и в какой последовательности действовать.

– Предстоит вам охота, – старик говорил тихо, то и дело замолкая и вслушиваясь в темноту. – Сюда идут два человека, вы должны их убить.

– Деда, но… – Мих, увидев взгляд старика, осекся.

– Никаких но. Это очень плохие люди. Не убьете их – они прикончат сначала вас, а потом... – он замолчал и указал в сторону землянки, ясно давая понять, что будет с Танькой, Алексом и котом, если мы не справимся.  – Слушайте меня и все запоминайте, да делайте точь-в-точь, как скажу. Миша, выстрелишь в первого, он вона по той тропке пойдет. Как силуэт увидишь, тотчас стреляй, сам сразу пригнись и беги направо-назад, метров десять, лягай да цель вон туда. Андрюш, а ты, как вона там ветки хрустнут, полосни невысоко, короткой очередью, да тикай налево. А там, глядишь, и я к ним сзади подоспею. Только смотрите в оба, меня не порешите. Будет холодно, согревайтесь, напрягая и расслабляя тело, но не шевелитесь,  – старик едва заметно улыбнулся, – а мне пока дверь открыть надо.

Опять этот странный акцент на слове «дверь», полностью меняющий его смысл.

… Даже сам Сатана не в силах отобрать последний пятачок земли у человека, загнанного в угол. А если этот человек не один, если их двое и этот второй – друг… Если земля за спиной больше, чем просто грязь под ногами… Если у тебя есть воля, есть дух и ты знаешь своих предков…  Если за тобой те, что тебе дороги…

Мы ждали довольно долго, но ничего не происходило, никто не появлялся, не слышно было и хруста. Веки отяжелели, я начал клевать носом. 

Неожиданно с той стороны, где находился наш дом, раздался громкий хлопок, вспыхнуло ослепительное огненное зарево, раскрасив ночное небо в бело-оранжевые цвета. Я мгновенно проснулся и, вспомнив все наставления деда, прижался к земле.

Далее все произошло по сценарию нашего старика:  сначала метрах в пятнадцати, справа, раздался выстрел Мишиной СВД, и я, скорее, почувствовал, чем увидел, как Мих бежит и прыгает за дерево. Потом затрещали кусты и я, выпустив в них короткую очередь, бросился назад, не обращая внимания на раздавшийся нечеловеческий вопль. Я лежал на земле, всматривался в темноту, не зная, что делать. Минут через пять из темноты показались два силуэта. Это были дед и Миша. От неожиданности я и вправду чуть не пальнул в них.

– Ай-яй-яй-яй-яй! – дед покачал головой. – Внучок, выше надо было брать, ты ж ему, херург этакий, все хозяйство начисто срезал. Да так, что обратно не пришьешь. Но ничего, я бедолаге помог. – Старик протянул мне увесистый, в пятнах крови, вещевой мешок и еще один АК. – Вот и твои трофеи, – небольшая пауза показалась бесконечной. – Внучки, пожить-то, небось, еще хотите?

Мы с Михом переглянулись. Я, признаться, занервничал. Держать тут оборону до последней капли крови или уже стрелять в деда?

Будто услышав мои мысли, старик тихо проговорил: «Успеешь еще в войну наиграться, теперь уходить надобно, а то сейчас дружки тех двоих объявятся, и станет здесь жарко, что в Аду, – дед вздохнул, – пойдем в землянку, ребятки, пора уже, я вас проведу иным проходом, вне времени и мест.»

– Дед, у тебя температура? – Мих ничего не понимал. Но когда мы спустились в землянку, та была пуста. Лишь в дальнем углу вибрировала тень, будто марево в жаркий день над дорогой. – А где все? – снова изумился Миша.

Признаться честно, тот же вопрос тревожил и меня. К тому же, спускаясь в наше небольшое убежище, я краем глаза видел, как из-за дерева вышел человек, показавшийся мне до боли знакомым.

Дед указал нам на черное марево: «Видите угол? Ступайте в него, да глаза держите закрытыми. Не закроете – плохо будет, когда окажетесь на той стороне.» От тени тянуло ледяным холодом. Было страшно. Не то, что ступать, – подходить к ней не хотелось. Дед легонько подтолкнул вперед  Мишу.

Как зачарованный, Мих подошел к странной тени, дотронулся до колышущегося равномерного свечения. Ничего не произошло. Тогда он вытянул руку, и рука исчезла в темноте. Миша удивленно посмотрел на деда, старик кивнул и он, закрыв глаза, сделал шаг вперед.  Нет, он не просто вошел в темноту и исчез. Прежде, чем стать прозрачной субстанцией и раствориться в мареве, Михаил стал похож на тень, начал излучать неясный темный свет, словно след растворяющегося в стакане воды пепла.

Сверху у люка послышались голоса и шум возни. Времени для раздумий не оставалось, да и дед со словами «А ты чего ждешь?!» толкнул меня в спину, да так сильно, что я, не успев закрыть глаза, кубарем полетел вперед. Последнее, что я смог увидеть, был прыгающий вслед за мной старик.

Яркое солнце больно ударило в глаза, голова гудела, легким не хватало воздуха, внутренности выворачивало наизнанку.

– Дыши! Дыши! – повторял кто-то, хотя мозг мой не воспринимал слов. – Дыши! Слышишь меня? Дыши! Дыши!

Стоя на четвереньках, я хватал ртом воздух, перед глазами носились желтые точки и светло-зеленые пятна. Наконец мне удалось сделать первый вдох, затем еще один и еще… Кажется, я выблевал всю желчь.

– Внучок, я же тебя предупреждал, закрой глаза, – старик сочувственно смотрел на меня:

– Твою маму, папу и тетю Васю! – выругался я. – Ты ж меня так неожиданно пнул, что я даже вдохнуть не успел. А если б убил? – и тут я вспомнил, что люк в наше убежище ломали какие-то люди. – А что с теми? Где они?

–Не волнуйся, – старик помог мне встать и отряхнул. – В землянке их ждал сюрприз, я его еще на Второй мировой специально для этого случая припас.

– Дед, ты кто? – я пытался хоть что-то понять.

Дед подмигнул мне: «А ты еще не понял?»

Нет, ни я, ни мои товарищи по несчастью, ни, похоже, даже кот, ничего не поняли. Да и не до того нам было. Мы стояли на небольшой лесной поляне и с дурацким видом озирались вокруг.

Хотя, нет, кот все же знал, что происходит, но из каких-то личных соображений отказывался делиться с нами своими знаниями.

 

 

 

Глава 12.

 

Поляну, на которой мы очутились, со всех сторон окружал хвойный лес, непролазный из-за бурелома. Не прошло и пары минут, как дед указал нам узкую, явно не звериную, тропу. По утоптанной неведомо чьими ногами земле мы долго плутали сначала по сплошному ельнику, а затем и по бору. Шли молча, вслушиваясь в звуки леса, пытаясь заметить любую мелочь. Тропинка постепенно пропала, и мы двигались вслед за стариком, положившись на его знание местности. Местами под ногами хлюпало, ветер приносил свежесть – похоже, недавно прошел дождь. Однако было на удивление по-летнему тепло.

Через час мы вышли на лесную дорогу, по крайней мере, так нам показалось сначала. Свод из зелени и ветвей высоко над головами прятал от наших взоров небо, трава доходила в иных местах до пояса, а причудливые корни, как в страшных сказках, переплетаясь, вились по поверхности земли. Кустарники и стволы деревьев, сколько хватало глаз, оплетал хмель, дикий виноград и еще какое-то до боли знакомое растение, название которого я никак не мог вспомнить.

Минут через десять Алекс споткнулся и, крякнув, упал лицом в лужу. Я поспешил помочь ему подняться, но он, не замечая протянутой руки, уставился прямо перед собой. Когда подошли Татьяна и Мих, он молча показал нам на лужу. Это была не просто лужа, это была выбоина в асфальте, заполненная дождевой водой. Дырка в асфальте, сам асфальт посреди леса выглядели пугающе. Поддавшись непонятному порыву, мы стали отдирать мох, траву, а в некоторых местах уже довольно плотный дерн, и о, ужас, абсолютно везде натыкались на одно и то же.  Асфальт был старым, он крошился и рассыпался в руках.

Дед молча наблюдал за нами, будто за малышней. Вдруг мы разом остановились и переглянулись. Нам стало ясно, почему лесная дорога была такой прямой. Открытие пугало и поражало до глубины души.

Еще около получаса мы брели вслед за стариком по странному, некогда асфальтовому, а теперь поросшему мхом и деревьями,  заброшенному полотну неизвестной дороги, пытаясь разгадать ее загадку. Мыслей было столь много, крутились они так бешено, что передать сей хоровод обычными словами просто невозможно.

Вскоре путь нам преградил внушительных размеров овраг, и дед, свернув налево, повел нас звериной тропой. Шли долго – идти было довольно трудно. Вдруг старик остановился, прислушался и взмахом руки велел нам приблизиться. Впереди, метрах в двадцати, прямо посреди леса виднелось покосившееся строение с некогда деревянной, а теперь черной прогнившей крышей. Постройка, казалось, утонула в окружавшем ее бурьяне и на первый взгляд выглядела давно заброшенной.

– Там и переночуете. Место тихое, хозяев нет, да и дыма никто не заметит, – старик указал на хижину. – Никакой зверь в этих гиблых местах первым не нападет, боится, за версту обходит. Тут человек дюже злой жил, меры в охоте не знал… Лютой смертью и погиб, – дед перекрестился, – прости Господи.

Дверь в полухижину – полуземлянку была весьма простой. Человек, мастеривший ее, то ли спешил, то ли не умел, то ли просто не обращал внимания на качество. Да и время взяло свое: грубые, в зазубринах и трещинах, серые сучковатые доски, наверняка изготовленные при помощи затупившегося каменного топора, были прибиты практически не имевшими шляпок гвоздями к «Z»-образному основанию из таких же обветшавших деревянных брусьев. Калитка – а именно это слово тут более всего к месту – необъяснимым чудом держалась на изъеденных ржой, грубых кованых петлях и отзывалась ужасным скрежетом при попытке сдвинуть ее с места. Внутри строение делилось на две небольших, очень пыльных комнаты, где повсюду висело огромное количество паутины. Посреди первой стоял массивный деревянный стол грубой небрежной работы, несколько колодок, две небольшие лавки и буржуйка, мастерски изготовленная из ржавой металлической трубы и старой помятой металлической бочки. Во второй, что была метра на полтора ниже, ровно от середины на крупных бревнах располагался широкий дощатый настил, видимо, заменявший постель. Матрацем служило давно слежавшееся сено, а подушкой – небольшое отесанное от коры бревно. Все было простым конструктивно, но выглядело надежно, фундаментально. Потолка не было, а была сразу крыша, дыра в которой находилась точно над столом и, пока не было дождя, ничуть не мешала.

– Надо же, как все гениально и просто: всего две дыры в металле, труба стоит на каменном постаменте, а к потолку крепится цепями, – Мих присел у бочки и заглянул в полукруглое отверстие, прорубленное в боку у самого ее основания. – Камни скреплены глиной, ей же замазаны все щели там, где труба прижата к верхнему отверстию. А этот лист из сантиметрового металла сверху – это же варочная поверхность… – Миша выпрямился и посмотрел в сторону деда. – Все равно, наша была во сто крат лучше.

– Давайте, откроем окно, – Татьяна окинула территорию взглядом опытной хозяйки. – Мне кажется, или окна забиты?

Мы с Алексом направились к окну. Доски, которыми оно было забито, отрывались без особых усилий. В распахнутые створки пахнуло свежестью. Впрочем, свежего воздуха и так хватало – от переизбытка кислорода у меня давно кружилась голова, хотелось бегать и скакать.

Старик с уставшим видом присел на лавку, что подозрительно хрустнула и прогнулась под ним, будто он очень много весил, оперся руками о колени и осмотрел нас тяжелым взглядом, от которого по телу пробежали холодные мурашки.

– Послушайте меня внимательно, прежде, чем останетесь в этом неприветливом краю, в этих неизведанных землях...

Мы замерли. В наступившей тишине голос деда звучал особенно строго: – За последние полвека, что вас здесь не было, изменилось очень многое и мир уже давно не тот, каким вы его когда-то знали, к какому пришлось привыкать, каким вы его видели или себе представляли. В нем все проще и, вместе с тем, намного сложней. За последнее десятилетие он обрел хрупкое равновесие. Здесь не прощаются беспечность и ошибки. Изменились устои, ценности – вообще все и вся, жизнь приобрела новые законы и значение. В этом мире полно дверей, что соединяют его уголки, но пока вы здесь не освоитесь, не пользуйтесь ими. Больше слушайте, наблюдайте за людьми. Учитесь всем этим нехитрым премудростям, учитесь замечать мелочи, и я возьму с собой тех из вас, кто сдаст мне этот последний экзамен и кто захочет уйти… Теперь мне пора идти. До свидания, – старик в этот раз был как никогда серьезен. – Возможно… Возможно, прощайте... Если будет угодно Господу и живы будем, обязательно встретимся.

Старик не спеша встал, благословил нас, прошептав молитву, слова которой никто не разобрал, перекрестил, вышел наружу и исчез, а мы так и не успели его ни о чем расспросить.

На душе каждого из нас было тяжело, мы ничего не понимали, а все наши вопросы так и остались без ответа. Но все же ночевать в хижине было куда лучше и приятнее, нежели просто валяться на холодной земле где-то там, в другом, давно ставшим нам привычным и родным месте.

Недалеко – метрах в сорока от дома – петляла узкая речушка. Крепкий чай, заваренный на ее кристально-чистой воде, оказался неповторимо-вкусным и бодрящим, согревал тело подобно огню.

Первая ночь на новом месте выдалась беззвездной. В хижине было прохладно, хотя печь топили, не жалея дров, а окно и дыру в крыше заложили свежесрубленными ветвями. Из-под гнилого дощатого пола тянуло сыростью. Слава Богу, что за вечер мы успели избавиться от всевозможного мусора и ненужного хлама, паутины и пыли. Дежурили по очереди, вслушиваясь в ночные звуки за стенами да треск огня, пожиравшего деревянную пищу, которую он получал от нас в изобилии. Татьяне дали отдохнуть, решив, что ей нужно как следует отоспаться – ведь неизвестно, что нас ждет дальше...

Когда я проснулся, было уже довольно светло и вовсю щебетали птицы. Я размял затекшие мышцы – все же не слишком удобно спать на узкой лавке, не меняя положения тела, подложив под голову небольшое поленце. Разбудил задремавшего Алекса – тот возразил, мол, не спит, и стал усердно копошиться у печи.

Приятно оказаться ранним утром в живописном месте у небольшой речушки. Трава блестит брильянтовой росой, росинки переливаются и искрят на солнце. Вы пробовали сразу, с головой, окунуться в холодную воду, а затем, вынырнув, закричать во всю грудь? Я пробовал. Пробовал много раз и каждый раз ощущал такой невиданный прилив сил, что хотелось повторять «водные процедуры» снова и снова. Вот и сейчас я воспользовался подходящим моментом.

– Ну, ты и ненормальный! – Мих стоял с калашом наперевес, из-за его плеча выглядывала испуганная Таня, сзади ковылял Алекс. – Мне спросонок показалось, что тебя режут.

– Давай сюда свою железку и присоединяйся, я покараулю, – я направился к берегу. – Отвернитесь, мне одеться надо.  В ответ Миша лишь махнул рукой, Таня хмыкнула, а Алекс покрутил пальцем у виска.

Искупавшись, мы набрали воды выше по течению и вернулись в землянку, заварили да выпили чая. Примерно через час мы собрались и, осмотрев, не забыли ли чего, покинули это странное ветхое строение, послужившее нам сегодня убежищем. Снова лес, звериная тропа, деревья и кусты, снова дождь и солнце, и снова мчится время, эхом вторя твоим осторожным шагам…

– Смотрите! – радостно воскликнул Мих, который шел метрах в двадцати впереди нас и уже успел резво пробежать старый скрипящий всеми досками небольшой деревянный мост и скрыться за крутым поворотом дороги. Пока я рассматривал конструкцию, державшуюся на позеленевших тесаных столбах, он еще раз прокричал: «Это же картошка!»

Небольшое поле, засаженное уже успевшим отцвести и частично высохнуть картофелем, предстало перед нами во всем своем изъеденном колорадскими жуками полосато-коричневом великолепии.

– Давайте накопаем, – Алекс снял вещмешок и полез за лопаткой, – разожжем костерок, быстренько приготовим в углях…

– Лучше не стоит, – резко одернула его Татьяна. – Вспомните, что деда сказал. Это чужое. Давайте сначала хозяев найдем.

– Конечно-конечно… – Миша поправил ремень от СВД и улыбнулся, – только потом  больше копать придется…

– Шутки у тебя сегодня дурацкие, – не удержался я. – Сплюнь, да по голове себе постучи. Ведь никогда не знаешь, для кого копать придется, да и будет ли желание копать…

– Я смотрю, ты сам оптимистически настроен. 

Миша оказался прав: настроение мое отчего-то ухудшилось. Поле, на краю которого виднелось маленькое озерцо, а за ним – небольшой лесок, обогнули довольно быстро. Правда, пришлось свернуть налево, и теперь мы шли по неудобной мелкой и рыхлой колее. Справа от колеи тянулся огромный овраг, по дну которого бежал быстрый ручей с бурой водой. Вскоре перед нами предстало нечто удивительное: небольшой холм примерно в полукилометре от нас был окружен странной стеной, в отдельных местах переходившей в частокол. Над ограждением возвышались наблюдательные вышки, виднелись крыши строений.

Мы наблюдали за поселением из-за густых кустов лозы, что росли вокруг в изобилии. Чем дольше мы смотрели, тем более невероятным и неправдоподобным казалось увиденное.

Судя по количеству крыш, строений было немного – десятка два. Постройки были небольшими, крыши – непривычной формы, со скосом в одну, внешнюю, сторону, то есть, задняя стена была на несколько метров выше фасадной. Ни на одной из крыш не было даже намека на шифер, лишь коричневого цвета листы, доски, ветви, солома и еще что-то, что мы не могли разглядеть издали.

Вышки с узкими горизонтальными бойницами возвышались над стеной на три-четыре метра и были срублены из массивных бревен, каркас и крыша обиты все теми же коричневыми листами непонятной формы. Саму стену было трудно рассмотреть: она хоть и была видна как на ладони, но мы совершенно не понимали, из чего же она построена. Частокол, булыжники, несколько кирпичных фрагментов – лишь малая толика материалов, какие нам удалось узнать. Мы увидели ров, заполненный водой, над поверхностью которой выступали заостренные верхушки кольев. Сетка-рабица, натянутая между врытыми в землю массивными кольями, да колючая проволока составляли внешний периметр, который на несколько десятков метров по обе стороны был очищен от деревьев и хорошо просматривался.

– Смотрите, – Алекс указал в ту сторону, куда шла колея, – телега! А как мчится!

– Все в кусты! Быстро! – других вариантов я не видел, не в овраг же прыгать. – Головы не поднимайте!

С невероятной скоростью телега, в которой были сгружены чем-то наполненные мешки, шкуры, мотки проволоки, прогрохотала мимо – возница в запятнанной кровью грубой серой одежде что есть мочи лупил доходягу-лошадь и совершенно не смотрел по сторонам.

– Что-то тут нечисто, – Алекс проводил телегу взглядом.

Вскоре с той же стороны послышались крики, а затем показались четверо бегущих рослых мужиков с дубинками. Их преследовала разношёрстная толпа, вооруженная вилами, граблями и прочими орудиями мирного труда.

– Давайте поможем крестьянам, – Татьяна всматривалась в людей, – те, что впереди, все в крови.

Мы выстрелили по разу. Миша, я и Алекс. Пуля, выпущенная Мишей, взорвала голову первого бегущего, словно это был спелый арбуз. Тело без головы пробежало шага два-три, затем рухнуло на бок, перевернулось и скатилось в овраг. Пуля Алекса попала второму в бедро и, видимо, пробила артерию – мужчина охнул, а затем упал и, завывая, закрутился на месте, пытаясь закрыть руками место, откуда бил кровавый фонтан. Впрочем, его муки длились недолго: не прошло и минуты, а его тело уже лежало неподвижно в луже крови.  Моя пуля попала третьему в сердце. Он будто грудью наткнулся на невидимую преграду, перевернулся в воздухе и упал плашмя. Четвертый пробежал еще несколько метров, но, оценив ситуацию, остановился, упал на землю и закрыл голову руками.  Толпа в удивлении остановилась. Несколько женщин с визгом побежали обратно к поселению.

Наше появление оказалось куда более эффектным, нежели можно было рассчитывать.  Любопытство – опасный порок. Люди рассматривали нас – кто с испугом, а кто и с нескрываемым страхом.  Мы тоже с неподдельным интересом изучали толпу. И ведь было на что посмотреть! Одежда из шкур и домотканой ткани, обувь из грубой кожи, лица смуглые от загара. Оружия не было, но каждый что-то держал в руках: к примеру, у парня лет пятнадцати в руке был зажат увесистый деревянный черпак. Я будто в музей истории попал, столько было впечатлений.

– Благодарствуем, что подсобили, – вперед вышел хромой парень лет тридцати-тридцати пяти с массивным шестом в руках, видимо, главный. Он странно косился на наше оружие. – Кто такие будете? С каких краев?

– Пилигримы мы, – я вспомнил слова деда. Ведь, если задуматься, в какой-то степени мы действительно, хоть и невольно, стали и паломниками и переселенцами. – Из земель Белорусских.

– Не слыхал за такие, – парень ненадолго задумался и добавил, – може, Старшой знае. Ходем с нами. Потом повернулся к лежавшему на земле человеку (тот сжался в комок, боясь не то что шелохнуться, а даже дышать) и ударил его ногой в бок. – А с тобой разговор будет коротким.  – И уже в сторону толпы крикнул: – Сашка, Сенька, вяжите лиходея, с собой заберем.  Из толпы выскочили два паренька лет по восемнадцать и резво, при помощи веревок да нескольких шестов связали «лиходея» и потянули его по земле – волоком.

Процессия, которую замыкали мы вчетвером, перемещалась медленно, люди тихо переговаривались, то и дело оборачиваясь на нас. От этого перешептывания становилось не по себе – кто знал, что еще могут выкинуть эти «мирные труженики села». Не оказаться бы на месте пленника... Впрочем, чему быть, того не миновать.

Мы медленно двигались в сторону стены, и чем ближе мы подходили, тем невероятней и фантастичней она становилась. Коричневые листы на поверку оказались массивными проржавевшими пластинами металла, прибитыми к мощным несущим столбам в несколько обхватов огромными не менее ржавыми скобами. В некоторых местах виднелись бетонные плиты, отовсюду торчала острая заточенная арматура. Различались фрагменты кладки – тут были и кирпичи, и бетонная плитка, и куски бордюров да крупных тротуарных плит, и колотый камень. Перед стеной находился затопленный ров – на поверхности зеленой воды среди густой ряски желтели кувшинки. Между рвом и периметрами из сетки и колючей проволоки был построен небольшой вал из всевозможного мусора и песка.

Казалось, взять эту стену приступом невозможно. 

Колея постепенно превратилась в гравийку, которая преобразилась в каменную мостовую, как только достигла внешних ворот стены. Камни самых разнообразных форм и размеров были нетесаные, пригнаны друг к другу неаккуратно.

Так удивившая нас наружная стена была внешней частью насыпанного за ней вала со срытым верхом, по которому была проложена тропа из небольших струганных бревен. Стало понятно, что стена не просто выполняла защитную функцию для поселения, но еще и укрепляла сам вал.

Земляная сторона вала и просмоленный частокол внутреннего периметра образовывали стены своеобразной спирали. Попасть в спираль можно было через двое ворот, стоящих перпендикулярно друг другу: прямо – первые, справа между частоколом и валом – вторые. Слева возвышалась глухая бревенчатая стена. По обеим сторонам от первых ворот стояли две деревянные, обитые железом, смотровые вышки. Чтобы войти в проделанные в частоколе небольшие третьи ворота, которые и были входом в само поселение, пришлось пройти почти полный круг. По дороге я насчитал еще пять похожих вышек, поставленных на равном расстоянии друг от друга.

– Напоминает ракушку. Как же она называлась? – Мих задумался.

– Наутилус, – Алекс вздохнул. – Корявый Наутилус, над которым неумело поработали ржавым напильником.  

                – Точно. И еще иголок натыкали, чтобы колючим стал.

                Частокол был самым обычным и имел небольшие смотровые площадки, куда вели ступени из вкопанных в землю и расплющенных сверху массивных деревянных столбов.

                – Ничего подобного никогда не видел, - проговорил Алекс, – средневековье какое-то.

                – Да, – пробормотал я, – бред какой-то. Посмотрите на дома. Вы видели такое?

                Складывалось впечатление, что строить не умели вовсе. В центре поселения стояло только два срубленных старых дома, напоминавших привычные для нас деревенские хаты. Правда, эти строения были намного больше, крыши покрыты рубероидом и кое-где пластиком, местами виднелись наросты застывшей расплавленной пластмассы.  Остальные сооружения представляли собой «синтез землянок с не пойми чем», «не пойми что», «это не дома», землянки и хозяйственные постройки.

                «Синтез землянок с не пойми чем» были похожи на хижину, в которой мы ночевали, с тем лишь отличием, что выступающая часть конструкции была не срубом, – насколько удалось разглядеть, она была сделана из частокола, обмазанного глиной. Крохотные узкие окна напоминали бойницы, вместо стекла – прозрачный пластик.

                «Не пойми что» походили на жилище наркоманов или алкоголиков. Что-то из разряда того, что получится, если соединить вот эту штуковину с вон той ерундой и приложить к какой-нибудь фигне, которой еще не нашли, неизвестно, как она выглядит, но есть твердая уверенность, что она точно существует. В общем, это была попытка то ли скопировать сруб, то ли воссоздать каменную кладку, то ли повторить азиатскую или африканскую мазанку.

                Если с землянками, кои, как оказалось позже, тоже никто не умел толком делать, все было более-менее понятно, то постройки типа «это не дом» являли собой венец всего поселения и символ деградации человечества… Нет, ни дом, ни землянка, ни шалаш, ни даже «фиг-вам» из мультика о Простоквашино, ни другие слова не подходили для названия этих принципиально новых строений. Эту смесь кольев, столбов, досок, пластика, металла и еще невесть чего можно было бы охарактеризовать одним словом – «жесть». Жить в подобных строениях наверняка можно было только летом, да и то не в любую погоду.

                Хозяйственные постройки стояли вплотную друг к другу,  облепляли другие здания, словно опухоли. Не удивлюсь, если тут еще понаделаны и подземные ходы, связывающие все в единую систему, – по крайней мере, я бы сделал именно так. 

                – Все парни бородатые… - Татьяна нарочито вздохнула. Как бы то ни было, она была права. Бороды не было только у детей и юношей, у которых она еще не росла.

Лица у всех были серьезными – почти никто не улыбался, дети казались не по возрасту взрослыми. Народ двигался куда-то вглубь всей городской застройки, туда же тянули пленника. Тот потерял сознание от града ударов, сыпавшихся со всех сторон: каждый норовил пнуть или ударить его, и я уже начал задумываться, а не стоило ли пристрелить беднягу в самом начале.

В центре поселения находилась площадь немногим меньше двадцати метров в диаметре, огражденная импровизированным, высотой чуть выше колена, деревянным забором, устланная грубыми тесаными досками; на противоположных краях – два глубоких каменных колодца. От площади, как лучи от нарисованного ребенком на асфальте солнца, отходило семь мощеных камнем тупиков разной длины. Колодцы с виду были самыми обыкновенными, видимо, их вырыл тот же человек, что срубил те единственные два добротных дома.

Повсюду виднелись следы приготовления к какому-то грядущему действу: вокруг было полно древесной стружки, необработанных бревен разного диаметра – в каждом втором торчал топор, валялись свернутые в рулоны и перетянутые бечевой крупные шкуры, лежали завязанные матерчатые мешки и многое-многое другое.

Внутри периметра, впритык к заборчику, сооружались постройки, отдаленно напоминавшие торговые ряды, разделенные перегородками на секции разного размера. Основой конструкции служили все те же деревянные колья, между ними были натянуты веревки, настелены деревянные полы, а вот на перегородки и крышу шло все, что попадалось под руку – от шкур до пластика. Похоже, «торговые ряды» были временными строениями, хотя, на мой взгляд, уж лучше жить в них, нежели в хижинах типа «это не дом».   

– Ни одного креста… – еле слышно пробормотал Алекс.

– И у людей я ни одного не заметил… – Мих тоже перешел на шепот.

– Зато я заметила много украшений из кожи и камешков, – Танины глаза радостно блестели, – видели, какие у них красивые амулеты, а плетеные браслеты на руках, а фенечки?

– Кому что… – я подмигнул Таньке.  Та фыркнула и демонстративно отвернулась. – Я вот, например, крупной живности никакой не вижу, кур полно, пара кошек, несколько тощих собак...

– Интересно, зачем они их прячут? – Алекс наступил в коровью лепешку и, неслышно ругаясь, вытирал ногу о песок.

За всем, что происходило на площади, мы наблюдали со стороны, встав у бревен. Впрочем, люди и сами нас обходили за версту. Появлялись все новые зрители: они толпились вокруг связанного пленника, но больше не избивали его, видимо ждали, пока тот очнется. Через некоторое время притянули внушительных размеров столб и при помощи веревок установили его в обложенное камнем отверстие в самом центре площади.

– «Нулевой километр», – съязвил Мих.

–Не похоже, – Алекс встал на колоду, чтобы получше все рассмотреть, – глянь-ка на верхушку столба.

Столб, метров пяти высотой, был резной и напоминал фигуру старца, бородатый лик которого венчал кованный металлический обруч с тремя кольцами; вместо рук был вставлен примерно двухметровый отрезок швеллера. Швеллер проходил сквозь столб и был обмотан цепями по центру каждого из выступающих концов. Крайние звенья этих цепей крепились к обручам, верхний из которых находился на «шее», а нижний на «поясе».

– Это идол… - пробормотала Татьяна.

– Почему бы и нет, – согласился Алекс, – хотя мне почему-то кажется, что это виселица… Вот сейчас веревку перекинут и конец…

Еще через несколько минут принесли брус, обмотанный тонкими цепями в трех местах – посередине и с обоих концов. Среднюю цепь размотали первой. Паренек лет десяти проворно схватил ее конец, быстро взобрался по столбу наверх, затем по швеллеру к самому концу, где протянул цепь через небольшое отверстие, которое я сразу и не заметил. За эту цепь брус подняли впритык к «руке», на высоту около трех метров, предварительно размотав крайние цепи – они заканчивались крюками.

– Это весы, – Михаил посмотрел на Алекса, который тут же нашелся, что ответить:

– Получается, что это муж Фемиды Зевс.

Появился седой мужчина лет сорока пяти, толпа перед ним уважительно расступилась. Мужчина приблизился к пленнику. Несколько отрывистых команд – и пленника окатили водой. Нам не было слышно, о чем говорили пленник и мужчина, да и разговор был очень коротким – сказана последняя фраза, и пленник вдруг закричал и попытался вырваться. На него тут же набросились и били ногами, пока он не затих. 

К одному крюку при помощи веревок прицепили старую бочку, предварительно налив в нее с десяток ведер воды, затем трое парней подняли ее с земли. Очнувшегося бандита снова оглушили палкой, сняли путы, затем заново связали, но уже много проще: стянули бечевой за спиной руки. Прежде чем мы успели понять, что происходит, мужчина обухом топора забил второй крюк под ребра бандиту. Бочку опустили вниз и держали до тех пор, пока люди не заполнили ее до краев водой, затем отпустили, и она осталась стоять на земле.

Бандит выл, его била мелкая судорога. Толпа молчала. С того мгновения, как бедолагу подвесили, никто, ни один взрослый, ни даже ребенок, не проронили ни звука. Все молча смотрели, и мне стало казаться, что они наслаждаются болью и страданиями несчастного, впитывают его муки, ловя глазами каждую новую каплю крови, гулко падавшую на помост. Мужчина подошел к бочке и, присев, что-то сделал, после чего толпа разразилась одобрительными воплями.

Зрелище было диким и в то же время завораживающим. Мы стояли, разинув рты, Татьяна побледнела. Не каждый день приходится видеть жестокую казнь, да еще такую изощренную.

Из толпы вышел и присоединился к Седому еще один мужчина одного с ним возраста, и они оба направились к нам. Тот, другой, был более плотного телосложения, в меховой накидке, за поясом – топор.

– Батя! Батя! – к Плотному бежал парнишка лет тринадцати. – Бать! Я завтра к кочевникам пойду!

– Нет! – звонкая затрещина не заставила себя долго ждать.

–Бать! – паренек потер ушибленное место и сквозь зубы проговорил: – Я все равно пойду!

– Я те пойду! Сейчас так пойду… – Плотный остановился и стал нагибаться за дубцом, что по чистой случайности валялся рядом. Однако малец оказался ловким – пока его отец нагибался, задал стрекача и был таков.

– Простите нас великодушно, – подошедший к нам Седой развел руками. – То дела, то ребятня балует, а я тут старшой.   И неожиданно протянул раскрытую ладонь, – давайте знакомиться. Ахмед. А это друг мой, кузнец, Саидом звать.

 

Глава 13.

После короткого знакомства, начавшегося крепким рукопожатием, Ахмед и Саид предложили нам остаться в поселении и хотя бы ненадолго стать их личными гостями. Мы тотчас согласились: время близилось к вечеру, да и гостеприимством пренебрегать было бы невежливо. К тому же, кузнец обмолвился, что на днях ожидается прибытие вооруженного отряда людей, которых они не без уважения называли кочевниками. Одно дело встретить военизированное подразделение в относительно дружественной обстановке, а другое – в совершенно незнакомом враждебном мире, и кто знает, как оно тогда обернется. Кроме того, нас одолевало любопытство: не каждый день выпадает шанс узнать жизнь потомков изнутри, и мы не настолько легкомысленны, чтобы упустить эту возможность. Были и другие причины, по которым мы остались, но не будем о них.

Землянка, в которой нам предстояло провести несколько дней, находилась справа от самого большого из двух бревенчатых домов. Убежище мало чем отличалось от того, в котором мы провели эту ночь, разве что было лет на десять-пятнадцать моложе, однако нас приятно удивило, что внутри стояла кирпичная печь, а пол и стены были из глины. Впрочем, здесь тоже пахло мхом и сыростью, как во всех необжитых помещениях.

Первое, что бросилось в глаза, это отсутствие даже намека на щеколду – мы не нашли даже следов от гвоздей.  Второй сюрприз ждал нас внутри за своеобразной перегородкой из грубой серой ткани: женщина лет тридцати пяти, убиравшая настил. Саид объяснил, что это рабыня, и если она нам мешает, то мы ее больше не увидим, но, наверняка, много потеряем. По его интонации было понятно, что он имел в виду.

В печи в небольшой алюминиевой кастрюле кипела вода.  Мы сидели вокруг массивного деревянного круглого стола на невысоких, но весьма удобных колодках. Неспешно ведя беседу с нашими новыми знакомыми, мы насыщались вяленой рыбой, медленно потягивали крепчайший травяной отвар из алюминиевых кружек, обмотанных кожей или бечевой.  Татьяна удивилась: зачем было обматывать кружки, кузнец, усмехнувшись, ответил, мол, сделано это, чтобы не обжечь руки.  У кузнеца, к слову, кружка ничем не была обмотана и, поймав любопытный взгляд Михаила, он рассказал, что с детства привык к огню и даже может без всяких последствий пить крутой кипяток, что тут же и продемонстрировал под наши восхищенные возгласы.

Слушая наш мастерски придуманный на ходу рассказ о странствующих путниках, блуждающих в поисках священного источника вечной жизни, старшой и кузнец заметно перестали нервничать, а в конце и вовсе успокоились.  То ли импровизировали мы качественно, то ли сильно сгустили краски и переборщили с драматизмом, но мне показалось, что у нашей невольной слушательницы, что перебирала какие-то сушеные травки у окна, проступили слезы.  Кузнец со старшим стали говорить  открыто и без подозрительности, а беседа перетекла в спокойное дружеское русло, после чего настала уже наша очередь задавать вопросы, а точнее, стать благодарными слушателями.

Рассказ был неторопливым и являл собой диалог между двумя старыми закадычными друзьями, а такими они и были – лысеющий худощавый Ахмед и седовласый богатырь Саид.

– Хотите вы того или нет, – Саид указал на рабыню, – будет она у вас утром и вечером убирать. Не дело, чтобы гости в грязи жили да за собой сами убирали, если есть специально обученные люди. И белье ей давайте смело, выстирает как свое.

– Ахмед, расскажи нам, что это за место, что за земли, какое имя носит твое поселение? – Алекс поставил кружку на стол.

– Жаль, что нашего Алешку медведь недавно насмерть задрал. Он бы много чего порассказал. На зверя в одиночку ходил, все рыскал вокруг, да между местами не раз хаживал… – Кузнец покачал головой, – хороший малый был... А рассказчик какой!

– Земля, если четыре-пять дней в любую сторону скакать налегке, без груза лишнего, зовется Брусь. Злые языки говорят, что перед началом времен на землях этих, в проклятущем городе Иске, что не так далеко в руинах лежит, правило зло, – Ахмед махнул куда-то в сторону, через стену.  – Говорили, что город тот крупным был, чуть ли не главным на всех землях. Так это или нет, но теперь вокруг него мертвые земли. И нет там ни единой живой души, ни птицы, ни зверя. Поговаривают, будто вокруг руин не растут ни деревья, ни кусты, ни трава, и будто там много дыр, ведущих в никуда, и что там пустыня и полно зыбучих песков… Впрочем, плетут все что угодно, – Ахмед перешел на зловещий шепот, – только одно верно: никому, ни сумасшедшему, ни смельчаку, ни случайному путнику, забредшему в те места, не удалось выбраться обратно живыми. Оттуда еще никто и никогда не возвращался. 

– Мы не даем имена тем местам, где живем, это дурная примета, – кузнец подался вперед, ближе к нам. – Дать месту имя, значит, связать его нитями времени с проклятиями прошлого. Так ты никогда не будешь знать, что произойдет. Произойти может все, что судьбе угодно, а она такая затейница…

– Там на развалинах до сих пор полно костей, а по ночам слышится лязг цепей неупокоенных духов, – старшой немного помолчал. – Но все же есть еще несколько древних городов, что носят клеймо прошлых имен. Многие их жители погрязли в разврате, практикуют жертвоприношения и пьют кровь. Они ни в чем не знают границ – ни в пище, ни в грехе. Эти люди пользуются машинами, а может машины используют их, кто знает? Один странник рассказывал мне, что видел в трех днях пути от того города живую машину, сожравшую двоих людей…  Мы не уважаем горожан, эти люди за чертой, у них нет обычаев, нет совести и принципов.

– Города эти – как неприступные крепости, вечно воюют между собой и со всем миром… – кузнец махнул рабыне рукой, и та налила ему еще отвара. – Нам их нечего бояться.  Они слишком заняты борьбой за власть и земли. И, между прочим, нас защищает Карлос со своими воинами, а мы ему платим дань. Но мы и сами всегда готовы дать отпор, – он показал всем свой пудовый кулак. – Эти лживые и мелочные людишки, что живут в городах, нарушают все возможные запреты и будут наказаны Богами! Боги сами их уничтожат, как это уже было, и было не так давно…

– Мы ведем торговлю с двумя местами, что в пяти днях пешего перехода от нас, с кочевниками, что приходят за данью, с торговцами, путниками, вроде вас… – Ахмед улыбнулся, и сразу стало понятно, что стоматологов в этой дыре нет вовсе. – Если захотите увидеть другие места или, если очень повезет, город,  вам надо с кочевниками сблизиться. Ждем их со дня на день… 

– Место наше небольшое, три с небольшим десятка домов, чуть больше, чем полсотни семей, итого, считай, сотни три народу наберется, – Саид ненадолго замолчал и, сделав внушительный глоток отвара, поморщился. – Да с полсотни рабов. Кто умеет что-то мастерить, тот робит, еще и ребятню учит, а кто не умеет, тот в поле пашет. А не в поле, так все равно есть, чем заняться, а нету, так найдем – дел полно, хоть за скотом ухаживай, хоть поиском занимайся или песок таскай.  

– Жаль, лекарь наш в холода потонул, – старшой вздохнул. – Говорил ему, черту плешивому, что лед слабый, а он все свое гнул, да за травой через реку по льду на ночь глядя рвался. И на что, спрашивается, мост делали?  А теперь что? Если ногу кто сломает, что делать? – Ахмед ненадолго замолчал. – А есть и те, что помои на улицу выливают, но с этими-то как раз все ясно – десять плетей и порядок… А если зараза какая… Теперь если только чудо занесет в наши края какого странствующего врачевателя аль травника, иных вариантов не дано…

– Будет тебе! – Кузнец звонко хлопнул рукой по столу, отчего тот убедительно хрустнул досками. – Хватает бед, кроме лекаря, Разбойники залетные всю душу вымотали. Столько рабов да людей порешили, а сегодня еще и обоз увели. Если б не вы... – он помолчал, на скулах заходили желваки,  – так и вовсе ушли бы от расплаты…

– Чем сейчас дань платить, ума не приложу, – Ахмед нахмурился. – Был бы батя жив, подсказал бы, как поступить… А ведь и увильнуть не удастся, сами то позвали… Кто ж знал, что так все выйдет…

– Да, тяжело ныне жизнь пошла, – подхватил кузнец.  – Благо картофан уродился, рыбы, зверя много взяли. А сколько еще добудем… Как-нибудь перезимуем. Кур, гусей полно, свиньи вон какой приплод дали, коровы почти все отелились, яблок да груш будет много. Опять же, грибы–ягоды скоро пойдут. Перезимуем…

– А что до Аллаха, то в него никто больше не верит … Раньше верили… В Бога верили, в Будду,  во что только не верили. А теперь… Разве только люди, которые начало застали или помнят смуту, те да, верят, еще дети их. Только из них почти никого не осталось. А новым? Новым нужны зрелища, кровь, жертвоприношения… Богов у нас много. Даже тот столб, что на площади, – Бог. У нас все просто – во что веришь, то и... – старшой засмеялся. – Я, конечно, преувеличил немного. Но на самом деле, смесь гремучая получилась, опасная. С другой стороны, она всех устраивает и всем в ней есть место.  Так не везде. У кочевников, например, иначе, они наполовину христиане, а наполовину буддисты. Раньше у них тоже мешанина была…

– Нет сейчас ничего дороже еды, оружия. Люди? Жизнь? Все пустое…

Мы долго беседовали, пили чай и ели рыбу, что подносила нам странная молчаливая рабыня, затем, когда все ушли, а Татьяна и Алекс собрались отдыхать, мы с Михом, которому первым выпало дежурить, вышли на улицу подышать свежим воздухом.

– Знаешь… – Мих посмотрел мне в глаза, – все это очень странно. Все – от имен до названий. Чья-то злобная шутка, хотя нет, скорее, насмешка.

– Ты прав. Во многом прав… И мне кажется, что Брусь, это моя родная Беларусь, а Иск этот проклятый – это город, откуда я родом, Минск. – Я не знал, что и думать, многого не понял, например, откуда на славянской земле арабские имена…

– Утро вечера мудренее, – Мих улыбнулся и похлопал меня по плечу, – ложись-ка спать, дружище, тебе часа в четыре вставать сегодня, а уже далеко за полночь…

Черное полотно ночного неба было богато усыпано брильянтами звезд, отчего казалось необычайно красивым.

 

Глава 14.

Из унылого серого неба третьи сутки подряд сыпал бесконечный мелкий дождь, от которого, казалось, вовсе не было спасения. Изредка тучи сгущались, и тогда серую пелену разрезали вспышки лиловых молний, а в шелест капель врывался рокот грома.  

Мы страдали от депрессии. Говорить не хотелось. Я перетащил скамью поближе к открытой двери и лежа наблюдал, как падающие капли то и дело переворачивали и двигали маленькие камешки, выбивали в земле ямки. Миша тренировался под присмотром Алекса, с завязанными глазами разбирая и собирая АКА, Татьяна же безуспешно пыталась разговорить рабыню, приносившую нам поесть.  Для полного счастья не хватало лишь какой-нибудь расслабляющей тибетской мелодии.

К полудню четвертого дня дождь закончился. За все это время ничего интересного не произошло, разве что местные жители, занятые повседневными делами, перестали обращать на нас внимание.  После смерти разбойника его тело тут же сняли и расчленили – голову насадили на один из кольев снаружи периметра, все остальное закопали у дороги… Наши новые знакомые после вечернего чаепития так более и не показались. Все попытки познакомиться или поговорить с местными жителями вызывали лишь недоуменные взгляды и притворные улыбки.  Постепенно мне стало казаться, что все в этом месте сначала замерло, а затем и вовсе остановилось. 

Наконец, сонное течение времени прервалось. Со стороны ворот донеслись крики дозорных и мы, похватав оружие, бросились к сторожевым вышкам у насыпи.

Перед вратами стоял небольшой обоз: примерно двадцать всадников и пять покрытых ветхим брезентом телег, груженых всевозможными тюками. Уставшие кони фыркали, переминались с ноги на ногу, то и дело били копытами. Между ними с задорным лаем носились три огромных волкодава, чем-то отдаленно напоминавшие кавказских овчарок.  Кони были покрыты кольчужным полотном, к которому крепились листы из металла. На шеях у псов красовались массивные кожаные ошейники с длинными шипами.

Во главе отряда стоял молодой мужчина лет тридцати – тридцати пяти, его смуглое лицо было изрезано шрамами. Во всем его облике было нечто странное, неуловимое и необъяснимое – нечто, что притягивало взгляд. И как я ни старался, как ни всматривался, не мог понять, в чем же все-таки дело, пока, наконец, он не спрыгнул с лошади и, не отпуская вожжи, с криком «Адчыняй!» не направился к входной арке, при его росте казавшейся огромной.

Странная походка, короткие ноги, вывернутые назад широченные ступни… Я недоумевал, кто же или что так искалечило этого странного маленького человечка. Его ноги… Ноги…  Вдруг до меня дошло: у него не было ног. То есть они были, но…  Но заканчивались сантиметрах в двадцати ниже колена. Культи были обуты в ладные, грубой кожи сапоги, украшенные странным рисунком из бисера. Высокая шнуровка смотрелась не к месту, но без нее, похоже, было не обойтись. Новыми ступнями стало все, что осталось от голени…

Не зная этого парня, я проникся к нему глубочайшим доверием и уважением. Не каждый день встречаешься с живым воплощением легендарного Маресьева, видишь человека такой силы духа и воли, способного в эти времена выжить после столь тяжелого ранения, да еще и командовать отрядом здоровых, крепких парней.

Воины были одеты в одинаковую кожаную броню: куртки и штаны с нашитыми на них металлическими пластинами, у некоторых из-под брони виднелась довольно мелкая кольчуга. Не хватало лишь шлемов, но их с успехом заменяли черные, видимо закопченные, солдатские каски. Из оружия виднелись копья, мечи, луки и несколько арбалетов. У трех или четырех всадников за спинами, подобно рюкзакам, висели небольшие круглые щиты из довольно толстого металла. У всех были ножи или кортики. Жителям поселения явно было далеко до этих хорошо вооруженных, одетых в броню, людей.

– Отряд моджахедов, – прошептал Мих так тихо, что его слышали лишь мы. – Я уже начинаю радоваться, что давно перестал бриться.

– А я и не начинал. С детства ненавижу бритье, – я улыбнулся. – Борода на лице мужчины – это богатство его собственного Рода.  Срезая волосы, ты теряешь силу и здоровье, мудрость теряешь. По крайней мере, так старики когда-то говорили.

– А мне бабушка рассказывала, что после стрижки волосы надо прятать, чтобы порчу не навели, а еще косу носить заставляла, мол, сила через нее идет – та, что жить помогает, – Татьяна игриво поглядывала на удивленного Михаила. – И вообще, мне нравятся небритые мужчины.

– Прошу меня простить, – вмешался невесть откуда взявшийся Саид. – У всех нас, да и у кочевников борода – еще и символ зрелости, мужественности и самостоятельности мужчины. Да и не только это. Говорят, борода – подтверждение принадлежности к Божьему Роду, и все кто ее носят, являются потомками древних Небесных Богов.

– О Самсоне я уж промолчу, – подмигнул Миху Алекс.

– А с ним то что не так? – Мих, похоже, совсем растерялся.

– Был сильным и непобедимым, пока ему не обрезали волосы, – Алекс сменил шутливый тон на серьезный. – Все возвращается на круги своя, похоже, что и мы возвращаемся к своим истокам, сбрасываем шелуху, которой обросли. 

– А меня с детства не стригли, мне сбрасывать нечего, – рассмеялся кузнец. – Отец говаривал, что так и ум состричь можно. Вот и мы детей своих не стрижем, а если волос выпал или вырвался случайно, в огонь кидаем. – И, помолчав, добавил, – Но полно, пора к старшому. Вас к себе зовет. Заодно и на беседе поприсутствуете, и с отрядником познакомитесь. Вы его только что видели – хлопчик без ног. Замечательный человек.

Мы быстро зашагали в «резиденцию» старосты.

– Саид, ничего, что мы с оружием? – мы переглянулись.

– Мужчина без оружия –не мужчина, –кузнец на ходу поправил висевший на поясе меч, – было бы очень неприлично, если бы вы оказались без оружия.

– О времена, о нравы… – вздохнула Татьяна.

– А мне нравится! – хором воскликнули мы, а Саид хихикнул в кулак и тотчас закашлялся, сделав вид, будто поперхнулся.

Комната, куда мы зашли из сеней, была просторной и светлой. В дальней ее части находилась деревянная дверь с начищенными до блеска петлями, посередине стоял массивный стол из почерневшего дерева, заставленный всевозможной снедью. Ничего лишнего, никаких изысков. Все, что находилось в «зале», выглядело примерно так же, как и в нашей землянке. Конечно, я не беру в расчет тот факт, что в поселении было всего два таких дома, но ведь строение по уровню должно соответствовать человеку, проживающему в нем. А если этот человек еще и трудится в нем, то…

– Иван, – отрядник протянул руку. И в жесте этом было столько искренности, что наши руки сами собой потянулись навстречу. Рукопожатие было крепким, как и подобает рукопожатию мужчины.  Татьяне Иван поцеловал руку, чем немало удивил меня – признаться, мне начинало казаться, что я действительно нахожусь в средневековье, где отсутствуют или полностью переписаны правила и этикет, которым меня обучали в детстве и за нарушение коих, бывало, ругали мать или отец. Почему-то я был уверен, что передо мной действительно хороший человек.

Знакомство было коротким: Ахмед и Саид рекомендовали нас, как прекрасных охотников за головами и просто хороших людей, а мы узнали, что Иван командует особым мобильным отрядом и сейчас прибыл в поселение получить оплату за охрану от набегов технарей, одичавших племен и банд с севера. Потом начался доклад о состоянии дел в поселении.

Старосту было не узнать: он долго жаловался на тяжелую судьбу, неурожай, непогоду, гибель людей, болезни, падеж скота и прочие суровые козни богов, даже попросил нас рассказать о недавнем столкновении, когда бандиты украли приготовленную для кочевников плату. А в  итоге поселение не может полностью оплатить долг и Ахмед просит дать ему время. Если бы он еще и прослезился, я б точно не сдержался и начал аплодировать. 

Некоторое время Иван молча размышлял, затем, приняв решение, повернулся к Ахмеду и заговорил. Голос его был тверд и непреклонен.

– Ты знаешь закон. Ты знаешь, что бывает за нарушение договора. Ты вовремя не сообщил нам о проблемах и теперь смеешь просить об отсрочке? Я знаю тебя, кажется, целую вечность…  – Отрядник ненадолго замолчал, наступила тяжелая тишина. Мы наблюдали за всем со стороны. Саид покраснел, но молчал, староста же, напротив, побледнел и начал нервно перебирать непослушными пальцами зерна длинных четок.

– Я принял во внимание слова вольных охотников, – Иван указал рукой в нашу сторону. – Поэтому мы возьмем плату людьми. Подготовь юнцов. В конце недели я лично выберу четырех из них. Они будут служить в легионе пятнадцать лет, защищать эти земли от врагов, а ты не будешь платить нам ровно год, чтобы восполнить свои потери. Если же мы найдем похищенный груз, ты получишь обратно ровно половину. Слово сказано! – мне показалось, что в этот миг и кузнец, и староста испытали облегчение.

Разговор в доме старосты оставил у меня в душе весьма неприятный осадок. Подумалось, что суть человека неизменна и лицемер всегда останется лицемером. Мне очень не понравилось, как себя повел староста, была неприятна такая резкая метаморфоза.  Не знаю, что чувствовали ребята, но вечером в землянке мы обсудили ситуацию и сообща решили покинуть поселение вместе с отрядом кочевников. Правда, интересы наши разделились. Меня и Татьяну заинтересовали кочевники, легион, база, их главнокомандующий и все, что было с ними связано, а Михаила и Алекса притягивали «технари» и загадочный ореол неизвестности вокруг них. Путь к ним, очевидно, также лежал через кочевников.

Вечером нас снова пригласили в дом старосты – теперь не для беседы, а просто на ужин. Кроме старосты и кузнеца, на ужине присутствовал Иван да два его десятника (они были моложе своего командира и все время молчали). Сытная еда располагала к беседе. Разговорившись, отрядник поведал, что его люди еще днем отправились на поиски украденной телеги, что такое оружие, как у нас, говорит о высоком положении в современном обществе, об уровне его владельца, и еще многое-многое другое.  Напоследок Вано (так его называли подчиненные) предложил нам вступить в ряды славного легиона, посулив всяческие блага, наилучшие условия службы и  гибкие условия контракта.  Пообещав обдумать его предложение, мы попрощались со всеми  и отправились к себе отдыхать.

Было далеко за полночь.  Показавшееся слабым вино сильно ударило в голову, ноги подкашивались, от мельтешения разноцветных нарядов рабынь-танцовщиц к горлу подкатывала тошнота.

Послушав, как староста и кузнец пытались изобразить песню, слов и смысла которой было не разобрать, мы, не сговариваясь, сначала пропели старую военную, как оказалось, тут вовсе неизвестную «По полю танки грохотали», потом Алекс спел «Хочу перемен!» Виктора Цоя. Далее были Чайф «Не спеши ты нас хоронить», еще что-то, «Мурка», а напоследок затянули русскую народную. Угадайте, какую. Да, именно эту! Хоть мы уже давно не попадали в унисон, путали слова и ужасно фальшивили, «Черный ворон» пошел «на ура»...  В общем, наше выступление произвело полный фурор. Апогеем пьяного дебоша стали подарки «туземцам»: Ахмеду мы подарили спички, Саиду зажигалку, десятники получили по половинке карандаша, а Ивану достался, на мой взгляд, бесполезный здесь пневматический пистолет, впрочем, вызвавший у него неописуемый восторг, взрыв слов благодарности и клятву в вечной дружбе. Расчувствовавшись, староста предложил всем поучаствовать в местной забаве – ловле кур, в которых, естественно, стрелять было нельзя, за что Миха впоследствии и дисквалифицировали, а приз – рабыню, что все время прислуживала нам, выиграла Татьяна.

Одним словом, очнулся я только к обеду – с АКА в обнимку, сильной головной болью, покинутым кошачьим стойбищем во рту, лицом «бабая» и мыслью о том, что впервые за долгое время «вечер удался».

 

Глава 15.

С возрастом мы отвыкаем от окружающей нас красоты и учимся смотреть лишь себе под ноги. Однообразный быт, одинаково-скучные будни… Мы давно разучились летать. Да если бы только летать…  Припоминаете, как в детстве вы раскрашивали рисунки? А книжки–раскраски? А после, много позже? Наверное, если только после того, как у вас появились и подросли дети… А сами для себя? Сами пробовали купить и вечером, за чашкой кофе, упоенно, не отрываясь, чтоб нос и руки в краске? Нет? Вот именно. А все дети умеют раскрашивать свой, да и наш окружающий мир теми красками, которые мы давно разучились видеть… 

Но цвета у красок бывают разные, и не только дети умеют пользоваться кистью… Порой с нами хочет поиграть сама Судьба или его величество Случай…

                К чему это я? Ах, да…  У кузнеца пропал сын… Последний раз его видели у поля, в тот день, когда пришли воины легиона. Поиски ничего не дали. Саид места себе не находил. Кузня встала…

                После такой новости кузнец с отрядником запили, мы с Алексом и Михом из «солидарности» присоединились. Саид… Его было жалко. С горя кузнец день за днем напивался еще с самого утра. Что касается нас четверых… Мы «приговорили» практически все стратегические запасы старосты. По пьяному делу, после долгих рассказов и заверений в том, что наша группа сохранит свою целостность, не будет подчиняться никому, кроме главнокомандующего и что после подготовки нам дадут создать свой отряд, усилив новобранцами и несколькими бывалыми воинами,  мы договорились с Иваном поехать вместе с ним на базу легиона.

                Иван оказался приятным собеседником, прекрасным рассказчиком и просто хорошим человеком. Проще сказать, идеальным собутыльником. Он ни на миг не расставался с нашим подарком и время от времени тихонько бормотал, что теперь многим утрет нос…

                Танина рабыня ни на шаг не отходила от нее, сама же «госпожа» стала постоянным объектом наших дружеских шуток. Научить Аллу – а именно так звали рабыню – обращаться к Татьяне просто по имени оказалось делом абсолютно безуспешным. Никакого результата, кроме слез и мольбы не губить ее, не дала и попытка избавить Аллу от оков рабства… При этом рабыня была весьма умной женщиной и искусной хозяйкой, но разговаривать предпочитала только со своей «госпожой». Впрочем, Тане за это время наверняка надоела наша сугубо мужская компания…

                А что же жители деревни? Мне подумалось, что староста не впервые кутил в компании гостей, не заботясь о том, что о нем подумают остальные. Возможно, поэтому на мой вопрос о людях Ахмед попросту махнул рукой, сказав, чтобы я не беспокоился, ибо главных канонов еще никто не отменял – будут и хлеб, и зрелища. Возможно, это всего лишь мои догадки, но не являлись ли все эти устроенные старостой попойки частью работы, частью некоего его замысла…

                Время шло размеренно и неторопливо, открывая нам все новые и новые события. Вскоре наступил день, когда Ивану и его десятникам надлежало выбрать троих молодых парней для службы, а нам – собираться в путь-дорогу…

                Площадь застелили толстым слоем свежескошенной травы, а по периметру еще с вечера расставили столы и лавки.  Последние находились лишь с одной стороны, чтобы сидящим было удобно наблюдать за всем, что происходит в центре площади. В результате получилось некое подобие амфитеатра.

                Скромная пища богато смотрелась на массивных столешницах из почерневшего старого дерева.  Люди появлялись группами, каждая несла с собой свое божество. Идолы были небольшие, их устанавливали за столами со стороны площади, затем, поклонившись, рассаживались. Картину дополняли массивные кожаные бурдюки с вином. Вся эта обстановка, я бы добавил, атмосфера средневековья пагубно сказывалась на трезвости рассудка, ибо мозг требовал бутылку рома в руку и, как минимум, одноглазого попугая на плечо.

Женщин среди сидевших за столом практически не было. Они либо подносили пищу, либо о чем-то беседовали, толпясь за небольшими заборчиками там, где улицы примыкали к площади. Кузнец, уже успевший с самого утра принять на грудь несколько смертельных доз алкоголя, запинаясь и путаясь в словах, пояснил, что, негоже женщинам портить мужской праздник.  А вот те, что находились за столами, – они «бились наравне с мужчинами и делом доказали, что достойны этой почетной привилегии». Таня, покраснев, пыталась возражать, но в гневе не могла найти слов и только хватала ртом воздух, словно выброшенная из воды рыба. 

Когда все уселись, в центр площади вышел староста. Он долго и проникновенно говорил о славе воинов легиона, их победах, о полчищах кровожадных врагов, ненавистных технарях, спрятавшихся в утробах машин.  Яростно жестикулируя, рассказывал о будущем поселения, о богатых урожаях и беззаботной жизни. Политики, порой, все похожи на двуликого Януса… Люди слушали Ахмеда. То и дело раздавались одобрительные возгласы. Наконец, староста передал слово и почетное право начать отбор кандидатов отряднику.

Выйдя в центр, Иван начал со слов благодарности жителям деревни. Далее шла реклама легиона, его воинов и суровой аскетической жизни, в которой было место не только подвигу, но и повседневным радостям. Отрядник не был столь красноречив, как староста, поэтому и речь его была недлинной. В заключение он объявил, что пропавший груз найден и находится в нескольких часах пешего хода от поселения, а все виновные, что были захвачены живыми, казнены на месте. Разогретая старостой толпа взорвалась воплями радости и шумным гомоном.

                То, что произошло дальше, показалось мне странным: все сидевшие за столами молча встали, высоко подняли кружки, затем, выплеснув немного вина на землю, выпили все до дна. Саид, икнув, сказал, что это дань славы павшим, затем залпом выпил полулитровую емкость и, закрыв глаза, в беспамятстве тихо сполз под стол.

Иван заранее нас предупредил, чтобы мы много не пили, ибо нам предстоял довольно утомительный и опасный поход. Отрядник наверняка знал, о чем говорил, поэтому мы не спорили. В наших кружках был бодряще-холодный крепкий травяной отвар (спасибо рабыне – иногда она была просто незаменима). 

Тем временем в центр площади вышли десятники Ивана – все раздеты до пояса, в руках шесты. К ним присоединились двадцать местных парней лет от пятнадцати и старше, вооружены они были кто чем, да и одеты кто во что… 

Я не раз бывал на соревнованиях по различным видам единоборств, но то, что происходило на траве, не походило ни на один виденный мною бой. Это не было похоже ни на показательное выступление, ни на постановку, ни даже на спарринг. Это была настоящая битва, когда десятники, мастерски прикрывая друг друга, без жалости избивали претендентов, а те, в свою очередь, без тени страха нападали, пытаясь применить весь свой жизненный опыт. Каждый новый удар вызывал крики, одобрительные вопли или гул разочарования и свист зрителей. 

Пятерых, оставшихся лежать на траве, окатили водой, тех же из них, кто сам не смог подняться, подняли и унесли рабы. Оставшимся ребятам приказали раздеться догола. Как я понял, оценивали телосложение. Так отсеяли еще двух. Алекс, ухмыльнувшись, вспомнил, как когда-то его забирали в армию он точно так же, голышом, стоял перед военкоматской медкомиссией.

Все¸ что происходило далее,  походило на игры горцев в Шотландии: метали булыжники с места, нетолстые двухметровые бревна – с разбега. К этому времени толпа, уже изрядно разогретая алкоголем, неистово орала, мужчины вскакивали с мест, активно жестикулируя. Завязалось несколько драк, которые, впрочем, с легкостью разняли солдаты Ивана. После всех состязаний осталось с десяток потенциальных новобранцев.

В разгар испытаний прибыли солдаты с груженой телегой. Управлял телегой никто иной, как пропавший сын кузнеца. Ахмед поднялся из-за стола и, пошатываясь, направился прямо к телеге. Толпа замолчала: все понимали – сейчас что-то произойдет. Очнулся и кузнец и, показывая чудеса эквилибристики, тоже двинулся к телеге.

                – Не трогать парня! – Иван вышел из-за стола.

                – Это мой сын! Что хочу, то с ним и сделаю! – Саид развернулся к Ивану и чуть не упал. Десятники попытались скрыть улыбки.

                Пока кузнец старался обрести равновесие, Иван просто подошел и двинул тому в пах. Саид грузно осел на колени и, свернувшись калачиком, повалился на землю. Толпа загудела. 

                – Люди! – Иван сделал десятникам едва заметный знак и те оттащили кузнеца в сторону. – Люди, уважаемый Ахмед! Саид, дай Бог тебе здоровья. – по толпе волной пробежал смешок. – Этот парень помог вернуть украденный у вас груз! Более того, он лично расправился с одним из бандитов! Я вижу, ты не очень-то рад видеть сына дома, и потому я решил взять его с собой, четвертым!

                Люди повскакали с мест, нарастало возмущение.

                Тише! – Иван поднял руку над головой. – Этот молодой мужчина доказал, что он воин, и он сам пожелал служить легиону! – Криков стало заметно меньше. – Люди! Взамен легион полностью возвращает вам украденное!

                Вот и все. Полтелеги за мальца – и негодование сменилось радостью... Как все просто… Прав был староста – каноны еще никто не отменял…

                Пошатываясь, «уважаемый Ахмед» подошел к пришедшему в себя Саиду. Пока они переговаривались между собой, народ затих в ожидании.

                – Забирай! – Саид в сердцах махнул рукой. – У меня их еще трое, а из этого сорванца хоть дурь выбьете … – Помолчав немного, вздохнул: Все равно учиться не хочет…

                Кузнец подошел к сыну. За ним было двинулся один из солдат, но, уловив жест своего командира, вернулся на место. Саид подошел к сыну. Тот съежился, ожидая удара, но остался на месте, рука кузнеца сжалась в кулак и стала опускаться на голову парня. В нескольких сантиметрах от волос сына движение замедлилось, рука задрожала, кулак раскрылся, и ладонь ласково опустилась на голову мальчика. Сморгнув слезу, отец прижал его к себе, затем оттолкнул и, не разбирая дороги, пошел прочь.

                Итак… Претендентов осталось девять… Один из парней почувствовал себя плохо: из-за сломанной переносицы и разбитых бровей у него заплыли глаза и он ушел.

                Следующее испытание оказалось самым сложным. Ребятам приказали драться друг с другом, всем одновременно. Это был очень жестокий кулачный бой, где каждый был сам за себя, бой, который прекратили, когда на ногах осталось только трое. Казалось, безумное ликование захлестнуло площадь и как из чаши выплеснулось за ее грани. Все поселение стянулось к площади, победителей подняли и на руках отнесли к отдельно стоящему по-королевски накрытому столу.

                Через пару часов практически все мужское население, за редким исключением, валялось под столами…

Чуть позже полудня после непродолжительных сборов наш небольшой отряд вышел из поселения. Мы ушли, так и не попрощавшись ни с кузнецом, ни со старостой – оба были пьяны до такой степени, что разбудить их попросту не удалось. Нам оставалось лишь попросить женщин, что провожали обоз, передать нашим друзьям наилучшие пожелания, извинения за скорый отъезд и благодарность за радушие и гостеприимство.

Лошадей ни у нас, ни у новобранцев не было, так что мы разместились в двух старых ужасно скрипящих телегах. В первую погрузили вдрызг пьяных победителей (сын кузнеца, к слову, тоже успел изрядно накачаться и теперь вовсю храпел, лежа в неестественной позе). В эту же телегу определили и рабыню. Мы же вчетвером, не считая кота и возницу, разместились во второй.

Мы с Михом сидели, прижавшись друг к другу спинами, и молча смотрели по сторонам, Татьяна гладила свернувшегося урчащего кота, а Алекс дремал... Бесконечно долгий путь и однотипные пейзажи усыпляли: старая разбитая дорога, деревья, неторопливо ползущие по сторонам, легкий теплый ветерок… Из глубин памяти, будто вечерние тени, выплыли воспоминания, как в детстве я ездил с бабушкой в какую-то Богом забытую деревню, как сам управлял телегой, как погонял хлыстом лошадь, как пытался ее остановить, крича «Тпррррру!»… Меня бы так и укачало, если бы под колеса время от времени не попадали камни и толстые ветки, так что нас изрядно потряхивало.

Трое воинов скакали впереди, трое замыкали колонну… То есть с арьергардом, авангардом и, наверняка, с разведкой в отряде Ивана все было в полном порядке, тем не менее, оружие из рук мы не выпускали.

                – Разбить лагерь! – Иван зрелищно поставил коня на дыбы.

                Поляна, покрытая мягким ковром из зеленой травы, находилась на небольшой возвышенности и прекрасно подходила для лагеря.  Воины действовали слаженно: кто занялся костром, кто разгрузкой груза, а кто-то ушел в лес за кольями. 

                – Просыпайтесь, хватит спать! – десятник тормошил парней. – Ты, ты и ты, – в лес за дровами, ты, – обратился он к сыну кузнеца, – разгружай вон ту повозку.

                – Друзья! Не желаете ли выпить? – Иван все еще не слезал с коня. – Сейчас разобьют лагерь, и я вас познакомлю со своими солдатами!

                – Выпить? Если только бургундского, – подмигнул нам Миша .

                – Бургундского так бургундского. У меня как раз завалялся бурдюк первоклассного зелья. Адское пойло пробовали?

Палатка более походила на шатер и поражала воображение размерами: в ней не только свободно поместились все солдаты, но еще и осталось свободное место. Она представляла собой странную систему, состоявшую из трех внушительных кусков брезента, нескольких кольев и множества веревок-растяжек. В центре крыши было круглое отверстие, а прямо под ним, на земле, располагался очаг. Тем вечером я впервые попробовал на вкус оленину, надо заметить, весьма мастерски приготовленную. У Ивана в отряде были не только первоклассные охотники, но замечательные повара.

                Вскоре все, кто был не занят патрулированием лагеря или иными делами, в том числе Иван и мы с Михом, накачались превосходным самогоном. Время для нас остановилось.

Утром случилось две неприятности. Первое – Миша обнаружил пропажу магазина к АКА.  Второе – тут отличился сын кузнеца… Но не буду обгонять события, расскажу обо всем по порядку.

                Сколько мы сами не искали магазин, все усилия оказались тщетными. Тогда Иван приказал построить весь отряд, включая новобранцев, и сам встал в начало шеренги. Десятники профессионально обыскивали всех по порядку – сначала людей, затем их личные вещи. Наконец рожок нашли под сеном в одной из телег. Через несколько минут нашли и допросили двоих воинов, что находились недалеко в секрете, еще через пять минут один из молодых солдат, ползая на коленях в грязи, молил о пощаде…

Иван лично отрубил вору кисти обеих рук. «Таков закон. Если я не накажу его, накажут меня. Меня перестанут уважать. Закон един для всех», – резко ответил отрядник на наши просьбы пощадить бедолагу. Кроме нас, никто из  отряда не проявил ни тени жалости или сочувствия – ни когда к кистям мужчины привязывали веревки, ни когда меч с хрустом, под аккомпанемент гортанного вопля несчастного, входил через кости в дерево колоды. Вскоре парень скончался – от потери крови или от шока. Он так и лежал у окровавленной колоды, пока – перед тем, как снять лагерь – его не его похоронили, точнее, пока не зарыли у обочины дороги, не отметив могилу даже камнем…

Второе событие было связано с сыном кузнеца, которого звали Артуром. Бойкий парень везде совал свой нос. И эта его черта сыграла с ним жестокую шутку. Артур не разбил бы большой кувшин с какой-то жидкостью, который ему было не поднять в одиночку, не начни он хорохориться перед земляками. Но малец взялся за непосильное для одного человека дело и таки разбил кувшин, за что тотчас был приговорен десятником к пятнадцати ударам нагайкой. Парня привязали к козлам и, не откладывая, привели приговор в исполнение. Впрочем, как и подобает мужчине, Артур выдержал наказание молча, лишь губу до крови прикусил. Кстати, именно то,  что парень не проронил ни звука, вызвало у всех одобрение.

– Молодец… – Алекс с Мишей отвязали Артура и, подхватив его под руки, помогли дойти до телеги, где Татьяна с Аллой еще с самого начала готовили какое-то целебное зелье…

– Занятно… – подошел к ним Иван. – Толк из тебя точно будет…

Неделя – а именно столько времени нам понадобилось, чтобы без спешки добраться до базы – прошла спокойно, разве что на шестой день пути мы встретили конный патруль, но эта встреча длилась не более десяти минут.

 

 

Глава 16.

 

                Лиловое пламя заката окрашивалось оранжевым, переходило в голубой, фиолетовый, затем в темно-синий и – чуть дальше – в черный цвет.

                Вокруг пахло свежескошенным сеном. Я подошел к телеге…

                – Мих, как ты думаешь, если пересказывать все, что нам пришлось пережить за последнее время, на что это будет похоже? На унылую автобиографию потянет? Может, на безумное приключение?

                – Ты сначала напиши. А не напишешь – кто же прочтет? – Мих улыбнулся в ответ. – А коль прочтут, будет ли им интересно? Люди ждут интригу, события, и им уже неинтересна обыденность и собственная жизнь – ведь они давно превратились в зомби, потому как разучились жить...

                – Странно слышать это от тебя, – я усмехнулся. – Мало того, ты говоришь, будто ничего не произошло, и все остались живы…

                – Вы говорите так, будто хлебнули «бургундского» из кладовых Ивана, – Алекс, легко пошатываясь, стоял и пытался удержать в левой руке бурдюк отменного самогона из загашников отрядника, а правой поддерживал самого «Вано», который, в свою очередь, старался не уронить плетеную корзину со всевозможной зеленью.

                – На войне, как на войне, – пробормотал Иван и опустился на землю, да так быстро, что Алекс даже охнуть не успел. С земли донеслось что-то, что можно было истолковать как «Сегодня последний день, когда можно отдохнуть, завтра снова в строй».

                – Научил на свою голову, – Алекс безуспешно попытался поднять Ивана. – А что собачки наши места себе с утра не находят?

                Стрела, навылет пробившая череп подошедшего к лежащему Ивану десятника, забрызгала нас липкой смесью крови и мозга. Время остановилось. Я почувствовал знакомый сладковато-приторный  запах крови. И пока содержимое желудка безуспешно пыталось выплеснуться на бьющееся в судорогах тело убитого воина, мои руки уже прижимали АК к плечу, а ноги уводили в прыжок. Только мозг начинал понимать, что произошло нечто опасное и, скорее всего, непоправимое.

                Самое страшное оружие – бесшумное. По крайней мере, для меня … Мозг рисует то, до чего нельзя дотянуться, что нереально ощупать; мысли проносятся со скоростью вихря, нагоняя леденящий, сковывающий движения страх…

Поляна медленно заполнялась едким белым дымом, от горевших тканевых свертков, выброшенных из леса...

                Как в замедленных съемках,  из растущих вдоль дороги кустов выпрыгивали полураздетые люди, вооруженные топорами, луками и ножами, летели камни и стрелы…

                В дыму возникали непонятные силуэты, мозг показывал картинку «чужой», палец нажимал на спусковой крючок, раздавался щелчок, дуло автомата с хлопком выплевывало луч лилово-оранжевого пламени…

Хлопок, хлопок… Еще хлопок… Мих сзади… Я чувствую его спину, отдачу его выстрелов… Мир застыл, время исчезло – осталось нечто, по силе подобное кульминации в одном из концертов Рахманинова…

Рабы и новобранцы беспорядочно бегали, создавая хаос; воины же действовали четко и слаженно, их отточенные движения не оставляли противнику ни единого шанса, расчленяя тела врагов поющими песнь смерти клинками.

Кое-где дым казался розовым – наверное, у меня просто разыгралась фантазия. Впрочем… Фонтан крови из перерезанной шеи сложно забыть…

Наступаю на что-то скользкое, падаю на спину. Сантиметрах в десяти над моим лицом скользит острие клинка. Успеваю задеть и сбить с ног Татьяну – выпущенный из арбалета болт пролетает там, где только что была ее спина. 

Хлопок…  Очередная безликая жертва окрашивает в серо-багровые тона кустарник за своей спиной… Человек – уже не человек: просто образ, просто цель… Просто команда мозгу нажать на курок… Нет мыслей… Нет эмоций… Нет страха… 

На поле брани нельзя оставлять жизнь недобитому противнику – никакого милосердия во время боя… Разбивая прикладом лицо раненому дикарю лет сорока, начинаю подсознательно видеть целиком картину происходящего. Странное ощущение, смешанное с новым, непонятным и ни на что не похожим чувством. 

Мне нравится вкус адреналина и пьянящий запах крови. В такие моменты я будто меняюсь: не замечаю боли, а при виде своих ран – зверею. Какой-то подросток проткнул мне руку, я с рычанием вырвал у него нож и воткнул ему же в лоб. То ли лобная кость оказалась у паренька слабой (предположу, что в жизни бедняге недоставало кальция), то ли нож был добротным, не скажу точно, но только он с хрустом вошел бедолаге в лоб по самую рукоять. 

Атака была столь неожиданной, и нападавших было так много, что мы потеряли почти треть людей, в основном рабов и новобранцев. Однако и нападавшие явно не ждали такого отпора – немногие из них выжили и смогли укрыться в лесу. Когда дым рассеялся, я увидел вокруг кровавое море, что поглотило не только усеянную трупами землю, но еще и деревья, кусты, людей...

Я никак не мог отдышаться, обычное зрение и мысли медленно возвращались. Я почувствовал дрожь в руках – порой, когда уже все кончено, начинаешь осознавать произошедшее, и в душу крадется страх, и важно – его не впустить. А руки? Что руки? Руки дрожат от адреналина… Как и колени. Но это приятная дрожь…

– Знаешь… – Мих стер кровь с лица, – автобиография? Иди ты к черту со своей автобиографией! Мне пока нашего общего воениздата с лихвой хватает… и… этих дурней из каменного века.

– Так нельзя… Так нельзя… Так нельзя… – Татьяна  сидела у колеса телеги, обхватив голову руками, в лице – ни кровинки. К ней спиной, сжав рукоять окровавленного меча так, что белели костяшки пальцев, стоял сын кузнеца – взгляд неподвижен, из правой ноги, ближе к бедру, торчит нож.  Четыре неподвижных тела перед ним завершали полноту картины. Паренек спас Татьяну…

– Как на бойне, – Алекс сел на землю. Его левая рука была перетянута веревкой, а от локтя до кисти зияла глубокая рана. – Мне начинает казаться, что наши войны гуманней.

– Расскажи тому уроду, которому я выстрелом ногу оторвал,– Мих сплюнул. – Где там твой самогон,– хочу сегодня напиться до потери памяти…

Алекс устало посмотрел на него:  «А может, ну его, это пойло?»

В дальнейшем «пойло» нам очень пригодилось: его не только давали пить раненым, чтобы облегчить их мучения, но еще и дезинфицировали нехитрые ножи. Предположу, что именно из-за использования холодного оружия в любых конфликтах все воины прекрасно «штопали» сами себя, и, судя по выражению их лиц, это было обыденным делом.

Понятно – я «принял на грудь», затем Иван зашил мою рану.  Алексу повезло меньше: его руку пришлось чистить и дезинфицировать… Сделали это просто – мочой… Оказывается, она способствует свертыванию крови. В общем, кому как повезло – кто просто тряпкой описанной отделался да вышиванием по мясу, кто каким-то мхом да тугой повязкой, кто на «повышение пошел» – парня со сломанным позвоночником просто добили… Острый прут в ухо, точный удар и все… Жестокость? Нет тут никакой жестокости…

– Сволочи, – выживший десятник покачал головой, – сняли секрет так, будто в нем малышня стояла… А ведь отсюда всего полдня пути до нашей базы… Куда патрули смотрят?

– Да… выдержки им не хватило, – Иван задумчиво смотрел в сторону леса. – Подожди они еще чуть-чуть, самую малость, и взяли бы захмелевшими. Странно все это, ой как странно… – Потом спросил жестко: «Тела собрали?»

Тела поверженных врагов были сложены на краю поляны.

– Это не бойня, Алекс… – Мих присел на корточки, – это мясная лавка…

– Смотри-ка, татуировка волчьей головы – у этого и вот этого… – десятник ворочал трупы как заправский работник морга. – И на этой руке…

– Первый раз такое вижу… – Иван сосредоточенно разглядывал тела. – У всех одно и тоже…  Где Альта? Выжила?

Десятник трижды свистнул, и через пару секунд из кустов к нему выбежала одна из наших собак. – Иди сюда, моя хорошая, – он ласково погладил огромного волкодава по голове и пару раз хлопнул по боку.

Иван что-то нацарапал маленьким острым гвоздем на небольшом кусочке пластика, который затем вложил в специальный кармашек в ошейнике собаки и приказал: «Домой!»  Альта мгновенно сорвалась с места…

– Почему собака? – я смотрел Ивану в глаза.

– Потому что, если мы окружены, – взгляд отрядника был тяжел, – то у нее больше шансов проскользнуть незамеченной, нежели у любого из нас, да и люди сегодня понадобятся – кто знает, что нас ждет в ночи.

Совещание было коротким, команды Ивана – четкими.

Телеги поставили полукругом, выгнутой частью в сторону леса. Нас с Мишей отправили на левый фланг, где из мешков с какой-то крупой мы соорудили нечто вроде бруствера. Потом мы помогли Алексу и Татьяне защитить их «огневую точку». Каждую из наших «точек» укрепили псом и воином, отвечавшим за собаку. Остальные воины по трое расположились по периметру, еще несколько, самых умелых, разместились в центре вместе с ранеными, чтобы в любой момент быть в любом месте или – возможно, я ошибался – добить тех, кто мог попасть в плен… Рабам и новобранцам раздали трофейное оружие. Единственного пленного заковали в кандалы и привязали к телеге так, что он не мог даже пошевелиться.

Не знаю, почему Вано организовал оборону именно таким образом… Наверняка картина, которую я видел, была не полной… К тому же мне казалось, что уцелевших людей было несколько больше, чем сейчас находилось в «подкове», как ее окрестил Мих, а это значило лишь то, что остальные где-то укрылись.

Патронов у нас с Михом было в достатке: за первый бой мы практически ничего не расстреляли – не больше десятка каждый, по пуле-две на нападавшего… С другой стороны, даже это было для нас целое состояние, но что поделать – жить-то хочется…

Забыл добавить – воины в центре все были одеты в тяжелую броню, у каждого – щит.

– По крайней мере, сразу не вырежут… – Мих всматривался в лес. – Еще костры бы побольше…   Поярче…

– Костров не будет, – отозвался сидевший рядом с псом парень лет двадцати пяти, – проще лес поджечь, а кострами только себе навредим.

– Почему? – мы с Михом переглянулись.

– Смешные вы, – парень смотрел на нас как на детей, – они смогут подойти к самой границе света, а затем напасть. Не будет огня – мы окажемся в равных условиях. А кое-кто, – парень улыбнулся и потрепал лежащего пса за шею, – а кое-кто даже в лучших…

Костры не жгли. Разговаривать было строжайше запрещено. Мы вслушивались в каждый новый звук, коими была наполнена бесконечная холодная лунная ночь. Чтобы согреться, мы напрягали и расслабляли свои мышцы, дышали на руки. В туалет отлучиться также было нельзя, что для парней особой проблемой не явилось.

Тяжелая бессонная ночь давала о себе знать страшной усталостью – не хотелось даже говорить. Не стоит объяснять, как радовались мы наступившему утру, что спасло от неминуемого сумасшествия теплом своих солнечных лучей.  Вместе с рассветом к нам явились два отряда всадников. Нас охватила радость, а с ней пришло и спокойствие: мы расслабились, на суровых лицах появились улыбки. Глаза Татьяны блестели от слез.

Это утро запомнилось еще двумя событиями. Первое – Иван отдал нам четырех коней, оставшихся без хозяев после вчерашнего нападения. Что же до второго…

Иван привел к нам сына кузнеца.

– Есть в легионе традиция: после первого боя в легионе человек получает новое имя, которым заменяет основное или хранит в тайне ото всех. Что касается вашей четверки – в вас и ваших именах я уверен. А вот ты, – Вано обратился к парню, – ты далеко не трус, а к тому же еще и защитил Татьяну. Отныне имя тебе Бронислав.

– Спасибо! – в глазах Бронислава не просто зажглись искры, там произошла такая вспышка, что будь мы в том мире, до катастрофы, мне пришлось бы надеть солнцезащитные очки. Утрирую конечно, но парень еще долго искренне тряс руку Ивана…

Как только раненых разместили на телегах, прозвучал приказ «по коням». Верхом я ездил очень давно, но все же, в отличие от Миши, Тани и Алекса, ездил… По правде скажу, мой небольшой опыт не спас меня от боли в спине и прочих неприятностей, кои поджидают новичка-наездника на долгом марше.  Спасало лишь то, что рабы вели коней под уздцы. Мы были позором даже на фоне тех раненых, которым не хватило места в телегах и они были вынуждены ехать верхом. Надо отдать должное воинам – усмешек в наш адрес не было…

К полудню мы выехали на, дорогу, что вела через внушительных размеров поле к «базе», находившейся посреди него.

С виду невзрачный комплекс из семи старых двухэтажных зданий с плоскими черными крышами, обнесенный внушительным бетонным забором с торчащими из-за него вышками, опутанный колючей проволокой, окруженный двойным рвом с водой, противопехотными заграждениями и невесть еще чем, чему мой мозг просто не находил названий… Вокруг комплекса на поле, сколько хватало взгляда, росла картошка.

– Очень интересно… – произнес Алекс, когда мы с ним поравнялись. Я вопросительно посмотрел на него, но кроме многозначительного взгляда, направленного в сторону комплекса, так ничего и не дождался…

                Вскоре мы выехали на вполне приличную дорогу, мощеную камнем. Дорога вела к подъемному мосту через ближайший к нам «первый» ров.  Огромные, белого кирпича, одиноко стоявшие ворота смотрелись совершенно безумно и вовсе не к месту на валу, по которому за ними шла брусчатка, и который собой разделял два рва. Пока мы шли от ворот до ворот, из узких бойниц в стене нас сопровождали напряженные взгляды и тяжелые ржавые болты во взведенных арбалетах…

                Странное место…

 

Глава 17.

Небольшой чистый дворик, мощенный камнем, обнесен высокими побеленными стенами, в их узких бойницах зияет бездонная темнота. На незнакомых суровых лицах – ни малейшего намека на улыбки, тяжелые изучающие взгляды словно прожигают насквозь. А над головой – глубокой синевы небо и медленно проплывающие перистые облака необычайной красоты.

В этом маленьком замкнутом пространстве с нами – лишь трое воинов, попросивших нас задержаться. Мы да еще несколько выживших новичков с неподдельным интересом рассматриваем массивные деревянные ворота, обитые металлическими пластинами. Странно,  но вход в этот дворик был абсолютно таким же, что и выход – можно было поклясться, что разница в размерах огромных каменных арок не превышала и сантиметра.

Воины, что остались с нами, молча изучали нас. Им явно хотелось заговорить, но при попытке Миха обратиться к одному из них самый высокий и плотный из троицы медленно поднес указательный палец к губам и довольно четко произнес «Тсс-с-с», всем своим видом показывая, что начинать разговор не стоит.

Слишком много впечатлений, слишком сильная усталость, слишком неприятная слабость, слишком тяжелые рюкзаки, слишком много всевозможных «слишком» собрались воедино и одновременно дали о себе знать…

                Во дворике мы провели около получаса. За высокими стенами ничего не было видно, лишь верхушки зеленых берез. Из-за стен ничего не было слышно, но это была вовсе не гробовая тишина – просто все звуки были привычными и естественными: порывы ветра, щебет птиц, шелест листьев…

                – Пора, – Высокий подошел к арке и поманил нас рукой. Второй, что был чуть пониже, негромко добавил: «Следуйте за ним».

                Во дворе остался лишь один воин, затворивший за нами устроенную прямо в воротах тяжелую дверь на больших кованых петлях. Высокий зашагал вперед, но почти сразу же за аркой свернул влево и нырнул в темный незаметный узкий проход. Он неторопливо шел впереди, то и дело останавливаясь и оборачиваясь, показывая нам путь. Тот, что был пониже, замыкал шествие. Оба молчали. После был еще один коридор – много короче, но и значительно темней. Мы шли недолго, но, если не учитывать белого пятна в конце прохода, в абсолютной темноте.

                Нас привели в маленькое помещение: голые стены с зарешеченными окнами, открывавшими прекрасный, можно даже сказать, незабываемый вид на посеревшую и покрытую зелено-серым мхом каменную стену, что тянулась куда-то вверх; три грубые, добротно сработанные деревянные лавки, отполированные временем и чьими-то задницами, большой, без единого гвоздя, деревянный стол.

Отдельно стоит упомянуть о туалете типа «сортир». Находившийся за старой, окрашенной в зеленый цвет дверью, он, как ни странно, был весьма чистым. Система слива поражала простотой и оригинальностью: деревянная пробка на бечеве и самый обычный кран, торчавший из стены примерно на метровой высоте. Алекс, посмотрев на наши удивленные лица, объяснил, что пробка закрывает дырку, затем набирается вода, после чего пробка выдергивается, происходит смыв.

– Обычная чаша «Генуя»… – Алекс задумчиво посмотрел на «чашу». – Правда, в армии все это называлось совершенно иначе, – добавил он, не обращая внимания на наше крайнее удивление и «отвисшие» челюсти…

И опять мы – в неизвестности… И опять время, подобно пластилину из кошмарных снов, течет вверх по стенам…

Что поделать, усталость дает о себе знать. Я сел, положил автомат на колени, сверху на него поставил вещмешок, немного подправив его для мягкости, положил на него руки, будто ученик в первом классе, уткнулся в них лбом и задремал. 

                Спишь и, вместе с тем, не спишь, а медленно бродишь по границе сна, краем уха слыша, как о чем-то перешептываются деревенские пареньки. Шаг – Мих лег на скамью и задремал. Еще шаг – Таня что-то ищет у себя в рюкзаке. Еще… Алекс, прислонившись к стене, тихонечко насвистывает какую-то до боли знакомую мелодию. Еще шажок…  Бронислав медленно ходит из угла в угол… Я задремал…  Беспокойная туманная дремота застилает мое сознание…  Я заснул, и сон мой был как никогда беспокойным.

До следующего утра о нас забыли. Конечно, Таня и Миша возмущались, более сдержанный Алекс молчал, парни-новобранцы вели себя невозмутимо, я же просто делал вид, что спал…

                – Вставайте, бандерлоги! – голос завис в воздухе и не принадлежал ровным счетом никому…

                Я протер глаза руками. Было либо слишком поздно, либо слишком рано, но уж точно слишком темно, чтобы быть светлым временем суток.

                – Кто много спит, тот мало живет! – голос продолжал пугать отсутствием источника и проникал прямо в мозг…

                Дальнейшее наше знакомство с военной базой прошло в абсолютной тишине и в полной темноте…  Возможно, оно и к лучшему… Бескрайнее черное небо приобретало темно синий оттенок у самого горизонта и блестело мириадами звезд.

Нас привели в некое подобие бани, где, однако же, не было ни веников, ни парной, ни раскаленных камней, ни пара, а были обычные душевые «соски», как ласково обозвал Алекс душевые головки, приваренные к трубе у потолка, да перегородки, разделявшие огромное помещение на кабинки. Чуть теплая вода стала приятной неожиданностью для каждого из нас. «Баня» разделялась на мужскую и женскую секции. Особый «шарм» всему придавал отблеск пылающих факелов.

До «бани» нам выдали по куску мыла, отдаленно напоминавшего по размеру и цвету хозяйственное, а после, когда мы построились по двое, по комплекту белья и одежды из довольно грубой ткани, кожаную обувь. Само собой разумеется, мы взяли все… Вдруг пригодится.

Когда все уже помылись и почти оделись, мы получили по доброй порции горячего травяного отвара. Приятная и наверняка полезная неожиданность.

– Армия… – Алекс многозначительно хмыкнул, – проходит время, меняются люди, мелькают поколения, но что-то всегда остается неизменным…

– Да… Это что-то вроде того, как я однажды, в гостях у подруги, чуть не наступил в туалете на электронную книгу, – я не мог сдержать улыбку. 

– Что-то вроде...  – Алекс  все глубже и глубже уходил в себя, его голос становился все тише и тише...

И снова мы в том же самом помещении, где были ровно час назад, и снова ничего не происходит… И снова я делаю вид, будто сплю… Гоню от себя мысли, что мы – будто шестерни какой-то отлаженной годами системы…  Все непонятно и неясно, а ожидание неизвестного гнетет…

– Сева Корябин!!! – голос звучал из ниоткуда.

                – Я! – один из новобранцев вскочил.

                – Подойти к двери! – Сева подошел. – Лицом к стене! Ноги шире плеч! Руки за голову! Вещи перед собой! Шаг влево! Вперед! Смотреть в пол!

                Миша и Алекс одновременно присвистнули.

                Так произошло поочередно с каждым из новобранцев. Даже с Брониславом. Нас же четверых оставили «на закуску». Каждый из парней получал приказ, каждый подчинялся, каждый следовал указаниям бестелесного голоса, каждый был готов с самого начала стать частью системы…

                Когда все новички закончились, к нам вошел человек невысокого роста. Он молча сел и закурил, пристально нас рассматривая…

                – У вас есть к нам вопросы? – его взгляд по твердости превосходил сталь. – Есть ли какие-нибудь пожелания? – В какой-то момент мне показалось, что передо мной добрый старый полковник белорусского КГБ, пытавшийся высмотреть в душе крупицу ненависти к руководителю страны…  Но нет, это был профессионал, это был человек, прошедший войны, человек, способный видеть душу… Я почти ухмыльнулся.

                – Мы хотим остаться вместе, – голос и взгляд Алекса едва ли уступали по силе пришельцу из внешнего мира.

                – Я посмотрю, что можно сделать.

Ни единой эмоции! Человек, одетый в поношенный кожаный плащ, встал и вышел вон. Мы сидели наедине со своими мыслями – нам оставалось лишь думать, думать, думать… Вариантов было не слишком много, точнее, их не осталось с самого начала, – все они закончились еще в тот миг, когда мы согласились вступить в ряды легиона.  Новая система, новые законы, новые порядки и, безусловно, свои правила…

– Здравствуй! – Мих резко встал, широко расставил ноги и раскинул руки. В голосе звучала ирония: «Здравствуй, Легион!»

                Прошло еще несколько долгих часов ожидания, прежде чем «голос из ниоткуда» приказал взять вещи и встать с ними у дверей, что мы без промедления и сделали.  Вдруг мне показалось, что нас пристально рассматривают, – я почти физически ощутил на себе чей-то взгляд, хотя никого, кроме нашей четверки да кота, в помещении не было.

Прошло еще минут пять. Наконец старая дверь со скрипом отворилась, и показался наш старый знакомый – отрядник, он хитро подмигнул и взглядом поманил за собой, жестом приказав нам молчать.

Нас ждало некоторое подобие медкомиссии… Три женщины лет пятидесяти, в белых халатах… Все это казалось странным. В основном их интересовали наше телосложение и зубы. Миша даже пошутил насчет коней…

Дальше нас привели в небольшое помещение, заставленное двухъярусными, сваренными из труб и пластин кроватями, застеленными белыми простынями.

Вано повернулся к Тане и Алексу: «Тут будете недели две. Это карантин. Он для того, чтоб подготовить вас к жизни внутри лагеря, к нагрузкам, тренировкам, и, если бы вы были обычными новобранцами, распределить по тренировочным отрядам. Но… Ведь я вам обещал». Иван хитро, я бы сказал, заговорщицки, подмигнул.

                Карантин... странное, непонятное мне слово…

                – Вы будете спать вот тут и тут, – Вано показал нам две двухъярусных кровати, – это теперь ваш «ходок». – Он еще раз подмигнул, но уже только Татьяне, коротко попрощался с нами, пожелал удачи, терпения, веры и сил, и ушел.

                – Что он имел в виду? – Миша и Таня с недоумением смотрели на Алекса.

                – Предположу, что он имел в виду это место, откуда можно заходить к нашим кроватям, и непосредственно сами кровати. Чур, моя внизу!

                – И моя! – Таня улыбнулась.

                Что нам с Михаилом оставалось делать, кроме как согласиться, благо тумбочка была большая, двухъярусная, явно рассчитанная на четверых.

                Кровать… Что может быть лучше самой обычной кровати?  Мягкий, пусть сбившийся, пусть тонкий, пусть комками, матрац… Ни с чем не сравнимая накрахмаленная простыня… Подушка, хоть небольшая, но в ней можно утонуть лицом… Все это сможет понять лишь тот, кто был вынужден спать где попало и как попало, когда вместо перины под тобой в лучшем случае доски, а вместо подушки, если повезет, в лучшем случае, полено…

                Какое же это чудо  – простая, незатейливая вещь при правильном сочетании времени, места и обстоятельств…

                Мы были страшно голодны. И пусть это мелочь, ерунда, лишь укрепляющая дух, но все же интересно, а тут кормят? Надо было обо всем расспросить Ивана, ведь за спрос не бьют в нос. Усталость и голод давали о себе знать как никогда:  хотелось поесть хоть чего-нибудь, а затем упасть на кровать и забыться.

                Обычное любопытство, простой человеческий интерес – иногда он пересиливает голод, усталость и много всего прочего.

Из комнаты с «нарами» – а это были именно они – мы попали в небольшой квадратный коридор с высоким потолком да еще тремя дверями. Чтобы добраться до первой (она, к слову, оказалась запертой), пришлось подняться по массивным каменным ступеням примерно на двухметровую возвышенность. Две другие были открыты и находились внизу, на уровне той, из которой мы вышли. За одной из дверей мы обнаружили трехместный туалет все с теми же чашами, а за другой нас ждал сюрприз. Открыв ее, мы увидели небольшой дворик, обнесенный довольно высоким забором с острыми прутьями и колючей проволокой наверху и воротами ровно посередине. Дворик был выложен досками. Там же мы увидели три длинных стола, шесть, невысоких узких скамей, и две прислоненные к забору метлы.  

                – Я сейчас – будто герой странного рассказа, – Татьяна улыбнулась. – Кругом  сплошные загадки и головоломки, из-за них нельзя понять сути. Наверняка она где-то на виду, но почему-то все время ускользает.

                –Глубоко… – Мих вздохнул.

                Мы стояли, устремив взгляды вверх, в бездонное синее, начинавшее темнеть небо…  Вдруг дверь в заборе с лязгом распахнулась, и в проем вошли трое рослых парней. Кряхтя, они тянули за собой три бидона.

                – Карантин! – проорал самый плотный из троицы. – Ужин!

                Бидоны открыли. В первом были алюминиевые миски, деревянные ложки и хлеб, во втором суп, а в третьем вареная картошка. Каждому из нас выдали по две миски, по ложке и куску хлеба, затем каждому в одну миску, деревянным черпаком внушительных размеров, наложили картошки, в другую налили суп.

                Мы вшестером заняли средний стол. Почему вшестером? Да потому как с нами ужинали Бронислав, которого позвал Алекс, и кот – мы поделились с ними едой. Кот не привередничал и уплетал картошку так, что чем-то напоминал хомяка, натолкавшего себе полные щеки семечек.  За соседними столами расположились еще с десять–двенадцать знакомых и незнакомых нам парней и девчонок лет пятнадцати–шестнадцати.

Пожелав друг другу приятного аппетита, мы принялись за еду. Ели молча. Хлеб был странный на вкус, крупного помола и не до конца пропеченный посередине. Он уже успел немного зачерстветь по краям, но все же это был самый настоящий хлеб! Что касалось супа, то он был наваристый, с картошкой, какой-то зеленью и еще чем-то, что я не смог опознать. Картошка, нарезанная примерно сантиметровыми кубиками, была частью разваренной, частью полусырой – этакие кубики в пюре, но голод, как известно, не тетка, поэтому за ушами трещало не только у кота.

                Темнело. На небе замерцали звезды.

                Минут через пятнадцать после того, как унесли остатки еды, дверь в заборе снова открылась. Во двор важно зашел мужчина лет сорока пяти–пятидесяти. На нем были не доспехи, как показалось сразу, а добротная кожаная одежда, что не мешало ему, однако, носить на поясе увесистую металлическую булаву. Он неспешно осмотрел дворик и басом гаркнул: «Карантин! Отбой!»

                … Я лежу на кровати, мне нет никакого дела ни до молодых ребят, волею судеб заброшенных в это странное место, ни до их судеб. Я мысленно дотрагиваюсь до каждого из лежащих, вижу внутренним взором их путь, все, что с ними было и будет, жизнь и смерть…  Кажется, я вшит в этот странный мир – из головы не уходят Танины слова, а помещение кружится странным вальсом, приобретая все более неясные очертания в тусклом свете, проникавшем вместе с комарами через незастекленные окна.

                Холодно. Я укутываюсь в тонкое одеяло и понимаю, что нахожусь в странной огромной пещере. Вдалеке виднеется заброшенный город, полный мертвецов и пауков. Вокруг меня – паутина и я знаю, что надо бежать, бежать как можно быстрее, бежать без оглядки. Мне очень страшно. Но я нахожу выход – небольшую, насквозь проржавевшую трубу в огромном бетонном кубе, и выбираюсь наружу…

Холодно. Не хочется открывать глаза и я бросаюсь в распростертые объятия следующего кошмара…

                – Правила не я придумал, – я слышу шепот Алекс а и Ивана. – Вам четверым придется пройти карантин вместе со всеми.

                – Сколько он длится? – Алекс явно нервничал. – Что будет потом? Каковы процедуры?

                – Все увидишь сам, – голос Вано был ровным, – дней десять. Сегодня вас ознакомят с распорядком дня, макетом базы, правилами, расскажут о людях… Дальше – больше…. – Иван сделал паузу. – Вас проведут по всем укреплениям, вы побываете везде, чтобы знать, где и что находится, как работает, с людьми познакомиться … Потом вас разобьют по семь, но ты не волнуйся, все будет, как я и обещал – все вы будете в одной семерке…

                – Почему в семерке? Странно, – мысль кончиками длинных полупрозрачных пальцев тронула мое лицо…

                Я снова провалился в сон, и мне снилась то ли зона, то ли война… Но главным в этом сне оказался рев сирены… Я проснулся и сел, свесив ноги. В  последний момент мне чудом удалось не задеть ногами голову вскочившей внизу Татьяны. Алексу повезло меньше – Мих спал явно крепче, чем я.        

                «Карантин, подъем!», – с этих незатейливых слов, что звучали из металлического рупора и проникали в мозг сквозь любой, даже самый крепкий сон, для нас начинался каждый новый день на базе кочевников…  Дни были похожи друг на друга и распорядок дня никогда не менялся. Даже концовка была одной и той же: «Карантин отбой!». И баста!

                Часовая тренировка начинала день. После нее до завтрака оставалось около получаса свободного времени, когда мы могли прийти в себя, умыться и убрать спальные места. Потом был  завтрак, а после, до самого обеда, наряды по карантину, в основном – по уборке территории…  Обед всегда был сытным, после него следовала длинная, до самого ужина, изнурительная тренировка: мы укрепляли свою выносливость и совершенствовали навыки владения холодным оружием. После ужина, до отбоя, примерно часа полтора мы были предоставлены сами себе. Честно признаюсь: хотелось только спать. Сил хватало лишь на то, чтобы поднести ложку ко рту, доползти до туалета, помыться и выключить мир, просто-напросто закрыв глаза, или коснувшись головой подушки.

Девчонки, как ни странно, держались лучше некоторых парней, а наша Татьяна давала всем карантинным аборигенкам фору…  Через несколько дней весь карантин разделился на небольшие «группы по интересам», в основном по два-три человека. Люди между собой общались очень мало, скорее, не общались вовсе, зато к концу первой недели сложился некоторый порядок: все знали, кому, что и когда надлежит делать. Мы по-прежнему были впятером, не считая кота.  Бронислав оказался толковым малым, хорошим слушателем и талантливым учеником, хотя многое ему все же приходилось объяснять на пальцах по несколько раз.

Почти каждый вечер к нам наведывался Иван – расспросить, как обстоят дела, все ли хорошо, все ли получается и есть ли у нас какие-либо пожелания. После мы разговаривали просто «за жизнь».  Визиты имели дружеский характер, но были краткими – иногда всего минут пять-десять.

                День за днем незаметно пролетели две недели, наступил последний вечер нашего пребывания в карантине. К нам зашел тренер и объявил, что завтра утром нас ждет распределение по отрядам… Впрочем, Вано давно разъяснил нам процедуру, и не раз заверял, что мы все останемся вместе и создадим руководящую ячейку нового совершенно автономного отряда…

 

Глава 18.

 

Первые ощущения после «карантина»…  Они переполняли разум, поражали воображение, вызывали массу эмоций  – мы словно попали в место, которого просто не могло быть, но вот оно,  перед нами – во всем своем безумии …

Смесь нескольких временных эпох – иначе не скажешь… Иначе не объяснишь…

Вперемешку стоят каменные строения и деревянные срубы, землянки и двухэтажные кирпичные бараки…  Несколько человек в промасленных комбинезонах копаются в трех стареньких, но с виду рабочих джипах и грузовике, переоборудованных под броневики. А рядом – навес, где стоят лошади. Там люди в грубой домотканой одежде, напоминающей мешковину, вилами перекидывают навоз… Чуть дальше загон для скота: коровы, свиньи, клетки с зайцами или кроликами – тут уж разницы я не нашел, как ни старался. Следующее здание – «птицеферма»,  в клетках – куры, гуси… Чуть дальше коптильня – пахнет мясом, колбасой.  У землянки стоит старенький мотоцикл, а чуть поодаль проржавевший насквозь велосипед.  И это лишь малая толика того, что нам удалось увидеть…

У входа в подземелье – два охранника-автоматчика. Стволы, наверняка, побывали не в одном бою: царапины и самодельные истертые приклады говорят сами за себя; форма старая, с заплатами, но все же это армейская форма… Мимо проходит лучник – весь в мехах, а вслед за ним, широким шагом, одетый лишь в широченные шаровары да кожаные ботинки – самый настоящий казак: чуб, длиннющие усы, нагайка за поясом.  Несколько выбритых налысо монахов с шестами и четками… Одежды самые разнообразные: от набедренных повязок, ряс, тог, плащей, кованой брони – до военной формы, бронежилетов. Как я понял, однотипное обмундирование было лишь у регулярной армии, да и то не у каждого отряда. На всех остальных – от охотников до крестьян и рабов – было надето все, что только было возможно и невозможно придумать.

                Повсюду – вкопанные в землю высокие столбы, к верхушкам которых крепятся массивные кабели… Готов поклясться, я видел несколько фонарных столбов. Поленницы в виде башен… Что-то давно забытое и до боли знакомое всплывает из глубин памяти… Пахнет дымом – дымят многочисленные трубы. Каждый куда-то идет, что-то несет, тащит, делает, кричат многочисленные дети, изредка слышится лай собак – кажется, я никогда не пойму порядка в этом хаосе… Да и вообще – это сильнейший контраст той тишине, что окружала нас внутри карантина.

Еще поразила чистота: чистая одежда на всех, кого мы встретили – будь то раб или воин, тщательно подметенные каменные дороги, идущие от выложенной бетонными плитами весьма широкой площадки – плаца.

Меня почти тошнит от переизбытка эмоций – видимо, я здорово отвык от больших поселений… Впрочем, наверняка виной всему не поселение, а люди, точнее, их количество, энергетика, что ли…

Вспоминается фраза: каждый сходит с ума по-своему, а я по-разному… Она как никогда к месту.

                По внутреннему периметру стен, окружающих территорию базы, растут березы да невысокие ели, рядом с домами чьими-то заботливыми руками устроены небольшие палисадники, где цветут… не поверите – розы…  Трава, газоны… Зелени много, и везде она к месту… Постепенно вся картинка укладывается в голове и сознание рисует схему расположения строений, карту дорог… Хаос перестает казаться хаосом. Но пока это все происходит на уровне интуиции, подсознания…  Все вокруг кажется нереальным и обманчивым.

                «Экскурсовод», как мы сразу окрестили однорукого слегка хромавшего мужчину лет пятидесяти, очень долго водил нас пятерых по территории, что-то рассказывал и показывал на ходу. Что же до остальных новобранцев, то их еще день назад «подняли», как выразился Алекс, в отряды. Вчера на утренней тренировке присутствовали представители тех частей, куда начальником карантина было сделано распределение или кто заранее сделал заявки. Главный тренер называл имя или просто указывал пальцем, новобранец выходил вперед. Пять минут на сборы – и за воротами забора шаг в шаг за военным вышагивает, озираясь по сторонам и пытаясь подражать своему новому командиру, гордый молодняк, несколько недель назад бывший всего-навсего обычной деревенщиной… Кто-то попал к военным, а кто-то оказался достоин лишь работы – кто знает, кому из них повезло больше. Не зря поговаривали: не всем воевать, кому-то и в поле пахать. Как бы то ни было, из всех, кто находился в карантине, осталась лишь наша пятерка.

На территории базы располагались штаб, четыре казармы для легионеров, пять корпусов для их семей и рабов, а также просто для «мирных жителей», баня, столовая, госпиталь, птицеферма, ферма, конюшня и гаражи. А еще там были продовольственные и технические склады, два ангара для тренировок, промышленная зона, котельная, генераторная, множество технических строений. Очень удивил магазинчик, стоявший поодаль.

«Экскурсовод» был терпелив и дотошен, объясняя нам, что приказы отдаются по громкой связи, растолковывая, к кому идти с вопросами, где кого искать, как и на что реагировать. Правда, с первого раза было трудно все запомнить.

«Экскурсия» заняла весь день. Вечером мы вернулись обратно в карантин.

– Ну и как вам все это? – Миша, впрочем, как и все мы, выглядел озадаченным.

– Все ужасно странно, но должно же быть объяснение, – Алекс помолчал. – Никак не могу уразуметь, отчего тут такая мешанина во всем… Я прислушивался к разговорам и услышал, как минимум, пять наречий. Причем одни говорят практически на чистом русском языке, а другие и двух слов связать не могут – говорят на каком-то непонятном диалекте.

                – Это полноценный город, пусть и небольшой, тысячи на три-четыре, – Таня запнулась. – Но ведь после того, как мы прошли вслед за дедушкой, и после того, что случилось в отдельности с каждым из нас, нельзя ли предположить, что мы здесь не одни такие? Если мир изменился?

                – Город… – размышлял Миша, – три-четыре тысячи населения. Половина – солдаты… Боже… А если это – крупный город? А если это – САМЫЙ крупный город?

                – Мы еще не видели города технарей, – Таня улыбнулась.

                – Не знаю, что там по поводу технарей, – не удержался я,– тут есть техника, тут есть электричество, тут, если разобраться, есть все и даже больше, чем достаточно, чтобы считать все это базой самых что ни на есть технарских технарей. Да и вообще, сколько лет прошло, а тут столько всего осталось.

                – Это уж ты загнул, – запротестовал Алекс. – Я видел, кое-кто из них обходит стороной те машинки, в которых копались механики… Наверняка, для них это драконы или что-то вроде них…

                – И я сегодня тоже практически все обходил стороной, – захохотал Мих и, уже почти успокоившись, добавил, – от греха подальше.

                – Ничего, – Алекс прокашлялся, – нет еще тех условий, где не мог бы выжить человек. Ко всему можно приспособиться. Поживем… Втянемся и все со временем узнаем. Как говорят, поживем – увидим.

                – Отряды, отбой! Теперь-то мы знали, что все эти фразы звучат из репродуктора...

                – Пора! – зевнул Мих

                –Чур, я первый в душ! – я схватил полотенце и направился к двери.

                – Да ты весьма коварен! – Таня хихикнула. – Нет, чтобы меня вперед пропустить. – В ответ я показал язык и пошел мыться.

                Утро, как всегда, началось с команды «Отряды, подъем!» Мне, впрочем, показалось, что спали мы совсем чуть-чуть, а подняли нас много раньше обычного... Мы, кто почесываясь, кто просто протирая спросонок глаза, вышли во двор.

– Кто понял жизнь, тот не спешит! – перед нами стоял улыбающийся Вано. – Теперь, когда основная подготовка и знакомство с базой закончены, настало время вам отправиться в казарму. Пять минут на сборы.

Наш корпус был двухэтажным – с каждой стороны вход и небольшой дворик. Двери, через которые мы вошли, открывали взору вполне сносную каменную лестницу, что вела на второй этаж. На первый же этаж можно было попасть через другой вход; люк, располагавшийся прямо внутри «подъезда», вел в подвал. Этажи между собой соединялись лишь через крайнее окно слева на первом этаже. Поручни, вмонтированные в стену на уровне плеч, да валявшаяся на земле большая старая колода сразу открывали тот немудреный метод, коим можно было попасть на первый этаж. За окном и у двери стояли рослые парни и о чем-то тихо переговаривались. Все окна первого этажа были закрыты решетками, которые заканчивались пиками, торчащими наружу.

                – Часовые, – усмехнулся Иван, – чтобы спящих врасплох не застали. – И, заметив наше недоумение, философски продолжил: – А вдруг?

                Мы поднялись наверх. Коридор шириной в два с лишним метра огибал три помещения в центре этажа: «сушилку», каптерку и небольшую кухню. На этаже мы насчитали шесть дверей, в одну мы вошли, три вели в общие спальни, одна – в комнату собраний, или как сходу назвал ее Алекс, «Ленинскую»; последняя вела в совместный санузел… 

                – Дед! – Вано заглянул в каптерку. Никто не ответил, и он позвал чуть громче. – Дед!!!

                Однако кем бы ни был загадочный «Дед», он явно не спешил появляться.  Иван выругался про себя, широко распахнул дверь и вошел внутрь.

                Возня, приглушенные ругательства, и ровно через две минуты мы сидим на мягком диване, обитом потертыми шкурами, а перед нами на деревянном столе стоят, полные прохладного отвара, объемные кружки. Дедом оказался мужчина лет сорока пяти-пятидесяти – лысый, лицо покрыто шрамами, один глаз закрыт пиратской повязкой.

                Разговор был недолгим. Нам указали на кровати в самом углу одной из спален – до нас тут спали бойцы Ивана, что погибли в последнем сражении. В нашем распоряжении оказались две двойных тумбочки, окно, трехъярусные и двухъярусные нары. Дед выдал нам по матрацу и подушке, по паре простыней, наволочке и тонкому одеялу, от которого одеяльного было лишь одно название…

                Нары стояли вдоль стен, посередине буквой «Т» шел коридор. Между нижними ярусами нар были натянуты всевозможные веревки с развешанными на них шнурками, граница между соприкасающимися нижними уровнями рядом стоящих нар была завешана шкурами, в торцах  стояли табуретки – ровно по числу кроватей.

                – Располагайтесь, – пригласил Вано, – теперь я ваш сосед, тут моя постель, тут спит мой десятник, а напротив наши лучшие бойцы. Вы с ними уже знакомы.

                – Ну что, Андрюха, полезли наверх, – Мих вздохнул и покосился на Таню, – а то сейчас начнется: Чур, я снизу! Чур, я снизу!

Я улыбнулся и открыл верхнюю тумбочку, – чур, моя!  

Немного забегая вперед, скажу, что наш дом на многие месяцы оказался… пустым, тихим и холодным... Почему именно таким? Где были все те люди, коим принадлежали эти постели? Почему не было шумно и было холодно? Почему… Много всевозможных «почему», «откуда» и «зачем» задавали мы сами себе в самом начале, пытаясь впитать в себя новый образ жизни…  А было все предельно просто. Легионеры только ночевали в казармах и жили там во время отпуска или лечения – в перерывах между бесконечными походами, патрулями, вылазками, тренировками, нарядами, работой – конечно,  если не мешали личные дела.  Да и еще много было всевозможных причин и поводов… Естественно, уставшие люди немногословны. Холодно же было потому, что помещение отапливалось плохо. Но прошло время, и мы привыкли ко всему.

Как отдельное подразделение мы должны были выбрать и назначить себе командира. Алекс вполне прекрасно подошел на эту роль, поскольку в «прошлой жизни» уже служил в армии, да и просто был старше нас всех.

Отряду был назначен персональный  мастер-инструктор по боевой подготовке. Позднее к нам приписали десятерых новобранцев, выдали всю необходимую амуницию, оружие, лошадей, прислали раба-конюха. Примерно неделя понадобилась Алексу на то, чтобы везде побывать, со всеми обо всем договориться, свести воедино все графики и расписания тренировок, патрулей и даже труд на «водокачке».

Согласно уставу легиона нам предстояло целых полгода круглые сутки тренироваться и работать. Нам не разрешалось участвовать ни в рейдах, ни вылазках или походах, ни в прочих военных операциях или хотя бы усиливать внутренние патрули на опасных направлениях. Все, что мы могли – защищать базу от нападения. И только через год нас допустят к патрулированию внешней территории, да и то на расстоянии не более полудня пешего перехода от базы. Еще через полгода это расстояние увеличится вдвое. Короче говоря, боевые операции были для нас практически недосягаемыми. 

Не знаю, начать ли мне с описания тренировок или все же работы? Впрочем, поскольку трудовая повинность, возложенная на наш отряд, мало чем отличалась от серьезнейших силовых тренировок, начну все же с нее…

Каждое утро мы начинали с того, что, наскоро позавтракав, шли наполнять водой емкость, стоявшую рядом с водонапорной башней. И хоть мы всего лишь курсировали с ведрами туда и обратно от колодцев до наполовину вкопанной в землю цистерны, труд был адским. Но все же нам повезло много больше, нежели тем, кто трудился у колодцев или поднимал воду наверх, заполняя саму башню. Мы все прекрасно понимали, что и наша жизнь, и условия существования на базе зависят только от того, сделаем ли мы все свою работу и насколько качественно мы ее сделаем.

И мы трудились. Не жалея сил, до изнеможения, до кровавых мозолей. А где-то другие работники так же, не останавливаясь, крутили колесо генератора, валили лес и таскали огромные бревна, заготавливали запасы дров и еды, вкалывали в мастерских, пахали землю и пасли скот. Каждому находился труд по плечу, каждый был востребован. Люди трудились не только ради гарантированного куска хлеба, ради базы или легиона. Нет, все они трудились, чтобы защитить свой дом, свои семьи, свои селения. И никогда я не слышал, чтобы кто-то роптал или спрашивал, зачем все это.

Тренировки… А что тренировки… Немного необычные в свете обстоятельств, сильно изнуряющие, выматывающие…

Своеобразный рукопашный бой, сводившийся к максимально быстрому выведению врага из строя.

Нас учили владеть разными видами оружия, кидать камни, метать ножи, стрелять из лука. Даже копьем я научился вертеть, как заправский китаец. Много времени занимала верховая езда – мы учились сражаться верхом. На одной из тренировок я понял, почему у Буденного почти все кони были без ушей: когда ты машешь мечом или шашкой, надо быть аккуратней. В общем, конь, что был подо мной, лишился уха, а я получил, совершив полет через телегу, получил синяк на все бедро…

С самого начала уход за лошадью и оружием  занимали особое время на тренировках, как и «курсы выживания в экстремальных условиях» – так мы их сразу же окрестили.

Еще одним элементом тренировки было улучшение наших возможностей – мы развивали реакцию, интуицию, память и зрение, учились терпеть боль…

Каждую тренировку тренер обычно рассказывал несколько поучительных историй о том, что не всегда все следует решать силой. Впоследствии эти рассказы стали своеобразными лекциями по психологии и дипломатии…

Любой мастер-наставник преподавал по-своему, максимально развивая в каждом из своих учеников те качества и способности, к которым у них в ходе тренировок либо оказывалась предрасположенность, либо имелся дар. Не был исключением и наш гуру, дай Бог ему здоровья, сил и долгих лет жизни… Так каждый отряд сбивался в единый организм, где каждый знал свое место и был незаменим… Так мы познавали самих себя…

Поскольку мы с Михом кое-что знали из области восточных единоборств, наш мастер довольно быстро сдружился с нами, а со временем – и с Алексом, Таней и Брониславом, и даже с котом. Дружба, к слову, вовсе не мешала ему каждый раз спускать с нас по три шкуры… 

Постепенно жизнь в казарме наладилась, мы стали обрастать всевозможными бытовыми мелочами, Татьяна даже умудрилась где-то раздобыть несколько комнатных цветов в резных деревянных горшках. Мы перезнакомились со всеми новобранцами в нашем отряде, впрочем, те нас боялись и сторонились. Постепенно начали знакомиться с немногочисленными «соседями» сначала по комнате, а затем и этажу.

Дед оказался жутким выпивохой и первоклассным самогонщиком, к которому тайком ходили практически все легионеры, поэтому наш завхоз был незаменим на базе: мало того, что он всегда знал все последние новости, но и мог достать все, что угодно, хоть самого черта лысого. С Дедом мы сдружились очень быстро, тут нам помог Вано. К слову, Иван практически сразу же после нашего заселения в казарму ушел на очередное задание. Вернувшись недели через три, много рассказывал об очередном нападении странных людей, которое, благодаря его внимательности, в этот раз удалось отбить практически без жертв. После возвращения нашего бывшего отрядника даже «на ковер» вызывали, желая побольше е расспросить о нападении – оно, как оказалось, было уже третьим по счету, и два из этих трех пришлось отбивать ему.

Мих умудрился познакомиться с девчонкой из отряда, что размещался на первом этаже. Ни он, ни она не рассказывали деталей знакомства, скажу лишь одно:  Мих сразу после этой «незабываемой встречи» ходил со здоровым синяком на оба глаза, а Аня – так звали его подругу – с неделю хромала. Аня оказалась неглупой, но молчаливой девчонкой, четвертым или пятым ребенком родителей, переживших катастрофу и давшим ей вполне приличное даже по тем, прошлым, меркам, образование. Еще забыл добавить, что Анна оказалась десятником…

Каждый месяц нам выплачивали жалование. Иван не соврал – платили хорошо, насколько я мог судить, причем можно было получать плату всем чем угодно, начиная от золота и заканчивая рабами. Оказалось, что основной отряд, что охранял базу, отвечал еще за поддержание порядка и наказание провинившихся.  Кстати, на базе был трибунал, судьи которого  назначались не только лично главнокомандующим, но еще и самими легионерами (по одному от каждого этажа).  Мелкие вопросы решали сами командиры отрядов, дела посложнее кропотливо разбирались на открытых заседаниях. Впрочем, судов практически не было, все знали, что если наказание будет, то будет справедливым и суровым. Трибунал, кстати, напоминал собрание старцев – и не только из-за возраста судей, а еще из-за знания закона и справедливости вынесенных вердиктов. Судей уважали и побаивались.

Раз в две недели на базе проводились всеобщие учения, поэтому все – от мала до велика – знали, как и при какой ситуации себя вести, что делать…  Фактически, вся эта сложнейшая структура представляла собой единый отлаженный механизм, который даже с учетом человеческого фактора не мог дать сбоя. На любую внештатную ситуацию или случай имелись четкая инструкция и план действий, правда у нас совсем не было свободного времени на изучение всей этой писанины. Выход мы все же нашли, включив изучение инструкции в тренировки…

Еще на территории зачем то были бомбоубежища, сейчас игравшие роль продовольственных складов…

Была на базе и своеобразная живая газета: глашатаи. Они были первыми, кому сообщали «официальные новости». Затем те расходились по своим участкам и оповещали людей. Если не было срочных вестей, эти «радиоточки», как мы их шутя окрестили, собирали людей по вечерам. Те ждали глашатаев с нетерпением, жадно слушали, обсуждали каждое сказанное ими слово. Что же до экстренных сообщений, приказов командования – все это передавалось через мегафоны. Специальные «слушатели» следили за сообщениями и, если требовалось, вмиг находили нужного человека и сообщали ему, что делать или куда бежать…

И все же жизнь на базе была не сахар. По крайней мере, для нас, особенно в первое время.

Человек – занятное создание, со временем привыкающее ко всему. Так и мы – все больше и больше привыкали, обживались, обустраивались. Вокруг текла жизнь, все шло своим чередом. Вокруг радовались и горевали, рождались и умирали, трудились и отдыхали, уходили в никуда, или возвращались из ниоткуда, что-то праздновали, отмечали… Этот мир был полон слухов, своих историй, тайн и загадок. Нам понадобилось около полугода, чтобы стать частью этого мира…

Тут не было ни зимы, ни лета в их привычном понимании: все – начиная от деревьев и заканчивая погодой – постоянно менялось. Я не видел снега, но я видел дожди, град и заморозки; не было жары, но были солнечные дни, когда запросто можно было ходить с голым торсом… Пока одни деревья одевались в золото, другие выпускали почки, а третьи уже вовсю зеленели…  Были тут и белые ночи… Все местные недоуменно смотрели на нас и неизменно отвечали, кто «так всегда и было», а кто постарше – «так уже давно» или «я уже и не припомню, когда было иначе», так что со временем мы приняли новый порядок вещей, перестав мучить местных жителей своими расспросами. Хотя, честно вам скажу, каждый из нас втайне надеялся когда-нибудь узнать правду.

Не скажу, что простые жители были общительными – скорее, они сторонились и побаивались военных. Уйти от разговора они не имели права, ведь военные были тут правящей кастой… Впрочем, в легионе чтилось одно неписанное правило: как бы тяжело ни было – цени человеческие отношения. Правда, везде и всегда есть, были и будут исключения, но эти самые исключения обычно заканчивали свой жизненный путь очень плохо и в муках…

Шло время, мы трудились и тренировались. Вокруг все менялось. Пятеро новобранцев покинули наш отряд – один «ушел» на кухню, девушку со странным именем Ландыш перевели в мехотряд, один паренек умер (от разрыва сердца, как нам сказали в госпитале), еще двоих забрали в мастерские. Вместо них прислали трех «монахов» и здоровенного «казака». Забегая наперед, скажу, что «монахи» – как мы назвали новых парней, одетых в длинные плащи с капюшонами из выделанных шкур, и не выпускавших из рук шесты, – оказались теми еще балагурами, а «казак», у которого из всей казацкой атрибутики имелись лишь усы, чуб, шаровары да железная булава – молчаливым добрым силачом.

Наше первое задание оказалось для всех полной неожиданностью. Алекса вызвали по громкой связи, и он прямо из «спортзала» помчался в штаб. Пришел он озадаченный: завтра участвуем в патрулировании. Оказывается, вокруг базы начали исчезать люди, стало опасней. Естественно, с работ нас никто не снял, и уже после отбоя нам пришлось до глубокой ночи таскать воду вместе с «ночниками» – людьми, заполнявшими емкость водой ночью. В итоге для сна удалось выкроить всего часа четыре.

Целый день, клюя носами, мы провели в седлах, находясь в авангарде основного патруля. Мы не останавливались даже, чтобы поесть, на ходу и перекусили сухими пайками: кусок вяленого мяса, сухарь из черного хлеба, горсть орехов да сухофруктов.  Сытно и вкусно, если не обращать внимания на послевкусие плесени, оставшееся от сухаря.

Оказалось, что вокруг базы находились фермы, немногочисленные жители которых снабжали базу продуктами. Фермы располагались вдоль окружной дороги и составляли что-то вроде еще одного периметра. От каждого двора напрямую к базе шла извилистая накатанная телегами колея…

Хотя мы старались бодриться и шутить, патрулирование было скучным и утомительным, хотя и прошло спокойно, разве что я для себя отметил, как добывали воду для полива растений на двух разных фермах.

На всех полях была отличная система ирригационных каналов, заполненных водой. Зачем-то воду из них все же выкачивали. Причем, делали это разными способами. Например, на одной ферме вода в трубу, подведенную прямо к каналу, подавалась при помощи большого водяного колеса, внутри которого шел человек. Зато на другой для этой цели служил «журавль», где противовесом на рычаге служил булыжник, а возвратно-поступательные действия с шестом, к которому крепилось деревянное ведро, производил, стоя по колено в воде, мускулистый, весь черный от загара, работник лет двадцати.

Несмотря на регулярные занятия верховой ездой, к вечеру у нас все болело, у тому же, я натер ногу о седло.

Домой мы вернулись далеко за полночь – измотанные и уставшие. «Припарковав» коней, отправились прямиком в баню, а затем в расположение… Сразу же после бани Алекс и командир отряда, который мы усиливали, отправились в штаб. Ждать нашего «командора», так мы его теперь регулярно подкалывали, пришлось недолго.

– Чего такой довольный? – спросил Мих, – завтра же рано вставать.

– Ха! – Алекс просто светился от радости. – У нас – два дня заслуженного отдыха.  И еще, – мы все затихли, – по результату сегодняшнего «кислого» заезда наш отряд полностью снимается с работ и переходит на регулярное усиление патруля. Приказ дежурного по штабу. Кататься пока будем с сегодняшними ребятами сутки через двое. Да. Чуть не забыл. Тренировок никто не отменял. – Мы в возбуждении загалдели. А Алекс, плюхнувшись на кровать, громко произнес: Отряд, отбой! 

Спать почему-то вовсе не хотелось…

 

 

 

 

Глава 19.

                Без малого неделю мы несем службу на старом удаленном хуторе, охраняя его обитателей, пока они собирают урожай. После, когда работа будет закончена, за обозом прибудет конный отряд, а нам предстоит пробыть в засаде еще день-два и только потом выдвигаться в расположение.

Все бы ничего, но только на задание пришлось идти пешком, взяв с собой лишь самое необходимое, а противный мелкий дождь, что сыпал непрерывно который день подряд, превратил и без того не лучшие дороги в настоящую кашу. Приходилось преодолевать многие трудности, и казалось, что с каждым новым днем ставки в этой борьбе с природой повышались, а шансы на победу – таяли.

До хутора мы добирались два бесконечных дня. Наемнику грех жаловаться. Вот и мы, сжав зубы от усталости и напряжения, молча месили мокрыми ботинками вязкую жижу, на ходу выжимая одежду.

– Алекс, а вот если б ты мог, как бы ты уничтожил все человечество? – я догнал нашего командира, теперь мы хлюпали ногами практически в унисон.

– Я? Так ведь уже почти никого не осталось… – Алекс в недоумении посмотрел на меня.

– И все же? – нас догнал Миша. – Ты же наверняка знаешь о теории заговора, о золотых миллиарде или миллиардах…

– Вы все никак не угомонитесь… – Алекс улыбнулся. – Оставил бы все как есть, разве бы только на мобильники, компьютеры, всякую синтетическую еду, интернет и прочее снизил цены, рекламировал бы все это сутками… А вот спорт, натуральные продукты, да вообще все полезное сделал бы безумно дорогим…  Вот, например, даже турники во дворах снес бы, а алкоголь детям продавать начал лет с четырнадцати…

– И что бы это дало? – Мих пытался распалить нашего друга, ведь тот говорил прописные истины. 

– А что дало, то и дало, к моменту пока все не полетело в тартарары… – Алекс хитро подмигнул Миху, давая понять, что у того ничего не выйдет. – Ты видел, как мобильниками попкорн готовят? Видел… А мы на работе даже попробовали… А теперь пойми, что у каждого ребенка мобильник тогда был уже с самого детства. Представляешь, какая каша от его мозгов к двадцати годам получалась...

– Горячая, – я засмеялся, – почти все мы из потерянных поколений. А у меня был свой наркотик – интернет и «игрушки».

– Да у каждого свой, – вздохнул Мих, – на любой вкус, и главное, почти задаром… Не произойди все это, сами бы к чертям вымерли…

– Это запасной план у Бога был, – пошутил я.

– У Бога ли? – съехидничал Алекс, – теория заговора…

Недолгие привалы не давали отдыха – мы не успевали ни согреться, ни поспать, так быстро они заканчивались, не успев толком начаться…

– Михаил, помнишь, ты обещал про березовый сок рассказать? – Бронислав подошел и уселся рядом. – Я тут недалеко березу заприметил… Хочется попробовать, у нас о таком и не слыхивали…

– Обязательно и расскажу и покажу, да еще и в процессе поучаствуешь, – Миху, как мы заметили, нравилось учить «дикарей». – Понимаешь, береза – это не корова, ее доить по заказу не получится, надо подождать…

– Мих, если дело выгорит, мы через завхоза сок твой толкнем. Озолотимся! – Таня приложила указательный палец к губам. – Только тс-с! Это страшная коммерческая тайна.

– А я помогу вам это дело на поток поставить – к беседе подключился Алекс. – У меня бабушка ух какой сок делала! Только тайна не коммерческая, а военная, потому как продукт будет стратегическим!

– Мысль стоящая, так глядишь, снимут тебя с командования, и пойдешь сок гнать на пару с дедом, – мы совсем развеселились. – Главное весны дождаться, да действительно сделать, а то поговорим-поговорим, да на этом все и закончится. А мысль-то действительно стоящая, тут очень многого не знают…

– А ведь все новое – это хорошо забытое старое, – Таня пыталась быть серьезной.

– Угу, давайте еще и деготь добывать в промышленных масштабах! – съязвил Мих.

– Да, тебе чаще надо в марш броски ходить, – не унималась Таня.

Сама обстановка располагала к рождению самых непонятных, странных и, вместе с тем, очень занятных тем для бесед.

Было холодно, дождь давно насквозь промочил плащи и теперь пытался проложить дорогу пронизывающему северному ветру прямо к нашим костям. К тому же ни на минуту не оставляло чувство, что за нами следят. Оно не было таким ярким, будто кто-то в упор смотрит вам в спину, но едва уловимым, на уровне интуиции. 

На хуторе нашему отряду не очень обрадовались – это читалась на угрюмых, молчаливых, а иногда откровенно злых лицах хуторян. Впрочем, и нам после таких нечеловеческих нагрузок – а мы просто валились с ног от усталости – общаться вовсе не хотелось. Мы сразу же передали старшему приказ о подготовке, вот и весь разговор.

Ощущение, что за нами следят, усиливалось. Оно стало навязчивым, будто теперь слежку вел не один человек, а несколько.

Нас разместили на сеновале, весьма просторном и сухом, несмотря на земляной пол. Крыша была весьма приличной и не протекала, несколько небольших окон давали свет, который просачивался сквозь мутный и поцарапанный, некогда белый пластик, заменявший давно выбитые стекла.

Старший практически сразу довольно жестко попросил не подходить к хуторянам, не следить за ними, не лапать женщин и не разжигать огонь, пообещав взамен баню, стирку, каждые два часа кипяток, а по вечерам горячий ужин…

Многое казалось нам странным – от злых неприветливых лиц и тяжелых взглядов, до нехарактерного крестьянам гостеприимства. Многие говорят, что первые впечатления обманчивы… По своему опыту скажу, что это не так, просто эти «многие» не пытались разобраться в себе, своих ощущениях, в людях и уж точно, не только не пытались поверить интуицию, но и более того – никогда не развивали это очень полезное бесценное чувство… Я в свои тридцать с лишним лет практически всегда вижу человека насквозь… Так или иначе, но в этот раз я был так измотан, что вместо рассудка воспользовался мозгами и не обратил на интуицию ни малейшего внимания.  

Вечер и почти весь следующий день ушли на то, чтобы исследовать местность, найти и обустроить позиции, расставить и замаскировать секреты, ловушки (об их расположении мы рассказали местным жителям – несчастные случаи нам не были нужны), ну и, конечно же, привести себя в порядок.

Время текло по-разному – у одних быстро, у других медленно,  у кого в безделье, а у кого в делах…

                Без малого неделю мы несем службу на старом удаленном хуторе, губим свои нервы и здоровье в тяжелых условиях… Я смотрю на струйки воды, что монотонно сбегают с крыши: капли увеличиваются, затем отрываются от досок и падают вниз. Летят медленно, долго, а, ударяясь о землю, нет-нет, да и перевернут какой-нибудь маленький цветной камушек, а то и вовсе разлетятся мириадами прозрачных брызг.

Но одно дело смотреть на капли, что взрывают пузырями серую поверхность луж, со стороны, из тепла, и совершенно другое – ощущать их на себе, вздрагивать при каждой новой игле, что, падая с тяжелого свинцового неба, пронзает тело насквозь… Я поморщился и попытался поглубже зарыться в душистое теплое сено…

– Спичка горит сорок пять секунд! Я считаю до пятидесяти! За это время вы должны как минимум раздеться. О том, чтобы одеться, я уже молчу! Нет на вас моего сержанта, десять шкур спустил бы! – Алекс набрал полную грудь воздуха, чтобы разразиться первоклассной бранью, но вместо этого лишь почти до крика повысил голос. – Ничего, до вечера, вы у меня в штаны будете запрыгивать! Сейчас вы у меня разучитесь спать на посту!

Алекс с самого утра муштровал двух провинившихся недавно парней, заставляя их раз за разом то одеваться, то раздеваться на время, и те уже просто с ног валились... Наказание за такой тяжелый проступок было весьма легким…

Мих уже несколько часов кряду спорил с Танькой о чем-то, связанном с лошадями, и спор их постепенно свелся к банальной ругани. Мы все были на взводе – сказывалось напряжение и затянувшееся ожидание, и неизвестность, поэтому такая разрядка была просто необходима.

Бронислав, которому совсем недавно удалось каким-то чудом раздобыть на базе внушительных размеров нож, занимался его заточкой. Он то и дело плевал на небольшой прямоугольный брусок, после делал замысловатые пассы двумя руками, довольно урчал или просто хмыкал и, натянув одной рукой свой, привязанный к бревну, кожаный ремень, начинал водить железкой взад-вперед уже по нему. Самое интересное было вовсе не это, а проверка остроты лезвия. Он придирчиво проверял, режет ли нож волосы на руках или ногах, и даже если нож эти самые волосы резал, сын кузнеца, недовольно качая головой, начинал весь процесс сызнова, чем нас в первое время ужасно забавлял. Мы с удовольствием подтрунивали над ним, советуя побриться всему и сразу, а не ходить наполовину стриженным.

Его левая рука (да и нога) была еще со вчерашнего вечера абсолютно лысая, а нож, на мой взгляд, давно бы дал фору самой лучшей опасной бритве. Все же яблоко от яблони далеко не падает, и это хорошо.

Что до меня, то я давно уже научился определять остроту ножа по отсутствию бликов, когда держишь нож лезвием к себе и смотришь прямо на него, сверху вниз, – если оно отсвечивает белым, если есть «завалы» или полоса, которую оно создает, неравномерная, то нож надо точить… А еще… Незачем лишать себя растительности. Так недолго и в женщину превратиться.

Что касается остальных, то тут особо нечего рассказывать – все  было как обычно.  «Монахи» в унисон храпели после тяжелого наряда, развесив свою одежду на веревках вдоль стены, а наш здоровяк с внешностью казака стоял полуголый под дождем, закрыв глаза, и усиленно дышал (мы давно привыкли к странным выходкам нашего регулярно практиковавшего «моржевание» великана). Кто-то из бойцов заступил в наряд, кому-то предстояло только-только заступить и просидеть под проливным дождем несколько часов, мечтая о горячем травяном настое, заплесневевшем сухаре и горстке орехов или сухофруктов… Кто-то сидел или лежал, рассматривая почерневшие от времени, истрескавшиеся бревенчатые стены. Одним уже порядком надоели бесконечные разговоры, а кто-то, молча не мог просидеть и минуты…

Так шло время. Менялись лишь темы бесед под бесконечный счет Алекса, да под нелепые попытки его подопытных совладать с одеждой…

                Боже, как я ненавижу дни, заполненные разговорами… Как я ненавижу дни, когда полно свободного времени… «Пожалуйста, Небо, не надо больнее», – наверное так надо просить Бога, чтобы он избавил от неопределенности, от прошлого… Как я ненавижу в такие дни себя… Как я ненавижу в такие дни всех…

                Воспоминания… Иногда, это прекрасный способ убить время… Иногда это незаменимое средство, чтобы убить себя… А впрочем, впрочем, все фигня… И пьяный отрыв в пабе Портер в Киеве, и в боулинг клубе «Сфера» в Смоленске, прогулки по Баумановской  или Арбату в Москве, или изуродованный бездарными архитекторами Минск… Все ерунда… Даже борьба разума и безумия на четырнадцатом этаже, перед прыжком вниз… Все игры разума… Все сейчас не стоит и ломанного гроша…

Мягкое ароматное сено, монотонный шум дождя и шум ветра благоволят спокойным мыслям.  Люди лишь тлен… Вирус. Не более. Люди давно перестали быть частью планеты… Им нет места на ней… Как я мечтал их уничтожить… Как я мечтал… Когда-то я мечтал… Я умел мечтать…  Когда то я мог мечтать… Когда-то все дети, все взрослые мечтали… А теперь… Уже много лет… Они пусты…

Струйки воды все так же сбегают с крыши, капли все так же медленно падают с небольшого козырька, чтобы, упав, нет-нет, да и перевернуть какой-нибудь маленький цветной камушек, а то и вовсе разлететься во все стороны мириадами прозрачных брызг.

Время стоит на месте, лишь стремительно течет поток мыслей, пытаясь утянуть за собой в бесконечность.  В голове беззвучно тикают несуществующие часы… Еще раз сменились ребята на постах, снова горячий чай возвращает тепло телу, возвращает к жизни…

– Сегодня, пока в секрете стоял, видел двух девчонок хуторских – они в ручье мылись, – начал рассказ паренек, совершенно недавно переведенный к нам. – Ух, какие! Ноги – во! От ушей! Ну и дальше, вверх, аж дыханье сперло!

– А что там, выше ушей-то? – кто-то из парней не выдержал и все засмеялись. Даже казак прервал свои дыхательные упражнения и покосился в сторону рассказчика. Да что казак, казалось, природа прислушивается: совпадение, но даже дождь закончился.

                – Вижу, не замечают меня, ну те, чернявые, что постарше, а я в саму землю вжался, шелохнуться боюсь, почти не дышу, – парень сделал паузу и с гордым взглядом осмотрел своих, открывших рты, недавно катавшихся со смеху, слушателей, – а как нагнулась сначала одна, потом другая в мою сторону, да водой друг дружку обливать начали…  Ой, хлопцы, а какие у них татуировки на плечах красивые, один в один, как у сестер.

                Тут даже Алекс отвлекся от счета, и его жертвы впервые за несколько часов смогли передохнуть.

                – У нас вот татуировки как делали: колесо найдут, нарежут резины, затем сожгут ее, в воде как кашу размешают и кончиком ножа или гвоздем… Больно… – начал было один из слушателей, но его тут же прервали: Да тише ты! Дай рассказать человеку!

                – Так вот, – продолжил Дима (так звали двадцатилетнего белобрысого рассказчика),– так вот, у них там по волку!

                Мы с Алексом одновременно поперхнулись. Мих и Танька тотчас перестали спорить, а Бронислав, посвященный в наши вечерние беседы, чуть не разрезал надвое свой ремень. Казак зашел внутрь, аккуратно затворил за собой дверь, затем жестом попросил рассказчика замолчать.

                – Ты не ошибаешься? – Алекс почти вплотную придвинулся к Диме, потом взял палочку и быстро начертил на земле волка. – Такой?

                – Н-нет… Д-да… – голос у Димы дрожал, паренек чувствовал что-то неладное, а попадать под горячую руку командира ему вовсе не хотелось.

                Алекс, сжав зубы, прошипел: «Так нет или да? Дурья твоя башка!» 

– Н-нет, н-не ош-шибаюсь… Т-такой… – голос парня уже почти срывался, – у обеих.

                Алекс поднял глаза, тяжелым взглядом обвел всех нас и, прервав наконец надолго затянувшуюся тяжелую паузу, почти сквозь зубы сказал: «В ружье! Предупредить секреты! Тихо, без суеты. Мих, пойдешь ты!»

                – Старший! – я вышел во двор, держа в правой руке автомат, но никого не увидел. Выругавшись, набрал полные легкие воздуха и что есть мочи проорал: Старший!

                – Что случилось? – Старший, точно ошпаренный, выскочил из дома. Краем глаза я заметил пятно крови у него на рукаве. – Что орешь? Жену побудишь!          

                – Собери всех во дворе, – я пристально посмотрел ему в глаза, – наш отряд уходит.

                –Что за спешка? Что случилось? – он выглядел удивленным. – А как же обоз, как же урожай, как же мы?

                – Собака доставила приказ срочно прибыть в расположение. К вам завтра прибудет другой отряд, – я заставил себя улыбнуться. – Мы хотим поблагодарить вас за гостеприимство и каждому вручить личный подарок. Такая традиция в нашем отряде.

– Хорошая традиция,  – в глазах мелькнули радостные искорки. – Так это мы в миг! Сейчас! Генка, Машка! Собирайте всех! Хлопцы уже домой идут!

Я знал, что в это время к хутору со всех сторон незаметно подходят наши парни, которых обошел Миша с приказом не упустить возможных беглецов и не дать неожиданно напасть на нас извне. Мой мешок хоть и был набит соломой для видимости (все вещи мы предварительно выложили), казался непомерно тяжелым…

Вышел Казак, появились ребята, что были в дозоре, пришли Татьяна и один из монахов. Все вели себя, как ни в чем не бывало. Разве что одного парня выдавала дрожь в коленях, но Алекс, проследив мой взгляд, подошел к нему и нарочито громко разругал за какую-то мелочь, то ли за расстегнутую пуговицу, то ли за плохо затянутый ремень, а может и за все сразу, заставив в итоге приседать.

Мы как бы невзначай рассредоточились по двору, причем я и Танька, вооруженные автоматами, встали на флангах. Когда все начнется, Мих должен был с двумя бойцами ворваться в дом сзади и в случае необходимости зачистить строение.

                Во двор лениво сходились хуторяне. На их недобрых лицах нет-нет, да и мелькали едва заметные и довольные улыбки.

                – По старому доброму обычаю, – Алекс подошел к Старшему, раскрыв руки для дружеских объятий, – благодарим вас, добрые люди, за гостеприимство. 

Староста сделал такой же жест и шагнул навстречу. В самый последний момент Алекс схватил его за ворот и резко дернул вниз и в сторону. Оторвав практически половину грубой «вышиванки», он обнажил старшего по пояс. На седой груди всей своей адской чернотой огромных клыков, набитых жженой резиной, если верить нашему пареньку, скалилась волчья пасть, ровно посередине рассеченная надвое страшным неровным шрамом.

Двое огромных мужиков двинулись вперед, заслоняя собой остальных членов «стаи», часть из коих начали отступать к дому, другие же пытались пробраться вдоль стены, за дом... Мы с Татьяной подняли автоматы.

– Если вы сдадитесь, мы пощадим вас! – Алекс говорил громко и отчетливо.

При этих словах Старший зарычал, и это низкое рычание лишь отдаленно напоминало человеческую речь.

Всего четыре-пять метров отделяли нас от источавших ненависть и злобу, практически первобытных людей.  Еще миг – и один из них, рыча, бросился на меня, а второй – на Татьяну. Повинуясь этому рычащему приказу, вся рассредоточившаяся стая, разбрызгивая грязь, ринулась на нас сплошным фронтом. Мне, скорее всего, показалось, поскольку человеку такие движения не естественны, но один из подростков атаковал, перейдя на четыре конечности… 

Наши парни, не уступая врагу в отваге, обнажив оружие, с воплями бросились навстречу. 

Выстрел. Второй. Танин «волк» воет и крутится в грязи, пытаясь дотянуться до своей спины: сзади из огромной рваной дыры рекой хлещет кровь. Мой «волк», несмотря на смертельную рану, успевает добежать до меня, но в самый последний момент спотыкается и, уже падая, всей тяжестью своего тела сбивает с ног, оставляя лишь долю секунды, чтобы закрыться автоматом. Так и летим вниз, в холодную вонючую грязь двора.

Последняя мелькнувшая мысль была «Танька молодец», потом мысли исчезли, им на смену пришла спокойная кристальная чистота…

Мир снова изменился. Время замедлилось, растягивая все звуки. Краем глаза вижу, как Алекс плоскостью своего меча бьет Старшего по голове. Выстрелы не испугали волков, а, наоборот, разозлили.  Мельтешение ног, чьи-то внутренности, выпавшие из стоящего на коленях тела, как помои из ведра, дрожащие пальцы на отрубленной кисти…  Хоровод не связанных друг с другом картинок. Боковым зрением вижу, как один из волков сбивает с ног одного из наших новичков, а затем обрушивает на него страшный удар дубины…

Мое лицо заливает фонтан крови из раны на шее «волка».  Я не успеваю закрыть глаза и рот.  Сладковатая горячая жидкость неприятна и приторна, щиплет глаза, не дает видеть.

Большую часть этой короткой, но очень жестокой бойни, я, к сожалению, пропустил.  Еще одна усмешка судьбы? Тренируешься месяцами, а потом тебя сбивает в грязь полуживое тело, на лицо выплескивается ведро кровищи, и, считай, все кончено. 

Кто-то хватает меня за ногу и тянет. Я, что есть мочи, лягаюсь второй, освободившейся. Есть! – нога попала во что-то мягкое. Слышу чей-то громкий выдох. Стрелять сейчас было бы опасно – ничего не видно и можно легко «перекосить» не только чужих, но и своих. Самое время доставать меч, вспоминать тренировки вслепую и надеяться, что мне повезет. Удар по голове, кажется, справа. «Звездочки» перед глазами, трудно дышать.

– Спокойно! Ты слышишь меня?

Слышу и не понимаю. То ли удар по голове, то ли кровь затуманили разум.

– Андрей! Все в порядке? Ты ранен?

Чей голос? Не узнаю. Чьи-то руки трясут меня за плечи. Зато ведро ледяной воды делает свое дело: я словно ныряю в прорубь – сначала полный выдох, потом глубокий вдох.

– Бронислав! – я выругался. – Никогда больше так не делай!

Из волчьей стаи в живых остался лишь Старшой, которого вырубил Алекс, да еще две молодые женщины – как раз те, что приглянулись Диме. Правда, одна из них получила весьма серьезный перелом руки, а другой разбили коленную чашечку, но это, согласитесь, мелочи, когда речь идет о враге… Впрочем, первую помощь им все же оказали, а затем не забыли связать – чем черт не шутит.

Мы насчитали двадцать «волчьих» трупов. 

Как оказалось потом, в доме в засаде находилось около десятка вооруженных топорами парней. Отсюда и наши потери, трое ребят: одному вспороли живот, причем, его же мечом, второму размозжили череп дубиной, третьему перегрызли шею… Кстати, не окажись у Миха, начавшего штурм дома одновременно с первыми выстрелами, с собой автомата, не поздоровилось бы ему внутри. Что касается остальных наших, то еще четверо отделались легкими порезами, всем остальным достались лишь синяки и ссадины… Татьяне же «не повезло» больше всех – ей ничего не досталось. 

                Еще одна страшная находка нас ожидала, когда мы обыскали дом и те хозяйственные постройки, куда вход нам был строжайше запрещен. Мы нашли изуродованные тела истинных хуторян. Впрочем, нет… Изуродованные – это не то слово. Людей, независимо от их возраста, со знанием дела освежевали, мясо закоптили и, упаковав для транспортировки, хранили рядом с «несъедобными» и «негодными для жертвоприношения» останками.

«Вожак», казалось, впал в безумие: он то рычал, то вырывался, то смеялся над нами. Но глаза… Глаза выдавали его суть, в них были ярость и ненависть.

                Танька, которая почти всегда придерживалась, как я говорил, светлой стороны, предложила казнить людоедов на месте…

                – Татьяна… – Голос Алекса был тихим и ровным, – В лагере нам понадобятся эти уроды. Прости, но иначе их назвать просто не поворачивается язык. Ты же сама все знаешь. Слышала, что это не первое нападение, что пропадают люди, пустеют целые деревни…. Видела немногих выживших после налета этих...

– Если особистам на базе удастся разговорить этих говнюков, – речь замолчавшего Алекса продолжил Михаил, – то возможно у нас появится хоть какой-то шанс все это прекратить…

– Мне кажется… – я выдержал паузу, – что все это лишь начало… Местных похоронить надо…

–Похороним их под домом, в подвале, – предложил казак. – У нас так лет двадцать последних в селе хоронили, чтобы духи предков дом оберегали. А тут еще будут жить люди. Хутор добротный, земли вон сколько.

Мы не возражали. Что касается волков, то мы срезали их наколки и отрезали уши, – после, на базе, мы поменяем их на деньги, они даже там не бывают лишними.

Близился вечер. Лошади…. Как сейчас вы бы оказались кстати… Наверняка, рядом крупное соединение врага…. Наверняка, нас ждет смертельная опасность…

                В эту темную дождливую ночь мы не спали. Мы ждали в гости саму Смерть, самого Дьявола… Мы сняли все секреты и заняли круговую оборону. Вода заливала глаза. Тяжелые капли взрывали землю, оставляя на ней круглые вмятины с рваными краями и вывернутыми каменными внутренностями. Снаружи было безумно холодно, но выбора у нас не было…

Ночь и утро прошли в ожидании. Когда днем появился наш конный отряд, мы вздохнули свободно, ведь мы не были уверены, что за нами не следили, что хуторские волки не сообщали о нас своим. Да мало ли что еще могло случиться.

Нам несказанно повезло…

Обратный путь мы пробежали за день…

                База… Долгожданный самогон, отдых и сон…

                Через сутки после того как мы привезли пленников, патрули были усилены, еще через три дня был объявлен набор в сборный карательно-разведывательный отряд…

 

Глава 20.

Если принимать жизнь такой, как есть – она подобна прямой нити; если рассматривать с разных сторон – она, словно клубок, кажется запутанной, хотя это совсем не так.

Прошел месяц, прежде чем начали возвращаться первые гонцы из ушедших отрядов. Они не принесли ровным счетом ничего, кроме печальных вестей о смерти… Люди пропадали: гибли во всевозможных западнях, засадах, погибали в открытых стычках, умирали от болезней и просто по неосмотрительности, неосторожности…

Такова природа людей, таков их злой рок (если уместно об этом говорить) – рождаться и умирать… А путь их тогда уж точно предписан…

Раз в месяц на черном небе сияет полный диск луны. Именно в такую ночь сильнее всего ощущаешь тишину. Именно такие ночи будоражат сознание, заставляют искать ответы на множество вопросов.

Снова пробьют часы и закончится отсчет жизни… Что дальше? Рай или Ад??? Возможно, просто Смерть, за которой ничего нет? И если так, то интересно, смотрит ли она вослед? С последним дыханием, с последним дуновением ветра, с последней вспышкой свечи, с последним туманом, покрывшим бездонную гладь зеркала? Как и в чьем обличии приходит она? Ведь в момент ухода глаза одних наполнены ужасом, а уста иных расплываются в улыбке блаженства… 

Когда Мих узнал, что его девчонка с нижнего этажа погибла, он пил около недели…  Скорбь делает мальчика мужчиной, у мужчины же укрепляет дух… В пламени потерь куется сталь характера…

Вода и время уносят с собой печаль и боль… Такова природа… Таков закон…

На подконтрольной базе территории шла глобальная мобилизация. Карантин упразднили, поскольку поток новобранцев вырос в десятки раз. Плац превратили в единый тренировочный лагерь. Инструкторы в буквальном смысле лютовали, – перед ними стояла задача в кратчайшие сроки из простых смертных сделать машины убийства… То, что прошли мы во время «учебки», теперь казалось детским развлечением, если можно так сказать, детскими шалостями...

Под стены базы в поисках защиты стягивались многочисленные жители небольших деревень, хуторов и ферм.

База не жалела для достижения целей ни сил ни средств… Жилые помещения уплотнили, добавив нарам еще один ярус, многие помещения переоборудовали под склады.

Наш отряд все время находился в патрулях и боевых вылазках. Мы жили в походах, жили ожиданием чего-то нового, что круто изменит всю нашу жизнь, ставшую, как это не странно звучит, рутинной… Каждый день после совещаний менялись карты, маршруты и, даже, повседневные задачи, поставленные перед отрядами. 

   Прошел еще месяц, и в патруле наш отряд попал в весьма скверную передрягу, о которой мне не хочется упоминать – ведь из двадцати нас осталось всего девять: Я, Мих, Алекс, Таня,  «Хохол»,  Бронислав, два монаха и простой деревенский паренек, которого за его необычайную богатырскую силу мы звали Ильюшей.

Постепенно мы учились действовать без лишних раздумий, понимать друг-друга без слов, становясь единым целым, единым организмом. Да и можно ли на войне иначе?

Монотонно тикали часы, неумолимо текло время, каждый из нас рвался в бой. Желание это было чистым, исходило из глубины души, ведь наш мозг не был пожран телевидением, сознание не было одурманено радио, идеи не заменил Интернет. Нам не нужна была лживая пропаганда. У нас просто была цель…

                В детстве мы били врага из игрушечных автоматов, рубили деревянными мечами и слушали рассказы дедов. Пусть не все из нас, но все же.  Вечерами я любил стоять у окна и ждать, пока погаснут фонари. Без мигания светодиодов сигнализаций многочисленных авто улицы становились не просто темными, они растворялись в темноте, порождая фантазии и страх… Темнота была просто темнотой…  Мне кажется, я правильно передал суть того, что было когда-то и что стало теперь…

«Звенья твоей жизни выковал Великий Отец уже давным-давно. Если хочешь, ты можешь спрятаться. Но времени, отпущенного тебе, не прибавится. Судьба твоя уже определена. А страх никакой пользы не приносит». Если мне не изменяет память, фильм назывался «Тринадцатый воин»…  Вскоре настал и наш черед собираться в поход… В новую группу вошли все выжившие из нашего отряда, да еще к нам добавились трое бойцов, да брат и сестра, что жили на недавно присоединенной, теперь приграничной, территории. Признаться честно, не по душе каждый раз всем нам были новые люди, но приказ есть приказ и он не обсуждается. Почти тринадцать… Почти чертова дюжина… Почти символическое совпадение…. Кто из нас лишний? Кто мешает Дьяволу осуществить его ужасный план?

За сутки можно успеть прожить целую жизнь, можно сделать все и одновременно не сделать ровным счетом ничего… Когда Алекс вернулся из штаба и мы узнали от него о рейде, мы успели собраться, напиться, проспаться, попрощаться с новыми и старыми друзьями, подругами и товарищами… Нам казалось, что назад мы уже не вернемся, по крайней мере, живыми… В последнее время не было другого отряда, которому бы так сильно не везло.

Нас провожали люди, которых мы даже не знали. Было занятно наблюдать, как плачут женщины и девушки, как бегут за нами  дети, в основном мальчишки. Лысый поп, шевеля толстыми мокрыми губами, перекрестил нас, а монах, принадлежавший непонятно к какой вере, что-то долго кричал на непонятном наречии, размахивая руками…

Мне казалось, что с тех пор, когда мы впервые вошли на территорию базы, прошло совсем немного времени… Возможно, так и было на самом деле… А может быть, все это игра сознания, иллюзия мозга… Возможно, время – всего лишь вспышка…

Но нет, это все наяву – я слышу, как фыркает лошадь, когда я натягиваю поводья, чувствую ногами ее теплые бока. Чуть впереди легко покачивается в седле Алекс, немного сзади Мих, Татьяна… О чем то говорит с Ильюшей Бронислав…

Таким запомнились мне последние минуты пребывания на базе, прежде чем массивные ворота захлопнулись за нашими спинами…

 

 

 

 

 

 

 

www:      http://arusanov.ru

icq:          76324959

Skype:      arusanov.ru

e-mail:    mail@arusanov.ru

 

Русанов Андрей Борисович

Главы Апокалипсиса  ::  Книга вторая

 

http://arusanov.ru

Файл содержит 20 глав

Обновление от 15.05.2012

 

Приглашаю всех желающих для написания статей о книге.

Приглашаю к сотрудничеству издательства, художников.

Назад к списку