+ Нравственное богословие для мирян, Заповедь 2:
Заповедь 2: «Не сотвори себе кумира, и всякаго подобия, елика на небеси горе, и елика на земли низу, и елика в водах под землею: да не поклонишися им, ни послужиши им»
Поклонение гробам неведомых с признанием их за святыню
Невнимание к правильности и красоте икон
Занятие иконною и живописною работою в порочном состоянии духа и тела
Оставление комнат без икон по холодности к Богу и святым или только по моде
Употребление иконы (не чудотворной), совсем утратившей свой лик
Постановление рядом со святыми иконами изображений людей не прославленных
Опущение долга возжигать масло и свечи пред иконами
Небрежное отношение к святым иконам и к кресту Господню
Небрежное изображение на себе крестного знамения и осмеяние правильного креста в других
Молениe крестом двуперстным и осуждение не молящихся двуперстно
Грехи против почитания святынь
Неблагоговейное прикосновение к мощам к чудотворным иконам и опущение случая приложиться к ним
Неблагоговение к святыне храма Божия
Предосудительные дела на христианском кладбище
Неблагоговение на крестном ходе
Многолетняя небытность у исповеди и Святого Причастия
Heycepдие приступать к Святому Причастию чаще, или более одного раза в год
Малоприготовленное или совсем недостойное приобщение святых Таин
Дерзновение приступить к Святым Тайнам, когда духовник запретил
Нехранение дня причастного и вообще дней после говенья
Воздаяние божеской чести Божией Матери или ангелам, или кому либо из святых
Ложный стыд в исповедании веры и в делах богопочитания
Ложное юродство, или не Христа ради
Ложное отшельничество среди мира и ложно-носимое одеяние лиц монашествующих или белого духовенства
Неприготовленность к исповеди по беспечности или в надежде на вопросы от духовника
Утаение греха исповеди с сознанием
Нарушение тайны своей или чужой исповеди
Молитва о суетном или прямо противном Богу
Малодушие, когда не исполняется и чистая молитва
Гнев во время молитвы, а также тотчас по приходе из церкви
Непитание в себе чувства страха Божия, под предлогом свободы духа
Холодное сердце к Иисусу Христу
Холодное чувство к Божией Матери
Грехи против надежды на милосердие Бога
Излишняя надежда на человека, на знатные связи и сильные покровительства
Горделивое пренебрежение всякой помощи со стороны ближних
Надежда на одного себя, особенно в делах духовных
Принятие трудов для спасения души сверх своих сил
Недостаток преданности воли Божией
Неблагодарение Бога за особенное благодеяние
Уныние (печаль) в несчастье, а также и в духовной жизни
Желание себе смерти в сильной горести
Излишняя надежда на милосердиe Божие
Страсти, которые человек поставляет себе вместо Бога
Употребление табаку до чувства голода в нем и во вред
Пристрастие к творениям Божиим: к человеку, к животным, цветам, драгоценным камням
Пристрастие к немногим и незначительным вещам
Самолюбие и излишнее саможаление вместо самоотвержения
Санолюбие (чины) и пристрастие к знакам отличия
Вышестояние и преждеседание не по праву
Гордость мирская вместо разумной простоты
Гордость духовная вместо христианского смирения
Непротивление страстям вообще и неискоренение их в себе
Почитай Бога сердцем
Вторая заповедь запрещает ложное богопочитание, а требует, чтоб человек кроме ума служил Богу всем сердцем своим и всею крепостию своею. Отсюда нарушения ее составляют:
Грехи против святых икон
Поклонение гробам неведомых с признанием их за святыню
В этом случае честь святых Божиих воздается неизвестным лицам, может быть, даже грешным,—грех осуждаемый правилами соборов (Карф.94 и 95). Шестой вселенский собор на сей раз поставляет в вину только то непочтение, когда известно, что мощи «подлинные и истинные». Могила же неизвестная, хоть и оглашаемая «мощами», до подлинных удостоверений и до свидетельства голоса Церкви должна оставаться просто.
Хождение к простым местам, как святым,—на источники, к колодезям, в рощи, дубравы, к кумирам, или тайное исполнение обрядов прежней веры
«На версех гор кадяху... под дубом, и под елию» (Осия 4,12-13). Допускать все подобное, равно как, отдавая почтение некоторым деревьям, привешивать на эти деревья платки, чтоб получить от них какую либо помощь,—значит блуждать от Бога и подвергать себя страшному осуждению. Да; по правилам одного из вселенских соборов тем людям, которые тайно выполняют обряды прежней веры, отказывается и в крещении их детей, если они не покаются (7 всел.8).
Обоготворение иконы
Когда евреи стали покланяться вместо Бога медному змию в пустыне, который изображал Христа распятого, а должны были они только с верою смотреть на это изображение: тогда немедленно же был сокрушен медный змий. Отсюда виден грех тех христиан, которые, стоя пред иконой и молясь, не возносят своей мысли и сердца дальше иконы, думают, что это и есть Бог, Богородица, святой угодник, которые называют святые иконы «богами, божеством».
Невнимание к правильности и красоте икон
Если мы и портреты любимых и почитаемых нами лиц желаем иметь в более правильном виде и отвращаемся от таких изображений на этот раз, которые несходственны с живыми лицами или безобразны: то тем более уместны подобные требования к святым иконам. Иконы составляют для нас не одно воспоминание или украшение церкви, в доме, на книге, но и предмет почитательного поклонения. Посему несомненно согрешают как художники пишущие, так и купцы продающие, так еще начальства дозволяющие продавать неправильные и некрасивая иконы, которые написаны все на один образец при разности лиц, без всякого соображения с историческим преданием о святом угоднике: каких он был лет и какой-наружности; отсюда то отсутствие в этих иконах какого либо сходства с изображаемыми на них лицами. Не должны быть также иконы, которые от небрежности и неуменья живописца даже лишены правильного рисунка, или же написанные слишком живо, в чисто-итальянском вкусе, совсем не по духовному.
Занятие иконною и живописною работою в порочном состоянии духа и тела
Древние иконописцы, например, святой Алипий, приготовлялись ж своей работе постом и молитвой, рисовали с благоговением и призыванием помощи от угодника, лик которого писали. Грешат те живописцы,—всякий мастер и мастерица, которые, изображая святых красками, литием или чеканьем из серебра и золота, шитьем по бархату, забывают при этом высокое назначение своего труда и безнравственно держат себя на работе; например, курят табак, допускают ссору, произносят брань, даже и скверную, разжигаются похотью.
Оставление комнат без икон по холодности к Богу и святым или только по моде
Икона, особенно обилие икон, возбуждают к молитве и помогают удерживаться от рассеянности во время молитвы. Следовательно, кто оставляет свои комнаты без икон, тот не дорожит молитвой, равно как лишает других, которые бывают у него в доме или квартире, возможности помолиться, например, при входе к нему и выходе от него. Затем, забота и усердие приобрести себе икону, особенно не одну, а многие,—показывает любовь к святым Божиим. Следовательно, кто не имеет у себя икон, тот холоден к святым угодникам. Все это для православного христианина постыдно и грешно, особенно в виду того, что в том же доме, т.е. где не скоро можно встретить лик Спасителя или кого из святых, «да знаменается свет лица» (Пс.4,7) их на приходящем или живущем,—там много висит по стенам дорогих картин.—Не показывать же у себя святых икон собственно из подражания моде или намеренно поставлять в своей комнате только малую икону, которая бы не бросалась приходящим в глаза, какое это малодушное стеснение себя в деле религиозном! Мода не спасет и люди переменяются: а святая икона утешит и в горе и, как богоустановленное почитание, останется всегда.
Употребление иконы (не чудотворной), совсем утратившей свой лик
Кто желает помолиться, а тем более каждый день молиться пред известной иконой, тому необходимо знать, какой святой изображен на этой иконе, чтоб мог он с сознанием совершать свою молитву. Но если икона слишком потемнела от давности времени или вследствие небрежного хранения ее, если на ней почти совсем сгладился лик: в таком случае она остается для молящегося одной доской (Деян.17,29), которую следует сжечь или спрятать до возобновления на ней лика. И родительское благословение этою иконою не имеет здесь оправдания. Нет; употреблять обветшалые иконы значит бессознательно и небрежно относиться к чествованию Господа и святых в их изображениях.
Постановление рядом со святыми иконами изображений людей не прославленных
Нельзя обращаться с молитвою даже и к несомненно — святым людям прежде того времени, как сам Господь прославит их нетлением мощей или чудесными какими знамениями. Разве можно только на сей раз говорить: «молитвами раба твоего... помилуй меня, Господи»! Таким образом и изображения этих лиц, до прославления их Богом и до решения св. Церковью вопроса о том, чтоб причислить их к святым, не суть святые иконы, а только портреты. Тем более неправильно и неразумно вешать, прибивать на стене вблизи святых икон, без всякого промежутка или расстояния, картину царя, высокой какой духовной особы.
Опущение долга возжигать масло и свечи пред иконами
Почитать святые иконы возжжением пред ними свеч или масла и каждением ладана показал сам Бог в свят. Писании (Исх.30, 7-8) и утвердили вселенские соборы (Всел.6,73). Следовательно, не воздавать иконам такого почтения (когда есть средства на то), ни при каждодневной утренней и вечерней молитве; ни в праздники, составляет грех опущения. Но, с другой стороны, не следует много полагаться на выполнение денно-нощной лампадки пред иконами,—заменять этим свою личную и сердечную молитву к Богу: при горении лампадки, занимаясь обыкновенными делами, нужно бы воспламеняться по временам молитвенным духом. А также не следует стесняться пойти в церковь или отговеть в пост, если не на что поставить в церкви свечу.
Небрежное отношение к святым иконам и к кресту Господню
Сказано: «отлучитеся (очистите себя) носящии сосуды Господни» (Ис.52,11). Так например, грехом почитается: не устроить киота для иконы, особенно когда икона без киота чернеет и портится; полагать вместе с иконами (на божнице) солонку, карты, а на столе—сальную свечу, табак, рюмку с вином; заимствовать огонь для курения табаку (закуривать) от горящей у иконы лампадки, а также прямо, без посредства лучины или бумажки, зажигать от лампадки или восковой свечи сальную свечу; брать в руки святые иконы, как ни попало, во время переноса их куда либо или при уборке—чистке комнат; не обметать или не обтирать от пыли икон; прикладываться ко кресту в хмельном виде или в телесной нечистоте:—делать изображение креста на дверях к нечистому помещению;—чертить крест на земле, где он за тем попирается ногами (6 Всел.73). Все это грех, а не такие маловажные случаи или примеры, на которые будто бы не следует обращать внимание: тут, значит, душа не благоговеет к святым угодникам и ко кресту Господню.
Хождение без креста на груди
Крест возлагается на христианина сряду после крещения. Он внушает, что только крестною смертью Иисуса Христа спасен каждый человек. Он напоминает заповедь Спасителя: «иже хощет по Мне ити» (Мф.16,24). Он отличает христианина от некрещеного;—охраняет от нападений дьявола;—полагается с нами и во гроб. И так, кто пренебрегает ношением его на груди или только в случае утраты и ветхости не заботится заменить его новым, тот показывает себя маловерующим и невнимательным христианином. С другой стороны, не следует носить одновременно или на одной нити-цепи несколько крестов или привязывать тут же что либо из вещей житейских.
Небрежное изображение на себе крестного знамения и осмеяние правильного креста в других
Неопределенно махать рукой по лицу или кружить перстами по груди, вместо того чтоб положить крест сначала на голову, потом на грудь и плечи; не делать при этом и надлежащего поклона, а только кивать головой; за тем креститься без крайней нужды в перчатках или, по небрежности, всеми пальцами разом;—все это отнимает у крестного знамения смысл и достойную честь, а у молитвы— силу. Нет; хоть крестное знамение делается скоро, в одну секунду: но оно выражает самую умную мысль. Полагая креста на голову, приносим в жертву Богу ум, мысли свои; полагая его на грудь, к сердцу, жертвоприносим Господу Богу свое сердце; полагая на плеча, где сосредоточение телесной силы,—желаем служить Творцу всеми силами тела. Словом: тут должна бы быть у нас в памяти служба-любовь к Богу и «умом и сердцем и всею крепостью» (Мрк.12,30). Махание или вертение рукой при крестном знамении, таким образом, искажает крест, а по словам св. Златоуста (во время которого уже замечалась эта небрежность) здесь только радость бесам. Но кто, крестясь так-то, еще осмеивает в других правильное изображение креста («большими крестами молится, или хочет спастись»); тот поступает и еще хуже. Пусть иной не от ycepдия делает большой, т, е. вполне истый (истовой) крест: но можно лишь судить неусердие, а не осмеивать самое крестное знамение.
Молениe крестом двуперстным и осуждение не молящихся двуперстно
По преданию от свят. Апостолов и по некоторым церковным памятникам крестное знамение христианина должно быть «троеперстным». Двуперстое же явилось в России со времени раскола, заимствовано от армян и осуждено, как не истинное, на соборе в 1667 году. И так тому человеку, который знает все это из рассказов или толкований православного священника, особенно грешно молиться двуперстно, и при этом—осуждать или чуждаться других, которые не молятся двуперстием.
Грехи против почитания святынь
Неблагоговейное прикосновение к мощам к чудотворным иконам и опущение случая приложиться к ним
В ветхом завете некоторые люди дерзнули раскрыть ковчег завета, чтоб посмотреть на его внутренность, и— целыми тысячами погибли от внезапной смерти (1Цар.6,19). Без теплой веры или же небрежно прикасаться к мощам и другим останкам от святых, а также к чудотворным иконам, значит оскорблять благодать святаго Духа, которая очевидно пребывает и по смерти угодников с телами их или с изображениями (1Кор.6,19). За тем, так как Господь Бог дает нам эти святыни для оживления нашего ленивого духа к добру и для освящения души и тела: то мы погрешаем, если не хотим приложиться к ним, имея на то время и случай.
Непочтение к богоявленской воде, к антидору, артосу к просфоре, принятием их после пищи или хранение их, равно как и благословенных хлебов, до порчи
Богоявленская вода имеет такую священную важность, что тем, которые по недостоинству своему не допускаются к святому причастию,—тем в этом лишении положено освящаться питьем ее (Чин посл.в свящ.требн.). Об антидоре сказано: «аще кто и мало ядяше или пияше (например, чаю), да не приимет» (Чин лит.св.Злат.); притом, антидор весь должен быть съедаем в церкви, а не уносим домой (Кормч.); нужно принимать его с благоговением, как даяние вместо даров Христовых, как остатки хлеба, употребленного для тела Христова, а не с такой торопливостью, чтоб крупицы его падали с блюда на пол, под ноги. Подобно тому артос, благословленные хлебы и служебные просфоры уставом церковным внушается есть, если не до малейшего утоление голода, например, стаканом чаю, то во всяком раз «прежде обычного ядения» (служ.свящ.), т. е. прежде полного обеда или ужина. (Нужда же какая-нибудь, например, в дороге, иное дело; потому что в нужде и хлебы предложения некогда были употреблены в пищу (Мрк.2,26). Но уже излишнее или неразумное уважение воздается этим святыням, когда кто, вместо того, чтоб в первый же или во второй день потребить артос, просфору, хранить их даже до того, что засушивает их, допускает насекомым точить их, перекладывает их из ящика в ящик, из холстины в холстину. Даже и от мощей просфору, которая, действительно, приносит христианину отрадное воспоминание, нет нужды хранить; потому что в каждом месте где есть церковь, можно получить вновь литургийную просфору;—потому что бескровная жертва везде имеет одинаковую силу, а следовательно и просфора после нее—одинаковое значение. Впрочем, речь наша боле, против порчи просфоры, артоса или благословенного хлеба. А если нет этого, между тем не пришло почему либо время употребить их: в таком случае и нет вины в многодневном хранении их. Но нужно хранить обеденную просфору в приличном месте, а не полагать ее на тот столь, где например, рюмки с вином или мясные блюда.
Неблагоговение к святыне храма Божия
Оно выражается, например, так: 1) с сознанием приходят в церковь в нечистоте естественной («регулы»), еще горше—в скверне произвольной, или греховной; 2) без нужды заходят (миряне) в алтарь, разговаривают там (и немиряне) о делах житейских и с гневом; 3) обращают для себя церковь в место развлечения, приходя в нее единственно для того, чтоб послушать певчих или громогласное чтение евангелия,— и так может быть каждый раз; 4) при свадьбе же делают церковь и местом зрелища, обратившись и стоя спиной к алтарю во все время венчания; 5) пользуются церковью, как только удобным местом для свидания с кем либо по делам житейским, а иные (страшно сказать!) и с целью постыднейшею...; 6) вносят в церковь и даже употребляют там предметы прихоти, например, табак; и 7) проходит или проезжают мимо алтаря с сквернословием, с песнями и криком, между тем как богобоязненный христианин, поравнявшись с алтарем, открывает голову и творить крестное знамение.—В слове Божием сказано: «устроиши сердце твое на вход храма» (Иез.44,5); «оскверни Иуда святая Господня» (Мал.2,11); «ко алтарю да не приступают» (Числ.18,3); «храм мой, храм молитвы наречется: вы же сотвористе и вертеп разбойником» (Мф.21,13).
Предосудительные дела на христианском кладбище
Это например: а) прогулка на кладбище с песнями; б) пирование на нем; в) курение табаку на могилах, и г) осквернение праха родных плотским грехом... Подобные дела противны уважению, какое требуется воздавать умершим; показывают в человеке бесстрашие к собственному смертному часу,—только бесстрашие не в духе веры, а вольное и бесстыдное.
Неблагоговение на крестном ходе
Крестный ход есть ничто иное, как движущаяся церковь, и—церковь более многочисленная, чем в стенах храма. Поэтому христианин должен вести себя во время крестного хода с таким же благоговением, как и в церкви. Грешат тe, которые приходят на крестный ход не более, как на прогулку, и чтоб посмотреть на людей. Они смеются и разговаривают на крестном ходе или заняты тем лишь,—сколько тут собралось народа, как несутся по воздуху хоругви, кто и во что одет, словом, совсем не думают об участии в общей, всенародной молитве: между тем молитва составляет здесь самое главное (2Макк.23.18). Но если крестное хождение бывает продолжительным (когда например, переносится чудотворная или особенно почитаемая икона из села в село, из города в другой город или в пустынное место); в таком случае с особенною трезвенностью духа требуется держать себя на крестном ходе и как в подвиге духовном. Но как далека и мысль о подвиге, о святом угоднике, которого икона несется, если, с одной стороны, временно устраивают, а с другой—заходят по пути в такие палатки, которые не утоляют только голод и жажду путника, но и соблазняют его к невоздержанию и неуместному развлечению!
Незаботливость с постройке нового храма (при крайней нужде в нем) или о поддержке и украшении старого
«Созиждите храм, и благоволю в нем», говорил Бог Иудеям (Агг.1,8). Но за то, что где либо храм не строится или же «запусте» (Агг.4) (не поддерживается) или только не особенно украшается, между тем как мирские дома цветут,—«сего ради (так было сказано тем же иудеям) земля оскудит изношения своя» (Агг.10). Господь наш не отказал же сборщикам на содержание храма, и даже заплатил храмовую подать за двоих (статир вместо требуемой дидрахмы (Мф.17,2). Храм на множество домов—один дом и составляет общее достояние для всех и каждого в приходе: не долг ли каждого прихожанина принести на него свою лепту? В храме, совершается бескровная жертва Христова, и этою жертвою освящается весь тот край, где стоит храм: как же не дорожить Божиим храмом? Как не стараться—построить его, если нет его? Как не любить—украшать его ради совершения в нем бескровной жертвы? Как допустить, чтоб он представлял из себя развалины? Усердные евреи и снимали с себя одежды, встречая Иисуса Христа (Мф.21,8).
Многолетняя небытность у исповеди и Святого Причастия
К тем, которые медлят своим покаянием во грехах (а долго не быть у исповеди и значит медлить), относится замечание: «аще не покаетеся, ecu такожде погибнете» (Лк.13,3). Еще сильнее угроза произнесена на уклоняющихся от св. причастия: «аще не снесте плоти Сына человеческаго, ни пиете крове Его, живота не имате в себе» (Ин.6,53).
Heycepдие приступать к Святому Причастию чаще, или более одного раза в год
Что православному христианину нужно исповедоваться и приобщаться св. таин чаще, а не однажды только в год, для этого мы имеем главным образом следующие основания: прямую заповедь Спасителя—«примите, ядите…»— особую заповедь Церкви, внушающую приобщаться во все четыре поста года и даже предлагающую ревностным христианам приобщение каждый месяц; — ревность первых христиан, которые «бяху терпяще в преломлении хлеба» (Деян.2,42), и затем—пример всех святых людей последующего времени, также часто приобщавшихся; наконец, невозможность кому бы то ни было достигать совершенства в духовной жизни без частого освящения себя таинством евхаристии. И так из грехов опущений самый важный— когда кто не более одного раза в год исповедуется, между тем как была бы ему возможность чаще приступать.
Говенье только по внешнему какому требованию со стороны закона или старших лиц, по принятому обычаю, при вступлении в брак, по нужде болезни, из опасения препятствий к погребению в случае смерти
На сей раз вменяются в вину, прежде всего, притворство и холодность чувств, с которыми приступает человек к исповеди и св. Причастию. Затем: можно ли одобрить, если для достижения обыкновенных и внешних целей употребляются средством столь высокие таинства? Но и в том случае, когда кто, напутствуясь сими таинствами по особенной нужде, например, по болезни, решается этим заменить говенье, которое он должен бы на ряду с другими выполнить в пост и с положенным по уставу приготовлением,—и в этом случае нет полной искренности, полного свободного произволения исполнить христианский долг. Сказано: «не аки по нужди благое твое будете, но по воли» (Филим.14). А тут как бы ожидалась только внешняя нужда («в церковные—исповедные книги не запишут, заболел, без говенья не обвенчают, без напутствования не похоронят»), — нужда, чтоб прийти к исповеди и св. причастию.
Малоприготовленное или совсем недостойное приобщение святых Таин
«Да искушает (испытывает) человек себе и тако от хлеба да яст и от чаши да пиет..» (1Кор.11,27). Для самоиспытания то пред святым приобщением и полагается православному христианину между прочим говеть неделю, в крайнем же случае полнедели. Но прийти прямо к причастному правилу или ограничивать, без всякой уважительной причины, говенье (притом только однократное в год) всего одним днем, это показывает человека, который явно не благовеет к святым, страшным тайнам Христовым: это и не в характере православия (так принято говеть только у римских католиков).—«Ядый же и пияй недостойны, суд себе ясть и пиет» (1Кор.28,30). Еще тягчае вина: приступить к святым тайнам очевидно недостойному, т. е. в таких смертных грехах, за которые по правилам церковным запрещается приступать. Что священническая власть не запретила приступить, это не оправдывает человека недостойного. Он или не принес ясной полной исповеди пред священником и таким образом священник не имел возможности правильнее отнестись к его нравственному состоянию,—разрешить ему приступить, или же он усиленно испросил себе это разрешение; уверял исправлением своей жизни,—только без сердечного намерения исправиться. О, тяжкий грех— недостойное приобщение!
Дерзновение приступить к Святым Тайнам, когда духовник запретил
Здесь заключаются такая вины: недоверие к решению духовника, богопоставленного судии совестей; явное ослушание пред духовником; иногда вместе с тем—тайность дела, т.е. если признанный недостойным приступить приступает за глазами духовника, в другой церкви; а главнее всего, небережение себя от великой ответственности пред Богом за недостойное приобщение. Грех такого дерзновения не извиняется ни старанием избегнуть стыда со стороны людей, ни строгостью духовника, ни сердечным будто бы желанием причаститься. Если духовник обстоятельно и беспристрастно рассудил не приступать: то всякий порыв приступить есть дерзость и вред.
Нехранение дня причастного и вообще дней после говенья
Грехи на этот раз составляют: 1) выход из церкви после приобщения без благодарных молитв и целования креста, а вечером небытность у вечерни; 2) падкость тот-час на пищу и питье; 3) неразмышление о даре, которого сподобил Бог; 4) опьянение в тот же день; 5) неудержание себя от супружеских ласк; 6) бытность на вечеру, допущение игры какой; и 7) незаботливость исправить свою жизнь.—«Тако ли не возмогосте единаго часа побдети со Мною...?» (Мф.26,40). «Человеке постяйся о гресех своих», и паки... таяжде творяй... Что успе смирением (покаянием) своим?» (Сир.34,26). «Не бо врагом твоим тайну повем».
Грехи ложного Богопочитания
Воздаяние божеской чести Божией Матери или ангелам, или кому либо из святых
Един есть всевышний Господь: пред Ним на бесконечном расстоянии всё и все. И так «Тому единому послужиши» (Втор.16,13); «се раба Господня», сказала о себе сама Божия Матерь (Лк.1,38); «никто же вас да прельщает... службою англов», сказано против обоготворения небесных сил (Кол.2,18). Что же до божеской чести святым, то из них апостолы Павел и Варнава тотчас разодрали на себе одежды, когда народ почел их богами и хотел было принести им жертвы (Деян.14,13-19). Если и говорится: «да спасет угодник Божий», то спасает он не сам по себе, а помощью Божиею. (Посему лучше бы и не соединять, или не поставлять рядом, молебна Пресвятой Троице или Христу—Спасителю с молебном святым, которые принесут нашу молитву тому же Всевышнему Господу: лучше бы выполнять первый молебен отдельно, или в особое время, если только позволяют время и обстоятельства).
Убеждение будто некоторые места, например, гора Афон или звание, как монашеское, священническое, сами по себе спасают человека
«Аще кто речет вам: се зде Христос или онде: не имите веры» (Мф.24,23). Да; Иисус Христос везде, где веруют в Него, где любят Его. Нас спасает Его благодать, а она предлагается и доступна всем (Ефр.4,16); спасение наше зависит от нашего усердия, а оно недалеко от нас,—вот в душе нашей; так Адам и в раю согрешил, а Иов и на гноище остался верен Богу; Иуда был и в числе Апостолов, обращался близь самого Спасителя мира, но погиб; Закхей же между грешными мытарями угодил Богу. Нет; ни монастырь, ни самое дальнее путешествие к святым местам, и ни большой счет сделанных для богомолья путешествий, ни высокий сан, ни ежедневное предстояние у святого престола в церкви или у мощей угодника, все это само по себе никого не спасет, как напротив, ни мир, ни униженное какое звание никого не погубят. Иное дело думать, что некоторые места и состояния человека удобнее, ближе для спасения.
Ложный стыд в исповедании веры и в делах богопочитания
«Иже аще постыдится Мене и моих словес..., и Сын человеческий постыдится его, егда приидет во славе» (Мрк.8,38), т.е. на всемирном страшном суде. Бояться высказать свои православные убеждения, когда вызывают на то; даже неохотно открыть о себе в кругу иноверцев,—какого вероисповедания; не сметь в присутствии других и перекреститься или сделать земной поклон пред святыней; молиться осмотревшись прежде, не наблюдает ли кто со стороны или не может ли заметить, и так каждый раз; затрудняться выразить близкое расположение к благочестивому священнику; вообще с робостью скрывать свои религиозные убеждения и добрые расположения; наконец, решительно отказываться от них в угоду людям: вот все это и значит «стыдиться Христа»! Ложный (религиозный) стыд—измена Богу и напрасное стеснение самого себя в чувствах богобоязненности. К чему же это так украдкой креститься или полагать земные поклоны, если душа желает того? для чего же стеснять себя—воздать благодаренье Богу, если при особенном каком случае так и готовы выйти из сердца слова: «слава Богу, слава Тебе, Господи»? Не дороже ли нам людей Господь Бог и святая православная вера? Если же укажут при этом на молодость, на юность, которая обыкновенно стыдится обнаружения чувств религиозных: то и тут, конечно, не стыд, а напротив еще честь молодому человеку; потому что весьма утешительно видеть в молодом, как он выполняет священные и первейшие свои обязанности, как человек и христианин.
Название набожности, добродетелей ханжеством, фарисейством, юродством; или гонение человека благочестивого самым делом
«Нe подобно есть иным житие его (праведника)..., удаляется от путей наших... (Посему) досаждением и мукою истяжим его» (Прем.2,15.16.19). Посему обзывают набожного ханжой, святошей, фанатиком; чуждаются его, изгоняют его от себя, когда можно—и бьют. Но поступать таким образом с человеком, который совершенно невинен и нисколько не касается других, вымещать на нем собственную свою вину и неисправность, потому что его благочестивая жизнь служить укором для нечестивого,—это в высшей степени несправедливо в жестоко: «ненавидением неправедным возненавидиша мя» (Пс.24.19). Что же делать набожному человеку, чтоб избавиться от имени «ханжи, пустосвята, фанатика», чтоб помириться с людьми мирского духа? Ужели изменить своему религиозному направлению? О, это было бы слишком легкомысленно! И вот тут вместе с лицом осмеивается, преследуется самая набожность! Впрочем, иной раз к набожному человеку, по особенным внешним обстоятельствам его, и не выражают ни чувства ненависти, ни вида гонения. Только лишь называют его направление не современным, не практичным, ошибочным; только лишь жалеют его за то, что он «напрасно изнуряет себя, мало есть и спит, по долгу стоит на молитве, много тратит денег на церкви, на милостыни». Все это одними трактуется, а другими принимается, будто несомненно-напрасное или излишнее. Но жалость здесь к ближнему неуместная. Это значит представлять самую добродетель жалкою, излишнею. Нет, не воздыхать нужно об истинно-набожном человеке, а душевно радоваться за него: от духовных подвигов он ничего не потеряет, а скорее будет долговечным и упрочит свое материальное состояние. Но некоторые по-видимому хотят быть основательными и беспристрастными судьями религиозного человека. Говорят: «если этот человек хочет жить по закону Божию или по духовному, то зачем же в тех и иных случаях поступает неправильно? зачем часто говорит так, а делает иначе»? По мнению этих судей выходит, что набожный человек и согрешать никогда не должен, между тем как сказано: «седмерицею падет праведный» (Прит.24,16). Иное дело было бы: злая богопротивная страсть или нераскаянность в каком либо смертном грехе. В таком случае и благочестия истинного не будет. И разве можно быть истинно-благочестивым, так сказать, по заказу, по непременному требованию, как известно, — истинная добродетель соединена с борьбой. О! лучше бы строгим судьям взять для подражания или в урок себе известные добрые качества истинно-набожного человека, чем отрицать его религиозное направление, чем бросать ложный взгляд вообще на христианскую набожность.
Фарисейская набожность
Это не одна только наружность в религии. Так сказать будет мало: наружность религиозная, без мысли и усердия, иногда примечается и в истинно набожных людях. Не составляет еще фарисейства в религии и неискренность молитвы или другого какого доброго дела, раз-два допущенная. Фарисейство—это намеренная ложь, или рассчитанная искусственная святость. Сущая гибель от него, когда оно перейдет в характер, сделается направлением человека. Какая же его цель? «Да видими будут человеки» (Мф.23,5); «да прославятся от человек» (Мф.6,2). Лицемеры или хотят приобрести себе влияние на народ (как например, у старообрядцев их наставники, подающие милостыню, одолжающие в своей среде деньгами), или стараются войти в милость у высоко-поставленных в духовенстве лиц, чтоб воспользоваться ходатайством этих лиц, о месте службы для себя, или же рассчитывают заслужить похвалу и почет у людей истинно-набожных, которые рады бы видеть подобного себе. Веры и благочестия в душе их нет, но они выдают себя ревнителями на сей раз там, где этим путем могут достигнуть известной своей цели. Если что доброе они делают, то делают только на показ, и опять не для полезного примера другим, но единственно для похвалы или другой преступной цели. Не кому видеть их набожность, никто не расскажет о них, или нет выгоды им пред известными лицами показывать себя набожными, и—они не показывают себя тем. Тогда, например, легко ими ослабляется или совсем нарушается пост, не протягивается их рука для частого крестного знамения, нет у них усердия пойти в церковь, не полагаются ими низкие поклоны на молитве; напротив—пред людьми мирскими или светскими они вполне обнаруживают мирское же направление, и уже не в одну угоду этим людям, но как собственное и господствующее направление. Для лицемеров самое неважное в богопочитании (внешне сткляницы) имеет большую цену, чем совесть, любовь и правда. Строгие к мелочам, они ни почем считают «суд и милость и веру» (Мф.23,23), а отсюда ложная их набожность всегда бывает взыскательна к другим и снисходительна к себе. Они жестоки сердцем и под личиною добродетели готовы решиться на всякие злодеяния. И так горе и горе усвоившим себе дух фарисейской набожности!
При пожертвованиях на церкви и иконы, и по поводу этих пожертвований, отказ в посильном пособии бедным
Бедные и нищие в среде православных христиан тоже «храмы Божии»—храмы живые; одушевленные (1Кор.3.16). Истинное ли это направление религиозного человека: в одном случае быть щедрым, а в другом ничего не давать, в первом—многого не жалеть, а во втором—и в малом отказывать? Украшая храм, христианин должен украшать и душу свою добрыми качествами: а не лучшее ли украшение для души милосердие к ближнему? Иной отказывает бедному в пособии потому, что «делает, например, серебряную ризу на икону»: а бедному между тем помощь нужна без всякого отлагательства времени, и может быть у него уже нет сил пойти к другому, чтоб просить. Не значит ли это поражаться более внешностью в богопочитании, чем соблюдать «вящшая закона... и милость и веру» (Мф.23,23)? Не одностороннее ли это направление религиозности—всегда поступать так при достаточных средствах? Да, и нечего сомневаться в этом.
Ложное юродство, или не Христа ради
«Юродивый или блаженный», очевидно, не тупой или полоумный от природы: последний только урод. Юродство же есть величайший подвиг в христианстве, утверждающийся на словах апостола Павла: «мы убо буи (безумны) Христа ради» (1Кор.4,10). На этот подвиг способна только пламенная ревность к Богу; его, например, несли и вполне вынесли Андрей юродивый и друг. Юродивый имеет целью в отношении к себе смирить себя и прикрыть свою духовную жизнь от глаз мирских, а в отношении к другим под видом безумного привлекать людей от жизни горделивой и суетной, которая истинно-безумна, привлекать к истинному разуму, или к истинно-разумным делам; под видом глупого, с которого нечего взыскивать, он обличает пороки и неправды в таких лицах, к которыми может быть и никто не смеет приступить с подобным обличением. И вот (бывали и бывают такие примеры) этот-то трудный и высокий подвиг в христианстве искажают некоторые намеренно! Обманщики действуют наружно по примеру святых юродивых, говорят таинственно, а на самом деле ищут только того, чтоб собирать себе деньги, чтоб служила им доверчивая набожность, среди которой, обыкновенно, они являются: (истинные же юродивые или ничего не брали, или раздавали нищим—притом тайно—все, что только добрые люди предлагали им). Притворяясь пред другими и обманывая легковерных, ложный юродивый, наконец, привыкает обманывать и самого себя, считает себя богоугодно-блаженным; между тем как ни молитвы, ни поста, ни других высоких качеств Христа ради юродивых отнюдь не имеет. Тяжкий, претяжкий грех!
Ложное странничество
Сходить или съездить на поклонение мощам угодника Божия или к святым местам в Иерусалим, в Киев,— при известных условиях, дело благочестивое и также это подвиг духовный. Тут например, имеется целью (кроме исполнения обета, если путешествие предпринято по особенному обету): а) потрудиться ради царствия Божия; б) видеть живые примеры высокой, духовной жизни; в) когда же или где нет таких примеров—при взгляде на гробницы угодников Божиих воодушевиться большею ревностью о спасении души, облагоухаться здесь и благодатью Божиею, как особенною силою для спасения; г) может быть, и увидеть осязаемые чудеса на месте поклонения, следовательно, ощутить ближайшее присутствие Бога; наконец д) видеть более умилительное, продолжительное и торжественное богослужение, чем дома. В этих богоугодных целях и в духе молитвенном можно даже не раз в жизни предпринять дальнее путешествие к святым местам и мощам. Но бывают такие «странники и странницы», которые далеко уклоняются от этих чистых целей в своем путешествии и разве у самой только святыни на короткое время показывают в себе дух веры и благоговения. Раз побывав у святых мощей и по святым местам, и с первого же этого раза возвратившись домой не лучшими, как вышли, напротив принеся с собой много зла, которое переняли от странников,—эти люди стремятся к богомольям снова, и некоторые почти целую жизнь так-то странствуют. Для чего же или ради чего? Чтоб не работать дома и пропитываться на чужой счет (обыкновенно, они не запасаются на дорогу собственными трудовыми деньгами; но, кроме готового приюта и стола, еще по домам просят подать им, как идущим на богомолье (Деян.20,25); чтоб иметь разнообразие к своей жизни, видеть постоянные перемены лиц и местностей. На путях своих или придя на время домой, они пускаются в ложные рассказы «об Иерусалиме и Синае, о чудесах и гласах», пожалуй покажут «запекшуюся кровь вифлиемских младенцев» (в кусочках разбитого коралла), предлагают для продажи «четки и иконы, яко бы от мощей». Приютившись в дороге к какому-нибудь семейству, вкрадчиво вносят в это семейство разлад, начальная причина которого вернее узнается уже после ухода их: это именно «суть поныряющии в домы» (2Тим.3,6). Теснота дорожного помещения в дальнем странствовании приводит их к неопрятности, а смешение полов—к тайным порокам. Но и на местах самой святыни иные из них держат себя не лучше этого: нередкость, что того и другого поклонника видят на улице, лежащего без чувств от вина. И вот все это прикрывается тогою благочестия, так что надобно иметь немалую дальновидность, чтоб отличить ложного странника от истинного! Какое жалкое направление! какое злоупотребление христианским благочестием! сколько здесь повода для людей легкомысленных и вольнодумствующих, не умеющих собственным примером добродетели вразумлять порок,— повода осмеивать христианскую набожность! Это последнее обстоятельство также поставляется в вину пред Богом для ложных странников и странниц.
Ложное отшельничество среди мира и ложно-носимое одеяние лиц монашествующих или белого духовенства
Иные (как в селах-деревнях) строят себе особые кельи, удаляются от семьи под предлогом спасения души, и—вдали-то от надзора семейного легко доходят до жизни предосудительной. Другие (как из женского пола) носят в мире черное одеяние по примеру монашествующих. Третьи отращивают себе волоса и надевают на себя длинную одежду, как бы лица духовного звания. Но так показывая себя отшельниками среди мира, отделившись от мирян наружностью своею, эти люди постоянно обращаются среди мирских мужчин и женщин и живут вполне по духу и обычаям мира. Очевидно, они «ложные богочтецы» (Ин.9,31). На них-то 6 вселенский собор произносит такой суд: «которые в черных одеждах и с отрощенными власами обходят грады, обращаясь среди мирских мужей и жен... изгоняти их …» (Прав.42).
При равном разделе каких-либо земных благ требование себе (в одном сердце или и на словах) большей части пред другими за свою набожность
Для благочестивого человека гораздо дороже должны быть духовные блага (Фил.3,8). Случается так,—его положение в мире скудное или унизительное: но для молитвы, но для служения Богу особенными какими либо добродетелями, к которым он особенно предрасположен,—положение это более благоприятное. Авраам и из той земли, которая уже принадлежала ему по обетованию Божию, как награда за его веру и святость, т.е. из прямой собственности своей, скромно и бескорыстно предоставил Лоту свободный выбор; а затем нисколько не противоречил, когда Лот выбрал себе лучшие места, ему же оставил худшие. За это самое Бог и удостоил его нового благословения, явившись к нему вслед за таким разделом его с Лотом (Бы.13,9-18).
Пренебрежение в опасных случаях обыкновенными, или близкими, средствами для охранения от насилия своей православной веры, и вообще для спасения души
Так, не воспользоваться бегством ради того, чтоб не быть названным беглецом или трусом,—не бежать оттуда, где угрожает явная опасность допустить измену православной вере, например, в кругу вольнодумцев, в руках изувера какого,—или же не откупиться деньгами, жалея деньги, в том случае, когда желательно достигнуть высокой духовной цели, например, чтоб пройти с проповедью евангелия к некрещеным, поклониться святыне;—все подобное осуждается голосом вселенской Церкви, как несогласное с истинным, разумным богопочитанием (Петра Алекс.кан.пр.12 снес.Деян.17,9-10). Тут и бегство и откуп деньгами и униженная просьба перед кем либо составляли бы службу Богу.
Неприготовленность к исповеди по беспечности или в надежде на вопросы от духовника
«Буди увещаваяся с соперником твоим..., дондеже ecu на пути с ним» (Мф.5,25). Соперником здесь можно назвать совесть, которая оскорблена грехами, обременена тяжестью всяких грехов перед Богом. Кто идет к исповеди, не рассудив прежде с этим соперником своим, не испытав себя предварительно в делах своих: тот на самой исповеди, обыкновенно, бывает сух, не сознателен, совсем не знает, в чем и винить себя, держит себя на духу так, как будто дело не до него касается; он говорит одно, и даже вперед духовника: «грешен, грешен». Затем этот человек не пользуется вполне благодеянием Божиим в таинстве исповеди,—не усвояет себе со всею живостью разрешения во грехах, которого удостаивается чрез священника. Принося так свое покаяние, не погрешает ли он в самом покаянии? не ложно ли относится к таинству покаяния? Да; это великое опущение, когда не заботятся самоиспытанием приготовить себя к исповеди или думают, будто довольно только для них ответить, о чем спросит духовник. Не оставляя после себя глубоких следов в этих говеющих, исповедь делается для них как бы одним обрядом.
Утаение греха исповеди с сознанием
«Аще что скрыеши, сугуб грех имаши», говорится в наставление каждому пред исповедью. Здесь также изобличается ложное понимание таинства, и исповедник сугубо виновен в утаиваемом грехе вот почему: он не доверяет таинству, т. е. будто не сам Христос слушает его исповедь; обманывает священника и самого Бога; напрасно стыдится без меры духовника, потому духовнику дано правило: «тако имей грехи, яже исповедают тебе, яко же бы были твои» (Номокан.пр.189); наконец, подвергает себя опасности остаться совсем неразрешенным в тяжком грехе, т.е. если постигнет его скоропостижная смерть и уже не будет он иметь возможности снова исповедаться.
Нарушение тайны своей или чужой исповеди
«Да не явится срамота наготы твоея» (Апок.3,18). Исповедь есть не только таинство, но и тайна, из которой ничего нельзя открыть другому. Было, правда, время и всенародного, публичного покаяния: но всенародная исповедь отменена из снисхождение к нашей же слабости. И так виновна здесь, даже простодушная откровенность, т. е. когда рассказывают о чем спрашивал их духовник, как они каялись и какая назначена им эпитимия. Но как тяжко грешит злонамеренный рассказчик, или тот человек, который, открывая что либо из исповеди своей или чужой, хочет тем или повредить священнику-духовнику или только насмешить других! С одной стороны, тайна тут Божия и ему никто не поручал открывать эту тайну, а с другой— и никто не просит его открыть, не допытывается от него узнать. Не следует также переговаривать слова этого человека.
Неисполнение епитимии от духовника, или произвольное заменение ее, или же саморазрешение от нее после смерти духовного отца
«Иже не держать правила своего (назначенной епитимии), отжени их да не погибнеши и ты с ними», дается совет духовнику (Номок.189). Не принимающий и не выполняющий епитимии, кроме упорства, грешит против исправления своей жизни; потому что главная цель епитимий, которые большею частью состоят из подвигов, противоположных прежним тяжким грехам или преступнейшим страстям,—есть исправление жизни исповедника.—Затем, если б кто и находил для себя нужным изменить или совсем отменить возложенную на него епитимию, тот должен в этом случае обратиться к духовнику же для разрешения своего недоумения. Исполнение епитимии, назначенной за тягчайший грех, так обязательно, что одна только болезнь, угрожающая смертью, освобождает от нее; а в случае выздоровления состоящий под епитимиею снова должен выполнять ее до назначенного срока (1 всел.13).
Молитва о суетном или прямо противном Богу
«Молящеся не лишше глаголите» (Мф.6,7). Сто молитв к Богу приносить человек, и все только о здоровье, об урожаях, об успехе торговли, по случаю постройки дома или предположенного путешествия, об устройстве участи детей и т. под. И если одна из этих молитв, продолжавшаяся долгое время, будет услышана,—тотчас сменяет ее человек подобною же молитвою о земном. Кратко: если б пред иным человеком была раскрыта завеса всех его молитв, или за всю ею жизнь, он устыдился бы самого себя; потому что увидел бы, что предметом его молитв была земля и земля, плоть и плоть. Но скажут: «кого же, как не Бога, просить в нуждах жизни»? Бесспорно так. Но зачем же просить Его только о земном и временном? Разве для человека одна земля, а нет неба и не ожидает его вечность? и разве Господь Бог одно земное и временное может подавать нам? почему же мы не молимся о душе, которая имеет своего рода нужды, например, исправиться от какой либо злой привычки, приобрести себе какую либо добродетель, словом—почему не молимся по примеру эктений просительных: «дне сего совершенна..., прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати..., христианские кончины...»? Все это доказывает, что мы любим только свое тело, а не душу, что отдаляем от своего внимания дальнейшую свою участь—в будущей жизни.— Но иные приносят и прямо богопротивную молитву: «не приемлете, зане зле просите» (Иак.4.3). Например, один, вместо забвения обиды, молит Бога, чтоб был наказан его обидчик; другой, сделав кражу и не полагая пред Богом твердого намерения оставить этот порок, молит только быть ему сокрытым от людей и суда; а некоторые хоть просят позволительного, но с намерением нечистым, например, богатства—для жизни роскошной и веселой. Нет,—это несомненный недостаток наш в богопочитании: молиться всегда об одном земном и суетном. Тем более грех просить Бога о том, что само в себе нечисто или предполагается для нечистой цели.
Малодушие, когда не исполняется и чистая молитва
Сам Господь наш, Иисус Христос, примером своей молитвы в саду гефсиманском, научает нас не опечаливаться, когда мы молимся, и—не бываем услышаны (Мф.26,43-44). Равным образом, из самых великих святых одни совсем не были услышаны в молитвах своих, например, Моисей, желавший войти в землю обетованную и не достигший ее (Второз.3,26); другие же целую почти жизнь не видели исполнения своей молитвы, как богоотцы Иоаким и Анна (Четь-Мин.под 9 сент.). Может быть молитва наша еще не самая прилежная,—мы думаем (иногда по самой чистоте ее), что она сама собой должна исполниться; может быть и полезное само в себе было бы нам не в пользу, почему и сбывается даже противное нашей молитве, почему в бесплодии своей молитвы мы можем видеть, напротив, истинный плод ее; может быть не пришло еще время исполниться нашей молитве; или же Господь, замедляя оправдать нашу молитву, желает приучить нас к терпеливой молитве, хочет сделать нас вообще усердными молитвенниками; наконец, Он готовит нам тот дар, ту милость, которые просим у Него долго-долго, притом с задатком, или залогом, самым сильным, как молитва при бескровной жертве,—готовит нам милость к тому времени, как мы совсем обессилеем в человеческой помощи и в какой ни есть надежде на эту помощь. Во всяком случае, как бы наша молитва ни представлялась возможною для исполнения и как бы ни была чиста сама в себе, а также сильна сторонним подкреплением, как ходатайство за нас Божией матери, поминовение на проскомидии и за литургией,—неисполнением ее не следует огорчаться нам до того, чтоб оставить ее или раскаиваться за нее. Будущее прикрыто от нас: придет время, и многое, чего мы не понимали в судьбе своей, раскроется пред нами. И так «обаче (впрочем) не якоже аз хощу (по своей человеческой воле и расчитанной надежде), но якоже Ты (по воле Божеской)» (Мф.26,39).
Гнев во время молитвы, а также тотчас по приходе из церкви
«Да молитвы творят..., воздеюще преподобныя руки без гнева…» (1Тим.2,8). Кроме внутренней рассеянности, и отвне человек часто встречает препятствия к доброй молитве. Это гнев— досада на кого либо или на что либо,—особенно в той молитве, которая совершается совместно с другими, как например, в церкви молебен, панихида. От чего же здесь является расположение ко гневу?—Или от непривычки нашей к молитве или от затаенной тягости подвигом молитвы, пожалуй и от усталости, или только от врага-дьявола. Врагу-дьяволу невыносима добрая молитва человека; потому что в молитве человек входит к Богу и уходит от Него. Поэтому как виновный в чем либо всячески старается задержать того человека, который порывается войти к высокому начальнику, чтоб пожаловаться на него: так и враг-дьявол все козни употребляет, чтоб человек не входил в беседу с Богом (внимательная молитва, действительно, есть беседа с Богом) и не выходил бы из этой беседы с знаками Божией милости. Отсюда старание врага, прежде всего, попрепятствовать нашей молитве в назначенный для нее час, приготовлением к этому самому времени других занятий. Отсюда его усилие расстроить уже совершаемую нами молитву (кроме посторонних и худых помыслов, о которых мы сказали раньше), —расстроить чем-либо неприятным отвне; а добрую, совершенную молитву и можно узнавать по тому признаку, что человек ничем более не смущается, хотя бы весь мир оскорблял его. Наконец, когда враг не успеет и в этом, т.е. чтоб расстроить молитву в минуты ее, и когда между тем видит, что мы со вниманием и усердием помолились: тогда старается похитить всю молитву нашу или только уменьшить заслугу ее вслед затем. Отсюда от него поводы к раздражению—досаде, когда человек окончит свою усердную молитву или придет от обедни, тем более после говенья. И так нужно каждому с осторожностью оберегать свою молитву. Прямой грех обращать ее только в спор, в гневе до резких слов и крика, а также сердиться, как нарочно, вслед за молитвой, придя, например, из церкви. Но грех вместе с тем и не щадить в это время ближнего, поставляя поводы к его досаде, или недовольству.
Порочная печаль
«Неуязвися печалию греха» (Сир.14,1). Если чувствуется скука, недовольство всем, что окружает, в таком случае надобно поверить себя: от чего же это происходит? Когда окажется, что причиною печального расположения духа собственно неудовлетворение какой либо суетной привязанности (малы, например, прибытки в торговли) или неудача в каком либо порочном искании (не удался случай повеселиться вином): тогда и стыдно продолжать такую печаль; надобно очиститься от нее вздохами покаяния пред Богом, и это уже будет лучшая и полезнейшая «печаль, яже по Бозе» (2Кор.7,10). Иногда душа долго скучает: но стыдится открыть, о чем скучает.
Непитание в себе чувства страха Божия, под предлогом свободы духа
«Работайте Господеви со страхом, и радуйтеся Ему с трепетом» (Пс.2.11). Особенно первые шаги в служении Богу каждый человек должен делать под водительством страха Божия,—с памятованием того и подчинением своей воли тому, чего требуют евангельское учение и церковные законы; а также требуется особенно в первое время помнить свою смерть и вечные мучения, потому что все это сильно пробуждает в душе страх Божий,—быть еще в близком знакомстве с людьми богобоязненными. Но свобода духа, которою некоторые хотят на этот раз оправдывать себя (как никогда Николаиты (Апок.2,6.15) не может и не должна быть понимаема так, будто каждый может веровать в Бога лично к исполнять заповеди веры по своим лишь убеждениям, т. е. будто слово Божие дано каждому отдельно и лично, а не всем вместе для одинакового разумения и руководства. Нет,—христианская свобода духа и состоит в покорении ума и сердца учению и закону божественному. Свобода же духа тех людей есть ни что иное, как «дерзость», весьма опасная в духовной жизни по опыту св. подвижников (Препод. Агафон, авва Дорофей и др.).
Только рабский страх к Богу
Против этого же страха, действительно, идут слова Писания: «идиже дух Господень, ту и свобода» (2Кор.1,17), слова, сказанные на евреев, которые исполняли закон не по свободной любви к Богу, а по одному лишь страху наказания и по некоторой неволе. На рабском страхе, который вначале необходим и полезен,—никак не следует останавливаться. Возрастной и разумный сын не потому уже слушается отца, что боится отцовского наказания или ожидает себе подарка-награды, но по любви к своему отцу и с уверенностью, что все имение отца принадлежит и ему: так и рабский страх к Богу должен постепенно переходить в сыновний (Гал.4.7). Оставаясь же в состоянии рабского страха, человек готов был бы грешить, если б знал, что за грехи он только лишается любви и благоволения к себе Бога, а не подвергается никакой казни. Тогда человек представляет себе Бога только грозным карателем грехов, которого и боится, а не видит в Боге вместе с тем существо, достойное самой пламенной любви (1Ин.4,8). Тогда человек как бы жалеет о том, что узнал известное церковное правило, которым осуждается его привычный грех, так как, не зная этого правила, не считая дотоле в своей совести грехом своего беззаконного дела, — он мог бы свободно грешить. Чувства, несогласные с истинным богопочитанием!
Холодное сердце к Иисусу Христу
«Аще кто не любит Господа Иисуса Христа, да будет проклят» (1Кор.6,22). И действительно, не великий ли это грех с холодным чувством относиться к Тому, Кто был бичуем у столба и «язвлен за грехи наша» (Ис.53,5). Кто умер на кресте как принявшей на Себя все до одной наши вины, и в Ком вся надежда спасения для каждого из нас? Грех, например, не любит душеспасительных бесед о лице Иисуса Христа; скучать тем, или отворачиваться и тогда, как другие в чувстве любви произносят Его имя; не стараться приобрести себе Его святой лик и не взирать с любовью на этот прекрасный лик; не читать или не слушать никогда акафиста сладчайшему Иисусу, не произносить хоть таких кратких воззваний к нему: «Иисусе, искупителю мой, преблагий; Иисусе, пастырю мой, не погуби мене...»! Последнее дело даже и так относиться в душе к Иисусу Христу, что все равно был ли бы Он или нет. В первые же времена Церкви любовь к Нему считалась первою добродетелью и первым счастьем, или наслаждением для души. Это видно из церковных епитимийных правил. Первою епитимиею грешнику за тяжкий грех было «не удостаивать его Христа», т.е. лишать святого причащения на известное время. Очевидно, это наказание не признавалось бы тяжким, если б не было в тогдашних христианах горячей любви к Иисусу Христу,—не было у них желания жить с Ним и как бы дышать Им.
Холодное чувство к Божией Матери
«О Тебе радуется, благодатная, всякая тварь!» Божия Матерь после Бога всех достойнее нашей любви по своим, более чем ангельским добродетелям—заслугам. Да и нас после Бога никто столько не любит, как она: что дорого ее Сыну, Господу Иисусу Христу, тем дорожит и она по своей беспримерной чистоте и доброте сердца, как например, это грешные души человеческие. В истинном богопочитании, или для истинно набожного человека, сердечная любовь к Божией Матери также необходимейшая добродетель: чем благочестивее делается человек, тем с большою любовью и благоговением начинает относиться к Ней, Царице Небесной.
Грехи против надежды на милосердие Бога
Человекоугодие
«Аще бо бых человеком угождал, Христов раб не убо был» (Гал.1,10), говорит ап. Павел. Эти слова с первого раза показывают, что человекоугодник—уже не богоугодник. Почему же именно так?—Потому что он изменяет истине, которая в Боге, которая есть Христос,- изменяет истине пред людьми и на словах и в действиях своих; подделывается или применяется во всем к мнениям и характерам грешных людей: с одними или в одном случае говорит и действует так, а с другими или в другом —иначе, лишь бы только не было ущерба в чем ему самому, лишь бы дело не касалось его личных интересов. Таким образом этот человек поставляет для себя правилом действий не закон Божий и совесть свою, а только желания других; и значит он раб людей, а не раб Божий, значит изменяет Богу ради людей. Какая же у него цель? Чтоб заслужить благосклонность к себе со стороны людей. Часто в душе своей он и не жалует, даже ненавидит тех, пред которыми человекоугодничает: но мысль, что и «эти люди может быть пригодятся ему на что-нибудь», что через них он может войти в расположение у других, эта мысль мирится с его человекоугодливым нравом. Не богопротивно ли все это? Но возразит нам: «ужели же идти наперекор всем людям, целому миру? Как тот же апост. Павел и дает наставление: «Кийждо ближнему да угождает» (Рим.15,2), и сам «всем был вся» (1Кор.9,22)? Для мирских человекоугодников эти слова и пример апостола вовсе не опора. Надобно только во всей полноте привести апостольские слова, и дело окажется ясным: «да угождает во благое к созиданию; да всяко некия спасу». И так вот цель истинного угождения людям: «благое для них, или спасение души их»! Тут в сущности дела вовсе не меняется истина из за того, чтоб примениться к людям, а только употребляются особые способы и приемы, чтоб люди приняли ее. Тут только не опускаются все возможные меры, чтоб удобнее провести к людям истину и успеть в чем-либо добром. Таким образом, тут человек уже не людям угождает, а Богу, для Которого дорого спасение людей. Угождение людям может касаться всего, но только не истины. Если можно угодить людям, не изменяя истин и не прогневляя Бога, то в этих случаях и нужно угождать уступать им к созиданию. Если же нет, если нужно идти вопреки многим и многим: остается быть смиренным богоугодником, а не человекоугодником.
Пресмыкательство
«И аз сам человек есм» (Деян.10,25.26), сказал ап. Петр со смирением, когда некто пал к его ногам, хотя и самое коленопреклонение было тоже смиренное и искреннее, без искательного какого либо самоунижения. Пресмыкательство отличается от человекоугодия: последнее бывает и тонким (деликатным), а то грубая лесть до целований рук у подобных себе лиц, до падений в ноги и коленопреклонений (и все опять с корыстною целью, а не по усердию или христианскому смирению, о которых здесь и речи не может быть); человекоугодник заискивается у всех, а пресмыкающийся только у известных каких либо лиц высоких или богатых; человекоугодников на свете много, пресмыкающиеся—редки. В чем же вина пресмыкательства? Здесь видно полное человекообожание: ту честь, которая подобает единому Богу, отдают человеческому лицу. Здесь человек явно унижает пред ближними свое человеческое достоинство и честь. Наконец, он в высшей степени подстрекает к гордости тех, пред которыми кланяется-пресмыкается.
Излишняя надежда на человека, на знатные связи и сильные покровительства
«Не надейтеся на князи, на сыны человеческия» (Пс.145,3). Почему же? «В них же несть спасения». Первое, что неблагонадежно здесь,—это смерть покровителя: «изыдет дух его» (Пс.145,4). Представь себе, живущий человеческим покровительством, что вот твой покровитель лежит на столе мертвым, как безгласный камень! Где же его обещания помочь тебе, защитить тебя, вывести на блестящую дорогу жизни, обещания, которыми ты жил? У него не достало жизни, чтоб исполнить свои обещания; он и сам не мог оказать себе покровительства против смерти. Затем, и те знатные связи, на которые ты надеялся через него, которыми ты и пользовался,—скоро прекратятся для тебя: в первые дни после смерти твоего покровителя может быть еще взглянут на тебя, а там и забудут. И так, полагаясь во всем на сильные покровительства, ты вперед готовишь себе падение. Пал твой покровитель, и твое падение неизбежно: (со смертию знатного покровителя или же с потерею им самим силы, падает иногда и целая партия лиц, которым он покровительствовал). Или пусть здравствует чей либо покровитель, например, высокий начальник. Но как легко может этот покровитель переменить место своего жительства или же сам измениться в своем расположении к тому, кого удостаивал своего покровительства! Не будь же всех этих перемен и не будь человеконадеяния: тогда жизнь наша текла бы ровнее. Но самая главная беда здесь: прогневление Бога,—прогневление до того, что «проклят, иже надеется на человека» (Иер.17,5). Почему столь страшный приговор произносится на человека, живущего покровительствами других, во всем полагающегося только на знатные связи? Потому что для этого человека милосердый Господь Бог как бы и не нужен: у него есть свои боги,—его сильные покровители. Поэтому он и не просит Господа Бога по случаю своих нужд или же просит только, как чужой, с сухостью сердца. О! не спокойнее ли, не блаженнее ли всего надеяться на Господа Бога,—Его то иметь своим покровителем? Человек погибает, а Бога всегда пребывает. Можно, конечно, надеяться и на человека покровителя, можно прибегнуть в нужде и посредству знатных связей: но только без оскорбления христианской надежды, только так, чтоб первее всего ожидать помощи от Господа Бога и, обратившись к земному покровителю, в то же время просить Божьего благословения и содействий ему в ходатайстве за нас.
Горделивое пренебрежение всякой помощи со стороны ближних
«Просить стыжусь» (Лк.16,3). Это другая крайность: не хотеть просить сторонней помощи в самой необходимой или благородной нужде. От чего же? Или от стыда, или чтобы только не одолжаться у других (в характере особенно молодых людей). Прежде всего, тут человек напрасно обидит самого себя: терпит невыносимую нужду, и не хочет попросить. Затем, он уклоняется от такого порядка в жизни человеческой, установленного Самим Богом: «служить другим и принимать взаимно услуги от других». Господь Бог так мудро разделил между людьми способности, силы и блага, что люди необходимо нуждаются друг в друге (2Кор.8.14) и нет ни одного человека, который бы был «всем для себя», который мог прожить хоть один день без посторонней помощи. Только Он Сам, всемогущий, ни от кого и ничего «не требует» (Деян.17,25). И так пренебрегающий всякою помощью – услугою со стороны ближнего как бы думает быть самобытным существом. Напрасно!
Надежда на свое богатство
«И уповали не богатство неверное (погибающее)» (1Тим.6.17). Здесь указывается и причина, почему не следует полагаться на богатство. Оно называется «погибающее». Да, оно нередко погибает, или отходит от человека, еще прежде, чем сам человек уйдет с этого света. Думал человек жить широко, строил себе те и другие планы, хотел взять верх при помощи денег в тяжбе какой-либо, - и уже капитала в руках у него нет. Но, во всяком случае, в день смерти для каждого богача богатство его погибает. Дом-то у богача крепок и обширен, а сам он разрушается; капитал у него так велик и прочен, что некоторым денежным вкладам он дал название «вечным»: а у самого душа готова выйти из тела, и ни огромное имение, ни денежные запасы не могут избавить его от смерти, не делают его на земле вечным. В чем же собственно состоит вина этого человека, полагающегося не свое богатство? В том, что он отступает сердцем от Бога. Присмотримся к самим себе ближе в то время, как у нас сряду несколько дней не бывает ни копейки денег в доме, а потребности жизни своим порядком говорят о себе. В эти скудные для нас дни мы более чувствуем свою зависимость от Бога и более обращаем свои надежды к Богу, находя себя в положении человека, который и желал бы пойти туда и сюда или сделать то и другое, но от бессилия не может даже встать с места. Когда же придут к нам в руки деньги, тотчас мы чувствуем перемену в расположении своей души: вместо прежнего смиренного упования на Бога являются у нас опора на деньги, на средства к жизни. По крайней мере, таким чувством сопровождается прибыль в деньгах после скудости в них для людей внимательных и духовных по жизни. Но это только минутное отступление их сердцем от Бога или одно искушение положиться вместо Бога на деньги. Представьте же себе положение того из людей богатых или состоятельных, который всегда и во всем полагается на свое богатство, для которого денежный капитал первейшее счастье: не богоотступно ли его сердце во всякое время? Какая бы ни постигла его неприятность в жизни, какая бы ни угрожала ему беда: у него первая мысль не к Господу, а к деньгам. Деньгами он думает откупиться от всякой беды; деньги (а не честность и правду) он по сердечному убеждению называет «двигателем всего на свете»; если же он и просит Бога когда, то более о том, чтобы целы были у него деньги. У святого псалмопевца сказано: «не убойся, егда разбогатеет человек» (Пс.48,17). Когда же это богач заставляет бояться себя? Когда он страшен для других? Именно — тогда, когда надеется на свое богатство и в этой надежде, между прочим, готов обижать других, а тем более грозно вступается за обиду ему самому. И так «како неудоб уповающим на богатство в царствии Божие внити» (Мрк.10,24)! Как заманчива надежда на деньги! Как необходимо христианину навсегда и во глубине самой души положить такую уверенность, что на деньги, на богатство надеяться нечего, что все это прах и что одна надежда на Бога живого спасает. (Надобно помнить, что полагаться на деньги можно, и, не имея еще страсти скоплять их (сребролюбие), и не в особенно-огромном запасе их).
Надежда на одного себя, особенно в делах духовных
«Да не надебщеся будем на ся» (на самих себя) (2Кор.1,9); «Боги бо есть действуяй в вас, и еже хотети (т. е. и пожелать только) и еже деяти» (выполнить на деле) (Фил.2,13). Хороша самостоятельность в действиях, похваляется труд, которого не останавливают препятствия. Но силы человека зависимы от Бога-Творца. Поэтому самонадеянность и вообще, т.е. и в обыкновенных занятиях, не должна быть, поэтому она наказывается неуспехами; Вавилоняне строили башню, и не достроили. Но особенно надежда на одного себя,— на свой только ум или на твердость своей воли, неуместна и богопротивна в делах христианских. Скорее же человек может провести железную дорогу, куда угодно, перевести речку на другое место, укротить скопище зверей: но например, препобедить в себе страсть без возврата или без замены ее иною страстью, привыкнуть молиться без всякого рассеяния мыслей, успеть в каком либо святом на пользу Церкви или в частной жизни, о! на это он сам по себе совсем бессилен. И в первом случае, т.е. в делах земных, он действует силами от Бога же. Это силы по природе, или естественные: они и годны для дел временной земной жизни. А во втором случае дела человека имеют прямую связь с вечностью. Поэтому обыкновенных сил для них решительно недостаточно. Здесь нужны силы особенные, высшие или, так называемая, «благодать Божия». И вот доколе «всякая гора и холм не смирится» (Лк.3,4), доколе человек не придет к самому глубокому сознанию того, что он бессилен сам по себе для истинно-добрых дел, и не будет с надеждою искать себе у Господа Бога помощи; дотоле и не будет иметь успеха в этих делах. И так самонадеянность виновна, и как горделивое обегательство Божией помощи и как причина безуспешности дел.
Самосоветие в духовной жизни
«Спасение есть во мнозе совете» (Прит.11,14). В особенных случаях по духовной жизни, когда например, человек решается на такие обязательства для своей совести: принять монашеское звание или в мире оставаться вдовцом, незамужней; сделать какое либо значительное пожертвование в церкви; совершить путешествие в Киев или Иерусалим:—в этих случаях преимущественно требуется совет другого лица, если найдется лицо, могущее посоветовать. Случается также, что иной страдает от худых помыслов, видит нападение на себя со стороны врага—дьявола какою либо страстью: если опять найдется человек, которого не соблазнит открытие этих тайн и который может дать разумный духовный совет,—нужно обратиться к нему. «Но какая же (спросят) тут вина обходиться без постороннего совета, когда дело предпринимается очевидно—доброе или, когда с худыми помыслами, равно как с угнетающею нас или с приступающею к нам страстью, все-таки нет нашего согласия»?—Вина та, что иной раз мы ошибаемся в выборе для себя каких либо особенно-богоугодных дел (жертвует, например, иной к церкви вещь вместо существенно-необходимой менее нужную или только составляющую украшение для храма); таим в себе на этот раз такое непокорное чувство, чтоб нам никто не мешал в нашем предприятии и никто не делал бы нам насилия в том, что мы уже задумали выполнить,—между тем как совет, обыкновенно, не заключает в себе непременного условия исполнить его; избегаем унижения для себя просить совета и открываться пред другими, между тем как, раскрывая свои преднамерения ближнему, уже этим самым мы более уясняем пред самими собой дело, даже и не получив никакого ответа или помощи, чувствуем себя несколько смелее и спокойнее. Что же до борьбы с помыслами или с внутреннею какою страстью, то молча от других переносить эту борьбу значит еще более усиливать против себя напасти врага—дьявола. Напротив, когда бы дьявол (как дух, он ясно видит наши разговоры с другими и самые действия наши, только не всегда проникает в затаенную мысль нашу),—когда бы этот враг увидел, что человек, на которого он нападает помыслами или страстью, совещается с кем (особенно с духовным отцом): тогда бы он, так сказать, оробел и, действительно, обессилил бы в своем нападении; потому что увидел бы дружное совещание и вооружение против него. Да; немалое это опущение в духовной жизни быть самосоветником, если между тем находятся лица, которые могут дать советь по просьбе и от которых в то же время (если они не поставлены учить, если это не духовники или не старшие и близкие какие либо лица) нельзя ожидать советов по собственному их побуждению. (Только и духовный совет другого лица нужно усвоять себе с осторожностью, а не по первому действию этого совета на душу. Иной раз советник, не зная внутренней жизни человека, которому советует,—предложит ему совет как есть по какой либо сокровенной его страсти. Тогда совет, очевидно, будет очень нравиться. Но тот, кто искал совета и получает его, должен как о своих намерениях, так и о советах ближнего посоветоваться с евангелием).
Принятие трудов для спасения души сверх своих сил
Сказано: «могий вместити, да вместит» (Мф.19,12); «аще хощеши совершен бытии» (Мф.19,21). Хорошо только удивляться святым подвижникам, о которых передают нам четь-минеи. Еще лучше: стараться подражать им. Но желать вдруг сделаться тем, чем были они (как например, Антоний великий, Серафим Саровский),—это дело неразумное и невозможное. Намерение угодить Богу, без сомнения, всегда ценится. Труды же для благоугождения Ему должны быть соразмерны нашим силам, согласны с другими нашими обязанностями, которые Им же возложены на нас. А еще важное в этих трудах: не мера или количество их, но мера смирения, с какою мы несем их. Если нет у нас сил чем либо послужить Богу при всем пламенном желании служения; то, очевидно, нужно отказать себе в желании. А такой отказ будет тоже жертвою Богу. (Например, иной при слабых силах решился было выдержать многодневный пост говея, и—изнемог до того, что должен был отложить приобщение святых таин до следующего дня.—Сюда же можно отнести падение на колена и стояние на коленах каждый раз на всенощных и обеднях в воскресные дни, что правилами соборов не полагается (Вселен.1пр.10).
Недостаток преданности воли Божией
В молитве Господней каждый раз читаем: «да будет воля твоя» (Мф.6,10); слышим также наставление в св. Писании: «смиритеся под крепкую руку Божию» (1Петр.5,6). И должен предавать себя воле Божией верующий христианин, как в особенных каких неуспехах и огорчениях на пути своей жизни, так и в ежедневных неприятных случаях. Получил, например, он отказ в том, чего долго ожидал; сряду неприятное постигает его, так что утром та неприятность, в полдень другая, а вечером третья; не успел он в одном деле, не успевает и в другом и в третьем. Как же ему быть? Без сомнения, в другое время нужно стараться—поправить дело, предотвратить неудачу: но тут уже дело совершилось, — ворочать нечего. Иное дело и пытливость о тайнах промысла Божия, также не одобряемая: но тут и испытывать нечего, — случаи иной раз бывают вполне ясны. Остается, значит, только согласиться с тем, что совершилось. Между тем человек смущается, беспокоится, приходит в досаду (хотя, положим, еще и не доходит ни до уныния, ни до ропота, ни до отчаяния). Почему же так смущается? — Потому что в нем не подавлено самолюбие: ему досадно, что делается не по его желанию, и он хотел бы поставить на своем, только ничего не может предпринять. Он в самой душе своей не покоряется воле Божией, уже совершившейся,— хочет вместо воли Божией жить больше собственною волею. Он излишне заботлив о самом себе и как бы не дает совершиться над собою воле Божией, которая есть премудрая и милостивая. Втайне не совсем покорный Богу, он лишает себя вместе с тем покоя душевного. Вместо того, чтоб так умно поставить себя пред каждым приключением в жизни, пред каждою неприятною встречею: «не иду против обстоятельств, покоряюсь воле Божией»,— вместо этого успокоения он столько же раз смущается и беспокоится (хоть и на короткое время), сколько в день встречает неудач и неприятностей. Нет; лучше же христианину быть «яко отдоеное на матерь свою» (Пс.130,2), т. е. как дитя спокойно подле матери или когда держится за мать: так и христианин, всегда, везде и во всем предающейся воле Божией, успокаивает себя в Боге. Он на сей раз остается и тем еще спокоен и счастлив, что когда после неприятных приключений встретит приятное или особенную какую милость Божию, — тогда не стыдится за предыдущую свою внутреннюю непокорность Богу, потому что ее не было, не имеет нужды раскаиваться, что раньше то смущался, досадовал. Тогда ровно выходит его душевное настроение: и отсюда он научается и вперед, и на последующее время, в обстоятельствах первого рода говорить: «аще благая прияхом..., злых ли не стерпим?» (Иов.2,10).
Неблагодарение Бога за особенное благодеяние
«Како не обретошася возвращшеся дати славу Богу, токмо иноплеменник сей» (Лк.17,18), с негодованием сказал Христос-Спаситель о прокаженных, которые не пришли поблагодарить Его за исцеление. Обязанность благодарить Бога и добродетель благодарения Богу истекают из искупительной жертвы Христовой, или из евхаристии (1Сол.5,18). Но люди скорее просят Бога, служат молебны в виду какой либо особенной нужды своей, пред начатием трудного какого дела, чем благодарят Его за успехи свои, за неожиданную какую милость, — благодарят в уединенной своей молитве или служением «благодарной обедни». Еще хуже, когда кто относит к самому себе или только к случаю утех в своем деле, между тем как успеть ему не было никакой надежды, — все обстоятельства клонились к противному. Как благодарность Богу усиливает веру, укрепляет христианскую надежду и на будущее время, как чувство благодарности, так сказать, поощряет Бога подавать человеку милости новые и еще большие прежних: так забвение или нехотение благодарить Бога убивает веру и христианскую надежду. Неблагодарный будто боится или сомневается больше надеяться на Бога. Но и первое в нем нехорошо, и это последнее напрасно: у Господа Бога неистощим запас милостей для нас; после одних милостей Он готов излить на нас и другие, если мы ценим Его милости и благодарим Его от всего сердца. Он не укорит нас своим благодеянием, как иногда укоряет человек. И нужно, посему, за все благодарить Его. Нужно благодарить не за вещественные только благодеяния, но и за духовные, или для души. Нужно благодарить не за радости только, но и за самые скорби. Обыкновенно, благодарят за подарки. А скорбь, как часть Христова, есть также подарок истинному христианину: «вами даровася (оказано прямо)... еже по Нем страдати» (Фил.1,29); так святые мученики некогда благодарили Бога, что сподобились мучений. Нужно благодарить Бога достойным употреблением самых благодеяний Его (Втрз.8,10-14). Прекрасно благодарить Его (служением, например, «благодарного молебна» за особенное благодеяние в жизни не раз только, но и в продолжении нескольких лет в известный месяц и день или даже так целую жизнь. — Вид благодарения Богу составляет также исповедание пред другими оказанной милости Божией и приглашение с собой других благодарить Бога: так например, благодарил Господа Бога Зaxapия за рождение своего сына (Лк.1,64).
Уныние (печаль) в несчастье, а также и в духовной жизни
«Еда тма поперет мя (несчастия, как темные дни, не одолеют ли меня?) (Пс.133,11-12). Спросят: «что же виновного в унынии человека, когда постигло его несчастье? не естественное ли такое его состояние?» Печаль есть чувство души полезное, но только она должна быть в меру. Хороши, полезны и слезы: хуже, если кто крепится от них: но и слезы также должны быть в своей мере. Во дни горести и в часы глубокой печали человек показывает себя равнодушным почти ко всем страстям: его не занимают честолюбивые замыслы, не снедает зависть, меньше прельщают деньги, не тревожит гнев. С этой-то стороны и нужно бы пользоваться в несчастьях жизни чувством печали. Это значит «печаль яже по Бозе» (2Кор.7,10). Как в счастье человек скоро забывается: так в несчастье он волей и неволей обращает свои мысли к самому себе и лучше сознает свои грехи и слабости. И даже никогда он не приходит так скоро к сознанию своих погрешностей, как в это время. Тогда первая мысль у него является: «не за тот ли или этот грех наказал — посетил меня Бог»? И душа на сей раз бываете верным пророком,—ясно скажет человеку, за что он терпит наказание или посещение. Но вот человек унывающий уже чрезмерно увеличивает в себе чувство печали! Унынием своим, которого отличительный характер не минута времени, а продолжительный часы или дни,—унынием он расслабляет в себе и душевные и телесные силы: у головы он отнимает мысль, у рук— дело, у самого тела -сон, аппетит и силы, словом—останавливает совсем течение своих дел, бросает свою должность или обычное занятее, чем, т. е. опущением то своих рук, праздностью, и еще более расстраивает себя, еще более увеличивает свое горе. Этот человек и сам не говорит с другими и каждое стороннее слово находит для себя докучливым: он тяготится присутствием других лиц, избегает свидания с друзьями или близкими, тогда как чья либо добрая беседа и могла бы утешить его. Все это ужели не составляет вину унывающего? Но всего главнее: он не доверяет Промыслу Божию, в руках Которого участь каждого человека,—не доверяет уверению богодухновенного апостола, что Господь Бог «не оставит» человека «искуситися паче, еже возмощи» (1Кор.10,13,2) ему понести,— забывает или не научается понять, что часто при последней-то точке терпения и приходит к нам помощь Божия.— Затем, уныние в духовной жизни, имея те же оттенки, как и в мирской скорби, — еще более виновно и вместе опасно. Вот признаки этого уныния: «человек духовной жизни видит в себе какую-то усталость от своих христианских подвигов, мало этого—чувствует холодность и отвращение ко всякому доброму делу; дела спасения представляются ему и тягостным и излишним и безблагодарным трудом; он начинает жалеть, что отказался от каких либо мирских, суетных удовольствий; рай, вечное блаженство видит он в чрезмерно-отдаленной от себя будущности». Но такое уныние не справедливо. Пусть награда христианина не так видна и близка, как иной человек служит за хорошее жалованье, и в виду каждого кончающегося месяца мыслью о жалованье воодушевляет себя на труд. За то его награда и несомненна, ничто ни на волос из его трудов не пропадет (Ефр.6,10), и в высшей степени превышает его труды (2Кор.4,17). И так «доброе творяще, да не стужаем си» (да не унываем) (Галл.6,9). Нужно служить Богу духовною жизнью не отягощаясь, «не помрачая своего лица» (Мф.6,16) и не пропуская ни одного случая для доброделания. Нужно и от уныния возникающего особенно в людях одиноких и особенно каждый раз в полдень,—и от уныния бесовского нужно не унывать, а еще воодушевляться ожиданием близкого затем утешения духовного, как всегда почти бывает, — воодушевляться вообще великою наградою за борьбу с этим унынием, как с самым трудным искушением. He прогоняемое же и усиливаемое христианином уныние поднимает на ноги против него врага-дьявола, доставляет врагу повод совсем отвлечь его от дел богоугодных, лишает его теплой молитвы и не дает ему хода ни в каком добром деле, точно как цепи на ногах. О, верующая и богобоязненная душа! Превозмогай, при помощи Божией, овладевающее тобой духовное уныние!
Желание себе смерти в сильной горести
«Не вожделейте смерти» (Прем.1,12). Пророк Иона говорил: «уне (лучше) ми умрети, нежели жити»; но желание его не было одобрено (Ион.4,3). Кто говорит: «смерть ко мне пришла; желал бы лучше умереть, чтоб избавиться от горя-беды» (а говорят так не какие-нибудь отчаянные, но и верующие люди): тот не понимает состояния той жизни; тот не представляет себе горестей и страданий для грешника в будущем, который столько страшны, что для спасения от них стоит здесь целую жизнь пострадать. Страшна еще прежде всего смерть сама по себе для того человека, который мало приготовлен к ней: желает—просит себе смерти иной, а как подойдет к нему смерть лицом к лицу, и—начинает другое говорить и чувствовать. Да и буквально смерть бывает только однажды: можно же по числу сильных горестей в жизни умирать столько же раз? Нет; желание себе смерти по нетерпеливости, по малодушию неразумно и грех. Нужно дорожить каждым лишним годом в своей жизни, чтоб успеть более приготовиться к будущей жизни.
Отчаяние
«Нечаеми, но не отчаяваеми» (2Кор.4,8), т. е. мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся. Подобный смысл, т.е. безнадежности помимо Бога, имеют слова и в молитвах церковных: «люди отчаянныя..., спасение отчаянныя души моея...». Тут отчаяние видим только в обстоятельствах, или в положении дел, а в лице, не в душе человека. И, конечно, такое сознание полной, крайней беспомощности без Бога не грех, но еще приятно Богу. Как богопротивный грех, отчаяние есть потеря всякой надежды,— не в одном только случае, но во всей жизни. Вдруг ли приходит такое отчаяние или же постепенно? Оно подготовляется только земными, суетными надеждами человека в жизни. Человек всегда надеялся то на других людей, то на свой ум, то на состояние свое. Но вот приходит такое время, когда все изменяет ему, ничто не помогает. Без сомнения, и тогда не поздно было бы ему возложить печаль свою (Пс.54,23) на Бога: но он не способен к высшим надеждам,—не привык надеяться на помощь Божию, не знаком с тем душевным состоянием, как «благо есть уповати ни Господа» (Пс.117,9). К тому же совесть его непременно обременена тяжкими грехами или же мучится одним каким либо грехом, самого преступного качества. Таким образом он не находит нужным или не хочет обратиться к милосердию Божию, которое между тем готово было бы принять его и помочь ему также, как нежный отец вышел на встречу к своему блудному сыну (Лк.15,20). В таком состоянии находился Иуда предатель. Иуда надеялся на деньги,—питал чрезмерную любовь к деньгам. Но настало время, когда и деньги не льстили его: он бросил сребренники свои в церкви. Обратился было он к первосвященникам: но и те не оказали ему никакой помощи. Тогда он увидя себя только с самим с собой, и — погиб. В отчаянии можно различать два вида: бывает отчаяние мирское или в делах мирских, житейских, и религиозное, которое собственно относится к прощению во грехах. Человек вошел в оплатные долги или чем либо обесчестил себя пред белым светом или должен вынести какую либо неприятность,—угнетение от кого, казнь по суду, и—отчаивается. Свое отчаяние он начинает выражать питьем вина «с горя» или развратом, или решимостью на новые и новые преступления. Иной же допустил смертный грех или приводит себе на память множество прежних грехов, и—отчаивается: называет себя погибшим грешником, отверженным и от Бога и от людей. К такому состоянию приходил Каин: «вящшая вина моя, еже оставитимися» (Быт.4,13). Так как полное отчаяние человека есть самое не естественное состояние, это чисто-сатанинское состояние: то человек не выносит его долгое время. К тому же и враг-дьявол, более всего радующийся в человеке отчаянию не дает ему, так сказать одуматься и старается окончательно погубить его. Поэтому отчаянный скоро решается на самые крайние меры: отсюда происходят самоубийства с отчаяния. Самый род смерти отчаянных самоубийц показывает, как невыносимо их состояние,—как «для них чем скорее, тем лучше». Они не пускаются вдаль куда либо и не откладывают на целые недели и дни, чтоб выполнить угнетающую их мысль: лишить себя жизни. Нет, они тут же в своей комнате или в нескольких шагах от жилых помещений, не дожидаясь ничего, поднимают на себя руки (подробнее о вине самоубийств будет сказано в 6 заповеди).—Что же сказать о вменяемости этого греха? Без сомнения, это грех такой, что и нет подобного ему по страшным последствиям. Отчаянный отрекается Бога,—несколько лишь иначе, чем безбожник. Последний своей философией или какими ни есть умствованиями и суждениями отвергает Бога. Отчаянный же и признает бытие Божие,—но отвергает Бога самым делом или точнее сказать: отвергает Его, как существо милосердое и всемогущее. Этот человек представляет себе Бога безжалостным, жестоким или же слабым, бессильным. По его понятию Бог не хочет или же не в силах спасти его от какой либо беды, и уже ему нечего умолять Бога о помощи. Значит он восстает против самого существа Божия, которое «любы есть» (1Ин.4,8). Что в полном отчаянии человека заключается отреченье от Бога, видим из примера жены Иова: безумная советовала многострадальному праведнику прежде самоубийства отречься от Бога (Иов.2,9).— Религиозное отчаяние не менее виновно. Здесь человек унижает искупительную жертву Иисуса Христа: он поставляет свои грехи выше, чем оказал заслуги пред правдою Божиею Сын Божий, сделавшись человеком и пострадав за мир. Он считает для себя недостаточным покрыться от гнева Божия Христовыми заслугами. Между тем «не яко же прегрешение, тако и дар» (Римл.5,15), т. е. жертвоприношение Христово несравненно превышает тяжкие прегрешения людей; между тем тысячи примеров из истории показывают, как самые отчаянные грешники получили прощение. И если жертва Христова с избытком заглаждает грехи целого мира всего рода человеческого; то ужели не достаточно ее было бы для заглаждения грехов его одного, хоть бы он совершил все известные в мире грехи, хоть бы и каялся уже много раз, но опять без числа согрешил? Так отчаяние есть грех из смертных смертный. Это «грех хулы на Духа Святого», не прощаемый «ни в сей век, ни в будущий» (Мф.12,31),—непрощаемый впрочем не потому, чтоб он «препобеждал человеколюбие Божие» или чтоб Господь Бог не хотел простить (в этом смысле не прощаемых на свете грехов нет): но тут собственно сам человек отвергает единственное средство к своему спасению: «благодать Божию» (Гал.2,21), без которой никто не может спастись, сам пред собой он затворяет двери. О, как же опасно не воспротивиться только первым мыслям отчаяния! Но иногда за отчаявшегося должны дать ответь пред Богом и другие. Он видимо, кидается туда и сюда, умоляет или же проклинает; между тем окружающее относятся к нему холодно, равнодушно: ни помочь ему, ни пообещать только помощь, ни утешить его дружеским словом, ни ободрить ласковым взглядом,—ничего не хотят. Так отнеслись первосвященники иудейские к Иуде. Тогда как Иуда громко, всенародно говорил о своей вине, тогда как душа его очевидно готова была низринуться во ад, они с презрением ответили ему: «что есть наш; ты узриши» (смотри сам) (Мф.27,4). О, Создатель и Спаситель мой! Посети меня всяким посещением в жизни, но только сохрани от отчаяния!
Излишняя надежда на милосердиe Божие
«О богатстве благости Его... не радиши» (Римл.2,4)? Есть люди, которые доходят до другой крайности, чем отчаянный, которые пред каждым своим грехом или после множества тяжких грехов только говорит: «Бог милостив...; все простит Бог». Так говорят, и сами не просят прощения, будто прощение должно прийти к ним само по себе. Так говорят, и в душе своей вовсе не таят желания сколько-нибудь и когда-нибудь (например, хоть бы под старость лет) измениться; напротив еще остаются довольны собой, еще думают, что «особенных грехов не имеют». Так говорят не однажды, а тысячу раз, или во всю свою жизнь. И так-то надеются на Бога только в этом одном случае: в прощении грехов; в других же случаюсь не живут надеждою на Него, а надеются на себя или на человеческую помощь. По их мнению достаточно им для спасения того, что «они христиане», а не язычники какие либо; между тем как «вера без дел мертва есть» (Иак.2,20), да и в таком случае цель искупления Христова по отношению к ним не достигается (Еф.2.10) и ими самими совершенно искажается. О том, что Бог вместе с тем бесконечно правосуден и что если Он долготерпит и тяжким грешникам, то ожидая их покаяния и исправления (Римл.2,4), — о том эти люди помышляют. Они только желают видеть Бога более и более милостивым, чтоб более и более грешить. Таким образом, Господь Бог, судя по их направлению, как бы потворствует им в грехах, и как бы участник их грехов: если б Он не был милостив, то они и не грешили бы (а то «грешны да Божии»). Конец здесь выходит не тот же ли, что и в грехе отчаяния? Отчаявшийся прилагает вину к вине, преступление к преступлению;—потому что потерял всякую надежду восстать при помощи Божией от падения и быть прощенным во грехах: но вот и чрезмерно-надеющийся на милосердие Бoжие нисколько не думает об исправлении себя, о борьбе «противу греха до крове» (Евр.12,4) без конца грешить в такой надежде, что все будет прощено ему. А таким образом и состояние последнего менее ли опасно и вина менее ли преступна? Да; этот человек вместо милосердия Божия отвергает в Боге самым делом другое свойство — правосудие, искупительную же жертву Спасителя уничижает в одинаковой мере, как и отчаянный. Словом: чрезмерная надежда на милосердие Божие есть так же, как и отчаяние, грех хулы на Духа Святаго, т. е. не прощаемый.
Страсти, которые человек поставляет себе вместо Бога
Телесные страсти
Чревоугодие, или плотоугодие
«Имже Бог чрево», сказано о некоторых людях (Фил.3.19). В ближайшем смысле здесь разумеются: чревобесие и гортанобесие. Что такое чревобесие? Это значит «бесноваться о чреве», или для удовольствий чрева,—употреблять пищу и питье сверх меры, собственно не для потребности тела, а по страсти. Когда человек есть и пьет только ради потребности, то определяет для себя меру в столе и держится определенной меры; иногда он и прибавляет эту меру, но только для того, чтоб поддержать телесные силы. Что такое гортанобесие? Это значит «бесноваться об услаждении гортани»,—быть слишком разборчивым или изобретательным в пище и питье, любить до пристрастия такие снеди (лакомства), который щекотят гортань и которые столько вкусны и приятны, что и не хочется вдруг проглотить их. В отдаленном смысле чревоугодием, или плотоугодием, называется пристрастие к чувственному, или страстная привязанность к нарядным одеждам для украшения тела, к жизни в довольстве и покое, к пирам, разным играм, увеселениям и зрелищам. — Кратковременный отдых после трудов, соединенный с какими либо удовольствиями для тела, угощение и принятие угощения по какому либо случаю еще не составляют страсти чревоугодия, хотя и тут могут быть погрешности этой страсти. (Св. подвижники объедение называют «главою страстей», подобно тому, как начальник бесов есть падший денница» (Лествица). И хорошо удерживать себя от излишества в пищи представлением себе мертвого человека, который уже ничего не хочет есть, а от излишнего питья—мыслью о желчи Христовой).—Как всякая страсть есть усиленное стремление к чему либо желательной силы души и укоренившаяся в душе наклонность, так и чревоугодие проявляется или готово проявляться постоянно, изо дня в день. — Чревоугодник делает душу свою плотскою. Он говорит к своей душе: «душе! имаши многа блага, лежаща на лета многа: почивай, яждь, пий, веселися» (Лк.12,19). Что почитается только средствами к жизни, в том он видит истинные блага, истинное для себя счастье, как сообразно этому понятие его и говорится к нему: «восприял ecu благая в животе твоем». «Поесть и попить сладко, повеселиться на свете», вот его задача в жизни! И в этом первая его вина.—Затем, так как жизнь в плотских удовольствиях требует состояния, или средств (нищему нельзя быть чревоугодником в полном смысле этого слова): тo чревоугодник, не имеющий состояния наследственного или раньше приобретенного, заботится изо всех сил нажить себе состояние. Но цель здесь одна: «пожить в свою плоть». Это вторая вина его.—Наконец, когда у него уже будет состояние, когда даже все польется ему, как из источников; когда он будет и здоров (больному также трудно быть чревоугодником); когда, придумывая разные плотские удовольствия - развлечения и будет пользоваться ими, так что почти ничего противного или неприятного в жизни не будет встречать: тогда думает, что и во весь век не расстанется с такою жизнью. Будущая жизнь после этого и не приходит к нему на память (чей либо разговор о смерти или взгляд на мертвеца для него отвратительны); только плоть свою, эту рабыню духу, он утучняет: «изыдет яко из тука неправда их» (выкатились от жира глаза их) (Пс.72,7), а душу, эту госпожу над плотью, оставляет в голоде. Это третья его вина. Пример такого чревоугодника во всех указанных нами видах находим в евангельском богаче. Богач предавался чревобесию и гортанобесию; «и желаше (Лазарь) насытитися от крупиц падающих от трапезы» (Лк.16.21). Богач спокойно и в свое лишь удовольствие наслаждался богатством: «бы богат, а нищ... Лазарь лежаше пред враты его» (Лк.16,20). Он любил украшать свое тело дорогими одеждами: «облачашеся в парфиру и висссон». Любил обеды, пиры до того, что можно было у него обливаться вином, любил в своем доме и у других всевозможные увеселения, и все это было не исключением каким либо, или редкостью в порядках его жизни, а жизнью каждого дня: «веселяся на вся дни светло» (Лк.16,19). По первому взгляду в этой жизни не представляется ничего страшного или преступного: так-то и ныне каждый плотоугодник не считает себя великим грешником, а думает, о себе, что живет как следует на свете жить, что это жизнь благородная. Однако же евангельский богач после своей смерти увидел себя «во аде и в муках» (Лк.16.23). Не к тому же ли концу приведут и каждого человека «пространная врата и широкий путь» (Мф.7,13) жизни, если только не сойдет кто поскорей с этого пути? Да; с одной стороны, невозможно человеку получить во всей полноте две награды: «и земную и небесную» («восприял... благая..., и Лазарь такожде злая»), а с другой—вполне и всегда плотоугодная жизнь человека не имеет ничего общего с Богом, напротив— столько противна Богу, что у апост. Павла прямо называется «идолослужением» (Гал.5,20). — Как же православный христианин должен держать себя, чтоб не быть чревоугодником? Он всю жизнь свою должен носить в своей душе и стараться оправдывать в жизни слова: «иже Христовы суть, плоть распята со страстьми и похотьми» (Гал.7,21). Однажды и навсегда «распяша», и без сомнения—не физически или механически, а нравственно—со сластями греха, и преимущественно— с плотью; потому что плоть после греха Адама «похотствует и дух» (Гал.7.17); в ней-то страсти и похоти преимущественно проявляются и находят себе поддержку. И так христианин помнит: «вся ми лет суть (позволительно), но не аз обладан буду от чего. Брашна чреву, и чрево брашнам: Бог же и сие и сия упразднит» (1Кор.6,12.13). Плоть отпадет, а дух останется. И кто, посему, сеял более «в плоть свою, от плоти и пожнет истление» (все, чем питал плоть, даром пропадет, и что собственно страшного в этой пропаже— она вечна): а кто сеял более «в дух, от духа пожнет живот вечный» (Гал.6,8) приобретет блаженство вечное). В уставе церковном, например, относительно трапезы, или стола, говорится иногда: «бывает вeлиe утешение». И вот если это «утешение» будет в редкость, да и тут христианин будет считать себя недостойным его;—если мы вообще не будем всячески доискиваться на земле «утешения», или спокойной жизни, по бессловесному любить плоть, живот и покой ее; если будут занимать нас и возрастать в нас утешения духовные; если плоть свою начнем приспособлять к жизни духовной, а отсюда естественно явится у нас строгость к себе во всем, плотские удовольствия потеряют свою привлекательность;—если все будет так с Божиею помощью: тогда и не будем повинными чревоугодию.
Пьянство
«Пьяницы царствия Божия не наследят» (1Кор.6,10). В смысле страсти пьянство бывает или без перерыва времени, каждый день (крепкие телосложением и выносят до времени такую нетрезвую жизнь, выполняют и должность свою, хотя не без опущений);—или с некоторыми промежутками времени, до первого свободного дня или до первого случая упиться; — или, наконец, чрез известные сроки и в продолжение известного срока, но уже с самым свирепым характером: это болезнь, известная под именем «запоя». Пьяница ни в семьи своей, ни на должности ни в общежитии,—нигде не бывает приятным, полезным и достойным доверия человеком (о вреде страсти пьянства для здоровья и жизни сказано под 6 заповедью). Но в отношении к Богу это самый неверный и изменчивый раб. Пьянство в такой степени отвлекает от служения Богу, что для пьяницы вино вполне кумир, которому он поклоняется и приносит всего себя в жертву, особенно в период свирепого запоя. Отвлекает оно от Бога, потому что привлекает к всевозможным грехам и преступлениям. Ободрив себя вином или дойдя до сильного опьянения, на какие преступления не решается человек? При помощи вина совершивший одно преступление может совершить и еще пять-десять преступлений. Этою страстью человек поставляет себя в отношении к Господу Богу как бы в неисправимое состояние. Когда будет случай упиться, да к тому еще присоединится со стороны соблазн (упрашиванье, компания), тогда он жертвует для своей страсти и молитвой, и другими священными обязанностями христианина; например, для говенья, для исповеди и св. причащения, у него и в целом году не найдется нескольких трезвых дней; или он все откладывает свое говенье или же приступает к этим таинствам, не совершенно освободившись от винного запаха. И со стороны подать ему добрый совет к исправлению трудно. Надобно ловить время, когда бы он мог понять и принять ваш добрый советь: то он нетрезв, то мучится после сильной нетрезвости; это как человек сумасшедший каждый день, особенно если имеет неспокойный характер. «Вином на вино» (т. е. после излишнего вечера допуская новое излишество на другой день за обедом, вместо того, чтоб покрепиться и дать желудку очиститься от винных влаг, а также и после обеда невоздержного повторяя то же невоздержание относительно вина вечером),—так-то многие, особенно в молодых летах, быстро развивают в себе страсть и сильнее привыкают к вину, чем грудное дитя к матернему молоку. Другие страсти на время немеют при каком либо поразительном случае, а пьяницу, особенно в период его болезни, ничто не останавливает. (Скажите ему, что вот в другой комнате умирает его жена, и—эти слова не потрясут его так, чтоб он вдруг почувствовал отвращение к вину и решился бы не пить; и тогда он, да тогда-то еще скорее, протягивает свою руку к чаше с вином). О, какая же это свирепая страсть! сколько погибло и погибает людей от нее! сколько погребено в вине талантов ума и добрых качеств души! Но скажут: «в болезни пьянства человек находится под неволей и сам себе не рад». И как болезнь, пьянство не извиняется. Страшные примеры этой болезни на других должны научать каждого чтоб не развить в себе самом той же страсти: самые ожесточенные винопийцы не вдруг же сделались такими, но постепенно развили в себе страсть (запой, например, бывает сначала на три дня, а потом по неделе, а затем и по месяцу). Но если кто по наследству от родителей или по господствующей в родстве страсти предрасположен к пьянству и запою, то тем более должен вооружиться против страсти, помня наставление: «прежде недуга врачуйся» Сир.18,19().—должен увериться, что первое и второе и третье опьянение от вина не ничего не значит для него, но скоро приведет его на ту же дорогу, по которой шли его родители,—шли и погибли. (Не начинает ли развиваться страсть к вину,—это легко может поверить в себе каждый невоздержный отказом себе в вин на месяц, на два,—и поверить может и ослабить начинающуюся страсть). От запоя нужно и лечиться,—стоит перейти «море и сушу» (Мф.23,15), если где есть люди, известные своим искусством излечивать от него без вреда вообще организму; между тем больные этого рода редко решаются лечиться, не признавая себя и больными, а в сущности дела не желая расстаться с любимою страстью. Должны они предаться заботам других людей, которые хотят исправить их, и даже вопиять и умолять о посторонней помощи к поддержке себя. Особенно же должны, решившись не упиваться более (твердая решимость здесь имеет величайшее значение),—должны прибегнуть к духовным средствам против своей страсти. Это молитва, питье каждый день святой воды, приобщение святых таин Христовых. О, ради Бога! Пристрастившиеся к вину, тем более страдающие болезнью пьянства (запоем),—ради Бога воодушевитесь же, пробудите в себе твердую волю, положите решительный шаг, преодолеть свою страсть! иначе и пред смертью можете не успеть покаяться во грехах своих: как известно, многие ведь от запоя умирают вдруг или же без сознания, в белой горячке. Ради Бога, пожалейте себя, и для этой жизни (ужели она наскучила вам?) и для вечности. Сначала оставьте хоть крепкие напитки (хлебное вино), а потом совершенно и всякое опьяняющее питье. Господь и добрые люди вам помогут!
Плотская страсть
«Явлена (известны) суть дела плотская, яже суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, студодеяние» (Гал.5,19). В этих кратких словах плотская страсть вполне обнимается. Действительно, она может держаться и держаться и в супружеском состоянии: прелюбодеяние. Тем более она овладевает людьми вне законного брака: блуд. Наконец, проявляется в противоестественных грехах, и часто в одних грехах этого рода: студодеяние (непотребство). Отличительный характер ее: она обща, доступна и мужескому и женскому полу, и старым и молодым людям, и даже своим образом - детям. Она в такой же близости находится к человеку, как близка к каждому его плоть. Она привлекательнее других страстей, легко и быстро пробуждается снова. Хоть тысячу раз будет побеждена,— снова нападает на человека, подобно лисице притворяясь спящею, только бы от человека был повод к ней. Мысль самонадеянная, что не падешь, когда между тем часто падал, очень вредит. «Страсти любят возвращаться», - это особенно приложимо к плотской страсти. В какой же степени это преступная страсть? насколько она удаляет от Бога? Что сказано о блудном сыне: «отъиде во страну далече» (Лк.15,13), ушел далеко от отца своего, который есть для всех нас Отец небесный: то же относится и к каждому, кто предался плотской страсти. Да; эта страсть столько занимает человека, держит его в состоянии такого осквернения по душе и телу, что человек совершенно забывает или с трудом может вспомнить Бога, Который есть чистота и святость (1Кор.6,19). Эта страсть более всего убивает в человеке страх Божий и творит безбожников: «ниже Бога таковый боится, ни человек стыдится, ни себе щадит», говорить один из св. отцов о развратнике ( Св.Дим.Рост.в Летоп.). Поэтому-то она (как были уверены святые подвижники) особенно радует за человека бесов. Какие последствия ее (кроме вреда для настоящей жизни) в будущем свете? «Таковая, творящии царствия Божия не наследят», сказано (Гал.5,12). А для кого не будет царства Божия, того неизбежно ожидает «пропасть велика» (Лк.16,26); потому что на том свете среднего состояния нет, но только будут две противоположности: вечный рай и вечный же ад. Таков суд Божий на тех, которые потонули в плотской страсти! Однако ж, этот страшный суд тяготеет над несчастными во всей силе только дотоле, пока они живут так. Пусть же они выйдут из бездны греховной, пусть восстанут от своего падения, и—суд о них изменится. Откуда заимствуем такую радостную надежду? Из тех же самых слов св. Писания, которые и осуждают на лишение царства небесного прелюбодеев, блудников и прочих осквернителей себя плотскими грехами. Сказано: «таковая творящии», а «не творившие». И, о! если б преданные плотской страсти и поспешили покаяться, решительно прекратили бы богопротивную страсть. Средства же к исправлению, хотя бы и медленному для иных, всегда найдутся. Они указаны и в слове Божием (Мф.17,21) и в житиях святых, которые с величайшей тонкостью постигли эту страсть, не оскверняясь ею на самом деле (исключения известны немногие), но только борясь с ней. Так, например, она более всего поддерживается пресыщением: и утихнуть может более всего от строжайшего воздержания (особенно в вине), и при помощи постов: пресыщаясь пищей и питьем (первее всего тут пища утучняющая, как мясные блюда, а питье разжигающее, как винные и подобные напитки). Пресыщаясь человек так же не в силах преодолеть в себе плотскую страсть, как маслом невозможно потушить пожар. Первое и раннее утро каждого поста не тотчас ли дает человеку почувствовать усмирение в себе плотской страсти? (Заботливость о своих обязанностях, утомление себя, умеренность во сне, для кого возможно, и служение больным или увечному, вообще же сострадание ближнему, памятование смерти и горения в огне геенском, молитва св. Моисею Угрину (Четь-мин.под 26 июля) и мученице Фомаиде (Четь-Мин.под 13 апр.), кроме молитв к Господу Богу и Божией Матери, - вот также сильнейшие средства к исправлению от этой страсти!). Итак никто, сколь бы глубоко не пал, и хоть бы в самой последней бездне страсти был валяяйся,—никто да не теряет надежды встать, исправиться и избегнуть вечного осуждения!
Но есть страсть плотская, которая не составляет вины. Какая же это страсть, и в то же время не страсть, не грех? Это страсть без удовлетворения похоти и в самой душе ненавидимая, отвергаемая. Она подразделяется на два периода времени: в первый период ее мучат человека скверные мысли и пожелания: рисуются воображению картины одна другой соблазнительнее; во второй период, или в дальнейшей борьбе с нею, бывает одно разжжение плоти без скверных мыслей, но тут еще более беспокойства человеку. (Во время ходьбы, например, или движения, страсть почти не чувствуется. Но за сиденьем и во время лежанья тотчас появляется. Сидит человек и занимается делом: но тело его разгорячено, как печь; и в холод ему тепло при легком только одеянии; он мог бы поделиться теплотой с другими. А лежать долго и не может он: во сне, впрочем, чувствует себя спокойнее. Такие нападения от беса полуденного (Пс.90,6) бывают преимущественно в полуденное, или после-обеденное время. Передать их нельзя: до того они наглы, тяжелы). Без всякого сомнения это напасть от дьявола. Доказывают то все проявления такой плотской страсти: а) страсть пробуждается, когда человек не желает удовлетворить похоти и не ищет удовлетворения, — особенно в уединении; б) против нее не помогают ни оставление мясной пищи, ни малое ядение и питье, ни короткий сон; были опыты, обращались в начале к врачам против нее, как бы против физической болезни: но врачи, самые опытные, не могли понять этой болезни и рецепты их с сильными веществами не принесли пользы; в) она продолжается сряду многие годы (наприм. по 20.), не стыдится и преклонных лет (60—70); г) она перестает действовать, или на время утихает, если человек немного лишь уклонится от молитвы, вообще от духовных дел к мирским занятиям, наприм. по какой либо общественной должности; д) она, без сомнения, совсем перестала бы действовать, если б человек стал жить по-мирски, если б оставил свое строгое духовное направление. Напротив, она усиленнее действует с одной стороны: аа) за погрешности и падения, которые и допускает и человек духовной жизни, например, за горделивость, особенно же за осуждение ближнего; таким образом Божие то попущение приводит здесь человека к сознанию его недостатков и к смирению; а с другой стороны: бб) по случаю особенно добрых дел; в этом случае нападения от нее бывают сильнее, то пред совершением добрых дел, то за тем. Но такого рода плотская страсть, постигающая иногда и живущих в миpy, не удаляет от служения Богу. Она только мучит человека; действительно, расстраивает его дух, однако же не до того, чтоб он совсем не мог молиться и заниматься духовными делами. Так. обр. она не грех, а только борьба с грехом. Она не вменяется в вину, а еще составляет великий подвиг человека, как например, этот подвиг несли Иоанн Многострадальный и другие святые Божии. Вернейшее и сильнейшее средство против нее: самое частое приобщение святых таин Христовых, к которому и нужно приступать в борьбе с ней «ни мало не сомневаясь» (Иак.1,6)».
Употребление табаку до чувства голода в нем и во вред
Табак, умеренно употребляемый и в пользу, без сомнения, не составляет вины; так например, он может быть полезным в какой либо болезни, возбуждает к бодрствованию ночью, которое по каким либо особенным обстоятельствам требуется. Но невинная ли это привычка употреблять его, особенно курительный,—тем людям, которые нисколько не нуждаются в нем ни по своему телосложению, ни по своим занятиям, а тем более—лицам женским и несовершеннолетним детям? Он—потребность помимо природы, пища не естественная: скорее же природа указывает на потребность для человека в вине. Что все, так сказать, поголовно употребляют ныне курительный табак, эта случайная всеобщность его употребления еще не может произвести его в чин естественной потребности. Не грех ли это, когда человек, имеющий по семейству много разных расходов, тем более бедный рабочий, разоряется еще и на табак (о вреде курения сказано и в 8 запов.) (в год цифра расхода на эту прихоть составляется и очень почтенная)? Не тяжкий ли грех, когда кто кашляет, страдает одышкой, и—курит? (Нынешний способ курения папиросы—для груди еще более может вредит, а также и зрение он портит). Не страсть ли это, когда курят почти непрерывно?—пробудятся утром и, не оставляя еще постели, берутся за куренье; затем, и долго иногда терпят без пищи, поздно садятся за обед, но никак не могут потерпеть без куренья и прежде обеда пять-десять раз покурить; пробудятся ночью, и бросаются к куренью; хоть пять раз пробуждаются, например, по какой либо торговле, и не иначе могут каждый раз заснуть, как с куреньем. А вред для людей, живущих в праздности и неге, куренье становится делом. Останется иной без запаса табаку на несколько часов или же сделает опыт бросить эту привычку и несколько дней, действительно, не курит. Какая же скука! Какое неспокойстиве духа! Будто и не будет у человека цели в жизни! Что же, ужели это не страсть? Не должен ли бы человек подумать, что это за пища, без которой он чувствует голод, без которой и на ум нейдет ему дело? Как многие, сильно привыкнув к табаку, раскаиваются в этой привычке своей, потому что она в тягость им! Но между тем, к горькому сожалению, во сколько крат еще больше таких, которые легко бросаются на эту модную привычку! Сначала курят—как все дети —по шалости или из подражания— как в товариществе, в обществе,—а затем и по страсти. Но чтоб видеть, как и эта страсть, кроме вреда здоровью и в хозяйственном отношении, кроме тягости самому человеку,—как она сталкивается со служением Богу единому: довольно сопоставить ее с теми минутами и часами, когда человек исполняет какой либо религиозный долг. Вот иной пришел в церковь ко всенощной или обедне, и скучает продолжительностью службы. Зачем же? Его томит позыв к куренью... и—возвратившись из церкви, тотчас же он бросается на куренье. Вот другой готовится приступить к святым тайнам Христовым,— может раз в год: и как нелегко ему провести одно утро этого дня без куренья! Вот третий, истинно-набожный человек, прибыл поклониться святым мощам: ему искренно хотелось бы оставить привычку свою на все дни своей бытности у святых мощей; но он не в силах отказать себе в ней и, собираясь в церковь к обедне предполагая там поклониться гробу угодника, удовлетворяет ей! Была в доме служба молебна, и—тотчас же после службы сам хозяин и гости берутся за куренье.—Страсть эта располагает, особенно молодых людей, к рассеянности и в некоторой мере к легкомыслию, а также и к бездействию: нет серьезного разговора или дела, особенно так в постороннем доме, и тотчас ищут около себя табаку или пользуются им у хозяина, как первым угощением. Скажут: «стоит ли преследовать столь маловажную привычку»? Но зачем же и любители ее не хотят отстать от нее, если она маловажная? Зачем упорно держатся ее, —не хотят, например, сделать уступку родителям своим или воспитателям в заведении, которые убеждают оставить ее? О! и мы убеждаем— умоляем тех, которые еще не знакомы с этим удовольствием курить или нюхать табак: не испытывайте же этого удовольствия; тысячу раз будете довольны тем, что не нажили себе лишнего расхода, лишних принадлежностей около себя, лишней заботы, лишнего—как для многих—врага здоровью и лишнего увлечения! Убеждаем—умоляем тех, которые уже начинают пристращаться к табаку: поспешите расстаться с ним, а иначе чем дальше, тем будет хуже; иначе сочините себе голод, с которым нелегко будет бороться! Если же и сами, поверив себя строго, находите, что употребление табаку для вас не только излишество, но и вред душе и телу: то с крестным знамением выйдите на борьбу с этою привычкою! Бог поможет!
Страсть к картежной игре
Страсть к игре сама по себе, как страсть, есть грех. Сказано: «Тому единому послужиши» (Мф.4,10). Между тем пристрастный к денежной азартной игре служит, как идолу, картам: весь припадает пред этим идолом. Мысль свою приковывает только к игре; да и сам себя приковывает к седалищу на несколько часов сряду, даже на целые дни и ночи, отказывая, себе в отдыхе и сне. От карты он ожидает себе счастья приобрести деньги. Усевшись за игру, выходит из ровного настроения духа, которое свойственно человеку благочестивому; ежеминутно переходит от страха к надежд, и от надежды к страху, раздражаясь этою самою сменою чувств продолжить ее. Затем, он вредит и ближнему, обыгрывая ближнего, по крайней мере сгорая желанием обыграть его. Вредит самому себе, проигрывая свое состояние. Увлечение этою страстью доходит до того, что иногда игрок проигрывает и дом, и вещи, пускает в игру и чужие деньги, которые поручены ему для хранения или расходования, отсюда расстройство торговых и хозяйственных дел или потеря службы, подсудимость, тюремное заключение, а иногда (от карт то, страшно сказать!) и покушение на собственную жизнь. Некоторые держат себя на картежной игре особенно безнравственно: завлекают в нее не искусных, употребляют поддельные карты, передергивают или подменивают карту и прибегают к обманам другого рода,—партией путешествуют в места торговли для преступной цели обыграть. О, счастлив тот человек, который и понятия не имеет об удовольствии картежной игры!
Страсть к чтению
Кто проводить в чтении книг не только часы дня, но часто и целые ночи; кто, не желая оторваться от занимающей его книги, забывает и пищу и дело свое (увлечение такого рода чаще всего бывает при чтении легких книг): тот, очевидно, дошел до страсти своего рода,—и страсти предосудительной. Надобно прежде всего сказать, что чтение не есть еще дело или труд, а скорее удовольствие, препровождение времени и услаждение чувств. Даже и тогда, как читается духовная книга, и тогда нужно видеть в нем только настроение духа к душеполезному делу, а не самое еще дело. Зло увеличивается от того, когда читают книги и журналы без разбора их, без прямой и высшей цели, для того только, чтоб читать, чтоб занять свой праздный ум, из любопытства, а не по истинному любознанию, в ущерб собственной мыслительности. В таком случае не только уже мало оставляется времени для служения Богу, но и самое служение (добросовестным выполнением своих обязанностей, молитвою или другими духовными делами) иначе понимается или совсем оставляется. Направлением книги очень легко увлечься,—особенно молодым людям, и особенно в том смысле, что направление даже иногда и доброе, еще не может иметь применения к читателю. Но вообще те люди крепче, которые меньше читают, а больше делают, которые не довольствуются тем, чтоб другие за них думали, а сами обдумывают и думы свои берут с опытом. (О вреде глаз, например, от чтения, особенно ночного, уже и не говорим).
Пристрастие к творениям Божиим: к человеку, к животным, цветам, драгоценным камням
Всякое пристрастие опасно. Так, например, слепое пристрастие к известному человеку (по привычке ли к нему, по нужде ли в нем или из уважения к его уму) не обходится без обид другим лицам, а главное—и опять заставляет делать отступления от прямых обязанностей в отношении к Богу.—Пристрастие к животным охлаждает чувства доброты и сострадания в отношении к людям, между тем как в любви-то к ближнему должна развиваться и доказываться любовь к самому Богу (1Ин.4.20-21). Богач питал от своего стола псов, и—не обращал внимания на голодующего Лазаря (Лк.16,20-21); иные до того привыкают к своей собаке, что ни шагу не сделают без нее; целуют ее, а также другое какое животное, и ненавидят человека без всякой даже причины; жалеют потерявшуюся собачку, и без жалости беспокоят других для отыскивания ее, жестоко взыскивают за потерю ее; плачут о падшем животном, и никогда не поскорбят о своих грехах.—Наконец, страсть к цветам, для приобретения которых в зимнее время делаются большие расходы, и к драгоценным камням, которые стоят еще больших денег, предосудительна в нравственном отношении, как всякая прихоть. Ахав из-за страсти к саду слег в постель и хлеба не ел, а затем и допустил совершиться страшному преступлению, чтоб иметь у себя любимый сад (3Цар.21,1-17).
Пристрастие к немногим и незначительным вещам
«Вменяю вся уметы (сор) быти, да Христа приобрящу» (Фил.3,8). Привязанность к вещам имеет и добрую сторону: она делает человека постоянным в местопребывании, потому что иные вещи бывают недвижимы или же неудобны для передвижки. Но когда эта привязанность перейдет в пристрастие, тогда уже и худо, тогда уже связал себя человек, хоть бы пристрастие его относилось к ничтожной вещи, как, например, трость, книга, корзинка. И хранит то человек любимейшую свою вещь с великою заботою, например, уходя куда,—и защищает ее, в случае постороннего прикосновения к ней,—до того, что сердится на других, заводит спор. А когда лишится этой вещи, то весь—в печали, как печалится дитя о своем рожке, из которого питался молоком. Не очень ли сходственно здесь страсть проявляет себя с тем, как кто пристрастился к многому и скупится драгоценными вещами? Да; сила на этот раз боле в различии предметов, чем в самой страсти, хотя вина и несравненно меньшая. Да; были примеры, что иные после многого и драгоценного, к которому питали свое пристрастие, но от которого добровольно отказались или поневоле отстали,— после этого, так сказать, пересаждали свою страсть на другое место: они пристращались к незначительным вещам, без которых не могли обойтись. И так духовная опытность научает нас не связывать себя и самою малою вещью, чтоб из-за нее не отвлечь нам своего внимания от Бога. Без пристрастия обладание и многим позволительно и невинно, а с пристрастием и ничтожное владение вредит.
Душевные страсти
Самолюбие и излишнее саможаление вместо самоотвержения
«Не себе угождати» (Римл.15,1). Любить как есть всего себя и душу свою и тело, жалеть самого себя,—есть чувство невинное и законное; потому что душа человека вещь очень ценная, так что потеря ее не может быть заменена и целым миром (Мрк.8,36), а плоть его естественно «питается и греется» (Еф.5,29), в будущем же свете будет разделять вечную награду вместе с душою (2Кор.5,10). Но правильную любовь к себе человек заменяет самолюбием и излишним саможалением, самоугодием. Самолюбие, можно сказать, общечеловеческая страсть. Человек только себя любит и жалеет, безразборчиво выполняя пожелания своей души и плоти, между тем как теперь эти пожелания не то, что в раю до падения Адама, — не верны, почти все клонятся только к пристрастному употреблению. (Когда же они бывают верны, где и на сколько нужно отсекать свою волю, отказывать себе в лестном и приятном, — для этого и дан закон Божий, поставлена учить святая Церковь, оставили после себя множество своих опытов и наставлений святые отцы и подвижники). Человек единственно себя, свою личность делает предметом любви, так что, думает ли он о чем, говорит ли что или делает, во всем и всегда имеет личное какое либо удовольствие и личную выгоду, а не славу Божию и пользу ближнего. И в ближнем он любит только самого себя, отчего круг его любимцев очень тесен; даже к самым кровным, даже к детям, чистая уже здесь по природе любовь иногда в нем проникается личным удовольствием, превращается в самолюбие, отчего пристрастие, потворство бывают обыкновенными недостатками ее. Очевидно, такая любовь человека к самому себе противна Богу и тем она богопротивнее, чем боле развито в ком самолюбие и саможаление. К чему же все это приводит? может быть здесь одна слабость и не представляется ничего опасного? О, нет! Самолюбие губит все. Так как нужно любить «всем сердцем и всею душею» Бога, в котором все прекрасное, а самолюбивый признает достойнее любви себя, больше свою волю во всем творить, чем Божии заповеди, больше по своему мыслить, чем по Божьему; то в свою очередь и Господь Бог отказывает ему в своей любви: «Аз любящих Мя люблю» (Притч.8,17).— Самолюбие составляет корень всех страстей человеческих (поэтому и мы будем встречаться с ним, называя его имя много раз в своей книге, излагающей обязанности христианские и нарушения их). Какую бы страсть, телесную или душевную, более или менее преступную, ни стали мы поверять по ее родопроисхождению, окажется, что она родом от самолюбия, что в ней есть хоть некоторая доля самолюбивых побуждений. Таким образом, самолюб и опять не боголюб: он стремится к страстям, а не к Богу.—Затем, и в отношении к ближним он также лишается права пользоваться их любовью по тому самому, что любит и жалеет во всем больше самого себя, чем других; потому что очень щекотлив в обращении с другими.—Наконец, в отношении к самому себе он казалось бы уже «друг-приятель»; потому что ни в чем не поперечит себе и также обходится с собой, как мать с нежным дитятей. Но на деле выходит совсем противное. Желая себе невидимому добра, он делает только зло, так что и самый злой враг меньше ему вредит в жизни, чем он сам себе. Например, в обиде от кого либо он поступает не по заповеди Божьей, известной ему: «ни единому зла за зло воздающее» (Римл.12,17), но по внушению своего самолюбия: «обидят,— жалко себя, надобно отплатить». И что же? Горячо вступившись за обиду, он еще более накликает себе неприятностей. За всем тем, самолюбие до того общечеловеческая страсть, до того усилилось между людьми, что еще пользуется некоторым почетом. Нередко можно слышать такой переговор о ком либо: «у него нет самолюбия», или рассуждают: «он лично заинтересован в этом деле..., безынтересное для него дело», хотя бы то дело было самое полезное и доброе.— Как же после этого быть христианину? как ему избегнуть самолюбия, искажающего невинную и законную по себе любовь к своей душе и плоти? Нужно вспомнить и стараться выполнить самую первую заповедь Спасителя: «иже хощет по Мне ити, да твержется себе» (Мрк.8,24). Отвергнуться себя значит отречься, отворотиться от себя. Исполнение на деле этой заповеди можно пояснить таким подобием.—Кто либо отрекся от другого, т.е. почему либо прекратил к другому всякое сочувственное и доброжелательное отношение. В таком случае, если этого человека и бьют, если томит его голод, если постигла его болезнь, если ему холодно и тесно, и дела нет до него тому, кто отрекся его. Так-то и мы должны поступать в отношении к самим себе для Бога, жертвовать собой Богу,—и не в одном каком либо случае и на короткое время, но во всем и всегда; например, если б кому вышла счастливая доля ради несомненного добра, ради имени Христова, встретить от других хулы, бесчестите и притеснение,—мы не должны жалеть себя, уклоняться от этих скорбей, как бы были здесь чужие для самих себя (Деян.5,41). И такие отношения наши к себе вовсе не будут жестокостью, напротив, в них-то и выразится истинная жалость, правильная любовь к самим себе; например, если мы и раз, и два удержим себя от излишества в вине, от продолжительного ночного пирования, которое прельщало бы нас, то вот тогда и любим самих себя; потому что после таких побед над собой мы бываем и спокойны и здоровы. Правда, тяжелы особенно вначале отказы своей душе и плоти там, где душа и плоть по, так называемому, «ветхому человеку» (Еф.4,22), требуют явно противного евангелию и уставам Церкви. Например, как тяжело, живя в мире, почти на каждом шагу встречать невнимание и неблагодарность к истинно-полезным заслугам и в тоже время видеть расположенность, всякие милости к чьему либо бездействию или даже к злодействию, только искусно прикрытому! В смысле этой-то тяжести подобные подвиги христианского самоотвержения и назвал сам Спаситель наш «крестом» и «погублением» души: «иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю» (Мф.16,25). Но за то сладки, о! сладки на целую вечность плоды от самоотвержения: «и ненавидяй души своея в мире сем, в живот вечный сохранит ю» (Ин.12,25). И так истинный последователь Христа, истинно-христианская душа! искореняй в себе страсть самолюбия и вместо того охотно насаждай в себе христианское самоотвержение! Если иногда ты действовал по одному самолюбию и своекорыстию, пусть это будет материалом для твоего покаяния пред Богом. Но не останавливайся из за этого, показывай на первый раз хоть малые опыты христианского самоотвержения, например, чтоб пойти в церковь, не смотря на худую погоду. Примером для твоего самоотвержения да будет тебе сам же Христос Спаситель. Он творил не свою волю, но «волю пославшаго Его Отца» (Ин.5,30). В трудных подвигах самоотвержения посмотри только на образ Его в терновом венце, и ты почувствуешь в душе крепость и утешение, почувствуешь даже жажду страданий!
Сердитость-гневливость
«Отложите... гнев, ярость» (Колос.3,8). Первое отродье самолюбия есть гневливость, так что эти страсти немыслимы одна без другой. Бывает гнев и справедливый, благородный, который ободряет нашу душу. Вернее же сказать: это не гнев, а живое сочувствие к правде и столь же живое негодование к злу, пороку, вполне совместимое с чувством кротости (Числ.12,3, Исх.32,27). Не о таком гневе наша речь и несправедливо называть человека «сердитым» за такой гнев. Как страсть, гнев есть безвременное воспламенение сердца, неправильное возмущение всей души. Это как вспышка пороха от огня, горячность при каждой неприятности. В ком сильно развита страсть гнева, кто не обуздывает ее в себе ни пред кем (исключая разве высших лиц), случится ли тут друг, враг, почтенный человек, свой или посторонний: тот, очевидно, неприятный, обидливый человек. К такому человеку и боятся подойти, чтоб спросить или попросить его о чем, опасаются долго говорить с ним, чтоб он не вышел из себя (Пртч.22,24). Иногда он своею яростью приводит в смятение целый дом или целое собрание каких либо лиц, между тем как в других страстях (впрочем в редких же) человек вредит одному себе, допуская их тайно, например, плотскую.—Но что же особенно преступного гневливый делает пред Господом Богом? Не одного ли ближнего, действительно, он оскорбляет своею страстью, которая и не обнаруживалась бы и не питалась в нем, если б ближний не был с ним? Каким образом его страсть отчуждает его от Бога? И сама по себе: «Не есть Бог неустройства, но мира», сказано (1Кор.14,33). Как же Богу мира пребывать в той душе, которая не мирна и безвременно возмущается? Затем, сердитость богопротивна и по своим последствиям. У сердитого человека не достает рассудительности о деле: отсюда действия его часто бывают ошибочны, отсюда «гнев человека не творит правды Божией» (Иак.1,20). И он-то не понимает других и другие не могут понять его, он не понимает, потому что по самолюбию своему не хочет выслушивать справедливой речи других; его не понимают, потому что от вспыльчивости и язык его трясется и голос хрипит, а иной раз и зубы скрежещут. Таким образом, «гнев губит и разумных» (Притч.15,1). В гневе-досаде человек готов и прямо погневаться на Бога. Отсюда его слова в эти минуты: «что это, Господи!». Иногда же гнев доходит решительно до безумия (Притч.29,11) и бешенства. Человек и в отсутствии того, на кого разгневался, махает руками, представляя себе и желая ударить это лицо. Он сердится и на бездушные вещи, разрушает, что попадет под руку, например, не пишет перо, и—об стол его (И вот один древний царь, не имея на ком излить свой гнев по случаю того, что утонули его корабли в море, велел дать триста ударов морю). — Еще виновнее гнев, когда бывает не минутною только вспышкою и не горячностью в одних словах, но долго питается в душе. На сей-то раз припоминается благодетельная заповедь слова Божия прекращать гнев «до захождения солнца» (Еф.4,26), или прежде наступления ночи; потому что днем человек может еще развлечься от неприятности, которую встретил, другими встречами, а ночью думы усиливают в нем чувство досады. - Но скажут: «невозможно человеку обойтись без гнева». Возможно, но трудно; посему-то сдержанный от гнева, при вызове на сильный гнев, и сравнивается с завоевателем града (Притч.16,32). Сдерживается же человек от дерзкого гнева и молчит, когда высокий начальник говорит ему неприятное или прямо оскорбляет его. В минуты гнева, поэтому и полезно представлять себе всевидящего Владыку небесного, представлять, что Он сам велит нам помолчать. - Христианин! препобеждай в себе гнев во всех его видах, чтоб не навлечь на себя гнева Божия. Не оставляй страсти гнева самой себе, успокаивая себя тем, что это еще не великая страсть (Сир.1,22). Сначала она допускается произвольно, т.е. там, где легко было бы обойтись без сердитости и крика, а потом и делается невольною: некоторые и действительно доходили до того, что, даже оставаясь одни, без всякого человеческого вызова на гнев,— сердились, наскакивали на своих противников точно готовые обратиться в духов злых (Леств., сл.8). Вот средства против этой страсти: замкнутость уст (пpинyждeниe себя ничего не говорить; смолчать) в первую минуту вспышки гневом; если возможно, тотчас уйти оттуда или затвориться там, где начинается раздражение свое или иного человека, если же нельзя удалиться, то в последнем случае, т.е. в отношении к другому, который сильно разгорячился, хорошо ответить улыбкой и как либо шуточно, чтоб шуткою-то отойти от него; предоставление последующим минутам нужного разговора по тому делу, от которого обе стороны в раздражении, так как зло не родит добра; в случае своей вины пред другим слово ему: «прости» (хорошо и поклон); крестное знамение (вдруг перекреститься), раздражившись сильно; обращение к пению духовному (запеть что либо про себя); мысль о «ланите» обидящему (Мф.5,39); молитва за обидящего, хоть бы раз,—относительно же себя продолжительное моленье о безгневии или незлобии, например, и к преп. Ефрему Сирину, Тихону Задонскому; поставление себя на несколько времени, а чем дольше, тем лучше, в такое положение, чтоб не было поводов рассердиться и чтоб таким образом отвыкнуть на сколько-нибудь от сердитости-раздражения и привыкнуть к тихости духа.
Сребролюбие
«Блюдите и хранитеся (смотрите, берегитесь) от лихоимства» (любостяжания), с великою пастырскою заботливостью предостерегает нас Христос Спаситель (Лк.12,15). Не осуждает Он, когда кто правильно увеличивает свое состояние: «подобаше... вдати сребро торжником», сказал Он же в притчи (Мф.25,27); но в пристрастии к богатству указывает непреодолимое препятствие угодить Богу (Мф.6,24) и получить царство небесное (Мрк.10,23). Любостяжание состоит вообще в привязанности к богатству—имению, а сребролюбием в тесном смысле называется страсть копить деньги. Эта страсть явилась между людьми позже других страстей: серебро и золото долгое время не были известны людям. Она действительно, как-то со стороны вкралась к человеку, не имеет ничего сроднего с душою и телом человека, не то что страсть плотская. В этом смысле у св. отцов она и называется «неестественною» (Св.Злат. в толк. на 2Кор.,бес.23). Если можно отыскать корень ее в человеке, то также в самолюбии. Человек начинает копить деньги под внушением такой самолюбивой мысли: «пусть там живут другие, как хотят; мне надобно обеспечить себя состоянием; с деньгами мне жить будет хорошо»... Но по мере развития страсти это «жить хорошо» уже забывается и в самой жизни не оправдывается: далее следует бессознательное, слепое копление денег, т. е. уже не для обеспечения и довольства в жизни, а для самих денег, для металла. Спокойному возростанию в человеке этой страсти благоприятствует то, что она не бросается в глаза другим, мирится с строгим воздержанием, прикрыта бывает степенною наружностью, а иногда и набожностью. (Да! и набожные люди могут быть сребролюбцами. Пусть иногда они делают значительное какое пожертвование, например, и к церкви, но все таки остаются сребролюбцами. На что еще ближе примера, эта страсть нашла себе место и в святом обществе Иисуса). Лучшее по-видимому отличие сребролюбия от других страстей, оно не столько общая доступная к людям страсть, как например, плотская; необходимую принадлежностью его составляют деньги—имение, которые не всякий человек имеет и не всякий же может скоплять; таким образом сребролюбцы в полном смысле встречаются в редкость. Но за то нет ненасытимее и безграничнее этой страсти: она как бы вымещает на своей жертве ненаситимостью за то самое, что мало для нее жертв. Всякая другая страсть доходит до некоторого пресыщения и при каких либо угнетающих обстоятельствах ослабеваете: но сребролюбие не знает для себя ни сытости ни временного послабления, если человек не хочет, подобно Закхею (Лк.19,8), поступить с ним решительно. Чем больше сребролюбец приобретает, тем более желает приобретать, по мере обогащения, считая себя бедным (на том свете, действительно, он будет нищим). Он желал бы собрать к себе все богатства, превратить весь мир в деньги. В этом случае можно сравнить сребролюбие разве с болезнью пьянства (запой). Чем больше пьяница пьет, тем более чувствует жажду к вину: и хоть бы постигла его какая печаль, хоть бы он исхудал и ничего не ел (страсть плотская, например, в это время совершенно замирает), хоть бы и заболел чем; но пока на ногах,—все продолжает пить. Так и сребролюбец никогда не перестает желать себе денег и скоплять деньги: исхудалость от чего либо или телесная слабость не ослабляют в нем страсти, а неядение или голод еще благоприятствуют ей (как и страсти гнева). Чем ближе человек к старости, тем страсть в нем делается заметнее и упорнее: и разве тогда уже в нем страсть замрет, когда его самого посыплют землей... Отсюда видна преступность сребролюбия, как страсти......
Да; нет хуже этой страсти. По отношению к самому человеку она подавляет в нем высшие и благороднейшие стремления души и делает его таким невольником, что скорее он сторож своих денег или имения, чем хозяин—будто ему и запретил , кто касаться своей собственности для себя и других.—По отношению к ближнему эта страсть делает человека каким то бесчувственным; безжалостливым. Сердце сребролюбца охладевает ко всем, даже иногда и к кровным родственникам,—охладеваете так же, как холоден металл, к которому он пристрастился: скорее из камня потечет вода, чем у сребролюбца потечете сострадательная слеза и со слезою—милостыня бедным. У него нет ни хлебосола, ни друга задушевного. Он часто ожесточает против себя всех; потому что— как говорится—готовь снять с другого кожу.—Наконец, в отношении к Богу этот человек есть во глубине души отрекшийся от Бога: «лихоимание, еже есть идолослужение», сказано прямо (Кол.3,5). Серебро и золото для сребролюбца—идол, которому он служит душою и телом, покланяется вместо Бога. Сребролюбец не может чисто выполнить и первой христианской добродетели, сближающей человека с Богом, т. е. молитвы: на молитве ему представляются деньги-материя. Он попирает в себе совесть, решается ради денег на всякую измену и на всякое злодеяние (О различных греховных проявлениях страсти сребролюбия будет сказано в 8 заповеди). В этом то смысле и говорится в слове Божием, что «корень всем злым сребролюбие есть» (1Тим.5,10): (как самолюбие корень страстей, так сребролюбие корень зла, т. е. грехов; при деньгах между прочими человек может удовлетворять разным прихотям своим (1Тим.6,9), хотя это бывает только в период не особенно еще усилившейся страсти). Внутреннее же отречение от Бога в сребролюбце не преминет обнаружиться на словах и на деле, т. е. вскроется полною изменой святой вере в решительные какие либо минуты, т. е. когда рядом будут поставлены пред ним — деньги и святая вера, богатый прибыток и приобретение добродетели. Он всегда склонится на первое и изменит последнему. Если он и сознает страшную преступность своего поступка, то думает как-нибудь после помириться со своею совестью: только бы ему схватить деньги или драгоценную вещь, когда представился к тому случай. После Иуды-предателя печальный пример на сей раз повторился после, между многими, хотя и с меньшею преступностью, как читаем у св. апостола: «нецыи (из-за сребролюбия) заблудиша от веры» (1Тим.6,10); повторяются, без сомнения, те же примеры и ныне, хотя и не в грубой форме вероотступничества, а в тонких изменах истине и правде.—Вот какая это упорная и богопротивная страсть! Мы показали высшую степень ее, хотя бывает она у иных еще в зародыше, у других несколько медленнее развивается по недостатку питающего ее материала, т. е. денег, который не всегда же текут, а в третьих и совсем перестала питаться (на первый раз хоть материально) по причине обеднения их. Но, вместе с тем, для этой страсти и не требуются всегда десятки тысяч рублей; нет, она питается и немногими тысячами, даже одною или еще менее, сколько кто по состоянию своему может приобрести (например, в сельском быту) и расположен пристращаться. Питают эту страсть и не одни деньги, но также разные жизненные припасы, (напр., у крестьян хлеб), скопляемые для обращения в деньги, и вообще богатое имущество.—О, да возблагодарят Господа Бога все те, которые избегли этой страсти, для которых деньги имеют более буквальное значение, т. е. как потребность дня, а не как запас на нескончаемое время! (Очевидно, слово «деньги» происходит от слова «день» в смысле «насущного хлеба»: что нужно для настоящего дня, то обыкновенно и не переходит на следующий день, т.е. деньги, подобно насущному хлебу, должны быть приобретаемы только в умеренном количестве). Да просят и молят Господа Бога об исправлении себя и души сребролюбивые! Есть и им средства исправиться. Это например: милостыня бедным, которою начал свое исправление Закхей мытарь (Лк.19,8) и к которой отсылал богатого юношу Христос-Спаситель (Мф.19,21), — внешнее устранение себя от денег (реже обращаться с деньгами, реже считать и пересматривать их: чего не видим, о том и не думаем; а о чем нет мысли, к тому и не бывает пожелания); — частый разговор с другими о ненасытимости, и, вместе с тем, о низости страсти сребролюбия;—предрасположение себя в душе вдруг лишиться всего, если постигнет какая либо беда по Божию попущению;—глубокое усвоение себе текста: «богатство еще течет, не прилагайте сердца» (Пс.61,11); — сердечная преданность своих потребностей и вообще жизни своей промыслу Божию, которая не дает развиться трусости относительно голода и беспомощной старости;—отказ себе в каждой лишней вещи, пока борет страсть; — любовь платить долги, если они будут, до того, чтоб на первое время ни с чем самому остаться; молитва святым безсеребренникам, Косме и Дамиану, Киру и Иоанну.
Честолюбие
«Никто же сам о себе приемлет честь» (Евр.5,4). Честь может следовать за человеком, а не человек должен ходить, или гоняться, за ней. Тогда эта честь более или менее истинная сама в себе, и вместе с тем, искренняя или заслуженная со стороны других. Честолюбие же изобличается самым названием своим. Оно — порочная страсть. Желают себе почета и в высшей степени услаждаются им: «любят», например, «целования» (Мф.23,6) (поздравления, встречи, проводы, благодарные и почетные адресы); с приятностью встречают предупредительность других в исполнении каких либо своих желаний; довольны, когда спрашивают их мнения или только не обходят их докладом — известием о таких делах, в которых участие их или излишне или вовсе не по праву, как например, связанный Иисус быль приведен «первее ко Анне» (Ин.18,13, отставному первосвященнику; в высшей степени довольны, когда в честь их делают какие-либо приношения и строят своего рода памятники; а всего чаще—просто любят принимать поклоны и ожидают себе поклонов,—любят, чтоб пришли к ним и уважили их, пришли бы и тогда, как они сами не приходят; ради таких поклонов честолюбивые готовы пообещать многое: «аще пад поклонишимися» (Мф.4,9). (К честолюбию иногда присоединяется и санолюбие, для кого это возможно,—переставая уже в таком случай быть слишком мелочным). Но что же худого в честолюбии? — Честолюбец поставляет сам себя в обманчивое положение. Он опускает из виду, что почести, воздаваемые ему, сами по себе не имеют значения; потому что не прибавят ему внутренних достоинств и не убавят что либо из них, если он достойный человек. Он даже не поверяет—искренне ли, от сердца ли его честят: лишь бы был видимый почет ему, лишь бы кланялись ему; он желает себе чести для одной чести, между тем как, может быть, одновременно с величаниями и поклонами ему тайно же и порицают его. Если б честолюбие не было его страстью: то из за одной почести, которой он не получил против своего ожидания, не делался бы в тягость сам себе, как некогда Аман (Есф.5,9.13).—А сколько он затрудняет других! Так например, люди честные и правдивые, готовые почтить всякого из ближних, но только одним почтением, поощряющим к добру,—должны каждый шаг свой делать осторожно, что бы он не почел своей чести оскорбленною от них; на простоту его, в которой они сами привыкли жить и действовать, не могут рассчитывать: капризы его уже известны им. А люди притворные должны придумывать разные пути, а иногда и тратиться, чтоб лучше уважить честолюбца, чтоб выразить к нему свою услужливость и предупредительность. И вот таким образом он, принимая себе честь и всячески доискиваясь ее, отвлекает как самого себя так и ближних от долга всецело почитать Господа Бога! Не богопротивна ли после сего страсть честолюбия, доля людей по преимуществу старых? О, добрый христианин! воспротивься развитию в себе этой страсти! искореняй ее в своей душе, если она уже развилась, — памятованием и исполнением заповеди Спасителя: «иже, аще хощет в вас вящший быти, да будет вам слуга» (Мрк.10,43). Если кто и выше других чем либо, напр. своим званием, — должен стараться служить другим, чтоб не быть ниже своего звания. Прекрасное так же средство против честолюбия: почитать себя в душе достойным всякого бесчестия и, затем, с любовью или хоть без досады принимать действительные отказы в чести, даже в заслуженной, напр. в знаке почтения от кого либо на дороге.
Санолюбие (чины) и пристрастие к знакам отличия
Пример противный подает апост. Павел: «аз есмь мний апостолов, и недостоин нарещися апостол» (1Кор.15,9). Так бы и каждый христианин должен считать себя недостойным даже того чина или тех знаков отличия, которые уже имеет за свои особенные заслуги по службе или же за пожертвование какое деньгами или имением. Высокие чины и знаки отличия так же сами по себе не придают человеку совершенства, как и обыкновенному честолюбцу—почет людской. Посему и желание их, хоть не возбраняется, но так же не составляет совершенства. Только самый умный человек и, вместе, богобоязненный христианин,—вот кто умеет пользоваться чинами и отличиями еще для больших успехов по своей полезной деятельности. Он пользуется тут для доброго доверием общества, особенно же простолюдинов, которые просто с удивлением смотрят на украшенного знаками отличия и по ним-то исключительно оценивают этого человека, за них-то готовы во всем верить ему. — Но вот некоторые, получив один—два чина или столько же знаков отличия, этим возбуждают в себе жажду к наградам, желают себе новых и высоких наград и любуются своими отличиями! Сколько вредного и преступного в их страсти! Они для самих себя извращают цель жизни, полагая ее только в чинах да в отличиях. Чтоб достигнуть своей цели, они жертвуют иногда и своею совестью; потому что иной раз прямо покупают себе возвышения и награды деньгами и подарками, а в другое время изменяют своей службе и по должности, если последнего требуют повелительно или какими либо намеками те лица, от которых зависит дать или не дать им высший чин, или знак отличия. Вообще они теряют сердечную преданность делу своей службы или не имеют искреннего усердия в своем денежном пожертвовании. А где нет преданности своему делу и усердия в самом усердии: там и мало пользы от заслуг и пожертвований, там одни формы дела. Лаская и украшая себя в этой жизни высокими чинами и отличиями, которых не требует же природа,—санолюбивые забывают о награде небесной и поступают в урон этой награды. В отношении к другим они делаются противниками, с кем стоят на одинаковых степенях служения или в одинаковом звании. Или они оскорбляют других несправедливым своим домогательством, потому что есть достойнее их во всех отношениях—или неизбежно встречают и в других тот же дух самовозвышения: а им вообще досадно разделять награды с другими. Отсюда и происходят досады, козни и всевозможные старания свергнуть или устранить других. Иногда эти люди желают даже смерти другим, чтоб поскорее понуждались в них для высокой должности или дошли до них с дальнейшею наградою. Так как они, с одной стороны, «любят,.. зватися от человек: учителю, учителю» (Мф.23,7),—любят это, сознавая тут свое превосходство пред другими, а с другой — могут прямо не поблагоприятствовать лицу или делу, если не титуловать их по чину: то волей и неволей другие титулуют их так то, не только в частных свиданиях, но и в домашней жизни (натянутость отношений к ним доходит до того, что низшие их ходят при них даже на цыпочках).—Наконец, в oтношении к Богу для санолюбивых чины и знаки отличия решительно делаются кумиром. Ради этого кумира они не дорожат небесною наградою, которую обещает Господь Бог. Ради того же кумира они готовы оставить Христа;—Пилат все крепился, защищая Иисуса Христа пред иудеями: но как только последние пригрозили ему: «неси друг Кесарев» (Ин.19,12), как только он увидел опасность лишиться своего чина, и осудил невинного на смерть.— Христианин! не пренебрегай земными наградами (в смысле чинов и отличий), когда они даются тебе или в глазах твоих другим. Но и берегись пристрастия к ним: они очень приманчивы и погоняют одна к другой того человека, которой полюбил их чрезмерно. Пристрастию к ним противопоставь живую память слов евангельских: «восприемлют мзду свою» (Мф.6,5), т. е. мзду от человеков и на земле, так что Бог и небеса ничем более не должны этим людям. Да; чины и отличия, действительно, могут составлять для некоторых полную мзду на земле в связи с другими дарами земного счастья, если при всем этом жизнь их проходит в нераскаянных грехах и страстях. Но ты, верующая душа! старайся всегда иметь пред глазами «мзду многою на небеси» (Лк.6,23), ради которой стоит уступить желающим самые завидные награды здесь!
Вышестояние и преждеседание не по праву
«Не сяди на преднем (на первом) месте, еда кто честнее тебе будет» (Лк.14,8). Таким незаконным самовозвышением человек себя же пристыжает; потому что иногда, действительно, заставляют его пересесть или встать ниже те, которым принадлежит право распределять места где либо и по какому либо случаю. Затем, этот человек возбуждает в других, равных ему, чувство негодования: между Апостолами не было взаимного недовольства; но как мать сынов Зеведеовых приступила к Иисусy Христу с просьбою, «да един одесную» Его, «и един ошуюю» Его сядут,—то «слышавши десять начаша негодовати» (Мрк.10,37,41). Имея привычку занимать не по праву место между первыми, известный человек вместе с тем присвояет себе право и первому говорить или больше других рассуждать в каких либо собраниях. Такой дух—характер первенства, наружно и с насилием обнаруживаемый, Христос-Спаситель изобличил в фарисеях, которые на пиршествах и вообще в народе становились или садились на первых местах,—не как либо случайно, но выбирая себе эти места намеренно. Этот дух обнаружил себе и тот фарисей, который вместе с мытарем молился в церкви: фарисей сталь впереди, выпрямившись. Вообще же этот дух противен Господу Богу, как самовольное возвышение себя, как недовольство тем умаленным или только не из числа первых местом, на каком поставлен человек, и особенно как дух, питающий уже гордость.—Для излечения от него лучшее средство: готовность и даже старание стать или сесть ниже других, и опять—только в простоте души, а не с тем, чтоб еще сильнее поразить других одновременно и важностью своего лица и видом смирения: (так, например, иной знатный человек встанет в церкви и, в самой глубине ее, но потом вдруг выходит пред народом с лицом самодовольства, чтоб поразить предстоящих).
Славолюбие
«Возлюбиша паче славу человеческую, неже славу Божию» (Ин.12,43). Славолюбие имеет для себя пределы более обширные, чем честолюбие или санолюбие. Честолюбец встречается и в селе; санолюбивый и любитель отличий, равно как вышестоятель и преждеседатель, бывают преимущественно в своем месте и в своем сословии. Славолюбивый же идет дальше, ему нужна известность и громкая слава, если возможно, и за пределами местопребывания его. Без сомнения, виновна не слава человеческая, а любовь к ней, а особенное услаждение ею, и тем более искание ее. Слава человеческая может быть и естественною, или заслуженною; такою например, славою пользовался Соломон, которого Бог наделил мудростью; так славны были святые Божии, которых приходили видеть иногда и знатные сановники. Так и ныне есть достойные похвал и даже удивления за свою высокую—духовную жизнь или же за естественные таланты. Но если это люди, глубоко проникнутые духом христианским, то они также: как и святые Божии, не услаждаются славою человеческою, а еще убегают ее. (Святые же—случалось когда кто приходил увидеть их в пустыне или монастыре, прикрывали себя и называли не заслуживающим внимания—глупым того, которого ищет посетитель (Достопам.сказ.), или же допускали некоторый странности (там же), чтоб им менее удивлялись). И сам Господь Бог оберегает от славы человеческой своих избранных. — Так как эта слава может прельстить и изменить в направлении самого умного и богобоязненного, то он попускает своим избранным терпеть какие либо напасти от других; посему почти всегда рядом со славою и похвалою человеческою является для этих людей и не заслуженная ими хула. Господь готовит им вечную «славу на небе» и ведет их к ней, не давая им постоянно пользоваться суетною славою и рукоплесканиями от людей. — Мирской же славолюбец любуется народною славою о себе, и не только не препятствует распространению ее со стороны других, но и сам участвует в том; например, он просит других поведать свету словесно или печатно (в журнале—газете) о какой либо заслуге его, о пожертвовании каком либо или произведении,—распространяет свои изображения (портреты), предпринимает неблизкие путешествия, —и все это не с какою либо общеполезною целью и не по запросу со стороны, но единственно для своей известности и громкой славы. Между тем сказано: «аще Аз славлюся сам, слава моя ничесоже есть» (Ин.8,45).—Сколько же виновна пред Богом эта страсть? Она заставляет человека угождать миру: славолюб вместе с тем и миролюб; раб славы своей и раб мира. А иначе мир не удостоит его своей славы. Отсюда. действия его непременно подходят к действиям мира и бывают в угоду миру,—следовательно, это действия враждебные Богу; потому что «любы, мира сею вражда Богу» (Иак.4,4). Но на что еще лучше доказательства в настоящем случае, как слова евангельски: «горе, егда добре рекут вам ecu человецы» (Лк.6,26)?—Искание или только особенное услаждение славою человеческою показывают, что человек дорожит похвалами у людей, от мира, а не славою и, так сказать, добрым мнением о себе у Господа Бога, Дело и здесь доходит иногда до некоторой измены святой вере, по крайней мере до боязливости исповедать веру, — показать себя пред другими истинно-преданным слову Божию и Церкви православной: «како вы можете веровати» (сказано было к знатным иудеям, готовым уже поверовать), «славу друг от друга приемлющее, и славы, яже от единого Бога, не ищете» (Ин.5,44)?— Желание и искание земной человеческой славы противны божественному характеру Иисуса Христа: «славы от человек не приемлю» (Ин.5,41) сказал Он; однажды хотели Его провозгласить царем, и—Он тотчас уклонился от народа (Ин.6,15). Но что же составляло Его славу?—«Страдания» и крест: «подобаше пострадати Христу, и внити в славу свою» (Лк.24,26).— И так истинный христианин! усиленно тебе желать и домогаться человеческой славы, хотя бы и заслуженной,—не следует. Язычник тот не простирает своих мыслей и надежд дальше земли, ему не куда восходить выше, доколе он остается неверующим язычником (Лк.22,24-25). Тебе же, друг наш, обещается и приготовляется вечная «слава у Бога» (Ин.17,5), или «вечная память» на небе, а частью может быть и на земле, своим, но все же достойным образом! Никто из людей не унес громкой славы своей на тот свет; мирское остается миру. А часто и мир, назвав иных «великими» (Ирод великий), на следующее же утро забывал их. «Велик же выну...» вот кто: «бояйся Господа» (Иуд.16.16)! Всякая знаменитость человеческая после смерти получает себе в наследство пресмыкающихся червей (Сир.10,13). Эти самые мысли и да помогут тебе ослабить в своей душе стремление к известности и славе между людьми, если особенные таланты твои, блестящее успехи и заслуги подстрекают тебя к славолюбию, и если еще не достигло до тебя попущение Божие встретить совместно со славою и какую либо хулу или иной вразумляющий случай!
Тщеславие
«Не бываем тщеславни» (Гал.5,26). Тщеславие—страсть особая от славолюбия и виновнее последнего. Славолюбивый человек непременно имеет таланты, труды и заслуги: посему этой страсти подпадают преимущественно люди замечательные чем либо. Тщеславный же не имеет у себя ничего особенного,—ни проницательного ума, ни обширного образования, ни трудов, ни предприятий к великим трудам, ни почтенных заслуг. Чего же в нем не достает или мало, то он и хочет дополнить людскими похвалами. Отсюда происходит самое слово: «тщеславие», т. е. тщетная, не истинная слава. Первый «приемлет славу от человек» (Ин.5,41), т. е. из чужих уст или письмен, хотя иной раз то же им самим подготовленную: а последний в полном смысле свою собственную славу сочиняет,—из своих речей или рук ее составляет трубить сам о себе. Тот ищет себе славы, так сказать, принадлежащей или по праву, а этот— не принадлежащей и без права. В чем же собственно состоит тщеславие и какой отличительный характер его?— Человек все делает на показ или чтоб видели другие, все, и самое малое. Что лицемерие в набожности, то тщеславие в жизни вообще, или во всяком виде человеческих действий. Дело считается тщеславным, когда в душе есть желание выказать его, чтоб был о нем говор других или чтоб только занять им чье либо внимание,—подивить. Отсюда тщеславие относится к предметам внешним, маловажным и даже мелочным; это, например, изучение какой либо науки или какого либо искусства, свойственных веку; внимание к приятности своего голоса; излишество прислуги; хорошие экипажи; трата на богатый обед без всякого повода и вызова, ради того только, чтоб в числе прочих гостей, составляющих на сей раз одну обстановку,—принять в свой дом высокую (сравнительно со своим положением) особу; искание важных знакомств и величание этими знакомствами; вообще похвальба даже и другими лицами или чужим добром, когда они имеют к нам какое либо косвенное отношение. Тщеславие иногда проявляет себя и за гробом; например, умирающий заказывает, чтоб похоронили его лучше, с блеском. Чем же преступна эта страсть?—Если тщеславный делает что либо и доброе, то уменьшает часть своей награды, а то и совсем лишается воздаяния; потому что побуждение его действий были неискренни и нечисты. Так. обр. он оказывается обидчиком самому себе: трудится, жертвует чем, и портит свою заслугу, убавляя за нее награду у Бога. Это первая вина его.—Но все, что он делает собственно из видов тщеславия,—все это более или менее действия такие, которые выдуманы суетностью человеческою, или мудрованием плотским, показывают след грехопадения человека, как например, чрезмерное и не по состоянию убранство комнат, дорогие одежды и другие излишества. Следовательно, большая часть действий этого человека в самом основании своем неугодны Богу. Вторая вина.—Он уже готовит себе в человека гордого. Тщеславие, по правде сказать, еще не есть гордость: что дитя против взрослого, то и оно в сравнении с гордостью: разве можно назвать его «внешнею гордостью». Но оно верно ведет к гордости. Чем же? Похвалами человеческими, которых ищет тщеславный, и которые возвышают и надмевают душу. Вот третья вина его.—Живя особенно в мире, как легко увлечься тщеславием! Но будем, добрый христианин, бороться с этою страстью. В борьбе с ней нам помогут: расположение везде оставаться незаметными, «как будто и нет нас»;—приведение себе на память своей уединенной и искренней молитвы, которую, конечно, когда либо мы имели: она может пристыжать наши тщеславные помыслы;—хранение своего языка от многоглаголания (Иисус Христос молчал пред Пилатом, который суетно любопытствовал о Нем);—смиренное внимание к своим действиям в присутствии посторонних лиц или на народе, так как в это-то особенно время уловляет нас страсть тщеславия.
Гордость мирская вместо разумной простоты
«Нечист пред Господом всяк высокосердый» (Притч.16,5). Конец тщеславия есть начало гордости. В последней можно различать два вида: есть гордость мирская, или мирскими преимуществами и естественными дарами; и есть гордость духовная, или духовными дарованиями. Но характер всякой гордости: презирать других, как и свойство тщеславия: выказывать себя. (Эти две страсти очень мирятся между собой на том, что тщеславный унижается пред гордым, а гордый выхваляет его). Речь наша будет прежде о мирской гордости. — Она, между прочим, доказывается и обнаруживается: самохвальством в сердце; нетерпеливостью к высказываемой правде или невыслушиванием правды (тотчас убегают); заносчивостью; гневом на того же, кому сделана несправедливость, и ожидание, чтоб этот человек сам же умолял о прощении; чрезмерною или упорною защитою пред другими своих мнений, пусть иногда и справедливых; высокоумием и ненамеренным неудивлением, когда другие кому-либо или чему либо справедливо удивляются. Иной человек на замечание о скрывающейся в нем гордости отвечает, что «он вовсе не горд»: но это самое несознание и доказывает его гордость. — Гордый оскорбляет ближних, потому что пренебрегает ими, особенно с низшими себя, или же думает еще оказать милость благоволения, если с улыбкой взглянет на кого или скажет кому слова-два: ему думается, что он унизит себя, что его меньше будут уважать, когда он поговорить с кем из низших, да часто и из равных себе. Он не признает достоинств и заслуг в других людях. На этот раз кто чем гордится в себе, то самое отвергает в другом; например, кто гордится красотою (Авессалом, например, гордился своими длинными волосами): для того те и другие, которых выхваляют за красоту, еще не довольно красивы; кто гордится своим умом, пред тем все глупые; кто надмевается своею образованностью, званием или службою ученого, а также своею начитанностью, для того те и другие и третьи необразованные. непонимающие, — отсталые и односторонние; кто величается богатством, тот с пренебрежением смотрит на человека, который также предпринимает дела, чтоб расширить свою торговлю или какое либо производство; кто возносится своею честностью, например, по должности (а честность гордого всегда бывает односторонняя), тот всех считает бесчестными и низкими, не узнав еще иных. Памятно ли другим, в виду сознания своих человеческих прав и своих каких либо заслуг, встречаться в жизни с таким человеком? И вот гордец, действительно, отталкивает от себя других: если постигает его какая либо беда,—ему мало бывает сочувствующих и жалеющих его! А это в свою очередь, не вражда ли его против самого себя, т. е. когда он поставляет себя в столь неприязненные отношения к ближним без всякой нужды и пользы, ради только собственного высокопочитания? — Затем: как несправедлива или дерзка гордость пред Господом Богом! Например, без помощи ума человек не мог бы успеть в науках или по службе своей или по торговым предприятиям: а самый ум не Бог ли дает каждому? Без здоровья и вообще без телесных сил не успеть бы человеку в тех и иных трудах: а тело не творение ли Божие? И так «что имаши, его же неси прял» (1Кор.4,7)? Оточти Божие, и что же останется твоего? Особенно как несправедливо гордиться теми способностями, которые имеем мы от самой природы, например, быстрым умом, сильным голосом, высоким ростом, красивым лицом, происхождением от богатых или знатных родителей! Будто у человека был какой предварительный труд, чтоб получить подобные естественные способности и силы! Будто мог он прежде чем родился на свет, оказать пред Богом какие заслуги со своей стороны, чтоб удостоиться этих естественных и особенных пред другими талантов! И вот за то, что человек возносится естественными в себе дарами, не получает часто и вышеестественных, или духовных—благодатных!
О, благоразумный христианин! Не давай развиться в тебе мирской гордости! Вот ближайшие против нее средства: избегать величавости во всем, или любить простоту в образе своей жизни, например, и в одежде и в разговоре и в мере своего голоса и в походке:—как слабые души высятся часто от наружного блеска, так напротив от наружной обстановки, которая представляет глазам если не убожество то простоту, они заимствуют себе смирение;—быть у кого либо в повиновении («под началом»): известно, что гордый терпеть не может подчиняться другим; таким образом, и от сурового человека, с которым он невольно встречается по службе или в общежитии, может быть ему своя польза;—сознавать или припоминать свое незнание, а может быть и полное невежество в какой либо науке или в каком либо деле, которое знают все другие или же большинство;—в великих предприятиях особенно не говорить: «я, мы...», но: «как Бог поможет».
Гордость духовная вместо христианского смирения
«Пощуся двакраты в субботу (в неделю), десятину даю всего, елико притяжу» (Лк.18,12). Так и ныне может быть надмеваются иные постом своим («столько-то лет мяса не ем»); большими пожертвованиями в церкви («все это в храме от меня: а что же было когда от других?»); богатством приходской церкви или множеством в ней богомольцев; бытностью у богослужения, кроме праздников, и в будни, если даже не каждый день; честным и многолетним вдовством, духовною начитанностью и богословскими знаниями («во греснех ты родился ecu весь: и ты ли ны учиши?» (Ин.9,34)); саном священническим или званием монашеским пред мирянами; самым смирением своим, и вообще строгою жизнью. Эта духовная гордость или таится в одном сердце или выражается явно. В последнем случае хоть набожный и оговаривается, думая рассказать про свое доброе дело: «не в укор Богу сказать... во что Бог поставит...»; но когда в его рассказе нет никакой доброй цели в отношении к ближнему, ничего—кроме самохвальства,—его слова выходят не лучше слов фарисея: «Боже, хвалу Тебе воздаю» (Лк.18,11). Высшая степень духовной гордости состоит в том, когда кто почитает себя «бесстрастным»,—видит себя потрудившимся для Бога и души настолько, что будто бы ему более и не о чем заботиться,— называет себя «грешным» по одному лишь смирению, а не поистине, или скорее за другим, чем за себя: «несмь, яко же прочие человецы». Это есть полное самообольщение, полная «прелесть бесовская». В таком случае видим человека уже с характером духовной гордости, а не с ошибками только самохваления духовного, хотя также преступными пред Богом. Впрочем можно и безгрешно говорить о своих трудах и заслугах для Бога,—когда же? Если спрашивают нас о том с целью видеть в нас добрый пример (Мф.5,15), получить от нас наставление; если нужно нам изобличить клевету, восстановить истину, а, пожалуй, и напомнить о себе пренебрегающим. Можно и без особенного вызова открывать другим, но только людям подобного же настроения,—открывать о своих добродетелях и пожертвованиях для добродетели, о своей борьбе с людьми за истину, о своих успехах в делах духовных, например, по миссии. Но с какою целью? Чтоб «соутешитися верою общею, вашею же и моею» (Римл.1,12).
От чего же возникает духовная гордость, или самоправедность?—Частью и от похвал человеческих. Чрезмерно хвалят человека за строгую, духовную жизнь или за одно какое либо доброе дело или пожертвование: а довольно было бы успокоить его, что вот он идет истинным путем; довольно было бы подкрепить его дух надеждою небесной награды, а иногда торжеством угнетаемой добродетели еще на земле. Неосторожные же и излишние похвалы человеку ослабляют в нем усердие, приводят его к мысли, что и нечего более достигать ему (Ис.3,12). Со стороны этого самого человека при подобных похвалах, или ублажении от других, требовалось бы держаться такого правила: «не предаваться быстро самоуслаждению или удивляться самому себе, но тотчас привести себе на память тайные свои грехи (Святые Божии то далеко держали себя от тех, которые хотели ублажить их, то допускали некоторые странности, чтоб внутренне не чувствовать соуслаждения похвалами и знакам почитания, которые воздавали им. Так кто приходил к Макарию египетскому, считая его за святого и великого страца, с тем он и не говорил нечего, но кто, придя к нему, начинал высказывать ему укоризны, хотя бы и несправедливые, того он принимал с удовольствием) или припомнить какое либо горькое несчастье в своей жизни».—Гордость духовная возникает при бездействии страстей, т. е. когда настанет тишина в жизни,—нет ни помыслов злых, ни в плоти движений нечистых. Без сомнения, не о том наша речь, будто лучшее положение, когда действуют в нас страсти, будто есть нужда в страстях. Нет: но напрасно обольщает себя христианин мыслью, что страсти совсем перестали в нем действовать, напрасно он обнадеживает себя, что с ним никакой перемены не будет. Разве плывущие по морю считают себя безопасными, если несколько дней выйдет самых тихих и ясных? не тогда ли только они уверяются в своей безопасности, когда достигнут пристани? зная еще и такие примеры, что у самой пристани можно потонуть? Так и относительно «житейского моря»: нечего уверяться временною тишиною его, нечего обеспечивать себя тем, что в нем не застигнет нас буря страстей. «Страсти бездействуют, затихли». Да не оттого ли, что устранены причины, которые могли бы возбудить их? или же не потому ли, что бесы, искушающие нас к ним, на время— значит с хитростью—отступили?
Но от каких бы причин ни возникала духовная гордость,—это для деятельности христианина, желающего жить или начавшего уже свою жизнь по евангелию и уставам Церкви, такой же вред как повредить бы в растении сердцевину, без которой растение тотчас засыхает. Это порок, которым христианин расстраивает свое собственное дело, прекрасное по началу своему,—напрасно обижает ближнего и дерзко оскорбляет Бога. Начал он гордится своею доброю жизнью, почислил себя праведником или «не требующим ничего», между тем как в сущности дела «и нищ, и слеп, и наг» (Апок.3,17). И что же?—Благодать Божия отступает от него. Тогда он допускает падение за падением или по меньшей мере уклоняется от такой задачи в своей жизни, «задняя забывая, во предняя же простираяся» (Фил.3,13). Не наказывает ли себя он таким образом и в том и в другом случае, т. е. и падениями от уныния и остановкою на избранном пути? и не погибель ли для него это состояние, если оно продлится долго, а тем больше останется навсегда? Случись бы тогда с ним болезнь и стань бы он близко к смерти: тогда и сознал бы свое заблуждение,—увидел бы, что далеко не был бесстрастным.—Ближнего своего он обижает пренебрежением, упреком грешника. Он не только чернит пред собой всех грешных: «хищницы, неправедницы, прелюбодеи» (Лк.18,11), но иной раз или пред иными и лично упрекает кого, принижает пред собой: «или яко же сей мытарь». Как будто христианство, благодать, царство небесное—его одного достояние («несть добро отъяти хлеба чадом, и поврещи псом» (Мф.15,26)—думает он), а не могут быть получены эти наследства и другими! Он брезгует и поговорить или разделить стол с теми, которых жизнь не имеет характера церковности (у раскольников, например, это значить «измиршиться...»). И так-то чуждается он других вовсе не по тому опасению, чтоб сделаться человекоугодником или чтоб самому не занять от живущих в мире духа мирского, но единственно по самомнительной праведности. Но как же напрасно он обходит хоть бы и последнего из мирян, хоть бы какую-нибудь сельскую женщину! Не сказано ли в евангелии: «мытари и любодейцы варяют вы (вперед идут) в царствии Божии» (Мф.21,31)? Сколько было примеров, что святые пустынники—эти ангелы во плоти—были посылаемы Богом видеть в мире лиц, с которыми они только что поровнялись по святости жизни (Например, препод. Пафнутий желающий знать: «далеко ли он ушел в богоугодных подвигах своих, с кем может сравниться этими подвигами», приходил из пустыни, по Божию указанию к трем человекам: к гудочнику, к старшине сельскому и к купцу (в жит. преп. Таиси под 8 окт.)) или должны были еще сравниться (Преп. Макарий египетский также был послан видеть в мире двух женщин замужних, которые превосходили его своею жизнью (четь-мин.под 19 янв.))! Но скажут: «что закрывать от себя собственные глаза? как же религиозному человеку не сознать себя по жизни выше других, которые, например, и постов совсем не соблюдают и в церковь никогда не ходят, между тем как он почти каждый день в церкви»? Здесь верного только то, что небесная награда христианину будет дана и не без оценки того, когда или среди каких людей общества он жил и подвизался. Но зачем же это ему сравнивать себя с теми одними, которые окружают его и которых, допустим, самая большая часть живут беспечно и во грехах? почему он не сопоставит себя с другими, живущими где-либо вдали (например, на Афоне, в Capoве) и известными своею высокою жизнью? (Таков например, и был в Сарове современник наш, старец Серафим, разнообразием своих подвигов превзошедший даже многих подвижников первых веков). Далее: почему же он не сличает своей жизни с житиями святых, которые описаны в четь-минеях и прологах, как например, Антония Великого, Ксении преподобной, иногда по целым неделям не пивших и не евших? Войдя в этот то «град великий» (Апок.21,10) святых мужей и жен, гордый благочестивец и увидел бы себя в нем разве последним гражданином. Но и этого мало. Каждый христианин должен доходить в своей духовной жизни до такого совершенства: «святи будите, яко Аз свят есмь» (Лев.19,2). Вот это то последнее мерило для святости жизни, указанное человеку, заставляло и самих апостолов говорить о себе: «аще речем, яко греха не имамы, себе прельщаем и истины несть в нас» (1Ин.1,8). Нет,—совершенно напрасно гордый подвижник, а тем более опирающийся только на свой высокий сан или звание монашеское,—напрасно возвышают себя над грешным миром. Православная Церковь даже анафеме подвергает как самих прельстившихся собой праведников, так и других, которые, удивляясь строгим подвигам в их жизни или многолетнему их подвижничеству, думают, будто им уже ничего просить о прощении своих грехов (Карфаг.128-130), будто «они замолили Бога и остается только у них то просить молитв и благословения»—Сколь несправедливо относится самоправедность к самому Господу Богу! Сказано: «без Мене не можете творити ничесоже» (Ин.15,5). А она себе одной присваивает добрые дела и Бога считает своим должником за них!—Укажем здесь и особенные оттенки, если не прямо гордости духовной, то мечты подвижнической. Иной думает, что коли уж он для славы Божией предпринял, какое дело или за имя Божие терпит какую либо напасть человеческую: то и «нет ему нужды приносить молитву к Богу, что Бог сам попечется о добром деле и что он, как слуга или орудие в этом деле, очень дорог пред Богом»... Исключим здесь одно понятие: «излишня молитва»... вообще не будь бы тут опирательства на свою заслугу: тогда верно бы рассуждал этот человек. Но нет! не так понимали свои отношения к Господу Богу и не так поступали святые Божии в то самое время, когда трудились или служили единственно для Бога. Например, пророк Даниил за свое истинное богопоклонение был брошен в звериный ров. Когда ему там был принесет, от самого Бога хлеб, он сказал: «помянул мя ecu, Боже» (Дан.14,28). Да, только-то сказал о себе пророк и единственный во всем языческом царстве хранитель истинной веры: «и так вспомнил де обо мне Господь Бог»!—Авраам, готовясь выполнить (и не в первый раз, а может быть в сотый),— свою добродетель странноприимства, т. е. в час самой заслуги своей пред Богом, — чем же, думаете, почитает себя? Праведником ли? О, нет! Но «землей и пеплом» (Быт.18,27).— Давид рядом со своим трудом для Бога поставляет и смирение, и даже о последнем упоминает прежде первого: «виждь смирение мое и труд мой» (Пс.24,19).—Сотник считал себя недостойным (Мф.8,8), подобно тому, как иной молитвенный христианин находил бы за великое для себя только предстать пред Бога с молитвою. Пусть совершенно верно, что Господь Бог и покровитель и воздаятель добрых дел наших. И чем выше чье доброе дело и предприятие, тем более Ему приятности от этого дела (Лк.15,7). Но мы должны помнить, что приобретаем для самих себя святою службою Ему,—и приобретаем не что либо маловажное, но царство небесное, которому не будет конца (2Кор.4,17). Следовательно, явная дерзость была бы с нашей стороны думать, что «мы у Него заслуженные, что много добродетелей сделали пред ним, и что сам Он, без нашего прошения, пошлет нам или защиту от врагов или силы к доброму делу». Нет,—и о каждой нужде следует нам просить Бога, а тем более об успехах в таких великих делах, как спасение своей души или ближнего. Апост. Павел, действительно, говорил о себе: «паче всех их потрудихся», но тотчас же и прибавил: «не аз же, но благодать Божия, яже со мною» (1Кор.15.10). Как же после этого православному христианину правильнее поставить себя к Господу Богу во всей своей нравственной деятельности? Где верная дорога, чтоб идти ему к Богу, не уклоняясь в стороны, и чтоб таким образом удостоиться прежде истинной святости, а затем и царства небесного? Для этого вернейший путь, как уже видели мы из приведенных примеров,—«смирение: иже, смирится яко отроча... той есть... во царствии небеснем» (Мф.18,4). Христианское смирение состоит в том, чтоб сознавать себя недостойным. грешным пред Богом и людьми. Мало этого: считать себя и ниже всех. Пример такого смирения первый показал в себе апост. Павел, когда назвал себя «первым из грешников» (1Тим.1.15). В молитвах церковных с покаянным духом христианин часто произносит: «никто же согреши на земли от века (т. е. от сотворения мира), яко-же согреших аз окаянный» (Из акаф. Сладч. Иисусу). Святые Божии вообще чем святее делались, тем более смирялись и считали себя хуже других. Но и опять может быть возразить нам: «правда ли это называть себя недостойным и многогрешным, — между тем как в самой жизни нет грехов, между тем как святой угодник какой либо только и делом у себя имел, что молился и постился, стоя на молитве, как например, Виссарион, по 40 дней? (Четь-Мин. под 6 июня). Не излишнее ли это смирение, не обман ли себя и других, — считать себя хуже всех, когда худшие начинаются от самого порога той комнаты или кельи, где живет христианин-подвижник, и следуют далеко - далеко, когда между людьми есть и страшные злодеи?» Слова нет, что и смирение может быть ложным: «никто же вас да прельщает изволенным ему смиренномудрием» (Колос.2,18). Смирение паче гордости даже и нередко бывает: например, оно намекает о себе или же прямо называет себя смирением. (Сделайте такому ложному смиреннику замечание, что он, действительно, негодный человек, хуже всех, и он тотчас оскорбится). Гордый и сановный человек смиренным же называет того низкопоклонника, который доискивается у него каких либо милостей. Но мы говорим о христианском смирении. Нет, если какой либо святой угодник, по примеру апост. Павла, и считал себя худшим всех: то тут была одна искренность и не было никакой натянутости. Тут мы не должны видеть в угоднике ничего противного уважения им самого себя или располагающего его к отчаянию, к потере доверия у других. Были случаи,—приступали некоторые к святым с уверениями, что они «напрасно признают себя грешнее других, что жизнь их доказывает противное». Но святые угодники после всех рассуждений на этот раз отвечали искренно, что «недостойны и многогрешны» (Авва Дороф.). Как же понять эту тайну? Понять ее или усвоить вполне можно только с практики дела. Кто будет читать святое евангелие и будет стараться жить по евангелию, вообще по правилам христианским: тот сейчас же увидит, что подошел к бремени, которое вовсе не так по силам ему, как он думал и хвалился раньше, или как например, сильный физически Сампсон мог умести на плечах своих в гору городские ворота. Он видит тогда падение всего человечества в себе. Но он вместе с тем, не отступает назад от предлежащего ему бремени, потому что взявшись потом за это самое бремя с постороннею помощью (понятно, что эта помощь есть благодать Божия), чувствует некоторую легкость (Мф.11,30); не отступает назад, потому что уже познал истину или истинный путь в жизни человеческой,—вкусил высшего духовного добра. Затем, и продолжая нести бремя евангельских и христианских заповедей, он постоянно находит в самом себе остановки, погрешности: а обратившись назад, усматривает в своей жизни целый ряд грехов и страстей. Таким образом, христианин-подвижник глубоко сознает себя слабым, грешным, ничтожным; таким образом он молится постоянно о помощи себе от Господа Бога; таким образом чем более он исполняет заповеди Божии, тем более испытывает помощь Божию, —помощь в такой степени, что готов сказать: «вся могу о укрепляющем мя Иисусе» (Филипп.4,13). А отсюда происходит его разумная боязнь, чтоб ему не лишиться и на последующее время помощи Божией. Отсюда то возникает в нем убеждение, что он даже всех людей грешнее. С этим убеждением, не пускаясь в исследование, т. е. нет ли еще кого грешнее, чем он, и остается он спокоен. Ему некогда всматриваться во внутреннюю жизнь других. Если же его взгляд невольно падет на чьи либо страсти и преступления; взгляд его будет не строгий, а только поверхностный; потому что он обратил преимущественное внимание на самого себя,—и не с тем, чтоб любоваться собой, но познавать свою слабость. Да если б он и стал по порядку или же при каждой свежей встрече сравнивать себя степенью греховности с другими: то может быть и тут нашел бы, что в том и другом из людей есть такие добрые качества (по крайней мере в известном случае и на одну лишь минуту), такие похвальные действия, которых нет в нем. О, какая же это чудная и божественная (Мф.11,29) добродетель—смирение! Она—основание жизни истинно-христианской, соль всех добродетелей: дерево тогда и растет, когда глубже дает от себя корни, или по мере роста своего и украшения себя плодами оно и больше укореняется в земле. Макарию великому враг-дьявол прямо сказал, что подвижник одним только препобедил его: «смирением» (Четь-Мин. под 19 янв.).— «Но безответное смирение христианина не будет ли, с другой стороны, пищею для гордости других? Видя, пред собой человека, который признает себя ниже всех,—живущие по духу мира не будут ли тем более величаться пред ним и в надежде на его христианское смирение не станут ли тем смелее оскорблять его»? Истинное смирение исполнено особенного величия. Скорее же всегда расчетливая гордость мирянина сделает уступку, чем смирение христианское уступит чьему либо безбожному требованию, преклонится пред какой либо воюющей неправдой. В этом-то случае смиренного христианина мир и называет обыкновенно «гордым, неуступчивым»: но мир ошибается (Царст.17,21). Миру нужна лесть, а смиренный христианин показывает одну искренность, иногда же решается и на обличение. Хотя Христос Спаситель стоял пред Пилатом и связанный и до последней степени поруганный, униженный: но во взоре Узника и во всем наружном виде Его, вместе с тем, видны были в это время необыкновенное величие и высокость духа, от которых и пришел в страх Пилат. Обижать же, оскорблять христианина в надежде на его смирение, конечно, могут: но эти обиды тем виновнее будут пред Богом.
О, истинно-христианская душа! Внимай себе, чтоб тебе духовною гордостью не утратить начатых трудов: гордость «есть знак бесплодия души», как прекрасно сказал один подвижник (Леств.). Возлюби же смирение, которое напротив есть «несказанное богатство». За прежние падения духовною гордостью, или самоправедностью, принеси раскаяние пред Богом: но не сомневайся, будто из-за них останешься в числе отверженных. Фарисей, действительно, остался отвергнутым за свою самоправедность: но он как изучал так и исполнял закон Божий только по букве, а не опытами внутренней жизни. Оттого и не пришел к смирению, которому лучший учитель—повторяем—практика жизни христианской, или выполнение заповедей Божиих на деле. Нужно заметить, что мало было таких примеров, чтоб падшие духовною гордостью совсем погибали. Итак полюби евангельское смирение! им выдворяется из души духовная гордость до того, что смиренный и не видит себя смиренным, напротив сознает в себе много гордости. Научить же нас этой добродетели может следующее.— Памятование слов евангельских: «аще сотворите вся повеленная вам, глаголите, яко рабы неключими есмы» (Лк.17.10) (вся повеленная, т. е. все заповеди: а мы может быть не исполнили еще и одной заповеди);—живое представление себе примеров Господа, как Он умывал ноги учеников и как беседовал с женой самарянкой (гордые самоправедники особенно считают себе за унижение войти в разговор с женщиною, будто не понимающею ничего духовного);—невысокомудрие (Римл.12,16), или иначе сказать: смиренный образ мыслей—смиренномудрие, которое предшествует смирению;—неувеличение оправданий себя в каком либо нарекании или в малой только вине своей, а напротив самоукорение, и даже что же?—обвинение себя иногда (например, и по поводу подозрения нас другими) в том, чего не было на деле, что будто бы забыто нами (Прим. В Лавсаике), так как и гордость наша присвояет же себе несуществующие добродетели;— принуждение своего духа к тому, чтоб считать себя хуже или грешнее всех;—труд, который смиряет тело, а со смирением тела и душу сокрушает;—благоговение к каждому из святых угодников, а не к великим только святым;—молитва, которая также сильна смирить душу;—молитва о даре смирения к препод. Сергию или о нищете духовной к Алексею, человеку Божию;— наконец, частая исповедь пред духовным отцом.
Гордый обычай
В молитве к ангелу-хранителю кающийся между прочим произносит: «отгнах тя от себе... гордым обычаем». Что же это за грех, или порок? Это гордость, уже выступившая из души наружу, подобно болезненной сыпи на теле; это гордая душа, отражающаяся в теле, придающая телу и всей наружности человека свой особый вид, словом—горделивая наружность, или высокомерие, спесь, надмение, напыщенность, надутость. Гордый обычай прежде всего изобличается высокомерным взглядом, так как вообще глаза—первая вывеска души: «высоки очи имать, веждома... возносится» (поднимает брови) (Прт.30,13); гордый хотел бы все смотреть кверху, потому что все окружающее кажется ему низким против него.—Обнаруживается поднятием и всей головы кверху: «ходиша высокою выею» (подняв шею (Ис.3,16), или как бы заломя голову). При этом у гордого как-то надутыми выходят щеки, а поступь или походка бывает как бы летающая; ему будто не хочется и ступать по земле, потому что он воображает себя выше всех земнородных: «ниже ходих в великих» напротив, говорить о себе смиренный Давид (Пс.130,1). Но всего чаще гордый обычай обличает в себе человек нехотением поклониться другому при встрече или свидании: «видев... не подвигнувшася и не кланяющася» (и с места не хотел встать и не поклонился (Есф.5,9), так некто быль почтен за гордого. Иной раз гордый человек сойдется с глазу на глаз с высшим его по сану, званию или заслугам; и знает он, с кем это встретился: может быть когда либо и разделял с этим человеком гостьбу - беседу, еще больше—обязан чем либо этому человеку: однако ж проходит мимо, не думая вовсе отдать знак почтения, точно иностранец какой и точно поклон его, с одной стороны, был бы самою тяжелою работою для него, а с другой—составит бы какую-то особенную почесть и награду со стороны его тому, пред кем он поклонился бы. Иногда он извиняет себя тем, что незнаком с этим лицом. Но раскланиваться с одними знакомыми—это не столько почтение, сколько дружеское приветствие; почтение же пред высшими и старшими требуется от нас за их заслуги и превосходство пред нами. Есть ли например, возможность молодому человеку вести знакомство с высоким начальником, а высшему какому лицу иметь себе всех знакомыми? Нет,— гордый только боится унизить себя, только услаждает свою гордость тем, что не хочет первый поклониться, встретившись на дороге с лицом высшим, известным ему и даже иногда имеющим к нему, в числе прочих, отношение по прекрасным услугам своим. Мало того: иной гордый не хочет и сам ответить поклоном тем, которые ему кланяются, будто он и не замечает чести, которую ему делают, —делают, может быть, и не особенно обязанные ему почтением. Здесь уже человек «гордится самою гордостью» своею, показывает в себе, что умеет гордиться, и что хоть этим знаком своей гордости хочет доказать, будто он очень значительная личность.—Нужно ли доказывать, что такою наружностью гордый производит на других неприятное впечатление, что его наружность неприятна также и людям одинакового с ним характера? А если в иных эта наружность и не есть гордость, но вернее сказать—остаток, отрыжка прежней болезни, или только усвоенный вид прежней гордости, если такими-то показывают себя иногда и смирившиеся в жизни; все же это смущает ближнего, дает ближнему почувствовать с первого раза, что с ним обходятся сухо, что будто не хотят удостоить его разговором, будто гневаются на него.— А Господу Богу противна горделивая наружность тем, что она не уважает в ближнем образа Божия, что ею обыкновенно питается в душе страсть гордости.
Как же нам с тобою, ближний, изменить в себе «гордый обычай>?—Приобретением себе христианского смирения, которое мало по малу даст свой лучший оттенок и всей наружности нашей;—принуждением себя к наружной почтительности в отношении к другим: например, будем первые начинать при встрече с другими разговор, и даже с незнакомыми для нас, но равными нам, а также с низшими нас, когда останемся с ними на минуту, на час одни;—будем делать своевременный приветствия другим и стараться—отвечать каждому с веселым лицом или с ласковой улыбкой;—а особенно будем отдавать заслуженным лицам поклон при встречах: поклоны до того противны гордому характеру, и следовательно лечат этот характер, что вначале делать их для горделивого человека то же значить, что и «проливать кровь», как сознался один подвижник, ими то особенно исправивший себя от гордости (Лествица. Сл.4, гл.24);—наконец, гордый наш обычай может исправляться памятованием смиренного вида Христа-Спасителя в земной жизни: по преданию еще известно, что Господь наш ходил несколько склонив свою голову.
Гордость до самообожания
«Буду подобен Вышнему» (Ис.14,14). В ином человеке гордость, мирская или духовная, или же та и другая вместе, действительно, доходят до этой готовности уподобиться Всевышнему. Он не хочет терпеть ни от кого противоречий, даже и скромных,—будто он непогрешим, всесовершен; указывая на свою голову, он прямо говорит: «вот где мой бог». Он желает, чтоб все покорялись ему и в правом и неправом деле. Сам же он никого не считает достойным своего уважения, презирает в душе всех (презорство (Иер.43,2)), хоть по наружности может быть и бывает вежлив, хоть «гордый обычай», может быть сглаживает в себе образованностью. И в отсутствии какого либо достойного человека, а не то что лицом к лицу, ему несносно почтить этого человека. Наконец, в присутствие своем, он не желает слышать воздаваемой славы самому Господу Богу. Если же это человек первый где либо, если он везде заседает первым: то думает о себе, что едва не на облаках сидит, а низших себя представляет подножием своим (Василий вел. о смиренномудрии). Так, не значит ли это втайне желать себе божественности, обоготворять самого себя? Страшное заблуждение!
Примеров такой необычайной гордости знаем несколько по истории. Навуходоносор сделал изображение себя и велел поклоняться этому изображению (Дан.3,1-10). Ирод раз надел на себя царские одежды, сел на возвышенном месте и говорил к народу величаво, как бы бог; действительно, и народу чудилось, что-то необыкновенное, будто у Ирода не человеческий, но божеский голос: но то только в ту ж минуту ангел поразил его за то, что он «не даде славы Богу» (Деян.12,23). Ирод умер, изъеденный червями.
Да что удивляться тому, что иной человек втайне начинает обоготворять себя, отделившись от Господа Бога? Дьявол и сам этим начал свое отпадете от Бога и довел до того же первого человека. От чего пал Адам? Оттого, что хотел выйти из под зависимости Бога, сравняться с самим Богом: «будете яко бози», вот что прельстило его! И он со своей стороны все сделал, и внутренним пожеланием и внешним действием, чтоб достигнуть своей цели. Но чем начал дьявол свои козни по отношению к людям, тем и покончит: гордость есть любимейшее качество его, и этим качеством он хочет поделиться с людьми. Какой будет главный порок в антихристе, которого «пришествие» последует «по действу сатанину» (2Сол.2,9)?—Гордость, которая на этот раз достигнет уже до самых крайних пределов: антихрист будет «превозносяйся, паче всякого глаголемаго бога или чтилища» (2Сол.2,4), т. е. отвертеть Бога и все божеское, или ради Бога почитаемое, например, церковь, священные вещи, сочтет низким для себя всякий вид богопочитания, какой был известен раньше, и потребует почитать его одного, как бога.
После сего нужно ли много доказывать, что такая сатанинская гордость есть грех самый богопротивный, «смертный»? Да у премудрого Соломона, например, говорится, что из шести (или даже из семи пороков), которые ненавидит Господь, во первых. есть гордость (Прит.6,16-17). Первым также злом в беззаконной жизни людей пред кончиною мира поставляется самолюбие (2Тим.3,2). Вообще по священному Писанию ни один порок не подвергается такому строгому суду Божию, как порок гордости (Ис.23,9). Он (берем высшую степень его) не просто страсть, которая удаляет от Бога и которой человек служит вместо Бога; но грех противления, вражды и дерзости пред Господом Богом, как видно из слов: «Бог гордым противится» (Иак.4,6). Человек забывает свое ничтожество пред Творцом, без поддержки которого не мог бы и одного дня просуществовать: сознавая свои силы и совершенства, втайне обоготворяет себя пред самим собой и пред людьми. Как самолюбие предшествует всем страстям: так гордость следует за всеми страстями, или завершает собой все страсти человеческие. В то же время это страсть такая, которая одна может наполнить собой место всех страстей, так как она одна свергла с самого неба духов падших. Пусть не будет в человеке других пороков: но враг—дьявол рад и доволен за человека, если в нем остается сильно развитою эта одна страсть. А низшую степень ее, или «возможность превозношения», нечто гордое имели люди и самой высокой, чистой жизни (Так удостоверяет св. Макарий египетский, который и сам стоял на высшей степени христианского совершенства и видел дивного из святых, Антония великого (бес. Его 7, гл.4 ). Один из этих то высоких высказался о бессилии своем избавиться от нее одними человеческими средствами: «блудных могут еще исправлять люди, лукавых и злых людей исправляют ангелы, а гордых исцеляет сам Бог» (Леств. Сл.26, гл.180). Что же до вреда этой страсти в отношении к ближнему, то еще раз можем повторить здесь такую общую мысль: «чем кто дальше от Бога, тем дальше и от людей».
Однако ж никто, никто не должен унывать, хоть бы дошел и до этой сатанинской гордости. Сверх тех средств, которые уже мы указали против гордости вообще и для приобретения смирения, здесь еще указываем такие средства: неверование самому себе,—ни своему уму, ни своей власти или славе человеческой, которые столько изменчивы;—распознавание о себе со стороны,—не горды ли мы: с иным человеком обходятся все подобострастно, берегут его, чтоб не огорчить его, и он, редко на кого либо огорчаясь, думает о себе, что не горд, между тем как в высшей степени горделив; — памятование страшного в истории примера, как царь Навуходоносор за свою гордость, которую развил в себе до самообожания, был низведен Богом до подобия скота. Стоит этот пример изложить подробнее. Навуходоносор совсем изгнан был из города, от общества людей. Там, в поле, он стал есть траву, как обыкновенную пищу; оброс волосами на подобие льва; ногти у рук и ног его сделались как птичьи; тело его оставалось не покрытым и омочалось росой (Дан.4,22-31). Но, вместе с тем, ни тело, ни душа его не изменились решительно в природу зверя. (Как желудок его мог переваривать траву; как в поле не съели его звери; как это вельможи решились выгнать его от себя и почему не оставили его, как бы человека необыкновенно расстроенного, в его собственных комнатах и не позаботились окружить его прислугой и врачами: все эти вопросы не имеют силы пред всесильным Богом, который наказывал этого человека за необычайную гордость,—наказывал одного в пример всему миру). Нет! Навуходоносор только одичал, боялся быть с людьми, как и с ним боялись встретиться, хотя встречались и передавали друг другу страшный рассказ по случаю этой встречи. Но он не лишился рассудка и чувствовал свое униженное положение, против которого ничего не значило бы ему сделаться нищим, убогим или темничным узником; он чувствовал и сознавал себя, так как иначе наказание ему не было бы вполне наказанием. В таком положении он был «седмь времен», или три года с половиною. Когда же определенный срок наказания прошел и он из пустыни возвратился снова на царство: тогда смиренно исповедал о Господе Боге, что «вся ходящия в гордости может смирити» (Дан.4,34). А другой некто, мечтавший уже касаться звезд и также необыкновенно наказанный за свою сатанинскую гордость, сказала: «праведно есть повинутися (покоряться) Богови, и смертну сущу равная Богови ш мудрствовати горде» (не должно думать—высокомерно сравняться с Богом (Мак.9,12). Горькие это, но самые вразумительные, примеры для тех, которые по гордости своей готовы и обожать себя или уже обожают!
Непротивление страстям вообще и неискоренение их в себе
«Блажен, иже иметь и разбиет младенцы... о камень» (Пс.136,9). Страсть (страдательное состояние) есть укоренившаяся в душе привычка к чему либо: долговременность большая или меньшая, непременное условие ее. Если кто сделал одну милостыню, тот еще не милостив: так и кто раз только рассердился, — в том страсти гнева еще нет. Страстью называется навык, сильное и постоянное движение к чему либо души и тела. И грех также не есть страсть. Грех—это только исполнительная часть какой либо страсти,— проявление страсти в фактах, на деле: они могут и не быть некоторое время, но страсть живет в душе; могут они совсем не быть, но борьба со страстью внутренняя еще продолжается или же требуется по особенному искушению от посторонней вражеской силы. Страсти разделяются на душевные и телесные, как мы и рассмотрели их. Но душа и тело у человека такие два друга, которые почти всегда вместе работают для страстей. Душа влечет за собой и тело (например: страсть сребролюбия, живущая всецело в душе, заставляет и тело изнуряться): за телом последует и душа (страсть плотская и душу делает похотливою (Мф.15,19). А в том смысле, что тело принужденно следует душе, как в свою очередь и душа, оставив свойственное или принадлежащее ей по чистой природе, следует за плотию, в этом смысле они становятся врагами друг другу: «сия же друг другу противятся» (Гал.5,17). Главный же виновник страстей—душа. От иной страсти, например, к чтению, телу одна только тягость. В строгом смысле говоря, и нет такой страсти, которая бы приносила удовольствие одному телу: каждая телесная страсть есть непременно страсть души и тела.
Откуда же страсти? не от природы ли, не естественны ли они? О, нет! Бог создал Адама невинным и святым. И как болезни бывают уже после здоровья, так и страсти в человеке—случайность, своего рода болезнь, или то, что составляет недостаток в жизни человека, как например, больному то не достает здоровья. Но если посмотреть и на нынешнее состояние человека, т. е. как на состояние творения падшего,—и тут для него правильная и добрая жизнь желательнее и приятнее, чем беспорядочная и беззаконная: в этом смысле каждая, сильно развитая, страсть есть ничто иное, как выход человека из естественного чина своего и переход за пределы естества. Затем, если б страсти были естественны, с самым рождением, или только принадлежность творения не совершенного, каков человек: в таком разе они не приносили бы человеку беспокойства, например, для совести, и прямых болезней, например, для тела. Вот есть только для нас удовольствия естественные, например, пища, отдых; но и из естественных удовольствий не все же необходимы, например, плотское совокупление даже в пределах закона; но и в этих удовольствиях должна быть своя мера; они хороши дотоле, пока не заставляют раскаиваться, не отсекают нас от важнейших обязанностей. Наконец, если б страсти были естественны душе или телу, то им принадлежала бы неизменчивость; например, пить и есть естественно человеку, и человек до последнего дня своей жизни желает себе пищи и питья: страсти же с годами или по обстоятельствам изменяются, а в иных людях совсем не обнаруживаются. И так богохульная это была бы речь, будто сам Бог создал человека со страстями и для греха.
В силу чего страсти берут верх над человеком? Они селятся на готовой земле: эта земля или основание для них—первородный грех. Они развиваются и крепнут в силу повторений: привычные грехи нам кажутся легкими и простительными; только новое согрешение, хоть бы и меньшей вины, устрашает душу. Они со временем, действительно, обращаются в природу, так что искоренить в себе злую и многолетнюю страсть не меньшая трудность, чем изгнать из кого либо духа злого (страсти и называются у подвижников «демонами» (Варсан. вел и др.). Таким образом, самое льготное время от страстей, это—молодость лет. В молодых людях страсти пылки, но не упорны. Юность— молодость находится по преимуществу в состоянии «нравственной свободы».—Затем, в ином человеке можно видеть много страстей, а в ином одну лишь страсть. Многие страсти сходятся вместе там, где господствующая из них самая преступная, например, гордость: как сильный какой человек имеет у себя много знакомств, так и сильнейшая страсть притягивает к себе другие страсти, например, та же гордость порождает от себя и властолюбие и славолюбие. Что же до одной страсти в человеке, то надобно знать: какая это страсть? Если она не предосудительна, если обнаруживается редко, при известном только случае или в известное время, например, когда мы любим похвалиться собой; то вред от нее для жизни духовной незначителен. Подобные пристрастия, или вернее сказать—слабости оставались не без Божия попущения и в святых людях для поддержания в них смирения (2Кор.12,7). Но если это страсть злая и богопротивная, например, сребролюбие, то в ходе жизни христианина делается такая же остановка, как если б кто бросил в машину большой камень. Тогда приложимы слова св. Писания: «иже бо весь закон соблюдет, согрешит же во едином, бысть всем повинен» (Иак.2,10). Девять дел человек творит добрых, а десятое—худое, преступное, и—этим последним портит все. Орел, если и одним ногтем будет в сети,—не может уже лететь кверху, и весь в руках ловца: так и иному человеку быть бы уже на небе по его добрым качествам или заслугам, но он связал себе ноги на земле тяжко-преступною страстью.
Вообще же по отношению к страстям люди, увлеченные ими, находятся в трех состояниях. Одни вполне служат им и не думают расстаться с ними; например, иной вспыльчивый человек не только оскорбляет несправедливо ближнего, но и жалеет, что еще больше не насказал ему колких слов: это значит «плен страстей», впрочем, добровольный. Другие сопротивляются страстям; например, в той же страсти гнева иной и не хочет сделать ближнему обиды, но увлекается ко гневу силою привычки: за то он скорбит, раскаивается, увлекшись своею страстью: это значит «борьба со страстями». Третьи искоренили или искореняют в себе страсти. Исполнив одно: «уклонися от зла», они перешли и к другому: «и сотвори благо» (Пс.33,15). Эти люди трудятся в противоположной прежнему своему пороку добродетели, так как каждая порочная страсть имеет и противоположную себе добродетель; например, гордый не только отложил свою гордость, но и возложил на себя какой либо подвиг смирения: это значит преодоление в себе страстей.—Общим также о всех страстях суждением, относительно вреда их, может быть следующее: — они ослепляют человека, не дают человеку и судить здраво и поступать право; в том деле, где затрагивается известная страсть человека, хотя бы в отношении к другим, а не к нему лично,—в том деле (берем более частную жизнь) он не будет вполне беспристрастным судьей: он или защищает свою страсть в постороннем лице (блудник, например, отстаивает подобного себе) или же судит о других больше по себе (тот же, например, развратник не верит тому, что те и другие живут честно, целомудренно).—Страсти более всего ссорят человека как с добрыми, которые не имеют их и которые сами себе вполне расположены к миру, так и с подобными ему лицами: мир—дружба у преданных одинаковой страсти непрочны, хотя и легко возобновляются. Словом: страсти первые враги, настоящее тираны для человека, прежде всего в отношении к нему самому, а затем весьма часто чрез него и к другим. Они мучают совесть, изнуряют тело, расслабляют здоровье. Если б не было действования их на земле, то и земля была бы подобием небесного рая.
О, как же теперь нам с тобой, христианин. не желать освободиться от страстей? И вот какие общие советы против них могут быть предложены:
Нужно отсекать или преодолевать в себе страсть вначале, пока она мала. Маленькое деревцо еще легко вырвать из земли; большое же труднее; а то, которое глубоко пустило свои корни, одному человеку уже и не под силу искоренить: он должен созвать на помощь себе другого и третьего. Так и относительно страстей: юную страсть легко преодолеть; а когда она будет оставлена без внимания в той надежде, что она мала, что всегда можно бросить ее, тогда уже требуется помощь ближнего, и особенно молитвенная помощь святых Божиих. Страсть в начале не уничтоженная, как магнит, влечет к себе волю человека, Человек же на одной степени добра или зла не стоит: он идет или к лучшему, или же к худшему. Таким образом, всего умнее вначале же воспротивиться страсти. (Один человек крал с общего стола хлеб и другие кушанья, чтобы поесть тайно, так как не совсем или не всегда насыщался за столом; потом он продолжал красть, когда и позволили ему приходить в столовую хоть открыто, сколько хочет; наконец, он крал кушанья вовсе не для того, чтобы есть, а в силу одной привычки, бросая испортившиеся овощи животным (Ав. Дорофей)).
После падения какою ни есть страстью надобно тотчас раскаяться в падении, чтоб поскорей возвратиться на прежний добрый путь, чтоб снова прийти к Господу Богу. Пусть и тяжкий грех по силе страсти будет допущен: но не нужно медлить покаянием. Блудный сын замедлил было воротиться к отцу своему, и—едва не погиб. Иного пути или исхода ведь нет в настоящем случае, как покаяние. Рано или поздно, но не желающий погибнуть должен же прийти к Господу Богу с покаянием: не лучше ли же раньше и тотчас выполнить это дело? А иначе грозит «страна далече». Нечего здесь и опасаться такого навыка: падать и вставать. Нет, не все будут падения: при готовности бороться со страстью падения будут разве вначале борьбы.
Нужно исправляться от страстей не потому, что оставаться с ними дурно, нехорошо, что они вредят на службе, здоровью, состоянию и т. д.; но собственно по любви к Господу Богу, чтоб не удалиться совсем от Бога, чтоб обращаться к Нему, например, в молитве, с большим «дерзновением» (Евр.4.16). А иначе в существе дела не будет никакого исправления: иначе это будет только смена одной страсти на другую (Мф.12,44), подобно тому как мы меняем свои одежды; исправившейся, например, от болезни пьянства часто с прежнею стремительностью предается плотской стрости. И подобная другая страсть насильно вторгается к человеку вместо прежней.
Нужно отсекать и поводы к страстям, отказывать себе в том, что может потешать страсть или склонять к ней, как, например, к плотской — нехорошие песни. Мало того: нужно преследовать страсть не во внешних только поводах к ней или в действительных обнаружениях (грехи), но и расположениях самой души. Вот например, иной сидит у себя в комнате за делом, чувствуя себя в тихом, спокойном расположении духа. Приходит к нему посетитель: начинает разговор, возникнут спор, противоречия, и—он приходит в яростный гнев. Что же, уже ли посетитель так и принес к нему страсть гнева? Нет,—посетитель своим приходом только изобличил в нем тайную страсть.
Так как каждый раз, когда мы говорим или читаем о вине и вредных последствиях какой либо страсти,—в это время чувствуется нами боязнь к той самой страсти и мы даже готовы дать обет Богу всегда удаляться ее: то и полезно нам чаще вести речь о страстях со стороны пагубы их, говоря только осторожно, т. е. без подробностей, о плотской страсти. Необходимо также поверять себе по временам, например, если не каждый воскресный день, то накануне нового года,—поверять: на сколько мы успели в исправлении себя от той или другой страсти?
Не надобно страшиться—приступить к борьбе даже с самою непреодолимою страстью или же только с многолетнею. Жестоко сначала воспротивится нам страсть: но при условии постоянной борьбы она будет становиться слабее и слабее. Христос Спаситель расслабил для нас страсти, подобно тому, как сильный какой либо человек расшатал бы для нас деревья, и нам оставалось бы только прийти и вырвать эти деревья. Он подает нам благодать в таинствах,—«вся божественныя силы... яже, к животу и благочестию» (2Петр.1,3). А иначе, т. е. мы не коснемся и перстом до исправления в себе преступной страсти, которая кроме преступности и многолетня,—иначе грозят нам слова одного из пророков: «грешник ста лет, и проклят будет» (Ис.65,20). Борьба же со страстями—подвиг угодный Господу Богу. А особенно борьба с ними такого рода, когда человек старается искоренить их в самой душе, уже не допуская грехов, по роду или качеству их (и всякий, кто заражен был какою страстью, не может в последующее время прожить без этой скорби от своей страсти), и особенно борьба со страстями напускными, или единственно по нападении от дьявола:—эта борьба прямо равняется «мученичеству» (Св. Злат. В слове против живших с девственницами).
Против всех человеческих страстей сильнейшее средство: смирение христианское. И естественно; потому что «смиренным же дается благодать» (1Петр.5,5).
Назад к списку