Питер Джеймс, Пророчество:

 

Питер Джеймс
Пророчество

 

 

 

 

«Питер Джеймс «Пророчество»»: Центрполиграф; М.; 2008

ISBN 978-5-9524-3740-1

 Оригинал: Peter James, “Prophecy”

Перевод: Б. Дмитриев

 

Аннотация

 

Семеро студентов-археологов, решивших провести спиритический сеанс в лондонском подземелье, и представить себе не могли, что их ребяческая шалость вызовет целую цепь трагических случайностей. Но случайности ли это? Предсказания вызванного студентами духа привели к леденящим душу катастрофам. Кто прервет этот конвейер смерти, кто остановит зло, порождающее зло?

Питер Джеймс

Пророчество

 

Посвящается Джесси

 

Благодарности

 

Как и всегда, я обязан множеству людей и организаций, чья помощь, знания и участие в работе оказались бесценными. В первую очередь это:

Виконт Хэмпден, разрешивший мне использовать Глайнд-Плейс как прототип Местон-Холл (хотя я должен добавить, что Глайнд-Плейс находится в значительно лучшем состоянии, чем Местон, и я кое-что изменил в описании дома и окрестностей). Я должен также добавить, что семейство Халкинов–Шерфилдов полностью вымышлено и не имеет никакого отношения ни к семье виконта Хэмпдена, ни к предыдущим владельцам Глайнд-Плейс.

Брайан Инглис. Родерик Мэйн, оказавший мне (по счастливой случайности) огромную помощь. Роберт Кнокс, заместитель хранителя восточных древностей в Британском музее. Фрэнсис Уоллен. Каноник Доминик Уокер. Доктор Роберт Моррис из Эдинбургского университета. Мисс Элеонор О'Киф из Общества физических исследований. Джейн Хенри. Рут Уэст. Брайан Дикинсон. Тим Мэйр. Пиппа Хули, советник Пэм Стайлс. Кэтрин Бэйли. Софи Аллен, консультант по электронным играм. Доктор Найджел Киркхэм. Доктор Тим Картер. Доктор Дункан Стюарт. Доктор Брайан Киркленд. Мик Харрис. Дэвид Кэрбэтт. Нина Маккей (за расшифровку надписей на конвертах!). Рэй Хэзан. Питер Маршалл из собора Святого Дунстана, Андриан Эллиот. Мерк Таус. Питер Орпен. Доктор Роберт Уилкинс. Рой Гамбьер.

Я благодарен также Сью Анселл за огромную работу, проделанную ею, моему агенту Иону Тэрли; редакторам Джоанне Голсуорси и Ричарду Эвансу; Элизабет Ривс за чтение корректуры. Спасибо также Берти за то, что он не слопал всю рукопись. И моей жене Джорджине, благодаря которой я смог вынести все превратности судьбы…

 

Пролог

 

26 марта 1652 года

По одной из улиц Лондона торопливо шагали мужчина и мальчик, стараясь держаться в стороне от сточных канав. Мужчина крепко держал мальчика за руку тощими, костлявыми пальцами и сворачивал то в один темный переулок, то в другой, словно крыса, заучившая свой путь в лабиринте.

Мальчик был в растерянности и не знал, что и думать: этот незнакомый человек не нравился ему. Он пошептался о чем-то с матерью мальчика, и та не поцеловала сына и даже не посмотрела на него, когда мужчина уводил его. Они шли уже довольно долго; на город спускались сумерки, лил дождь, мальчик устал и хотел есть. И ему было страшно.

Вскоре они остановились на заднем дворе большого дома, и мужчина громко постучал. Дверь немного приоткрылась, на них с подозрением смотрела черноглазая женщина.

– Входите, – произнесла она, и дверь открылась шире.

Мужчина втолкнул мальчика в кухню.

Такая женщина кого угодно смогла бы напугать. Она была высока, одета в черное платье. Злое лицо, обтянутое кожей, напоминало череп.

– Сколько ему лет?

– Восемь, – ответил мужчина.

– Он воняет.

– Его надо помыть, вот и все.

Женщина внимательно рассматривала мальчика. Светлые кудри, свалявшиеся от грязи, большие голубые глаза, курносый нос, уголки губ угрюмо опущены. Он был в грязных лохмотьях, бос.

– Подождите здесь, – произнесла она.

Мальчик стоял, уставившись в каменный пол, поглядывая на пламя в очаге и на котел над огнем, из которого шел едкий, неприятный запах.

Через несколько мгновений дверь снова открылась, и женщина вернулась в сопровождении высокого прихрамывающего мужчины, одетого в длинный, до пола, расшитый золотом халат. Жестокое, самодовольное лицо обрамляла аккуратно подстриженная бородка. Он остановился в дверях и с одобрительной улыбкой посмотрел на мальчика.

– Хорошо, – произнес он. – То, что надо.

Приволакивая ногу, он подошел поближе к мальчику и снова остановился, любуясь им.

– Очень хорошо.

Мальчика удивила одежда незнакомца и его аристократическая внешность. Мужчина подошел еще ближе и внезапно одним быстрым движением сорвал с ребенка одежду, которая упала к его ногам.

Мальчик потрясенно смотрел на незнакомца. Вельможа сделал еще шаг к малышу и положил ему руку на плечо. Мальчик дернул головой, с силой укусил запястье мужчины и рванулся к двери в дальнем конце кухни.

Человек, который привел его сюда, ухватил мальчика за волосы и крепко держал. Вельможа расхохотался:

– Очень хороший, бойкий мальчик. На этот раз ты исполнил все очень хорошо.

– Благодарю вас, милорд.

– Хорошо, – повторил он, разглядывая тело мальчика с растущим удовлетворением. – Я награжу… – Он остановился, услышав неясный шум за дверью кухни. Вельможа нахмурился: – Они пришли рано. Слишком рано. Они должны были прийти не раньше чем через два часа, не так ли? – Он повернулся и посмотрел сквозь открытую дверь в коридор.

Через порог шагнул человек в высокой черной шляпе и черном мундире с жестким белым воротничком. Его сопровождал отряд солдат в красных, подпоясанных шарфами мундирах и серых бриджах армии парламента.

Вошедший обвел комнату стальным взглядом и, обнаружив вельможу, произнес с недоброй улыбкой:

– Добрый вечер, Фрэнсис. Я не помешал твоим забавам?

– Что значит твое вторжение, Томас? – Вельможа раздраженно посмотрел на солдат, столпившихся в дверях; решительные взгляды солдат не предвещали ничего хорошего.

Человек в черной шляпе посмотрел на женщину и стоящего возле нее мужчину с крысиным лицом.

– Кто привел сюда ребенка? – Не услышав ответа, он повторил громче и строже: – Кто привел его?

– Я, – произнес мужчина с крысиным лицом.

– Оденьте его и отведите обратно. – Он повернулся к женщине. – Сколько сейчас в доме слуг?

Женщина взглянула на своего хозяина, словно прося позволения отвечать.

Раздражение на лице вельможи сменялось неуверенностью.

– Томас, я не буду заниматься этим. Забери своих людей, и немедленно уходите.

Человек в черной шляпе не обратил на его слова ни малейшего внимания и продолжал смотреть на женщину.

– Я хочу, чтобы все слуги покинули дом и не возвращались до наступления комендантского часа. Понятно? – Он повернулся и кивнул солдатам.

Те шагнули вперед и схватили вельможу за руки. Тот был в ярости.

– Томас, брат мой! Ради Бога! Ты понимаешь, что делаешь?

– Бог? Ради Бога? – насмешливо отозвался брат. – Что знаешь ты о Боге, ты, который отверг его двадцать пять лет назад? – Он вышел из кухни и по коридору прошел в красиво отделанный холл: пол был вымощен черными и белыми плитами, на стенах – свечи в резных подсвечниках, вдоль стен стояла позолоченная мебель. Солдаты во главе с сержантом протащили следом вельможу в халате, на них его протестующие вопли действовали не больше, чем на брата.

Они спустились в темный, омерзительно пахнущий подвал и замерли у двери, перед которой горела свеча. Томас побренчал ключами перед носом своего брата, открыл дверь и вошел в огромное подвальное помещение.

В очаге с кирпичным дымоходом, устроенном у дальней стены, ярко горел огонь; треск поленьев, как ружейные выстрелы, эхом отдавался от кирпичных стен и каменного пола. На стенах висели каменные таблички; на некоторых были пятиконечные звезды, на других – ряды чисел. Черепа и кости людей и животных лежали на полках между горящими черными свечами.

В конце комнаты на возвышении, похожем на алтарь, стояла кровать, застланная покрывалом с бахромой. По углам торчали массивные черные свечи. На аналое лежала книга в кожаном переплете.

Пока солдаты, трепеща от страха, озирались по сторонам, человек в черной шляпе кивнул брату:

– Огни ада уже зажжены, милорд?

– Больше я не собираюсь играть в эти игры, Томас. Чего ты хочешь?

– Это не игра, Фрэнсис, уверяю тебя. Это то, что ты устроил себе сам. Я ухожу, мне предстоит проделать долгий путь до темноты. Так что с твоего позволения я удаляюсь. Оставляю тебя на попечении сержанта Прудлава. Он во всех отношениях прекрасный человек и отец троих мальчишек.

Томас кивнул сержанту с грубым тупым лицом и вышел. Не обращая внимания на крики брата, он плотно закрыл за собой дверь подвала.

– Значит, любите развлекаться с маленькими мальчиками, ваша светлость? – спросил сержант.

Взглянув на него, на каменные лица шестерых солдат, вельможа почувствовал не ярость, его охватил липкий, холодный страх.

– Ваше вторжение недопустимо, – выдавил он из себя.

– Еще одно небольшое вторжение, и мы тут же уйдем, милорд. – Сержант усмехнулся, солдаты тоже хрипло рассмеялись. Он кивнул им, и те впились в свою жертву стальной хваткой.

– Отпустите меня сейчас же, я приказываю! Что все это значит?

Сержант показал на кровать. Солдаты подтащили вельможу и бросили на кровать лицом вниз. Сержант снял шарф, которым был подпоясан, и завязал им рот своему пленнику, затянув его так сильно, что тот вскрикнул от боли. Затем осторожно задрал золоченый халат, обнажив костлявый зад вельможи. Фрэнсис задергался, пытаясь освободиться, и замычал громче. Солдаты действовали согласованно, словно все это им уже приходилось делать и раньше. Четверо из них всей своей тяжестью придавили к кровати руки и ноги жертвы, а двое других уселись ему на поясницу.

– Осторожно, не наставьте ему синяков, – распорядился сержант.

Он медленно подошел к очагу, наклонился и поднял кочергу, затем неторопливо приблизился к кровати и повертел кочергой перед глазами Фрэнсиса.

– Ты любишь развлекаться с задницами; посмотрим, как тебе понравится вот это, милорд.

Глаза вельможи расширились, выражение жестокости сменилось мольбой. В отчаянии он что-то неразборчиво пробормотал в повязку.

Сержант достал из-под мундира узкий полый бычий рог и проверил, проходит ли в него кочерга. Затем он положил руки на потные от страха ягодицы своего пленника и раздвинул их, открыв анальное отверстие. Поплевав на кончик рога, он снова примерился к отверстию и медленно, но решительно вставил рог внутрь, засовывая его все дальше и дальше.

– Мягко идет, милорд, – произнес он. – Не хотелось бы причинить вам боль.

Солдаты захохотали. Вельможа отчаянно сопротивлялся, его ягодицы бешено дергались, но сержант затолкал трубку внутрь еще на несколько дюймов, пока снаружи не остался лишь кончик.

Фрэнсис завыл от страха. По его спине ручьями тек пот. Сержант Прудлав поднес кочергу к огню и засунул ее конец глубоко в раскаленные угли. Вельможа замычал, пытаясь что-то сказать, но сержант хранил молчание, наблюдая за кочергой и натягивая толстую рукавицу.

Через несколько минут он вытащил кочергу. Отрезок в двенадцать дюймов на ее конце был раскален добела. Сержант прошел через комнату и поднес кочергу к лицу пленника.

– Приготовились, милорд?

Глаза вельможи были готовы вылезти из орбит. Сквозь кляп прорвался еще один протяжный стон и еще. Он пытался заговорить, давился собственной слюной и кашлял, затем снова в отчаянии пытался что-то произнести. Он рвался и метался, скинув со спины одного из солдат и высвободив руку. Но солдат тут же схватил его руку, прижав ее к кровати, а другой снова взобрался ему на спину. Сержант опять опустил кочергу в угли и подержал ее там несколько секунд рукой в перчатке. Вельможа выл не переставая.

Сержант вытащил кочергу, подошел к нему, обхватил рог, который выскользнул наружу на несколько дюймов, осторожно вставил в него раскаленный конец кочерги, словно меч в ножны, и твердой рукой с мрачной усмешкой на лице начал проталкивать ее внутрь.

Послышалось резкое шипение и булькающий звук, когда раскаленный металл прожег мягкую плоть прямой кишки. Сразу сладковато запахло горелым мясом.

Все тело вельможи сотрясалось в агонии, из-под кляпа раздался крик, словно вырвавшийся на свободу демон; казалось, он шел от потолка, от стен, от пола комнаты; леденящий душу вопль, становившийся с каждой секундой все сильнее и сильнее, в то время как сержант безжалостно проталкивал кочергу, держа ее обеими руками, поворачивая все дальше и дальше, пока кочерга не вошла по самую ручку.

Жертва выгнулась дугой, сбросив всех шестерых солдат. Его шея была скручена, как змея, голова едва не вывернулась назад, словно у него была сломана шея. Он посмотрел сержанту прямо в глаза, и на мгновение тому показалось, что пленник собирается встать с кровати. Затем рот вельможи исказился, будто начинал таять, и из горла вырвался тихий, едва различимый смертельный стон; он постепенно перерастал в рев, становясь все громче и громче, и наконец, достигнув крещендо, казалось, отделился от потерявшего человеческий облик существа на кровати и стал сгустком энергии.

Солдаты попятились, затыкая уши, не в силах выносить звук, грозящий взорваться у них в голове и разнести ее вдребезги. Даже сержант разжал руки и закрыл ими уши.

Еще долго после того, как кочерга уже остыла и тело вельможи неподвижно лежало в луже собственных выделений и рвоты, с вонзенными в ладони ногтями, они слышали этот крик, словно он навечно поселился в их головах.

 

1

 

26 марта 1988 года

Солнечным весенним утром по одной из улиц Лондона шагали отец и сын. Отец, высокий мужчина лет сорока, шел легким неторопливым шагом, расстегнув твидовое пальто фирмы «Харрис». Мысли его были где-то далеко, и, казалось, он совсем не замечал, что происходило вокруг.

Его волевое, открытое, красивое лицо имело добродушное или, скорее, рассеянное выражение. Длинные темные волосы, расчесанные на пробор, прикрывали уши и верхнюю часть воротника пальто. Его манера держаться была явно аристократичной, и, несмотря на деловой костюм, мужчина походил скорее на ученого, чем на бизнесмена.

Пятилетний сын унаследовал черты матери: рыжие короткие кудри, серьезное веснушчатое лицо, распахнутые зеленые глаза. На нем были серые фланелевые шорты, короткая вельветовая курточка, серые гольфы и черные начищенные ботинки. Ему очень хотелось, чтобы отец шел быстрее; эта часть Лондона не представляла для малыша интереса, за исключением Донжона,^[1] Тауэра и поезда в Докленд,^[2] а это все они уже прошли. При мысли о магазине на Риджент-стрит мальчика переполняло волнение, которое он едва сдерживал. Он предвкушал удовольствие от поездки туда в метро, но сейчас, после целого часа томительного ожидания в скучном офисе, его отец, похоже, совсем не спешил. Мальчик забеспокоился:

– Папа, правда, мы идем в Хэмлейс? Ты обещал.

– Хэмлейс? – Отец уставился на сына, словно не понимая.

– Ты обещал!

– Да, обещал. И мы обязательно сходим туда.

Мальчик посмотрел на отца. Он никогда не мог понять, шутит тот или говорит серьезно.

– Но ведь нам нужно совсем не сюда.

– Мы должны подождать маму.

На лице мальчика было написано огорчение.

– А где она?

– В парикмахерской. Она придет ко мне в офис в половине первого, через двадцать минут.

– А что мы будем делать сейчас?

– Надо забрать из ремонта мамин свадебный браслет.

Мальчик совсем упал духом.

– Ты же сказал, что мы идем в Хэмлейс.

– Мы пообедаем с мамой, а потом пойдем в Хэмлейс.

– Я хочу сейчас! Ты обещал! – Мальчик начал всхлипывать.

Они стояли посреди тротуара, и их все время толкали. Рядом в переулке по правой стороне располагалось кафе. Отец протащил капризничавшего ребенка мимо бюро по трудоустройству, туристического агентства, обувной мастерской и еще нескольких магазинчиков и остановился перед грязноватой, непривлекательной закусочной. На вывеске двенадцатидюймовыми буквами было написано: «САНДВ..И. КАФЕ ЛУИДЖИ» – две буквы отсутствовали. К окну изнутри четырьмя присосками была прилеплена карточка меню с надписью внизу: «Здесь или навынос».

– Смотри, у них есть молочные коктейли, – сказал отец. – Давай возьмем.

В кафе у прилавка стояла небольшая очередь, и все столики, кроме одного, были заняты. Войдя внутрь, они почувствовали сильный запах кофе и чего-то жареного; полумертвая муха жужжала и трещала в сетке ловушки. На задней стене висели два выцветших от времени плаката с видами Неаполя и Амальфи.

Отец подтолкнул свое чадо к пустому столику и усадил. Мальчик положил на стол кулачки.

– Ты обещал! Ты обещал… ты…

Мальчик внезапно замолчал и уставился в угол. Смесь страха и узнавания отразилась на его лице. Отец обернулся, недоумевая, куда это он так смотрит. За стойкой худой небритый мужчина лет пятидесяти радостно приветствовал посетителя:

– Привет, как делишки? Что бы вы хотели сегодня?

Рядом с ним низенькая полная женщина с тусклыми черными волосами и изможденным лицом намазывала маслом хлеб. Раздался резкий сигнал, и девушка в белом переднике вытащила блюдо из микроволновой печи.

– Хочешь шоколадный коктейль? – предложил отец, вытирая носовым платком слезы сыну.

Подойдя к прилавку, он заказал молочный коктейль и кофе эспрессо.

Мальчик увлекся коктейлем, забыв все обиды. Скоро уже он выскребал ложкой остатки со дна стакана, а затем старательно высосал пену через трубочку.

Когда они покинули кафе и шли обратно вдоль переулка к улице, он спросил:

– Мы сейчас встретимся с мамой?

– Да, и пообедаем. Потом пойдем в Хэмлейс, а затем в планетарий. Ты ведь хочешь посмотреть на звезды?

Мальчик с сомнением кивнул. Где-то вдалеке послышался громкий резкий звук сирены.

– Папа, почему мама всегда, когда мы приезжаем в Лондон, ходит в парикмахерскую?

– Потому что ей хочется хорошо выглядеть, – последовал ответ.

Некоторое время они шли молча. Витрины магазинов, мимо которых они проходили, ничем не привлекали мальчика. Канцелярские товары. Мужская одежда. Масонские принадлежности. Банк. Серебряных дел мастер.

Завывание сирены приближалось, и мальчик уже слышал рев мотора. Они остановились на перекрестке у светофора в ожидании смены сигнала. Мимо проехал велосипедист. На голове у него был защитный шлем с прикрывающим лицо респиратором, который, по мнению мальчика, придавал ему несколько пугающий вид. Затем он увидел на противоположной стороне улицы коротко стриженную рыжеволосую женщину. Сначала он подумал, что это его мать, и стал взволнованно дергать отца за руку, желая скорее перейти улицу. Затем он сообразил, что это чужая женщина. У матери были длинные волосы.

Звук сирены все приближался. Мальчик взглянул на отца снизу вверх и дернул его за рукав.

– Папа, как ты думаешь, а мне нужно подстричься в Лондоне?

Отец ласково взъерошил кудри сына.

– Как насчет того, чтобы пойти со мной к Трамперу в следующий раз?

Мальчик кивнул, подождал, пока отец отвернется, и быстро пригладил волосы. Затем он посмотрел на рыжеволосую женщину, которая находилась через дорогу. Сейчас она опять была похожа на его мать. Это и в самом деле была его мать. Конечно, она. Сердце его забилось, потом внезапный порыв ветра растрепал ее волосы, и снова это была не она, а кто-то совсем чужой.

Загорелся зеленый свет, и мальчик бросился вперед, однако что-то рывком остановило его, потянуло назад, удерживая за воротник. Послышался рев мотора и оглушающий вой сирены. Метнулась тень. Рыжеволосая женщина была уже на середине дороги. Его мать? Или нет? Приоткрыв рот, она пристально смотрела на него. В следующую минуту она рванулась назад на тротуар.

Взвизгнули шины. Тень скрыла от него на мгновение все происходящее. Автофургон с двоими молодыми людьми отчаянно затормозил, и его развернуло поперек дороги прямо на женщину.

– Мамочка! – вскрикнул мальчик.

Женщина, неестественно вывернувшись, распласталась на капоте автомобиля. Его вынесло поперек дороги на тротуар. Мужчина в деловом костюме едва успел отскочить в сторону. Столб светофора треснул, и цветные осколки посыпались на дорогу. С грохотом, подобным взрыву бомбы, фургон с женщиной врезался в витрину книжного магазина.

Женщина мелькнула и исчезла. На мгновение все вокруг, казалось, оцепенело. В тишине слышался только звон бьющегося стекла. Мальчик увидел, как вываливается кусок окна, а затем услышал пронзительные крики. Хлопнули дверцы автомобиля, сирена смолкла. Из машины выскочили полицейские. Дверцы фургона тоже открылись: одна легко, а другая с трудом, человек изнутри выбил ее плечом. Мотор фургона все еще работал.

– Мамочка!

Мальчик вырвался из рук отца и в ужасе бросился через дорогу. Он расталкивал начавшую собираться толпу, пробираясь к фургону. В это время обрушился еще один осколок витрины, и он увидел кровь. Разбросанные книги. Лежавший на полу окровавленный плакат. В магазине пронзительно кричала продавщица, в ужасе прикрывая рот рукой. Ребенок проследил за ее взглядом. Его рот беззвучно открылся, когда он увидел лежащее на полу тело женщины. Из шеи, пульсируя, хлестала кровь. Красные пузыри лопались на серых плитках пола. Рядом, заливая кровью рассыпавшиеся стопки книг, лежала какая-то резиновая маска с волосами.

Вдруг он осознал, что это вовсе не маска. Это была голова его матери.

 

2

 

Август 1991 года

Лето наконец пришло в Лондон после двух недель непрерывных дождей, и через неделю трава в парках уже высохла. Семидневная жара, казалось, вытянула последние капельки влаги из всего – из земли, тротуаров, цемента на стройке, – и мельчайшая пыль постоянно висела в воздухе неуловимой дымкой. Фрэнни Монсанто днем вдыхала ее, а вечером смывала с волос. И сейчас она чувствовала, как пыль прилипает, подобно цветочной пыльце, к ее влажной от пота коже.

Обычно в жару организм Фрэнни как бы вспоминал о своем средиземноморском происхождении, заставляя ее ощущать всю полноту жизни. Но сегодня на работе она была даже рада приятной прохладе тяжелых сводов музея и теперь радовалась, что смогла вырваться из замкнутого городского пространства, сев в поезд, идущий в Йоркшир.

В час пик в вагон метро набилось полно народу, и Фрэнни чувствовала себя ужасно нелепой с контрабасом в руках и чемоданчиком, зажатым между ног. Через открытые окна грохочущего вагона ее лицо обдувало потоком горячего воздуха. Он нес с собой запах сажи и еще чего-то неприятного, вызывавшего ассоциацию с немытыми ногами.

Фрэнни было двадцать пять лет; у нее были правильные привлекательные черты лица и стройная фигура. Для поддержания формы два раза в неделю девушка занималась аэробикой и плавала в воскресенье утром в местном бассейне. Как и многие представители южных народов, ее родственники проявляли склонность к полноте в зрелом возрасте, и Фрэнни твердо решила для себя, что с ней этого случиться не должно. Так же твердо она определила и многое другое в своей жизни.

Своенравие и горячий вспыльчивый характер Фрэнни иногда вырывались наружу, несмотря на то, что она старалась быть сдержанной. Но главным в ее жизни была работа, которой Фрэнни была спокойно и непоколебимо предана. Она не находила в себе таланта ученого и старалась компенсировать этот недостаток упорным трудом. Только благодаря этому она была первой на вступительных экзаменах в университет, благодаря этому получила степень по археологии и антропологии, причем с даже более высокими оценками, чем рассчитывала. Фрэнни едва могла поверить своему счастью, когда через несколько недель после окончания университета ей предложили место научного сотрудника в Британском музее, где она с тех пор и работает.

У нее были пышные каштановые волосы, подстриженные с боков и спадавшие на плечи, прямой нос, глаза оливкового цвета и чувственный выразительный рот, который довольно часто трогала улыбка, несмотря на то, что Фрэнни была девушка серьезная. Будучи ростом пять футов четыре дюйма, она хотела бы быть чуточку повыше, но в общем и целом не могла пожаловаться на свою внешность.

На ней были кроссовки найк, синие джинсы, оранжевая футболка и черная хлопчатобумажная куртка. На плече висела большая кожаная сумка, купленная четыре года назад в Неаполе, куда Фрэнни ездила навестить родственников, и уже слегка истрепавшаяся от ежедневной носки. Фрэнни не особенно интересовалась одеждой и терпеть не могла ее покупать. Во всяком случае, археологам платили не так уж много, и она с трудом откладывала деньги на собственную квартирку, чтобы перебраться из того отвратительного места, где она сейчас снимала комнаты. Джинсы прекрасно подходили для ее работы, и она из них не вылезала, за исключением торжественных случаев.

А таких случаев у нее было мало – с тех пор, как больше шести месяцев назад она прекратила отношения со своим последним парнем и, к своему удивлению, обрадовалась появившейся свободе. Она много читала, смотрела хорошие фильмы, ходила на выставки.

Но она знала, что это ненадолго. Интерес к мужчинам был неотъемлемой чертой ее натуры, и секс доставлял ей огромное наслаждение.

«Вы ни о чем не мечтаете?» – вопрошало рекламное объявление на стенке вагона перед ее глазами.

Напротив нее стоял долговязый парень с торчащими передними зубами. Он посмотрел на ее лицо, на контрабас, затем вновь на нее. Фрэнни поймала его взгляд, посмотрела на него в упор, и он поспешно отвел глаза. Поезд качнуло, и она чуть не потеряла равновесие, толкнув здоровенного мужчину в майке, с татуировкой на руках. При этом контрабас угрожающе накренился. Она уже жалела, что так легко согласилась тащить его.

Контрабас принадлежал Меридит Миннс, ее подруге по археологическому факультету Лондонского университета, с которой они в последний год учебы делили комнату. Меридит целый год выбирала между музыкой и археологией, а потом влюбилась в фермера и уехала с ним в Северный Йоркшир. Она родила двоих детей, одному из которых Фрэнни была крестной матерью, и казалось, вполне довольна своей участью.

Пригласив Фрэнни приехать погостить у них, Меридит спросила, не затруднит ли ее забрать инструмент из ремонтной мастерской на Ковент-Гарден. Она даже сказала, что оплатит такси, но Фрэнни не любила разбрасываться деньгами, как своими, так и чужими. Поэтому, получив инструмент в мастерской, она решила, что он хотя и громоздкий, но не тяжелый и с ним можно прекрасно доехать и на метро. Сейчас она начала сознавать, что это было несколько опрометчиво.

Поезд замедлил ход, и Фрэнни сильнее вцепилась в поручень, качнувшись в сторону парня с торчащими зубами. Яркие огни промелькнули за окнами, и поезд въехал на станцию. Она увидела надпись «Кингс-Кросс», и поезд остановился. Фрэнни вынесла чемоданчик и контрабас и потащила их к эскалатору.

В помещении вокзала тянулись длинные очереди к билетным кассам и выходам на платформы. Пассажиры торопились, некоторые даже тщетно пытались протиснуться сквозь толпу.

Люди перелезали через чужие чемоданы. Какая-то беззубая старуха остановилась со своей тележкой для багажа и нетерпеливо причмокивала губами, ожидая, когда Фрэнни отойдет. Но Фрэнни не замечала ее, пытаясь разобраться в табло отправлений поездов. «Йорк, – прочитала она. – 17.34. Платформа 3». Девушка огляделась в поисках тележки и, не увидев ни одной, подтащила свой багаж к очереди в кассу. Прозвучал сигнал, предупреждавший, что сейчас будет сделано объявление. Капли пота катились по шее Фрэнни. Она купила билет и встала в другую очередь – к выходу на платформу. Поезд только что прибыл, и голос из громкоговорителя произнес: «Прибыл поезд 14.52 из Йорка. Британская железная дорога приносит свои извинения за опоздание».

Двери вагонов открылись еще до того, как поезд окончательно остановился, и пустая платформа в считаные секунды превратилась в бурлящий людской поток. Фрэнни услышала крик и увидела маленького мальчика, который пробежал мимо билетного контролера и затерялся в толпе. За ним с озабоченным видом спешил мужчина. Фрэнни зажала билет в зубах, взяла чемодан и продвинулась немного вперед, толкая перед собой контрабас. Повторив эту процедуру несколько раз, она добралась, наконец, до выхода и вручила контролеру билет.

Разговаривая со своим коллегой, он не глядя прокомпостировал и вернул ей билет. Девушка стала пробираться вперед, и контрабас с каждым мгновением становился все тяжелее. Пройдя немного по платформе, Фрэнни позволила себе сделать передышку. Где-то впереди она услышала крик ребенка:

– Нет! Я не хочу! Я не хочу!

Его голос прорвался сквозь шум вокзала. Несколько человек оглянулись.

– Я ненавижу тебя!

Толпа начала редеть, и Фрэнни увидела мальчика лет восьми – того самого, который несколько минут назад пробежал мимо контролера. Он пытался вырваться из рук человека, тащившего его по платформе к выходу.

– Отпусти меня! Отпусти!

Когда они поравнялись с Фрэнни, мальчик вдруг замолчал и пристально посмотрел на нее. Фрэнни вдруг показалось знакомым его лицо, как будто она видела его когда-то раньше. Мужчина тоже напоминал ей кого-то. Ему лет тридцать пять, подумала она. Высокий, красивое, открытое лицо и темные, расчесанные на пробор волосы. Он напомнил ей киноактера Харрисона Форда, и она задумалась, где же могла его раньше видеть. Возможно, это действительно какой-нибудь актер или политический деятель.

Мужчина остановился, заметив интерес мальчика к Фрэнни, и улыбнулся ей, как бы извиняясь за беспокойство. Ребенок с любопытством рассматривал контрабас.

– Разрешите, я помогу вам, – негромко, но настойчиво произнес мужчина с легкой иронией.

В его тоне слышались и юмор, и спокойная уверенность в себе, характерная для представителей высших классов. Он был одет в немного старомодный, но хорошо сшитый полотняный костюм, рубашку из джинсовой ткани с двухцветным розово-зеленым галстуком. Фрэнни поддалась его обаянию.

– О, благодарю вас, я…

– Ну что вы. В какой вам вагон? У вас указано место?

– Нет, можно в любой.

– Куда вы едете?

– В Йорк.

– Ну, м-м-м, тогда мы посадим вас вперед. Вам будет удобнее выходить.

Он подхватил контрабас и чемоданчик.

– Ну все же… Это как-то… – проговорила Фрэнни, чувствуя себя неловко.

– А что здесь? – спросил мальчик, показывая на футляр. У него было открытое, веснушчатое лицо и вьющиеся рыжие волосы. Глаза смотрели очень серьезно.

– Контрабас, – ответила Фрэнни. Она шла за мужчиной, а мальчик шагал рядом с ней.

– А почему он в ящике?

– Чтобы было легче нести. – Девушка улыбнулась, чувствуя необъяснимую симпатию к нему.

– Мы только что были в музее авиации и в зоопарке, – сообщил мальчик.

– Правда? – вежливо сказала Фрэнни.

– В Уипснейдском зоопарке, который в Бедфоршире. Я катался на слоне и на верблюде. Верблюд сначала лег, чтобы я мог на него сесть. Они всегда так делают.

– А я и не знала, что они такие любезные. И кто же тебе больше понравился?

Мальчик на мгновение задумался.

– Наверное, верблюд, потому что, если он живет у тебя дома, его не обязательно поить каждый день. Но он может и убить тебя.

– В самом деле? – Фрэнни удивила его рассудительность.

– Это точно, – сказал он с серьезным видом.

– Может быть, здесь? – обратился к ней мужчина.

– Очень хорошо, просто положите их, и все. Очень мило с вашей стороны.

Мужчина занес багаж в поезд и запихнул в багажное отделение в конце купе. Фрэнни взяла сумку, но он, отняв ее у девушки, отнес в купе и положил рядом с контрабасом.

– Прекрасный город Йорк, – произнес он.

– Эборакум,^[3] – ответила Фрэнни, сама не зная, почему сказала это.

Он посмотрел на нее, словно изучая музейный экспонат под стеклом. Она взглянула в его глаза васильковой голубизны, красоту которых подчеркивали тонкие, четко очерченные брови.

– Ага, – произнес он с легкой усмешкой. – Студентка, изучающая латынь.

Фрэнни улыбнулась в ответ:

– Нет, я не студентка.

– А я учусь играть на пианино, – заявил вдруг мальчик.

– Да ну?

– Да. Правда, мой учитель не слишком хорош… Я хотел бы научиться играть на гитаре, когда вырасту.

Фрэнни посмотрела на отца малыша. Ей показалось, что она его интересует. Он колебался, как будто хотел что-то сказать, но вдруг покраснел и перевел взгляд на сына.

– Ну… – Мужчина похлопал себя по карманам.

Его пиджак был весь измят, а на ногах у него были изрядно поношенные грубые коричневые башмаки, хотя и старательно начищенные. Мальчик выглядел значительно лучше отца, в белой с открытым воротником рубашке на пуговицах, серых шортах с отворотами и башмаках на резиновой подошве.

– Все-таки лучше, если… мм… есть кому помочь в поезде. – Он с улыбкой посмотрел на Фрэнни, снова порываясь сказать что-то еще.

– Спасибо, – произнесла Фрэнни. – Большое спасибо.

Ей хотелось еще поговорить с ним, но вдруг она обнаружила, что стоит и смотрит, как мужчина с мальчиком шагают по платформе по направлению к выходу.

Она вошла в купе, которое постепенно заполняли люди, и поторопилась занять место у окна. Перед ее взором стояло лицо этого человека. Фрэнни почувствовала волнение. Она вспомнила интерес в его глазах, чувство взаимного притяжения. Внезапно Фрэнни захотелось выскочить и побежать за ним, чтобы не прерывать мимолетный духовный контакт, установившийся между ними.

Впрочем, может быть, ей только показалось. И в конце концов, она не желала делать из себя посмешище. Фрэнни вдруг почувствовала себя необычайно хорошо и улыбнулась. Приятно осознавать, что ты кому-то нравишься, особенно после такого долгого перерыва. Она откинулась на спинку сиденья, открыла сумку и вытащила два журнала: «Античность» и «Антикварный журнал». Отложив их в сторону, она достала роман Роберта Годдарда «Не прощайтесь». Название показалось ей очень символичным.

Поезд дернулся, затем еще раз и тихо двинулся вперед. Фрэнни взяла один из журналов и раскрыла на последней странице, откуда обычно начинала. Но прошел еще час, прежде чем она смогла успокоиться и углубиться в чтение.

 

3

 

Уличное движение застопорилось. Двигатели рычали и грохотали, автомобили гудели. Воздух над капотами машин колыхался от жары, и блестящие позолоченные столбики дорожного ограждения мерцали как отражение в неспокойной воде пруда. Над ними возвышался Британский музей, занимавший здесь, в Блумсбери, целый квартал – величественное здание, окруженное четырьмя дорогами, как некий остров, для которого не существует течения времени.

В галереях и комнатах, за изящными порталами были разложены осколки прошлого, аккуратно снабженные этикетками, – тщетные попытки каталогизировать тысячелетия хаоса. Здесь были «Древний Иран», «Коптская живопись», «Италия до Римской империи». Посетители разглядывали сквозь стекло тело человека, сохранившееся в торфяном болоте, драгоценные короны умерших императоров, глиняные таблички, резные фигурки богов, вазы эпохи Мин, обломки мисок для супа эпохи неолита, страницы развернутых манускриптов, которые словно ожидали, что их давно умершие авторы внесут последние исправления.

Мало кого музей оставлял равнодушным. У большинства он невольно вызывал мысль о ничтожности человека и о его возможностях, пробуждая чувство священного трепета перед этим грандиозным собранием, превосходящим все, на что способен даже гений.

За тихой вереницей галерей лежал лабиринт коридоров и подвалов, в которых работал многотысячный штат и где во время войны прятали бесценные экспонаты. Один из немногих, кабинет Фрэнни не имел окон, был тесен, но ей было все равно. Она любила этот музей, и до сих пор время от времени, проходя утром под великолепными фронтонами, не могла поверить, что работает здесь уже три года. И время от времени, когда монотонность ежедневной работы повергала ее в уныние, Фрэнни говорила себе, что это только начало карьеры и впереди ее ждет что-нибудь более захватывающее.

Она уже двенадцать месяцев проводила проверку и перепись бесчисленных сокровищ, хранившихся в подвалах, скрытых от публики из-за нехватки места. Это было нудное занятие, но она все время училась, расширяя познания как в своей области – Древнего Востока, – так и в других. После Рождества она впервые собиралась в Гималаи, в шестинедельную командировку на раскопки. Фрэнни с нетерпением ждала этого, и ее деятельный босс, начальник отдела Деклан О'Хейр, намекнул на ее участие в новом и еще более интересном проекте музея.

По правде говоря, то радостное ожидание, которое Фрэнни испытывала по окончании университета, несколько померкло после столкновения со скучной реальностью. Так, она узнала, что один человек может раскопать лопатой от силы несколько квадратных футов в день. Может быть, десяток квадратных ярдов за две недели. Исследователь может копать всю жизнь на одном месте и все же найти лишь малую долю того, что скрыто в земле, лишь осколки прошлого. Похороненным в земле оставалось гораздо больше, чем было найдено. Земля неохотно расставалась со своими секретами. Временами казалось, что работающие на раскопках – лишь игрушки в руках какой-то сверхъестественной силы, которая позволяет им строить теории, а потом разрушает их. Как будто правила игры не позволяют, чтобы разрозненные части соединились в целое.

Прелесть археологии для Фрэнни заключалась в том, чтобы держать в руках свои находки, смотреть на них, мысленно воскрешая прошлое. Она всегда старалась представить себе прошедшие события с тех пор, как прочитала первую книгу по римской истории в школе. Страницы книги оживили для нее мир Цезаря, и с тех пор она проглотила сотни исторических книг. Прошлое восстанавливалось по кусочкам – ручка от ложки, брошка, бусы, ободок горшка, кусочки мозаики, – найденным ею на раскопках.

 

В хорошую погоду в обеденный перерыв Фрэнни съедала свой сандвич на скамейке в ближайшем парке. Иногда к ней присоединялся кто-нибудь из ее друзей, работавших в Вест-Энде и приезжавших сюда на автобусе, или же она обедала в компании музейной молодежи. Но сегодняшний день был исключением. Трясясь от страха, она прошла через массивный главный зал и, обогнув поток посетителей, вышла через ворота в черно-золотой ограде на дымную, людную Грейт-Рассел-стрит.

Фрэнни всю жизнь боялась зубных врачей. Ее желудок сжался, когда она, пройдя по Черинг-Кросс-роуд и свернув в узкий переулок, остановилась перед маленькой пластмассовой табличкой «Зубной врач», которую следовало бы почистить. Войдя в здание, поднявшись по лестнице, она назвала свое имя блондинке в регистратуре.

– Франческа Монсанто. Я записана к мистеру Гебби, – сказала она.

Девушка заглянула в список.

– Проходите, первая дверь направо.

Фрэнни вошла в крошечную приемную с полудюжиной пластмассовых стульев. Неряшливо одетая женщина с надеждой взглянула на Фрэнни, будто желая, чтобы та пролезла без очереди. Из ее сумки высыпалась на пол куча свертков с продуктами.

Фрэнни села, открыла сумочку и, чтобы отвлечься, вытащила свою записную книжку. Не обращая внимания на брошюры «Национальное здоровье», разбросанные на маленьком журнальном столике, она раскрыла книжку, потянув за ленточку закладку и посмотрела записи на уикэнд и следующую неделю. В субботу вечеринка у Клайва Брасуэла. Она подумала, что его крошечная квартирка на Портобелло-роуд, должно быть, развалится, так как туда обычно набивалось огромное количество народу, но там всегда был шанс встретить приличного одинокого мужчину.

Клайв, как и она, был научным сотрудником музея, Фрэнни подумала, что жизнь музея не особенно отличается от жизни колледжа. Те же развлечения, те же замкнутые группки, та же атмосфера прилежности и старания. Но это было более серьезно. Они внутренне чувствовали свое предназначение и имели ясную цель. У Фрэнни был здесь свой круг друзей, но она старалась не замыкаться в нем и использовала любую возможность на некоторое время сменить обстановку, например поехать в Йорк. Меридит Миннс была далека от этого мира.

Течение ее мыслей внезапно прервал холодный голос:

– Миссис Лоу?

Хозяйственная сумка зашуршала, и ее владелица направилась к двери, тяжело ступая. Фрэнни положила записную книжку в сумку и, взглянув на журнальный столик, заметила среди брошюр несколько журналов. Она увидела номер «Новой женщины» под «Частным детективом» и потянула к себе. При этом «Частный детектив» соскользнул со стола и упал, раскрывшись. Фрэнни нагнулась и подняла журнал. Он был открыт на странице частных объявлений. «Знакомства» – было название одной из колонок. Она из чистого любопытства заглянула туда.

 

«Лысеющий, около пятидесяти. Не толстый, если втянуть живот. Собственный дом в Лондоне и несоизмеримый доход. Заядлый курильщик, гороскопами не интересуюсь. Ваши предложения?»

 

 

«Энергичный, регулярно моющийся, умный двадцативосьмилетний молодой человек будет подходящей парой молодой красивой деловой женщине, живущей в Лондоне. Храню верность одной…»

 

 

«Женщина ищет эксцентричного человека, чтобы восхищаться им. Мидлэнд. Почтовый ящик…»

 

Фрэнни было очень интересно, кто же дает такие объявления. Неужели это такие же люди, как она? Или же они совсем потеряли надежду. А может, дело в принципах? Она пробежала глазами страницу и остановилась на колонке «Требуется».

 

«Отчаявшийся студент срочно ищет средства для продолжения обучения. Честно. Заранее спасибо. Почтовый ящик…»

 

Вдруг заголовок одной колонки привлек ее внимание:

 

«Девушка с контрабасом! Вы пробивались через толпу на платформе вокзала Кингс-Кросс с контрабасом в руках, торопясь на поезд в Эборакум, в пятницу 10 августа? Я тот человек, который помог вам. Я хотел бы снова встретиться с вами».

 

Фрэнни посмотрела на объявление, не веря своим глазам. Наверное, ей почудилось! Эборакум. Римское название Йорка. Она сказала это мужчине, и он понял ее.

Фрэнни вновь прочитала объявление и почувствовала странное смущение. В глубине души она все еще сомневалась. Могли, конечно, быть и другие девушки, пробирающиеся по платформе с другими контрабасами. Но они не направлялись в Эборакум.

«Господи!» – возбужденно воскликнула она мысленно и тут же почувствовала себя ужасно глупо. Мелькнула мысль об осторожности, и на мгновение Фрэнни решила, что это чья-то тщательно продуманная шутка. Девушка, закусив губу, посмотрела в потолок, потом огляделась.

Она прочитала объявление еще раз. Это про нее! Про нее. Она улыбнулась, словно в ответ на шутку того человека, который просил ее откликнуться. Из всех десятков тысяч людей, читавших это объявление, оно было предназначено ей, и только ей. И она увидела его.

Фрэнни попробовала вспомнить лицо мужчины, но оно было как в тумане. Внимательный взгляд его голубых глаз, сходство с Харрисоном Фордом. Тепло во взгляде, в голосе. Мальчик, который так странно смотрел на нее. Рыжие кудри, веснушки, серьезное, заплаканное лицо…

Ее вновь охватило волнение. Какое-то сумасшествие! Она вспомнила то внезапное необъяснимое притяжение, снова ощутила его. Бывает же так, встречаешь абсолютно постороннего человека, и через несколько мгновений уже кажется, что это давний друг.

Покопавшись в сумочке, Фрэнни вытащила ручку и записную книжку и переписала номер почтового ящика из объявления и адрес журнала.

Как только она захлопнула записную книжку, ее вновь стали одолевать сомнения. Как будто что-то было не так, но она не могла сказать что. Фрэнни была в замешательстве. Она прогнала прочь неприятные мысли, еще раз прочитала объявление и снова улыбнулась. Через десять минут, когда ее пригласили в кабинет стоматолога, она все еще задумчиво улыбалась.

Когда Фрэнни с двумя новыми пломбами вернулась в музей, Пенроуз Споуд сидел за своим столом, величественно-спокойный, как статуя Будды, аура снисходительного превосходства окружала его. Он был ее коллегой, и они работали в одном кабинете.

Как и большинство служебных помещений в этом здании, их кабинет был больше в высоту, чем в ширину. Вдоль стен до потолка высились шкафы с книгами и каталогами. Дисплеи компьютеров и кнопочные телефоны выглядели на старинных деревянных столах нелепо, как сценические декорации.

Их столы стояли друг против друга: Споуда – такой же безукоризненный, как и он сам, с тщательно выровненными стопками бумаг, и ее – напоминавший о ядерной катастрофе. Споуд сидел чрезвычайно прямо, выпятив грудь. Узел галстука цвета лишайника был вровень с адамовым яблоком. Черные волосы так приглажены и прилизаны, что напоминали шкуру тюленя; маленькие близорукие глаза прятались за линзами очков, небольшой рот с плотно сжатыми губами образовывал идеальный кружок, напоминающий резиновую пробку.

Споуду было двадцать восемь лет; он отличался сухим язвительным юмором, страстью к порядку, пунктуальностью и логикой, без которых, по его мнению, нельзя было выстроить гармоничную жизнь. Он все делал в своем обычном неторопливом темпе, как бы считая, что не стоит понапрасну тратить энергию, и относился к работе с некоторой инертностью, также как к жизни в целом. Археология была для него всем, и других интересов у него не было. На работу он ездил на старомодном велосипеде. Его велосипедные зажимы висели на крючке за дверью, вместе с защитным шлемом, респиратором и светящимся в темноте поясом.

Появление Фрэнни, опоздавшей к концу обеденного перерыва, сбило ход мысли Споуда. Усаживаясь за свой стол, Фрэнни успела заметить, как он три раза набрал и стер одну и ту же строку на экране компьютера.

Он взглянул на нее с явным раздражением.

– Я уже думал, ты сегодня больше не появишься, – сказал он. – Ты что, была в подвале?

– У зубного врача, – пробормотала она, наркоз еще не прошел.

Споуд вздохнул, глядя, как Фрэнни с шумом открывает и закрывает ящики своего стола в поисках чистой бумаги.

– Да, тут тебе звонили, – произнес он. – Мистер Джапп из Библиотеки Бодлея. Он сказал, что нашел нужную тебе ссылку.

– Спасибо, – ответила она, думая о другом.

– Он сказал, что ты очень обрадуешься. – В голосе Споуда послышались нотки горечи, так как Фрэнни продолжала копаться в ящиках, наводя порядок, а затем, расчистив место на столе и достав лист бумаги, начала писать. – Он просил позвонить не позже трех, – произнес Споуд, выразительно посмотрев на часы.

Фрэнни не замечала этого. Она изо всех сил старалась писать разборчиво и гадала, стоит ли на всякий случай указать домашний адрес и телефон, но вдруг поняла, как неудобно будет себя чувствовать, если он вдруг позвонит в офис. Пенроуз Споуд всегда одним ухом слушал, о чем она говорила по телефону. Фрэнни решила написать свой домашний телефон, не указывая адрес. Конечно, она понимала, что ее имя не очень распространено и он вполне может выяснить адрес, зная телефон и фамилию, но это была хоть какая-то мера предосторожности, на тот случай, если этот человек окажется психом.

Фрэнни пять раз переписывала текст, прежде чем сочла его приемлемым:

 

«Я та девушка, которая несла контрабас по платформе вокзала Кингс-Кросс в пятницу, 10 августа. Вы ли тот любезный мужчина с маленьким мальчиком, которые шли из зоопарка? Я буду очень рада вновь встретиться с вами.

Франческа Монсанто».

 

По дороге домой Фрэнни заглянула на почту и, купив марку, аккуратно наклеила ее на конверт. Потом она долго стояла у почтового ящика с письмом в руках, чувствуя, что если она опустит письмо, то обратного пути уже не будет.

К метро Фрэнни шла быстрой, уверенной походкой, на душе у нее было легко.

 

4

 

Предчувствие чего-то нехорошего нахлынуло на Фрэнни через несколько часов после того, как она опустила письмо. Она не могла сказать, что именно ее пугает, но чувствовала, что поспешила и ей следует быть осторожной. Фрэнни не давала покоя мысль о том, насколько ничтожным был шанс, что она заметит объявление.

Она задумалась, где еще он мог поместить его и сам ли он решил сделать это или просто поспорил с друзьями. А может быть, промелькнула мрачная мысль в ее голове, он делает это регулярно ради знакомства с женщинами.

Она отправила письмо в пятницу, и оно должно дойти в редакцию «Частного детектива» в понедельник. В зависимости от того, насколько быстро они переправят его, оно достигнет адресата самое раннее в четверг. Но несмотря на это, каждый телефонный звонок в течение уик-энда заставлял сжиматься ее сердце, и она брала трубку с трепетным волнением.

На вечеринке в субботу она посвятила во все Кэрол Болтон, свою ближайшую подругу в музее. Кэрол, будучи по натуре паникершей, удивила и несколько напугала ее. Она посоветовала Фрэнни, если он все-таки позвонит, встречаться в общественном месте и даже предложила пойти с ней и понаблюдать издалека на всякий случай. Фрэнни пообещала назначать встречу только в многолюдном месте, но сказала, что будет чувствовать себя неловко под взглядом Кэрол.

В понедельник она обедала в кафе неподалеку от музея вместе с Дебби Джонсон – давней школьной подругой, которую знала с тринадцати лет. Дебби всегда была ужасно суматошной и проказливой. Маленького роста, с большими оленьими глазами и светлыми волосами, пряди которых необузданно торчали во все стороны из-под небрежно повязанной косынки, она, казалось, делала все возможное, чтобы хоть частично скрыть привлекательность.

– Хмм, – в задумчивости произнесла Дебби. – Все это выглядит очень миленько. Со мной такого еще ни разу не случалось.

Дебби работала в службе по связям с общественностью сети магазинов модной одежды. Она за все бралась с энтузиазмом, и эта ее черта нравилась Фрэнни. Дебби сообщила ей, что, по ее мнению, это все ужасно романтично, но, как и Кэрол Болтон, посоветовала назначить встречу в людном месте. Если он вдруг какой-нибудь маньяк, сказала она, ему вряд ли удастся убить ее в переполненном баре.

Они обсудили тот факт, что он был на платформе один с сыном. Значило ли это, что он разведен, или вдовец, или же счастливо женат и просто ищет любовных приключений? Дебби сразу же отбросила версию о благополучной семье; по ее мнению, в таком случае он вряд ли бы стал рисковать, давая объявление. В этом Фрэнни с ней была согласна.

Во вторник никто не позвонил. Фрэнни не пошла на аэробику в среду, чтобы быть дома, если он позвонит. Но телефон молчал.

Он позвонил на следующий день вечером, в половине девятого. Она была в ванне, когда раздался звонок, и на мгновение забыла про объявление, вспоминая спор с родителями, когда она в воскресенье, как обычно, обедала у них в Бетнал-Грин. Ее мать начала свои нескончаемые упреки: Фрэнни ведь скоро уже двадцать шесть, а она все еще не замужем и даже не собирается выходить за кого-нибудь и рожать детей.

На отца снова нашло отчаяние. В таком состоянии он всегда качал головой и пытался взывать к ее благоразумию, спрашивая, что она нашла в этой археологии. Он не мог понять, как его дочь, попав в университет, не стала после этого работать в промышленности или юриспруденции, предпочитая существовать на скудную зарплату и проводить время, разглядывая то, что он называл старыми камнями и костями. Фрэнни приходилось выслушивать все эти доводы, повторявшиеся с утомительным постоянством два-три раза в год, с тех самых пор, как она в первый раз объявила о своем желании изучать археологию. Пока она училась в университете, ее отец не был так настойчив, надеясь в глубине души, что Фрэнни видит в этом какую-то непонятную ему выгоду. Но теперь, особенно в плохом настроении, он во всех своих неудачах винил только дочь. По его мнению, она предала все, ради чего он работал всю жизнь. У нее не было желания разбогатеть. Отец не мог понять ее. Они с матерью пожертвовали всем, чтобы попасть в Англию и иметь возможность зарабатывать деньги.

В ответ на это Фрэнни рассерженно заявила, что не понимает, как можно в течение тридцати лет держать кафе в центре Лондона и не заработать ничего. Обед закончился криками, причем младшая сестра Мария Анджела приняла сторону Фрэнни, а брат Паоло – сторону родителей. Шум в конце концов улегся, но натянутость осталась, и Фрэнни, возвращаясь вечером в Клэфем, сердилась на себя из-за того, что была несдержанна с родителями, и чувствовала себя очень одинокой.

Ее родители работали изо всех сил, они старались, дали ей какой-то шанс в жизни. Может, они и правы, и она поступает по отношению к ним нехорошо. Насколько все проще у животных, подумала Фрэнни. Они покидают семью, как только становятся самостоятельными и способны прокормить себя. Фрэнни вспомнила, как часто прибегала к родителям, порвав с очередным парнем или же просто в плохом настроении, и они садились рядом, давали советы, шутили, вселяя в нее уверенность. Она уже чувствовала себя виноватой за то, что накричала на них.

Она лежала в ванне в своей квартире, поджав колени. Ванная комната была отвратительная: крошечная, тесная, без окон, с настолько убогой и узкой ванной, что Фрэнни даже не могла в ней вытянуться. Краны протекали уже три года, с тех пор как она въехала сюда. Несмотря на ее многочисленные звонки домовладельцу, раковина грозила отвалиться от стены в любую минуту и к тому же была так мала, что в ней едва помещались обе руки.

Коридор был, наоборот, просторным: больше, чем ее, вместе взятые, спальня и гостиная, она же столовая. Вдоль тусклых стен тянулись массивные трубы, которые угрожающе вибрировали, в них булькала вода, когда зимой включали центральное отопление. Эти звуки разносились по всему дому, как эхо шумно включающегося и выключающегося с нерегулярными интервалами бойлера. Фрэнни была убеждена, что однажды все это взорвется и дом взлетит на воздух.

Она села в ванне и начала намыливать грудь. Звонок вывел ее из состояния задумчивости. Она вскочила, расплескав воду на пол и выпустив из рук мыло, которое нырнуло в воду.

Она инстинктивно почувствовала, что это он, и, выбираясь из ванны, старалась представить себе его лицо, но все, что ей удалось вспомнить, – это маленький мальчик с рыжими волосами и веснушками, показывающий пальцем на контрабас. Она видела перед собой помятый полотняный костюм мужчины, но его лицо куда-то ускользало.

Вода ручьями стекала с нее. Пальцы скользили по дверной ручке, и ей пришлось обернуть их полотенцем, чтобы открыть дверь. Распахнув ее, она устремилась через коридор и гостиную с зеленым ковром на полу к коричневому телефону, стоявшему на дешевом, хлипком столике, купленном на ее собственные деньги. Мокрые волосы в беспорядке падали на лицо и шею.

– Алло, – произнесла Фрэнни, стараясь говорить бесстрастно, но прозвучало это скорее как сдавленный писк.

– Это… э-э… Франческа Монсанто?

Она сразу же узнала этот голос. Сначала колебание, потом спокойная уверенность, даже властность.

– Да, слушаю вас, – сказала она.

Голос мужчины прояснил ее память, и она отчетливо представила себе его.

– Это ваш носильщик.

Эти слова на мгновение вызвали у нее недоумение, затем, поняв, она рассмеялась.

– А, да, здравствуйте. Вы получили мое письмо? – спросила она, тут же осознав бессмысленность своего вопроса.

– Сегодня утром.

Вода текла по щеке. Молчание затягивалось.

– Я отправила его в пятницу.

– А как… э-э… как прошел концерт? – спросил он.

– Концерт? – переспросила Фрэнни недоуменно.

– В Йорке…

– Концерт?.. А-а! – У нее вырвался нервный смешок, прозвучавший как будто она подавилась рыбной костью. – Это был не мой контрабас. Я везла его подруге в Йорк. Его ремонтировали в Лондоне.

– А-а, понятно. А я… я думал, что вы музыкантша.

– О нет, я ужасно немузыкальна.

Снова наступила неловкая пауза.

– Да, прошу прощения, я не представился – Оливер Халкин.

– Очень приятно, – произнесла она, чувствуя всю неуместную официальность своих слов.

– Вы имеете какое-нибудь отношение к компании?

– Компании?

– Монсанто – довольно известная фамилия в швейной промышленности.

– Нет, не думаю.

Она вдруг с удивлением обнаружила, что рассматривает в окно людей на улице. Над парапетом она увидела брюки, потом женские ноги. Вода тонкой струйкой стекала с ее поясницы на полотенце.

– Я очень рад, что вы заметили объявление, – произнес он.

– Это было такой приятной неожиданностью! – Она немного расслабилась. – Я никогда не думала… Я… Я не читаю «Частный детектив», я увидела его случайно.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы написали мне.

– Я… Я не могла поверить, что это про меня, понимаете? Я думала, это про кого-то другого. Вот только насчет Эборакума. Это было умно с вашей стороны.

– Мы могли бы… э-э… встретиться? Может быть, пообедаем вместе?

Обед. Ей понравилась эта мысль. Днем. Все будет совершенно невинно и благопристойно. Правда, ей не так-то просто освободиться днем. Предполагалось, что обеденный перерыв длится час. Конечно, никто не будет стоять около Фрэнни с секундомером, но все же ей не хотелось злоупотреблять этим. Потом она припомнила предостережения Кэрол и Дебби. Обед казался безопаснее, хотя ей вообще не верилось, что этот человек может представлять угрозу для нее. И в конце концов, она может отработать, оставшись подольше вечером.

– Великолепно! Спасибо.

– Вы работаете в Лондоне?

– Где-нибудь в районе Сити?

– В Блумсбери.

– Прекрасно. Как насчет вторника?

– Вторник? Я проверю, подождите.

Она прижала трубку к полотенцу на бедре, ее мозг лихорадочно работал. Вторник. Ничего не назначено. Ее записная книжка лежала в спальне, но она знала, что свободна.

– Да, вторник меня устраивает.

– Я пытаюсь вспомнить какое-нибудь место недалеко от вас. Вы знаете Гревилл-стрит?

– Около Грейс-Инн-роуд?

– Да. Там в переулке есть винный бар под названием «Кровоточащее сердце». В хорошую погоду там можно посидеть за столиком на улице.

– Отлично. Я найду.

– Вам удобно в час?

– Да, прекрасно, – сказала она. – До встречи.

 

Фрэнни пришла на десять минут раньше, потому что отыскала «Кровоточащее сердце» быстрее, чем ожидала. Она надела свой выходной летний костюм темно-синего цвета, белую блузку с отложным воротником и единственные приличные синие туфли. У нее было прекрасное настроение, когда она двадцать минут назад выходила из музея. Сейчас же она представляла собой комок нервов.

Фрэнни прошла через внутренний дворик и перешла на другую сторону улицы, в тень, подальше от палящего полуденного солнца, гадая, нет ли в том, что он выбрал именно это место, некоего тонкого юмора, который она не улавливала.

Она взглянула на свое отражение в витрине магазина, убедившись, что ее лицо в порядке и нос не блестит, затем прошлась нервной походкой, не в силах стоять спокойно, бросая взгляды на другие витрины, но почти не замечая, что там. Вместо этого она думала о нем. Оливер Халкин. Все сложилось так, что она встретила его на вокзале и, может быть, никогда после сегодняшнего дня больше не увидит. Его – чье лицо она даже не могла вспомнить, пока не услышала голос. Более того, Фрэнни сомневалась, что сразу узнает его.

Без пяти час она повернула обратно и дошла до симпатичного внутреннего дворика, вымощенного булыжником, где прямо на улице стояли столики, часть из которых была уже занята. Официантка осведомилась, заказан ли у нее столик, и Фрэнни назвала ей имя Оливера Халкина.

Девушка скрылась внутри, через мгновение вновь появившись.

– Он еще не пришел.

Она подвела Фрэнни к столику на солнечной стороне, спросив, не желает ли она чего-нибудь выпить.

– Я подожду немного, – ответила та.

Фрэнни села, осматриваясь вокруг. За соседним столиком сидели три хорошо одетые женщины и болтали без умолку. Столик напротив нее занимали двое мужчин: один поглощал суп, второй пытался справиться с артишоком. Блондин держал за руку женщину в нарядном платье, они входили в бар. Фрэнни услышала слабый стук ножей и вилок, звон бокалов и уловила запах жареной рыбы.

Высокий темноволосый мужчина торопливо вошел с улицы. Он походил по возрасту и телосложению на Оливера Халкина, и Фрэнни на мгновение подумала, не он ли это. Мужчина поймал ее взгляд и заколебался, глядя на нее выжидательно, но явно не узнавая, а затем прошел мимо и направился внутрь кафе.

Роскошная женщина лет тридцати в белом брючном костюме, с золотыми цепочками, бренчащими на запястьях, с важным видом процокала каблучками по булыжной мостовой. Аромат ее духов коснулся ноздрей Фрэнни. За несколько кварталов вдруг взвыла сирена. Затем вошел Оливер Халкин.

Фрэнни встала, и он направился к ней, широко улыбаясь, оттесняя все остальное вокруг нее на второй план. Он остановился перед ней в нерешительности, затем с неловким видом протянул руку. Его рукопожатие было крепким и до смешного официальным.

– Франческа. Прошу прощения за опоздание… Понимаете, уличное движение… – Он поднял руки и уронил их с извиняющимся видом. – Вы не очень долго ждали?

– Всего лишь несколько минут. Я пришла раньше времени.

Он был выше и имел более крепкое сложение, чем ей помнилось, и сейчас, в ярком дневном свете, тянул скорее на сорок лет, чем на тридцать пять. Одет был примерно так же, как и в прошлый раз, разве что смотрелся элегантнее и свежее в хорошо выглаженном полотняном костюме, полосатой бело-голубой рубашке и галстуке с рисунком, напоминающим бегемотов. Он показался Фрэнни столь же красивым, что и в первый раз, даже более того.

Они мгновение изучали друг друга, будто не доверяя своей памяти и желая убедиться, что все правильно. Потом он наклонился к ней и, заговорщически понизив голос, произнес:

– Знаете, вы мне больше нравитесь без контрабаса.

– Если бы не он, вам не удалось бы встретить незнакомку неземной красоты.

Фрэнни улыбнулась, сама удивляясь своему игривому тону. Теперь, когда он был здесь, ее напряжение почти совсем улетучилось, и она мгновенно почувствовала то же влечение к нему, что и раньше.

Он сел напротив нее. Подошла официантка с двумя меню и осведомилась, что они будут пить.

Фрэнни выбрала спритцер,^[4] и Оливер заказал то же. Он посмотрел на свои колени, потом вверх, взялся за край стола, как будто хотел подвинуть его, не зная, куда девать руки. Он сложил их, развел и в конце концов положил на край стола. Это были большие, сильные руки с тонкими изящными пальцами и ровно срезанными ногтями, которые он долго разглядывал, прежде чем вновь посмотреть на Фрэнни. Она заметила перстень с печаткой у него на пальце, на котором носят обручальное кольцо.

– Итак, расскажите мне о Франческе Монсанто.

Она сцепила пальцы на коленях, отмечая с удивлением, как свободно себя чувствует.

– Сначала расскажите мне про Оливера Халкина.

– В общем-то рассказывать нечего. – Он вертел в руках меню, и Фрэнни улыбнулась недоверчиво. – Я вдовец, и у меня восьмилетний сын Эдвард, которого вы видели. У нас с братом есть ферма, по выходным я помогаю ему. А вообще я работаю математиком в банке.

– О-о? – Она вопросительно наклонила голову.

– Да, математика и небо – два больших увлечения в жизни. Правда, сейчас мне не удается часто летать.

Глаза Фрэнни расширились от удивления, и он сказал:

– Ваша очередь! Теперь расскажите мне о Франческе.

– Ну… хорошо… – Она закусила губу и улыбнулась, почувствовав его напряженное ожидание. – Она археолог. – Фрэнни замолчала, следя за его реакцией. Вроде одобрительная. – Она изучала археологию и антропологию в Лондонском университете. По гороскопу Весы.

Она задумалась на мгновение, водя языком по зубам.

– Ее счастливое число – четыре, любимый цвет – синий. Довольно суеверна. У нее есть два брата и одна сестра.

Официантка принесла напитки, и Оливер чуть откинулся на спинку стула. Фрэнни заметила, какие широкие у него плечи. Ей вдруг вспомнилось какое-то высказывание насчет того, что мальчик – отец мужчины. В Оливере она видела обоих. Было что-то мальчишеское в его внешности, волосах, в едва уловимой печали в глазах, и в то же время в нем была мужественность: в фигуре, морщинках вокруг глаз, в доверительной манере держаться, в той уверенности, с которой он восседал здесь, как лев в своем царстве.

– Чем они занимаются, ваши братья и сестра? – спросил он.

– Младшая сестра, Мария Анджела, учится в колледже. Старший брат, Витторио, врач в больнице в Дарэме. А младший брат, Паоло, – водитель грузовика.

– Довольно разнообразно – я о вашей семье. – Он поднял бокал. – Ваше здоровье.

– Ваше здоровье, – ответила Фрэнни.

Они чокнулись с мелодичным звоном. Их глаза встретились, и Фрэнни почувствовала нарастающее волнение. Она взяла меню.

– Закажем что-нибудь?

Минуту они молча изучали меню. Фрэнни выбрала дыню и палтуса, а Оливер – палтуса и паштет.

Она гадала, от чего умерла его жена, но боялась спросить.

– В каком банке вы работаете? – поинтересовалась Фрэнни.

– Это маленький коммерческий банк, называется «Халкин–Нортроп». – Он пожал плечами. – Сомневаюсь, что вы слышали о нем.

– Халкин? Это как-то связано с вашей семьей?

– Теперь уже только по названию, не больше. У нас осталось не так много акций. Теперешние хозяева лишь из любезности дают мне работу.

– Невероятно! И кем же вы там работаете? В правлении?

– О господи, нет. Я всего лишь консультант. Я копаюсь в своих расчетах, и если у меня что-то получается, они гладят меня по головке и дают кусочек печенья.

– Вы ведете их бухгалтерию?

– Нет, я занимаюсь анализом статистических данных. Изучаю графики, диаграммы, рассчитываю риски. Мы также немного занимаемся перестрахованием – мне приходится предсказывать такие вещи, как, например, сколько народу погибнет в дорожно-транспортных происшествиях в следующем десятилетии, сколько в авиакатастрофах и сколько будет искусано собаками. – Он криво улыбнулся. – Или же сколько офицеров кавалерии умрут от удара копытом своей лошади.

– И много?

– Это очень относительная величина.

– У меня всегда было плохо с математикой.

– У вас не было к ней интереса?

– Я никогда толком не занималась ею, может, поэтому я полный профан.

Он неодобрительно взглянул на нее:

– Это стыдно.

– Почему?

Он прихлопнул ладонью по столу, приходя в возбуждение, и наклонился вперед.

– Потому что очень многие неглупые люди игнорируют ее. Так мало учителей интересно преподают этот предмет в школах. Большинство же превращают его в такую же скукоту, как и все остальное, что вы проходили. – Его глаза разгорелись, как огонь, раздуваемый в кузнечном горне. – Археология – красота – симметрия. Подумайте о пропорциях зданий, ваз, мебели. В математике сокрыта универсальная схема. Устройство вещей, – он приподнял, затем поставил свою тарелку, – строение мира.

– Мира? – спросила она.

Он взял в руки бокал и взболтнул его содержимое. Глаза Оливера светились, и Фрэнни передалось его волнение.

– Математика – это самая интересная вещь на свете. Она дает ключ к Вселенной.

Она недоверчиво взглянула на него:

– В каком смысле?

– Вы сказали, что вы Весы. А вы читаете свои гороскопы?

– Иногда.

– Вы верите предсказателям судьбы?

– Ну, не знаю. Думаю, отчасти верю.

– Так вот, я предсказатель.

Ее глаза широко раскрылись.

– И у вас есть хрустальный шар?

– Нет, всего лишь калькулятор. – Он улыбнулся. – Упрощенно говоря, математика может предсказать многие экстраординарные события.

– Какие, например? – Она наклонилась к нему.

– Я могу сказать, сколько человек умрет в следующем году в любой стране мира, от любого несчастного случая, который вы только можете себе представить. Или от любой болезни. Причем я буду более точен, чем все ясновидящие.

Фрэнни допила вино и обхватила бокал обеими руками.

– Правда, вы не можете определить, кто станет жертвой, ведь так?

Он улыбнулся:

– Да, это так. Пока.

– Пока? Вы думаете, что когда-нибудь это будет возможно?

– Во всем есть закономерности. Если мы поймем их, мы сможем найти порядок и в хаосе. – Он поднял бокал. – Что-то я увлекся.

– Нет-нет, мне интересно.

Он отпил и с преувеличенной осторожностью поставил бокал.

– Расскажите мне о своих родителях. Чем они занимаются?

 

Время пролетело незаметно. Они болтали, столик стал их собственным, отдельным от всего островком, на котором они были одни, поглощенные друг другом. Ничто не отвлекало их, кроме официантки, приносившей еду и напитки и уносившей тарелки. Несмотря на то, что Фрэнни уже чувствовала себя пьяной, была выпита еще бутылка вина. С удивлением Фрэнни обнаружила между собой и Оливером много общего. Мнения и интересы. Она рассказала ему, как девчонкой впервые заинтересовалась археологией, прочитав в школе книгу о Древнем Риме, и как уговаривала родителей сводить ее в выходные в старинный замок или музей.

Оливер продолжал говорить о любви к математике, о том, что он видит в ней и науку, и искусство: это единственное, что способно раскрыть загадки Вселенной. Она же рассказывала о своей любви к археологии и говорила, что загадки Вселенной можно раскрыть и с ее помощью, познавая секреты прошлого.

Наконец Фрэнни заметила, что за соседними столиками никого не осталось. Она посмотрела на часы и с ужасом увидела, что уже четыре.

Оливер отвез ее обратно в музей на такси, предложив вновь встретиться в пятницу. Она ответила, что ей будет очень приятно.

Фрэнни словно летела на крыльях в полумрак колонн портала. Чувство вины за опоздание было притуплено алкоголем.

Через час она начала трезветь, и у нее появилось легкое ощущение беспокойства, связанное с Оливером, но причину его она не могла понять. Он казался ей слишком хорошим, чтобы быть настоящим. Как будто что-то не сходилось, в уравнении отсутствовал один член. Это было что-то, чего Оливер не говорил ей, может быть, скрывал или держал в себе. И еще ей не давало покоя чувство, что она его видела раньше.

Отбросив эти мысли, она решила сконцентрироваться на хорошем и нашла, что оснований опасаться нет никаких. Тем более что она уже понимала, как сильно он нравится ей.

 

5

 

Дебби Джонсон позвонила ей в среду поздно вечером полюбопытствовать, как все прошло. Только что вернувшись с аэробики, Фрэнни не намерена была много рассказывать, в душе? боясь сглазить. Она пообещала перезвонить подруге в субботу и подробно доложить о свидании в пятницу.

Как только Фрэнни повесила трубку, телефон снова зазвонил. Это был Оливер. Он извинился за то, что так задержал ее во вторник и она из-за него опоздала на работу. Фрэнни ответила, что ничего страшного не случилось, хотя на самом деле получила нагоняй от непредсказуемого Деклана О'Хейра. Они поболтали немного. Оливер спросил, что она делала на работе, и Фрэнни ответила, что весь день занималась составлением каталога индийских кинжалов, а потом сходила на аэробику. Он же сообщил ей, что только что вернулся с тенниса. Наступила пауза, в течение которой ее так и подмывало сказать, чтобы он переходил к делу, но она не хотела выглядеть слишком нахальной и бесцеремонной. Достаточно того, что он позвонил. В глубине души ей было приятно, что в девять часов он дома, а не на каком-нибудь свидании.

Вечером в четверг она помыла голову, но никак не могла расслабиться и успокоиться. Она была не в состоянии ни читать, ни смотреть телевизор и вместо этого немного прибрала квартиру. Фрэнни знала, что ведет себя как девчонка, и сердилась, но ничего не могла с собой поделать.

В пятницу она ушла с работы ровно в полшестого и помчалась домой, лихорадочно соображая, что же надеть. Фрэнни достала черное короткое платье в стиле Шанель, в котором собиралась пойти. Она любила это платьице, скромное, но изящное, но сейчас вдруг испугалась, что будет в нем недостаточно привлекательной для Оливера. Она выдернула из шкафа еще несколько нарядов, но не нашла ничего более подходящего, так что пришлось надеть черное.

Узкий прямоугольник солнечного света падал на пол спальни, освещая краешек белого ковра, который Фрэнни купила несколько месяцев назад на Петтикоут-Лейн,^[5] чтобы немного оживить свою комнату. Иногда она казалась темной и гнетущей, несмотря на белые стены и высокий потолок, и Фрэнни чувствовала себя в ней неуютно. Окно, выходящее на полуподвальную лестничную клетку, только усиливало ощущение подземелья.

На стене висело несколько египетских папирусов, а на камине у нее стояли семейные фотографии. Там же лежали два маленьких кусочка мозаики, которые она нашла на своих первых раскопках. Ничто из того, с чем она каждый день имела дело в музее, не возбуждало в ней таких чувств, как ее собственные сокровища.

Фрэнни завершила приготовления в двадцать минут восьмого, и у нее впереди было еще сорок минут, которые она не знала, куда деть. Она оглядела свою гостиную. После вчерашней уборки комната выглядела немного лучше. Это было первое собственное жилье Фрэнни, и дешевая мебель и серость не играли для нее роли постольку, поскольку она наслаждалась свободой и независимостью. Ей нравилось играть роль хозяйки, когда к ней в гости приходили друзья. Но большинству из них, как и ей, была привычна подобная, более чем выразительная обстановка. Только сейчас, когда должен был прийти Оливер, Фрэнни обнаружила, что с неприязнью смотрит на страшный виниловый диван и кресла, обеденный стол с отслаивающимся покрытием под красное дерево и довольно ветхие тюлевые занавески.

Отпечаток ее личности лежал только на вставленных в рамку афишах прошедших в музее выставок, книгах и предмете ее радости и гордости – маленькой, простой глиняной древнеримской вазе, стоявшей на журнальном столике. Ваза напоминала по форме грушу и была довольно невзрачной; ручка и часть горлышка у нее были отбиты, а затем тщательно приклеены на место археологом-любителем, нашедшим ее в 1925 году.

Фрэнни часто думала о том древнем ремесленнике, который сделал эту вазу, пыталась представить себе его или ее. Глина говорила ей, что ваза сделана в Италии. Ее могли привезти сюда какие-нибудь иммигранты, вроде ее родителей. Она заплатила за вазу три года назад на Портобелло-роуд пятьсот фунтов в тот самый день, когда ей пришло письмо из музея с сообщением, что она принята на работу. Это было сиюминутное сумасшедшее желание, которое стоило ей всех сбережений, но Фрэнни никогда не жалела об этом.

Она выключила верхнее освещение, оставив лишь маленькую настольную лампу. В полумраке комната казалась почти уютной, и Фрэнни решила оставить так. Еще год, и она сможет купить где-нибудь собственную квартиру. Квартирка, конечно, будет совсем крошечная, но Фрэнни обставит ее по собственному вкусу.

Она взяла с дивана роман Джилли Купер, который только что начала читать, отметила про себя страницу и закрыла его. Девушка запихнула книгу на полку, достала сборник рассказов Ги де Мопассана, открыла, не глядя, и небрежно положила обложкой вверх на то же место на диване.

Ближе к восьми часам Фрэнни начала нервничать. Она зашла в спальню и взглянула на себя в зеркало. Отражение придало ей некоторую уверенность в себе. Короткое платье прекрасно подчеркивало фигуру и открывало ноги. Фрэнни хмурилась, но, заметив морщины на лбу, заставила себя расслабиться и улыбнуться. Яркая красотка в зеркале с темными блестящими волосами, обрамляющими ее лицо и спадающими на плечи, тоже улыбнулась ей. Она выглядела очень хорошо.

Она выглядела просто великолепно.

Фрэнни вернулась в гостиную, села и взяла Мопассана, полистала книгу, не в силах сосредоточиться. В квартире над ней работал телевизор, и были слышны приглушенные выстрелы. Ее часы показывали пятнадцать минут девятого. Половина девятого. Его все не было. Струсил. Обманул ее. Отправился куда-нибудь на бокс.

Вдруг она услышала шаги. По занавескам скользнула тень. Звякнул дверной звонок.

Фрэнни вскочила, заторопилась в холл и открыла дверь. Оливер Халкин выглядывал из-за огромного букета цветов. Он был рад, что отыскал наконец-то нужную квартиру.

– Прошу прощения за опоздание, – произнес он, протягивая ей цветы, словно бы смущавшие его. – Я надеюсь… вам понравится…

– О-о! – воскликнула она.

Аромат их затмил на мгновение влажное зловоние лондонской ночи: запах полных мусорных баков, выхлопных газов и пыли, он напомнил ей, что существует другой мир, мир парков и живой зелени.

– Великолепно! – Фрэнни взяла цветы, поднесла к самому лицу и глубоко вдохнула. – Спасибо. – Она импульсивно поцеловала его в щеку, но он никак не отреагировал, и на мгновение воцарилось неловкое молчание.

На Оливере был темно-синий двубортный костюм, который хорошо смотрелся на нем, голубая рубашка с мягким воротничком и желтый галстук. Волосы казались более ухоженными, чем прежде, на ногах были черные полуботинки, почти новые. Его внешний вид не соответствовал образу, сложившемуся в воображении Фрэнни. Она предложила ему выпить; в ответ он взглянул на часы, а затем на нее – без всякого выражения.

– Думаю, нам стоит поторопиться, у меня заказан столик на восемь тридцать.

– Я только поставлю их в воду. – Внезапно квартира показалась Фрэнни тусклой, как никогда. Она проводила Оливера в гостиную, а сама с тяжелым сердцем ушла на кухню и открыла холодную воду. Его поведение начинало беспокоить ее – он держался так отчужденно.

Вернувшись в комнату, Фрэнни была приятно удивлена, увидев, что Оливер с интересом разглядывает ее римскую вазу.

– Это одна из ваших находок? – спросил он.

– Да… что-то вроде этого. Только я нашла ее в магазине. – Вся легкость куда-то пропала, и Фрэнни почувствовала, что ее голос звучит нервозно и сдавленно.

– Сколько ей лет?

– Это примерно 50 год до нашей эры.

– Бог мой. – Он присел на корточки и стал разглядывать вазу еще внимательнее. – У меня дома есть очень похожая. Я никогда не думал, что она такая старая. Для чего их использовали?

– Возможно, для воды или вина. Я могу взглянуть на вашу вазу, если хотите.

– Да, пожалуйста.

– Я иногда испытываю чувство вины из-за того, что обладаю ей.

– Почему? – Он выпрямился.

Она пожала плечами:

– Я думаю, это то же чувство, которое я испытываю, глядя на сокровища, сложенные в подвалах музея и скрытые от всех. Такие вещи – вещи из прошлого – должны быть доступны каждому, и нельзя прятать их у себя, как в маленьком секретном хранилище.

– Вы в любой момент можете открыть свой дом для посетителей. – На его лице промелькнула улыбка.

– Великолепная мысль. Первый английский подвал-музей!

Он засмеялся, и, хотя смех получился несколько натянутым, Фрэнни почувствовала, что напряжение проходит.

На улице уже стемнело. Она последовала за Оливером к маленькому «рено» то ли серого, то ли голубого цвета – под налетом лондонской пыли и грязи этого было не разобрать. На дверце со стороны пассажира была вмятина, а вместо хромированной или пластиковой накладки виднелся ряд отверстий.

Он открыл перед ней дверцу, выгреб груду бумаг с сиденья, и Фрэнни забралась внутрь. В салоне был ужасный беспорядок. Она осторожно поставила ноги между несколькими библиотечными книгами, лежавшими на полу. Разрешение на бесплатную парковку с надписью «округ Челси» было наклеено на ветровое стекло рядом с кружком квитанции об уплате налога и еще одним каким-то разрешением – каким, она не смогла разобрать. Еще несколько разовых талонов на парковку в целлофановых обертках лежали в углублении над отделением для перчаток вместе с упаковкой спичек, парой шариковых ручек, листочками бумаги и теннисным мячиком.

Фрэнни вытянула ремень безопасности и нащупала пряжку. Оливер влез в машину и сел сгорбившись, уперевшись головой в потолок. Машина была ему словно слишком тесный костюм. Он повернул ключ зажигания, и мотор ожил. Оливер посмотрел на Фрэнни.

– Прощу прощения, я немного не в себе. Перед тем как ехать к вам, я получил неприятное известие.

– Мне очень жаль, – сказала она.

– Ничего… – Он пожал плечами. – Сын на каникулах уехал на юг Франции с моими знакомыми, у которых такой же мальчик. У них там вилла. – Его голос оборвался, и он резко рванул машину вперед. – Мне позвонили сегодня вечером – у них вчера произошел несчастный случай с моторной лодкой. – Он притормозил на перекрестке и сурово посмотрел на дорогу, как будто намеревался остановить движение испепеляющим взглядом. – Видимо, они поехали на лодке подыскивать место для пикника и катания на водных лыжах. На обратном пути они переехали девушку, которая купалась.

– Боже мой! Ужасно. А она… сильно пострадала? – после некоторого колебания спросила Фрэнни.

– Она умерла.

– Как страшно.

Оливер решительно рванул машину в образовавшийся просвет, проскочив угрожающе близко от встречного автомобиля.

– А с вашим сыном все в порядке?

Некоторое время он вел машину молча.

– Да. Эдвард в порядке. – Он произнес это как-то странно, будто оправдываясь.

– Иногда шок наступает позже, – сказала Фрэнни, вспомнив, как однажды, четыре года назад, попала в дорожную пробку и одна из машин загорелась. Сначала всего лишь несколько язычков пламени над капотом. Все пытались помочь водителю выбраться из машины, но пламя быстро охватило всю машину и оттеснило их назад. Она смотрела, как он разбил стекло и, крича, пытался вылезти… Смотрела до тех пор, пока могла выносить это зрелище. Через неделю ей начали сниться кошмары, которые она видела иногда и сейчас.

– Да, – ответил он.

– Кто был за рулем?

– Не знаю. Но не Эдвард. – Он хотел сказать что-то еще, но промолчал.

– Как это ужасно для ребенка видеть такое, – произнесла Фрэнни.

– Я говорил с ним по телефону. С ним все как будто хорошо. Он больше интересовался тем, починил ли я его игрушечную дорогу – там был не в порядке трансформатор.

Она улыбнулась. Но в голосе Оливера не слышалось юмора, он погрузился в молчание. Фрэнни посмотрела на него. Время от времени яркий свет уличных фонарей озарял его лицо. Что-то в напряженном профиле Оливера и напомнило ей кролика, попавшего в лучи фар и не знавшего, куда бежать. Но лишь на мгновение. Потом это впечатление исчезло.

 

Ресторанчик представлял собой дешевую оживленную итальянскую тратторию, со столиками, покрытыми скатертями в красно-белую клетку, развешанными на стенах рыболовными сетями и выстроенными на полках оплетенными бутылками кьянти. В воздухе плавал сигаретный дым, запах которого перебивался восхитительными ароматами горячего оливкового масла, чеснока, жареного мяса и рыбы. Все столики были заняты, и внутри царила живая, дружественная атмосфера, в которой Фрэнни сразу же почувствовала себя уютно.

Официант с акцентом, который Фрэнни определила как неаполитанский, провел их по лестнице в подвал, обставленный так же, как и зал наверху. В дальнем его конце сидела компания молодых людей, и оттуда доносились взрывы хриплого хохота. Только два столика были не заняты, и итальянец подвел пару к одному из них, место было рядом с веселой компанией.

– Не желаете аперитив? – осведомился он, подвинув Фрэнни стул.

– Да, я… э-э… – Оливер вопросительно поднял глаза на нее.

– Я бы не отказалась. – Ей нужно было выпить.

– Парочку ваших коктейлей.

– Два «Вито Физзо»! – воскликнул официант, вручив каждому из них большое, написанное от руки меню, и исчез. Перед каждым прибором лежал пакетик паннини. Оливер взял свой и оторвал верх.

За их спиной раздался оглушительный взрыв хохота, и Фрэнни оглянулась. Лицо одного из весельчаков показалось ей знакомым. Пышная шевелюра была короче, чем тогда, когда она видела ее в последний раз, но сомнений быть не могло: эти толстые губы, мощное телосложение, громовой голос. Она смотрела, как Себ Холланд стукнул по столу и прокричал: «Эй, Луиджи, принеси-ка сандвич с аллигатором, и поживей!» Он повернулся к своим дружкам, хохоча вместе с ними.

Она не видела Себа после окончания университета – больше трех лет. Насколько помнила Фрэнни, он собирался заняться семейным бизнесом. Это была страховая компания, одна из крупнейших в Сити, и сейчас Себ выглядел как преуспевающий бизнесмен в своем костюме в тонкую белесую полоску и ярком галстуке. Их глаза встретились, и он засиял, узнав ее. Себ встал, покачнулся, но устоял на ногах и наклонился через стол.

– Фрэнни, привет! Как ты? Великолепно выглядишь. – Он скользнул взглядом по Оливеру. – Извините, прошу прощения, – проговорил Себ. – Я всегда был влюблен в эту девушку… Могу даже попробовать отбить ее у вас, если еще немного наберусь. – От принятого спиртного голос Холланда звучал громко, но невнятно.

Фрэнни покраснела и представила мужчин друг другу.

– Привет, – произнес Оливер.

Наступила короткая пауза, в течение которой они смотрели друг на друга со смутной мыслью, что где-то виделись раньше.

– Мы встречались, – проговорил наконец Себ. Он с трудом держался на ногах, и ему пришлось ухватиться за спинку стула Фрэнни.

– Да… – произнес Оливер насмешливо, – мне тоже так кажется. – Он нахмурился.

Девушка отметила, что выражение его лица стало каким-то свирепым.

– Халкин? Банк «Халкин–Нортроп»?

– Да, – сказал Оливер. – Себ Холланд? Вы имеете какое-то отношение к «Холланд Деларю»?

– Ага.

– А! – Лицо Оливера разгладилось. – Я знаю Виктора Холланда.

– Это мой брат.

– Бог мой! Ваш брат! Я иногда играю с ним в Куинсе.

– А вы, случайно, не были у нас на рождественской вечеринке в прошлом году? Мы могли встретиться там.

– В этом вашем огромном здании? – Глаза Оливера сузились, он пытался припомнить его название. – Да, точно, мы говорили о крикете! Ну, как там Вик? Я давно не видел его.

– Он в порядке.

– Хорошо… прекрасно… – Оливер вдруг неловко огляделся, словно не зная, как завершить разговор. – Передайте ему привет от меня.

– Обязательно передам. – Себ повернулся к Фрэнни. – Ну а как ты? Чем занимаешься?

– У меня все прекрасно. Работаю в Британском музее. Ты-то как?

– Отлично. – Он шмыгнул носом. – Через месяц женюсь. Вон моя невеста. – Он показал в сторону стола, но Фрэнни не поняла, кого он имел в виду. – Люси – может, знаешь ее? – Он повращал глазами, с трудом заставив себя смотреть в одну точку. – Нет, это было уже после университета. Да, женюсь через месяц, – повторил он. – Слушай, ты должна прийти! Я пошлю тебе приглашение. У меня остался адрес твоих родителей. Но нам обязательно надо встретиться как-нибудь до этого.

– С удовольствием. Поздравляю.

Фрэнни в душе было приятно, что ее узнали; это прибавило уверенности в себе. Себ вроде не собирался уходить, и Фрэнни чувствовала себя неловко, не зная, о чем говорить.

– Ты все еще в семейном бизнесе?

– Да, половину времени провожу в Штатах. – Он снова шмыгнул носом. – Видишь кого-нибудь из наших?

– Меридит. Я недавно была у нее в гостях в Йорке.

– Меридит! Классная девчонка! Она мне нравилась. Как она там?

– Прекрасно. Вышла замуж и очень счастлива.

Он улыбнулся, затем посерьезнел.

– Слушай, ты помнишь Джонатана Маунтджоя?

– Да. – Она хорошо помнила этого высокого, спокойного парня, всегда чрезвычайно серьезного и молчаливого.

– Беднягу застрелили в Вашингтоне несколько недель назад.

Фрэнни уставилась на него, не в силах вымолвить ни слова. Внутри все сжалось, словно в ледяной воде.

– Как… Как это случилось?

– Уличный грабитель. Он отдал ему бумажник, но ублюдок все равно застрелил его.

– Господи, бедный Джонатан! – воскликнула Фрэнни. – Это ужасно. Кошмар. – Она содрогнулась, почувствовав вдруг страшную растерянность.

Себ порылся в нагрудном кармане и достал визитную карточку.

– Звякни мне как-нибудь, сходим пообедаем или что-нибудь в этом роде. – Он улыбнулся Оливеру. – Я скажу Вику, что встретил вас, – пообещал он, потом собрался уходить, но, поколебавшись, повернулся к Фрэнни: – Очень рад был тебя видеть.

– Я тоже.

Джонатан Маунтджой. Убит. Мертв. Не существует.

– Вы учились вместе в школе?

Голос Оливера вернул ее к действительности. Она собралась с мыслями и виновато улыбнулась:

– В университете.

Официант принес им коктейли.

Оливер поднял бокал.

– Ваше здоровье, – негромко произнес он. – Рад снова встретиться с вами.

– Я тоже, – произнесла Фрэнни и отпила глоток шипучего напитка. Он имел вкус абрикоса, но она едва почувствовала это.

– Мне очень жаль – я по поводу вашего друга, который погиб.

– Спасибо, – произнесла Фрэнни упавшим голосом. – Вообще-то я не была так уж дружна с ним, после университета мы ни разу не виделись. Но он был очень хороший. – Она подперла ладонями голову и улыбнулась уже веселее. – Кажется, нам сегодня суждено получать только плохие новости.

– Да, – сказал Оливер. – Ну, не считая того, что вы здесь – это довольно приятная новость.

Их глаза встретились.

– Спасибо, – произнесла Фрэнни.

Кто-то за столом Себа что-то рассказывал, и одна из девушек протестующе завизжала. Фрэнни внезапно почувствовала, как поток воздуха из кондиционера холодит шею, и мурашки побежали у нее по спине. Она отпила еще из бокала, но по-прежнему не чувствовала вкуса коктейля. Фрэнни казалось, что между смертью Джонатана и Оливером Халкином была какая-то связь. Она попыталась прогнать мысли о том, что это было предзнаменование, касающееся ее и Оливера. Она должна порвать с ним, пока не поздно.

Официант стоял рядом, ожидая; они изучили меню и сделали заказ. Потом наступило тяжелое молчание. Оливер вытряхнул из своего пакетика паннини палочку, затем положил ее рядом с упаковкой, тщательно выровняв параллельно ножу.

– О чем вы задумались? – спросил он.

– Я размышляла о совпадении – мы оба знаем Себа, встретили его случайно.

Оливер молча отломил кусочек от своей палочки паннини и съел.

– Я не люблю совпадений, – произнес он.

– Почему?

Он пожал плечами, затем опустил глаза, как будто стесняясь своих слов.

– У меня их было довольно много за последние годы, и не слишком приятных. Поэтому я жду от них скорее плохого. Они раздражают меня. Хотя, наверно, это звучит глупо.

Фрэнни улыбнулась ему, подивившись его суеверности:

– Такое ведь со всеми происходит, правда. Неужели с вами никогда не случалось безобидных совпадений – например, вы думаете о ком-нибудь, и вдруг этот человек звонит вам по телефону?

– Не уверен, что бывают ничего не значащие совпадения.

Фрэнни смотрела на его лицо и уже не могла скептически улыбаться.

– Что заставляет вас так думать?

Оливер повертел в руках пакетик паннини, его следующий ответ отнюдь не поднял настроения Фрэнни.

– Самым худшим из них была смерть моей жены. – Он беспомощно развел руками.

– Простите, – сказала Фрэнни, – но что с ней случилось? – Она почувствовала, что должна знать это.

Он наклонился вперед и начал сосредоточенно чертить ногтем прямую линию на скатерти.

– Практически любые совпадения, – задумчиво продолжал он, словно не слыша ее вопроса. – Наталкиваешься на кого-нибудь, как с Себом Холландом. Постоянно выпадает одно и то же число… Да что угодно.

На его лице вдруг возникла блуждающая улыбка, обращенная скорее к Вселенной, чем к Фрэнни.

– Французский математик Лаплас сказал, что шанс есть выражение человеческого незнания.

– Это то, во что вы верите?

Он поднял свой бокал за ножку, взял его в ладони и медленно покачал перед глазами, с подозрением изучая содержимое.

– Хаос. Все эти пузырьки лопаются в беспорядке. Но эффект очевиден – напиток вкусен и не ядовит. Порядок из хаоса! Видите? – Оливер продолжал разглядывать бокал с выражением какого-то ребяческого удовлетворения.

– Может быть, следующее совпадение окажется счастливым, – произнесла Фрэнни, отпив еще немного.

– Может быть, – ответил он без особой уверенности.

Внезапно картина из прошлого промелькнула у нее перед глазами. Джонатан Маунтджой в поношенном пальто, засунув руки в карманы, стоял, уставившись в пространство. Таким она запомнила его, казалось, он вечно немного не в себе, где-то в своем собственном мире. Вялый, молчаливый Джонатан, протягивающий кому-то бумажник, затем пистолет… выстрел.

И все.

Она справилась с комком в горле, положила руки на стол, неловко потянулась к своему бокалу и остановилась, вдруг заметив, что он уже пуст.

Не уверен, что бывают ничего не значащие совпадения.

– Моцарелла для синьорины! – Официант поставил перед ними тарелки, затем взмахнул перечницей над минестроном Оливера и несколько раз резко ее крутанул.

Еще один официант появился с бутылкой вина, которую тут же торжественно открыл. Фрэнни изучала собственную тарелку, но аппетит у нее исчез. Она хотела, чтобы кто-нибудь сказал ей, что влюбляться в Оливера Халкина совсем не опасно. Взглянув на него, Фрэнни увидела, что он пробует вино, держа бокал одной рукой. Другая рука лежала на столе, большая и крепкая, ремешок часов охватывал мощное запястье, поросшее волосами. Печаль вновь появилась в его глазах, и Фрэнни вдруг захотелось прикрыть рукой его руку, утешить его, утешить себя.

Ее влечение к нему росло, но вместе с тем росло и беспокойство. Он улыбнулся Фрэнни, будто читая ее мысли.

 

Они продолжили беседу за ужином, и Фрэнни заставила себя съесть хоть что-то, говорили о смысле жизни, высказывали доводы, которые не успели привести друг другу во вторник. Оливер вовлек ее в разговор о математике и физике, помог ей немного понять мир этих наук. Успокоившись, Фрэнни рассказала ему, что пыталась читать «Краткую историю времен», но отложила ее, дойдя до середины. Он рассмеялся и ответил, что сам не осилил и четверти. И тут же изложил эти теории так, что ей стало понятно если не все, то уж большая часть наверняка.

Она выпила две порции ликера «Самбукка» с кофе и уже была слегка пьяна, когда они в начале второго покинули ресторан. Теперь она чувствовала себя спокойно рядом с Оливером. Пока Фрэнни возилась в машине с ремнем безопасности, у нее промелькнула смутная мысль, что если кто и перепил сегодня, то это она. Она даже не обратила внимания, ушел ли Себ Холланд.

Оливер отвез ее домой и проводил до входной двери. Фрэнни надеялась, что продолжения не будет, так как не смогла бы ему отказать, но ей хотелось, чтобы это случилось не просто так, а сейчас она была слишком пьяна.

– Может, зайдете на чашечку кофе? – спросила девушка.

– Мне… уже пора… Довольно поздно. – Он вдруг замялся. – Я хотел… Эдвард приезжает завтра. Это его последний уик-энд перед школой. – В слабом свете уличных фонарей Фрэнни заметила, как он покраснел, и гадала, что за этим последует. – Если вы не заняты, может… съездим вместе за город на уик-энд? Вы ему понравились тогда, на Кингс-Кросс.

Она подумала о том, как это будет выглядеть, но чувства взяли верх. Завтра она должна была идти на вечеринку, на которую, правда, особо не рвалась, а в воскресенье она собиралась поехать к родителям, но уже подумывала, как бы избежать этого. После того скандала в субботу Фрэнни вполне могла обойтись без них несколько недель.

– Я согласна, – произнесла она.

Ему было явно приятно.

– Что, если я заеду за вами в десять?

– Мне надо что-нибудь брать с собой?

– Резиновые сапоги. Я не знаю, какая будет погода. Одевайтесь как можно проще. И купальные принадлежности.

– Я буду готова в десять.

Он мгновение смотрел на нее, потом легонько поцеловал в щеку, немного отошел и подождал, пока она не войдет внутрь.

Закрыв дверь и задвинув щеколду, Фрэнни почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ее эмоции выплеснулись наружу, все прежние страхи были забыты, она уже предвкушала завтрашнее удовольствие. Само выражение «за город» вызвало в ее воображении образ ветхого, затерянного среди полей и лесов полуразвалившегося фермерского дома, с каменным полом и горящим очагом. Она представляла, как они с Оливером гуляют, может быть, обедают в местном ресторанчике, загорают около бассейна, за оградой которого ходят овцы. Она «понравилась» мальчику. Эдварду. Фрэнни почувствовала себя польщенной.

Она прошла в кухню, включила свет и в задумчивости уставилась на цветы, которые преподнес ей Оливер. Затем принялась искать, куда бы их поставить. Тут она вспомнила про белую керамическую вазу с зеленым ободком, подаренную ей как-то на день рождения Меридит Миннс, и достала ее с полки для посуды.

Расправив цветы в вазе, Фрэнни вдруг почувствовала себя необычайно бодрой и дико счастливой. Она перенесла цветы в спальню и, водрузив на каминную доску, стала перебирать белые и розовые гвоздики, желтые и оранжевые лилии, по очереди вдыхая их аромат, затем отступила, чтобы полюбоваться букетом.

Легла Фрэнни только после двух, поставив будильник на восемь утра. Но, уже погасив свет, от возбуждения еще долго не могла уснуть.

Когда же наконец заснула, ей приснился зловещий сон, в котором она бежала по темным, пустынным улицам города. Впереди Фрэнни видела силуэт Джонатана Маунтджоя, вырисовывающийся на фоне высокого здания. Она бежала, но расстояние между ними не сокращалось ни на дюйм, хотя он стоял на месте. Шаги гулко отдавались в переулке. Кто-то бежал к Джонатану, держа в руке пистолет. Фрэнни попыталась закричать, предупредить его, но не могла издать ни звука. Она видела дрожащую руку и направленный на Джонатана пистолет.

– Джоната-а-а-а-ан!

Раздался выстрел – она внезапно проснулась.

Кричали люди. Выли сирены полицейских автомобилей и «скорой помощи». Вдруг она осознала, что это настоящая сирена, где-то невдалеке. Но выстрел был здесь, в ее комнате. Удар или шлепок.

В квартире кто-то был.

Фрэнни похолодела от страха. Несколько мгновений она не могла сдвинуться с места. Потом медленно подняла руку, нащупывая выключатель. Щелчок.

Вспыхнул свет. Она оглядела комнату испуганными глазами. Мертвая тишина, ни малейшего звука, ничего не сдвинуто. Но что-то было не так. Тени от лампы падали на потолок, на сидевшую прямо над ней муху. Фрэнни посмотрела на картины на стене, на шкаф. Во рту у нее пересохло. Она взглянула на камин. Камин, на который она аккуратно поставила вазу с цветами.

Ваза стояла там, но цветов не было.

Она резко села. Цветы были разбросаны по полу, как будто кто-то в безумной ярости расшвыривал их по комнате. Или что-то.

 

6

 

Оливер подъехал чуть позже десяти. Он был в рубашке для регби, мешковатых красных брюках и старых, со шнурками, парусиновых туфлях. Подхватив ее сумку, он подошел к облепленному столетней грязью «ренджроверу».

– Что случилось? Ваш «рено» волшебным образом подрос? – спросила Фрэнни.

Он рассмеялся:

– На «рено» я мотаюсь по городу, он слишком потрепан, чтобы выдержать дальнюю поездку.

Внутри «ренджровера» царил такой же беспорядок, как и в «рено». Вдобавок на заднем сиденье валялись мятые подстилки и набор жеваных колец и резиновых костей.

– Это Капитана Кирка, – объяснил Оливер.

– Капитана Кирка?

– Собака Эдварда; он считает эту машину своей конурой.

Они направились к югу, вначале с трудом двигаясь по забитым машинами улицам, а затем выехали на автостраду, где поток машин уменьшился. Солнце било им в глаза, на небе ни облачка. Фрэнни в клетчатой рубашке с тонким джемпером, накинутым на плечи, белых брюках и кроссовках чувствовала себя легко и удобно, однако о душевном равновесии и речи быть не могло. Она ощущала усталость после бессонной ночи, не проходила резь в глазах.

Цветы не выходили у Фрэнни из головы. Она проверила всю квартиру, но окна были плотно закрыты, дверь на замке, и никто не мог проникнуть внутрь. Она поставила цветы в вазу, и утром они все еще стояли там. Она готова была поверить, что ей все это приснилось. Или же она так неадекватно отреагировала на обычную бытовую нелепицу.

Фрэнни начала расспрашивать Оливера про его ферму, стараясь представить ее себе. Он сказал, что управляющий, его младший брат Чарльз, ярый приверженец идей «зеленых» и на его ферме используются только экологически чистые продукты. Они разводят большие стада выращенного на чистом корме крупного рогатого скота и овец, несмотря на то, что это сопряжено с разными трудностями, о некоторых Оливер вкратце рассказал ей. Она узнала также, что Чарльз развелся с женой и на выходные брал к себе сына Тристрама, ровесника Эдварда.

Оливер вел машину так, что Фрэнни могла только посочувствовать ехавшим за ним. Большую часть времени «ренджровер» двигался нормально, разве что чуть быстрее, чем нужно, но иногда, когда Оливера что-то увлекало, он мог ехать несколько миль, не обращая внимания на включенный указатель поворота, или же забывал переключить передачу, и мотор бешено ревел. Несколько раз Фрэнни была уверена, что он не собирается останавливаться на красный свет, и инстинктивно искала под ногой педаль тормоза.

Теперь, на автостраде, все стало на свои места. Окна были открыты, и ветер, врываясь в салон, трепал волосы Фрэнни. Она откинулась на сиденье и, расслабившись, стала разглядывать сквозь темные очки окружающий пейзаж.

Чем дальше они удалялись от Лондона, тем реже Фрэнни вспоминала бессонную ночь. Предстоящий уик-энд обещал многое, и Фрэнни решила получать удовольствие. Возвращение домой, казалось, отодвинулось на сотню лет, и она гадала, станет ли Оливер к тому времени ее любовником.

Друзья, с которыми Эдвард отдыхал во Франции, сегодня утром сели на паром, идущий в Дувр, и должны были привезти его домой где-то в середине дня. Совершенно очевидно, несчастный случай с моторной лодкой мучил Оливера, он уклонялся от разговоров о мальчике, однако Фрэнни чувствовала, что тот имеет большое влияние на отца. Она вдруг осознала, как мало знает об Оливере. Встречаясь, они говорили только о том, что их интересовало, о взглядах на жизнь, лишь мимолетно касаясь своих семей. Фрэнни больше не удавалось вернуться к вопросу о смерти его жены, а ей было очень интересно, как она умерла и что это за совпадения, не дававшие Оливеру покоя. Но она не хотела быть назойливой.

Холмы Южного Даунса, как огромный барьер, высились на горизонте, постепенно приближаясь, и, проехав еще несколько миль, машина свернула с автострады на оживленную сельскую дорогу. Потянуло навозом, но после лондонской духоты даже этот запах показался Фрэнни освежающим.

– А в какую школу ходит Эдвард? – спросила она.

– Есть местечко под названием Стоуэлл-парк. Частная школа в десяти милях оттуда. Удобно забирать его по выходным.

– Он и живет там?

– Да.

– Как он к этому относится?

– Нормально. Он сам хотел этого.

Через просвет в живой изгороди она заметила толкотню – шла распродажа прямо из багажников автомобилей.

– А вы тоже жили в интернате? – спросила она.

– Да, с семи лет.

– Вам нравилось?

– Я ненавидел это, я вообще с неохотой учился в школе.

– Почему?

Он пожал плечами:

– Наверное, потому, что не мог делать того, что хотел. И еще я не любил командные игры. – Он улыбнулся и почесал ухо. – В детстве я интересовался только математикой и самолетами. Мы могли лишь раз в неделю заниматься планерным спортом, и только летом. А учителя математики всегда казались мне просто толпой мужланов. – Он снова улыбнулся. – Думаю, я не очень подходил для школы. А вам нравилось там?

– Да, почти всегда. Особенно история и классическая литература. На каникулах я всегда с нетерпением ждала начала новой четверти. Все, наверное, думали, что я ужасная зубрила.

– А про меня все думали, что я ленивый тип, не желающий, чтобы его дергали все время. Возможно, они были правы.

– А Эдварду действительно нравится школа?

– Да, – произнес Оливер, и оба некоторое время молчали.

Они ехали по объездной дороге, мимо старинного города, построенного на холме; на вершине Фрэнни заметила развалины замка.

– Льюис, – сказал Оливер, – главный город графства Суссекс.

– Где Симон де Монфор^[6] в 1264 году разгромил и взял в плен Генриха Третьего.

Он вопросительно взглянул на нее.

– А также родина Гидеона Мантелла, который открыл динозавров, – добавила она. – Первоначально древнесаксонская крепость, затем монастырь Кланьяк.

– Вот это да!

Фрэнни улыбнулась.

Они проехали по глубокому ущелью между меловых холмов, несколько миль по ровной долине, затем замедлили ход и свернули на узкую дорогу, окаймленную с обеих сторон разросшимся кустарником. Дорога вилась по склону холма, и, когда они спускались по ней, Фрэнни увидела внизу болотистую равнину, укрытую туманом. Они проехали знак ограничения скорости до тридцати миль в час, а затем другой, наполовину скрытый зарослями высокой крапивы: «Местон. Пожалуйста, снизьте скорость».

Дальше дорога шла по равнине. Слева Фрэнни увидела изящный сельский домик, сложенный из местного камня, и решила, что Оливер повернет туда, но он проскочил мимо, даже не взглянув, направляясь к небольшой деревушке с домами из песчаника. Они проехали старомодный деревенский магазинчик, под названием «Доспехи Шерфилдов», и церковь в нормандском стиле, которая заинтересовала Фрэнни.

Дорога за деревней шла круто в гору; справа от нее находилась сплошная кирпичная стена, за которой над территорией обширного парка возвышались кроны древних толстых деревьев, а слева – огороженное поле. Оливер переключил передачу, и, когда они проехали поворот, Фрэнни заметила, что впереди, над холмами, возвышалось что-то странное. Это выглядело как огромная птица, застывшая в полете. По мере приближения она разглядела, что это один из двух массивных каменных крылатых драконов на столбах у ворот.

Оливер снизил скорость и включил указатель поворота. Черные буквы на белой табличке, укрепленной на массивном постаменте, гласили: «Местон-Холл. Открыт сегодня для осмотра с 10.00 до 17.00».

Фрэнни посмотрела на Оливера, но определить что-либо по выражению его лица было невозможно. Драконы возвышались над ними: грозные существа с чешуйчатыми хвостами. Оливер въехал в ворота и повел машину по аллее, обсаженной тисами, которая вела к красивой арке, вверху которой находился золотой циферблат, увенчанный венецианским куполом. Стрелки показывали 11.40.

Они проехали под аркой и оказались на пересечении дорог, окруженном еще более густой стеной тисовых деревьев. Оттуда в разные стороны были направлены указатели: «Часовня», «Чайная комната», «Стоянка автомобилей», «Дом», «Сад», «Ферма». Одна табличка, стоящая отдельно, гласила:

 

«Маркиз Шерфилд приносит извинения посетителям за все неудобства, связанные с ремонтом здания».

 

Фрэнни вдруг пришло в голову, что Оливер может ее просто разыгрывать. Оливер направил машину в сторону указателя «Дом» и «Стоянка автомобилей», и, как только они завернули за угол, дом внезапно вырос перед ними.

Это был возведенный на вершине холма, возвышающийся над всей округой старинный елизаветинский замок из красного кирпича, такой же огромный, как и многие другие дома-музеи, которые она ребенком посещала с родителями.

Он стоял изысканный и надменный; кирпичные дымовые трубы, величественно устремленные в небо; ряды узких высоких окон с готическими желобами; тяжелые главные ворота, расположенные в отдельной башне с бойницами. Перед фасадом шла дорожка, посыпанная гравием, отделявшая строгую зеленую лужайку с ровно подстриженной травой, за которой начинался парк, простирающийся до самой долины.

– Это ваш дом?

Он кивнул с виноватой улыбкой школьника.

Впереди показался знак: «Дальше движение транспорта запрещено». Справа торчала маленькая будка билетной кассы, а позади нее через ров был перекинут деревянный мост, за которым находилась небольшая лужайка с огромным кривым дубом и полудюжиной стоящих в беспорядке машин. Печать запустения коснулась не только замка, но и всей прилегающей территории. Было видно, что прилагаются титанические усилия, чтобы поддержать былое великолепие, но исход битвы с разрухой уже предрешен.

Оливер нажал на тормоз, и автомобиль остановился. К ним спешила крепкого сложения женщина лет шестидесяти, подняв руку в приветствии. Ее опередил спаниель, он подбежал к автомобилю и яростно залаял. Оливер открыл дверцу, пес мгновенно вскарабкался к нему на колени и облизал лицо.

– Капитан Кирк! Привет, дружище! Привет, привет! Поздоровайся с Фрэнни!

Собака прыгнула на колени к Фрэнни, заколотила хвостом, когда девушка ее погладила, затем перебралась через Оливера, выскочила наружу и вопросительно гавкнула.

Женщина наконец подошла к машине и остановилась, тяжело дыша, удостоив Фрэнни лишь внимательным, беглым взглядом. У нее было доброе, довольно приятное лицо. На ее синей нескладно сидевшей футболке красовалась надпись, сделанная золотыми буквами: «Местон-Холл, Восточный Суссекс». Немного картавя, она произнесла уверенным голосом:

– Доброе утро, лорд Шерфилд.

– Доброе утро, миссис Бикбейн. Как у нас дела?

Фрэнни смотрела на него с возрастающим удивлением. Она почувствовала себя немного не в своей тарелке. Женщина вновь скользнула по ней изучающим взглядом, словно по выставочному экспонату. Фрэнни была раздражена, Оливер не торопился ее представить.

– Неделя была неплохая, – произнесла женщина, – да и сегодня началось хорошо. Уже около дюжины.

Оливер одобрительно кивнул. Спаниель снова нетерпеливо тявкнул.

– Тихо! – крикнул Оливер.

Женщина вновь вздохнула и вытерла лоб тыльной стороной ладони, давая понять, что устала от жары.

– Вчера был удачный день в чайных комнатах. Куча бездельников. Целых двадцать четыре. Все пили самый дорогой чай.

– Прекрасно. Замечательно. Вы хорошо поработали.

Мотор все еще работал, и Фрэнни сидела, вежливо улыбаясь, чувствуя, что является объектом пристального изучения. Наверняка она еще многого не знала, но надеялась выяснить все в течение следующих двадцати четырех часов, особо не привлекая к себе внимания. Она внимательно слушала, что женщина стала говорить Оливеру. Несмотря на нервозность, граничащую с паникой, Фрэнни старалась не пропустить ни слова.

– Мы можем делать здесь гораздо больше, не только поить их чаем. Надо держать все это открытым и зимой тоже. По-моему, на этих бездельниках можно неплохо заработать.

– Да… а-а… да, конечно, вы правы… конечно. – Оливер задумчиво кивал, глядя на Фрэнни. – Это… э-э… мисс Монсанто, – сказал он. – Миссис Бикбейн.

Миссис Бикбейн выпрямилась и наклонила голову набок, чтобы лучше рассмотреть Фрэнни.

– Здравствуйте, – произнесла она приятным, но несколько подобострастным тоном, который немного смутил девушку.

– Привет, – ответила Фрэнни.

Оливер включил передачу.

– Ну хорошо… э-э… увидимся позже.

– О, кое-что. Молодой Клифф из деревни хочет поговорить с вами.

Оливер установил рычаг в нейтральном положении.

– Клифф Уэббер? – переспросил он с недоумением.

– Сын Чарли Уэббера.

– А-а. – Оливер все еще, казалось, был в замешательстве.

Миссис Бикбейн оглянулась и, убедившись, что никто не подслушивает, произнесла:

– Собирается жениться. Хочет поговорить с вами насчет дома.

– Я буду сегодня в конторе.

– Я скажу ему, чтобы он забежал к вам, хорошо?

– Хорошо, около трех.

Он медленно тронулся с места, Капитан Кирк побежал за ними. Машина свернула на дорогу, посыпанную гравием, и поехала вдоль замка.

– Миссис Бикбейн, – сказал Оливер, – иногда напоминает дракона, но она управляет всем этим железной рукой. – Он остановился и терпеливо подождал, пока молодой японец сфотографирует свою девушку на фоне главного входа.

Фрэнни вопросительно повернулась к Оливеру:

– Лорд Шерфилд?

Он ради приличия сделал смущенное лицо.

– Я вспоминаю о титуле. Моя жена обычно… – Он замолчал.

– Значит, вы пэр?

– Боюсь, не слишком деятельный. Когда я не в банке, я провожу почти все время здесь, пытаясь поддерживать хоть какой-то порядок.

Фрэнни поглядела в окно. С близкого расстояния было заметно, что дом запущен куда сильнее, чем казалось поначалу. Краска на окнах отслаивалась, отсутствовали большие куски кирпичной кладки. Стены нуждались в немедленном ремонте, а сами камни столетиями разрушались ветром и дождем, под сточными желобами их покрывала зеленая слизь. Растения взбирались по стенам, закрывая некоторые окна, а кое-где даже проникая внутрь.

Фрэнни внимательно рассматривала герб, вырезанный на каменной плите над воротами, заметив среди прочих символов дракона и надпись на латыни, которая сделалась неразборчивой от времени. Японец широко улыбнулся, и Оливер вновь тронул машину с места. Ей казалось все это нереальным, похожим на сон, когда она попыталась осознать, что это действительно дом Оливера и они остановятся именно в нем. Она представила себе, что сказал бы ее отец.

Дорога уперлась в невысокую стену, за которой виднелось круглое, окаймленное резным бордюром озерцо с неработающим фонтаном. Большая вывеска предупреждала: «Частная собственность. Посетителям вход воспрещен».

Оливер потянул ручной тормоз и выключил мотор. Снаружи скакал и пронзительно лаял Капитан Кирк. Фрэнни спрыгнула на землю, и пес будто сошел с ума: завертелся на месте, пытаясь поймать свой хвост, скользя лапками по гравию, затем перепрыгнул через стену, обогнул озерцо и понесся к растущим невдалеке буковым деревьям. Она захлопнула дверь – звук разнесся в воздухе, и снова наступила абсолютная тишина. Через несколько мгновений ее нарушило блеяние овец, доносившееся издалека.

Оливер открыл багажник и достал сумки. Фрэнни, наслаждаясь запахом травы, прошла по лужайке к парапету и взглянула на простирающийся до самой долины парк. Зеленые холмистые луга, на одном из которых паслась пара лошадей, на другом – отара овец, спускались к густому дремучему лесу на дне долины. Сквозь деревья виднелось мерцавшее жемчужным блеском озеро. Другая сторона долины также заросла лесом, переходящим в пастбища, по которому разбрелись овцы. Повсюду возвышались каменные обелиски, классические колонны и статуи, что усиливало возникшее у Фрэнни ощущение нереальности.

Она повернулась к Оливеру, молча стоявшему за ней с сумками в руках.

– Впечатляюще, – восхищенно произнесла она, чувствуя себя по-прежнему неловко. А затем добавила в ярости: – Я бы убила вас.

– Но почему? В чем дело?

– Почему вы не сказали мне обо всем этом? Неужели вы думали, что это отпугнет меня?

– Что я должен был сказать?

Она прошлась в задумчивости по высокой колышущейся траве.

– Не знаю.

– Так почему вы расстроились?

– Вы совсем смутили меня. Я даже не взяла приличного платья.

– Боже мой! Мы же здесь одни, вы и я.

– А ваша прислуга?

Он обнял ее одной рукой и легонько прижал к себе.

– Ты выглядишь великолепно и так, и тебе совсем не нужны бальные платья. Мы здесь обычно ходим в джинсах. – Он легонько поцеловал ее в щеку. – Идем, надо разобрать вещи.

Она бросила на него взгляд, в котором читались злость и веселье.

– Сколько вы живете здесь?

– С 1580 года.

– Не думала, что ты такой старый.

В уголках его глаз мелькнул смех, волосы Оливера растрепал ветер, и они рассыпались по лбу.

– Халкины жили здесь с тех самых пор, как был построен замок. Правда, он не всегда передавался от отца к сыну, наша родословная очень запутана.

Оливер повернул к проходу в стене, и Фрэнни, следуя за ним, обнаружила еще одно крыло. Открытие, что дом настолько велик, поразило ее. Построенное в том же стиле, что и фасад, крыло располагалось за прямоугольными цветниками, обделенными заботой садовника. Позади здания виднелись теплицы и огород. Вьющаяся струйка голубого дымка напомнила Фрэнни, что лето уже на исходе.

– В этой части дома я… э-э… мы и живем, – произнес Оливер.

Она последовала за ним по узкой, посыпанной гравием дорожке, окаймленной с обеих сторон цветочным бордюром, вдоль стены дома, мимо шмеля, выделывающего акробатические трюки на гибком стебле вьющейся розы, мимо разросшейся, как дикое растение, гортензии и остановилась перед входной дверью. Это была дубовая дверь, такая же, как дверь главного входа, только она не выступала вперед. Над дверью располагался все тот же вырезанный в камне геральдический щит, на одной из частей которого был изображен дракон.

Пока Оливер вставлял ключ в замок и с резким скрежетом поворачивал его, Фрэнни разглядела на свитке под драконом изречение на латыни, которое показалось ей знакомым. Вдалеке раздался гулкий, печальный удар колокола. Фрэнни бросила взгляд на часы – 11.45.

Она снова посмотрела на герб и перечитала надпись: «Non omnis moriar». Машинально Фрэнни перевела ее. Весь я не умру.

Оливер открыл перед ней дверь, и она, нахмурившись, шагнула в просторный темный холл. Конечно, это изречение попадалось ей на уроках латыни в школе, но она встречала его и где-то еще. И эта мысль почему-то не давала ей покоя.

 

7

 

Оливер подождал Капитана Кирка и закрыл дверь. Внутри был прохладный полумрак. Фрэнни спохватилась, что забыла снять солнечные очки, но и без них намного светлее не стало. Солнце проникало в помещение сквозь узкие окна, создавая причудливые сочетания света и тени, в его лучах плясали пылинки.

Оливер и Фрэнни стояли в большом, обшитом панелями холле с каменным полом, кое-где покрытым красивыми ковриками. В центре был круглый инкрустированный стол и на нем ваза со свежими цветами. Широкая дубовая лестница вела вверх, на лестничной площадке красовались рыцарские доспехи.

Внезапно внимание Фрэнни привлек приземистый бронзовый сосуд в виде двух баранов, прижавшихся спинами друг к другу. Она подошла поближе и начала пристально разглядывать его. Он был прохладный и, несмотря на замысловатый резной узор на поверхности, гладкий на ощупь. Вся неловкость тут же улетучилась, и Фрэнни взволнованно повернулась к Оливеру:

– Как давно это стоит здесь?

Оливер посмотрел на нее несколько озадаченно.

– Никогда толком не знал, что это такое, – произнес он.

– Это китайское. Называется зан.

– Зан? – В его глазах промелькнула усмешка.

– Сюда, должно быть, наливали вино. Знаешь, сколько ему лет?

– Около двухсот, думаю. Его привез кто-то из моих предков с Востока – у семьи когда-то были там деловые интересы.

Фрэнни, щурясь в полумраке холла, внимательно изучила резьбу на рогах, потом с трудом наклонила кувшин и заглянула под одну из ног барана.

– По-моему, это эпоха Шан,^[7] где-то между 1700 и 1050 годами до нашей эры.

Оливер был потрясен.

– Мой отец использовал его как подставку для зонтов.

Фрэнни думала, что Оливер шутит, но, взглянув на него, поняла, что это правда.

– Кувшин бесценен!

– Здесь у нас полно всякого хлама. Ничего никогда не разбирали как следует. Может, мне стоит нанять тебя?

– Только если что-нибудь римское или восточное, в других вещах я не очень разбираюсь.

– До того, как построили этот дом, тут была древнеримская вилла.

– А кто-нибудь проводил раскопки?

– Да, примерно в 1820 году. Откопали мозаичные полы и бассейны, потом опять засыпали и посадили буковые деревья.

– Господи, но зачем?

– Думаю, им надоели всякие бездельники, шатающиеся вокруг. – Он взял сумки. – Ну ладно, надо разобрать вещи.

Они поднялись по лестнице, обитой панелями с изображением сцен охоты. Потом прошли через дверной проем с фронтоном и, оставив позади висевшие на стене пожарное ведро и огнетушитель, которые придавали помещению какой-то казенный вид, очутились на лестничной площадке, просторной и темной. Под ногами поскрипывал натертый паркет.

Оливер остановился перед дверью и кивнул в конец коридора:

– В той стороне находится главная часть дома, открытая для посетителей. Если хочешь, можешь побродить там, ну, конечно, купив билет.

– Билет? – удивилась Фрэнни, но, взглянув на него, поняла, что он просто смеется над ней.

Оливер открыл передней дверь. Фрэнни вошла в большую, скудно обставленную спальню, в которой стоял запах заплесневелой материи. Несмотря на льющийся в окна солнечный свет, комната выглядела сырой и холодной, будто ею давно уже никто не пользовался, а обстановка не менялась десятилетиями.

Оливер щелкнул выключателем около двери и, похоже, был удивлен, когда под потолком вспыхнула лампочка. Взглянув на нее несколько раз с выражением почти первобытного изумления на лице, он выключил свет и, подойдя к шезлонгу, стоявшему возле двуспальной кровати мрачного вида, водрузил на него сумку Фрэнни.

– Там, по коридору, вторая дверь слева – туалет, а сразу за ним ванная. Правда, боюсь, в елизаветинские времена не предполагали, что потом здесь сделают ванные комнаты.

Фрэнни выглянула в окно, из которого открывался вид на долину.

– Потрясающий вид! Сколько земли из этого принадлежит тебе?

– К северу до той дороги, с которой мы свернули, а к югу – до самой реки, которую отсюда не видно.

– А деревня, через которую мы проезжали?

– Она… мм… принадлежит мне.

– Принадлежит тебе?

– Да. – Он почесал кончик носа и смущенно улыбнулся. – Там около семидесяти домов – они все сдаются за номинальную плату. Почти вся земля сдана в аренду, поэтому и большая часть домов отдана работникам.

– Вот так феодализм!

– Еще какой. Послушай, ты, наверное, хочешь переодеться или еще что-нибудь… Я пойду сварю кофе и жду тебя внизу.

В ванной комнате Фрэнни обнаружила чугунные ванну и умывальник, все в пятнах и щербинах. Когда она повернула бронзовый кран, он задребезжал и застучал, потом с яростью пожарного брандспойта выплюнул ржавую струю воды.

Фрэнни посмотрелась в большое настенное зеркало и поправила волосы. Ее все не покидало ощущение нереальности происходящего, будто она попала в другое измерение, где были свои, неизвестные ей законы.

В холле чувствовался сильный запах кофе, когда Фрэнни спустилась вниз, прошла через короткий коридор и очутилась в большой кухне, имеющей домашний, обжитой вид. Медные кастрюли стояли на полке над плитой, стены были увешаны связками лука и чеснока; игрушечные машинки выстроились вдоль полочки валлийского кухонного шкафчика; потрепанная тряпичная туфля лежала на дряхлом диване. Открытая дверь вела в посудомойню.

Оливер сидел за старым сосновым столом с телефонной трубкой около уха, угрожающе далеко откинувшись на стуле и стуча карандашом по колену. Позади него булькала кофеварка, на которой горела красная лампочка.

– Ну хорошо, я буду в конторе днем, но всего час или около того. Сегодня у меня мало свободного времени. – Он подмигнул вошедшей Фрэнни.

В углу сосредоточенно возился, устраиваясь поудобнее на подстилке, Капитан Кирк, копавшийся в своих игрушках. Он сопел и пыхтел, а его хвост яростно мотался из стороны в сторону. Окна выходили во внутренний двор, который сейчас был в тени. На улице стояли ржавый вертел для мяса и садовая мебель.

– Хорошо, в три часа. Жду, – произнес Оливер с неохотой и повесил трубку. – Нет покоя грешникам.

Фрэнни посмотрела на него.

– Арендаторы. Вечные проблемы. Я прямо как советник по брачным делам. – Он без всякого интереса просмотрел почту. – Меня больше всего пугает то, что они действительно следуют моим советам.

– Может, ты даешь хорошие советы, – предположила она.

– Нет, я просто умею выглядеть убедительно. – Он подошел к шкафу и достал две чашки.

– Сколько здесь прислуги? – спросила Фрэнни.

Он покачал головой:

– Никого.

– Никого? – Она была удивлена. – А та женщина, которая встретила нас, – миссис Дикден?

Оливер поставил чашки на стол.

– Миссис Бикбейн. Нет, она живет с мужем в деревне. Когда мне приходится уезжать, она остается с Эдвардом. Еще каждый день приходят четыре женщины, чтобы убрать в доме.

Он, прищурившись, посмотрел на конверт, вскрыл его пальцем, пробежал глазами письмо и бросил в мусорную корзину.

– А кто же готовит?

– Миссис Бикбейн или я. – Он ткнул себя большим пальцем в грудь, потом, повернувшись к кофеварке, выключил ее и наполнил чашки. – Боюсь, здесь все довольно скромно и даже примитивно. Все деньги уходят на содержание дома. Он очень долго был почти заброшен и теперь в совершенно отчаянном состоянии. Сахар или молоко?

– Черный, спасибо. А ты получаешь какие-нибудь субсидии?

– Совсем чуть-чуть – от фонда «Английское наследие» и местного совета, но это лишь часть того, что необходимо, небольшой взнос. – Он достал из холодильника бутылку молока и открыл ее. – Под северным крылом проседает грунт, это там, где выстроены леса. Чтобы подвести фундамент, необходимо три четверти миллиона. – Он угрюмо улыбнулся.

– Поэтому ты открыл дом для посетителей?

– С посетителей мы получаем не так много. Здесь бывает около шести тысяч человек ежегодно, по три фунта с человека; еще немного набегает от брошюр, чая, сувениров, но все уходит на зарплату работникам. Например, надо нанимать служителей для каждого зала. Но пришлось открыть дом для публики, чтобы можно было просить дотацию на ремонт, – мы получаем от этого примерно четыреста тысяч фунтов.

– А тебе нужно найти остальную сумму?

– Да. – Оливер пододвинул Фрэнни ее чашку. Он стоял напротив и смотрел на девушку с нежностью. – Спасибо, что приехала.

Она улыбнулась, тронутая его тоном:

– Спасибо, что пригласил.

Воцарилось теплое, дружелюбное молчание, и Фрэнни вдруг захотелось, чтобы Эдвард не приезжал, чтобы они были здесь одни.

– Ты унаследовал все это от родителей?

Он присел на краешек стола и подул в чашку.

– Мой отец передал мне дом, чтобы не платить налогов после его смерти, и переехал в маленький домик на ферме. – Оливер смотрел на поднимающийся от чашки пар. – Для того, чтобы избежать налога на наследство, он должен был прожить семь лет после передачи имущества. Но отец умер, не дожив двадцать четыре часа до того, как истекли эти семь лет.

– О боже! И тебе пришлось платить?

– Да, – он пожал плечами, – это было довольно обременительно. Я и сейчас продолжаю платить.

– Тебе пришлось что-нибудь продать?

– Две наши лучшие картины – Каналетто и Вермеера.

Он опустил плечи и прижал чашку к груди, будто заряжаясь ее теплом.

– Я считаю, что не должен распродавать эти вещи. Мне кажется, каждый, кто живет здесь, обязан сохранить все таким же, каким получил, и даже в лучшем состоянии. Я делаю все, что могу, надеюсь, когда-нибудь и Эдвард сделает все, что в его силах.

– Зан стоил бы очень дорого, если бы…

Зазвенел дверной звонок, и одновременно с ним раздался стук. Капитан Кирк пулей вылетел из кухни и помчался по коридору, яростно лая. Оливер поставил чашку на стол и вскочил.

– Это наверняка они! – произнес он и бросился открывать.

Фрэнни заколебалась, не зная, последовать за ним или остаться. Она услышала звук открывающейся двери и беспорядочный хор голосов.

– Эдвард! Эй, эй! Привет!

– Капитан Кирк! Здорово, Капитан Кирк! Хороший парень! Пап, знаешь что? Мы чуть не попали в аварию! Мы чуть не врезались! – Хотя Фрэнни всего один раз до этого слышала голос Эдварда, она сразу же узнала его.

– Да нет же, дурак! – произнес другой мальчишеский голос весьма настойчиво.

– Нет, правда, папа! Машина проскочила прямо перед нами. Нам пришлось очень резко затормозить.

– Машина была в миле от нас, дурак! Нам и вообще не нужно было тормозить!

– Привет, Клайв! – сказал Оливер. – Кэролайн! Вы все великолепно выглядите!

Фрэнни обратила внимание на фотографии, висевшие на стене, и подошла поближе. Там было несколько снимков симпатичной рыжеволосой женщины приблизительно ее возраста. Еще с одного снимка на нее глядели Оливер, мальчик, в котором Фрэнни узнала Эдварда, и женщина – вероятно, покойная жена Оливера, – стоящие у крыла небольшого самолета. Поражало сходство между мальчиком и женщиной. Не в силах сдержать любопытство, Фрэнни внимательно пригляделась к леди Шерфилд и отметила, что у нее были английские классические черты лица. Модный костюм для загородной местности. Фрэнни подумала, что может представить себе ее голос: звонкий, чистый, уверенный. И резкий?..

От фотографии исходило ощущение идиллии. Вся семья в сборе; может, собирались куда-нибудь вместе или просто позируют. Фрэнни снова взглянула на женщину, и у нее вдруг промелькнула абсурдная мысль, возможно ли по снимку предсказать смерть человека. Она отступила назад, испугавшись столь мрачной идеи. Фрэнни подумала, чем бы заняться, ей хотелось выглядеть достойно, если вдруг Оливер приведет гостей сюда.

– Мы смертельно устали, – произнес женский голос в коридоре. – Мимо отеля, в котором мы ночевали, без конца проезжали грузовики.

– Эй, папа, а я на обед ел улиток, – снова раздался голос Эдварда.

Фрэнни почувствовала себя неловко, невольно подслушивая чужой разговор.

– Нет, не ел, – произнес другой мальчик. – Это вообще были не настоящие улитки.

– Нет, настоящие. Не бывает ненастоящих улиток.

– Мам, ну скажи, что это ненастоящие.

– Хотите кофе или чего-нибудь выпить?

– Нам уже пора, – сказал мужской голос. – Мать Кэролайн ожидает нас к обеду.

– У меня для тебя сюрприз, Эдвард! – сказал Оливер.

– Что? Скажи!

Внезапно наступила тишина – словно Оливер что-то шептал на ухо сыну. От былой уверенности Фрэнни и следа не осталось. Она услышала шаги и повернулась. В дверях стоял Эдвард в белой футболке, джинсах и сандалиях. Его лицо загорело, на нем проступило еще больше веснушек; обгоревший кончик носа шелушился.

Глаза Эдварда распахнулись, а рот расплылся в улыбке, точной копии отцовской.

– Эй, ты та девушка с вокзала!

Фрэнни наконец расслабилась и улыбнулась ему в ответ, почувствовав прежнюю симпатию к мальчику.

– Точно.

Внезапно он посерьезнел:

– Мы чуть не попали в аварию.

– Правда?

– Какая-то женщина проскочила прямо перед нами. Дяде Клайву пришлось резко затормозить. – Он помолчал. – Это не настоящий мой дядя, но я зову его так.

– Как твои каникулы?

Он стоял, молча разглядывая ее, будто не слышал вопроса.

– Ужасное дело, – произнес женский голос в холле.

– Кто правил лодкой? – спросил Оливер.

– Сын Жан-Люка, Альберт. Вообще-то он довольно внимателен. Ты знаешь, как это бывает. Детям нравится править лодкой; Эдвард водил ее немного и Доминик. Дело в том, что взрослые надрались – устроили пьянку, оставив ребят одних.

– И никто не заметил плывшую?

– Девушка была довольно далеко, но погода стояла безветренная. Он должен был увидеть ее; он не дурачился и не баловался, но не может объяснить, как такое произошло. Бедный Жан-Люк в ужасном состоянии.

– А ты умеешь кататься на водных лыжах? – спросил Эдвард.

– Нет.

– Я могу кататься даже на одной лыже. Это просто здорово. Причем на одной лыже с самого начала. Доминик так не умеет. Он стартует на обеих, а потом одну убирает.

В комнату вошел еще один мальчик с толстым агрессивным лицом и неопрятными растрепанными белокурыми волосами, в яркой рубашке и шортах-бермудах. Он остановился на безопасном расстоянии от Эдварда и, злобно скривившись, закричал на него:

– Знаешь что? Ты колдун! Настоящий колдун! И настоящий дурак; и я больше никогда не хочу тебя видеть! Ты дурак, противный дурак! – Он подскочил к Эдварду, толкнул его в грудь и выбежал из комнаты.

Эдвард стоял не шелохнувшись, словно и не было никакого оскорбления, и Фрэнни восхитилась его выдержкой.

– Доминик испугался медузы и не стал купаться, – сообщил он как ни в чем не бывало.

В дверях появилась высокая привлекательная женщина. Она выглядела разгоряченной и утомленной путешествием; ее светлые волосы, повязанные яркой косынкой в цветочках, совсем спутались. На ней было помятое легкое платье. Выражение лица было надменным, и голос звучал точно так же: она говорила, растягивая слова и почти не разжимая губ.

– О, здравствуйте, – сказала она.

– Здравствуйте, – ответила Фрэнни, чувствуя себя несколько задетой.

Женщина одарила ее мимолетной покровительственной улыбкой и вышла обратно в коридор.

Из коридора донеслись ее слова:

– Оливер, это новая няня?

«Сука», – подумала Фрэнни.

В голосе Оливера прозвучало замешательство.

– Нет… это Фрэнни… Пойдемте, я познакомлю вас, не думаю…

– Нет, нам действительно уже пора, – настаивала женщина.

Она и мужчина прокричали Эдварду:

– До свидания!

– Медуза может убить тебя в считаные секунды, – заявил Эдвард, игнорируя их обращение.

Оливер позвал сына:

– Эдвард, они уходят, иди попрощайся и поблагодари.

Мальчик скривил лицо и неохотно побрел к двери.

– Оливер, я собираюсь женить тебя, – произнес женский голос. – У меня есть на примете одна особа, ты обязательно должен с ней встретиться. Моя хорошая подруга, потрясающе выглядит. Недавно пережила кошмарный развод. Она тебе понравится. И самое главное: она получила ученую степень по математике в Кембридже! Я устрою что-нибудь для вас через недельку.

Фрэнни напряглась, безуспешно пытаясь услышать ответ Оливера, чувствуя острый укол ревности и желание выйти и задушить эту женщину. «Я здесь лишняя», – пронеслось у нее в голове. Она уже жалела, что не осталась в Лондоне и не пошла на вечеринку.

Голоса удалялись. Фрэнни с облегчением повернулась и вновь взглянула на фотографии, размышляя о взрослом не по годам, сдержанном поведении Эдварда во время ссоры с Домиником. На одном из снимков она узнала его с удочкой в маленькой весельной лодке на озере. За ним виднелся причал и нависшие над водой деревья. Поверхность озера была гладкой, и Эдвард держал свое удилище с убийственно серьезным выражением лица.

– Ты умеешь ездить верхом?

Его голос вывел ее из задумчивости.

– Нет, – ответила она, оборачиваясь.

– Я могу научить тебя, если хочешь. Моя лошадь Шеба очень послушная.

Она улыбнулась:

– Ну что ж, попробую.

– Правда? – Его глаза загорелись. – Она уже довольно старая, ей четырнадцать лет. Это охотничья лошадь.

– Ты охотишься?

Хлопнула дверца машины, затем еще одна, и одновременно раздался крик, начавшийся с низкой ноты и выросший до пронзительного завывания полицейской сирены. Лишь через минуту Фрэнни поняла, что это человеческий крик.

– Мне в общем нравится охотиться; правда, я боюсь, что это жестоко, – спокойно произнес Эдвард, будто ничего не слыша.

– Думаю, стоит посмотреть, что там случилось, – забеспокоилась Фрэнни, когда крик усилился.

Она пошла к двери, Эдвард остался на месте. Девушка промчалась по коридору, выскочила на улицу и побежала по дорожке.

Вокруг серебристого «вольво», стоящего рядом с «ренджровером», в панике суетились люди. Блондинка истерически вопила. Лысый, довольно толстый мужчина безуспешно пытался открыть заднюю дверь машины. Одной ногой он уперся в колесо, а обеими руками тянул за ручку.

Крик шел изнутри автомобиля. Голова мальчика виднелась через открытое окно задней двери. Кричал он. Его лицо исказилось от страдания.

К своему ужасу, Фрэнни увидела, что его руку защемило дверцей, там, где она крепилась к корпусу машины. Пальцы попали между ребром дверцы и рамой окна.

К машине бежал мужчина. Она заметила также миссис Бикбейн и еще одну женщину в такой же футболке с надписью «Местон-Холл». Женщина в ярком платке, вероятно мать мальчика, забралась в «вольво» с противоположной стороны, перегнулась и толкала дверцу изнутри.

Мальчик продолжал кричать все громче, корчась от боли. Капли крови скользили вниз по полированной поверхности: темно-красные полосы на пыльном серебристом металле. Оливер подбежал, схватился за дверцу и тоже потянул. Обе ноги лысого толстяка на мгновение оторвались от земли, и он приложил все усилия, чтобы не потерять равновесие. Дверца, наконец, с треском распахнулась, словно взламываемый сейф.

На мгновение крик затих, шаги тоже. Три пальца один за другим отделились от стойки дверцы. Сначала Фрэнни подумала, что мальчик разжал хватку. Но затем пальцы мягко упали на гравий. В тишине было слышно, как они шлепнулись о землю.

 

Оливер взял на себя командование. Он отправил миссис Бикбейн к телефону вызывать «скорую помощь», а Фрэнни приказал следовать за ним. Они вбежали в дом и через мгновение очутились на кухне. Эдвард куда-то пропал, но в панике девушка едва ли это заметила. Капитан Кирк с громким лаем ворвался вслед за ними.

– Полотенца, в том ящике! – указал Оливер, открывая кран и озираясь вокруг. – Намочи их! – Он рывком открыл один шкаф, другой, порылся там и достал длинный стальной нож. Фрэнни скомкала в руках полотенца для посуды и окунула их в раковину с водой. Оливер помог их отжать, и они побежали обратно к машине.

Ошеломленная мать прижимала к руке сына окровавленный носовой платок. Оливер взял мальчика за руку и убрал платок. Указательный палец болтался на тонком лоскутке кожи. Из остальных обрубков хлестала кровь; несколько капель попало на джинсы Фрэнни, когда она стояла на коленях с полотенцами наготове. К ее горлу подступила тошнота. Ребенок кричал не переставая, выдыхая весь воздух из легких и набирая новую порцию, останавливаясь лишь на мгновение, чтобы проглотить слезы. Струйка горячей крови брызнула на щеку Фрэнни, другая – на лоб. Она почувствовала, как капли стекают на глаза. Отвернувшись, девушка с трудом сглотнула, сдерживая тошноту, не в силах смотреть на окровавленную руку и искаженное болью лицо.

Оливер обернул руку полотенцем, и Фрэнни помогла ему обмотать его вокруг запястья; затем то же самое проделали со вторым. Третье полотенце Оливер накинул сверху и, с помощью матери Доминика и Фрэнни, затянул его в тугой жгут, действуя ножом, как рычагом. Отец мальчика взволнованно склонялся над ними, толкая их и мешая; его жалкая попытка помочь выдавала полную беспомощность.

Оливер собрал отрезанные пальцы, завернул их в отдельное полотенце и отдал Фрэнни:

– Упакуй это в лед.

Сцена привлекла внимание нескольких посетителей, стоящих в отдалении. Они обсуждали событие, пытаясь понять, что же произошло. Одна женщина высказала предположение, что мальчика покусала собака.

– Дом? С тобой все в порядке, Дом?

Эдвард бежал к ним, на его лице был написан ужас.

– Дом? – Он посмотрел на всех, затем перевел взгляд на Фрэнни. – Что случилось? – И тут увидел жгут, затянутый на руке друга. – Ой, Дом… – побледнел он.

Когда Фрэнни вошла в кухню, задала себе вопрос, где же все это время был Эдвард и почему он не пошел вместе с ней. Она развернула полотенце и уставилась на три кровоточащих пальца. Как муляжи для розыгрышей, подумала она. Внезапно у нее закружилась голова, желудок свело в спазме. Фрэнни покачнулась, ухватилась за край раковины, и ее вырвало. Из глаз потекли слезы, она вытерла их рукавом, затем вымыла раковину, руки и заставила себя действовать разумно.

В холодильнике стояло несколько поддонов со льдом. Девушка поискала подходящую емкость. Плач послышался ближе, в кухню вошел Оливер с травмированным ребенком на руках, а за ним родители мальчика и Эдвард. Миссис Бикбейн старалась успокоить Доминика, уверяя его, что «скорая помощь» вот-вот приедет. Оливер положил мальчика на диван, а миссис Бикбейн подошла к раковине и стала разглядывать пальцы с удивительным хладнокровием, повергшим Фрэнни в замешательство.

– Я была медсестрой, – пояснила она.

Миссис Бикбейн помогла Фрэнни управиться со льдом, и рядом с ней девушка почувствовала себя неопытной и неумелой.

Крик постепенно перешел в прерывистый, всхлипывающий стон. Эдвард не отходил от друга и выглядел очень огорченным. Он попытался обнять его, но тот оттолкнул Эдварда и снова закричал, еще яростнее, чем прежде. Мать с побелевшим лицом сидела возле сына.

– Послушайте, – сказал отец пострадавшего, – эта чертова «скорая помощь» приедет неизвестно когда. Я сам отвезу его.

– Нет, – сказал Оливер. – Ему нужно попасть туда, где смогут сделать микрохирургическую операцию; может, удастся пришить пальцы обратно. Если вы поедете не туда, то потеряете драгоценное время. По-моему, у вас есть всего несколько часов, пока не погибли нервные окончания.

– Шесть, – авторитетно заявила миссис Бикбейн. – Моему Гарри отрезало мизинец газонокосилкой, но, к сожалению, нашли мы его только на следующий день.

Отец Доминика медленно подошел к раковине, но, увидев пальцы, резко отвернулся. Фрэнни отошла, чтобы дать миссис Бикбейн тщательно упаковать их, обложив со всех сторон кубиками льда. Наконец, они поместили все это в сумку-холодильник для пикников.

Оливер позвонил своему другу-доктору, который назвал ему несколько имен и посоветовал больницу, находившуюся всего лишь в получасе езды, что немного успокоило отца.

Через несколько минут прибыла «скорая помощь». Мальчик с матерью сели в машину, а отец последовал за ними на «вольво». Фрэнни, Оливер и Эдвард в оцепенении смотрели им вслед. Сирена взвыла несколько раз, и наступила тишина.

Они пошли назад, к дому. Оливер был погружен в размышления, а Фрэнни шагала, не зная, что сказать. Эдвард остановился у пруда. Фрэнни подождала его немного и скрылась в дверях. Миссис Бикбейн извинилась, сказав, что у нее дела в чайной комнате, и удалилась.

Оливер выплеснул остатки кофе из кофеварки в раковину и открыл кран. Фрэнни взяла со стола обе чашки и подала ему.

– Не надо – это можно помыть потом, в машине. – Его слова заставили ее почувствовать себя еще более бесполезной. Она до сих пор не могла определить свою роль. Оливер скользнул взглядом по ее лицу и понизил голос:

– На тебе осталась… э-э-э… боевая раскраска.

Фрэнни дотронулась пальцами до щеки и увидела на них кровь.

– О боже!

Она поспешила наверх, в ванную комнату, и, увидев свое отражение в зеркале, испугалась. По ее лбу и щекам стекали ручейки крови, тушь на ресницах расплылась и потекла. Желудок вновь сжался. Кислый комок подступил к горлу, и ее вырвало. Фрэнни разделась, вымылась, замочила джинсы и рубашку в раковине, завернулась в полотенце и пошла в свою спальню переодеться.

Когда она вернулась, Эдвард сидел на кухне, как взрослый, просматривая газеты. Он поднял голову и взглянул на отца:

– Как ты думаешь, они смогут пришить Дому пальцы обратно?

– Современная микрохирургия делает довольно сложные вещи.

– Жаль, что это была не левая рука, – произнес Эдвард, – тогда он хотя бы мог заниматься спортом.

Реплика повисла в воздухе, и наступило долгое молчание, нарушаемое лишь Капитаном Кирком, грызущим свою кость. Эдвард закрыл «Дейли мейл» и начал листать страницы «Таймс».

– Ты не починил мою дорогу, папа.

– Починил. На одном вагончике отошли щетки.

– Но она не работает.

Фрэнни нахмурилась, соображая, когда же он успел поиграть со своими игрушками. И что он ищет в газетах…

– Работает. Ты включил трансформатор?

– Ты ничего не умеешь, папа. Надо было отнести ее в мастерскую в Льюисе.

– Ну, в прошлое воскресенье все работало. Я просидел над ней целый час.

По лицу Эдварда было видно, что он не поверил. Оливер посмотрел на часы.

– Ну ладно, давайте решим, что будем делать. – Он с извиняющимся видом повернулся к Фрэнни. – У меня есть кое-какие дела. Если хочешь, можешь позагорать у бассейна, поплавать. Вода очень теплая.

– Можно я покажу Фрэнни окрестности?

Оливер показал Фрэнни глазами, что она не обязана ходить.

Она подмигнула в ответ и улыбнулась Эдварду:

– Спасибо, я с удовольствием.

– Папа, а можно я покажу Фрэнни самолет?

– Мне нужно сходить туда, покопаться в моторе, так что можно пойти вместе.

– Фрэнни – это твое настоящее имя? – спросил Эдвард.

– Да.

Он протянул ей руку; как для рукопожатия, подумала Фрэнни. Вместо этого он крепко ухватил ее за руку и потянул за собой, как будто срочно хотел что-то сообщить. Медленно, не выпуская ее руки, Эдвард повел гостью к двери.

Она посмотрела на Оливера и увидела во взгляде, устремленном на сына, предчувствие чего-то неприятного. На его лицо легла тень, и вызвана она была страхом. Девушка повернулась к Эдварду, но увидела только доверчивое выражение в глазах маленького мальчика, нашедшего нового друга.

 

8

 

Фрэнни и Эдвард в компании Капитана Кирка прошли мимо «ренджровера» и неторопливо направились вдоль дома. Какая-то птичка чирикала, будто ложечка звякала о тонкий фарфор. Фрэнни, вдыхая чистый воздух и подставляя лицо солнцу, почувствовала, что кошмар отступает, хотя какое-то смутное беспокойство остается. Она все еще недоумевала, почему Оливер ничего не сказал ей ни о своем титуле, ни о Местон-Холл, и связано ли это со смертью его жены. Может быть, есть еще что-то, о чем он умалчивает?

Она старалась не смотреть на гравий, чтобы не видеть крови, и подняла глаза на фасад, отмечая детали его разрушения: отвалившийся кусок карниза, разбитое окно; гнездо, прилепившееся под крышей; осы, влетающие и вылетающие через дыру в кровле.

Пожилой мужчина с блестящим футляром от фотоаппарата и женщина в соломенной шляпке прошли через главный вход, и Фрэнни успела заметить внутри мраморный пол и белые колонны. Эдвард показал в сторону долины:

– Ла-Манш прямо за теми холмами. Вон там, справа, Брайтон, в ясную ночь видны его огни.

– Тебе нравится тут жить? – спросила Фрэнни.

– Да, здесь неплохо.

– Всего лишь неплохо?

– Кое-что мне нравится, – ответил он уже веселее.

– У тебя здесь много друзей?

– Да, по-моему. – Казалось, мальчик хотел что-то добавить, но передумал.

Они прошли вдоль дома и вышли на частную дорогу с перекрестком, окруженным живой изгородью.

– Фрэнни – это уменьшительное имя от какого?

– Мое полное имя Франческа.

– Оно итальянское?

– Да.

– Значит, ты католичка?

– Да, католичка, – ответила девушка, подивившись вопросу. – А ты?

Эдвард помолчал, потом засунул руки в карманы и уставился в землю.

– У нас есть своя часовня.

– А мне можно посмотреть?

– Там особо нечего смотреть.

– Мне все равно интересно.

Он показал вперед:

– Это там, но она не стоит того, чтобы туда идти.

– Ну, можно мне хоть на минутку заглянуть туда?

– Зачем?

В его голосе послышалось какое-то напряжение, и Фрэнни уже пожалела, что настаивала на своей просьбе.

– Меня очень интересуют церкви, – ответила она тем не менее.

– Хорошо.

Они подождали, пока проехала машина с посетителями, прошли через просвет в изгороди и очутились перед часовней, возвышающейся посреди буйно разросшихся сорняков. Часовенка была маленькая и узенькая и находилась в таком же плачевном состоянии, что и все остальное. К ее дверям через небольшое кладбище, усеянное могильными плитами, вела хорошо протоптанная гаревая дорожка, посыпанная золой.

Внутри часовня выглядела более ухоженной. По бокам располагались мраморные и гипсовые плиты с надписями. Фрэнни прочитала одну:

 

«Лорд Томас Бовери Генри Халкин. Пятнадцатый маркиз Шерфилд. 1787–1821».

 

Пока Эдвард бродил между скамьями, задумчиво водя рукой по спинкам, Фрэнни изучала архитектуру здания, стараясь установить, когда оно было построено. Мощные массивные опоры, хорошо обработанные камни, классическая ажурная работа со сложным геометрическим рисунком. Геометрия, подумала она вдруг. Математика. В ее памяти всплыли слова Оливера, произнесенные во вторник. В математике сокрыта универсальная схема.

– Здесь хоронили всех маркизов Шерфилдов в течение четырехсот пятидесяти лет, – внезапно произнес Эдвард. – Кроме одного. – Он стоял, уставившись в пол перед собой.

Фрэнни подошла к мальчику. Взгляд его был устремлен на прямоугольную плиту из оникса с бронзовой табличкой посередине, гласившей:

 

«Леди Сара Генриетта Луиза Халкин, маркиза Шерфилд. 1963–1988».

 

Эдвард покраснел, и Фрэнни почувствовала возникшую неловкость, будто она вторглась во что-то личное. Она подумала, что, может быть, поэтому мальчик так не хотел вести ее сюда. Фрэнни ругала себя за недогадливость – как она не подумала, что здесь похоронена и его мать.

Мальчик начал тихонько напевать, и Фрэнни узнала мотив, потом повернулся и медленно, будто у него впереди была вечность, направился к выходу, напевая все громче, как человек, что блуждает во тьме и хочет показать, что не боится.

Капитан Кирк терпеливо ждал их снаружи. Эдвард перестал напевать, присел на корточки и погладил собаку. Они все вместе покинули кладбище и пошли по следам телеги вниз, к скоплению сельских домиков у подножия холма. Невидимая стена выросла между ними. Фрэнни не знала, что сказать, чтобы разрядить обстановку, осознав, как мало она знает детей. Ей никогда не приходилось иметь дело с маленькими мальчиками, у которых нет матери. Она обрадовалась бы даже появлению миссис Бикбейн. Фрэнни не представляла себе, что чувствует Эдвард, видя отца с другой женщиной.

В небе расплывался инверсионный след самолета. Под ногами у них хрустели камешки.

– Ты сказал, что один маркиз похоронен не в часовне. Кто же это?

– Лорд Фрэнсис Халкин, – ответил он. – Второй маркиз.

– А где он похоронен?

– Не знаю. – Он понизил голос, как будто посвящая ее в тайну. – Очень многие люди не слишком-то любили его.

– Почему?

– Я бы хотел быть похороненным в каком-нибудь тайном месте. Так, чтобы никто не знал, где я, – произнес мальчик, не отвечая на вопрос.

– То есть ты не хочешь встретиться в вечности со своими предками? Хочешь встретиться после смерти с новыми людьми?

Эдвард захихикал.

– По-моему, они должны быть смертельно скучными, правда? – Он снова хихикнул.

– Смертельно, это уж точно.

– Смертельно! – воскликнул Эдвард. – Держи пять.

Она протянула руку, он перевернул ее ладонью вверх и шлепнул по ней своей ладошкой, при этом повторив:

– Смертельно!

– Ты всегда делай так, когда говоришь «смертельно!».

– Я запомню: смертельно!

Какой-то камень привлек ее внимание. Девушка остановилась, наклонилась и подняла его. Вытащив из кармана носовой платок, она поплевала на него и потерла ту сторону, которая была почти гладкой. Фрэнни внимательно осмотрела камень, а Эдвард молча наблюдал за ней. Потом она протянула камень мальчику:

– Смотри!

Он недоуменно уставился на нее:

– На что?

Фрэнни осторожно показала пальцем:

– Видишь? Форма раковины.

Все еще недоумевая, мальчик вгляделся внимательнее.

– Это окаменелость, останки морской раковины – какая-нибудь устрица.

Его глаза загорелись.

– Ух ты, точно! Она действительно старая?

Фрэнни кивнула:

– Ей десять тысяч лет, а может, больше.

– Как ты думаешь, она ценная?

Фрэнни покачала головой:

– Тут все завалено ими.

– Я их никогда раньше не видел.

– Ты, наверное, никогда не искал их. – Она вручила мальчику раковину. – Возьми.

– Ты должна оставить ее себе, ведь это ты нашла ее.

– Это подарок.

– Ух! Здорово! Спасибо.

Она пошла дальше, чувствуя, что отношения с сыном Оливера как-то налаживаются. Но следующий вопрос Эдварда выбил ее из колеи.

– Как ты думаешь, Фрэнни, мертвые всегда остаются мертвыми?

Помня о его матери, девушка намеренно обратила ответ в шутку:

– Я не думаю, что эта устрица может ожить.

– А ее дух может.

Справа от них с чавкающим звуком по кукурузному полю полз комбайн. Полоса торчащих скошенных стеблей тянулась вдаль, Фрэнни вдохнула их острый запах.

Эдвард – странный мальчик, подумала она. Слишком взрослый для своих лет. Он шел ссутулившись, будто обремененный множеством забот.

Когда они подошли к большому ангару из гофрированного железа, неожиданно раздался резкий звук, похожий на приглушенный ружейный выстрел, – Фрэнни подпрыгнула. Капитан Кирк залаял. Послышался шум, как от гигантской трещотки, а затем снова хлопок. Эдвард помчался вперед.

«Ренджровер» Оливера стоял вплотную к ангару. Ворота были открыты, и внутри виднелся старый одномоторный биплан; его крылья простирались на всю ширину ангара.

Оливер, ухватившись обеими руками за лопасть пропеллера, медленно поворачивал его против часовой стрелки; Эдвард, стоя немного позади, наблюдал за ним. Двигатель издавал глухой чавкающий звук. Оливер сделал несколько полных оборотов, затем, напрягшись, с силой рванул лопасть вниз и тут же отскочил. Раздался еще более громкий хлопок, мотор заработал и заглох. Пропеллер с шипением сделал пол-оборота, послышался страшный треск, и все остановилось. Мимо Фрэнни проплыло маленькое масляное облачко выхлопа. Оливер, казалось, был полностью поглощен своим занятием, и Фрэнни начала уже думать, что, может быть, ему просто хочется побыть одному.

Он обернулся и приветливо улыбнулся ей, откидывая грязной рукой волосы со лба; по его лицу стекал пот.

– На прошлой неделе все работало; теперь пытаюсь снова запустить ее на несколько минут, но она, похоже, даже слышать об этом не хочет. – Он любовно посмотрел на машину. – Что ты думаешь о ней?

Самолет напомнил Фрэнни фильмы о Первой мировой войне. Примитивный, двухместный, с открытой кабиной, с распорками и проволокой, натянутой между крыльями, он стоял на хрупком шасси, задрав нос кверху. Обшивка на крыльях и фюзеляже кое-где отвалилась, обнажив металлический каркас, а в дырку на носу проглядывали части мотора. Пропеллер, в отличие от всего остального, выглядел безупречно. Он был сделан из черного лакированного дерева, и венчал его блестящий алюминиевый обтекатель.

– Она великолепна, – произнесла Фрэнни. – И ты действительно летал на ней?

– На этой старушке? Нет! Она уже лет тридцать не поднималась в воздух. Я купил ее пять лет назад в совершенно разбитом состоянии. Еще несколько месяцев, и она сможет подняться.

– Да! – взволнованно воскликнул Эдвард. – Папа сказал, что мы сможем полететь во Францию.

Оливер взглянул на часы:

– Мне надо, пожалуй, идти в контору. А не то опоздаю к трем часам на встречу.

– Нет покоя грешникам, – продекламировала Фрэнни.

– Никакого. Увидимся примерно через час. – Он стал закрывать двери ангара, Фрэнни и Эдвард помогали ему, затем Оливер сел в «ренджровер» и укатил.

– Хочешь, теперь пойдем смотреть озеро? – спросил Эдвард.

– Да, конечно, – согласилась Фрэнни, немного задетая поведением Оливера.

Она вдруг подумала, что надменная мамаша Доминика была не так уж далека от истины, поинтересовавшись, не няня ли она. При мысли, что ее и правда пригласили сюда только для того, чтобы присматривать за Эдвардом, в ней вспыхнуло раздражение. Она снова представила себе вечеринку в Лондоне. Не ошиблась ли она?

Они обогнули вспаханное поле, перепрыгнули через канаву и вышли к автомобильной стоянке. Капитан Кирк сначала кинулся вперед, затем вернулся и побежал рядом. Фрэнни с Эдвардом перелезли через изгородь и пошли по широкому лугу, спускающемуся в долину.

– Тебе здесь нравится, Фрэнни? – спросил мальчик.

– Здесь очень красиво.

– Мне пришлось заставить папу снова встретиться с тобой.

Она остановилась и уставилась на него:

– Прости, ты не мог бы повторить?

– У папы недостаточно смелости. Он сказал, что будет стесняться и что, может быть, он тебе вовсе и не понравится.

– Так это ты? Ты заставил его дать объявление?

Эдвард помотал головой.

– Я сказал, что он должен хотя бы попробовать найти тебя. Ты ему понравилась, но он правда очень застенчивый.

– И как же ты его уговорил? – осведомилась Фрэнни.

Мальчик был явно доволен собой.

– Я просто попилил его чуть-чуть. Но по-моему, его не надо было особенно подталкивать.

Они прошли под деревьями, и Фрэнни улыбнулась про себя, ее раздражение как рукой сняло. Фрэнни забавляла взрослость Эдварда. Было слышно, как часы вдали пробили три раза. Миновав полуразвалившийся каменный обелиск, Фрэнни и Эдвард вышли на тропинку, по обеим сторонам которой росли кустики лаванды. Они шли мимо небольших надгробных плит, поросших мхом и лишайником. На одной из них Фрэнни удалось разобрать:

 

«Сэм (Нимо Сэн). Лабрадор. 1912–1925».

 

Эдвард остановился возле кустика лаванды и произнес, указывая на растение:

– Nana atropurpurea.

– Что? – изумленно переспросила Фрэнни, подумав, что ослышалась.

Тут Капитан Кирк зарычал, и она обернулась, не понимая, что случилось со спаниелем. Собака рычала на Эдварда.

Мальчик сделал несколько шагов и остановился перед рододендроном.

– Rhododendron campanulatum, – сказал он.

Спаниель зарычал сильнее, обнажив острые белые зубы, с которых капала слюна. Его мягкая шерсть, казалось, стала дыбом и превратилась в колючую щетину. Коричневые глаза смотрели с бешеной яростью, испугавшей Фрэнни. Пес присел, словно его задние лапы были вкопаны в землю, шея вытянулась вперед, рычание переросло в глухое злобное ворчание. Он дернулся, будто пытаясь оторвать от земли задние лапы и ринуться на Эдварда. Фрэнни в панике бросилась к собаке и схватила ее за ошейник.

Капитан Кирк повернул голову, показав ей свои клыки, и она едва успела отдернуть руку и отскочить. Зубы пса щелкнули в воздухе. Он снова повернулся к Эдварду и с еще большей яростью зарычал. Эдвард стоял неподвижно и молча смотрел на собаку, гипнотизируя ее. Наблюдая эту дуэль, Фрэнни почувствовала, как мурашки покрыли тело. Собака рванулась вперед, но остановилась, будто наткнувшись на невидимую преграду. Снова попыталась наброситься на мальчика, но ее снова отбросило. Под пристальным взглядом Эдварда животное будто обессилело.

Фрэнни в ужасе смотрела, как шерсть спаниеля улеглась, он взвыл и задрожал, пятясь назад, скуля, и, наконец, помчался прочь, как изгнанный демон.

Наступила зловещая тишина. Солнце зашло за облако. Эдвард молча стоял, будто ничего не произошло. Фрэнни оглянулась, ища глазами собаку, но она была уже далеко, почти возле дома. Необъяснимое явление, свидетелем которого стала Фрэнни, потрясло ее настолько, что девушка дрожала.

– Эдвард, что с Капитаном Кирком?

Он промолчал. Затем вдруг показал на другой рододендрон с белыми воронкообразными цветами.

– Auriculatum, – произнес он.

– Ты учил латынь в школе? – дрожащим голосом спросила Фрэнни.

Эдвард некоторое время изучал растение, словно не слыша вопроса. Потом направился к густому кустарнику. Когда Фрэнни пробралась сквозь плотную стену кустов следом за мальчиком, через заросли тростника блеснула вода. Озеро было не меньше четверти мили в ширину и еще больше в длину.

Пройдя вдоль берега, они приблизились к жалкому лодочному ангару, выкрашенному белой краской, из-под которой в некоторых местах пробивался зеленый мох. Кое-где краска совсем облупилась. Эдвард с трудом потянул на себя трухлявую дверь. Они шагнули в темное сырое помещение. Паутина скользнула по лицу Фрэнни, и она дернула головой, отмахиваясь руками и чувствуя на пальцах липкие нити. В нос ударил неприятный грибной запах тления.

– Ты залезай первая и садись, – скомандовал Эдвард, указывая на узкую деревянную лодку.

Фрэнни была слишком взволнована, чтобы возражать, и покорно подчинилась. Она осторожно поставила одну ногу на дно лодки, стараясь не задеть весла. Лодка угрожающе закачалась, и девушка вцепилась рукой в борт, пытаясь сохранить равновесие. Потом перенесла вторую ногу и быстро села.

Эдвард отвязал лодку, толкнул вперед, запрыгнул на ходу, сел и вставил весла в уключины. Они выплыли из ангара на яркий свет – солнце уже вышло из-за облака.

Мальчик начал грести; Фрэнни чувствовала толчки под днищем маленькой лодки и слушала всплески весел. Затем Эдвард опустил весла, предоставив лодке плыть по инерции, и мысли девушки потекли в прежнем направлении – Джонатан Маунтджой. «Это новая няня?» Сара Генриетта Луиза Халкин. Плита из оникса на полу. 1963–1988…

– Надеюсь, ты не собираешься спать с моим папой?

Ее рот раскрылся от изумления. Эдвард сидел, наклонившись на один борт, лениво, без всякого выражения на лице глядя на воду. Она на мгновение засомневалась, не ослышалась ли.

– Что, прости?

Мальчик не поднял головы, непонятно было, слышит ли он ее. Его лицо оставалось безмятежным. Фрэнни не могла понять, кто же из них отключился от реальности.

Перед лодкой вынырнула рыба и тут же исчезла, оставив после себя маленький водоворот. Круги медленно расходились по воде, пока поверхность озера снова не стала зеркально гладкой – как будто ничего и не было. Накануне вечером в ресторане, говоря о математике и азартных играх, Оливер сказал, что монета не может помнить, какой стороной она падала в последний раз. Вероятность того, что выпадет орел или решка, всегда одинакова, независимо от того, сколько раз та или другая сторона выпадала раньше. Вода тоже ничего не помнит. Люди же запоминают все, иногда даже слишком много, сказал он. И временами трудно бывает трезво смотреть на вещи, как до, так и после того, как событие совершилось. Наш мозг постоянно выделывает всякие фокусы.

Она смотрела на маленького мальчика с умными карими глазами и грустным веснушчатым лицом и гадала, какую же шутку только что сыграл с ней ее собственный мозг.

 

Когда они вернулись с озера, Фрэнни совсем взмокла от жары, ее блузка прилипла к телу. Пройдя по аллее из гигантских буков, они вышли позади обнесенного стеной огорода. Солнце уже было не таким жарким, в воздухе, как последний сигнал одинокого горниста, раздавалось воркование голубя.

Фрэнни чувствовала себя не в своей тарелке. Казалось, Эдвард затеял с ней какую-то игру, в правила которой она не была посвящена. Она даже задала себе вопрос, действительно ли он делает это намеренно, чтобы поколебать ее уверенность в себе. Но для таких хитростей он, пожалуй, был слишком мал, ему ведь всего восемь лет. Перемены в его настроении совсем запутали ее. Все смешалось, не поймешь, где право, где лево. Фрэнни не могла найти с ним общий язык и не понимала, ее ли это вина или была какая-то другая причина. Она вспомнила о собаке и размышляла, где же та теперь и не была ли ее ярость намеренно спровоцирована Эдвардом, устроившим для нее весь этот спектакль. Но она решила, что это маловероятно, ведь все выглядело совершенно спонтанным.

В последние десять минут мальчик снова разговорился. Он расспрашивал ее об окаменелостях, и она объяснила ему, как определяют их возраст, воодушевленная его неподдельным интересом.

Когда они уже подошли к двери дома, он вдруг спросил:

– А ты умеешь играть в пинг-понг?

– Не играла уже сто лет.

– Давай сыграем.

Фрэнни улыбнулась, чувствуя себя немного утомленной.

– Хорошо, только недолго – я устала.

У него был такой озорной взгляд, что ей захотелось протянуть руку и потрепать мальчишку по голове. Но тут ей вспомнилось легкое раздражение Эдварда, когда то же самое сделал его отец. И что-то остановило ее; она не решилась.

Перед тем как начать игру, они оба забежали на кухню сделать себе по бутерброду. Фрэнни съела свой раньше и решила взглянуть на библиотеку. Эта на удивление маленькая и узкая комната, видимо, служила и кабинетом. Несколько больших, нарисованных от руки схем было пришпилено к стене над столом. Одна из них походила на родословное древо, другая – исписана математическими расчетами. Стены сверху донизу были заняты книжными полками. Фрэнни предпочла бы провести время здесь, а не играть в пинг-понг, но долг звал ее. Ее размышления прервал Эдвард, который, беспокоясь, как бы она не передумала, потащил девушку наверх по лестнице, а затем темным коридором мимо ее спальни. Возле следующей двери он бросил:

– Это моя комната. Потом покажу тебе, если хочешь.

– Спасибо.

Они миновали еще несколько дверей; дальше надо было подняться по ступенькам. Эдвард взобрался по узкой лестнице и оказался в просторном сумрачном чердачном помещении для игр, тянувшемся, по-видимому, во все крыло дома. Там находился теннисный стол.

Фрэнни довольно уверенно справлялась с игрой, хотя и проиграла. Пообещав Эдварду сходить завтра в ним посмотреть фруктовый сад, она извинилась, ушла в свою спальню и закрыла дверь. Она решила хоть несколько минут побыть одной.

Сквозь открытое окно Фрэнни видела, что стоянка опустела и билетная касса закрыта. Жук-долгоножка летал по комнате, натыкаясь на стекло и стены.

Надеюсь, ты не собираешься спать с моим папой?

Капля пота поползла по ее лбу, и она сунула руку в карман, но не нашла платка. Она порылась глубже, но карман был пуст. Фрэнни помнила, что вытирала пот со лба во время игры, и решила вернуться в игровую. Скудные лучи дневного света проникали через слуховые оконца, расположенные высоко, чтобы до них не мог дотянуться ребенок, и придавали помещению сходство с тюремной камерой.

За окном пролетела птица, ее тень скользнула по стене. Полная тишина обрушилась на девушку. Половица скрипнула под ногой, и она постаралась ступать осторожнее, чтобы Эдвард не услышал.

Платок лежал под столом. Фрэнни подняла его и отряхнула. Гнетущая комната, подумала она, представив, как мальчик играет здесь один. На глаза ей попалась лошадка-качалка, вероятно, еще времен королевы Виктории. Игрушка, наверное, находилась тут многие годы, и с ней играли поколения юных Халкинов. Оливер. Отец Оливера…

Она подошла к книжным полкам и взглянула на корешки книг. Вильям. Дженнингс. «Знаменитая пятерка». Бигглс.^[8] Старые книги, с порванными обложками, а некоторые и вообще без них. Кое-что из этого она и сама любила читать: сказки братьев Гримм, «Шпрувельпетер», ежегодник «Орел» и «Большая пирушка».^[9] Фрэнни заметила фотоальбом и вытащила его.

Он был тяжелый, она положила альбом на теннисный стол и открыла. На первой странице была цветная фотография голого младенца, который лежал на спине, раскинув ноги и руки. «Эдвард. 2 дня», – гласила подпись под снимком, сделанная от руки черными чернилами.

Фрэнни перевернула страницу из плотной бумаги. Она увидела несколько сделанных в больнице фотографий матери Эдварда, державшей малыша на руках. Девушка была зачарована Сарой Генриеттой Луизой, тогда еще совсем молодой, ее фотографии она уже видела в кухне. Фрэнни отметила ту же манеру держаться, те же классические черты, в сравнении с которыми, подумала девушка, ее собственная внешность довольно сильно проигрывала. Ей снова пришло в голову, что Оливер мог пригласить ее не потому, что она нравилась. Она листала страницы, наблюдая, как Эдвард подрастает. Фрэнни тщательно изучала снимки, пытаясь уловить выражение его лица, найти разгадку его странного поведения. И не нашла ничего.

Перевернув последнюю страницу, она обнаружила вложенную в альбом газетную вырезку. Заинтересовавшись, Фрэнни развернула ее. Это была страница «Мид-Суссекс таймс» от 10 августа 1991 года. Статья в середине полосы была обведена красным карандашом. Заголовок гласил:

 

«Житель Суссекса застрелен во время уличного инцидента в Америке».

 

Она начала читать.

 

«Житель Суссекса, проводя свой отпуск в Америке, был застрелен уличным грабителем.

Джонатан Маунтджой, 25 лет, эксперт по керамике на аукционе „Сотби“, покинул свой дом на Хайт-стрит в Кэкфилде в прошлую пятницу, уезжая в долгожданный отпуск.

Соседи потрясены случившимся. „Это был тихий, скромный молодой человек, который и мухи не обидит“, – сказала его соседка Энн Уилсон.

Представитель департамента полиции Вашингтона заявил: „Это особо жестокое преступление, совершенное против безоружного туриста. Мы активно ищем нападавшего“».

 

Фрэнни остановилась и начала читать с начала, чтобы убедиться, что глаза ее не обманывают. Джонатан Маунтджой. Но ошибки быть не могло: это была его фотография, сделанная, видимо, в то время, когда они учились в университете, а может быть, и позже, но только он совсем не изменился. Серьезное лицо, выступающие скулы и коротко стриженные темные волосы. Хорошее лицо. Соседи были правы, он был прекрасным молодым человеком, несмотря на то, что все время, казалось, витал в облаках.

Она вспомнила, как прошлым вечером в ресторане Себ Холланд сообщил ей о смерти Джонатана. Смутное беспокойство зашевелилось в ней, когда она вспомнила, как Эдвард просматривал газеты на кухне, словно что-то искал. Не он ли это вырезал? Или Оливер, подумав, что статья заинтересует ее? Буквы расплывались перед глазами, мысли путались в голове. Какой смысл был Оливеру вырезать эту заметку? Он мог показать ее Фрэнни, если бы случайно наткнулся в газете, но, конечно, не стал бы прятать ее в альбом фотографий своего сына. Тем более что статья была почти трехнедельной давности.

Фрэнни снова сложила вырезку, положила на место и поставила альбом на полку. Потом решила принять ванну, надеясь, что, когда она закончит, Оливер уже придет.

 

9

 

Она быстро приняла ванну, потом причесалась, с трудом приведя в порядок спутанные пряди. Темно-оливковые глаза смотрели на нее из зеркала. Испуганные глаза. Фрэнни не отрывала взгляд от отражавшейся в зеркале закрытой двери позади нее. Может, Джонатан Маунтджой был родственником Халкинов? Кузен? Но почему тогда Оливер сразу не сказал об этом?

А может, это было просто совпадение. Так ведь иногда случается. Она вспомнила слова Оливера. Я не люблю совпадений. Не уверен, что бывают ничего не значащие совпадения.

Она обмахнула пуховкой блестевший нос. Кто-то боится пауков; кто-то – полетов по воздуху, темноты, числа тринадцать – все чего-то боятся. Оливер Халкин боится совпадений. Но это не значит, что и ей надо бояться.

 

Как Фрэнни и рассчитывала, Оливер уже ждал ее на кухне. Капитан Кирк спокойно спал на полу возле плиты.

– Эдвард наконец отпустил тебя? – подмигнул ей Оливер.

– Только что.

– Сочувствую – ты попала к нему в плен.

– Мы с ним неплохо провели время. – Она замялась, желая расспросить его насчет странного молчания Эдварда, но не знала, как это сделать потактичнее.

– Чаю или чего-нибудь покрепче?

– Пожалуй, чаю. – Ее взгляд упал на сушилку для посуды из нержавеющей стали, и она сглотнула, вспомнив лежавшие здесь несколько часов назад отрезанные пальцы и окровавленное полотенце.

– Простой или «Эрл Грей»?

– «Эрл Грей», пожалуйста. – Она посмотрела ему в глаза. – Тебе что-нибудь говорит имя Джонатан Маунтджой?

– Джонатан Маунтджой? – Он вытащил пакетик чая из жестянки, опустил его в чашку и залил кипятком из тяжелого чайника. – Джонатан Маунтджой, – повторил он, слегка нахмурившись. – По-моему, я слышал это имя.

– Прошлый вечер, – напомнила она.

– А! Это имя того парня – твоего друга, застреленного грабителем?

– Да. – Определить что-либо по его тону было невозможно.

– А что такое?

Она покраснела.

– Я… Мне почему-то показалось, что его имя что-то значит для тебя.

Он покачал головой.

– Так где же вы были сегодня?

– Сначала сходили в часовню.

– Да ну? – Оливер достал из шкафчика коробку. – Хочешь пирожное?

– Нет, спасибо. – Она глянула на спаниеля. – Сколько лет Капитану Кирку?

Оливер на мгновение задумался.

– Чуть больше трех.

– Он хорошо относится к Эдварду?

– Просто замечательно. – Он недоуменно посмотрел на нее. – А в чем дело?

– Мне показалось, он хотел наброситься на него сегодня.

Оливер снова покачал головой.

– В нем есть некоторая агрессивность – в прошлый выходной он напал на каких-то цыган, но он никогда бы не тронул Эдварда. Он…

– Пап, пожалуйста, можно я посмотрю видео?

Эдвард вошел, держа в руке электронную игру «Гейм бой», опустился на колени возле Капитана Кирка, растянувшегося на полу, обнял его за шею и прижался щекой.

– Ты ведь хочешь посмотреть видео, Капитан Кирк?

– Что ты собираешься смотреть? – спросил Оливер.

– «Терминатор-2».

Фрэнни опасливо взглянула на собаку, но та радостно лизала лицо мальчика в порыве любви. От ее агрессии не осталось и следа. Оливер повернулся и потрепал сына по волосам.

– Хорошо. Я собираюсь показать Фрэнни дом. Скажи, что бы ты хотел на ужин?

Когда отец убрал руку, Эдвард с легкой досадой пригладил волосы.

– Рыбные палочки. Капитан Кирк их любит, – сказал он, глядя на собаку с нежностью. – Правда, любишь? – Он потерся носом о нос спаниеля.

Фрэнни внимательно смотрела на Эдварда, пытаясь понять, была ли эта бестактность намеренной или нет.

– Думаю, на сегодня нам уже достаточно палочек.

Эдвард приуныл.

– Но почему?

– Я даже не знаю, есть ли они у нас.

Лицо Эдварда приняло совсем огорченное выражение.

– Я хочу рыбные палочки, пожалуйста, папа.

Он топнул ногой, и Фрэнни почувствовала себя неловко, будто была виновата в том, что мальчик слишком утомился за день и теперь капризничал.

– Ну хорошо, хорошо.

Слезы хлынули у него из глаз. Фрэнни вдруг от всего сердца стало жаль Эдварда. Может быть, смерть матери все еще так действует на него. Может, этим объясняется его поведение. Но как быть с вырезанной заметкой? Она поймала взгляд Оливера, он грустно улыбнулся ей в ответ. Последний луч солнца скользнул по внутреннему дворику и погас, как будто выключили свет. Эдвард крепко прижал к себе Капитана Кирка и начал качать его на руках; слезы текли струйкой по щекам. Оливер вынул пакетик из чашки Фрэнни и вопросительно приподнял бутылку молока. Она кивнула.

Оливер внимательно посмотрел на Эдварда, потом положил руку ему на плечо и слегка сжал его. Мальчик заговорил, не глядя на отца.

– Мне страшно, папа, – произнес он.

– Все в порядке, – ответил отец. – Все в порядке. – Он протянул Фрэнни ее чашку и с усталой улыбкой посмотрел на часы; потом подхватил Эдварда на руки. – Мальчик просто немного устал. Ты очень хочешь смотреть фильм, а не спать?

– Хочу смотреть «Терминатор-2».

Оливер подмигнул Фрэнни и понес мальчика из комнаты. Капитан Кирк вскочил и побежал за ними.

Фрэнни уселась за стол и подула на чай, размышляя о странной реплике Эдварда. Мне страшно. Хотела бы она знать, отчего?

 

Сперва Оливер повел Фрэнни вниз по лестнице в подвалы, демонстрируя ей старые, давно не используемые кухни с огромными печами и узкими окнами, напоминавшими ей окна в детской. Она покорно шла рядом с ним, чувствуя себя немного неловко, как будто она была туристом, осматривающим достопримечательности; она все еще не понимала, какая роль ей отведена. Потом они отправились наверх, и он показал ей спальню с огромной, отгороженной веревкой кроватью, на которой могло бы поместиться четыре человека и где однажды провел ночь Оливер Кромвель. Но по-настоящему потрясли Фрэнни некоторые предметы обстановки в комнатах. Казалось, они шли по нескончаемой сокровищнице. Первой ее находкой стало этрусское бронзовое зеркало.

На первом этаже Оливер и Фрэнни очутились в длинной, обшитой дубовыми панелями галерее. У окон стояли диванчики, обитые декоративной тканью; вся комната была уставлена изящными диванами и большими столами, на которых лежали открытые альбомы, хранившие историю семьи. Насыщенный желто-розовый отблеск заходящего солнца наполнял комнату неземным светом, и полированный паркет блестел, как гладь озера. На стенах были подвешены массивные вычурные канделябры, выполненные в форме драконов.

– Потрясающе, – восхищенно произнесла Фрэнни, остановившись. Она вдохнула теплый насыщенный запах дерева и прониклась величием абсолютной тишины вокруг.

– По-моему, это ты потрясающая, – сказал Оливер, обняв ее, что явилось для Фрэнни полной неожиданностью.

– Я?

Он нежно прижал ее к себе.

– Да.

Она повернула к нему лицо и улыбнулась:

– О нет. Я самая обычная. – Фрэнни погрузилась в пристальную голубизну его глаз и почувствовала силу рук Оливера.

– Да, ты потрясающая, – повторил он. – И очень красивая. – Он крепче прижал ее к себе.

Кровь стучала в висках Фрэнни, девушку охватило желание. Оливер разжал объятия и подошел к стеклянной витрине, она последовала за ним.

– Спасибо, – произнесла Фрэнни. – Ты тоже очень милый.

Их плечи соприкасались, и между ними вновь царили такая же умиротворенность и легкость, как и накануне вечером, когда они покидали ресторан.

На стене над ними висел портрет мужчины в одежде XVII века. Выражение лица было холодным и надменным. Тонкие губы плотно сжаты в инквизиторской усмешке. Волосы, доходящие до плеч, безукоризненно причесаны в стиле короля Карла, а маленькие, словно детские руки прижимают к груди книгу. Ту самую книгу, догадалась Фрэнни, которая лежит в витрине под стеклом на бархатной подушечке. Книга была написана от руки, выцветшими чернилами, на чем-то вроде плохо сохранившегося пергамента. Почерк было совершенно невозможно разобрать, даже при хорошем освещении. Вдобавок Фрэнни не поняла, на каком языке это написано.

Оливер подошел к ней, и его тень упала на стекло и покоящуюся под ним книгу.

– Это единственная вещь, которую я предпочел бы не иметь.

– Эта книга?

– Да.

– Почему? Что это?

Снаружи к витрине была приклеена табличка с машинописным текстом:

 

«Малефикарум. Ок. 1650 года н. э.».

 

– Руководство по проведению сатанинских обрядов. Считается, что оно написано на человеческой коже.

– Серьезно?

– В нашей семье всегда в это верили. Не имею представления, правда это или нет.

Она наклонилась вперед, чувствуя нездоровый интерес. Книга была настолько же искусно сделана, насколько ужасна. Фрэнни вгляделась в структуру материала: сплошные мелкие складочки, все омерзительного темно-коричневого цвета. Преодолев отвращение, она наклонилась ниже, стараясь тщательнее рассмотреть книгу. Фрэнни уже видела предметы культа диких племен с фрагментами засушенной человеческой кожи мумий. Она обычно выглядела именно так, похоже на эту.

– Ты когда-нибудь пробовал отдать это на анализ?

– Нет.

– Я могу устроить это.

На его лице отразилось волнение.

– Не уверен, что хочу это точно знать. Это кровавая дьявольская вещь, чем бы она ни была. Я никогда даже не трогал ее и не собираюсь.

– А какова ее история?

– Ее написал один из моих предков – второй маркиз. – Он кивнул на портрет.

– Это он?

– Да. Лорд Фрэнсис Халкин.

– Тот единственный, который не похоронен в фамильной часовне?

Он нахмурился:

– Откуда ты знаешь?

– Эдвард рассказал мне, когда мы были там.

Он помрачнел.

– Это был жестокий, ужасный во всех отношениях человек. – Он с опаской взглянул на книгу. – Он занимался колдовством. Черной магией. И еще множеством разных вещей. Он был в некотором роде последователем Жиля де Реца.

– Имя мне знакомо. Кто это?

– Один довольно неприятный француз, который любил заниматься сексом с маленькими мальчиками, перерезая им горло во время полового акта.

Оливер отошел, и его тень, скользнув по страницам книги, на мгновение создала иллюзию, будто кожа дышит. Фрэнни в смятении отвернулась, не в силах больше даже стоять у витрины. Пол под ее ногой скрипнул.

Оливер засунул руки в карманы. Солнечный свет казался каким-то неуместным в этой комнате. Она последовала за неторопливо шагающим Оливером.

– Говорят, что Жиль де Рец убил более девятисот мальчиков – самый страшный маньяк-убийца за всю историю человечества. Я не знаю, сколько убил второй маркиз. Равно как и не знаю, на чем он написал свою книгу. – Он остановился и повернулся к ней. – Я никогда не воспринимал болтовню об аристократии всерьез. Среди наших предков праведников нет.

– Полно обычных людей, которые тоже не слишком хороши, – заметила Фрэнни. – Множество обычных людей принимали участие в зверствах. Видел бы ты те орудия, которые я рассортировываю в музее. Штучки типа усыпанных драгоценными камнями индийских кастетов с приспособлениями для отрезания ушей. Как ты думаешь, отрезание ушей движет человечество вперед?

– Да, поскольку мешает носить плееры с наушниками.

Она прыснула со смеху, затем оглянулась на витрину:

– Почему ты хранишь эту книгу здесь? Почему не продашь ее в музей?

Он пожал плечами:

– Это часть наследия дома, нравится это мне или нет. Здесь полно других вещей, от которых я не в восторге. Хотелось бы спихнуть куда-нибудь хоть часть старых скучных портретов и купить несколько современных картин – поддержать молодых художников. Но люди хотят видеть на этих стенах историю рода. – Он снова двинулся вперед. – Книга привлекает посетителей; у нас бывают разные типы, интересующиеся оккультизмом и способные проехать сотни миль только для того, чтобы взглянуть на нее, – она упоминается во многих справочниках. Я получаю по два-три письма в год от новоявленных групп с призывом сжечь ее.

Покинув галерею, они направились в столовую. На круглом столе красного дерева стояли обеденные приборы.

– Вот здесь мои предки, должно быть, обедали в интимной обстановке.

– Интимный обед на шестнадцать персон? – сострила Фрэнни, сосчитав число мест.

– Стол можно раздвигать и сдвигать.

На каждой из четырех стен висело по картине. На одной, привлекшей внимание Фрэнни, был изображен мужчина, имевший сильное фамильное сходство со вторым маркизом. Его лицо было немного полнее, но в нем была та же надменность; глаза глядели как-то по-лисьи хитро.

– Это третий маркиз, – произнес Оливер. – Лорд Томас. Он выдал своего брата, второго маркиза, Кромвелю и унаследовал титул.

Фрэнни разглядела самодовольство на лице мужчины и уже не удивлялась тому, что сказал Оливер.

– Это произошло в гражданскую войну.^[10] У семьи был дом в Лондоне, потом уничтоженный во время Великого пожара. Так вот, из дома тянулся подземный ход к Темзе, и, как гласит предание, второй маркиз позволял роялистам укрываться там в обмен на то, что они поставляли ему мальчиков.

– А что с ним стало?

Глаза Оливера блуждали по комнате.

– Ему сделали «горячий ошейник».

– Что это значит?

– То же самое, что случилось с Эдуардом II. Раскаленную докрасна кочергу засовывают в задний проход. Раньше это был очень удобный способ убийства: не остается никаких видимых следов.

Фрэнни поежилась. Она была рада, что не обнаружила в Оливере никакого сходства с портретом. Она снова взглянула на круглый стол, отгороженный малиновым канатом от посетителей, желающих поживиться столовым серебром.

– Вы пользуетесь этой комнатой?

– Очень редко. Когда-то мы время от времени устраивали здесь банкеты для американских туристов.

– А мы не могли бы сегодня поесть тут? – задорно спросила Фрэнни.

Оливер был удивлен:

– А ты хочешь?

– По-моему, это было бы изумительно!

Он уловил ее настроение:

– Конечно!

– Мне кажется, замку это понравится – то, что столовая вновь используется.

Оливер встал на колени и полез под стол.

– Боюсь, что я забыл, как он сдвигается.

Фрэнни заметила фамильный герб, отчеканенный на серебряных солонках и на ручках ножей и вилок. Такой же герб, только побольше, был в центре каждой тарелки, и на развернутом свитке четкими золотыми буквами был выведен девиз Халкинов. «Non omnis moriar».

Эта надпись вновь вызвала у нее предчувствие беды, как и тогда, когда она прочитала ее над дверью. Весь я не умру. Гораций. Они проходили это изречение в школе, изучая Горация. Но оно встречалось ей и еще где-то. Фрэнни вновь прочла девиз. Какая-то мысль всплывала из подсознания, но она никак не могла ухватить ее – словно ребенок дразнил ее и тут же прятался за дерево.

Как Эдвард. Она вздрогнула, внезапно вспомнив странный вопрос, который он задал, держа в руке окаменевшую устрицу. Как ты думаешь, Фрэнни, мертвые всегда остаются мертвыми?

Non omnis mortar. Она произнесла про себя эти слова на латыни, потом перевод, вглядываясь в стальные глаза третьего маркиза, как будто он мог подстегнуть ее память. Как будто он мог объяснить, почему эта фраза вызывает в ней такой глубокий безотчетный ужас.

Язычки пламени трепетали над серебряными подсвечниками, наклонялись в потоке воздуха, и сотни их отражений вспыхивали в унисон на полированных гранях хрустальных бокалов.

Фрэнни надела поверх рубашки еще пуловер, но все равно чувствовала бодрящую прохладу ночного воздуха. Оливер сидел напротив нее за столом красного дерева, сдвинутым до нормальных размеров. Он выглядел расслабленным, рукава джинсовой рубашки были закатаны, бокал он держал в ладонях. Волосы спадали на лицо Оливера, но он даже не пытался их поправить. На столе стояла бутылка с ленточкой, обернутой вокруг горлышка, и красное вино в бокалах имело легкий коричневый оттенок. На этикетке значилось: «Жеврэ-Шамбертэн, 1971».

Развернув фольгу, Фрэнни положила себе грибов, большой помидор и немного молодой картошки.

– Здесь есть привидения? – спросила она.

Его губы тронула теплая улыбка, голубые глаза казались темными при свете свечей.

– Не думаю.

– А мне казалось, во всех старых замках водятся привидения.

– Конечно, у всех старинных семей есть свой скелет в шкафу, но он не обязательно гремит и стонет по ночам.

Он отрезал кусок бифштекса. Мясо было прекрасно приготовлено: хорошо обжаренное снаружи и розовое внутри, как раз так, как любила Фрэнни.

Она принялась резать свой кусок, наблюдая, как из-под ножа сочится струйка мясного сока. Зрелище вызвало у нее тошноту, напомнив, как кровь вытекала из пальцев мальчика. Она украдкой взглянула на третьего маркиза, услышала порыв ветра за окном и шелест листьев. Окно было слегка приоткрыто, и рама задребезжала от сквозняка.

Фрэнни впервые взглянула на незажженную люстру. Огоньки свечей отражались в ее хрустальных подвесках. Язычки пламени снова поднимались вертикально; от них шли струйки теплого воздуха.

– Как умерла твоя жена? – Наконец-то она выговорила это.

Оливер помолчал перед тем, как ответить, потом наклонился и уперся локтями в стол, положив подбородок на сцепленные в замок пальцы, как будто силы вдруг покинули его.

– Я… Это было около трех с половиной лет назад. – Он легко провел большими пальцами по горлу. – Мы с Эдвардом должны были встретиться с Сарой, чтобы пообедать, – был ее день рождения, и мы специально приехали в Лондон его отметить. Сара отправилась в парикмахерскую. Мы увидели ее на противоположной стороне улицы; она начала переходить дорогу. Фургон, преследуемый полицией, проскочил на красный свет и сбил ее.

– Боже!

– Он протащил ее по дороге и врезался в витрину магазина.

Фрэнни с ужасом глядела на него.

– И вы все видели? Вы оба?

Он скорчил гримасу.

– Три с половиной года назад? – переспросила она дрожащим голосом.

– Да.

– Где это произошло? – Фрэнни вся сжалась.

– В Сити. У меня была назначена встреча с одним человеком, и я взял Эдварда с собой в офис. У нас оставалось еще немного времени до прихода Сары, и я решил показать Эдварду ратушу. Он был немного расстроен, потому что я обещал сводить его в Хэмлейс, но не сдержал обещания. Мы зашли в кафе; потом, когда вышли на Полтри, Эдвард тут же увидел Сару на другой стороне улицы. Я помню, что не сразу узнал ее – она коротко остригла волосы. Сара начала переходить улицу, и тут фургон, преследуемый полицией, проскочил на красный свет и отшвырнул ее в стекло витрины. Ей оторвало голову.

– Боже мой… извини, пожалуйста.

Он уставился в свой бокал и промолчал.

Фрэнни была шокирована, напугана и удивлена.

– Это был книжный магазин? – спросила она тихо.

Он взглянул на нее, недоумевая.

– Да.

– Эдвард пил шоколадный коктейль, а ты – кофе?

– Я не помню точно… – Он резко нахмурился. – Да, действительно… – Он откинулся на спинку стула. – Но откуда, черт побери, ты можешь это знать?

– Я обслуживала вас в кафе. Это было кафе моих родителей.

Наступило долгое молчание. Оливер, не в силах поверить, помотал головой.

Вдруг внезапный поток холодного воздуха ударил Фрэнни в лицо. Пламя свечей резко рванулось вверх, почти оторвавшись от фитилей. Позади Оливера скользнула тень. Это открылась дверь. Фрэнни впилась ногтями себе в ладони. Оливер, повернувшись, проследил за ее взглядом.

В дверях стоял Эдвард в шерстяном халате и вельветовых шлепанцах.

– Папа, я слышал шум на чердаке.

Страх отпустил Фрэнни, по телу разлилось тепло. Она разжала пальцы, выдохнула, почти счастливая, и улыбнулась Эдварду, подошедшему ближе. Оливер встал и обнял сына за плечи, словно защищая его.

– Ну что ты? Наверное, это белки. Я попрошу поставить ловушки или разбросать отраву.

Фрэнни продолжала улыбаться мальчику, но он словно не узнавал ее. Его взгляд привлекли тарелки.

– Можно мне немного пудинга?

Оливер потрепал его по волосам.

– Завтра. А сейчас пошли, я провожу тебя обратно. Скажи Фрэнни «спокойной ночи».

Эдвард пробормотал:

– Спокночфрэнни, – и отвернулся.

Оливер подмигнул ей:

– Я на пару минут.

Когда они выходили, Эдвард проворчал что-то, чего она не расслышала; силуэты сразу за порогом растворились в темноте, голоса затихли вдали. Фрэнни взглянула на свою тарелку с мясом, к которому почти не притронулась, и отрезала еще кусочек. Стук ножа по фарфору громко разнесся в тишине комнаты. Ее мысли вернулись к тому дню три с половиной года назад; она удивилась: ей удалось так отчетливо вспомнить, что заказывал мужчина мальчику и себе. Она размышляла о совпадении; или о совпадениях.

Фрэнни отпила немного вина и почувствовала надменный взгляд третьего маркиза, уставившегося на нее со стены. Девушка смутилась, не в силах отделаться от ощущения, что человек на портрете рассматривает ее.

Перед глазами проносились ужасные картины смерти жены Оливера. Фрэнни тоже отчетливо помнила всю сцену. Вдобавок она знала и то, что рассказывали потом продавцы магазина и ее родители. Как женщине начисто отсекло голову острым стеклом и как голова откатилась в другой конец магазина. Как все книги до единой пришлось выкинуть, так как они были забрызганы кровью.

Ей овладело странное чувство – смесь восторга и страха. Как будто какая-то непонятная сила определила их судьбу и Фрэнни была лишь частичкой ее плана. Но ведь было еще что-то, о чем Оливер умалчивал. Знал ли он, что они уже встречались? Были ли у него какие-то особые причины искать ее? Привозить сюда?

Пламя свечей вновь вытянулось. Позади раздался треск, как будто кто-то ступил на половицу, но Фрэнни не желала показывать свой страх маркизу, смотревшему со стены. В домах всегда что-нибудь скрипит и трещит. Перепад температур – дневной и ночной. Сжатие и растяжение. В Британском музее раздаются такие же звуки. Она много раз оставалась одна в подвалах музея, окруженная мумиями и закрытыми гробами, не раз бывала в погребальных склепах. Не мертвые пугали ее, а живые. Привидений она не боялась.

Фрэнни знала, что в комнате, кроме нее, никого не было: дверь позади нее была закрыта, а впереди даже в темноте все просматривалось. Но когда что-то коснулось ее затылка, она подпрыгнула, крик застрял в горле. То же самое «что-то» скользнуло по ее щеке. Потом по уху. Перед глазами мелькнула тень. Бабочка, порхнувшая по замысловатой траектории прямо перед лицом. Тень бабочки пронеслась по столу.

Как только Фрэнни перевела дух, грохот прямо за спиной едва не сбросил ее со стула на пол.

Она обернулась в ужасе. Стена была пуста; там, где до этого висел портрет белолицей девушки из прошлого, Фрэнни увидела лишь темный прямоугольник с огромным крюком посередине. Картина лежала на полу лицевой стороной вниз; обломки деревянной рамы, разлетевшейся от удара, напоминали сломанные кости. Она услышала шелест, и занавески ветром вытянуло в окно. Затем обе свечи погасли, и дверь захлопнулась.

– Фрэнни? – раздался голос Оливера.

Она открыла рот, но не могла произнести ни звука. Послышался щелчок – вспыхнул свет, и она заморгала. Оливер взволнованно переводил взгляд с Фрэнни на упавшую картину и обратно.

– Что случилось? С тобой все в порядке? – Он подошел к портрету, присел и поднял два куска проволоки. – Порвалась, – констатировал он. – Чертовски непрочная проволока, кто бы ее ни закреплял. Могло покалечить кого-нибудь.

– Со мной чуть разрыв сердца не случился!

Он переводил взгляд с одной картины на другую, по очереди исследуя все остальные.

– Я прошу прощения за Эдварда, он обычно спит спокойно.

– Может, все еще переживает несчастный случай с лодкой – или с пальцами Доминика; после такого любому ребенку будут сниться кошмары.

Он немного расслабился.

– Ты бледная как полотно.

– Меня напугала эта картина!

– Прости, пожалуйста. – Он посмотрел ей прямо в глаза и улыбнулся. – Ну вот. Теперь мы довольно хорошо знакомы!

Фрэнни пожала плечами.

– У меня было чувство на Кингс-Кросс, что я тебя уже где-то видела. И это грызло меня.

– Ты часто работаешь в кафе?

– В детстве – на каникулах, и потом, когда училась в университете. Отец обычно платил мне, что мне очень нравилось. Но в новом кафе я уже не работала. Срок аренды истек, и им пришлось освободить помещение. – Она вопросительно взглянула на него.

Он шагнул к ней.

– Я… Я действительно очень рад, что ты здесь.

– Несмотря на это совпадение?

Оливер руками обвил ее талию, и она почувствовала осторожное прикосновение его сильных пальцев. Он немного откинул голову назад. Волосы полностью закрыли его лоб, а в глазах от пламени свечей плясали огоньки.

– Может быть, ты принесешь мне удачу.

– Надеюсь.

Они не отрываясь смотрели друг на друга; их лица медленно сближались. Их губы соприкоснулись легко, словно изучая друг друга. Некоторое время они стояли, глядя друг другу в глаза, потом снова поцеловались. Она удивилась, какие у него мягкие и нежные губы. Его руки напряглись, он сжал девушку в объятиях сильнее. Фрэнни прижалась к нему, чувствуя теперь себя в безопасности; ее страхи растаяли, уступив место всепоглощающей страсти. Она неистово целовала его, запустив пальцы в мягкие волосы, вдыхая легкий аромат его кожи, чувствуя силу его тела.

Они разжали объятия и еще раз посмотрели друг на друга. Оливер обхватил руками ее лицо, легонько поцеловал в глаза, затем заглянул в них с надеждой и нежностью.

– Пойдем, – произнес он.

 

10

 

Среди ночи Фрэнни внезапно проснулась от резкого звука. Это было похоже на щелчок выключателя или стук задвигаемого ящика шкафа. Фрэнни села, спросонья не понимая, где она. Потом перевела дыхание и снова откинулась на подушку, стараясь не разбудить Оливера, крепко спавшего рядом с ней. Позади него догорала свеча. Тишину ночи прорезало уханье совы, доносившееся снаружи.

Фрэнни не могла заснуть; что-то мешало ей. Крик совы раздался снова: далекий, одинокий зов, словно сигнал, посылаемый в пространство, на который нет ответа. Пламя свечи задрожало, по стенам заметались тени. Фрэнни медленно обвела взглядом комнату: темный полог огромной четырехспальной кровати, толстые ковры на полу, стены, прихотливо расписанные херувимами и женщинами во вкусе Рубенса.

Рука Оливера под тонкой простыней легла ей на живот. Он повернулся, и его подбородок, обросший колючей щетиной, уткнулся ей в плечо. Фрэнни улыбнулась, вспомнив наслаждение, испытанное в последние часы, и ее страх отступил. Она чувствовала себя пустой, как скорлупа ореха, и в то же время восхитительно переполненной, словно живое воплощение принципа равновесия. Они занимались любовью почти всю ночь напролет, прерываясь лишь, чтобы в изнеможении ненадолго уснуть, а потом начать все сначала. Фрэнни почувствовала, как Оливер потерся носом о ее щеку, медленно провел пальцами по ее телу.

Она поцеловала его в ответ: их губы слипались, кожа была влажной от пота. Он целовал ее шею, потом грудь, плечи. Легонько провел пальцем между ключиц, а затем молча посмотрел на нее с восхищением. И вот она уже снова хотела его, как будто ночь только начиналась. Фрэнни притянула Оливера к себе, обвив его руками, ее тело напряглось, отзываясь на ответные ласки и страстные поцелуи, желание переполняло ее так, что она едва удерживалась, чтобы не закричать; наконец она крепко прижала его к себе, охватив его голову руками, и застонала от невероятного наслаждения, граничащего с болью, повторяя имя Оливера снова и снова с таким неистовством, как будто от этого зависела судьба всего мира.

Потом они лежали тяжело дыша; она вдыхала аромат секса и чувствовала на губах соленый вкус его тела. Оливер уткнулся лицом ей в грудь, она перебирала пальцами пряди его волос.

На макушке Оливера она заметила маленькую проплешину, участок белой кожи. От этого он казался таким уязвимым, словно она смотрела на его череп. Фрэнни содрогнулась, но продолжала смотреть, зачарованная. Она знала, что кожа человека постоянно обновляется, каждую неделю нарастает новый слой. Ежедневно набирается столько кусочков отмершей белой кожи, что ими можно наполнить суповую тарелку. Интересно, сколько кожи ушло на книгу, вдруг подумала она.

Фрэнни поцеловала Оливера в голову, испугавшись собственных мыслей, и на мгновение зарылась лицом в его волосы.

Он повернулся к ней и, став на мгновение серьезным, встревоженно посмотрел ей в глаза.

– Что такое? – спросила она.

Сначала Оливер не ответил. Немного погодя его рука сжала ее плечо.

– Сколько языков ты знаешь?

Фрэнни, несколько удивленная, ответила:

– Английский. Немного французский. Итальянский. И понимаю латынь, – прибавила она. – А что?

– Ты не говоришь по-арабски? Или на каком-нибудь мертвом языке, кроме латыни?

Фрэнни улыбнулась:

– Нет. Тебе нужно что-то перевести?

Он промолчал.

– Я очень удивилась, услышав, как Эдвард говорит на латыни, – произнесла она.

Оливер, казалось, весь сжался.

– Он говорил с тобой на латыни?

Фрэнни внезапно стало зябко, несмотря на то, что она была укрыта простыней, и она прижалась к Оливеру.

– У него невероятные познания в ботанике. Он, по-моему, знает все латинские названия растений.

– Растений? – тихо переспросил Оливер.

Фрэнни откинула волосы с его лба и пригладила их.

– Блестящий сын блестящего папы.

Он снова промолчал. И они уснули.

 

Комната была наполнена солнечным светом, когда Фрэнни разбудил звон часов. Она с трудом разлепила тяжелые веки и заморгала. Оливер сидел на краю кровати в пестром шерстяном халате, улыбаясь ей. На его бледном от усталости лице особенно выделялась темная щетина, а растрепанные волосы, в беспорядке спадающие на лоб, придавали ему несколько свирепый вид, который она нашла привлекательным. Дыхание пахло мятой, как будто он только что почистил зубы.

– Доброе утро, – сказал он.

– Который час?

– Шесть, – тихо ответил Оливер. – Я не хочу, чтобы ты уходила, но Эдвард часто приходит ко мне… и я…

Она кивнула.

Оливер сжал ее руку и задумчиво взглянул на нее.

– Можешь поваляться в своей кровати; встанешь, когда пожелаешь, а я приготовлю завтрак. Можешь спать сколько угодно – сегодня можно побездельничать.

Она, отбросив волосы с лица, заставила себя подняться. Оливер снял свой халат и накинул ей на плечи:

– Надень.

Фрэнни нырнула в него, и ее руки исчезли в широких рукавах, а встав на пол, она едва не споткнулась, наступив на полу халата. Она собрала в охапку свою одежду и туфли и направилась к двери. Оливер вышел вместе с ней в коридор; они тихо постояли там, как тайные любовники. Он обнял Фрэнни, и она взглядом попрощалась с ним.

– Увидимся чуть позже, – прошептал Оливеру поцеловав ее легонько в лоб.

Она босиком двинулась по коридору. Мимо приоткрытой двери комнаты Эдварда она тихонько прошла на цыпочках и, дойдя до собственной комнаты, открыла дверь, а потом закрыла за собой так тихо, как только смогла.

Она вдохнула особый, едва уловимый запах своей спальни, забралась между прохладными свежими простынями и заснула.

 

11

 

Когда Фрэнни было девять лет, она прочитала на первой странице отцовской газеты, как семья во время прогулки на своей яхте напоролась на мину, поставленную немцами во время Второй мировой войны. Мина сорвалась с якоря и, по-видимому, уже много дней дрейфовала в водах Ла-Манша. По данным береговой охраны, за последнее десятилетие это была первая обнаруженная мина. Вся семья погибла.

Фрэнни с удивлением подумала, почему это вдруг вспомнилось ей сейчас. В детстве эта история очень сильно на нее подействовала, и потом она еще долго боялась плавать на кораблях. Часы пробили семь раз.

Часы пробили четверть восьмого, затем половину. Фрэнни окончательно проснулась и лежала в теплой постели, слишком возбужденная, чтобы заснуть. Она слушала щебетание птиц, чувствуя сквозь опущенные веки, как становится светлее.

В конце концов она выскользнула из постели, оделась и тихонько спустилась вниз.

Выйдя в коридор, Фрэнни с удивлением услышала звук работающего телевизора. Он раздавался из комнатки возле кухни, и она заглянула туда. Эдвард лежал на полу в халате, поглощенный мультфильмом.

– Привет, – сказала Фрэнни. – Рано ты сегодня.

Он не отрывал взгляд от экрана и на приветствие не реагировал. Рядом на ковре валялась большая спичечная коробка. События на экране достигли кульминации. Фрэнни с мягкой улыбкой смотрела, как собака из мультфильма прокатилась по скользкому полу и вылетела в окно. Картинка сжалась в маленький кружок на черном экране. Пошли титры.

Эдвард повернулся к ней. Он был бледен, а глаза покраснели от слез. Фрэнни встревожилась.

– Что случилось? – спросила она, опускаясь на пол рядом с мальчиком.

– Со мной опять было что-то плохое, – сказал он.

– Что ты имеешь в виду? – произнесла Фрэнни с нарастающим беспокойством.

Мгновение он помолчал.

– Это мой последний уик-энд перед школой.

Она улыбнулась, успокаиваясь.

– Тогда мы постараемся побольше успеть сегодня, так ведь?

– Ты любишь насекомых, Фрэнни? – спросил он угрюмо.

– Нет. А что?

Он выключил звук телевизора, затем поднял с пола коробочку.

– Это мой новый друг.

Фрэнни осторожно заглянула в коробку. Сначала она ничего не заметила. Эдвард наклонил коробок и постучал по нему.

– Давай, мистер Бин. Я зову его мистер Бин, потому что он похож на Ройана Аткинсона.^[11]

Она заметила подергивающиеся усики. Маленький коричневый жук выполз наружу. Фрэнни почувствовала отвращение.

– Ты знаешь Джонатана Маунтджоя, Эдвард? – Она посмотрела ему в лицо, но его внимание было поглощено жуком.

– Поворачивай, мистер Бин, – сказал он и легонько встряхнул коробку. Но жук упорно карабкался на край, пытаясь выбраться. Начинался новый мультфильм. Эдвард повернулся к экрану. – Я буду смотреть. А ты хочешь?

– Я хочу пройтись, а когда вернусь, обязательно посмотрю.

Он схватил пульт управления и включил звук, уже вновь полностью поглощенный телевизором, как будто не слышал ее ответа. Про ее вопрос он забыл так же, как и про спичечный коробок, валявшийся на полу.

Фрэнни часто слышала, что одаренные дети иногда ведут себя так, будто живут в каком-то другом мире. Она хотела бы знать, можно ли объяснить этим поведение Эдварда. И решила поговорить с Оливером.

 

Она захлопнула за собой входную дверь и направилась к озеру. Утро было прекрасное, и Фрэнни остановилась на изящном каменном мостике, соединяющем берега озера в самом узком месте.

Положив руки на каменные перила, она впервые заметила, что они как-то постарели; хотя пальцы были все еще тонкие и изящные, кожа стала сухой и огрубела; возможно, это от раскопок, подумала Фрэнни. Она вдохнула запах Оливера, источаемый всем ее телом, и ей захотелось, чтобы он сейчас оказался рядом.

Фрэнни понимала, что должна ликовать от счастья, но что-то не позволяло ей наслаждаться жизнью в полной мере. Невысказанное сомнение, словно заноза, сидевшая в мозгу. К ней вернулось ощущение, что происходит что-то не то. Ржавая мина сорвалась с якоря и, невидимая, дрейфует под водой. Она только и ждет соприкосновения.

Фрэнни одернула себя: детские страхи.

Ощущение усилилось, когда она направилась обратно к дому. Фрэнни пошла другой дорогой и через несколько минут уже заблудилась в лесу. Потом она вышла на тропинку, ведущую вдоль незнакомого кукурузного поля, в центре которого возвышался столб, и решила, что слишком забрала на восток.

Она прошла в нужном направлении и через четверть часа оказалась в уже знакомых местах. Фрэнни узнала развалившийся каменный памятник, мимо которого она проходила с Эдвардом, и огромные буковые деревья вдали.

Вступив под их тяжелые кроны, она заметила впереди что-то странное. Сначала ей показалось, что это сломанная ветка, но, подойдя поближе, Фрэнни разглядела какое-то животное. Оно выглядело как лисица, попавшая в западню, подумала она, и в желудке у нее забурлило. Животное не двигалось, будучи подвешено за шею к ветке дерева.

Фрэнни зажала рот рукой, сдерживая крик, и в ужасе остановилась как вкопанная. Она слышала свое тяжелое дыхание и чувствовала тупую боль в желудке.

Темно-коричневый глаз уставился на нее, блестя на солнце, как мрамор.

Фрэнни попятилась и споткнулась о камень. Невидящий, немигающий взор не отпускал ее. Открытый рот обнажил десны, еще вчера влажные от слюны, а сегодня высохшие, как старый резиновый шланг. Лапы Капитана Кирка были неуклюже вывернуты; казалось, он просто спит на кухонном полу, а не висит в тонкой проволочной петле.

Сердце колотилось от страха, но Фрэнни взяла себя в руки и медленно подошла к собаке, чтобы убедиться, что ей уже ничем нельзя помочь. Одного короткого прикосновения было достаточно. Кожа под шелковой шерстью сверкала мертвой фарфоровой белизной.

Она примчалась к дому, поднялась наверх и направилась в комнату Оливера. Дверь была открыта, внутри – пусто. Фрэнни услышала шум льющейся воды в ванной по другую сторону лестничной площадки и постучала.

Оливер, обернув полотенце вокруг пояса, отворил дверь с теплой улыбкой, которая исчезла, едва он увидел выражение лица Фрэнни.

– Я не знаю, видел ли Эдвард, – говорила она, пока Оливер в спешке одевался. – Он плакал утром, но я не уверена, что из-за того, что скоро в школу.

– Цыгане, – со злостью произнес он, не слушая ее, завязывая шнурки на своих парусиновых туфлях. – У нас были неприятности с цыганами, которые недавно останавливались табором неподалеку. Капитан Кирк укусил одного из них.

 

Они тихонько вышли из дома, надеясь, что Эдвард не услышит их, держа в руках мешок и клещи. Они перерезали проволоку и сняли собаку. Фрэнни предложила вызвать полицию, но Оливер не поддержал идею. Вместо этого он положил мешок с телом в багажник и отвез его своему егерю, чтобы тот похоронил спаниеля.

Фрэнни вернулась домой и залезла в горячую ванну. Она долго лежала в воде, уставшая и измученная, пытаясь собраться с мыслями. Пытаясь забыть, но безуспешно, вчерашнее столкновение Эдварда и Капитана Кирка и отделаться от мысли, что, возможно, собаку убили совсем не цыгане.

Потом она вспомнила, с какой нежностью он обнимал спаниеля тогда, на кухне, и, совершенно запутавшись, наконец сдалась.

Через час, когда Фрэнни вошла в кухню, ее встретил аромат свежесваренного кофе и яичницы, непонятно почему придавший ей уверенность в себе и чувство, что все в порядке. Потом она поняла, что это напомнило ей один из самых знакомых запахов – запах родительского кафе.

Оливер, в кухонном переднике поверх джинсовой рубашки, обкладывал курицу, лежащую на противне, дольками чеснока. Эдвард стоял на коленях возле сооруженного им из конструктора «Лего» загончика, внутри которого ползал жук. На столе, посреди наваленных воскресных газет, кукурузных хлопьев и джема, она заметила свободное место, которое, как поняла Фрэнни, оставили для нее.

– Привет. – Оливер скорчил заговорщическую мину.

Эдвард не поднял головы. Присутствие мальчика сковывало ее. Из-за того ли, что она еще не поняла, друг он или враг? Но он еще ребенок, напомнила себе Фрэнни. И его собака умерла.

– Хочешь позавтракать? Сегодня коронное блюдо – французские тосты. – Оливер мастерски разыгрывал перед ними сцену.

– Да, пожалуй, – произнес весело Эдвард.

– Эй, ты уже ел!

– Можно мне еще? Пожалуйста.

– Ты правда хочешь еще?

Эдвард кивнул.

– Пап, ничего, если мы с Фрэнни покатаемся сегодня верхом?

Фрэнни недоуменно посмотрела на мальчика, потом перевела взгляд на Оливера. Знает ли Эдвард про Капитана Кирка или нет? Должен знать, подумала она, иначе он стал бы искать его.

Зазвонил телефон.

– Ты сегодня идешь в гости.

На лице Эдварда было написано разочарование.

– Куда?

– Джеми Миддлтону исполняется девять лет.

– О господи, к Джеми Миддлтону. – Он сделал вид, будто его тошнит. – Это обязательно?

– Да, тебя пригласили. – Оливер поднял трубку, прикрывая микрофон рукой. – Я думал, он тебе понравился. Ты же хотел пригласить его к нам несколько недель назад.

– Пап, он совсем глупый. Ни капельки не вырос.

Оливер и Фрэнни переглянулись. Оливер убрал руку с трубки.

– Алло? – сказал он. – Клайв! – Его голос стал серьезным. – Я пытался дозвониться до тебя вчера вечером. Какие новости?

Фрэнни молча наблюдала за ним. Он говорил очень мало, больше слушал, затем с мрачным выражением лица повесил трубку. Он выглядел так, что, казалось, даже яркий солнечный свет в кухне померк.

– Доминик, – произнес он. – Они пришили один палец, но особой надежды нет. Остальные спасти не удалось – кости слишком сильно раздроблены.

Эдвард постучал по полу, и жук направился к стене.

– Бедный мальчик, – вырвалось у Фрэнни.

– Лучше бы это была его левая рука, а, пап? – сказал Эдвард, не поднимая головы.

– Ты уже говорил это вчера. Лучше бы этого вообще не произошло. – Он повернулся к Фрэнни: – Чай или кофе?

– Кофе, пожалуйста.

– Сядь и расслабься, почитай газету. Хочешь хлопьев?

Фрэнни насыпала себе в тарелку кукурузных хлопьев, которых не ела сто лет. Несмотря на все пережитые потрясения, она хотела есть, как будто чувствуя, что предстоят события, перед которыми нужно подкрепиться. Оливер бросил на сковородку кусок масла.

– Папа, ты сделаешь мне еще одну порцию? Я все еще хочу есть.

– Я сделаю тебе еще тост, если ты обещаешь сразу после завтрака пойти и набрать в саду слив.

– А можно Фрэнни пойдет со мной?

– Фрэнни, наверное, хочет посидеть здесь. – Он подмигнул ей, потряс сковородку, чтобы масло растеклось по ней, потом разбил в миску два яйца, взболтал их и, обмакнув туда два ломтика хлеба, бросил их на сковородку.

– Фрэнни, – спросил Эдвард. – Ты пойдешь?

– Конечно.

Она улыбнулась его ужимкам, а он весело посмотрел на отца и жадно зачмокал губами, изображая голод.

Оливер снял тост со сковороды и полил его кленовым сиропом.

– Готово.

– Папа, смотри! Фрэнни!

Жук заполз в угол своего загончика, и Эдвард положил перед ним сухую горошину. Насекомое стало толкать ее вперед.

– Он сейчас забьет гол! – возбужденно воскликнул Эдвард.

Жук стал двигаться в другую сторону.

– Нет, болван! – Эдвард преградил ему путь рукой. – Сюда!

– Тост остывает! – напомнил Оливер, поставив сковороду в раковину и открывая кран.

Эдвард поднялся.

– Пока, мистер Бин, – сказал он и одним движением ноги раздавил жука. Затем сел за стол и спокойно взял в руки вилку и нож.

Фрэнни ошеломленно посмотрела на него, потом перевела взгляд на останки жука. Оливер мыл сковороду, стоя к ним спиной, и ничего не заметил. Эдвард отрезал кусок тоста, обмакнул в сироп и поднес ко рту; по подбородку потекла струйка сиропа. Он старательно жевал и, не успев проглотить кусок, уже отрезал следующий.

Фрэнни взглянула в его открытое веснушчатое лицо: карие глаза и рыжие кудри.

– Зачем ты сделал это?

Он молча продолжал есть.

Фрэнни почувствовала себя дурой из-за того, что он, как повелось, неизвестно по какой причине вопрос проигнорировал. Она нехотя, без аппетита разрезала свой тост и положила кусочек в рот. Вкус сладкого немного поднял ей настроение. Она старалась не смотреть на жука, но ее так и тянуло взглянуть вновь.

– Зачем ты это сделал, Эдвард? – повторила она.

Эдвард с занятым видом принялся листать страницы «Мейл он санди», бегло просматривая колонки, как будто выискивая что-то.

Оливер нахмурился. Эдвард молча продолжал переворачивать страницы, набив рот едой. Наконец он кончил есть, отложил вилку и нож и целиком сосредоточился на газете.

Оливер посмотрел на Фрэнни, вопросительно подняв брови, и она показала на останки жука. Когда он понял, что произошло, лицо его помрачнело.

– Эдвард, ты наступил на жука?

Эдвард проигнорировал вопрос и перелистнул страницу.

– Эдвард! – Оливер начинал сердиться. – Зачем ты это сделал? Почему ты убил его?

– Жуки – это вредители, папа.

– Они не все вредители. И ты вообще не имеешь права мучить животных.

Эдвард посмотрел на Оливера как на маленького.

Фрэнни увидела на его лице то же выражение, ту же силу, которая вчера заставила собаку задрожать и умчаться прочь, так же как сегодня она заставила замолчать его отца. По спине девушки пробежал холодок. В глазах Оливера она прочитала одновременно ярость и замешательство.

– Ради бога, папа, я не мучил его; я учил его играть в футбол. Фрэнни, ты закончила? Мы уже можем идти собирать сливы?

Эдвард зашел в судомойню и вынес две плетеные корзины с лямками через плечо. Одну он вручил Фрэнни. Она залпом допила чай, обулась и последовала за ним.

Они прошли по полоске недавно скошенной травы, тянувшейся вдоль каменной стены огорода. Солнце припекало, но уже поднялся легкий ветерок. Он раскачивал и шевелил кусты и листву деревьев, и они шелестели, как далекие волны. Скошенная трава, оставленная на газоне, в эту сухую жаркую погоду уже совсем высохла; воздух был наполнен острым, пряным ароматом сена и более едким запахом коровьей петрушки, росшей в беспорядке.

– Капитан Кирк пропал, – внезапно произнес Эдвард.

– Пропал? – переспросила она, гадая, что Оливер сказал ему.

– Он пропал, – повторил Эдвард и погрузился в молчание.

Фрэнни решила поменять тактику.

– Эдвард, в твоем фотоальбоме на чердаке есть газетная вырезка про человека по имени Джонатан Маунтджой, которого убили в Америке. Ты знаешь про нее?

– Да.

– Это ты вырезал ее?

Он кивнул.

– Зачем?

– Не знаю, – бесхитростно ответил он.

– Ты вырезаешь еще какие-нибудь заметки из газет?

– Иногда.

– Какие?

Реакции не последовало. Она посмотрела на него.

– Эдвард?

Никакого ответа. Он ушел в себя, по своему обыкновению, словно забыв о ней.

Вместе они вошли на территорию большого, безнадежно запущенного сада. Фрэнни увидела ряды деревьев, усыпанных фруктами; под их тяжестью ветки склонились почти до земли. Повсюду в высокой траве, среди буйно разросшихся сорняков, лежали сливы. Вокруг них было полно ос и мух, зарывавшихся в спелые плоды. Фрэнни наступила на сливу, услышала, как та чавкнула под ногой, и поглядела на остатки коричневой перезревшей мякоти. Впереди за стволами деревьев она различила ряды яблонь, тоже согнувшихся под тяжестью плодов, которые еще не дозрели.

Эдвард подпрыгнул, уцепился за нижнюю ветку и повис на ней, а потом отпустил руки. Дерево затряслось, и сливы градом полетели на землю. Одна из них, ударив Фрэнни по голове, упала. Девушка подняла ее, вытерла о джинсы и надкусила. Слива была водянистой и имела отчетливый гниловатый вкус.

– «Виктория» – самые лучшие, Фрэнни, – сказал Эдвард, хватая ее за руку. – Давай собирать их!

– Как они называются по-латыни?

Он не ответил и, крепко сжав ее руку, быстро потащил Фрэнни, будто боясь, что фрукты исчезнут. Они подошли к группе деревьев, усыпанных крупными вытянутыми сливами, зелеными или желтыми с красными крапинками.

– Вот эти! – сказал он.

Фрэнни сорвала одну и надкусила. Слива была твердой и кислой.

– Они поспевают намного позже других, – пояснил Эдвард. – Поэтому надо внимательно смотреть и собирать только хорошие. Я достану сейчас тебе одну! – Он отпустил ее руку и бросился вперед, вглядываясь в листву соседнего дерева. Изучив большую ярко-желтую сливу, Эдвард осторожно, как будто она могла разбиться, обхватил ее пальцами и медленно потянул, сморщившись от напряжения. – Вот! – Он протянул сливу Фрэнни.

– Спасибо! – Она приняла ее, поднесла ко рту и надкусила. Тут же внутреннюю сторону губы что-то защекотало. Фрэнни почувствовала странное шевеление во рту, а потом чудовищную боль. Она начала яростно отплевываться. В язык как будто воткнули раскаленную иглу. Фрэнни отчаянно мотала головой, сплевывая снова и снова. Что-то металось у нее во рту и вновь ужасно больно ужалило ее.

Она сплевывала снова и снова, наружу вылетали маленькие кусочки сливы. Затем появилось что-то темное, упало, ударившись о землю, и вновь поднялось вверх. Это была оса; с трудом держась в воздухе, она улетела прочь.

Фрэнни прижала руку ко рту, чувствуя невыносимую боль, сжала пальцами губу, потом язык, пытаясь облегчить мучения. Она увидела еще одну осу, вьющуюся вокруг нее, и в панике замычала и затрясла головой.

– Эдвард! Помоги! – Она сильнее прижала язык пальцами, сжала губы и, спотыкаясь, шагнула вперед; глаза застлали слезы. – Эдвард! – Ветка хлестнула ее по лицу. – Эдвард! – Другая ветка ударила по глазам.

Нашатырный спирт – от пчел, уксус – от ос. Так сказал отец, когда ее в детстве ужалило. СП. УО. Спирт – пчелы, уксус – осы. Эта мысль стучала у нее в голове, пока Фрэнни, спотыкаясь, выбралась из сада и как можно скорее побежала вдоль стены по дорожке к дому.

СП-УО-СП-УО.

Уксус. Она представила себе бутылочку. СП. УО.

Уксус. В кафе ее родителей он стоял на каждом столике. Уксус и острый соус. Боль жгла рот. Слезы рекой лились из глаз. С каждой секундой ей становилось все хуже.

СП. УО. Слова жужжали в мозгу, как оса. Подгоняя себя, она повторяла их снова и снова, боясь, что не будет знать, что делать, когда прибежит домой. Где же Эдвард? Она все еще держала в руках корзинку. Фрэнни едва сдерживала отчаянный крик. Она выхватила из кармана платок и, запихнув его в рот, заторопилась дальше.

Тем временем Эдвард потряс другое дерево и стал деловито подбирать с земли самые хорошие сливы, внимательно проверяя, нет ли на них насекомых. Затем аккуратно укладывал сливы в корзинку, стараясь не помять ни одной. Он работал методично, помня, что не следует слишком сильно наполнять корзину, иначе ее будет тяжело нести.

 

Дом был впереди, за буковой рощей. Когда она добежит до него, боль уменьшится. Дом остановит боль. Оливер остановит боль. Она проскочила перед молодой женщиной, позирующей перед фотоаппаратом своего мужа, как раз в тот момент, когда раздался щелчок.

– Извините, – сказала она, но голос ее не слушался, и слова лишь эхом отдались в голове. Извините. Извините. Извините.

Она потрясла головой из стороны в сторону, будто это могло погасить огонь во рту. Зубы ее впились в носовой платок. Губы превратились в два раздувшихся пузыря. Боль растекалась вверх, к глазам, и вниз, к горлу.

Фрэнни открыла входную дверь, ворвалась в коридор, показавшийся ей черным как смоль после яркого солнечного дня, и увидела Оливера. Он нагнулся над кухонным столом, прижав трубку телефона к уху, целиком поглощенный разговором. Сбивалка для яиц торчала из большой фарфоровой чашки, стоявшей перед ним на столе. Включенное радио передавало еженедельную обзорную программу Арчера.

– Одиннадцать? – проговорил он. – Одиннадцатая прошлой ночью? – Он приветственно махнул Фрэнни левой рукой, едва узнавая ее, и вновь углубился в разговор, задумчиво постукивая по столу указательным пальцем правой руки. – Все те же симптомы? А ветеринар по-прежнему считает, что они сбрасывают молоко?

Она повернулась за помощью к Эдварду, но с удивлением обнаружила, что за ее спиной никого нет. Она думала, что он бежал за ней. Фрэнни распахнула шкафчик. Он был заставлен фарфоровой и стеклянной посудой. Она захлопнула его и заглянула в следующий, забитый тарелками. Потом в третий, разочарованно уставившись сквозь слезы на круглый котелок и набор сковородок. Боль в языке стала невыносимой. Фрэнни зажала его большим и указательным пальцами.

– Так у ветеринара есть какие-нибудь идеи? – совершенно спокойно произнес Оливер.

Она рванула на себя следующую дверцу; перед глазами у нее стояла пелена. На полке был миксер с приставками к нему. Фрэнни еще крепче сжала зубами скомканный носовой платок и с трудом выдавила из себя невнятный звук.

– Чарльз, подожди, – произнес Оливер. – Фрэнни, что случилось?

Она была в отчаянии, не понимая, как он может не замечать ее страданий.

– Укфууф. – Слова не могли пробиться сквозь платок.

Он внимательно посмотрел на нее и заволновался.

– Укфуф, – повторила она, покачнувшись в сторону шкафов. Повернувшись в Оливеру, Фрэнни посмотрела на него умоляющими глазами.

– Извини, Чарльз. Я перезвоню попозже.

Она распахивала все шкафы, оставляя дверцы открытыми. Фарфор… чашки… сковородки… и наконец бутылочки. Пикули, кетчуп, уорчестерский соус, соевый соус, оливковое масло. Уксус. Она протянула руку. Там было три сорта: светлый уксус, яблочный уксус, темно-коричневый. Фрэнни схватила темный, вытащила платок изо рта, отвинтила пробку бутылочки, опрокинула ее на платок и запихнула мокрый платок обратно в рот.

Кислота ударила ей в нос, и ей пришлось закрыть глаза. Она выплюнула платок в руку, пошатнувшись, сделала шаг к раковине и закашлялась, склонившись над ней. Стальная раковина и краны завертелись вокруг нее, словно на колесиках. Ладонь Оливера легла ей на плечо.

– В чем дело, Фрэнни? Что случилось?

Она подняла глаза, пытаясь что-нибудь проговорить, но язык распух во рту, а губы едва двигались.

– Эсса, – выдохнула она и закрыла глаза.

Когда Фрэнни открыла их, Оливер, держа ее лицо в ладонях, изучал рот изнутри.

Она пошевелила губами, потом оттянула нижнюю.

– Эсса-а. Ж-жал-лил-ла. В с-сли-иве.

– Оса? Ужалила тебя?

Фрэнни лихорадочно закивала, показывая на два пятнышка на губе и языке.

– В язык? О господи! Ты наткнулась на гнездо? – Его лицо перекосилось от ужаса, а васильковые глаза, казалось, поменяли свой цвет.

Она судорожно вдохнула, сомкнув веки, потом резко выдохнула. Оливер молча терпел это шестьдесят секунд, потом произнес:

– Я отвезу тебя в больницу. У меня наверху есть средство от укусов, но оно не предназначено для рта. – Он осторожно раздвинул ее губы и заглянул внутрь. Потом посмотрел на часы на стене. – Хотя нет. Может быть, быстрее будет вызвать нашего врача, во всяком случае попробуем, может, он у себя. – Оливер снял трубку телефона.

Фрэнни открыла глаза. Вкус уксуса вызывал у нее тошноту, и она наклонилась над раковиной, уставившись на картофельные очистки, морковные хвостики и чайную ложку, испачканную кофейной гущей. Огонь во рту разгорался все сильнее. Она прополоскала рот холодной водой, но от этого стало только хуже.

Фрэнни уловила свое отражение в блестящей поверхности чайника и попыталась рассмотреть следы укусов, но отражение было слишком искажено. Она вспомнила, что в холле есть зеркало, и направилась туда.

В полумраке ее кожа выглядела бледной и безжизненной. Тушь стекала черными струйками по левой щеке, но Фрэнни не замечала этого. Наклонившись поближе к зеркалу, она удивленно заметила, что губа почти совсем не опухла, лишь чуть-чуть отекла. Она выпятила ее и обнаружила две почти незаметные крошечные красные точки. Высунув язык, Фрэнни разглядела всего лишь небольшое красное пятнышко, похожее на язву.

Она запихнула платок обратно в рот; жжение лишь чуть-чуть утихло, а от уксуса из ее глаз вновь потекли слезы. Вытерев их рукавом, она, неуклюже наталкиваясь на стены, направилась обратно в кухню, уронив по дороге несколько картин.

– Хорошо? – говорил Оливер в трубку, когда она вошла. – Ей ужасно больно.

Она села напротив него. Слеза капнула на страницу «Мейл он санди», расплывшись серым пятнышком. «Буш принимает жесткие меры», – гласил намокший заголовок. Ей тоже хотелось стать жесткой, заставить себя успокоиться, перестать плакать.

Оливер повесил трубку.

– Он будет здесь через десять минут – он живет в Глайнде. Он сказал, что уксус – действительно лучшее средство.

Фрэнни, закрыв глаза, с благодарностью кивнула.

Он снова внимательно осмотрел ее рот.

– У тебя нет аллергии на укусы ос?

Она покачала головой.

– Язык не опух. Ты можешь дышать нормально?

Она кивнула.

Он обнял ее за плечи, крепко прижав к себе, и поцеловал в макушку.

– Мне так жаль. Ужасно. Это был плохой год, осы совсем замучили нас.

Подняв на него глаза, Фрэнни увидела, что он глядит на нее с тревогой. Оливер внимательно рассматривал ее лицо не в поисках укусов, а пытаясь прочесть, о чем она думает. Потом вдруг его внимание переключилось, и Фрэнни, недоумевая, повернула голову.

Эдвард ввалился в дверь с корзиной, полной слив. Его лицо от напряжения покраснело, мальчик с гордостью протянул корзину отцу.

– Смотри, сколько я набрал, папа!

– Фрэнни укусила оса, – произнес Оливер ледяным голосом.

Эдвард выглядел ошеломленным. Он уронил корзинку на пол, не обращая внимания, что из нее посыпались сливы, и кинулся к Фрэнни:

– Нет, Фрэнни! Осы! С тобой все в порядке? – Он заглянул ей в лицо; в широко раскрытых глаза читалось такое отчаяние, что она подумала, будто мальчик сейчас заплачет. – Куда?

Фрэнни настороженно посмотрела на него и указала на рот. В глазах горело обвинение.

– В сливе? Которую я тебе дал?

– Угу.

Его лицо сморщилось, как шарик, из которого выпустили воздух; голос сорвался в визг:

– Нет, нет, там не могло ее быть! Фрэнни, не могло… Я был правда осторожен; я однажды чуть не съел сливу с осой и теперь всегда проверяю! Фрэнни, прости, пожалуйста, тебе очень больно?

Она кивнула.

Эдвард повернулся к отцу:

– Я сорвал ее специально для Фрэнни, папа. – По его щекам струились слезы, и, несмотря на боль, Фрэнни вдруг стало стыдно за такое отношение к мальчику. – Это я, – повторил он.

Она протянула руку и прижала его к себе. А потом закрыла лицо свободной рукой – боль снова стала невыносимой.

 

Доктор тщательно осмотрел все укусы и с безграничным сочувствием осведомился, нет ли у нее аллергии. Потом он сделал ей укол гидрокортизона, сказал, что укус будет болеть еще некоторое время, и посоветовал принять аспирин.

Остаток утра Фрэнни провела в шезлонге возле бассейна, отгороженного от любопытных глаз посетителей подстриженной изгородью из тиса. Эдвард не отходил от нее ни на шаг, будто он персонально отвечал за ее выздоровление. Иногда, правда, он погружался в длительное молчание, уткнувшись в свою электронную игру, и тогда Фрэнни с облегчением могла почитать газеты.

Страница «Санди таймс», лежавшая возле нее на земле, зашевелилась под дуновением ветерка и, зашуршав, перевернулась. Фрэнни подняла глаза и посмотрела на Эдварда, который напряженно склонился над игрушкой, закусив нижнюю губу, и сосредоточенно нажимал на кнопки. Она слышала резкие звуки электронной музыки, приглушенные взрывы и продолжала наблюдать за ним, как будто таким образом можно было прочесть его мысли. Она должна была разгадать загадку: как он, такой дружелюбный и живой, мог внезапно отключиться, словно переносился куда-то. Это тревожило ее. Несмотря на свое прежнее решение, Фрэнни не хотела обсуждать его поведение с Оливером, чувствуя, что может вторгнуться на запретную территорию.

Возможно, в этом нет ничего зловещего. Может, это вызвано смертью матери. Душевной травмой, нанесенной зрелищем обезглавленной матери. Подумалось, как бы она сама вела себя, случись с ней такое. Возможно, Оливеру еще повезло, что ребенок вообще не лишился рассудка.

Она мысленно вновь просмотрела всю сцену, как Эдвард сорвал сливу и протянул ей. Вновь увидела невинное выражение его лица. Фрэнни попыталась понять, было ли какое-либо различие между этой невинностью и выражением мальчика, когда они вчера катались на лодке.

Внезапно он взглянул на нее, и она опустила глаза. Под поверхностью воды в бассейне торчала труба, и равномерно работал автоматический очиститель. В одном углу собрались неаппетитные клочья пены и дохлые мухи.

Надеюсь, ты не собираешься спать с моим папой?

Ее беспокойство нарастало. Эдвард смотрел на нее с участием.

– Как ты себя теперь чувствуешь, Фрэнни?

– Немного получше, – ответила она.

– Хочешь сыграть со мной?

– Давай.

– Я буду убивать всех ос, которых в жизни увижу.

Она улыбнулась:

– Не стоит этого делать.

– Я все равно буду, – мрачно произнес он. – Ты мой друг. И они еще пожалеют о том, что сделали тебе.

Солнце скрылось за облаком, и Фрэнни содрогнулась от внезапно накатившей волны страха. Она вспомнила утреннего жука. И слова, с которыми Эдвард открыл спичечный коробок. Это мой новый друг.

Она вспомнила, чем закончилась дружба.

 

12

 

Обед был накрыт во дворе. Сквозь бреши в облаках иногда пробивались солнечные лучи. Приготовленный Оливером цыпленок был вкусным и сочным, с легким ароматом эстрагона. Но есть Фрэнни все еще было больно, и поэтому она пила много ледяного розового вина. Эдвард развернул беспомощную борьбу против ос, к некоторому неудовольствию Оливера. Он накрывал их перевернутыми стаканами, давил вилкой, а одну даже утопил в своем стакане кока-колы, после чего отложил вилку и нож, почти не притронувшись к еде.

– У цыпленка был чудной вкус, папа, чем ты приправил его?

– Травой под названием эстрагон.

Эдвард скривился:

– Вечно ты все изгадишь, когда стараешься изобразить из себя гурмана. – Он повернулся к Фрэнни.

Она улыбнулась и заметила, что Оливер расстроился. Интересно, подумала она, хорошо ли готовила его жена.

– Вот вам благодарность! – воскликнул Оливер. – Всего двадцать четыре часа, как он дома, а уже критикует мою стряпню. – Он взглянул на сына с притворной яростью. – О'кей, юный Поль Бокюз,^[12] почему бы тебе самому в следующий раз не соорудить нам что-нибудь?

Эдвард серьезно посмотрел на отца:

– Почему мы не можем есть обычную еду? Какую готовит миссис Бикбейн? – Он повернулся к Фрэнни: – Он слишком много читает поваренных книг.

Прежде чем она успела что-то ответить в защиту Оливера, во дворе появились мужчина и мальчик, примерно тех же лет, что и Эдвард. Мужчина был высок, плотно сложен и выглядел чуть моложе Оливера; у него были приятные черты, здоровый цвет лица, как у человека, который проводит на воздухе много времени, и выцветшие на солнце волосы. Одет он был в потрепанные джинсы и старую рубашку. На круглом, влажном от пота лице мальчика играла озорная улыбка. Тонкие светлые волосы были небрежно приглажены, за исключением одного вихра, стоящего торчком.

– Привет, Чарльз! – Оливер поднялся, чтобы представить их друг другу. – Это… э-э… Фрэнни Монсанто; мой брат Чарльз и мой племянник Тристрам.

– Здравствуйте, – смущенно произнес мужчина, крепко пожал Фрэнни руку и в замешательстве уставился в землю.

Фрэнни отметила схожие черты лица обоих братьев.

– Тристрам, – сказал Эдвард, – хочешь посмотреть, какая у меня новая игра?

Глаза мальчика вспыхнули.

– Хочу!

– Чего-нибудь выпьешь или спешишь? – спросил Оливер брата.

– Нет… мм… спасибо, надо идти; мне еще необходимо забрать кое-что у ветеринара по пути.

– А когда приезжает этот парень, гомеопат?

– Завтра утром.

– Эй, куда это вы? – крикнул Оливер мальчишкам, которые сорвались с места и помчались прочь.

– Тристрам хочет поиграть в мою игру.

– В другой раз. Дядя Чарльз уже уходит.

Чарльз почесал в затылке и посмотрел на Фрэнни:

– А вы… мм… знаете эти места?

– Почти совсем не знаю.

– А, понятно. – Он снова уставился в землю, словно придумывая, что бы еще сказать.

– Как я понимаю, у вас проблемы с коровами? – произнесла она. Боль от укуса стихла под действием вина, но губа все еще казалась опухшей, и Фрэнни боялась, что выглядит немного странно.

Он засунул руки в карманы джинсов и вновь обратился к траве под ногами.

– Да, боюсь, что так; с одной или двумя. – Чарльз взглянул на Оливера, потом посмотрел на часы, затем опять на Фрэнни. – Приятно было познакомиться, извините, мы спешим. Дети все собираются на какой-то таинственный пикник, и мать очень настаивала, чтобы мы приехали вовремя.

– Мне тоже было приятно познакомиться с вами.

– Не забудь подарок, – напомнил Оливер Эдварду.

– Я еще должен дарить Джеми Миддлтону подарок?!

– Конечно, должен, это ведь его день рождения.

– Я бы лучше подарил его Тристраму.

Двоюродный брат Эдварда подскочил от радости:

– Я согласен!

 

Фрэнни почувствовала себя свободнее, когда Чарльз и его заляпанный грязью «ренджровер» скрылись за углом дома; точно так она чувствовала себя в детстве, когда родители уходили и оставляли ее одну. Фрэнни предвкушала несколько часов наедине с Оливером. Она взяла его руку и крепко сжала. Он притянул ее другую руку и легонько поцеловал в лоб.

– Тебе лучше?

– Намного. – Она взглянула ему в глаза, ища в них подтверждение – подтверждение того, что его сын не нарочно дал ей эту сливу с осой внутри.

Они лежали в шезлонгах возле бассейна, на солнце. Потом перешли в деревянную раздевалку и занимались любовью на жестком, пыльном полу. Солнечные лучи плясали над их головами, словно лучи кинопроектора. В душном воздухе пахло резиной от развешанных и забытых купальных костюмов.

Потом они лежали в тишине. Фрэнни взяла его запястье, поднесла руку к лицу и ласково куснула указательный палец. Затем начала легонько ласкать его, ощущая на своем лице теплое дыхание. Капли пота побежали у нее по лбу и щекам, скатываясь вниз по шее, а волосы прилипли к голове. Паук повис над ними на своей блестящей тоненькой нити. Боль снова возвращалась, и Фрэнни втянула в себя воздух сквозь сжатые зубы; через несколько мгновений жжение немного отступило.

Оливер перекатился на бок, приподнялся на локте и приблизил свое лицо к ней.

– Мне очень жаль, что тебя ужалила оса.

– Тебе не кажется, что Эдвард немного ревнует тебя ко мне?

Ее слова, казалось, ударили его, как электрический разряд. Она мгновенно почувствовала перемену в нем; он словно весь ощетинился.

– Что ты имеешь в виду? – Оливер резко отодвинулся от нее, взгляд его стал холодным.

– Ничего, – поспешила ответить она, испуганная его реакцией.

– Ты считаешь, он сделал это нарочно?

– Нет… не нарочно, не со зла. Мне только кажется, может быть, какая-то часть его… ты понимаешь… он сам не сознает этого… но она восстает против меня; или любого другого, с кем ты сходишься.

– Ты действительно думаешь, что Эдвард намеренно дал тебе сливу с осой? – В голосе был лед – голос чужого человека. Он сел и, обхватив колени, мрачно уставился на нее.

Фрэнни смотрела на паука, взбирающегося по своей паутинке, боясь взглянуть на Оливера.

– Нет. Я не имела этого в виду.

И тут же она рассердилась на себя, потому что это была неправда. Именно это она и имела в виду.

 

В бассейне они плавали каждый сам по себе, как будто были незнакомы. Оливер делал длинные рывки мощным кролем, время от времени ложась на спину и переводя дыхание. Фрэнни скользила из конца в конец медленным брассом. Каждый раз, когда она останавливалась, Оливер снова срывался с места.

Они пили чай возле бассейна в лучах заходящего солнца, разговаривали о каких-то банальных вещах, чувствуя неловкость. Фрэнни в отчаянии старалась исправить положение, напуганная тем, что она наделала. Оливер не пытался прикоснуться к ней и никак не отреагировал на ее слабую попытку пожать его руку. Она проклинала себя за свои слова.

Затем он оставил ее у бассейна, сказав, что попытается еще раз завести самолет, и не предложил ей присоединиться к нему. Фрэнни услышала удаляющийся рев мотора «ренджровера», который выл так, словно водитель срывал на нем злость. Через несколько минут тишину нарушил приглушенный хлопок, прозвучавший как выстрел. Потом еще один, после чего до нее донесся отдаленный яростный рев, длившийся примерно секунду. Это повторялось несколько раз в течение четверти часа, до тех пор, пока рев не перешел в равномерный, монотонный гул, продолжавшийся несколько минут. Фрэнни лишь острее почувствовала одиночество.

Вечером они должны были возвращаться в город. Оливер собирался в выходной повести Эдварда в лондонский зоопарк. Странно, подумала Фрэнни, когда она впервые встретила их, они возвращались из другого зоопарка. Она решила, что это совпадение, о котором не стоит и вспоминать.

Через несколько часов они расстанутся на пороге ее квартиры, и она вновь вернется в свой мир. К цветам в ее спальне. К сердитому разговору с родителями по телефону, они будут возмущаться, почему она не сообщила, что не приедет к обеду. К ожиданию звонка от Дебби Джонсон, желающей услышать все о том, как она провела уик-энд.

И о том, как она сама все разрушила.

Облака занавесили заходящее солнце. Воздух остывал, и Фрэнни поежилась.

Часы неумолимо пробили пять раз. Каждый удар отзывался в тихом, безветренном воздухе долгим эхом, будто предупреждая о чем-то. Бом-м, били часы. Держитесь отсюда подальше! Бом-м. Опасность! Бом-м. Надеюсь, ты не собираешься спать с моим папой? Бом-м. Non omnis moriar. Бом-м. Весь я не умру.

Первая капля дождя капнула ей на щеку, как слеза.

 

Дождь отчаянно хлестал, когда они, наконец, съехали с автострады в оранжевую дымку натриевых уличных фонарей, обозначавшую начало лондонских пригородов и конец уик-энда. «Дворники» скрипели, двигаясь из стороны в сторону, но брызги дождя тут же вновь заливали стекло. Вдаль уходила вереница красных габаритных огней. Они по очереди начинали мигать, когда машина тормозила. Бледно-голубой светящийся кубик метнулся навстречу им, словно выпущенный из рогатки. За ним еще один. «Ренджровер» замедлил ход.

– Почему мы останавливаемся? – устало спросил Эдвард с заднего сиденья.

Оливер переключил передачу.

– Похоже на аварию! – ответил он, перекрикивая шум мотора и «Триллер» Майкла Джексона, который по настоянию Эдварда был включен на полную громкость, так что звенело в ушах.

Эдвард прижался лицом к стеклу. Машины выстроились в ряд перед знаком: «ПОЛИЦИЯ. АВАРИЯ. СНИЗЬТЕ СКОРОСТЬ». Поперек тротуара валялся перевернутый белый автомобиль, почти разрубленный пополам погнутым фонарным столбом. Вторая машина, у которой не было почти всей передней части, а крыша была отогнута вверх, как будто кто-то вскрывал ее консервным ножом, стояла развернувшись в другую сторону. В первой машине находились два скрюченных человека, их головы от резкого толчка свесились вперед. Лобовое стекло было покрыто, как инеем, сетью мелких трещин. Фрэнни попыталась не смотреть, чувствуя ужас, который охватывал ее при виде любой аварии, но страшное зрелище словно гипнотизировало.

Позади выла сирена. Полисмен останавливал движение, направляя всех в сторону. Промчалась пожарная машина, а через несколько секунд «скорая помощь». Голубые блики скользили по мокрому, блестящему асфальту.

– Как ты думаешь, пап, что тут случилось?

Несколько человек столпились на дороге вокруг тела. Слабея, Фрэнни увидела, что это была девушка; она лежала неподвижно. Темная лужица натекла из ее головы.

– Эта женщина умерла, папа?

– Думаю, она просто без сознания.

Множество людей окружило машины, и подходили все новые. Двое мужчин дергали дверцу автомобиля, пытаясь открыть ее. Когда она распахнулась, Фрэнни сквозь рев мотора «ренджровера» и грохот музыки расслышала протестующий скрежет металла. Звук был таким, чтобы резануть по нервам со всей силы.

Эдвард в волнении потряс Фрэнни за плечо и, понизив голос, сказал:

– По-моему, она наверняка мертвая. Она вообще не двигается.

Полисмен ожесточенно замахал жезлом, пропуская их. Эдвард повернулся и уставился на происходящее через заднее стекло.

– Папа, включи задние «дворники», пожалуйста! Скорей. Скорей же! Мне не видно!

Автомобиль набрал скорость, и место происшествия осталось позади. Образ девушки, лежащей на дороге, стоял у Фрэнни перед глазами.

Эдвард произнес:

– Elephas maximus.^[13]

Она повернулась.

– Loxodonta africanus. Giraffidae. – Он выговаривал слова отчетливо, но тихо, и она сперва не разобрала толком, что он говорит. – Diceros bicornis. Diceros simus.

Фрэнни взглянула на Оливера. Он, нахмурившись, смотрел в зеркало заднего вида. Она опять повернулась. Эдвард не улыбался. Внезапно в машине стало холодно, и Фрэнни почувствовала мурашки на теле. Шок от зрелища аварии, подумала она.

– Hippopotamus amphibius. Hippopotamus libieriensis. – Эдвард смотрел вперед, декламируя без всякого выражения.

– Это звери, которых ты хочешь завтра увидеть? – спросила она.

– Lamahuanacusglama. Pantherapardus. Pantherauncia. Neofelis nebulosa. Pantheraleo. Erethizontidae. Hystricidae. Hyaena hyaena. Hyaena brunnea. Hyaena crocuta.

В этой веренице латинских слов было что-то жуткое, и Фрэнни почувствовала, как волосы у нее на затылке встают дыбом. Она посмотрела на Оливера, который по-прежнему смотрел на сына в зеркало. Его лицо застыло как маска. Она ничего не могла прочесть на нем.

– Crocodylus. Osteolaemus. Crocodylus porosus.

– Эдвард, достаточно, – вдруг сказал Оливер.

Машина равномерно ползла в потоке, стали появляться очертания знакомой местности. Потемневшее от копоти здание винного магазина. Бензозаправка «Галф». Станция метро «Саут-Клэфем». Слабый красноватый свет из-за причудливо вырезанных окон индийского ресторанчика. Аптека. Винный бар и пиццерия; стоящие снаружи столики пустуют под дождем.

– Struthio. Gorilla gorilla. Gorilla berengei.

– О'кей, Эдвард, хватит! – произнес Оливер громче, более твердым тоном. – Следующий поворот направо, так?

Она мрачно кивнула; в его голосе звучал лед.

– Anthropopithecus troglodytes. Camelus dromedarius. Camelus bactrianus.

– Замолчи! – крикнул Оливер, теряя терпение. – Скажи, где ты все это выучил? – Он снова посмотрел в зеркало.

– Здесь направо, – сказала Фрэнни.

Эдвард затих.

Оливер повернул на улицу, застроенную стандартными домиками, по обеим сторонам которой были припаркованы машины, и, проехав по ней, повернул налево, на улицу, где жила Фрэнни. Он затормозил возле ее подъезда.

Эдвард высунулся в окно:

– Это твой дом?

– Я просто снимаю здесь квартиру.

– Можно мне зайти и посмотреть?

– Не сегодня, – сказал Оливер. – Уже поздно, и ты устал.

– Я не устал, папа. Можно мы зайдем всего на несколько минут?

– Нет.

Фрэнни повернулась к нему и вздрогнула – в месте одного из укусов вдруг резко кольнуло.

– Пока, Эдвард. Во вторник уже в школу?

Он кивнул, и его лицо скривилось.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, Фрэнни. – Он обхватил ее руками за шею и крепко прижался к ней. – Правда, мы скоро опять увидимся?

– Надеюсь, – спокойно произнесла она.

Оливер открыл багажник и вытащил ее сумку. Фрэнни выскользнула из машины на мокрый асфальт. Эдвард выглядел совершенно расстроенным.

– Пока, Фрэнни.

– Пока! – Она послала ему воздушный поцелуй.

– Эй, Фрэнни! – вдруг воскликнул он. – Смертельно!

Она нахмурилась, потом улыбнулась.

– Смертельно! – ответила она и протянула ладонь. Эдвард хлопнул по ней.

Фрэнни, стукнув дверцей, сразу намокла под дождем. Оливер донес сумку до дверей квартиры и подождал, пока Фрэнни возилась с ключом. Потом шагнул за ней в холл и поставил сумку на пол возле груды брошюр. Она включила свет. Наступило неловкое молчание. Оливер опустил голову, казалось, он собирался что-то сказать, но лишь похлопал себя по карманам. Фрэнни была готова заплакать.

Внезапно он шагнул к ней, положил руки на плечи и заглянул ей прямо в глаза:

– Спасибо, что приехала. Мне очень жаль, что все так случилось.

Она мгновение молча смотрела на него.

– Все равно я рада, что приехала. Правда, рада.

Его лицо смягчилось, и он улыбнулся, впервые после сцены в раздевалке.

– В среду я приглашен на частную выставку картин одного художника, который мне нравится, Эндрю Киевска. Хочешь пойти со мной?

– С удовольствием. – Она немедленно решила, что пропустит аэробику.

– Начало в семь. Я могу заехать за тобой сюда или в музей.

– Лучше в музей, раз это так рано. Во сколько?

– Где-нибудь без десяти семь подойдет?

– У выхода на Грейт-Рассел-стрит.

Они обнялись, прижавшись друг к другу.

– Мне было хорошо с тобой, – прошептала она. – Прости за то, что я сказала. Я не имела этого в виду. – На глаза навернулись слезы; крепче прижавшись к Оливеру, Фрэнни почувствовала исходящий от его тела слабый запах хлорированной воды из бассейна.

– Я лучше пойду, пока Эдвард не надумал спуститься сюда, – сказал он.

Они легонько поцеловались, и Фрэнни, стоя в дверях, смотрела, как Оливер взбежал по ступенькам, нагнув голову под дождем. Взревел мотор «ренджровера», а она все стояла до тех пор, пока он не скрылся из вида, пока не затих шелест шин.

Фрэнни закрыла дверь и собрала рекламные брошюры, валяющиеся на полу. Пицца на дом; служба перевозки «Ди-ай-уай»; строительная фирма «Стакман» – «дешевле нет во всем городе!». Фрэнни бросила их на столик в коридоре. Наверху раздался детский плач, затем послышался сердитый мужской голос. Потом тишина; только шум дождя.

Темнота холла сгустилась вокруг нее, Фрэнни поежилась. Ее спальня была где-то во мраке, за сотню миль отсюда. Фрэнни медленно пошла по коридору, прислушиваясь к каждому звуку. Подойдя к дверям спальни, она взялась за ручку; оглядела гостиную, дверь в кухню, дверь в ванную. Фрэнни повернула ручку и тут же почувствовала запах цветов, которые подарил Оливер. Она включила свет.

И перевела дыхание.

Цветы стояли там, куда она их поставила, на камине, в белой вазе с зеленым ободком. Лилии и гвоздики. Она пересекла комнату и понюхала их; они все еще были свежими и источали сладкий запах. Зазвонил телефон. Наверное, родители или Дебби. Она не двигалась, вдыхая запах цветов; второй звонок, третий. Еще один. Фрэнни подошла к кровати и сняла трубку.

Это был мужской голос, знакомый ей, но она не могла сразу сообразить, кто это.

– Алло, Фрэнни?

Конечно, она знала этот голос, но сейчас он звучал как-то необычно, не так, как всегда, кому бы он ни принадлежал. С ним что-то было не так, словно магнитофонную пленку проигрывали не на той скорости.

– Привет! – сказала она, стараясь ничем не выдавать, что не узнает собеседника.

– Я все выходные разыскивал тебя.

– Я уезжала.

Молчание.

Пол Брюс. Муж Меридит. Вот это кто!

– А, понятно, – произнес он. – Так ты ничего не слышала?

Слова давались ему с трудом, и в них было предвестие чего-то страшного. Дрожащим голосом Фрэнни слабо переспросила:

– Что слышала?

– Про Меридит.

Внезапно все ее тело налилось свинцом; челюсти, затылок, живот, бедра. Колени подогнулись, и она села на кровать. Страх поднимался в ней, как вода у плотины.

– Нет. Про Меридит? – теперь уже она говорила шепотом.

– В пятницу утром она погибла в автокатастрофе.

 

13

 

Пейзаж мелькал за окном поезда; краски были тусклыми и безжизненными, как будто мрачная серость неба разлилась повсюду. Дымовые трубы, дома, водоемы, фабрики, каналы, угольные шахты, вереницы машин на перекрестках. Фрэнни увидела на заднем дворе женщину, снимающую с веревок выстиранное белье. Мужчина стоял возле моста; его собака задрала ногу у фонарного столба. Грузовик взбирался в гору. Жизнь продолжалась; ежедневные дела; упорная, беспощадная рутина, изо дня в день. Для всех, кроме Меридит и ее семьи.

Она всегда так любила ездить сюда. На сей раз, возможно, это была ее последняя поездка. Всего месяц назад она везла сюда контрабас и встретила на платформе Оливера и Эдварда. Меридит была жива, и Фрэнни даже не приходило в голову, что она снова увидит Оливера. Она еще даже не знала его имени.

Поезд дернулся, и кофе выплеснулся через край пластмассового стаканчика, обжигая ей пальцы. Она откусила кусок плохо пропеченной булки; горячее мясо и размякший помидор обожгли ей рот. Фэнни жевала без всякого удовольствия; еда отдавала привкусом картона от упаковки. Часы показывали половину десятого, а поезд прибывал в Йоркшир чуть раньше одиннадцати. Кремация была назначена на двенадцать.

В воскресенье ночью она лежала в постели, размышляя о совпадениях и вспоминая слова Оливера, что не бывает ничего не значащих совпадений. Она подумала о несчастном случае с женой Оливера, об аварии, которую они увидели на пути в Лондон, и полученном после этого известии о гибели Меридит. Слишком много несчастных случаев. Так много совпадений. Она встретила Оливера и Эдварда на вокзале после того, как три года назад они зашли в их кафе; случайно столкнулась в ресторане с Себом Холландом и узнала о смерти Джонатана Маунтджоя; Эдвард вырезал заметку из газеты; Меридит и Джонатан; два человека из одного выпуска университета погибли с интервалом всего в несколько недель.

Она попыталась найти в этом какой-то смысл. Оливер за ужином в пятницу рассказывал ей о Юнге и о значащих совпадениях; когда-то Фрэнни сама читала Юнга, интересуясь снами. Синхронность. Коллективное подсознание. Случайные связи. Единственная связь, которую она могла обнаружить между всеми этими событиями, состояла в том, что все началось, когда она встретилась с Оливером, но она не могла найти никакого объяснения.

Вчера она провела ужасный день на работе. Во рту у нее по-прежнему все болело, а тяжелые мысли о Меридит не давали сосредоточиться. Фрэнни немножко воспрянула духом лишь вечером, когда, наконец, смогла позвонить Дебби Джонсон, чтобы отчитаться ей о свидании с Оливером, и когда после этого позвонил сам Оливер перекинуться парой слов. Он очень сочувствовал ей, узнав о Меридит. Эдвард тоже встрял в разговор и звонким детским голосом радостно рассказал ей, как они провели день в зоопарке. Она пожелала ему удачи в школе и, повесив трубку, вновь задумалась о его странной манере уходить в себя, о необычных познаниях в области латинских названий животных и растений. И об осе.

Фрэнни вспомнила, как Оливер мгновенно вспыхнул, когда она намекнула, что Эдвард мог нарочно дать ей сливу с осой. Она была уверена, что задела самое больное место. Реакция Оливера все еще беспокоила ее, точно так же, как и нежелание вызвать полицию, когда был убит Капитан Кирк. Защищал ли он Эдварда?

Даже если так, это отнюдь не уменьшало ее чувств к Оливеру; несмотря ни на что, причудливым образом даже делало их глубже. Она стала вспоминать свои предыдущие отношения с мужчинами, пытаясь понять, всегда ли испытывала такую тревогу за любимого человека. Но сравнение оказалось затруднительным, потому что Фрэнни до сих пор никого так сильно не любила.

 

Такси въехало в ворота крематория и по ровной дорожке среди ухоженных лужаек подкатило к приземистой часовне из красного кирпича.

Фрэнни заплатила водителю и остановилась в недоумении. Перед церковью стояли два катафалка, ряд черных лимузинов и множество людей, разбившихся на маленькие группки неподалеку друг от друга. Это выглядело как вечеринка с коктейлями, на которой забыли подать напитки.

Она всматривалась в лица, не зная, кто из этих людей пришел на похороны Меридит, а кто – на те, что были назначены раньше. Фрэнни поежилась в своем легком черном костюме и пожалела, что не надела чего-нибудь потеплее; она всегда забывала, насколько в Йоркшире холоднее, чем в Лондоне.

Мужчины были в темных костюмах, а несколько женщин – в шляпках с вуалями. Запах шариков от моли и духов перемешивался с ароматом свежескошенной травы. Фрэнни заметила кого-то из университета, но с этим человеком она не была знакома. Потом увидела Пола, мужа Меридит; он пробирался сквозь толпу, пожимая протянутые руки; всегда румяное лицо его осунулось и побледнело. Фрэнни почувствовала, что сама с трудом сдерживается.

Чувство опустошенности, не отпускавшее ее с того момента, как она услышала по телефону печальное известие, теперь усиливалось. Через заднее стекло катафалка был виден гроб, возвышающийся посреди лент и венков. Двое служащих похоронного бюро в черных костюмах деловито выгружали и раскладывали вдоль стены крематория цветы. Вдалеке виднелся декоративный фонтан и длинная стена с каменными плитами, на которых были выбиты надписи, вдоль нее рядами росли розовые кусты, на каждом из которых была большая пластмассовая табличка.

Второй катафалк пустовал, гроб находился за закрытыми дубовыми дверями часовни, откуда доносились звуки органа и приглушенное пение. Еще один катафалк въехал в ворота, остановившись на почтительном расстоянии, как корабль, ожидающий прилива.

Фрэнни прошла в сад поминовения и вместе с другими людьми, пришедшими на похороны, стала рассматривать цветы. Она нашла присланный ею венок и прочитала:

 

«Меридит. Всегда люблю и помню тебя. С глубокой любовью. Спэгс».

 

Спэгс – было ее прозвище в университете; Меридит до сих пор называла ее так, а иногда и Пол. По щеке Фрэнни покатилась слеза, и, вытаскивая из сумочки платок, девушка заметила, что кто-то направляется к ней. Сердце екнуло, когда она узнала Фиби Хокинс, одну из своих сокурсниц по археологическому факультету.

Фиби Хокинс была странной, довольно замкнутой девушкой, которая никого не посвящала в свои дела, но в то же время усердно распространяла сплетни обо всех остальных. Создавалось впечатление, что она хочет стать частью толпы, быть вместе со всеми и считает сплетни той валютой, которой сможет оплатить свое место в обществе. У нее было угловатое, несколько мужеподобное лицо, не слишком привлекательное, но и не уродливое; короткая стрижка и старушечьи очки в тонкой оправе подчеркивали строгие черты лица. На ней были черная блузка и кожаные сандалии, и она стояла как-то неловко, вытянув голову вперед. Именно такой ее и помнила Фрэнни. Фиби походила на черепаху, выглядывающую из своего панциря.

Фрэнни всегда немного жалела ее и старалась втягивать во все события в университете, несмотря на то, что никогда ее особенно не любила. Она не слышала, чтобы Меридит упоминала о Фиби после окончания университета, и удивилась, увидев ее здесь. До тех пор, пока не вспомнила, что Фиби не упускала ни одной плохой новости. Еще в студенческие времена Фрэнни часто приходило в голову, что Фиби, похоже, получает удовольствие от чужого несчастья.

Она пожала Фрэнни руку с предельной серьезностью, выглядевшей искренне.

– Это ужасно, Фрэнни, – сказала она.

– Да.

– Ну, как ты?

– Хорошо, спасибо, – ответила Фрэнни, оглядываясь по сторонам в поисках других знакомых. – А у тебя как дела? – автоматически спросила она.

– Все хорошо, просто прекрасно.

– Спэгс! Ты здесь. – Пол внезапно вырос перед ней и приветственно поцеловал в обе щеки. – Я думал, ты позвонишь и сообщишь, каким поездом приезжаешь; я бы встретил тебя.

– У тебя и так достаточно забот. – Она улыбнулась. – Не знаю, что и сказать о Меридит. Я… я просто раздавлена. Как дети?

– Я думаю, они еще слишком малы, чтобы что-то понять. – Пол пристально посмотрел на Фиби, не узнавая. – Здравствуйте, – сказал он.

– Я Фиби Хокинс; мы с Меридит учились вместе в университете.

– Да, верно, – произнес он вежливо, но довольно холодно. – Как любезно, что вы приехали. – Пол повернулся к Фрэнни: – Зайдешь потом к нам домой? – Он глянул на Фиби: – Вы тоже приходите, пожалуйста. Похоронное бюро организовало пару лимузинов – вы увидите один сразу, как выйдете отсюда. – Он отошел к мужчине и женщине, бродившим неподалеку: – Эйлин. Ричард. Спасибо, что приехали.

– Слышала, ты работаешь в Британском музее? – спросила Фиби.

– Да.

– Не знаешь, случайно, там парня по имени Пенроуз Споуд?

– Мы с ним сидим в одной комнате, – удивленно ответила Фрэнни.

– Боже мой! – В ее улыбке была теплота и беззащитность, которых Фрэнни никогда раньше в ней не замечала; она подумала, что, возможно, неверно судила о Фиби.

– А… откуда ты знаешь его?

– Мы вместе ездили на четыре месяца на раскопки в Иран, летом, сразу после окончания университета. Немного странный парень.

– Да, чуть-чуть. У него все в порядке. – Фрэнни внимательно всматривалась в ее лицо, надеясь выудить какую-нибудь информацию о Споуде, чтобы потом поддразнить его. Она подумала, было ли что-нибудь между ними, посмотрела на руки Фиби, но не увидела на них кольца. – А как ты? Где ты работаешь?

– Я работала в Бате – в Римском музее. Но совсем недавно, месяц назад, я перебралась в Лондон, в Музей естественной истории.

– Ну и как?

– Все хорошо, мне там нравится. – Она замялась. – Бедная Меридит. Ужасная смерть.

В приглушенном бормотании толпы Фрэнни расслышала звук открываемой двери. Выходившие из церкви люди по очереди пожимали руку стоявшему у дверей священнику.

– Ты знаешь, что случилось с ней?

Фиби Хокинс заколебалась, как будто не желая расставаться с тайной, потом оглянулась, убедившись, что никто не подслушивает, и наклонилась к Фрэнни. От нее пахло мылом – карболовый, больничный, неприятный запах. Фиби начала рассказывать с видом собственника, будто она одна посвящена во все детали.

– Это было, очевидно, в пятницу утром; она отвезла сына, Чарльза, в детский сад и отправилась на аукцион антиквариата где-то вблизи Хэррогейта. Она стояла у светофора и, когда загорелся зеленый, поехала. Автомобиль, проскочивший на красный свет, врезался сбоку в ее машину. – Фиби остановилась, но, судя по ее распахнутым глазам, она далеко не все сказала.

– Боже мой, бедная Меридит! – произнесла Фрэнни.

– Наверняка будет суд. Полиция собирается возбудить против него дело.

Меридит это уже не поможет, подумала Фрэнни, но вслух этого не произнесла. Она заметила еще одного приятеля, с которым не виделась несколько лет, но Фиби не собиралась отпускать ее.

– По крайней мере, она не очень долго мучилась, – заявила Фиби, – но, как я понимаю, это была ужасная сцена.

– Долго мучилась?

– Машина загорелась. Она была в сознании, но ее не могли вытащить.

Фрэнни стало плохо, и она закрыла глаза.

– О господи!

– Сплошной огненный шар; она обгорела до неузнаваемости.

Когда Фрэнни вновь открыла глаза, она увидела, что носильщики снимают гроб с катафалка. Внутри была Меридит. Фрэнни посмотрела на низкую красную кирпичную стену. Белый след реактивного самолета прочертил небо.

Обгорела до неузнаваемости.

Она попыталась прогнать картину, стоявшую перед глазами, но не смогла. Фрэнни видела Меридит за рулем: волосы растрепаны, в небрежно накрашенных губах сигарета. Она наклоняется, чтобы сделать погромче радиоприемник, передающий поп-музыку, потом поднимает голову и видит, что загорается зеленый свет, переключает передачу и нажимает на газ. Мгновение ужаса. Нога вдавила в пол педаль тормоза. Визг шин. Удар. Потом пламя. Она пытается открыть вдавленную внутрь, перекосившуюся дверцу. Люди снаружи дергают дверь на себя, точно так же, как дергали дверцу «вольво», зажавшую пальцы мальчика в Местоне. Пламя усиливается. Меридит горит заживо; она кричит, дергает ручку двери, стучит в стекло. Как тот попавший в огненный ад водитель, которого Фрэнни видела на шоссе четыре года назад.

Она молила, чтобы это было не так.

Фрэнни покачнулась и проглотила комок в горле. Ее била дрожь.

– Ужасно, – выговорила она с трудом. – Боже мой. – Она снова закрыла глаза, но тут же открыла их, не в силах вынести картину, возникшую в сознании.

– Кошмар. – Фиби кивнула в сторону родственников Меридит, которые уже входили вслед за гробом в церковь. – Представляешь, каково им было опознавать ее.

– Ты поддерживаешь отношения с кем-нибудь из наших? – спросила Фрэнни, чтобы сменить тему.

– Сара Хобдей в Бате занимается одним шестимесячным проектом в музее. И я как-то столкнулась с Кейт Стенли на семинаре в Мидлсексском политехническом в прошлом году. Потом конечно же я несколько раз ездила навестить Сюзи Вербитен. – Она помолчала, затем заключила: – Бедняжка.

Фрэнни заметила легкую тень ехидной улыбки прежней Фиби; это было похоже на то, как комар вонзает во всех встречных свой хоботок, высасывая кровь и впрыскивая яд.

– Почему? Что с ней?

– О, ты не слышала?

Фрэнни помрачнела:

– Слышала что?

Она хорошо помнила Сюзи Вербитен. Организатор с большой буквы, организатор во всем: иногда она даже казалась смешной, пытаясь знать все на свете.

– Она ослепла.

– Ослепла? – в ужасе повторила Фрэнни. – Сюзи?

– Да, я думала, ты знаешь.

– Я не видела ее после окончания университета. – Разум Фрэнни словно затуманился, и новая волна безотчетного страха захлестнула ее.

– Как… ты… то есть скажи мне… что произошло? Совсем ослепла?

– О да, никаких шансов, у нее разрушена сетчатка.

Группки людей вокруг них постепенно рассасывались по мере того, как приглашенные заходили в часовню.

– Но как? – Фрэнни знала, что в ее голосе звучало отчаяние.

– Она подцепила какой-то вирус в Малайзии. Загрязнение в Южно-Китайском море. Там есть бактерии, к которым местные выработали иммунитет, а европейцы – нет. Этот вирус действует на сетчатку.

– Но что… почему же не… я хочу сказать… ничего нельзя сделать?

– Абсолютно ничего. – Фиби огляделась. – Нам пора идти внутрь.

Что-то темное, иррациональное шевельнулось в душе Фрэнни. Что-то слабое, очень слабое; дремлющее чудовище, которое еще не совсем очнулось от спячки. Она, спотыкаясь, последовала за Фиби в церковь и села возле нее на жесткую, отполированную до блеска скамью, молча глядя на покрытый лаком дубовый гроб на возвышении и на единственный венок из белых лилий.

Смерть – это одиночество; и тишина. Через несколько минут Меридит вкатят в печь. И дверь за ней закроется навсегда. Так ли это необходимо, когда ее тело уже обуглено до неузнаваемости, задумалась Фрэнни.

Наверное, Бог примет ее душу. Возможно, она уже с Богом. Фрэнни не знала. Ее вера пребывала в плачевном состоянии. Она закрыла глаза, положила на пол подушечку и соскользнула со скамьи на колени, уткнувшись лицом в ладони.

Она тихо проплакала всю службу, Фиби сидела возле нее словно каменная. Слова священника едва доходили до Фрэнни; Меридит никогда не была особенно верующей, и по тому, как говорил о ней священник, складывалось впечатление, что он вряд ли знал ее.

Фрэнни поймала себя на том, что думает о странных вещах. Кажущееся и реальность, вспомнила она из школьного сочинения. Об этом писал Шекспир. О том, что все есть не то, чем оно кажется. Сюзи Вербитен казалась сильной, несокрушимой. Предводитель.

Слепая.

Меридит всегда была полна жизни. Радостная. Всегда бодрая, всегда счастливая. Фрэнни снова опустилась на колени и начала молиться, но тотчас же почувствовала, что внутри у нее все сжимается и она покрывается холодным потом. Теперь ей стало очень страшно. Ей пришлось приложить усилие, чтобы справиться с этим.

Когда они вышли наружу под моросящий дождь, Пол проводил их к большому «даймлеру», предоставленному похоронным бюро. Фрэнни повернулась к Фиби:

– Помнишь Джонатана Маунтджоя?

– Да. Ты его видела недавно?

– Его убил в Вашингтоне грабитель несколько недель назад.

Фиби слегка побледнела. Она старалась не смотреть на Фрэнни. Водитель открыл перед ними дверцу; они нырнули в салон, пахнущий дорогой кожей, и уселись.

– Ты серьезно, Фрэнни?

– Да.

– Несколько недель назад?

– В начале августа. – Фрэнни сцепила пальцы рук – так было уютнее и теплее. – Что-то слишком много событий в один год, правда, Фиби? Меридит мертва. Джонатан мертв. Сюзи ослепла. Три события. Довольно жуткое совпадение, а?

Фиби покачала головой:

– Нет, по-моему, это не совпадение.

– Что ты имеешь в виду?

Мгновение она молчала, потом попросила водителя отвезти ее на станцию, так как ей нужно вернуться в Лондон.

– Я позвоню тебе, Фрэнни.

– Что случилось?

– Тебя можно найти в Британском музее?

– Да.

Фиби сменила тему разговора и остаток пути через Йорк с наигранной веселостью болтала о старых знакомых и настороженно разглядывала мелькавшие за окном картины, лишь бы не встречаться с Фрэнни взглядом.

Фиби вылезла из лимузина на станции.

– Я позвоню тебе завтра, – сказала она. И, не оглянувшись, вошла в здание вокзала.

 

14

 

– Нет, если только вы не хотите купить колесницу, мадам, – сказал Пенроуз Споуд в телефонную трубку.

Его лоб был заклеен пластырем, а на подбородке виднелась царапина, полученная при падении с велосипеда по дороге на работу. Его черные волосы, как всегда, были гладкими и прилизанными, словно шкура тюленя. Он сидел выпрямившись за своим столом напротив Фрэнни в рубашке такой же нездоровой белизны, как и его лицо. Галстук цвета мясной подливки был тщательно завязан. Телефонную трубку Споуд брезгливо держал на некотором расстоянии от уха, как будто это был узел чужого грязного белья.

– Нет, – отчетливо произнес он ледяным тоном. – Нет.

Фрэнни заносила в компьютер музея уже описанные ею, но не включенные в каталог предметы, хранящиеся в подвалах, и сейчас никак не могла разобрать свой собственный почерк. Ей было холодно, она устала, и у нее болела голова. Ей казалось, что утренний дождь проник следом за нею в музей, облепил ее, как мокрое пальто. Он леденил ее тело точно так же, как странная реакция Фиби на известие о смерти Джонатана Маунтджоя леденила ее мысли.

Дождь шел всю ночь, и поднялся ветер. Она лежала в одиночестве в своей кровати и дрожала, время от времени ненадолго проваливаясь в беспокойный сон.

– Нет, наверняка нет, – произнес Споуд.

Фрэнни сжала лоб, чувствуя, как бьется пульс, затем напечатала:

 

«Буйволиный меч Рам-Дао. Инкрустированная драгоценными камнями рукоятка, обтянутая кожей.

Кинжал с костяной ручкой династии Гупта.

Непальский кривой нож с железным лезвием и рукояткой, обшитой медными полосами».

 

– Мадам, – сказал Споуд. – Как я уже объяснил вам, боюсь, что вы обратились не в тот отдел. Это отдел восточных древностей. Вам нужно поговорить с кем-нибудь из римского отдела. – Он прикрыл трубку ладонью. – Бонкерс, совершенно ненормальная.

Фрэнни не поняла, обращался Споуд к ней или к стенам комнаты. Он сегодня все утро был не в себе, и она попыталась просто не обращать на него внимания, как обычно поступала во время его вспышек раздражения. Но она обнаружила, что не может сконцентрироваться на работе. Час назад Фрэнни приняла еще одну таблетку аспирина, но он не помог. Она сделала большой глоток из банки кока-колы, стоявшей у нее на столе; кока-кола иногда действовала на нее как лекарство – от похмелья, да и просто от мерзкого самочувствия.

Часы показывали 10.30. Два с половиной часа до обеда. Она не выдержала и вытащила из сумочки батончик «твикс», приготовленный на десерт. Споуд презрительно глядел, как она разорвала обертку и откусила от одной палочки.

– Да, мадам, – произнес Споуд. – Я очень хорошо это знаю.

Курсор на экране дисплея у Фрэнни терпеливо мигал; маленький оранжевый квадратик на черном фоне. На мгновение наступила тишина – Споуд слушал собеседницу без возражений. Кто-то прошел по коридору. Она узнала жизнерадостный ирландский акцент Деклана О'Хейра, заместителя хранителя восточных древностей, и еще услышала голос незнакомого человека, который произнес что-то с грубым хохотом. Дверь приоткрылась, и Фрэнни повернулась к О'Хейру, заглянувшему в комнату.

– А, Фрэнни. Прекрасно выглядишь сегодня. Наверно, какое-нибудь важное свидание, а?

Она слабо улыбнулась, не в настроении отвечать на шутки. Позади него стоял мужчина с козлиной бородкой в анораке.

О'Хейр продолжал:

– Фрэнни, скоро мы тебя вызволим с этой вечной каторги в подвале. Близок рассвет новой эры. Можем даже взять Пенроуза, если он будет молодцом. Сможешь зайти завтра утром в полдевятого ко мне в кабинет? Мы планируем новую выставку, и я хочу основательно задействовать тебя. Как дела с каталогом?

– Почти закончила.

– Сегодня успеешь все доделать?

– Постараюсь.

– Может, задержишься после работы?

– Мне нужно уйти без пятнадцати семь. Так что я поработаю в обед.

– Девчонка что надо! – Он вышел и закрыл дверь, а Фрэнни почувствовала интерес и облегчение от того, что сможет, наконец, разнообразить свою монотонную текущую работу.

– Мадам. – Споуд снова заговорил в трубку. – Я уверен, что если вы откроете учебник истории, то убедитесь, что они вовсе не были римлянами. И что Боадицея была вообще-то женщиной, а не индийским князьком.

Фрэнни подрегулировала яркость своего экрана, немного уменьшив ее, и уставилась на клавиатуру. Зазвонил телефон, и она, охваченная необъяснимой паникой, решила, что это звонит Оливер, чтобы отменить их встречу. Ей нестерпимо хотелось снова увидеть его. Обнять его. И чтобы он успокоил ее. Фрэнни подняла трубку:

– Алло?

– Фрэнни?

Это был еще один научный сотрудник, Джулиан Эгон.

– Деклан О'Хейр сказал, чтобы я подменил тебя в подвалах с каталогами. Не покажешь мне, что ты уже сделала, чтобы сэкономить время?

– Конечно. Когда тебе нужен список?

– Не спеши. Через день-два.

– Я принесу сегодня попозже. – Она положила трубку и уставилась на свой недоеденный «твикс»; ее начало подташнивать от шоколада.

Пенроуз Споуд повесил трубку.

– Да уж! – сказал он.

Фрэнни подняла брови.

– Кошмарная женщина. – Он, нахмурившись, смотрел, как Фрэнни потягивает кока-колу. – Ты знаешь, сколько во всем этом сахара?

– Вероятно, потому-то это и вкусно, – возразила она и начала печатать следующий абзац.

Телефон опять зазвонил. Теперь это была Кэрол Болтон, пригласившая ее после работы с небольшой компанией отправиться на раскопки на строительную площадку, после чего все собирались в китайский ресторанчик. Фрэнни поблагодарила и сказала, что уже приглашена. Кэрол ответила, что она может угадать кем, хихикнула и положила трубку.

Фрэнни обнаружила, что постоянно делает ошибки. На Пенроуза Споуда нашло телефонное настроение, и его постоянный ледяной сарказм в адрес операторов, библиотекарей и архивариусов совершенно добил ее. В одиннадцать часов она решила сделать небольшой перерыв, спросила Споуда, не надо ли ему чего, прошла к автоматам в буфете и взяла им обоим кофе. Вернувшись, увидела, что Споуд сидит перед телефоном, скривившись от негодования по поводу какой-то очередной несправедливости.

– Мне кажется, ты знаешь кое-кого, с кем я училась в университете, – заявила она, поставив пластиковый стаканчик на его безукоризненно чистый стол.

Споуд с опаской уставился на капельку, стекающую по стенке стаканчика.

– Кого же?

– Фиби Хокинс.

Он подозрительно посмотрел на нее, вероятно восприняв это как непрошеное вторжение в личную жизнь; выражение его лица напомнило Фрэнни ворону, охраняющую гнездо.

– Да, – уклончиво ответил он. – Припоминаю ее. Мы вместе были на раскопках в Иране.

– Душные арабские ночи?

Он замолчал, ощетинившись, считая, что отвечать ниже его достоинства, и сделал вид, что погрузился в работу.

– Собственно говоря, нет, – внезапно произнес он, и Фрэнни поняла, что его воспоминания об их отношениях менее радужны, чем у Фиби. Она вдруг из чистого любопытства задумалась, что же это были за отношения. Судя по одному его замечанию, он жил с матерью, но на все вопросы Фрэнни он всегда отвечал уклончиво. Никто из их коллег тоже больше ничего не знал. За год работы в одной комнате ей так и не удалось найти щелочку в броне, которую он воздвиг вокруг окружающей его личной жизни.

– Какое совпадение! – сказала Фрэнни.

Он не ответил.

Фрэнни проглотила в буфете сандвич с яйцом и помидором, запила яблочным соком, купила еще один «твикс» и, бросив его в сумочку, направилась прямо в подвал. Там ее ожидали два последних шкафа, содержимое которых следовало внести в каталог, и с этим хранилищем будет, наконец, покончено. Если работать быстро, можно успеть за сегодняшний день, как просил Деклан О'Хейр. Хотя опись коллекции индийского оружия на этом не закончится, Джулиану Эгону будет ясно, с чего начать, когда он приступит к делу.

Она торопливо прошла по длинному, тускло освещенному коридору, который тянулся глубоко под землей, с горящими под потолком лампами дневного света, огнетушителями на стенах и пронумерованными дверями хранилищ, где лежали сокровища. Здесь были древности, спрятанные для большей безопасности еще во время германского «блица», да так и оставшиеся в подвалах. Другие экспонаты находились здесь просто потому, что для них не хватало места, и они ждали специальных выставок. Остальные были просто объектами хранения, записи о которых отсутствовали.

Она открыла дверь с номером 2(f), включила свет и вошла в душную комнату без окон. Трехфутовая горгулья из красного мрамора усмехалась в нескольких дюймах от ее лица. Она сидела на крышке каменного гроба, будто охраняя его. У Фрэнни от этого страшилища по коже побежали мурашки. Деклан О'Хейр однажды сообщил ей с дьявольским блеском в глазах, что гроб никогда не открывали и что на нем лежит проклятие страшнее, чем на гробнице Тутанхамона.

Остатки материальной культуры человечества заполняли все помещения до высокого сводчатого потолка: полки со статуэтками, посмертными масками, тотемами, забралами, шлемами. Стул для пыток с торчащими из него гвоздями примостился в дальнем темном углу. Фрэнни протиснулась мимо него, чтобы открыть дверь одного из шкафов кедрового дерева, к которому еще не притрагивалась. К ее удивлению, шкаф был пуст, в нем находилась одна-единственная поврежденная, в зазубринах, бронзовая фигурка тигра, спину которого украшали знаки необычной формы. Чтобы убедиться, что в шкафу больше ничего нет, она вытащила лесенку и поднялась наверх. Все десять полок были пусты.

Фрэнни спустилась и дотронулась до статуэтки. Но, сжав фигурку крепче, она почувствовала острую боль в пальце. На мгновение Фрэнни показалось, что ее снова укусила оса, но, увидев кровь, сочащуюся из царапинки, она успокоилась, пососала ранку и плотно обмотала палец носовым платком.

Повернув фигурку, Фрэнни увидела, что ее укололо: торчащий обломок чего-то похожего на меч. Она подвинула тигра к краю полки, удивляясь, насколько он тяжел, и взглянула на пожелтевший от времени привязанный ярлычок. Открыв блокнот и сняв колпачок с ручки, Фрэнни приступила к обычной процедуре.

Надпись на ярлычке была очень старой, чернила выцвели до бледно-коричневого цвета, но все же ее легко можно было разобрать:

 

«Поврежденная бронзовая фигурка тигра, найденная на месте осады Серингапатама, Мисор, 1799 г. Датируется началом XVIII в. н. э. Пожертвована Британскому музею в 1865 г. Уильямом Халкином, четырнадцатым маркизом Шерфилдом».

 

Тень улыбки скользнула по губам Фрэнни. Девушка попыталась убедить себя, что в совпадении нет ничего зловещего, что это ничего не значит, постаралась отогнать тревогу, одолевавшую ее после похорон Меридит. Но внезапно на нее нашло пугающее ощущение, что в комнате есть кто-то еще и этот кто-то наблюдает за ней. Она оглянулась вокруг. Никого. Вновь посмотрела на тигра, прочитала этикетку. И вдруг до нее донесся отчетливый скрип, который ни с чем нельзя было спутать. Он шел из дальнего конца шкафа, возле двери.

– Эй? – позвала она.

Никакого ответа.

– Эй? – громче крикнула Фрэнни.

Тишина. Но потолок наблюдал за ней. Стены, казалось, немного придвинулись; она чувствовала, как невидимые пальцы трогают ее кожу, стягивая ее в складки. Фрэнни старалась справиться с ужасом. Здесь внизу нет никого, кто бы мог услышать ее крик. Она осторожно сделала шаг между полками, ища что-нибудь потяжелее, – шкафы были полны всякого оружия. Фрэнни повернулась к двери и вдруг замерла в оцепенении. Красная мраморная горгулья больше не сидела на крышке. Она стояла на полу возле двери, преграждая ей путь.

Низкий, урчащий голос из-за двери произнес:

– Я собираюсь пройтись. Можешь выйти из гроба, пока меня нет, если обещаешь хорошо себя вести.

В дверях с идиотской улыбкой на лице возник ее босс.

– Деклан О'Хейр! Вы негодяй! – воскликнула Фрэнни.

Он покачал головой и засунул руки в карманы своей куртки.

– Я всегда говорил, что эта комнатка страшновата, ведь так?

Она прижала руку к сердцу.

– Господи, как вы меня напугали! – Облегчение сменилось злостью. – Я и правда поверила!

Он снова улыбнулся:

– Страх – одна из тех вещей, которые придают жизни остроту, Фрэнни. Как можно уважать прошлое, не боясь его? В жизни невозможно любить что-нибудь, не опасаясь его. Ты не знала об этом?

Ей показалось, что он безумен.

– Нет, я этого не знала; есть много вещей, которые я люблю, но не боюсь их.

Он погладил горгулью по голове, как кошку.

– Да? Например?

– Мои родители.

Он покачал головой:

– Ты любишь их только потому, что первое, чему ты научилась, – это бояться их. Любить и нравиться – разные вещи, Фрэнни. Нравиться может все, что угодно: прекрасный вид, красивая ваза, – но любить можно только то, что уважаешь. А уважая, в какой-то степени всегда боишься. – Он наклонился и, с некоторым усилием подняв горгулью, водрузил ее на место. – Чезаре Ломброзо сказал, что невежественный человек всегда поклоняется непонятному. А ты поклоняешься?

– Это что? Экзамен?

– Ну, скажи.

– Поклоняюсь ли я непонятному? Не знаю. К чему вы клоните? – Она внезапно подумала, не существует ли между Оливером Халкином и Декланом О'Хейром какой-то связи, о которой она не знала. Надпись на ярлычке тигра наводила на размышления. Может, Халкины покровительствовали музею или что-то в этом роде. Деклан старался предупредить ее? Отвратить от Оливера? Но это же смешно!..

Расхаживая по комнате, он держался с обычным самодовольством. В свои сорок с небольшим лет Деклан О'Хейр, страстно влюбленный в работу, имел внешность телевизионного ведущего. Он остановился и постучал пальцем по устрашающей маске:

– Знаешь, для чего воины надевали ее во время битвы?

– Чтобы напугать врагов.

Он одарил ее голливудской улыбкой:

– Нет, Фрэнни. Чтобы скрыть свой страх от врагов.

– Сегодня не самый подходящий день рассказывать мне о страхе, Деклан.

– Да? – Он вопросительно взглянул на нее. – Ты в порядке? Что у тебя с пальцем?

– Ничего, просто укололась.

– Ты выглядишь уставшей. Ах да, конечно. Я забыл. Похороны. Ужасно?

– Да.

– Западный способ смерти всегда такой. Но это отдельный разговор. Значит, сегодня мы жаждем свободы от страха?

Она кивнула.

Он уставился на посмертную маску.

– Ты хорошая девушка, Фрэнни. Настоящий исследователь; у тебя впереди большое будущее. Главное – это не пресытиться прошлым.

– Я и не собираюсь.

Он слегка встряхнул головой:

– Нет, нет. Я не имел в виду тебя.

Он провел рукой по щиту из крокодиловой кожи:

– Представляешь, как здорово, если мы могли бы проникнуть в прошлое? Засунуть что-нибудь типа этого в некую машину и снять энергетическое поле человека, который когда-то шел с ним в бой. Узнать его мысли, чувства, как он жил – все о нем.

– Да, наверно.

– Вот что для меня значит древности. Значат ли они то же самое для тебя?

– Неужели вы можете проникнуть в прошлое, глядя на эти предметы?

В его глазах читалось изумление.

– К сожалению, нет. Если бы я был медиумом, может, и смог бы. Есть люди, которые могут. Или, по крайней мере, утверждают, что могут. Поговори с Пенроузом, он разбирается в таких вещах.

– Пенроуз? – удивилась она.

Он скептически поднял бровь и еле заметно кивнул.

– Но я скажу тебе, что я думаю: мы, люди, помним все, что происходило с нами, все, что мы когда-либо видели и делали. Многое из этого нам недоступно и вспоминается только под гипнозом. Все здесь, но оно похоронено. Я верю, что предметы и места тоже имеют память; составляющие их атомы, субатомные частицы или что-то еще претерпевают изменения под влиянием всего того, что происходит рядом с ними. Наверняка возможно как-нибудь восстановить эти события.

– Вы хотите заняться этим? Найти способ? Изобрести машину, способную прочесть воспоминания?

– Нет, – произнес он улыбаясь и направился к двери. – Совсем нет. Я всего лишь простой археолог, копающийся в пыли в поисках старых костей, горшков и садовых гномов. – Он направился к выходу, неслышно ступая в своих туфлях на резиновой подошве, и Фрэнни помотала головой, в который раз отмечая его эксцентричность.

– Деклан! – крикнула она вслед.

Он остановился в дверях.

– Да?

– Там в шкафу есть маленькая бронзовая фигурка, индийская, XVIII века. Подарена в 1865 году Уильямом Халкином, четырнадцатым маркизом Шерфилдом. Есть какая-то связь между музеем и этой семьей?

Он уставился в пол, сцепив руки за спиной, и нахмурился.

– Мне кажется, они как-то связаны с Ост-Индской компанией. И они одно время были большими покровителями искусства.

Он снова двинулся к выходу, и Фрэнни поспешила за ним вдоль по коридору, затем вверх по лестнице, стараясь не отставать.

– Странный род эти Халкины. Половина из них сумасшедшие. Но это, как известно, бывает с большинством аристократов, – сказал он.

– А чем они странные?

– О… я не помню, кто – то ли одиннадцатый, то ли двенадцатый маркиз – кажется, в XVIII веке; короче, его жена умерла, но он совершенно проигнорировал этот факт, продолжал жить дальше, не изменив своего поведения, заставлял слуг одевать ее к обеду и укладывать спать на ночь. Он обедал с ней еще несколько лет после ее смерти. Половина слуг разбежалась, не в силах выдержать это. – Он придержал перед ней дверь. – И конечно же есть еще старый второй маркиз XVII века со своими оккультными штучками. Очень увлекался нумерологией.

– Кажется, вы неплохо осведомлены о них.

– Нет, в сущности. Я просто интересуюсь историей Англии, вот и все. Это была довольно заметная фамилия. Несколько членов парламента, военных – в таком духе. Я даже не уверен, что род еще не вымер.

– Не вымер, – сказала Фрэнни.

– А, – произнес он без особого интереса. – Если хочешь больше узнать о них, попробуй порыться в библиотеке.

– Да, я собираюсь.

– Там есть целый раздел по генеалогии. И они должны значиться там. Лучше всего начать с «Дебретта».^[14]

 

Когда она вернулась в свою комнату, было уже около пяти. Пенроуза Споуда там не оказалось; взглянув на дверь, она увидела, что шлем и светящийся пояс исчезли, значит, Споуд ушел насовсем. Сев за свой стол, она обнаружила на нем сообщение, выведенное аккуратным почерком Споуда:

 

«В 2.35 звонила Фиби Хокинс. Срочно просила перезвонить ей в АСАП. Она на собрании, но тебя соединят».

 

Набирая номер, Фрэнни гадала, связан ли необычно ранний уход Споуда со звонком Фиби. Какова бы ни была причина, она обрадовалась, что его здесь нет и он не услышит ее разговор.

– Фрэнни? – Голос Фиби звучал нетерпеливо.

– Извини, мне только сейчас передали твою просьбу.

– Слушай, я сейчас не могу говорить. Мы можем встретиться сегодня вечером?

– Нет. Никак не получится. Может быть, завтра в обед?

– Тоже не выйдет, у меня встреча. А может, завтра вечером? Мы можем пойти ко мне домой и поужинать.

– Да… я думаю… наверно, – произнесла Фрэнни, не желая занимать вечер на случай, если Оливер пригласит ее куда-нибудь. – Где ты живешь?

– В Клэфеме. Тетфорд-авеню.

– Я знаю, где это. Всего несколько кварталов от меня.

Фиби не отреагировала на ее слова.

– Это очень важно, Фрэнни, действительно важно.

– Не волнуйся, я приду. Во сколько?

– Около семи.

– Хорошо.

– Дом тридцать восемь. Квартира три.

Фрэнни записала.

– Тебе что-нибудь говорит число двадцать шесть, Фрэнни?

Она задумалась на мгновение.

– Нет, а что? – И услышала, что кто-то нетерпеливо зовет Фиби.

– Слушай, мне надо бежать. На всякий случай остерегайся этого числа.

– Остерегаться? Что это значит? – Фрэнни снова расслышала нетерпеливый возглас.

– Увидимся завтра. В семь. – И Фиби повесила трубку.

 

15

 

После полудня дождь временами прекращался, и мокрые улицы блестели под темнеющим небом. На часах было без пяти семь. Фрэнни в плаще терпеливо стояла у музея. Час пик заканчивался, и поток машин редел, но в воздухе Грейт-Рассел-стрит все еще висели тяжелые клубы выхлопных газов. Раздался пронзительный автомобильный гудок, и к тротуару с ревом подкатил автомобиль Оливера.

Она забралась внутрь, Оливер извинился за опоздание, сказав, что застрял в пробке из-за какого-то митинга, а потом поцеловал ее так, что у нее перехватило дыхание и кровь прилила к лицу.

– Ты выглядишь великолепно, – заявил он.

– Ты тоже не так уж плох. – Она оценила его светло-голубую рубашку и оранжевый галстук в полоску.

Фрэнни поцеловала костяшки его пальцев, и они посмотрели друг другу в глаза; мотор деловито урчал. Оливер выглядел умиротворенным и уверенным в себе, беспокойные морщинки, избороздившие его лицо после уик-энда, разгладились.

– Я скучал по тебе, – произнес он.

– Я тоже. – Она знала, что они стоят на виду у всех, кто выходит из музея, но это ее не волновало.

– Эдвард пошел в школу? Все о'кей?

– Да, и казался очень счастливым. – Он поднял палец. – Мне пришлось дать торжественное обещание, что ты будешь в Местоне в субботу, когда он приедет на уикэнд. – Он склонил голову набок и улыбнулся. – Возможно это?

На мгновение печаль по Меридит и недоумение по поводу слов Фиби оставили Фрэнни. Она обвила Оливера руками, опьяненная его искренней теплотой.

– Думаю, это можно будет устроить, – мягко сказала она.

– Как укусы?

– Немного побаливают, но уже гораздо меньше.

Оливер пристроился в поток уличного движения. Фрэнни откинулась на спинку сиденья и спросила:

– Эдвард каждые выходные приезжает домой?

– Да, в субботу после обеда.

– Ты, наверно, скучал по нему сегодня?

– Так как я в понедельник и вторник отсутствовал на работе, сегодня мне пришлось серьезно взяться за дело, и у меня просто не было времени думать о нем.

– И чем ты сегодня занимался?

– Анализировал и обсуждал статистику дорожных происшествий.

Он вел машину агрессивно, на огромной скорости, и Фрэнни подумала, что занятия статистическим анализом ни на йоту не изменили Оливера.

– А для чего это нужно?

– Банк занимается перестрахованием страхователей автомобилей. Нам необходимо принимать решения, основываясь на статистике. – Он знал, о чем она подумала, и замолчал, перестраиваясь в другой ряд. – Как прошли похороны?

– Мрачно. Ее муж держится очень хорошо. Думаю, шок наступит позже.

– Ты вернулась вчера вечером?

– Да. И сегодня мне сообщили хорошую новость на работе. Я буду заниматься новой выставкой, я очень довольна.

– Отлично! Ты молодец!

– По-моему, мне просто повезло. И кстати, я столкнулась с одним довольно интересным совпадением. Это касается твоей семьи, – неуверенно проговорила она.

– Да?

Она рассказала ему про бронзового тигра, но не упомянула, что укололась об него.

– Четырнадцатый маркиз. Уильям Халкин, – задумчиво произнес Оливер. – По-моему, он имел отношение к Ост-Индской компании. И к нашей политике в Индии. Он подарил музеям довольно много произведений искусства.

– А знаешь, когда я увидела эту фигурку, она мне показалась немного жуткой. Похоже, твоя боязнь совпадений начала передаваться и мне. – Ее бросило вперед, когда Оливер резко затормозил у светофора, и ремень безопасности врезался в тело.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты помнишь, по пути в Лондон мы видели аварию?

Он кивнул, выражение лица стало серьезным.

– Ну вот, и как только я вернулась домой, зазвонил телефон и мне сообщили это ужасное известие о Меридит. После твоих слов о том, что совпадения всегда что-нибудь означают, я подумала, что здесь замешано что-то сверхъестественное.

Вспыхнул зеленый свет, и Оливер двинулся с места, на этот раз несколько медленнее.

– Меня тоже в воскресенье вечером ждали не слишком хорошие новости, я не стал говорить тебе по телефону. Чарльз позвонил и сообщил, что еще шесть коров заражены вирусом, и ветеринар запретил нам продавать молоко, пока стадо не выздоровеет.

– Ты много теряешь из-за этого?

Впереди на Черинг-Кросс-роуд движение застопорилось, образовалась пробка. Оливер остановился позади такси, высаживающего пассажиров.

– Да, и страховка этого не покрывает.

– Может быть, гомеопатия, которую вы хотели попробовать, поможет?

– Может быть, – произнес он без особой уверенности в голосе.

Они обогнули Трафальгарскую площадь и очутились на Пэлл-Мэлл. Оливер притормозил, отыскивая место для парковки, и, развернувшись, поставил машину. Фрэнни получила огромное удовольствие от прогулки вдоль белой Георгианской террасы, рука об руку с Оливером, она любовалась последними лучами заходящего солнца, которые пробивались сквозь листву деревьев.

У входа в галерею Оливер показал приглашение, слышался гвалт вечеринки, которая была в самом разгаре. На верхней площадке короткой лестницы стояла официантка с подносом напитков. В воздухе пахло табачным дымом, духами и немного алкоголем. Фрэнни прошла в гардероб, скинула плащ и положила на стойку. Пожилой, седовласый гардеробщик повесил его на плечики и протянул ей пластмассовый кружок.

Фрэнни раскрыла сумочку и кинула в нее номерок. Но вдруг что-то словно ударило ее. Это «что-то» было связано с номерком. Она сунула руку в сумочку и нащупала пластмассовый кружок. На нем стоял номер двадцать шесть.

Когда она вспомнила предостережение Фиби, не свойственный ей тон, по спине пробежали мурашки. Остерегайся этого числа.

К своему удивлению, она заметила, что Оливер тоже прочел число на номерке и нахмурился, лицо его выражало беспокойство. Возможно, он подумал о другом, успокоила себя Фрэнни, положила номерок в сумку и попыталась разрядить обстановку улыбкой. Сегодня вечером она будет развлекаться. И никакой кусочек пластмассы не сможет напугать ее.

 

Вечеринка представляла собой толпу очаровательных женщин и высоких мужчин в деловых костюмах с яркими галстуками или в свободных куртках поверх футболок. В своем черном хлопчатобумажном жакете, строгих шортах и белой футболке Фрэнни чувствовала себя свободно, хотя и подумала, что ей следовало бы одеться более нарядно. Но Оливеру, похоже, понравилось, как она выглядит, и он с гордостью представлял Фрэнни своим друзьям.

Она познакомилась со специалистом по живописи Джеймсом Шенстоуном, который учился в Тринити-колледже в Дублине вместе с Декланом О'Хейром. Тот попотчевал ее историями о проказах О'Хейра в молодости. Затем он представил девушку самому художнику, чье имя она уже успела забыть и безуспешно попыталась запомнить, услышав вновь. Этот маленький человек выглядел весьма смущенным и несколько раз повторил Фрэнни, что идея устроить выставку принадлежит вовсе не ему. Узнав, что она археолог, он тут же пустился в длинные рассуждения о связи археологии с антропологией и разглагольствовал до тех пор, пока его не утащили фотографироваться, невзирая на сопротивление.

После этого Фрэнни завладел невероятно скучный человек с голосом, похожим на скрежет колес в зубчатой передаче, в течение десяти минут он читал ей лекцию о судебном процессе, в котором участвовал и о котором, как он полагал, она знала из газет. Этот тип так и не задал ей ни единого вопроса, касающегося ее самой.

Наконец к ней подошел Оливер, покровительственно приобнял ее и шепнул:

– Давай сбежим отсюда?

Она с благодарностью кивнула и, послав занудному собеседнику очаровательную улыбку, направилась за Оливером к выходу. Он помог ей надеть плащ, и они вышли на улицу; уже почти стемнело.

– Прости, что этот тип прилип к тебе. А в целом, я надеюсь, тебе понравилось?

– Великолепно. У меня теперь есть оружие против моего босса.

– Да?

– Тот историк искусств, которому меня представили…

– Джимми Шенстоун?

– Да. Они вместе с моим боссом в музее учились в университете. Еще одно совпа… – Она остановилась на полуслове и виновато улыбнулась.

Он прижал ее к себе.

– Ты вполне можешь употреблять это слово; я еще не совсем параноик. Только не часто.

Фрэнни засмеялась:

– Догоняй!

Она вырвалась и побежала вверх по лестнице к Пэлл-Мэлл, перескакивая через две ступеньки. Оливер не отставал от нее. Они остановились наверху, переводя дух.

– Ты сумасшедшая! – сказал Оливер, развеселившись.

Но когда они подошли к машине, его лицо вытянулось.

– Вот черт!

В свете уличных фонарей на листочке бумаги, приклеенном к лобовому стеклу, отчетливо виднелась надпись:

 

«ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.

АВТОМОБИЛЬ БЛОКИРОВАН. НЕ ПЫТАЙТЕСЬ СДВИНУТЬ ЕГО С МЕСТА».

 

Ниже красовалась эмблема муниципальной полиции.

 

Оливер настоял на том, чтобы оставить «рено» здесь, сказав, что разберется с ним завтра утром, и они взяли такси до его дома на Кэдоган-сквер.

Здание имело величественные и одновременно изящные пропорции, но сама квартира была мала и обставлена в основном современной мебелью. На стене висело несколько живописных полотен – явно фамильных ценностей, но остальная обстановка, в том числе и другие картины, была современной. Уютное местечко, подумала Фрэнни.

Она улыбалась, но чувствовала себя подавленной. Слова Фиби Хокинс «Остерегайся этого числа» крутилась у нее в голове, как старый мотив. Она прошла за Оливером в крошечную кухню, оборудованную всевозможными новейшими приспособлениями, и подождала, пока он извлек из холодильника бутылку вина и достал из кухонного шкафчика два бокала.

– Ты не голодна? Может, съешь омлет или еще что-нибудь? – предложил он.

– Если хочешь, я сама приготовлю.

– Не беспокойся, я сам; это одна минута. Давай лучше сначала выпьем. – Он вытащил из ящика штопор и принялся открывать бутылку.

– Тебе не кажется, что существуют различные виды совпадений? – произнесла Фрэнни.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты делаешь какое-то различие между простой случайностью и… ну, я не знаю… чем-то сверхъестественным, что ли?

Он перенес поднос с напитками в гостиную, поставил кассету с джазовой музыкой, незнакомой Фрэнни, и сел рядом с ней на диван. Из окна за спиной доносился приглушенный гул уличного движения.

– В человеке живет врожденная потребность объяснять непонятные явления. Один из сложных физических парадоксов – в хаосе есть порядок. Я говорил уже, что сегодня я работал со статистикой дорожных происшествий. Так вот, в Англии в 1986 году в автокатастрофах погибли 5618 человек. В 1987-м – 5339. В 1988-м – 5230. В 1989-м – 5554. В 1990-м – 5402. То же постоянство наблюдается и в Соединенных Штатах, только там цифры намного выше. – Он в отчаянии развел руками. – Как, черт возьми, они могут повторяться год от года?

Фрэнни изумленно посмотрела на него.

– И ты держишь все эти цифры в голове?

– Угу. – Он наполнил бокалы и протянул один ей. – Твое здоровье. Тебе это не кажется странным? Если проанализировать все комбинации невезения и случайности, которые приводят к авариям, то можно ожидать пиков и спадов – в какие-то годы больше, в какие-то меньше. Но каждый год это почти одно и то же число. Существует определенное число смертей в дорожных происшествиях, укусов собак, авиакатастроф, раковых заболеваний, сердечных приступов. И это касается всех событий и явлений.

– Но почему? – спросила Фрэнни.

Оливер отпил немного вина и серьезно произнес:

– Существует математический закон больших чисел, но я не думаю, что он объясняет все. По-моему, есть еще какая-то сила, управляющая миром, к пониманию которой мы еще даже не приблизились.

– Что-то сверхъестественное?

– Я думаю, совпадения – это признаки того, что в ход событий вмешался высший разум или сознание. У меня нет определенного представления о том, что это – сверхъестественная сила или живое существо, кто-то вроде Бога или же то, что находится внутри нас самих – часть нашей программы.

Музыка убаюкивала ее.

– Так наша встреча была частью хаоса или частью космического порядка?

– Возможно, ни то ни другое. – Слова зазвучали резко, в голосе послышался упрек.

– Разве не существует теории, по которой мы слишком большое значение придаем совпадениям? По которой в бесконечности все возможно? Так что если посадить обезьяну за пишущую машинку, то когда-нибудь она повторит все произведения Шекспира?

– Я не верю в бесконечность. Жизнь конечна; ни люди, ни обезьяны не живут вечно. Было бы гораздо интереснее, если бы три драматурга из разных стран, никогда не встречавшиеся, сели и одновременно написали совершенно одинаковые пьесы.

– Я слышала, что подобные вещи иногда происходят.

– Да, действительно происходят. Происходят любые странные события, но только все они считаются простой случайностью. Люди встречаются на вокзалах и считают это случайностью.

Оливер сделал маленький глоток вина и какое-то время подержал жидкость во рту.

– Когда мы встретились на Кингс-Кросс, мы с Эдвардом должны были успеть на предыдущий поезд; мы опоздали только потому, что я вспомнил о звонке, который было необходимо сделать.

– Эй, я тоже могла успеть на предыдущий поезд! И опоздала, потому что мне позвонили перед самым выходом с работы. – Она пыталась прочесть реакцию по его лицу.

– Мы встречаемся три года назад в кафе твоих родителей. Мы встречаемся через три года на вокзале. Я даю объявление в журнале, который ты не читаешь, и ты замечаешь его. – Он опустил голову и исподлобья поглядел на нее.

– Разве Юнг не верит в значащие совпадения? Как он называет это – синхронизация?

– Ему так и не удалось дать этому объяснение, которое устроило бы его. Мне кажется, он допускал, что здесь какую-то роль играет телепатия. – Оливер провел пальцем по краю своего бокала. – Кто это сказал, что человек подвергает сомнению все, в чем можно сомневаться, и надеется, что остальное есть истина?

– Я не знаю, – ответила она. – Но звучит красиво.

– По-моему, это довольно грустно.

– А разве математики не скептически относятся к совпадениям? Ведь шансы встретить знакомого на вокзале или аэропорту или вероятность того, что человек позвонит тебе в тот момент, когда ты о нем думаешь, намного меньше, чем мы себе представляем.

– Я всегда так думал раньше. – Его зрачки, показалось ей, расширились, внезапно он стал грустным. – Я всегда надеялся, что дело обстоит именно так. – Он обхватил ладонями бокал, держа его у подбородка, и вымученно улыбнулся.

– Прости. Я затронула больную тему.

– Нет, все о'кей. Об этом стоит поговорить.

Фрэнни потянулась к Оливеру, сжала его руку. Холодную как лед. Она рывком отдернула ладонь и посмотрела ему в лицо. В глазах был тот самый страх, который она заметила в машине, когда они первый раз ехали в ресторан. Тогда это выражение было столь мимолетным, что Фрэнни решила, ей показалось. На этот раз она встревожилась, снова сжала его запястье.

– Что с тобой?

Оливер улыбнулся:

– Все в порядке. – Он ответно пожал ее руку. – Все в порядке, – повторил он, затем резко встал и направился в кухню.

 

16

 

Фрэнни, уставшая, в плохом настроении, шла по улице, где жила Фиби Хокинс, в начале восьмого. Оливеру достали билеты на премьеру роскошного фильма, и он пригласил ее пойти.

Вечер был сырой, накрапывал мелкий дождик. Она шагала, опустив голову, сжимая в руке бутылку «Вальполичеллы» в бумажной упаковке из магазина.

Фрэнни жаждала снова увидеть Оливера, она весь день скучала по нему. Он звонил ей в музей утром, оставив сообщение, но она почти непрерывно работала с Декланом О'Хейром и еще несколькими коллегами и увидела записку только в половине седьмого.

Теперь, вместо того чтобы находиться рядом с ним, она брела под дождем, намереваясь провести сомнительный вечер в компании человека, который ей не нравился. Ее недовольство усиливалось. Фиби Хокинс была мастерица подтасовывать факты и хитрить, именно по этой причине ее не слишком любили в университете. В ее присутствии надо было следить за своими словами, так как все сказанное через некоторое время могло вернуться к тебе же в искаженном виде. Невинное замечание в адрес приятеля превращалось в оскорбление, и человеку сообщалось об этом невзначай, исподтишка, как бы между прочим. Или же сообщение, передаваемое кому-нибудь через Фиби, неуловимо подправлялось ею. Правда для нее была не более чем сырым материалом, требующим отделки и обработки. Интересно, подумала Фрэнни, осталась ли она той прежней Фиби? Со своими штучками. Любительницей создавать проблемы из ничего.

Если только смерть Меридит, гибель Джонатана и слепоту Сюзи можно считать ничем.

Чем ближе Фрэнни подходила к месту встречи с бывшей сокурсницей, тем острее чувствовала уныние. Мимо проехало такси, и Фрэнни так и подмывало остановить его, доехать до Лейсестер-сквер, присоединиться к толпе у кинотеатра и, высматривая среди выходящих Оливера, выяснить, с кем он был. Чем больше времени они проводили вместе, тем больше ей нравилось его общество. Накануне, после того как он успокоился, они всю ночь занимались любовью с такой же нежностью и такой же яростной страстью, как и в ту субботнюю ночь.

На следующий день она пришла на работу одетая как и накануне, и это не ускользнуло от внимания Пенроуза Споуда. Обычно она не ходила на работу в шортах. Нет, он конечно же не произнес ничего вслух, но прокомментировал это одним вздохом и сложными движениями лицевых мышц. Деклан О'Хейр тоже это заметил, так как он замечал все, и отпустил тонкую шутку, в которой сегодняшняя рассеянность Фрэнни увязывалась с ее постоянством в выборе одежды. Однако ей удалось удержать Деклана в рамках случайно оброненным замечанием о том, что она познакомилась с его старым другом, Джеймсом Шенстоуном, и что он предавался воспоминаниям об их прошедших днях в Тринити-колледже в Дублине.

Она медленно шагала вдоль рядов автомобилей, припаркованных по обеим сторонам дороги. Проходя мимо открытого окна, Фрэнни почувствовала запах готовящейся пищи с чесноком, но есть ей не хотелось и не хотелось провести сегодняшний вечер, потягивая «Вальполичеллу» и поедая пончики или что там еще может приготовить Фиби в своей мрачной кухне.

Вспышка голубого света скользнула по тротуару, и Фрэнни услышала вой сирены. Она почувствовала, будто кто-то прошел по ее могиле. Порыв ветра раскачал деревья и гнал по тротуару одинокий лист.

Два совпадения за вчерашний день: бронзовый тигр и число двадцать шесть. Потом блокировали машину Оливера. Есть ли между этим связь? Не больше, чем между смертью Меридит и увиденной перед тем аварией с перевернутым автомобилем. У нее начинается паранойя. Она поежилась. Ей вдруг стало ужасно холодно. Зима, а не конец лета. Из окна напротив лилась старая песня Бадди Холли. Повернув за угол, Фрэнни увидела впереди беспорядочное скопление автомобилей и ослепительный блеск дугового света.

Сначала она решила, что здесь снимают фильм. Потом одинокое пятно голубого света метнулось к ней и пропало. Полицейский в светящемся желтом жилете стоял посреди дороги, останавливая движение. Еще один голубой блик на его груди превратился в зеленый.

В ослепительном белом свете за спиной полицейского она сперва разглядела велосипедное колесо. Затем огромную тень грузовика, заехавшего колесом на тротуар. Своей кабиной он разнес стену чьего-то сада. На углу собиралась толпа любопытных.

– Прошу прощения, сэр, – обратился полицейский к водителю автомобиля. – Не могли бы вы проехать другой дорогой?

Велосипедное колесо сверкало в свете прожектора, установленного неподалеку на треноге. Скрипнули тормоза. Кто-то крикнул. Фрэнни разглядела машину скорой помощи. Пожарную машину. Тягач. Длинную платформу с подъемным краном, с которого был опущен большой металлический крюк. Двое мужчин пытались зацепить его за передний бампер грузовика. На бортах его красовалась надпись, выведенная огромными буквами: «Хайстонс. Оптовая торговля фруктами. Самая свежая продукция!».

Фрэнни снова взглянула на велосипедное колесо. Оно было помято, как и весь велосипед, скручено и изломано, напоминая причудливую авангардную скульптуру из галереи Тейт. Ее можно было бы назвать «Велосипед на плитах тротуара», подумала она; мозг пытался занять себя чем-нибудь, отвлечь ее, увести подальше от тела, лежащего под передним колесом грузовика.

Эта женщина умерла, папа?

Слова Эдварда, произнесенные воскресным вечером по пути в Лондон, внезапно всплыли в памяти. Осколки голубого света метались по мокрому тротуару, по телу лежащей на дороге женщины. За ними следовали пульсирующие оранжевые вспышки прожектора, установленного на крыше автомобиля с подъемным краном. Клубы дизельных выхлопов плыли мимо Фрэнни. Женщине на вид было лет двадцать с лишним; примерно так же сложена, как и Фиби, подумала она. Такого же роста. Одета в длинный балахон и римские сандалии.

У Фрэнни подогнулись коленки. Содержимое желудка подступило к горлу. Она больше не могла смотреть туда. Женщина не двигалась, но она должна быть жива, грузовик не наехал на нее, а лишь придавил тяжелым передним колесом ее руку; она как будто тянулась ею, пытаясь достать что-то из-под грузовика.

Рядом с ней в канаве валялась хозяйственная сумка с покупками. Картонка с йогуртом выпала из сумки, и ее содержимое вытекало на асфальт; валялись яблоки, связка бананов, полиэтиленовый пакет с домашней лапшой, тюбик томатной пасты. Там же лежала и большая сумка на длинном ремне с выпавшими из нее расческой и записной книжкой.

Санитар направился к женщине, включив мощный фонарь, осторожно ступая по скользкому черному асфальту, будто по льду. Колесо грузовика было развернуто под углом, и в ярком свете фонаря Фрэнни увидела неестественно вывернутую руку женщины недалеко от него, плоскую, как мертвая морская звезда.

Кровь сочилась из-под шины. Фрэнни заметила надпись, идущую по краю: «Пирелли». Она читала и перечитывала ее до тех пор, пока она не превратилась в бессмыслицу. Это позволило ей хоть на чем-то сосредоточиться и не смотреть на тело.

Луч фонаря осветил лицо женщины. Оно было повернуто прямо к ней; глаза закрыты, кровь на лице уже засохла.

Крик застрял у Фрэнни в горле; она смогла только жалобно застонать, не веря своим глазам, потом выговорила имя Фиби и бросилась к ней.

– Остановитесь! Пожалуйста! – закричал полицейский.

Фрэнни, не обращая на него внимания, упала на колени, схватила свободную руку Фиби, ее здоровую руку, и сжала.

– Все в порядке, Фиби, это я, – попыталась она произнести, но вышел только тихий, неразборчивый пискливый звук, словно скулила собака.

Над головой раздался лязг металла. Кто-то тянул ее назад. Где-то в глубине сознания ударил колокол, предупреждающий о катастрофе. Она уже однажды слышала его.

– Пожалуйста, отойдите, – произнес чей-то голос. – Мы сейчас поднимем его.

Тень от бампера грузовика покачнулась. Фрэнни дрожала от потрясения и не могла двинуться с места. Раздался выкрик, взревел мотор, цепь загрохотала. Колесо приподнялось на долю дюйма, потом еще, наконец пошло вверх, и тень качнулась под ним.

Теперь Фрэнни видела то, что было под грузовиком. Раздробленное месиво из плоти и костей с четко отпечатавшимся на нем зигзагообразным рисунком протектора, которое когда-то было рукой.

 

17

 

Пластиковый стаканчик скользнул на место: струя горячего черного кофе ударила из отверстия; затем молоко; раздался резкий щелчок, и автомат замолк.

Фрэнни аккуратно взяла стаканчик, стараясь не пролить через край, и возвратилась в гнетущую, безжизненную приемную, унылый вид которой дополняли выкрашенные тусклой зеленой краской стены и виниловый запах изрезанной и порванной синтетической обивки стульев.

Мимо двери по коридору провезли тележку. Потом тишина. Минут через пять послышались шаги, дверь открылась, и Фрэнни оглянулась. В комнату вошла медсестра, которую она уже видела, а за ней высокий, медвежьего телосложения человек, его взгляд из-под косматых бровей выражал усталость и агрессию. Серый костюм висел на нем мешком, верхняя пуговица рубашки была расстегнута, а узел галстука ослаблен.

– Это мисс Монсанто, – произнесла сестра. – Мистер Гауер оперировал вашу подругу.

Фрэнни поднялась, но хирург жестом попросил ее сесть и сам присел на краешек стула.

– Мы не смогли связаться с родителями Фиби, – сухо произнес он. – Мы будем пробовать еще. – Он уставился на Фрэнни буравящим взглядом. – Боюсь, нам не удалось сохранить ей руку; кости были слишком раздроблены.

Слова достигали Фрэнни по одному, как в замедленной съемке. Она почувствовала, будто в ее желудок ввели что-то, он оцепенел, и оцепенение охватывало грудь, шею, проникая в мозг. Она в смятении затрясла головой, потому что поток слов не прекращался, они били в виски, резонировали с гудением неоновой лампы на потолке.

– Нам пришлось ампутировать руку выше локтя. Но, по крайней мере, она осталась жива.

– Да, – ответила Фрэнни без всякого выражения.

– Вы видели, как произошел несчастный случай?

– Нет… я… – Она вдруг заметила рядом бутылку «Вальполичеллы», в зеленой магазинной обертке. – Просто шла к ней, собираясь с ней поужинать. – Фрэнни дотронулась до бутылки; пальцы ощутили твердую холодную поверхность. – Когда мне можно будет навестить ее?

– Она придет в сознание и сможет разговаривать только завтра днем, но еще день-два будет немного одурманена обезболивающим.

 

Фрэнни вышла через главные ворота больницы около половины одиннадцатого и, подняв воротник и нагнув голову, побрела сквозь непогоду.

Ее всю трясло, и хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее, сказал, что все будет хорошо, что глупо так волноваться, что это всего лишь ужасная цепочка совпадений, вот и все.

Она спустилась в метро и купила билет. Даже просто выговорив название станции, она вдруг почувствовала себя намного спокойнее.

– «Бетнал-Грин», – негромко повторил мужчина за стеклянной перегородкой, индиец. Он улыбнулся ей, как будто это название для него тоже имело особое значение; общий секрет, место, где помогают всем, кому нужна помощь. Он бросил сдачу в металлическое блюдце в стеклянном окошечке, и из щели вылез билет.

Длинный пустой эскалатор понес Фрэнни вниз. Фиби Хокинс не заболела. Но ей уже никогда не поправиться. Что-то во всем этом не сходилось. Рука никогда не вырастет заново. Точно так же, как никогда не воскреснет Меридит. И Джонатан Маунтджой. Сюзи Вербитен никогда не прозреет. А правая рука маленького Доминика никогда не станет прежней.

Капли дождя, словно камешки, хлестали Фрэнни по лицу, когда она вышла из метро на станции «Бетнал-Грин» и торопливо зашагала по тротуару. Проходя под железнодорожным мостом, она немного отвлеклась, проводя ладонью по металлическому ограждению, как в детстве, поднимая руку на стыках, ноздрей коснулся знакомый запах мочи.

Фрэнни снова вышла под дождь, миновала стоянку автомобилей, площадку перед бензозаправкой, выстроившиеся в ряд забегаловки, где торговали навынос, и магазинчики. Улицы почти совсем опустели. Спортивная площадка ее бывшей школы виднелась через дорогу. Когда-то она казалась такой огромной, что ничего не стоило заблудиться, блуждая по ней, теперь же она превратилась всего лишь в маленький заасфальтированный двор, расчерченный линиями, с прикрепленной к стене баскетбольной корзиной; место, куда маленькая девочка, которую Фрэнни теперь с трудом могла вспомнить, когда-то приходила каждый день, кроме каникул, в течение двенадцати лет.

В нескольких кварталах отсюда, в стороне от улицы, в тихом сумраке располагались церковь и монастырь Успения Богоматери. Старое массивное здание церкви было построено из красного кирпича в традиционном готическом стиле.

В детстве Фрэнни ходила с родителями на мессу каждое воскресенье. Годам к пятнадцати ее вера начала ослабевать, но только когда она, закончив школу, поступила в университет, совместные посещения воскресных служб прекратились. Ее изменило не какое-то конкретное событие, просто с каждым годом накапливалось все больше сомнений и росла потребность самой искать ответы на все вопросы.

Пожилая женщина на автобусной остановке сражалась с маленьким зонтиком. Освещенные афиши кинотеатра зазывали на фильм с Кевином Костнером в главной роли. Лавочка, где торговали жареной рыбой с картошкой, уже закрылась; закусочная через два дома от нее была открыта, и одинокий посетитель, облокотившись о стойку, изучал меню. Запах жареного лука вызвал у Фрэнни тошноту. Бешено неслись мысли.

Одно за другим. Случайность. Совпадение. Ничего больше. Ради бога, ничего больше.

Страх глубоко сидел в ней. Мимо прогрохотал автобус, потом грузовик. Фрэнни промочила ноги, а правая вдобавок побаливала. Она вытащила правую руку из кармана и сунула под плащ, к шее. Бывшая католичка Франческа Монсанто вытянула наружу тонкую цепочку и потрогала маленькое серебряное распятие. Она надела его сегодня утром впервые за многие годы.

Часы показывали половину двенадцатого, когда она позвонила в дверь дома, зажатого с одной стороны темным строением с вывеской «Сандвичи Парадизо», а с другой – тускло освещенной, прокуренной конторой «Королевских такси».

Через некоторое время в окошке над дверью вспыхнул свет. Она услышала скрип ступенек; дверь дернулась. Мотоцикл с ревом промчался по улице, окутав Фрэнни облаком вонючего дыма, отец прокричал:

– А кто это там?

– Это я, папа. Фрэнни.

Послышалось звяканье цепочки, лязганье болтов, и дверь открылась. Отец удивленно уставился на нее, к вечеру его лицо всегда обрастало щетиной. Поверх полосатой пижамы наброшен поношенный махровый халат; волосы растрепались, и Фрэнни вдруг увидела, сколько в них седины. Странно, что она не замечала этого раньше.

– Франческа! Эй! Откуда ты взялась тут так поздно?

Он обнял ее, и они прижались друг к другу, расцеловавшись в обе щеки. Фрэнни крепко держала его за плечи, маленький, худой человек, ростом не выше ее самой. Она ощутила запах вина и табака, масла для волос, которым он все еще пользовался, и аромат свежевыстиранной пижамы. Щетина оцарапала Фрэнни щеку. Ей вдруг захотелось, чтобы отец взял ее на руки, как он делал, когда она была маленькой девочкой, и чтобы они опять могли почувствовать себя самыми близкими людьми.

Он осторожно отпустил ее и отступил немного назад, качая головой.

– Ты где в воскресенье была? Чего не позвонила? Мы разволновались из-за тебя.

Его лицо было костистым, глаза запали, как будто он был изнурен болезнью. На самом деле долгие годы тяжелого труда, недостаток движения и свежего воздуха сделали выражение лица обреченным, как будто отец осознал, что жизнь слишком грандиозна для него, и оставил все попытки устроиться в ней. Вместо этого он увлекся кино и проводил почти все свободное время перед телевизором. Он опустил глаза, на лице отразилось беспокойство.

– Случилось что? Ты попала в аварию?

Она взглянула вниз и с удивлением обнаружила, что правая штанина джинсов разорвана. Прикосновение пальца вызвало боль.

– Я… я не заметила.

– Где ты падала? – Он легонько дотронулся пальцем до ее щеки. – Выглядишь ты ужасно. – В его глазах вдруг вспыхнуло подозрение. – Ты дралась? Парень тебя стукнул? Входи. – Он прижался к стене, чтобы дать ей пройти, и закрыл дверь.

Фрэнни начала подниматься по ступенькам, все еще сжимая в руке бутылку «Вальполичеллы». Она услышала звук работающего телевизора; громкие крики, выстрелы, рев мотора и визг шин. Ее мать крикнула:

– Chi è, Papa?

– Франческа ha avuto un incidente! – взволнованно ответил он.

Снова взвизгнули шины, раздались еще выстрелы; потом взвыла сирена. Поднявшись по ступенькам, отец открыл дверь в гостиную и включил свет.

– Сейчас принесу бинт и антисептик. Ты кофе хочешь? Или вино? – В воздухе слабо пахло жареным чесноком.

Стены маленькой комнаты ничто не украшало, но вся она была загромождена мебельным гарнитуром, стульями и множеством китайских безделушек, которые собирала ее мать.

– Лучше кофе. – Фрэнни протянула отцу бутылку. – Это подарок, – произнесла она. – Прости за воскресенье.

Она уселась в кресло и поглядела на декоративный кирпичный камин. На каминной доске стояли ее фотографии, фотографии сестры и двоих братьев, а также ваза с искусственными орхидеями, вид на парковую скамью в Камподи-Монте и белая пластмассовая статуэтка Девы Марии. Окно выходило на шумную улицу. Сквозь тюлевые занавески она увидела свет фар грузовика, ползущего по дороге, затем проплыл верхний этаж автобуса с одним угрюмым пассажиром. В спальне родителей возобновилась телевизионная погоня.

– Ну так кто тебя стукнул, кто это был? У тебя парень?

– Никто меня не бил, папа. Моя подруга попала в ужасную аварию на велосипеде. Я, должно быть, поранилась, когда встала на колени.

– Mamma mia! Povera Francesca! – Фрэнни оглянулась, встревоженная истерическим воплем матери, бежавшей к ней в халате, ее волосы были убраны под купальную шапочку, лицо намазано кремом. Она присела возле Фрэнни, поцеловав ее в обе щеки. – Авария? Ты была в аварии?

Мать гладила ее по волосам, сокрушенно качала головой, она тараторила по-итальянски, не давая Фрэнни ничего возразить или объяснить. На мгновение она выскочила из комнаты и вернулась с полотенцем, влажной тряпочкой, йодом и пластырем, выстреливая нескончаемые вопросы на итальянском, пока Фрэнни стягивала с себя джинсы.

Отец вошел в гостиную, неся на подносе кофе и бисквиты, и ей вдруг захотелось расплакаться от бесхитростной доброты родителей. У нее было чувство, что она не заслужила их заботы. Фрэнни не хотела есть, но, вспомнив, что она пропустила обед и так и не ужинала, решила, что должна поддержать свои силы и одолела сандвич, насильно скормленный ей отцом.

– Слушай, – произнес он, – я в субботу ездил в Сити посмотреть на новый дом, где было кафе. И знаешь что? Его еще и не построили. – В его голосе звучало недоумение и отчаяние. – Даже не начали! Там в переулке у Полтри кафе еще не снесено!

– Как, совсем не начали, папа?

– Они начали только сносить, но они должны были два года назад. Мы бы еще два года могли там оставаться. – Он закурил сигарету, и Фрэнни увидела, что мать неодобрительно нахмурилась. – Может, там археологи копают.

– У меня новый приятель, – сказала она, чтобы сменить тему, не желая попадаться на эту приманку.

Новость явно заинтересовала отца, и он придвинулся ближе.

– Парень? – переспросила мать, ее выражение лица тоже изменилось. – Come si chiama?

– Оливер, – ответила Фрэнни.

– Оливер! – воскликнула мать. – Un bel nome!

– Оливер, – откликнулся отец.

Фрэнни улыбнулась, слегка смутившись; она уже жалела, что сказала им об этом, боялась, что сглазит, ведь они встречались чуть больше недели.

– И что ж он делает, этот Оливер? Археолог или у него нормальная работа?

Она мотнула головой:

– Нет, он не археолог; он математик.

Отец с грустью посмотрел на нее:

– Археолог, математик, никакой разницы. Ессо. Ты приходишь сюда среди ночи, в таком виде… – Он вытащил изо рта сигарету и безнадежно покачал головой. – Когда же ты вырастешь, Франческа? – Он пригладил волосы у нее на затылке. – Когда начнешь понимать настоящую жизнь?

Она посмотрела на него; пропасть между ними была такой же огромной, как и всегда.

Отец вздохнул. Наступила долгая тишина, потом он договорил:

– Оставайся здесь ночевать, ладно? Я почищу твою одежду, приведу ее в порядок и высушу к утру и накормлю тебя хорошим завтраком.

Фрэнни закрыла глаза и кивнула, слишком уставшая, чтобы спорить и даже чтобы думать. Силы покинули ее. Она хотела спать.

Проснувшись утром в семь часов, Фрэнни обнаружила свою одежду аккуратно сложенной на стуле в маленькой смежной комнате. В квартире никого не было. Она приняла душ, оделась и спустилась вниз в кафе. Радио играло какую-то слащавую музыку. Отец нарезал и намазывал маслом хлеб, а мать молча перемешивала на сковороде тунца с луком.

– Помочь чем-нибудь? – спросила Фрэнни.

Мать вытерла руки о передник и поцеловала ее в обе щеки.

– Ты сиди, а я тебе приготовлю хороший завтрак, – сказал отец. – Запихаешь в себя маленько еды.

– Спасибо. – Она улыбнулась и внезапно почувствовала себя как в прежние времена. За окном было чудесное утро, и солнце светило прямо в окна. Мимо проползла уборочная машина; поток машин, направлявшихся в Лондон, становился все гуще – приближался час пик.

Она уселась на знакомый жесткий стул возле узкого стола, отодвинув в сторону кетчуп и бутылочку с соусом.

– Как спала? – осведомился отец, разбивая яйца в миску. Масло зашипело на сковороде.

Фрэнни ответила, что спала крепко. Не упоминая, что так она спала впервые за последние несколько дней; глубокий сон без сновидений. Сейчас она чувствовала себя отдохнувшей – и голодной.

Отец взял еще одно яйцо и неуверенно посмотрел на нее:

– Но тебе снились плохие сны, а?

Она улыбнулась и покачала головой:

– Нет.

– Ты сильно напугала свою мать и меня тоже. – Он осторожно постучал по яйцу, не разбивая его, потом снова посмотрел на нее. – Ты говоришь во сне.

Она нахмурилась, и солнечный свет словно потускнел.

– Что я говорила?

Он пожал плечами, разбил яйцо и вылил его в миску. Потом взбил ее содержимое вилкой и посыпал черным перцем.

– Абракадабра. Нет смысла. По-иностранному. – Он выглядел взволнованным. – Ты напугала нас, маму и меня.

– Что ты имеешь в виду?

– Говоришь как не ты. Как другой кто-то говорит через тебя.

Она посмотрела на их обеспокоенные лица и почувствовала, что покрывается холодным потом.

– Что-то тут нехорошо, Франческа, – произнес отец очень серьезно. – Совсем нехорошо.

 

18

 

– Ты что-то очень бледная, – произнес Пенроуз Споуд из-за своего протертого до блеска пустого стола. – С тобой все в порядке?

Фрэнни кивнула.

– Поздно легла? – Идеальный кружок его губ растянулся в понимающую усмешку.

– Совсем не то, Пенроуз. Боюсь, прошлый вечер был не слишком удачным. – Она все еще не знала, в каких отношениях они находились с Фиби, но была совершенно не готова рассказать ему о несчастном случае.

Ее ответ заставил Споуда насторожиться, будто он не знал, как понимать ее слова. Он открыл рот, потом закрыл, проглотив то, что собирался сказать.

Когда он вышел в коридор, она нашла номер телефона цветочного магазина и попросила послать Фиби в больницу цветы, приложив записку с просьбой выписать ей пропуск для посещений. В то время как часть ее мозга совершала эти действия на автопилоте, активное бодрствующее сознание размышляло над таким совпадением: четыре человека, в один год окончившие университет, погибли или травмированы за короткий промежуток времени.

Она противопоставила этому чистую логику, рациональное мышление, теорию вероятности, обрывки которой она вынесла из разговоров с Оливером Халкином. В голове у нее также звучали взволнованные слова отца, но ведь каждый, кто переволновался, потом говорит во сне, и по большей части тарабарщину.

Попозже позвонил Оливер узнать, как у нее дела и как она провела вечер. Она рассказала ему о несчастье с Фиби, он ужаснулся и посочувствовал ей. Точно так же, как и в прошлый раз, с Меридит. Она спросила, как прошла премьера. Даже когда он сказал, что без нее там не было ничего интересного, это не слишком подняло ей настроение.

– Заехать за тобой завтра в половине девятого?

– Хорошо. – Она не стала долго распространяться, опасаясь ушей Споуда.

После того как Оливер повесил трубку, она еще несколько секунд слушала гудки, внезапно испугавшись, что это может оказаться последней ниточкой, связывающей их, что она может больше никогда не увидеть его.

Фрэнни с ужасом подумала о том, что не представляет, как в этом случае будет жить дальше.

 

Фрэнни уставилась на название отделения госпиталя, выписанное серыми буквами на зеленом фоне: «Литтлтон», которое находилось под двойными дверями. Она собрала все свое мужество. Она боялась больниц с самого детства, боялась их звуков, запахов. Попадая в больницу, человек еще на шаг приближается к смерти, слишком близко, чтобы чувствовать себя спокойно.

Фрэнни толкнула дверь и направилась к сестринскому посту. Дежурная медсестра сообщила ей, что палата Фиби в конце коридора за углом. Она сказала также, что у нее только что были родители, и попросила Фрэнни не задерживаться у больной, так как ей дали успокоительное, она устала и должна скоро ложиться спать.

В коридоре противно пахло лаком для натирки полов и дезинфицирующим средством. Фрэнни различала еще застарелый слабый запах картофельного пюре. Из-за занавески, закрывающей одну из кроватей, доносилась возня. Фрэнни прошла мимо пожилой, почти лысой женщины с ввалившимися щеками, что сделало ее рот похожим на пупок, и другой женщины, лет пятидесяти, которая деловито вязала, разговаривая с навестившими ее родственниками.

Палата имела форму буквы «Г». Фиби лежала на кровати в дальнем углу. Ее койка находилась возле окна; голубые занавески не были задернуты, хотя уже стемнело. У Фрэнни перехватило горло. Фиби уставилась в потолок, глаза ее были полузакрыты, лицо цветом напоминало жевательную резинку. С крючка над кроватью свисали наушники, лампа на наклонной подставке не горела, на столе были корзинка с фруктами, ваза с цветами и несколько открыток.

Возле кровати стояла бездействующая капельница. Правый рукав Фиби был закатан, к тыльной стороне руки кусочком пластыря была прикреплена игла для инъекций, а запястье обхватывал желтый пластиковый браслет.

Фрэнни увидела живую плоть и во втором рукаве больничного халата, и на мгновение ей показалось, что с Фиби все в порядке, что хирург, мистер Гауер, ошибся и в конце концов смог сохранить ей руку.

Потом она заметила, где кончалась рука – тоненький обрубок, обмотанный бинтами. Карликовая ручка, без кисти, как у младенцев, чьи матери принимали талидомид, худая и трогательная.

Ее бросило в жар, голова закружилась. Она посмотрела на лицо Фиби, потом снова на обрубок. Какое-то мгновение они существовали отдельно, как части тела разных людей. Обрубок принадлежал кому-то другому. У Фиби, которую Фрэнни знала, было две руки.

Она подошла поближе и снова остановилась, стараясь взять себя в руки. Фрэнни напряженно вглядывалась, чтобы убедиться, что Фиби не шутит, как пошутил над ней недавно Деклан О'Хейр, и что рука не подогнута назад, как любил делать ее отец, – он отгибал мизинец и показывал остальные пальцы, притворяясь, что откусил себе мизинец.

На лбу Фиби белела полоска пластыря, еще одна, подлиннее, была на щеке. По глазам было видно, что она осознала присутствие Фрэнни, но по-прежнему была в прострации. Фрэнни попыталась сделать бодрое лицо, стараясь быть сильной, не дать Фиби подумать, что потеря руки – катастрофа, убедить ее в том, что это не страшнее удаленных гланд. Она должна была внушить ей, что люди часто теряют руки и прочие ненужные вещи, и это вполне обычное дело, не страшнее, чем простуда или ушедший из-под носа автобус. Или оставленный открытым холодильник.

И на кой черт нужны две руки?

Она тяжело вздохнула, остановилась возле кровати и в оцепенении взяла правую руку Фиби. Фрэнни ощутила еле заметную попытку ответного рукопожатия.

– Привет, Фиби, – сказала она.

Прошло несколько секунд, прежде чем Фиби ответила слабым и невнятным голосом:

– Фрн-н.

Фрэнни присела на стул возле кровати и взглянула на большую шуточную открытку, на которой медсестры со свистом летали между палатами на скейтбордах. Она снова сжала руку Фиби.

– Бедная моя.

Фиби медленно перевела взгляд на Фрэнни. Веки опустились, потом поднялись, как будто она боролась со сном. Фрэнни снова почувствовала легкое ответное пожатие. Она решила, что лучше не терять времени.

– Ты хотела что-то сообщить мне вчера вечером, что-то очень важное. Ты помнишь?

Через несколько секунд девушка коротко кивнула, во взгляде читалось замешательство.

– Жаштавила меня выехать наперереж гружовику. Жаштавила меня думать, что я шильнее гружовика.

– Кто тебя заставил?

Наступило долгое молчание. Глаза Фиби закрылись, и Фрэнни ждала и молилась, чтобы они открылись вновь, чтобы Фиби не поддалась сну. Она огляделась, удостоверилась, что медсестры их не видят, и осторожно потрясла здоровую руку Фиби:

– Кто заставил тебя ехать наперерез грузовику, Фиби?

Та лишь распахнула глаза и в замешательстве уставились на Фрэнни.

– Планшетка, – произнесла она.

– Планшетка? – переспросила Фрэнни.

Фиби вдруг зашевелилась, из последних сил приподнялась и, умоляя о чем-то взглядом, потянулась к ней. Губы ее приоткрылись. Она пыталась что-то выразить глазами, потом заговорила, но голос звучал слишком слабо. Фрэнни наклонилась к ней ближе, прижавшись щекой к щеке.

– Планшетка. Предупреди их, Фрэнни.

Фрэнни недоумевала.

– Планшетка? Пожалуйста, объясни.

Внезапно она поняла, о чем говорит Фиби; внутри нее будто взорвалась бомба, начиненная страхом.

 

19

 

Март 1988 года

Когда ветхий «фольксваген», в который набилось восемь студентов-третьекурсников Лондонского университета, въехал на тротуар, Фрэнни Монсанто сунула руку под футболку и немного успокоилась, ощутив прикосновение распятия. Ей не нравилось то, что они делали. Час назад это казалось отличной идеей, но теперь, когда алкоголь начинал испаряться из головы, ее мужество улетучивалось вместе с ним, на смену ему пришло беспокойство, усиливающееся с каждой секундой, и воспоминания о том, что произошло, когда она была здесь в последний раз.

– Сейчас налево, мимо мусорных баков, – сказала она.

Фургон дернулся и остановился, грохот музыки заглох вместе с мотором. Они выбрались наружу и стояли на тротуаре, нелепая кучка людей, растрепанных, небрежно одетых, мокнущих под дождем в оранжевом свете уличных фонарей, будто они были заброшены космическим кораблем на неведомую планету. По обе стороны тянулись темные безмолвные окна банков и страховых компаний. На квадратной миле лондонского Сити улицы, в дневное время заполненные людьми, ночью становились тихими и пустынными, в субботу же они совсем вымирали.

Одинокий автомобиль промчался мимо них, рассекая лужи, блики задних огней на глянцевом асфальте следовали за ним, как привидение. Себ Холланд запер двери фургона. Мелкие капельки дождя щекотали щеки Фрэнни, показывающей дорогу. Завернув за угол, она провела их мимо Бюро по трудоустройству Джона Темплара с объявлениями о вакансиях за стеклом: «Секретарь у доктора медицины. Коммерческий агент – только за комиссионные. Бухгалтер, неполный рабочий день. Транспортный агент». Потом в узкий темный переулок. Мимо парикмахерской, газетного киоска, обувной мастерской и ателье портного. Тут Фрэнни остановилась и порылась в сумке в поисках ключей. Ее парусиновые туфли на пробковой подошве промокли.

– Ух ты! – произнес Себ. – Это хозяйство твоего отца?

Фрэнни кивнула.

– Здорово! – воскликнул кто-то.

Над стеклянной витриной красовалась надпись большими двенадцатидюймовыми буквами, две из которых отсутствовали: «САНДВ..И. КАФЕ ЛУИДЖИ». Изнутри к стеклу четырьмя присосками было прилеплено белое пластмассовое меню. «Здесь или навынос» – было напечатано в самом низу. Треснувшая табличка, подвешенная на тонкой цепочке в витрине, провозглашала: «Специализируемся на завтраках!». Колбасы свисали с крюков; ультрафиолетовая ловушка для мух над прилавком наполняла темное помещение кафе пурпурным свечением.

Фрэнни отперла дверь и вошла внутрь, вдохнув знакомые запахи мяса с приправами и оливкового масла, кофейных зерен и жидкости для мытья посуды. Она щелкнула выключателем; лампа дневного света под потолком вспыхнула, залив помещение ярким светом, и ее деловитое жужжание присоединялось к монотонному гудению холодильников.

Полки за стеклянной витриной прилавка пустовали. Только на самом верху стояла корзинка, в которой были пакетики с хрустящим картофелем. На прилавке с краю примостился электронный кассовый аппарат, вдоль стойки, прилепившейся к дальней стене, выстроились высокие табуреты, а в середине зала разместились крошечные столики с банкетками и пластмассовыми стульями вокруг них. Заднюю стену украшали мятые плакаты с видом Неаполя и Амальфи. Оба плаката были старыми, краски на них поблекли, края обтрепались, а в некоторых местах, там, где бесчисленное количество раз приклеивали и отдирали клейкую ленту, прикреплявшую их к стене, и вовсе были вырваны кусочки.

Плакаты были такой же неотъемлемой частью кафе, как и бодрое приветствие ее отца, независимо от того, знал он посетителя или нет: «Привет, как делишки? Что бы хотели сегодня?» А также молчаливая сосредоточенность матери, когда она делала бутерброды, готовила горячие напитки, засовывала в микроволновую печь керамические посудины со спагетти. Ее молчание воспринималось как замкнутость, но означало оно всего лишь то, что за двадцать восемь лет, прошедших с тех пор, как они покинули задворки Неаполя и переехали в Англию в надежде разбогатеть, матери Фрэнни так и не удалось выучить язык хотя бы настолько, чтобы поддержать простейшую беседу.

Мотылек трещал и шелестел крыльями в сетке ловушки. Здесь ничего не менялось с 1957 года, когда родители арендовали это помещение. Кафе сверкало безукоризненной чистотой – таким они оставляли его каждый вечер около шести с понедельника по пятницу, когда оно закрывалось. В детстве Фрэнни проводила здесь даже больше времени, чем в квартире в Бетнал-Грин. Во время школьных каникул она почти ежедневно работала в кафе, да и сейчас иногда приходила сюда в каникулы, хотя и реже, чем раньше.

– Мне пастрами с укропом на ржаном хлебе, – сказал Макс Гейбриел, глядя поверх пустого прилавка и отбрасывая с глаз растрепанные белокурые волосы.

– Эй, Луиджи, один сандвич с аллигатором, и живо! – пробасил Себ Холланд, возвышаясь над стойкой, потом оглянулся вокруг и засмеялся. – Эй, Луиджи, обслужи!

Раздался резкий треск – крыло мотылька вспыхнуло, и он свалился на дно ловушки, усеянное останками мух и ос. Фрэнни заперла входную дверь. Табличка с надписью «Извините, закрыто» слегка закачалась, и Фрэнни проверила, не перевернулась ли она. В горле у нее то ли от страха, то ли от чувства вины застрял комок. А может, от сознания того, что она совершила ошибку, приведя сюда всех своих друзей, хотя она сама предложила это место.

В коротком коридорчике, отделяющем кафе от кухни и туалетов, в полу был люк, ведущий в погреб. В детстве он неудержимо притягивал Фрэнни и в то же время пугал. Старший брат, Паоло, сказал ей, что там живет домовой, и она поверила – погреб был достаточно большой и темный. Домовой мог жить там вечно, он собирал воду с влажных стен и грыз запасы продуктов, которые хранил там ее отец. Домовой держится подальше от чужих глаз, прячась в тени, так сказал Паоло, когда ты спускаешься с отцом вниз, чтобы открыть запакованную корзину с сыром, мясом или маслинами; их регулярно тогда доставляли им из Палермо. Домовой боялся отца, но не ее.

Она видела его однажды – в последний раз, когда лазила в погреб.

По крайней мере, она видела его тень. Это произошло лет пять назад, может быть, больше. Погреб не использовался уже давно, добрых лет десять; местный оптовик начал торговать всем необходимым, и отец счел более простым и выгодным еженедельно пополнять запасы требуемых продуктов, чем закупать их большими партиями в Италии.

– Нам нужна бумага, – деловито скомандовала Сюзи Вербитен. Ее черные волосы были коротко острижены по бокам, а на макушке торчали в разные стороны, как у игрушечного чертика из коробочки. Мать Сюзи, как считали, занималась белой магией, от нее Сюзи и узнала кое-что про оккультизм. – И толстый фломастер.

Джонатан Маунтджой, по своему обыкновению, стоял, засунув руки в карманы, рассеянно глядя вверх и думая о чем-то своем. Линн Фрикерс, маленькая, похожая на воробышка, бросила на Фрэнни взволнованный взгляд.

– Я думаю, мне пора идти. Мне надо много прочитать к понедельнику.

Боб Касл, чьи лицевые мышцы все время ходили вверх-вниз под тощей рыжей бороденкой, кивнул.

– Да, я… – Он обвел комнату взглядом. – Мне завтра рано вставать… я думаю… мне пора.

Фрэнни пробралась в маленький закуток, отгороженный холодильниками, и открыла шкаф, в котором хранились канцелярские принадлежности.

– Сколько надо бумаги? – крикнула она и вздрогнула, напуганная тем, как резко прозвучал ее голос.

– Нам нужно сделать двадцать восемь квадратиков три на три дюйма каждый, – ответила Сюзи Вербитен.

Фрэнни взяла несколько листов бумаги, пару ножниц и черный фломастер. Линн Фрикерс, позади которой, как верный пес, стоял Боб Касл, пыталась открыть входную дверь. Фрэнни отперла ее и выпустила обоих, потом заперла за ними дверь, втайне желая последовать их примеру. Она чувствовала напряжение, во рту пересохло.

– И зачем они все время возвращаются на старое место? – спросила Меридит Миннс. – На кой черт это кому-то нужно?

Фрэнни откинула с лица длинные каштановые волосы; бодрый, как всегда, голос Меридит на мгновение отогнал ее страхи. Она вручила Сюзи бумагу, затем прошла в заднюю часть кафе, встала на колени на старый линолеум возле люка, просунула пальцы в кольцо и с трудом подняла крышку. Та открылась со скрипом, с ее внутренней стороны свисала паутина. Рассерженный паук поспешно скрылся из виду. Холодный, затхлый воздух, с запахом сырого камня и гниющего дерева, вырвался из отверстия, окутал Фрэнни, пропитал ее мокрую одежду и коснулся кожи. Накативший страх враз лишил Фрэнни сил, она уставилась на деревянные ступеньки, уходившие почти вертикально вниз, так что нижняя часть лестницы была скрыта в темноте.

Пять лет назад Фрэнни с визгом карабкалась по этим ступенькам вверх, преследуемая домовым. Она искала вход в секретный тоннель, ведущий, как предполагали, к Темзе и замурованный несколько веков назад. Потом за ее спиной шевельнулась тень и раздался громкий шорох. Когда она направилась в ту сторону свой фонарик, лампочка погасла.

Она знала, что это наверняка шутки ее воображения. А может, это был бродяга или пьяница. Все подвалы сообщаются. Пробираясь под землей, можно пересечь половину Сити. Эта часть Лондона вся изрыта тайными ходами еще со времен Средневековья: ими пользовались узники, бежавшие из Тауэра, роялисты во время Гражданской войны, контрабандисты.

Все пять лет Фрэнни хотелось снова спуститься в подвал и убедиться, что тень была лишь игрой света и ничем больше. Каждый раз, когда она набиралась отваги, чтобы преодолеть свой страх, мысль о том, что придется идти одной, наводила дрожь. Но сегодня, сидя в пиццерии, они дурачились, шутили, немного выпив, рассказывали истории о привидениях и старались напугать друг друга. Поэтому, когда Себ Холланд предложил устроить спиритический сеанс с планшеткой – или, может, эту идею подала Меридит Миннс – и Сюзи Вербитен предупредила, что необходима полная темнота, Фрэнни заявила, что знает идеальное место.

– Себ, у тебя в машине есть фонарик? – спросила она, вспомнив, что в подвале нет света.

– Да, сейчас принесу.

Меридит Миннс, встав за спиной, поглядела вниз.

– У-у-ух! Господи, что там?

– Ничего, – ответила Фрэнни. – Пустые коробки и всякий хлам.

– Отлично, – произнесла Сюзи, заглядывая ей через плечо.

– Выглядит ужасно, – сказал Макс. – Неужели мы не можем остаться здесь?

– Нужна полная темнота и чтобы вокруг никого не было, – объяснила Сюзи.

– Зачем полная темнота? – спросила Меридит.

– Затем, дарага-а-а-я! – произнес Себ со славянским акцентом, щекоча ее пальцами по спине. – Мы собираемся вызвать князя тьмы. Уа-ха-ха-ха!

Меридит поежилась, но улыбнулась.

– П-прекрати!

Себ открыл входную дверь и отправился за фонариком. Сюзи вырезала из бумаги двадцать восемь квадратиков, написала на каждом по одной заглавной букве алфавита, а на оставшихся двух слова «да» и «нет».

– Нужен стакан, – скомандовала Сюзи, – а еще гладкая поверхность и свеча.

– Там наверняка есть подходящий ящик, а если нет, мы можем спустить туда стол, – сказала Фрэнни, откинув до конца крышку люка.

Макс разглядывал кафе:

– Это местечко, наверно, золотая жила: прямо в центре Сити – здорово.

– Арендная плата очень высокая, – сказала Фрэнни, вспомнив о родителях: каждый день вставать в пять утра делать сандвичи; с трудом оплачивать счета, бороться с владельцами, желающими перестроить здание, за право аренды еще на несколько лет; все время мечтать вернуться в Неаполь богачами. Но правда была в том, что они никогда уже не смогут уехать отсюда, по крайней мере, сейчас дела обстояли именно так. Родственники и друзья умерли, или переехали, или изменились; та жизнь, от которой они сбежали из Италии, ничуть не отличалась от серого, однообразного будущего, ожидавшего их в Англии. Через несколько лет истечет срок аренды, теперь уже окончательно, и все здание снесут. Родителям придется переезжать, устраиваться заново в другом месте; усталые, пожилые люди, чьи надежды расплющены в лепешку, как старый кусок железа под молотом.

Фрэнни отыскала на кухне в шкафу возле раковины коробку свечей, взяла с плиты спички и дождалась Себа. Он вошел, закрыл за собой дверь и протянул ей большой фонарь.

Она включила его, направив мощный луч в темноту, и увидела, как белое пятно света скользнуло по полу. Затем засунула в задний карман джинсов свечу и спички и начала медленно спускаться вниз, держа фонарь в одной руке, а другой хватаясь за перекладины лестницы.

Достигнув пола, она почувствовала себя неуютно, отделенная от всех. Лицо Сюзи виднелось далеко вверху. Холодный воздух пробирал ее насквозь. Она посветила фонарем в непроглядную тьму, обступившую ее, пытаясь отогнать беспокойство. Метнулись тени. Равномерное кап… кап… кап отдавалось эхом в тишине, как будто откуда-то сверху протекала дождевая вода.

Со всех сторон ее окружали уходящие далеко в темноту колонны: приземистые каменные колонны и ребристые арки, возведенные, чтобы подпереть погреба после того, как несколько веков назад воды Темзы размыли фундамент. Они были возведены в то далекое время, когда еще не умели рассчитывать нагрузки и напряжение, поэтому их сделали гораздо толще, чем, по всей видимости, требовалось. Стены, сложенные из кирпича, отсырели и начали осыпаться; поговаривали, что за ними похоронены умершие в эпидемию чумы.

Фрэнни поводила фонарем, но не увидела ничего незнакомого. Несколько пустых картонных коробок, проеденных сыростью, идущей от пола. Вздрогнув, она отвела фонарь в сторону, когда пятно света упало на полуразложившуюся крысу.

– О'кей? – крикнула Сюзи, и ее голос отозвался эхом: – О'ке-е-ей!

– Ага, нормально! – прокричала в ответ Фрэнни.

«Мально-мально-мально», – откликнулось эхо, затем она посветила на лестницу фонариком, и все спустились вниз.

– Стра-а-ашно! – сказал Себ, засунув руки в карманы и оглядевшись вокруг.

– Великолепно, – заявила Сюзи, затем с сомнением посмотрела вверх. – Я думаю, надо закрыть люк. Нужна абсолютная темнота.

Себ взобрался по ступенькам и дотянулся до ручки. Люк захлопнулся с тяжелым стуком, это вызвало у Фрэнни внезапный приступ клаустрофобии.

Девушка посветила Себу, пока он спускался, а затем по очереди обвела фонарем лица друзей, ища поддержки. Почти все чувствовали себя не в своей тарелке. Даже Себ, казалось, немного приуныл. Одна лишь Сюзи не обращала ни на что внимания. Она выбрала широкий фанерный ящик в качестве стола, водрузила посередине перевернутый вверх дном стакан, а вокруг хаотически разбросала карточки с буквами и словами «да» и «нет».

– Поищите, на чем будете сидеть вокруг ящика, – сказала она.

– И-и-и! – завизжала Меридит, вцепившись в Джонатана Маунтджоя. – Там что-то двигалось!

Фрэнни включила фонарь и высветила крысу или большую мышь, удирающую под арку в дальнем конце.

– У тебя есть свечи, Фрэнни? – спросила Сюзи.

Фрэнни вытащила из кармана свечу и чиркнула спичкой. В затхлом сыром подвале едкий серный запах показался приятным. Сюзи взяла свечу, накапала немного воска на гладкую поверхность ящика и укрепила ее, чертыхнувшись, когда горячий воск капнул ей на палец. Джонатан Маунтджой начал двигать скрипевшую бочку. Фрэнни в испуге оглянулась, сразу вспомнив тень и шорох. Наконец все расселись.

– Выключай фонарь, Фрэнни, – сказала Сюзи.

Свет погас. Темнота, казалось, навалилась на них. Тусклое овальное пятнышко от свечи с трудом справлялось с ней. Тень плясала у основания свечи, когда пламя отклонялось в сторону. Холодный ветерок защекотал шею Фрэнни. Она ощущала запах горячего воска и более слабый – обгоревшей спички. В темноте все так же равномерно капала дождевая вода. Пламя снова затрепетало, теперь сильнее, и Фрэнни почувствовала, как тоненькие невидимые волоски на ее руках встали дыбом. Хлопчатобумажная футболка с надписью «Свободу Нельсону Манделе» прилипла к телу, как мокрое полотенце.

В кромешной темноте кто-то резко постучал три раза. Фрэнни вздрогнула. Загробный голос пробасил: «Есть тут кто-нибудь?»

Меридит хихикнула.

– Себ, – резко оборвала его Сюзи.

– А-ха-ха-ха-а! – отозвался тот низким, раскатистым голосом.

Пальцы обвились вокруг горла Фрэнни, и она подпрыгнула.

– Себ, ради бога! – И улыбнулась, внезапно освободившись от своего гнетущего ощущения. Может, это и есть лучший способ; просто пошутить, подурачиться, не воспринимать все всерьез.

– Я чувствую духов, – завывал Себ. – Я чувствую их всем телом. – Он задергался.

– Себ, – тихо сказал Макс. – Думаю, нам всем нужно успокоиться и сосредоточиться.

Меридит Миннс неуверенно улыбалась. Ее нездоровая бледность, ярко-красная помада и блестящие черные волосы в полумраке создавали жуткое впечатление. Сюзи Вербитен с высокомерным видом оглядела присутствующих.

– Слушайте, дорогие, я тут думаю, не пора ли мне, – сказала Меридит, театрально тряхнув головой. – Надо еще кое-что прочитать – у меня в понедельник экзамен.

– Ты не можешь уйти сейчас! – запротестовала Сюзи. – Нужно по меньшей мере шесть человек, чтобы хватило энергии вызвать духа. И еще один, чтобы контролировать его.

Меридит, задумавшись, прикусила щеку.

– Так, – скомандовала Сюзи, – положите палец на стакан. Совсем легко, не давите. Очень важно, чтобы никто не нажимал.

Дно стакана украшала наклейка с надписью «Хелкинс». Фрэнни осторожно вытянула руку, протолкнулась сквозь руки друзей и положила указательный палец на стакан. Стакан вибрировал и дергался из стороны в сторону.

– Не давите, – сказала Сюзи. – Вы все давите на него!

Стакан успокоился.

– Теперь все закройте глаза.

Фрэнни посмотрела в темноту, начинавшуюся за светлым пятном от свечи, потом на пальцы на стакане. И закрыла глаза.

Несколько секунд они сидели в тишине. Фрэнни ощущала какое-то давление на стакан.

– Есть ли здесь дух? – произнесла Сюзи негромким голосом. – Если здесь с нами присутствует дух, отзовись, двигая стакан.

Вдалеке зарождался шум. Он становился громче. Еще громче. Фрэнни почувствовала, как стакан задрожал. Шум нарастал, отражаясь от сводов подвала и переходя в оглушительный грохот.

– Господи Исусе! – воскликнул Джонатан.

– Метро, – пояснила Фрэнни, не открывая глаз. – Просто поезд метро. Центральная линия.

– Круто, Сюзи, – сказал Себ. – Ты умудрилась вызвать дух поезда метро.

Меридит хихикнула. Грохот затих вдали.

– А можешь вызвать паромную переправу через Ла-Манш? – осведомился Себ.

Меридит снова хихикнула.

– Или «Боинг-747», – добавил Макс.

– Тихо, – сердито зашипела Сюзи. – Сконцентрируйтесь!

Стакан дернулся.

– Здесь что-то есть. Что-то здесь с нами. Я чувствую его. – Сюзи повысила голос. – Есть ли здесь дух? Есть ли здесь дух, желающий говорить с нами?

Фрэнни сглотнула; тишина в подвале усиливала каждый звук. Она слышала – бум-бум-бум – стук своего сердца, слышала звук крови, бегущей по венам, похожий на отголосок далекого уличного движения; в горле булькнуло – она снова глотнула. В подвале вдруг резко похолодало, как будто открыли дверцу холодильника. Фрэнни оцепенела. Она почувствовала какую-то перемену, будто кто-то или что-то появилось здесь, рядом с ними. Оно стояло за ее спиной, проводя в нескольких дюймах от нее магнитом или целлофановой пленкой, отчего ее волосы поднимались; его ледяное дыхание пронизывало ее до костей, словно тело было прозрачным. Фрэнни крепче закрыла глаза, слишком напуганная, чтобы смотреть.

– Дух присоединился к нам, – объявила Сюзи.

Ледяные когти вонзились в кожу Фрэнни. Теперь она уже хотела остановиться, не в силах продолжать это.

– С нами дух, – произнесла Сюзи громче. – Хочешь ли ты говорить с нами?

Стакан резко дернулся, с громким скрежетом повернулся на несколько дюймов вправо и замер.

– Да, – сказала Сюзи, от волнения ее голос сорвался. – Он говорит «да»! – Ее голос вновь приобрел свою властность. – Кто ты? Пожалуйста, назови свое имя.

Фрэнни почувствовала, как стакан снова дернулся. Он скользнул по поверхности ящика и внезапно остановился.

– Буква «n», – сказала Сюзи.

Стакан снова задвигался.

– Не давите, дайте ему двигаться, позвольте духу двигать его. «О», – произнесла она напряженным голосом.

Снова рывок.

– Non, – сказал Джонатан Маунтджой. – По-французски «нет».

Стакан опять заскользил.

– O-m-n-i-s, – прочитала Сюзи.

– Omnis, – повторил Гейбриел.

– Это латынь, – заявил Себ. – Ты поймала какого-то римского центуриона. Привет тебе, Полоний!

Меридит засмеялась.

Стакан снова задвигался, заставив их всех вздрогнуть.

– M-o-r-i-a-r, – по буквам произнесла Сюзи. – Non omnis moriar.

– Non omnis moriar, – откликнулся Макс.

– Кто-нибудь помнит латынь? – спросила Сюзи.

– Я… я помню, – дрожащим голосом ответила Фрэнни. В горле у нее совсем пересохло, она с трудом выговаривала слова.

– Что это значит?

– Это цитата из Горация, – почти прошептала она.

– Дурация? – сострил Себ.

Меридит опять хихикнула, на этот раз нервно.

– Из Горация, – тихо повторила Фрэнни. Рука ее дрожала. – Это значит: «Весь я не умру».

 

20

 

Сентябрь 1991 года

Двери поезда распахнулись, и Фрэнни, вздрогнув, подняла голову, отвлекаясь от своих мыслей. «Саут-Клэфем». Она вскочила и успела выскользнуть из вагона, потом остановилась на платформе, вспоминая.

Родовой девиз Оливера. Non omnis moriar.

Внутри все напряглось. Еще одно совпадение. Если только не подводит память. Поезд с яростным воем промчался за спиной, набирая скорость. Порыв ветра из тоннеля налетел на нее, закрутив клубы пыли, и умчался, догоняя поезд.

Изменить прошлое, чтобы подогнать его к настоящему. Разум способен на такое, разум все время выкидывает разные фокусы. Пока эскалатор нес ее наверх, она напряженно вспоминала. Три – нет, больше – три с половиной года назад; это было в конце весеннего семестра в последний ее год в университете; они отмечали чей-то день рождения в дешевой пиццерии в подвальчике, где они часто бывали.

Провести сеанс с планшеткой предложила Сюзи Вербитен. Сюзи же и провела его. Сюзи была заводилой, в гораздо большей степени, чем Фиби. Сюзи заявила, что ее мать занимается белой магией, и вот откуда она знала все про спиритические сеансы.

Но Сюзи слепа.

Как же связаться с ней, размышляла Фрэнни, торопясь домой. Она знала, что мать Сюзи жила в Суссексе, и вспомнила, как Сюзи говорила ей, что это деревня, где когда-то жила Вирджиния Вульф. Родмелл! Память выдала название, хотя Фрэнни и недоумевала, как ей это удалось. Номер телефона раздобыть легко, Вербитен не слишком распространенная фамилия.

Она подобрала с пола в коридоре почту двухдневной давности: в основном счета и одно поздравление с днем рождения с итальянскими печатями и неапольской маркой; от ее тетки, каждый год посылавшей ей открытку, которая, успешно пробившись сквозь итальянскую почтовую службу, несмотря ни на что, приходила раньше времени. Фрэнни прошла в гостиную и набрала номер справочной, в ожидании ответа машинально разрисовывая конверт, в котором был счет за телефон.

«NON OMNIS MORIAR», – написала она заглавными буквами, затем быстро нацарапала названный номер и тут же набрала его.

Ей ответила женщина.

– Сейчас я позову ее. – Высокий голос имел легкий налет прокуренной хрипотцы. – Простите, кто это говорит?

– Фрэнни Монсанто. Мы учились вместе в университете.

Она услышала, как на том конце сняли трубку, и раздался дружелюбный бодрый голос Сюзи:

– Спэгс! Как дела?

Фрэнни словно вернулась в прошлое. Как будто они не виделись всего пару дней, а не три года.

– Хорошо, у меня все хорошо.

– Чем занимаешься?

Фрэнни рассказала. Сюзи, казалось, искренне интересовалась тем, где она работает, чем именно занималась после университета, с кем поддерживает отношения.

– Слушай, ты будешь в Суссексе в выходные? – спросила Фрэнни.

– Да, я здесь все время.

– Это не очень далеко от деревни под названием Местон, возле Льюиса?

– Нет, а что?

– Я собираюсь туда на уик-энд.

– Ради бога, Фрэнни! Это всего четыре мили от нас. Заезжай к нем, выпьем или пообедаем.

– С удовольствием. Когда удобно?

– В любое время. У меня нет никаких планов.

Фрэнни заколебалась.

– Сюзи, ты помнишь тот спиритический сеанс в подвале кафе моих родителей?

– Странно, что ты спрашиваешь.

– Почему?

– Фиби Хокинс спрашивала у меня то же самое.

– Когда? Недавно?

– Да, она позвонила по вторник вечером и сказала, что только что вернулась с похорон Меридит. Тогда-то она и спросила про этот сеанс с планшеткой. Спросила, не помню ли я, кто там был.

Фрэнни молчала. Похоже, Сюзи еще не слышала о несчастном случае с Фиби.

– И ты вспомнила?

– Я всегда вела дневник; я могла записать в нем имена. Но довольно трудно искать что-то в моем… – Голос оборвался.

– Может быть, я смогу тебе помочь. Мне кажется, я помню, но мне нужно знать точно.

– В чем дело, Фрэнни? Что случилось?

Фрэнни не хотелось обсуждать это по телефону.

– Подумай об этом до завтра, хорошо? Я понимаю, что все происходило давно. Попробуй, может, ты что-нибудь найдешь или вспомнишь?

– Да, – ответила Сюзи встревоженно. – Я постараюсь. Думаешь, что-нибудь…

– Не знаю. Я думаю, что это просто совпадение.

– Я тоже всегда так думала.

– Что?

– Я все время помнила то послание, которое передала мне планшетка.

– А что в нем было?

– Это было одно слово, больше ничего. Темнота.

 

Поток машин, направляющихся к югу от Лондона, медленно двинулся вперед и снова остановился. Оливер затормозил и перевел рычаг коробки передач «ренджровера» в нейтральное положение. Погода стояла ненастная: разбухшие от дождя плотные облака катились по голубому небу, деревья гнулись под порывами ветра, листья и пустые картонки катились по тротуарам.

На Оливере был тонкий синий джемпер поверх спортивной рубашки и синие джинсы, волосы были растрепаны, а сам он выглядел уставшим. Они сидели молча, оба погруженные в свои мысли, и Фрэнни подумала, не случилось ли с ним чего.

Фиби Хокинс. Фиби, вернувшись с похорон, сразу же позвонила Сюзи Вербитен, чтобы спросить, кто участвовал в том спиритическом сеансе. Затем она позвонила Фрэнни предупредить насчет числа двадцать шесть. Почему? Она вспомнила номерок в гардеробе художественной галереи в среду вечером, а потом это происшествие с машиной Оливера. Но это нелепо. Потом она подумала о том, что на следующей неделе будет день ее рождения, и что-то кольнуло ее. Ей исполнится двадцать шесть лет. Что знала Фиби?

Non omnis moriar. Чем старательнее она вспоминала, тем меньше была уверена. Она помнила, что испугалась, зажала уши, не желая слышать послание, предназначенное ей. Не просто испугалась – она помнила, что ее охватил ужас.

Планшетка передала каждому из них послание, но Фрэнни не помнила, что в них было. И она никогда не знала, в чем заключалось ее собственное, даже просила всех не говорить ей. Она знала, что иногда, услышав что-нибудь плохое, можно внушить себе, что это так и случится, и тем самым добиться того, что пророчество исполнится.

Темнота. Могла ли Сюзи Вербитен желать себе ослепнуть?

Оливер вдруг взял ее руку и поцеловал.

– Я еще не извинился за то, что рассердился на тебя в воскресенье. Прости.

Она покачала головой.

– Это моя вина. Мне было так больно, что я ничего не соображала. Я совсем не хотела обвинять Эдварда. Я просто…

Они выбрались на шоссе; здесь движение было менее интенсивным. Оливер нажал на газ, перестроился в другой ряд.

– Мне следовало объяснить тебе это раньше. – Он взъерошил правой рукой волосы, затем немного опустил стекло. Поток воздуха с шумом ворвался в салон. – У него есть поведенческие проблемы; то, что психиатры называют «ребенок с отклонениями». Я не знаю, в чем причина – в смерти матери или во мне.

– В тебе?

Он говорил тихо, не отрывая взгляд от дороги, и ей приходилось напрягать слух.

– У меня были не слишком близкие отношения с родителями. С семи лет меня отдали в школу-интернат, а по выходным за мной приглядывали слуги. У моей сестры и у меня были няни, даже когда мы стали уже довольно большими, и еще миссис Бикбейн. Мне никогда не удавалось сблизиться с матерью и отцом. И сейчас я с трудом схожусь с Эдвардом. Я знаю, что он нуждается во мне после смерти матери, но, боюсь, я не слишком преуспел с тех пор.

– Мне показалось, что вы отлично ладите, – произнесла она, сочувствуя ему. Сочувствуя его сыну. – Правда, я мало видела вас вместе… – Она остановилась, вспомнив Кингс-Кросс: раздражение Эдварда и беспомощность Оливера. Потом в памяти всплыло то утро, когда женщине отрезало голову на Полтри. Отец и сын, входившие в кафе, раздражение сына.

– Это с ним с тех пор, как я встретил тебя, – сказал Оливер. Он поехал медленнее, отвлекаясь от дороги, и вернулся в соседний ряд. Машины, идущие сзади, стали обгонять их. – Ты творишь с ним чудеса. Когда мы встретили тебя на Кингс-Кросс, он перед этим всю дорогу вел себя отвратительно, а остаток дня он был просто шелковый. В прошлую субботу все было великолепно; и в воскресенье, кроме…

– Кроме того раза, когда я обвинила его, что он нарочно дал мне сливу с осой. Господи, ну извини меня!

Он снял левую руку с руля и похлопал ее по бедру.

– Послушай, он вполне мог это сделать.

– Нет, – решительно возразила она. – Все произошло случайно. – Она взглянула на Оливера. – Нет такой причины, по которой он хотел бы причинить мне боль, ведь так?

Надеюсь, ты не собираешься спать с моим папой?

– Нет, – ответил он, выдавив неуверенную улыбку, и вернул руку на руль.

У нее появилось знакомое ощущение, что он что-то недоговаривает.

– Что ты имел в виду, говоря «ребенок с отклонениями»? Его странные приступы молчания? То, что он начинает говорить на латыни?

– Не только это. Он очень взрывоопасен в школе; многие ребята просто боятся его. Директор уже пару раз предупреждал меня, что Эдварда могут исключить оттуда.

– Взрывоопасен?

– Например, он отказывается посещать церковь – предполагается, что они должны делать это каждое утро. И как можно убедить его в том, что Бог его любит, если он знает, что Бог отнял у него мать? – Он посмотрел на Фрэнни, но она промолчала. – Он постоянно дерется с другими детьми. А самое худшее произошло в прошлой четверти, когда он поджег мусорный бак.

Фрэнни подавила улыбку, в душе она не слишком осуждала мальчика.

– Чуть было не сгорела вся школа, – сказал Оливер.

– Ты показывал его кому-нибудь?

– Психиатрам?

– Да.

– Я обошел всех. Психологов, специалистов по проблемам поведения, психиатров. Был у лучших специалистов. С ними он просто чудный ребенок, ангелочек. Они ничего не смогли от него добиться. Я пробовал гомеопатию, специальные диеты, лекарства. – Он пожал плечами. – Пока что помогла лишь ты.

– Я польщена.

Он взял ее руку и сжал; некоторое время они ехали молча. Фрэнни заметила на мосту полицейский автомобиль, но Оливер не превышал скорость. Впереди над дорогой низко пролетел реактивный самолет, заходя на посадку в Гэтуик и наполняя воздух ревом двигателей.

Фрэнни дотронулась до его руки.

– При твоей боязни совпадений, что ты думаешь об этом тигре, которого я нашла в шкафу в музее? – Она заметила, что его рука слабо дрожит.

– Я не знаю.

– Странно, да? Как будто что-то понемногу привязывает нас друг к другу. Одной ниточкой за другой.

– Да, – сухо сказал он.

Дорога убегала вдаль. Грязный капот «ренджровера» немного потряхивало; большая муха расплющилась о стекло, оставив мокрое пятно; ее крылья продолжали трепетать, как будто отчаянно пытались улететь, покинув тело.

Они проехали в молчании еще несколько миль, потом Оливер включил левый поворот и съехал с автострады, не доезжая до того места, где они поворачивали в прошлый раз.

– Школа Эдварда, – пояснил он.

Через несколько сотен метров Оливер притормозил, свернул на подъездную аллею и мимо кирпичных колонн въехал за ограду. Большой плакат у въезда гласил: «Стоуэлл-парк. Частная школа». Пока они ехали по длинной аллее, обсаженной тополями и буками, лицо Оливера постепенно оживало, как живое существо, пробуждающееся от спячки. Казалось, его переполняло желание поскорее увидеть Эдварда, и Фрэнни была тронута; она лишь сейчас впервые поняла, как сильно Оливер любит сына.

– Если я могу как-то помочь Эдварду, обязательно скажи мне. Я с радостью все сделаю.

– Ты уже помогаешь, – ответил он. – Просто тем, что ты рядом с ним. Это будет для него настоящий сюрприз, что ты приехала за ним вместе со мной.

По обеим сторонам аллеи за деревьями простирались луга, на которых паслись овцы. За ними виднелись холмы Даунса. Фрэнни сравнила эту идиллию с двором своей собственной школы в Бетнал-Грин и подумала, какой бы она стала, если бы росла здесь. Она не испытывала зависти; жизнь – это лотерея. Она задумалась также о том, как бы она воспринимала мир, если бы в пятилетнем возрасте у нее на глазах ее матери отрезало голову.

В машине стало жарко, и она чуть-чуть опустила оконное стекло.

– Родмелл ведь недалеко отсюда, да?

– Чуть дальше по этой дороге.

– Там живет одна моя старинная подруга студенческих времен. Я хотела бы заскочить к ней сегодня или завтра. Она, бедняжка, ослепла.

– Боже мой. А что с ней?

– Точно не знаю. Насколько я понимаю, она подцепила на Дальнем Востоке какой-то вирус.

– Тебе не везет с друзьями, – мрачно заметил он.

Она не ответила.

– Так, может, съездишь сейчас? Во второй половине мне нужно будет поехать с Чарльзом посмотреть кое-какое оборудование, и я надеялся, ты присмотришь за мальчишками пару часов. Я могу отвезти тебя туда и забрать потом; или, если хочешь возьми машину.

– Спасибо, если она тебе не понадобится.

– За ребятами обычно смотрит миссис Бикбейн, но сегодня она отправилась на свадьбу или что-то в этом роде. Ты не будешь возражать?

– Совсем нет. – И она не кривила душой. Ей больше не казалось, что ее приглашают сюда вместо няни, и она предвкушала встречу с Эдвардом, надеясь завоевать его доверие.

– Тристрам иногда любит пообезьяничать, а Эдвард его поощряет.

Приземистое строение в стиле викторианского барокко выросло перед ним. Оливер притормозил, и автомобиль тряхнуло. Двое мальчишек катили на велосипедах навстречу им.

– Многие дети любят поозорничать, – заметила Фрэнни. – Может, к Эдварду слишком строго относятся?

Оливер промолчал.

Ее взгляд упал на перстень с печаткой у него на пальце. Она разглядела только крылатых драконов на щите.

Non omnis moriar. Фрэнни сглотнула комок.

 

21

 

Фрэнни пыталась проехать на «ренджровере» между деревянными столбиками узких ворот, втягивая шею и пытаясь оценить ширину машины. Она нажала на газ, и мотор взвыл; шины проскребли по посыпанной гравием дорожке, и зеркало заднего вида прошло всего в сантиметре от столба.

В пятидесяти ярдах стоял ветхий сельский домик, который выглядел так, будто недавно выдержал кругосветное путешествие на открытой палубе корабля. Дряхлый фургон «вольво» с прогнувшимися рессорами стоял во дворе, весь изъеденный ржавчиной; сквозь пыльное заднее стекло виднелась выцветшая желтая наклейка «Нет – атомной энергии!».

Фрэнни с трудом потянула ручкой тормоз и выключила мотор. Затем медленно отстегнула ремень, не спеша выходить теперь, когда уже нашла дом. Фрэнни волновалась перед встречей с Сюзи, не зная, сильно ли слепота изменила ее.

Выбравшись наружу, она услышала кудахтанье кур и почувствовала запах свиного навоза. Сильный порыв ветра разметал ее волосы, и Фрэнни откинула пряди с лица. По большому полю пшеницы, урча, полз комбайн. Уборка урожая. Приближается осень. Если она доживет до нее.

Высоко в небе полуденное солнце сверкало, как зеркало, но не грело. Она направилась к дому, заглянув по дороге в двойные двери амбара в другом конце двора. Внутри Фрэнни заметила мольберт с натянутым холстом; в дальней от входа стене было прорублено окно, откуда открывался вид на поля.

Несколько камешков застряли в ребристой подошве ее кроссовок и скрипнули, когда Фрэнни ступила на мощенное плиткой крыльцо. Она нажала кнопку звонка, но ничего не услышала и усомнилась в том, что он работает. Подождав мгновение, взялась за ржавый железный молоток и громко постучала.

Дверь открыла женщина лет пятидесяти в поношенной блузе художника и пластиковых шлепанцах. Ее волосы походили на спутанный клубок коричнево-серой проволоки. На ее лице, в следах перенесенной в детстве оспы, не было никакой косметики, но, несмотря на все это, в ней было какое-то кукольное очарование; впечатление портили лишь пожелтевшие и потемневшие от никотина зубы, обнажившиеся в улыбке. С шеи на кожаном ремешке свисал кристалл горного хрусталя, а запястье украшал тяжелый магический браслет. Нагнувшись, она согнала рукой с крыльца двух кошек, другая была занята сигаретой.

– Здравствуйте, вы – Фрэнни?

Фрэнни тут же узнала голос, отвечавший ей по телефону: как у маленькой девочки, только с легкой хрипотцой от курения.

– Да. Миссис Вербитен?

– Так мило, что вы пришли. Сюзи волновалась. – Она отступила назад и испачканными в краске руками снова замахала на кошек. – Тонга, Биба, ну-ка, малышки, пропустите Фрэнни, давайте, дорогие!

Фрэнни вошла в обшарпанную прихожую, где царил запах кошек и китайских пахучих палочек. На стене перед ней висел поеденный молью ацтекский коврик, другие экзотические коврики были разбросаны по полу. Стену справа занимал огромный гобелен. Мельком взглянув на него, Фрэнни отметила, что основным мотивом узора была пятиконечная звезда. Пентаграмма, подумала она. Магическая фигура. Где-то сверху скрипнул пол, и обе женщины повернулись. По лестнице спускалась Сюзи; она шла уверенно, будто видела прекрасно.

На ней была свободная белая рубашка, джинсы и кожаные тапочки, в руках она держала синюю книжечку. Сюзи ничуть не изменилась с тех пор, как они в последний раз виделись с Фрэнни три года назад. Высокая угловатая фигура, изящные привлекательные черты лица, прическа, которая ее немного портила, всегда одна и та же: волосы острижены с боков, а на макушке торчат, как ветки подрезанного кустарника. Слепоту выдавал лишь пустой взгляд, направленный мимо Фрэнни. И еще она заметила, что пуговицы на рубашке Сюзи были застегнуты неправильно.

– Спэгс! – Приветствие прозвучало бодро, но немного неуверенно.

– Привет, Сюзи! – Фрэнни изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал естественно, будто ничего не изменилось, но получилось так, будто она говорила со слабоумным. Она взяла Сюзи за руку, другой рукой, обняв ее, неуклюже прижала к себе. Сюзи тоже обняла ее, и они поцеловались. В нос Фрэнни ударил терпкий запах пота из подмышек. Сюзи тоже взволновала эта встреча.

Фрэнни отпустила руку подруги и очень удивилась, когда Сюзи внезапно положила руки ей на плечи, провела пальцами по телу, потом подняла руки и дотронулась до волос на голове.

– Как всегда, стройная, – проговорила Сюзи. – И у тебя все еще длинные волосы.

Фрэнни на мгновение успокоилась.

– А ты знаешь, ты выглядишь великолепно. Очень мило.

В наступившем молчании она подумала, не сказала ли чего-нибудь лишнего. Она заглянула в глаза Сюзи, ощутив некоторую неловкость, казалось, взгляд замер на ее лице, но в следующую секунду он уплыл в сторону.

– Хочешь чего-нибудь? Чаю или кофе? – спросила Сюзи.

– Кофе, пожалуйста.

– Дорогая, я отправляюсь обратно в студию. Если что-то понадобится, позови меня. – Миссис Вербитен бросила на Фрэнни взгляд, по которому определить что-либо было невозможно. – Очень рада, что мы познакомились. Сюзи так много рассказывала о вас за эти годы.

– Мне тоже приятно, – произнесла Фрэнни, которую немного смутил столь пристальный взгляд.

– Пожалуйста, останьтесь к обеду, если хотите. У нас будет просто салат.

– Спасибо, но я должна вернуться.

Сюзи провела ее на кухню, обставленную старой, грязной мебелью. Кошка прошмыгнула мимо.

– Господи, что случилось со временем, Фрэнни?! Я ведь собиралась позвонить тебе. Я даже звонила несколько раз, но ты уезжала на раскопки.

– Я тоже хотела позвонить, но думала, что ты на Дальнем Востоке.

– Ну, расскажи о себе, – попросила Сюзи.

Она положила синюю книжку на деревянный стол посреди комнаты, и Фрэнни разглядела, что это старый дневник. Она наблюдала, как Сюзи открывает шкафы, достает кофе, чашки, открывает холодильник. Движения ее были медленными, методичными; она осторожно ставила все на стол. Сюзи потрясла чайник, включила его, отвинтила крышку банки с кофе, потом пошарила рукой и выдвинула ящик с ложками.

– У тебя есть парень? – спросила она.

Фрэнни замялась.

– Да.

– Отлично! – воскликнула Сюзи с неожиданной искренней радостью. – Чем он занимается? Ты сказала, ты работаешь в Британском музее? Он тоже археолог?

– Нет… он… – Фрэнни соображала, как описать Оливера. – Математик, статистик.

Чайник закипал. Сюзи достала из-за него какое-то устройство, похожее на радиопейджер с двумя торчащими проволочками – короткой и длинной. Она прикрепила его к краю чашки так, чтобы проволочки свисали внутрь, и начала наливать воду из чайника. Когда чашка наполнилась, раздался пронзительный электронный писк. То же самое Сюзи проделала и со второй чашкой.

– Здорово придумано, – заметила Фрэнни.

– У меня полно подобных штучек. – В голосе Сюзи слышалась горечь. – Например, машина, с которой я сейчас разбираюсь, позволяет читать печатные книги – сканирует текст и превращает его в шрифт Брайля. Через полгода появится собака-проводник – я должна пройти специальные курсы.

– Есть какая-нибудь надежда, что зрение вернется?

– Молоко?

– Нет, спасибо.

– Никакой надежды, – категорически отрезала Сюзи, не желая обсуждать эту тему. Она налила себе в кофе немного молока, потом поставила бутылку угрожающе близко к краю стола, повернулась, взяла с полки поднос и поставила на него обе чашки, едва не задев рукой бутылку. Фрэнни встревожилась, дотянулась и передвинула ее.

– Сахар?

– Нет, спасибо, я пью без сахара.

К своему ужасу, она увидела, что Сюзи тянется через стол к сахарнице. Как раз перед ней Фрэнни поставила молоко.

Она рванулась, но было уже поздно. Рука Сюзи, толкнув бутылку, сбила ее, как кеглю. Бутылка закрутилась по столу, расплескивая молоко, и скинула на пол одну из чашек, которая разлетелась вдребезги. Обжигающе горячий кофе выплеснулся, струя хлестнула по джинсам Фрэнни и обожгла ноги, попала на ноги Сюзи, ее рубашку, растеклась по полу.

Фрэнни схватила посудное полотенце, намочила его под струей холодной воды из крана и прижала к ногам Сюзи, отчаянно извиняясь и объясняя, что это ее вина.

– Боюсь только, я не смогу все убрать, – сказала Сюзи.

Фрэнни провела ее в другой конец кухни, и она показала, где взять швабру, тряпку и ведро.

– Извини еще раз, – произнесла Фрэнни, вытерев пол и наливая кофе в новую чашку. Она чувствовала себя прямо раздавленной от стыда.

– Ничего. Приходится привыкать к тому, что тебе помогают, – иронически заметила Сюзи.

Они перешли в темную гостиную, где стояли два кресла, спинки которых были накрыты салфеточками, и потертый диван. На стенах висело несколько странных, можно сказать раздражающих взгляд абстрактных полотен, и Фрэнни решила, что это, наверное, работы матери Сюзи. На каминной полке выстроилась коллекция камней и кристаллов вперемешку с маленькими, довольно уродливыми фигурками. Посреди круглого стола валялась колода мятых игральных карт.

Фрэнни подождала, пока Сюзи поставит поднос и возьмет свою чашку, а потом уже взяла свою, опасаясь новых неприятностей.

– У тебя есть какие-нибудь соображения по поводу того сеанса с планшеткой, Сюзи? – спросила она.

– Мама нашла мой старый дневник… вот черт, я оставила его в кухне.

Она подскочила и вышла из комнаты, аккуратно обойдя кошку. Фрэнни с изумлением глядела, как ловко она движется. Сюзи вернулась с дневником и вручила его Фрэнни.

– Нас было семеро, – сказала она. – Ты, я, Меридит, Фиби, Джонатан Маунтджой, Себ Холланд и Макс Гейбриел.

– Я так и думала, – ответила Фрэнни; внутри у нее все натянулось. – И ты получила послание «темнота»?

Сюзи издала смешок.

– Да. Мы получили дурацкие послания. – Она поколебалась. – Все, кроме Меридит. Я вспомнила, только когда Фиби позвонила мне.

– Ты часто общалась с Фиби?

– Не очень, потому что я после университета почти все время была за границей. Когда ее контракт в Бате истек, она собиралась поехать со мной в Китай на раскопки, но потом нашла работу в Лондоне. Ей повезло, могла подцепить то же, что и я.

– Это был вирус? – уточнила Фрэнни.

– Да. Я заразилась им по дороге, в Малайе. Какое-то загрязнение в Южно-Китайском море. Местные жители выработали к нему иммунитет и скрывают это от туристов. Большинство заразившихся привозят домой глазную инфекцию и вылечиваются за несколько дней, но если заражение очень сильное, как у меня, то вирус уничтожает сетчатку.

– Извини, я совсем недавно узнала об этом, – виновато произнесла Фрэнни. – Я бы обязательно навестила тебя.

– Мне никого не хотелось видеть до недавнего времени. Боюсь, со мной не очень весело. Просто я постоянно думаю о всех тех вещах, которые я уже никогда не смогу делать.

– Медицина и технология все время совершенствуются. – Фрэнни сказала единственное, что смогла придумать. – Через год или два, может быть, произойдут настоящие прорывы.

Сюзи помолчала.

– Наш университетский выпуск весьма преуспел во всяких несчастьях, правда?

– Но это делали мы сами? Или что-то другое?

– Планшетка?

– Да.

– Ты так думаешь?

– Я помню, что Фиби первая связала все воедино.

– Кстати, странно, что она не позвонила; она хотела тоже приехать в выходные.

Фрэнни взглянула на нее.

– Ты не слышала?

Сюзи сжалась; ее голос зазвенел от волнения.

– Нет. А что?

Фрэнни рассказала о несчастье, и новость, казалось, ошеломила ее.

– Я… я должна навестить ее. Мама отвезет меня. Как она воспринимает это?

– Вчера, когда я была у нее, она была одурманена лекарствами.

– Ей придется так много пережить. Как мне. Боже! – Она поставила чашку и вцепилась в край дивана, пытаясь успокоиться.

– С четырьями из семи присутствовавших тогда что-то случилось, – проговорила Фрэнни. – Довольно странное совпадение.

Сюзи ненадолго задумалась.

– Четверо? – переспросила она с сомнением. – Загляни в дневник, Фрэнни. Где-то в районе 24 марта.

Фрэнни открыла дневник. Обложка истрепалась, а страницы помялись. Листы были исписаны крупным неровным почерком. На каждый день отводилась страница, и почти каждый дюйм содержал полезную информацию: списки, телефоны, напоминания, подчеркнутые жирными линиями. Некоторые листы были частично или полностью вырваны. Фрэнни нашла страницу за 24 марта и обнаружила, что снизу была оторвана полоска примерно в два дюйма. Вглядываясь в мешанину каракулей Сюзи, она наконец увидела «Сеанс!!!», подчеркнутое жирной линией. Дальше перечислялись имена всех присутствовавших. Еще ниже в столбик было написано:

 

«Мне – „Темнота“.

Фиби – „Фруктовая машина“.^[15]

Джонатан – „Кэш-энд-кэрри“.^[16]

Макс – „Похудеешь“.

Меридит – „Умрешь в 25. Автокатастрофа“».

 

Фрэнни, вздрогнув, подняла голову и повторила:

– Умрешь в двадцать пять. Автокатастрофа. Меридит?

– Да.

– Ты писала это тогда?

– Да. Ну, может, через несколько дней. Сколько было Меридит, когда она умерла?

– В октябре ей исполнилось бы двадцать пять.

– Дерьмо, – подвела итог Сюзи. – Дерьмо.

– Это действительно очень странно, – сказала Фрэнни.

Она содрогнулась и перевернула страницу, заставив себя посмотреть на предсказание, относившееся к ней самой.

Сюзи молчала.

– «Фруктовая машина», – вдруг произнесла она. – Это послание Фиби.

На обратной стороне листа Фрэнни ничего не обнаружила. Похоже, предсказание Себа Холланда и ее собственное находились как раз на оторванном нижнем куске страницы. Она проглядела список.

– Да, «Фруктовая машина».

– «Однорукий бандит», – проговорила Сюзи.

Фрэнни сначала не поняла; она снова пролистывала дневник в поисках предназначенного ей сообщения, надеясь, что оно записано где-то еще. Но вдруг замерла и уставилась на Сюзи, страшный смысл становился все яснее.

– Тебе оно сказало «темнота», и вот что с тобой случилось. Джонатану – «Кэш-энд-кэрри», и его застрелил грабитель. Фиби – «Фруктовая машина», и она потеряла руку. Все сходится. Но это не значит, что наши послания становятся пророчествами, ведь так? – Она услышала беспокойство в своем голосе.

– Что оно сообщило тебе? – спросила Сюзи.

– Здесь нет моего послания и Себа Холланда. Кто-то оторвал край страницы. Ты не помнишь, что там было?

Сюзи, подумав, покачала головой.

– Нет. Это было так давно. И потом, это была просто шалость, я никогда не воспринимала все всерьез.

– Да уж, шалость, – произнесла Фрэнни.

Сюзи скорчила гримасу.

– А ты не помнишь, не было ли в моем послании числа, Сюзи? Числа двадцать шесть?

– Нет, я действительно не помню. Ты думаешь, это было число?

– Фиби накануне несчастного случая посоветовала мне остерегаться этого числа. – Фрэнни пожала плечами и снова заглянула в дневник. – Макс Гейбриел – «похудеешь», – прочитала она.

Сюзи поначалу не отреагировала, затем произнесла:

– Ну, с этим у него все в порядке.

– Что ты имеешь в виду?

– Я встречалась с ним раньше – до того, как это случилось. Он работал с какими-то сумасшедшими защитниками окружающей среды; они пытались блокировать атомную электростанцию во Франции и в результате очень сильно облучились. Теперь он в госпитале умирает от лейкемии. Так что не четверо из семи, Фрэнни. Пятеро.

Фрэнни посмотрела сквозь решетку камина на золу и обугленные деревяшки и рассеянно подумала, что они, наверное, лежат здесь с прошлой зимы. Низкий потолок, когда-то кремовый, был весь в желтоватых разводах от никотина. Комната казалась такой темной и мрачной, что Фрэнни выглянула в окно посмотреть, не пошел ли дождь.

Она сжала и разжала пальцы. Тело словно налилось свинцом; она ощущала себя подводной лодкой, которая, собираясь погружаться, открыла балластные цистерны. Диван прогнулся под ней, под диваном был каменный пол, под полом была земля. Она вдруг осознала, насколько эта комнатка мала по сравнению со всей планетой, и почувствовала, как сила земного притяжения увлекает ее вниз.

– Почему это происходит с нами? – прошептала Фрэнни.

Сюзи начала по очереди вытягивать пальцы, щелкая костяшками. Такая привычка была у нее в университете и всегда действовала Фрэнни на нервы.

– Мне страшно, Сюзи, – сказала она. – Мне очень страшно. – Снаружи доносилось пение птиц и далекий гул работающего комбайна. Она закрыла глаза, пытаясь сдержать набежавшие слезы. – Прости меня. Это с тобой случилось такое несчастье, а плачу я.

– Я уже достаточно наплакалась, – тихо ответила Сюзи.

– Этого не должно было произойти, – сказала Фрэнни. – Быть может, если бы мы задумались над тем, что сказала планшетка, то смогли бы предотвратить.

Сюзи наклонилась к ней.

– Я не думаю, чтобы кто-нибудь смог сделать что-то такое, что все бы изменило. Все эти послания такие неясные, так похожи на шутку, у каждого из них могут быть десятки разных интерпретаций.

Фрэнни ссутулилась, сжалась, будто стараясь защититься от чего-то.

– Но не у Меридит.

– Ты действительно считаешь, что, если бы кто-то из нас понял значение этих слов, мы смогли бы что-нибудь изменить? Если бы я знала, что ослепну, пришло бы мне в голову не купаться в Южно-Китайском море? А Фиби никогда бы не ездила на велосипеде? Легко говорить, когда все уже произошло, не так ли?

За окном на лужайке Фрэнни увидела дрозда и позавидовала его простодушию и свободе. Она увидела, как он наклонил голову, и в следующее мгновение в клюве появился извивающийся червяк. Никогда в жизни Фрэнни не чувствовала себя настолько беспомощной.

Она взглянула на обложки книг, которыми были заставлены полки вокруг камина: «Астральная проекция», «Паранормальное или нормальное», «Прошлое в настоящем». Фрэнни никогда раньше не интересовалась оккультизмом, но сейчас жадно вчитывалась в названия, надеясь, что в какой-то из этих книг находится ответ на все ее вопросы.

– Я должна предупредить Себа, – сказала она. – Если с ним еще ничего не случилось.

– Ты знаешь, как связаться с ним?

– Да. Но что ему сказать?

Сюзи не ответила.

– Как это остановить, Сюзи?

Слепая беспомощно возвела руки к небу, и Фрэнни вдруг разозлилась.

– Сюзи, – она повысила голос, – если все несчастья навлекла на нас планшетка, а не еще какое-то странное явление, то должен быть способ остановить это. Только ты знала все правила, ты сказала нам, что нужно делать, ты говорила, что твоя мать колдунья.

– Мама – колдунья? – В ее голосе звучало изумление. – Она не колдунья. Она, может быть, немного… я не знаю даже… фея.

– А почему у вас на стене висит пентаграмма?

– У нее везде полно всяких оккультных штучек. Она постоянно увлекается то одним, то другим, но она не колдунья. Господи, она даже не может разложить карты, не заглядывая в книгу!

– Но ты одна знала, как проводить сеанс. Ты настояла на том, что нужна полная темнота, именно поэтому мы и спустились в подвал, – недоверчиво возразила Фрэнни.

– Мама иногда устраивала спиритические сеансы, вот откуда я научилась.

– Отлично, – с горечью произнесла Фрэнни. – Просто великолепно!

Голос Сюзи оставался бесстрастным.

– Фрэнни, я никогда не воспринимала это всерьез, считала – просто игры. Или ты думаешь, я хотела стать такой? Иногда я просыпаюсь утром и жалею, что не умерла. – Она опустила голову и закрыла лицо руками.

Потом Сюзи неуверенно встала, сделала несколько шагов к подруге и обняла ее. Фрэнни почувствовала, что на нее капают слезы.

– Прости, Фрэнни.

Фрэнни прижала ее к себе и тоже расплакалась.

– Джонатан Маунтджой, – всхлипывала Сюзи. – Себ. Меридит. Макс. Фиби. Все такие хорошие.

– Я собираюсь победить его, – сказала Фрэнни. – Я собираюсь остановить это, чем бы оно ни было. И вернуть твое зрение.

– Зрение мне уже ничем не вернешь, но я хочу, чтобы с тобой ничего не случилось. Я помогу тебе и Себу всем, чем смогу. Но я не знаю как. Может, тебе сходить к священнику?

– Твоя мать проводила спиритические сеансы. У нее были какие-нибудь проблемы?

– Она никогда мне не говорила. Можешь поговорить с ней сама, но, боюсь, что от этого будет мало толку.

Они пересекли двор и вошли в устроенную в амбаре студию. Запах льняного масла и скипидара напомнил Фрэнни музей, комнату, где реставрировали картины. Мастерская выглядела на удивление чистой и просторной; окна выходили в поле, а на крыше были устроены световые люки. Стены, по-видимому, недавно побелили. По стенам были развешаны холсты, и еще десятки холстов валялись кучей на полу.

Миссис Вербитен работала над новой картиной, стоя к ним спиной, и, казалось, не заметила их появления. В одной руке у нее была зажата палитра, а другой она с помощью тонкой верблюжьей кисточки наносила на холст краску, подправляя какую-то деталь. На низкой скамеечке лежала жестяная крышка, полная окурков, и в ней дымилась зажженная сигарета. На картине группа людей, с капюшонами, надвинутыми на лицо, теснилась на скалистом мысе под стеной замка.

Фрэнни внимательно разглядывала портреты на стенах. На одном была изображена Сюзи, еще подростком, на другом – бородатый мужчина, сидевший за неприбранным столом. Потом она посмотрела на один из пейзажей. Картина действовала угнетающе: зловещее небо над мрачными домами, выписанными нарочито небрежно. Техника впечатляла.

– А вы не рисуете, Фрэнни? – вдруг, не оглядываясь, громко произнесла миссис Вербитен.

– Нет, – испуганно ответила Фрэнни.

– Слепота Сюзи научила меня по-иному смотреть на мир. Она, например, узнает людей по звуку шагов. И я тоже научилась. Я учусь рисовать то, что я вижу внутри себя, а не перед глазами.

Фрэнни просмотрела стопку холстов, прислоненных к стене. В каждом присутствовало то же ощущение беды, что и в пейзаже на стене.

– Образы, – пояснила миссис Вербитен. – Все время приходят ко мне. Каждая мысль вызывает образ.

– Они очень хороши.

Миссис Вербитен повернулась и по-детски склонила голову.

– Как мило с вашей стороны, Фрэнни. – Она положила кисточку на край мольберта, взяла сигарету и затянулась.

– Фрэнни нужен совет насчет планшетки, мама.

Миссис Вербитен мгновение молча разглядывала кончик сигареты, потом уставилась сквозь Фрэнни.

– Лучший совет, который я могу дать, – это не трогать ее, – сказала она.

– Этот совет немного запоздал, мама.

– Я не трогала ее уже много лет, – произнесла женщина. Она глубоко затянулась и выпустила дым через ноздри.

– Почему? – поинтересовалась Фрэнни, все еще принужденно перебирая холсты.

Миссис Вербитен бросила взгляд на свою работу, словно торопясь вернуться к ней.

– Было очень много случаев, когда… – она заколебалась, – когда она слишком точно предсказывала неприятные вещи. Карты лишь в общих чертах обрисовывают будущее. Но чертова планшетка предрекает fait accompli.^[17] Знаете, типа «Через три дня ты умрешь». Или что-то в этом роде. И люди умирают. – Она погасила сигарету в крышке, взяла кисть и коснулась ею пятна киновари на палитре, давая понять, что перерыв закончен.

 

22

 

Стрелка спидометра металась между цифрами 60 и 80 миль в час; «ренджровер» несся по неровной двухрядной дороге, подпрыгивая и мотаясь из стороны в сторону, пока Фрэнни пыталась справиться с рулем. Она знала, что едет слишком быстро, но все равно давила на газ; двигатель сердито ревел, стрелка спидометра сдвигалась по шкале, приближаясь к отметке 90. Непонятно почему Фрэнни вдруг поддалась легкомыслию, она наслаждалась безрассудством, чувством свободы, радовалась, что вырвалась из замкнутого мрачного пространства дома Сюзи, от ее странной матери. Она чувствовала взвинченность, уверенность в себе.

Задний борт идущего впереди грузовика скрылся за холмом. Часы, расположенные слева на панели напротив пассажирского сиденья, показывали, как с трудом разобрала Фрэнни, 1.10. Она обещала Оливеру вернуться к часу.

Дорога вдруг повернула налево круче, чем она ожидала, и стволы деревьев, растущих справа на обочине, понеслись прямо на нее. Фрэнни отдернула ногу от акселератора; «ренджровер» накренился, и она ударилась плечом о дверь; шины под ней визжали, оставляя на асфальте жирные черные полосы. Колеса вывернулись в противоположную сторону. Фрэнни резко вывернула руль, но слишком сильно; тяжелый автомобиль развернулся влево, потом вправо, пересекая разделительную полосу. Навстречу мчалась машина, мигая фарами и яростно сигналя. Фрэнни вдавила в пол педаль тормоза; во рту пересохло. Врежется. Врежется! Горло у нее судорожно сжалось, и она с трудом смогла вдохнуть. Машина с визгом промчалась мимо; она различила искаженное ужасом лицо водителя, лихорадочно крутившего руль. Крылья машин были всего в нескольких дюймах друг от друга. Она услышала пронзительный гудок, как у поезда, проходящего мимо станции. Фрэнни подумала, что зеркальце слетело, но оно чудом оказалось на месте.

С плеч как будто гора свалилась. Наступал запоздалый шок. Грузовик был в двухстах ярдах впереди, и перед ней лежал свободный участок дороги. В кровь выбросило новую порцию адреналина. Она сумела проехать. Фрэнни вновь вдавила в пол педаль газа, включила указатель поворота и посмотрела в зеркало заднего вида. И застыла.

Сзади сидел Эдвард.

Тело пронзил электрический разряд, будто руль находился под током, и она рванулась в ужасе.

– Эдвард, – еле выговорила Фрэнни, поворачиваясь к нему.

На сиденье никого не было. Она моргнула. Поток холодного воздуха ударил ей в шею. Краем глаза Фрэнни заметила вспышку. Красное. Опасность. Желтое. Рот раскрылся. Глаза расширились от ужаса.

Грузовик остановился и включил правый поворот.

Ее нога рванулась к педали тормоза, и она надавила на нее всем весом своего тела. Колеса блокировались, шины взвыли на сухом асфальте, капот мотало из стороны в сторону. Задний борт грузовика стремительно приближался, как будто кто-то регулировал степень увеличения в объективе. Тормозные огни погасли. Указатель правого поворота все еще мигал. Автомобиль медленно, еле двигаясь, начал поворачивать.

Быстрее. Пожалуйста, двигайся. Ради бога, быстрее.

Ее разум и тело словно блокировало, подобно колесам «ренджровера». Пассажир. Машина накренилась влево, резко дернулась, и визг внезапно оборвался – шины заскользили по траве. Мгновение она катилась в полной тишине, даже мотор молчал. «Ренджровер» проскочил мимо автобусной остановки и врезался в живую изгородь. Сучья, ломаясь, как град, застучали по лобовому стеклу. Затем машина наклонилась вперед, все еще скользя, рессоры треснули, и она выскочила на мягкую землю вспаханного поля. Несколько грачей снялись с места, и потревоженный фазан, в панике захлопав крыльями, поднялся в воздух. Автомобиль снова подпрыгнул и развернулся по дуге вправо, словно попав в гигантскую колею.

Когда Фрэнни открыла глаза, на панели горел красный свет. Она ощупала себя, затем вновь посмотрела в зеркало и повернулась. Никого. Эдварда в машине не было. Пустое заднее сиденье.

Что-то мерно щелкало. Мотор заглох, поняла Фрэнни. Она открыла дверцу и высунулась наружу, глядя назад. В живой изгороди зияла широкая рваная дыра, сквозь которую виднелся черный асфальт дороги. До нее донесся затихающий рев грузовика, характерный при переключении скоростей; он удалялся, затем исчез. И снова лишь монотонное тиканье топливного насоса.

Она огляделась, чувствуя себя по-дурацки, и захлопнула дверцу. Что-то текло по запястью. Ладони намокли от пота. Фрэнни вытерла их о джинсы и повернула ключ зажигания. Машина дернулась и замерла. Фрэнни выжала сцепление и, поставив автомобиль на нейтральную передачу, сделала новую попытку. Мотор совершил несколько оборотов, но не завелся. Ну давай же, пожалуйста! Она с силой снова повернула ключ, медленно нажимая на газ, и стартер застучал. Голубоватый бензиновый дымок поплыл мимо окон. Фрэнни включила первую передачу и медленно отпустила сцепление.

Колеса забуксовали, и по днищу забарабанили комья грязи и камни. Машину потащило вбок. Фрэнни остановилась. Думай. Она знала, что должна суметь выбраться. Однажды на раскопках их «лендровер» увяз по брюхо в песке. Тогда водитель сделал что-то с коробкой передач, и они сдвинулись с места. Она поглядела на нее и у самого основания рычага заметила маленькую ручку. Белые выцветшие буквы гласили: «Дифф. откл.». Рядом была прикреплена пластмассовая табличка с инструкцией. Фрэнни потянула ручку, передвинула рычаг переключения передач и снова попыталась отпустить сцепление.

«Ренджровер» опять понесло боком; она прибавила газу, и вдруг машина поползла вперед. Развернувшись по широкой дуге к пробоине в изгороди, Фрэнни проехала сквозь нее и остановилась. Глубокие коричневые борозды пролегли там, где блокированные колеса содрали траву. Боковое зеркало расплющилось о дверцу, но это меньше всего волновало Фрэнни.

Она виновато посмотрела на дыру в живой изгороди и еще раз оглядела дорогу. Никого не видно. Оливер наверняка знает фермера, которому принадлежит эта земля; она позвонит ему и заплатит за ущерб. Фрэнни еще раз повернула голову и уставилась на пустое заднее сиденье. Она отстегнула ремень, встала на колени на сиденье и заглянула назад, чтобы убедиться: несколько поводков лежали на коврике на полу, пожеванная туфля времен Капитана Кирка, баллончик антифриза и обрывок обертки от шоколада. Эдварда не было. Она села. Ей всего лишь показалось. Она едва не разбилась.

Она медленно двинулась вперед и выехала на дорогу. И вот тут ее затрясло.

 

23

 

Фрэнни свернула в ворота с драконами на колоннах, миновала указатель «Местон-Холл открыт сегодня для осмотра с 10.00 до 17.00» и въехала под арку, стрелки часов на которой показывали 1.25.

Она притормозила, пропуская беспорядочно бродивших посетителей. Женщина в фирменной футболке заученно улыбнулась ей. Фрэнни проехала по посыпанной гравием дорожке вдоль дома и остановилась.

Фрэнни вылезла и осмотрела перед «ренджровера». Колеса были покрыты грязью, в радиаторной решетке застряли ветки с листьями. Все это она поспешно повытаскивала и свалила в старое кострище на заднем дворе.

Обогнув крыло дома, направляясь к входной двери, Фрэнни различила вдалеке приглушенный хлопок, а затем рев, сменившийся равномерным гулом. Фрэнни подумала, что уже слышала что-то подобное на прошлой неделе, и вспомнила: самолет Оливера. Хорошо. Это могло означать, что он еще не вернулся.

Она с тяжелым стуком захлопнула за собой дубовую дверь, все еще дрожа от страха, и стала размышлять, стоит ли говорить Оливеру про аварию. Нанесенный ущерб все еще волновал ее.

Фрэнни позвала: «Хэлло!» – но не получила ответа. В воздухе медленно дрейфовали пылинки; с написанной маслом картины на противоположной стене смотрел глаз мертвого фазана. Она направилась в кухню; на столе, накрытом на пять человек, стоял салат с ветчиной и рядом лежала записка от миссис Бикбейн, в которой сообщалось, что печеная картошка в духовке.

Фрэнни рухнула на ветхий диван, но скатившаяся на пол резиновая кость снова напоминала ей о том, что Эдвард называл «плохими вещами». Она мысленно перебирала события: газетная вырезка о смерти Джонатана Маунтджоя, найденная в детской. Потом стеклянная витрина с книгой, написанной на человеческой коже. «Малефакориум», или как ее там. Она задумалась, не лежит ли на семье Халкин проклятие, которое могло бы, например, обусловить насильственную смерть жены Оливера. И если это так, не окажется ли она следующей, за то, что посмела полюбить его?

Деклан О'Хейр сказал, что род Халкинов упоминается в нескольких книгах, и она всю неделю собиралась сходить в библиотеку Британского музея, но так и не выбрала времени. Теперь Фрэнни прошла по коридору через холл к величественной, обшитой панелями двери кабинета-библиотеки Оливера.

Внутри было сыро и прохладно, будто комнату никогда не топили, и стоял запах старой кожи и истлевшей бумаги. Небо потемнело, в окно Фрэнни увидела надвигающиеся тучи. Она оглядела листы, исписанные математическими расчетами, стол, таблицы с непонятными значками на стене, потом просмотрела названия книг на полках, не зная, с чего начать.

Уинстон Черчилль, «История Второй мировой войны». «Кентерберийские рассказы». Уолтер Пейтер, «Очерки истории Ренессанса». Тома и тома военной истории, политической истории, биографий. Целый раздел, посвященный математике, и несколько книг по нумерологии. Поколебавшись, Фрэнни подошла к таблицам на стене. Числа, алгебраические уравнения; она заметила число двадцать шесть, обведенное несколькими концентрическими окружностями. Но, когда наклонилась поближе, чтобы лучше рассмотреть его, раздался электронный писк и на стол упала тень. Фрэнни в испуге повернулась, едва не сбив Эдварда с ног. Он стоял прямо позади нее.

– Господи, как ты меня напугал!

– Я набрал четыре тысячи, Фрэнни. – Он протянул ей свою игру «Гейм бой», показывая на экран. – Видишь счет? На четвертом уровне. Четвертый – самый трудный. Это мой новый рекорд, – заявил он.

– Очень хорошо, – немного растерянно ответила она.

– А что ты делаешь?

Фрэнни покраснела.

– Я искала какие-нибудь книги об истории вашей семьи.

Эдвард серьезно посмотрел на нее. Под глазами у него темнели круги, как будто он плохо спал. Раньше их не было. Или просто такое освещение?

– Можно поговорить с тобой, Фрэнни? – спросил он. И оглянулся, чтобы убедиться, что рядом никого нет.

– Конечно, – ответила она, выражение его лица обеспокоило ее.

– Помоги мне, Фрэнни.

– Помочь в чем? – Она улыбнулась, потому что он, казалось, вот-вот заплачет.

Эдвард некоторое время стоял молча, и Фрэнни уже решила, что у него снова один из приступов молчания, но мальчик вновь заговорил:

– Тебе иногда приходят в голову странные мысли про людей, Фрэнни?

– Что ты имеешь в виду?

– Как будто внутри тебя есть что-то плохое, и оно заставляет тебя делать то, что ты не хочешь.

Она понимала, что это очень важно для него, и старалась не сделать промаха.

– Я иногда думаю о вещах, которые я хотела бы сделать, но знаю, что не смогу.

– Нет, я про другое. Есть ли внутри тебя что-то, что заставляет тебя желать людям вреда? – Он не сводил с нее глаз и выглядел очень испуганным и ранимым. – Во мне есть такая плохая вещь, Фрэнни. Я не хочу ее.

– И что она делает?

– Она выполняет все, стоит мне только подумать об этом.

– Ну, например?

– Помнишь, в прошлую субботу Дому прищемило пальцы дверью машины?

– Да.

– Это я сделал, чтобы так случилось.

– Но ты был со мной.

– Знаю, но я прокрутил эту картину в голове; я хотел, чтобы так случилось. Хотя потом уже пожалел.

Невозможно, подумала она. Это невозможно. Потом Фрэнни вспоминала то странное, самоубийственное безрассудство, с которым она гнала «ренджровер» вперед; ощущение всемогущества, неуязвимости, похожее на наркотическое опьянение. И то, как ярко и отчетливо она видела Эдварда. Она сцепила пальцы и уставилась на свои ногти.

– И часто с тобой такое случается?

– Иногда это бывает со мной в школе. А только что, пока папа занимался мотором самолета, я по-настоящему испугался, потому что я подумал плохо про тебя.

– Что ты подумал? – спросила Фрэнни, чувствуя, как внутри у нее все похолодело.

Слезы потекли по его щекам.

– Я хотел, чтобы ты разбилась на «ренджровере», – всхлипнул он.

Она в оцепенении уставилась на него.

– Но почему, Эдвард?

– Не знаю. Иногда во мне просыпается плохая часть, и я не могу ее остановить. – Глаза Эдварда были распахнуты. – Ты поможешь мне, Фрэнни, правда?

– Но как? Расскажи мне еще что-нибудь об этой плохой вещи.

Он не ответил, погрузившись в долгое молчание.

Фрэнни глубоко вздохнула.

– Эта вещь была в тебе, когда убило твою маму?

В его глазах заплясали странные огоньки. Фрэнни испугалась, их выражение совершенно изменилось, они горели злобой.

Он выбежал из библиотеки, и Фрэнни услышала, как хлопнула дверь наверху.

Она стояла, уговаривая себя, что ей следует подняться наверх и извиниться, успокоить мальчика, но у нее не было сил. Фрэнни опустилась на стул и попыталась разобраться во всей этой чертовщине. Найти в ней какой-то смысл. Она уронила голову на руки. Единственное, в чем она была абсолютно уверена, – это то, что Эдвард сидел на заднем сиденье «ренджровера»; она совершенно ясно его видела.

Желать, чтобы что-то случилось? Пальцы Дома? Осы? Капитан Кирк? Возможно ли такое? Для вуду,^[18] наверное, возможно, но не для восьмилетнего мальчика. Его матери отрезало голову. Зачем он мог желать ее смерти? И что это за плохая вещь внутри него?

Надеюсь, ты не собираешься спать с моим папой?

– Был ли он одержим?

Она попыталась отбросить эту мысль, посмеяться над собой, но слово застряло в голове. Одержим. Тучи продолжали сгущаться, но она едва замечала это, погрузившись в себя, она бросала невидящие взгляды на книжные полки и непонятные математические таблицы над столом. Ее мозг напряженно работал, пытаясь найти во всем этом какую-то логику.

Фрэнни пыталась собрать воедино все факты, так же как она делала на раскопках, не пропуская ни единого осколка, из которых в конце концов можно будет сложить узнаваемый предмет, а тот, в свою очередь, поможет воссоздать облик места, где он был найден, и людей, оставивших его там. Все, что требовалось археологу, это крохотные осколки. И это было все, что она сейчас имела. Джонатан Маунтджой. Меридит Миннс. Макс Гейбриел. Фиби Хокинс. Сюзи Вербитен. Эдвард. Жена Оливера. Пальцы мальчика. Осы… Какая между ними связь? Одержим ли Эдвард? Или он сумасшедший? Медиум? Телепат? Читает ее мысли? Это могло объяснить происшествие с «ренджровером», где какая-то сила определенно влияла на ее поведение, но только не пальцы Дома или ос.

Фрэнни снова, как она часто делала в последнее время, вспоминала, как она впервые увидела Оливера и Эдварда. В кафе. И раздражение мальчика. Потом на Кингс-Кросс. И снова раздражение. Помоги мне, Фрэнни. Что-то в ней было, чему он как будто доверял, к чему тянулся. И в то же время ненавидел?

Существует множество историй о людях со странностями, обладающих некими необычными способностями. Особенно о детях-медиумах; дети с отклонениями в развитии могут вызывать полтергейст – это общеизвестный факт. Оливер сказал, «есть отклонения». Еще бы их не было после того, как на его глазах его матери отрезало голову.

Особенно если он сам постарался, чтобы это произошло.

Размышления Фрэнни были прерваны звуком открывающейся и захлопнувшейся двери. Оливер, в грязном комбинезоне, с испачканными маслом руками и черными потеками на лице, вошел в библиотеку. Он легонько поцеловал ее в губы.

– Привет, извини, что так поздно. – На его лице появилась торжествующая улыбка. – Наконец-то удалось как следует запустить мотор!

Она ответила такой же улыбкой.

– Отлично. С нетерпением жду своего первого полета.

– Уже совсем скоро. – Оливер посмотрел на свои руки. – Пойду-ка я приведу себя в порядок. Чарльз скоро придет, мы с ним не будем обедать, а сразу помчимся… Тебя не очень ужасает перспектива обеда с двумя мальчишками?

– Нет, все в порядке, – ответила она, надеясь, что так и будет.

– Как твоя подруга в Родмелле?

– Ничего. Насколько я понимаю, с переменным успехом.

Во входную дверь громко постучали.

– Это они, – сказал Оливер и вышел.

Фрэнни услышала, как дверь открылась, и до нее донесся голос Тристрама.

– Дядя Оливер!

– Привет, маленький разбойник! – произнес Оливер.

– Привет, большой разбойник! – раздалось в ответ.

Фрэнни вышла в холл. Брат Оливера был еще выше, чем ей запомнилось, и казался еще более нескладным. В своей старой рубашке, затасканных серых фланелевых брюках и резиновых сапогах он выглядел настоящим фермером.

– Вы с Фрэнни встречались на прошлой неделе, – сказал ему Оливер.

– Да, – ответил тот, смущенно проведя ладонью по соломенным волосам, и сделал шаг по направлению к ней. – Здравствуйте, рад снова увидеть вас. – И он довольно неуклюже пожал Фрэнни руку.

Тристрам молча рассматривал ее; на его тощих плечах болталась желтая футболка с изображением Снупи, которая была ему велика по меньшей мере на два размера. Розовые бермуды свисали ниже колен. Насколько она помнила, на той неделе его светлые волосы были прилизаны: перед днем рождения он должен был выглядеть прилично. Но в этот раз подобных усилий не предпринималось; вихры торчали во все стороны, падая на лоб, и это явно больше шло ему.

Фрэнни ласково улыбнулась:

– Как дела, Тристрам?

Он вопросительно поднял брови и пожал плечами:

– Все о'кей.

До нее опять донесся писк «Гейм бой», и она увидела Эдварда, который стоял возле рыцарских доспехов на площадке лестницы и смотрел вниз с отсутствующим выражением, словно не замечая их присутствия. Он снова сосредоточился на игрушке и медленно начал спускаться в холл, не отрывая взгляд от экрана.

– Мы с дядей Чарльзом отойдем на минутку, Эдвард, – произнес Оливер. – Ты и Тристрам пообедаете с Фрэнни.

Эдвард продолжал сосредоточенно нажимать кнопки, не обращая внимания на отца.

– Ты слышал, Эдвард? – раздраженно спросил Оливер.

Эдвард так же раздраженно отмахнулся.

– Я занят.

– Ты не собираешься поздороваться со своим дядей или с Тристрамом?

Эдвард поднял голову.

– Привет, дядя Чарльз. – Он повернулся к отцу. – Можно я покажу Тристраму самолет?

– Нет, я думаю, не стоит.

Эдвард сразу скис.

– Но почему?

– Я запускал мотор, и он еще горячий. Я свожу вас сам, когда вернусь.

– Обещаешь?

– Если мы вернемся не слишком поздно.

Тиканье «Гейм бой» прекратилось, и Эдвард вновь начал жать на кнопки, прикусив от напряжения кончик языка.

Пока Оливер наскоро умывался, Фрэнни расспрашивала его брата, как обстоит дело со стадом. Он ответил, что наметились кое-какие улучшения, но пока еще рано говорить. Потом Чарльз объяснил, как ветеринар лечил животных гомеопатией.

Оливер вернулся, вытирая все еще черные руки о комбинезон.

– Ну, – весело произнес он, – мы убегаем! Надеюсь, ты управишься с этими маленькими чудовищами, Фрэнни.

 

– О'кей, парни, что вы хотите к пудингу? – осведомилась Фрэнни, убирая со стола тарелки.

– Мороженое и горячий шоколадный соус! – заявил Эдвард. – Ты можешь приготовить горячий шоколадный соус, Фрэнни?

– Если найдется шоколад.

Тристрам что-то зашептал на ухо Эдварду, и они оба прыснули со смеху.

Фрэнни нашла шоколад и приготовила соус. Прикончив свою порцию и перемазав физиономию белыми и коричневыми полосами, Эдвард взглянул на нее и спросил, можно ли ему и Тристраму пойти поиграть.

Фрэнни старалась заглянуть ему в глаза, что-то прочитать в них, но ничего не увидела.

– Подождите, пока я все вымою и пойду с вами.

Она сейчас была в ответе за него и чувствовала, что должна присматривать за ребятами.

Эдвард засунул руки в карманы штанов и наморщил лоб, раздумывая, на мгновение он стал похож на пожилого государственного мужа.

– Мы можем пойти посмотреть лошадей. Если ты пойдешь с нами, мы научим тебя ездить верхом.

– Нет, не сегодня.

– Но это совсем не опасно, Фрэнни, честно. Мы просто выедем в поле. Ты можешь поехать на Шебе, она очень осторожная лошадь.

– Мне кажется, что лучше учиться ездить верхом, когда здесь будет твой отец.

– Папа не разбирается в лошадях, он знает только свои самолеты. Это не больно, Фрэнни. Я буду держать поводья.

Тристрам, который сосредоточенно выгребал остатки из своей чашки, не поднимая головы, добавил:

– А я буду держать его, Фрэнни.

Она улыбнулась, не желая выглядеть трусихой, но точно решила для себя, что не сядет в седло.

– Ладно, сейчас я все закончу, и мы вместе пойдем посмотрим на них.

– Обещаешь?

– Обещаю, что пойду с вами, но не обещаю, что буду кататься.

– О'кей. – Мальчишки выбрались из-за стола и направились к двери, оживленно болтая.

– Эй! Куда вы пошли? – крикнула она, догоняя их уже в холле.

– Я хочу показать Тристраму, сколько я набрал очков на «Гейм бой», – ответил Эдвард. – В моей комнате.

Фрэнни вернулась в кухню, радуясь нескольким минутам покоя, и попыталась привести в порядок мысли. Ее снова охватила дрожь: накатила новая волна ужаса от аварии, кроме того, на Фрэнни сильно подействовала встреча с Сюзи Вербитен. Она включила чайник, собираясь приготовить себе кофе, составила посуду в раковину и смыла с соусника остатки шоколада.

Фрэнни подула на кофе, отхлебнула немного и с чашкой в руках вышла в холл. В доме стояла тишина; мальчишки, по-видимому, увлеклись игрой Эдварда. Она вернулась в кухню, насухо вытерла стол и, усевшись, стала просматривать раздел «Уик-энд» в «Таймс». Но, пробежав одну короткую статью, она почувствовала, что больше не в силах сосредоточиться.

Фрэнни допила кофе и поднялась в комнату Эдварда, надеясь, что они передумали идти в конюшню. Она открыла дверь, и сердце екнуло. Их там не было. Она поднялась в детскую, но и там никого не нашла.

Всерьез забеспокоившись, Фрэнни сбежала вниз по ступенькам и выскочила наружу, на яркое солнце. Никаких признаков ребят. Она посмотрела на часы. Прошло уже двадцать минут, как они ушли из кухни. Вдалеке раздался приглушенный хлопок. Через несколько мгновений Фрэнни услышала еще один, и внутри нее все оборвалось.

Не может быть.

Снова хлопок, сменившийся грохочущим ревом, который почти сразу прекратился.

Нет.

Шум еще не затих в ушах, как она уже бежала по дорожке.

Лица мелькали перед глазами, когда Фрэнни неслась вдоль фасада дома. Она пробралась сквозь группу посетителей, отходящих от билетной кассы, но столкнулась с крупным мужчиной, прильнувшим к фотоаппарату. Ей показалось, что она налетела на мешок с песком. Не в силах вымолвить ни слова, она извинилась одними глазами, отодвинула его рукой в сторону, чтобы освободить себе дорогу, проскользнула мимо и вновь устремилась вперед, мимо часовни, откуда снова раздался режущий слух вой, уже гораздо громче; сердитое рычание разносилось в воздухе, нарушая спокойствие дня.

Она срезала угол по траве, выскочив на асфальтированную дорожку – путь, которым в прошлую субботу, всего неделю назад, ее вел Эдвард. Неделю назад, когда она еще не знала, что Меридит мертва и Макс Гейбриел тоже умирает. Когда у Фиби еще было две руки. Фрэнни помолилась про себя на бегу: «Пожалуйста, не дай случиться ничему плохому. Пожалуйста, пусть с ним все будет в порядке».

За огромным пшеничным полем, уже сжатым и покрытым брикетами соломы, показался высокий ангар из ржавых гофрированных листов железа. Снова хлопок, короткий страшный рев, сотрясающий металлические стены, затем тишина. К ней плыли клубы дыма. В ужасе она побежала еще быстрее. Подлетев к двери и напрягаясь изо всех сил, она увидела, что Эдвард и Тристрам стоят, вытягиваясь вверх, на двух бочках из-под масла и раскручивают пропеллер, до которого оба едва доставали, и им очень весело. Фрэнни остановилась в ужасе.

– О'кей! – крикнул Эдвард, приготовившись.

– О'кей! – прокричал в ответ Тристрам, который тоже был наготове, на мгновение остановив пропеллер.

– Эдвард! – завопила Фрэнни. – Эдвард! Тристрам!

Раздался лязгающий звук, когда они одновременно резким рывком крутанули пропеллер. Потом он медленно начал вращаться сам; оживший мотор оглушительно взревел; пропеллер вращался все быстрее, лопасти его слились в полупрозрачный круг. Тонкая струйка выхлопных газов вырвалась наружу. Биплан дернулся, и стены ангара задрожали от грохота.

Мальчики покачнулись, стараясь удержаться на ногах, но их затягивало в вихрь воздуха от пропеллера. Эдвард в отчаянии махал руками – бочка под ним бешено качалась, он наклонился вперед и начал падать на лопасти пропеллера.

От ужаса Фрэнни почти потеряла способность соображать.

– Эдвард! – пронзительно закричала она, но сама не услышала своего голоса. – Эдва…

Он старался удержаться, ухватившись за плечо Тристрама, и вот уже они оба качнулись вперед, потом назад, потом снова вперед. Потом вдруг бочки перевернулись, сбросив их обоих на землю. Тристрам лежал неподвижно. Эдвард, прикрыв голову руками, начал отползать в сторону.

Фрэнни никогда не могла забыть, что произошло потом. Тристрам поднялся на колени и застыл, глядя прямо на нее. Самолет сдвинулся с места и медленно пополз к нему.

– Трист… – Она подавила в себе страх. Рванулась к нему. Нога попала в трещину, и она ударилась грудью о твердый бетон.

Еле переведя дух, она заметила слева какое-то движение, кто-то бежал к ним – сначала это было просто пятно. Пятно превратилось в мужчину лет шестидесяти в запачканной короткой куртке. Но Тристрам, стоя на коленях, лишь переводил взгляд с нее и на бегущего человека.

Обдирая руки о бетон, Фрэнни потянулась к маленькому мальчику, стоявшему на коленях меньше чем в двух ярдах от пропеллера. Она вскочила на ноги, чувствуя, как ее затягивает поток воздуха.

– Тристра-а-а-мм!

Ее футболка вылезла из джинсов, и ледяной ветер хлестал голую спину, пряди волос, как плети, лупили по лицу.

На лице Тристрама появилось виноватое и испуганное выражение, он поднялся и попятился. Попятился прямо на пропеллер, который медленно надвигался сзади.

– Тристрам! Не бойся, Тристрам! – закричала Фрэнни, но таким сдавленным, хриплым голосом, что получился скорее писк, чем крик. Она вытянула вперед руки, еще несколько футов – и она сможет схватить его. Пропеллер, как тень, надвигался на мальчика.

Краем глаза она видела, что мужчина тоже приближается. Затем все замедлилось, будто время во вселенной остановилось. Она запомнила странные детали: резиновые подошвы ее кроссовок вжались в бетон, потом оттолкнулись, как пружиной подбросили ее в воздух и амортизировали, когда она приземлилась; снова вжались, оттолкнулись; ветер от пропеллера трепал седые волосы на голове мужчины, обнажая лысину, надувал парусом его куртку.

Послышался странный звук, эхом отдавшийся в ее мозгу.

Чин-н-н, как будто нож газонокосилки наткнулся на камень. Сперва ей показалось, что Тристрама ударило подушкой, – в воздухе повисли тысячи крошечных обрывков, похожих на перья. Потом они пропали.

Тристрам исчез.

Теперь пропеллер был в нескольких дюймах от ее лица, поток воздуха от него забивал ей рот, замораживал слезы в глазах. Она отскочила в сторону, и лопасть рассекла воздух рядом с ней; от рева мотора лопались барабанные перепонки, дым набивался в легкие, как вата. Колесо ударило ей в спину; Фрэнни распласталась на земле, и над ней медленно прошла тень крыла. Пыль, песок, камешки летели на нее, жаля в лицо.

Медленно она поднялась на ноги. Сквозь слезы она увидела, что рядом с ней стоит Тристрам. С ним было все в порядке. С ним все о'кей! У нее отлегло от сердца. Потом Фрэнни поняла, что это не Тристрам, а Эдвард, растрепанный и весь заляпанный кровью. Он не отрываясь смотрел на бермуды, из которых с одной стороны торчали ноги в маленьких кроссовках. С другой стороны виднелась искромсанная плоть, размотанный клубок кишок, острый белый кусок позвоночника, словно обломок вонзившегося в спину копья, торчал на несколько дюймов. Небольшое озерцо крови неторопливо растекалось по бетону, заполняя трещины с пробивающейся в них травой.

Кто-то вскарабкался в кабину самолета; тот мужчина в куртке, сквозь туман в голове отметила Фрэнни. Рев мотора внезапно стих, и остался лишь чавкающий звук пропеллера. Потом наступила тишина. Самолет не двигался. Клочья волос, лоскутки плоти и обломки костей свисали с фюзеляжа и крыльев и были разбросаны по бетонному полю. Позже посмотрев в зеркало, она увидела, что и сама облеплена ими.

 

24

 

События прошедшего дня беспорядочно мелькали у нее в голове. Мгновения, доли мгновений, детали. Она не могла задержаться ни на одном из моментов более нескольких секунд – мозг тут же переключался на что-то другое.

Фрэнни бессмысленным взором обвела гостиную, пытаясь понять, где она. Гостиная – это было в настоящем. Она была в гостиной. Потом она снова оказалась на твердом бетоне, отчаянно пытаясь дотянуться до Тристрама. Ветки хлестали по лобовому стеклу «ренджровера»; он трясся и завывал. От рева мотора дрожали стены ангара. «Мотылек» медленно полз вперед. Пропеллер надвигался сзади на Тристрама, как тень. Вновь подъезжал «ренджровер» с Оливером и Чарльзом; громкое гудение его двигателя; хруст гравия под колесами; двое мужчин выбирались наружу, веселые, не ведающие, что их ждет впереди, они лишь с легким недоумением смотрели на полицейский автомобиль, приткнувшийся возле старенькой «тойоты-лендкрузер» Чарльза и указателя «Частная собственность. Посетителям вход запрещен». Полицейский приближается к Оливеру и Чарльзу, рядом с ним Фрэнни. Эдвард в этот момент выходит из-за угла здания, со своей электронной игрой в руках и динь-дилинь… динь-дилинь… ставшее на мгновение единственным звуком в мире.

Ужасный стон Чарльза, вопль муки, идущий будто из глубины земли.

Теперь она сидела на диване перед незажженным камином, держа в руках стакан. Ветер стучался в окна. «Я виновата во всем, я виновата». Фрэнни слышала свой голос как бы со стороны, из другой комнаты.

В стакане был виски: крепкий, приятный скотч, обжигающий горло, согревающий желудок. Он не смягчил удар или боль, но на время загнал их в другой отсек, и, пока они там, с ней будет все в порядке.

Таблетки тоже помогли, немного притупили ощущения, отодвинули осознание случившегося на несколько часов. Оливер дал их ей. Доктор дал их Оливеру. Тот доктор, который на прошлой неделе облегчил боль от укусов осы, который пришел и увел Чарльза. Лицо Оливера, казалось, становилось то больше, то меньше. Растягивалось и сжималось. Доктор сказал Оливеру, что после этих таблеток ей не следует пить спиртного.

Канал переключился. Крошечные клочки прилипли к серебристому фюзеляжу и кожуху мотора. Пропеллер все еще вращался, но звук куда-то пропал. Потом она вновь очутилась в гостиной. От напряжения голову стянуло будто ремнями.

– Это я виновата, – повторила Фрэнни.

Оливер сидел возле нее.

– Нет, – сказал он.

– Да.

– За детьми надо смотреть все время. Этого не понять, пока нет своих детей. Ты не виновата.

Его голос доносился до нее будто из-за стеклянной перегородки. Фрэнни подумала, не умерла ли она. Оливер как-то странно смотрел на нее. Может, меня задавило самолетом, но никто не говорит. Она потянулась к его руке, но остановилась на полпути. Потом попыталась еще раз, взяла его запястье, ощутила волоски, твердые мышцы, уткнулась лицом ему в шею, почувствовала запах его кожи и крепко прижалась к нему.

На камине стояла фотография самолета; такая же фотография висела в кухне; казалось, они были везде. Оливер, Эдвард и мать Эдварда стояли вокруг биплана и улыбались в объектив.

– Я должна была остаться с ними, пойти за ними.

– Я должен был закрыть ангар, – ответил он.

– Где лежал ключ зажигания?

– Там нет никакого ключа, всего лишь несколько переключателей на панели. Мне никогда не приходило в голову, что он… они… – Его голос оборвался, как затихший пропеллер, и он замолчал.

Фрэнни сделала еще глоток, поднесла стакан к лицу и вдохнула пары алкоголя. Что-то нарушилось в этом мире, как будто во вселенной вступили в силу новые законы, а ей никто не сказал об этом. Мир теперь стал местом, где молодые люди могли погибнуть или покалечиться просто потому, что сидели вокруг стола с перевернутым стаканом посередине; где маленький мальчик мог убивать и наносить увечья, всего лишь подумав об этом. Может быть, это Оливер написал новые правила? Та шутка на стене в библиотеке. Непонятные значки. Она закрыла глаза. До сумасшествия оставалось совсем немного; только стакан виски или маленькая голубая таблетка отделяли Фрэнни от помешательства.

Ее очередь тоже наступит очень скоро. И она не знала, что отделяет ее от этого.

Звон разбившегося стекла наверху напугал их обоих. Оливер вскочил и выбежал в коридор. Она последовала за ним в холл, затем вверх по лестнице, где до них донесся глухой стон, который Фрэнни сперва приняла за шум ветра.

Он шел из комнаты Эдварда. Она поняла наконец, что это не стон, а монотонное бормотание. Оливер вцепился в круглую бронзовую ручку двери, костяшки его пальцев побелели. Мгновение он стоял не двигаясь, потом медленно открыл дверь, преодолевая сопротивление порыва холодного воздуха.

В комнате было темно, окна были разбиты. Занавески развевались, будто жаждали оторваться от карниза, металлические кольца с треском скользили по нему, ткань тихо шуршала. Посреди всего этого в своей постели, лежа на спине, спал Эдвард, и с его губ срывались слова, сливавшиеся в монотонное бормотание.

–…Murotaccep menoissimer ni rutednuffe sitlum orp te sibov orp iuq iedif muiretsym itnematset inretea te ivon iem siniugnas xilac mine tse cih…

Фрэнни пришла в ужас. Игрушечная машинка, скатившись с полки, свалилась ей на ногу. Оливер вытолкнул ее из комнаты и тихо закрыл дверь.

– Что это за чертовщина? – зашептала она. – Что происходит?

Он поднял руку, приказывая ей стоять на месте, исчез в своей комнате и через несколько секунд появился, держа в руках портативный магнитофон. Оливер приоткрыл дверь Эдварда и нажал на красную кнопку записи; пленка с шелестом начала перематываться. Монотонное невыразительное бормотание Эдварда разносилось по коридору:

–…muem suproc mine tse coh. Senmo coh xe etacudnam te, etipicca: snecid sius silupicsid euqtided, tigerf, tixid eneb, snega saitarg metnetopinmo muus mertap mued et da muleac ni siluco sitavele te saus sunam selibarenev ca satcnas ni menap tipecca ruteretap mauq eidirp iuq…

Оливер закрыл дверь и остановил пленку, затем прошел по коридору к своей комнате, включил свет, подождал, пока она тоже войдет, и закрыл дверь. Комната была чистой и прибранной, но очень холодной. В чугунных подсвечниках по обеим сторонам кровати стояли новые свечи. При ярком электрическом свете комната выглядела непривычно. Лицо Оливера побледнело и покрылось морщинами, за один день он постарел на двадцать лет. Он присел на край четырехспальной кровати, поставил магнитофон рядом с собой и мрачно взглянул на Фрэнни.

– Ты не узнаешь это?

Она прижалась к двери, чувствуя себя неуютно.

– Что это? Какой-нибудь из арабских диалектов?

Фрэнни разглядывала херувимов и обнаженные фигуры на стенах, толстые ковры на полу, рубашки на металлических плечиках, висевшие на дверце гардероба. Ряд начищенных туфель с распорками внутри на полу. Чужое. Все чужое.

– Я прокручу пленку задом наперед, – сказал он. – Может быть, тебе станет яснее.

Он открыл шкаф, порылся в нем и извлек из глубины старый двухкатушечный магнитофон. Включив запись задом наперед, он переписал ее на бобину, а затем нажал кнопку обратного воспроизведения. Голос Эдварда сразу зазвучал отчетливо:

 

«…Hie est enim Calix Sanguinis mei, novi et aeterni testamenti: mysterium fidei: qui pro vobis et pro multis effundetur in remissionem peccatorum».

 

Фрэнни скрючилась у двери, как затравленный зверь. Оливер смотрел на нее с изумлением, вжав голову в плечи. Фрэнни начала переводить дрожащим голосом; такие знакомые слова, оставшиеся в памяти еще с раннего детства. Прошло уже много лет с тех пор, как она слышала их на латыни.

– Ибо это Чаша Крови моей, пролитая ради нового и вечного завета и таинства; и грехи ваши и всего человечества могут быть прощены, – запинаясь, произнесла она, не в силах оторвать взгляд от Оливера.

Он остановил пленку.

– Литургия, – пояснила Фрэнни. – Он читает Священное Писание задом наперед.

Она прошлась по комнате и положила руку на холодную ребристую батарею отопления под окном. Призрачное отражение ее лица уставилось на нее из стекла. Фрэнни повернулась к Оливеру.

– Мессу не… не служат на латыни… в этой стране… – Она запнулась. – Задом наперед. Я… – Фрэнни остановилась, вдруг вспомнив, как Эдвард, не задумываясь, перечислял латинские названия растений. И животных.

Он говорил с тобой на латыни?

Оливер спросил это в субботу, когда они лежали в постели в этой комнате, изобразив удивление, но больше ни о чем не расспрашивая. Точно так же он пропустил мимо ушей то, что Эдвард начал выпаливать латинские названия, когда они возвращались на машине в Лондон в воскресенье вечером.

– Чтение Священного Писания задом наперед как-то связано с черной магией? – спросила она.

– Да, – сдавленно выговорил он. – Я выяснил после того, как он впервые проделал это.

– Он делал это раньше?

– Он делает это в школе уже несколько лет. Три с половиной года, если быть точным, – ответил он, странно посмотрев на нее.

– А окна? Такое раньше случалось?

– Нет. – Мгновение он молчал. – Этого прежде не было. Он скоро успокоится. И утром ничего не будет помнить.

– Откуда у него это?

Оливер не ответил.

– Доктора и психологи, к которым ты водил его… ты говорил им?

– Я прокручивал им записи.

– И что они сказали?

– Что тут нет ничего необычного. По всей видимости, дети с отклонениями часто говорят во сне на незнакомых языках или просто несут абракадабру.

Фрэнни чувствовала, что оказалась в ловушке между ярким светом комнаты и темнотой за окном, которая давила на стекло, пытаясь ворваться внутрь и разнести ее на мелкие кусочки. Она задрожала; кожа впитывала холод, как промокашка.

Оливер остановил магнитофон, вытащил из ящика тумбочки другую катушку и поставил ее на место прежней.

– В прошлую субботу, когда мы спали вместе, Фрэнни, ты начала говорить во сне, и я проснулся. Я думал, что ты остановишься, но ты продолжала говорить и несла какую-то чепуху. Я не мог разобрать, что это была за чертовщина. И записал кусочек, думая, что тебе будет интересно, но потом решил, что ты смутишься, и ничего не сказал тебе. – Он уставился в пол, затем перевел взгляд на нее.

Теперь Фрэнни вспомнила, как проснулась посреди ночи от какого-то щелчка, и гадала, что это могло быть.

– Потом, в воскресенье вечером, когда Эдвард начал бормотать свое, я понял, что это звучало точно так же. Здесь должна быть связь – это не может быть просто совпадением. – Он нажал на кнопку.

 

«Muem suproc mine tse coh senmo coh xe etacudman te etipicca snecid sius silupicsid euqtided tigerf tixid eneb snega saitarg ibit metnetopinmo muus mertap mued et da mulaec ni siluco sitavele te…»

 

Фрэнни, оцепенев, вслушивалась в монотонный звук своего голоса.

Оливер остановил запись.

– Я не знаю, что подсказало мне прокрутить ее в обратном направлении. – Она смотрела, как его палец шарит в поисках кнопки обратного воспроизведения, она нажала на нее, и она снова услышала свой голос, механически переводя услышанное:

–…И подняв глаза к Небесам, к тебе, Господь, его всемогущий Отец, благодаря тебя, он благословил хлеб, разломил его и раздал ученикам своим, сказав: «Возьмите и съешьте от него, вы все. Ибо это Тело мое…»

Оливер внезапно остановил пленку, и в доме наступила тишина. Фрэнни словно онемела.

– Ты спрашивала, откуда это. – Его лицо стало жестким. – Первый раз это случилось в ночь после того, как мы встретились в кафе твоих родителей, хотя мы еще не знали друг друга.

Холодный воздух комнаты растекался по венам, пронизывая кости. Она чувствовала себя окоченевшим трупом.

– Это ты, Фрэнни, – тихо сказал он. – Это исходит от тебя.

 

25

 

Фрэнни молча сидела, пока слова Оливера доходили до нее, растворяясь, как химическое вещество, парализуя ее. Пока она не верит в это, с ней будет все в порядке. Она сможет справиться с тем, что он сказал, пока она знает, что он все придумал.

Фрэнни посмотрела на хромированные сетки колонок по обе стороны магнитофона, на ярко-красный пластмассовый корпус и совершенно некстати задумалась, зачем Оливеру эта уродливая вещь. Возможно, она принадлежала Эдварду. Или покойной жене Оливера. Возможно, Сара Генриетта Луиза Халкин любила, чтобы везде, куда бы она ни пошла, гремела музыка. Возможно, она включила его на полную громкость, чтобы избавиться от гнетущей тишины в доме, сгущавшейся сейчас вокруг Фрэнни и проникавшей внутрь.

Интересно, сколько времени она уже говорит во сне? Несколько месяцев? Год? Шесть лет? Всю жизнь? Память напряглась, воспоминания поднимались в ней, как пузырь, оторвавшийся от дна океана и всплывающий на поверхность ее разума. Вчерашнее утро, слова отца.

Ты напугала нас, маму и меня… говоришь как не ты… как другой кто-то говорит через тебя.

Кто еще слышал ее? Пузырь воспоминаний разрастался. Том Дафферин, последний ее парень, как-то сказал, что она бормочет во сне. До него то же самое говорил Элиот Дьюмас. На раскопках в Ираке после окончания университета, где она жила в палатке еще с тремя членами экспедиции, они говорили, что иногда даже просыпаются от бормотания Фрэнни. Конец последнего курса в университете. Она напряженно вспомнила, что было раньше; но до этого момента никто ничего не замечал, никто ничего не сказал ей и дома, когда они спали в одной комнате с младшей сестренкой. Уж Мария Анджела обязательно бы прокомментировала. Множество случаев, когда Фрэнни жила в палатках на раскопках, соседи что-нибудь бы сказали. На втором курсе университета Меридит, с которой она делила комнату, тоже ничего не замечала. Это началось в конце третьего курса. Беспокойство из-за экзаменов?

Или?.. Она попыталась отогнать эту мысль, но тщетно. Планшетка. Они провели этот сеанс как раз в конце учебного года. Всего за несколько дней до окончания семестра. Все они были необычайно счастливы в тот вечер: почти все курсовые сданы, и впереди их ждала Пасха, а за ней последний бросок и выпускные экзамены. Они были такими беззаботными. Никто не подозревал, что готовит им будущее: потревоженный, рассерженный дух, преследующий их.

Вселившийся в нее.

Она опустила глаза и уставилась на свои руки, не в силах вынести взгляд Оливера. Фрэнни рассмотрела свои ногти; кончики пальцев становятся синими после смерти; она помнила, как выглядела ее умершая бабушка в открытом гробу, в Неаполе; ногти у нее почти почернели.

Ей вспомнился разговор с Эдвардом в библиотеке.

Во мне есть такая плохая вещь, Фрэнни. Я не хочу ее… Она выполняет все, стоит мне только подумать об этом…

Эдвард воздействует на людей. Несомненно, это исходит от него. Фрэнни заговорила:

– Эдвард сказал… – и замолчала.

Оливер поднял брови, ожидая продолжения. Но ее мозг уже сверлило сомнение: а что, если это действительно идет от нее, а не от Эдварда; тогда это она побуждает Эдварда желать зла другим людям. Но этого не может быть.

– Почему ты считаешь, что это исходит от меня? Откуда ты знаешь, что Эдвард перенял это у меня, а не откуда-то еще?

– Невозможно объяснить чистой случайностью, что вы оба читаете во сне молитву задом наперед, правда?

Она промолчала.

– Ты говорила, ты что-то слышала о том, что Юнг называл синхронизацией; вот в это я могу поверить. Подсознательная телепатия является одним из объяснений того, что люди зовут случайностью. Передача мыслей.

Фрэнни смотрела сквозь него.

– Я думаю, что кто-то из вас возбуждает это, а второй воспринимает. – Он выпрямил скрещенные ноги, сложил руки на груди и наклонился вперед. – С Эдвардом никогда этого не случалось до того, как он встретил тебя.

Ты ошибаешься, хотела сказать Фрэнни. Ты ошибаешься! Но она не была уверена до конца.

– Это не ты сама, Фрэнни, не твое сознание, ты не осознаешь это точно так же, как Эдвард не знает, что он делает, когда днем уходит в себя и внезапно замолкает. Это вызвано чем-то еще. Ты – просто канал для передачи.

– Передачи чего?

Он встал, подошел к Фрэнни, положил руки ей на плечи и легонько сжал. Она почувствовала его теплое дыхание, запах виски, увидела пробивающуюся темную щетину, которая подчеркивала измученное выражение лица и изнуренный вид. Она почувствовала, как по ее щекам побежали слезы, и прижалась лицом к его груди, уютно устроившись между шеей и мягкой шерстью пуловера.

– Ты когда-нибудь участвовал в спиритических сеансах? – спросила она.

– Нет.

– А я однажды участвовала.

– И что произошло?

Фрэнни рассказала ему все; он внимательно слушал, облокотившись о подоконник. Когда она закончила, первой его реакцией было:

– Ты проверяла других своих сокурсников? Тех, кто не участвовал в сеансе?

– Зачем?

– Чтобы убедиться в правильности причинно-следственной связи. Ты предполагаешь, что это последствия спиритического сеанса, но это может быть и что-то еще. – Он пошевелил пальцами ног в дряхлых туфлях, мгновение рассматривал их, потом продолжил: – Если необычные вещи происходили и со студентами, которые не имели дела с планшеткой, то эти события надо рассматривать по-другому.

– Ты хочешь сказать, что нужно связаться со всеми студентами Лондонского университета, которые учились в нем в течение тех же трех лет, что и я?

– Да. Это вполне возможно.

– Потребуется время, – тихо произнесла она. – И что я скажу им? Привет; просто хочу узнать, ты еще жив?

Оливер замолчал, погрузившись в раздумья.

– У тебя есть знакомый священник? – спросил он наконец.

– Нет. Больше нет.

Он мрачно посмотрел ей в глаза.

– Думаю, нам понадобится священник.

 

Они занимались любовью, потому что им нужно было забыться. Но после этого Фрэнни лежала в кровати Оливера с открытыми глазами, не в состоянии заснуть. Алкоголь выветрился из головы, и ее начали одолевать тревожные мысли. Она рисовала себе свои собственные похороны, гадая, кто из ее предыдущих любовников пришел бы. Возможно, они стали бы винить себя за то, что недостаточно любили Фрэнни. Потом она задумалась, может быть, стоит позвонить в справочную и поинтересоваться, не существует ли телефона помощи жертвам спиритических сеансов. Наподобие организации анонимных алкоголиков.

Рядом с ней глубоко дышал Оливер. Физическая сила и привилегии, данные ему от рождения, все же не избавили его от страхов. Он боится совпадений.

Двадцать шесть.

Она очнулась в холодном поту. Непонятные знаки на стене. И число двадцать шесть в центре концентрических кругов. Трагедия с Тристрамом выбила ее из колеи, и из-за этого Фрэнни все еще не спросила Оливера о том, что увидела в его собственной библиотеке. Сейчас она уже не могла ждать.

Оливер зашевелился; кровать скрипнула, когда он встал, и Фрэнни услышала, как он накинул что-то на себя и тихонько прошел через комнату. Дверь открылась, едва щелкнув, и с таким же щелчком закрылась. Фрэнни зажгла ночник со своей стороны кровати и села. Зашумела вода в туалете, и Оливер вернулся в комнату.

– Привет, – сказал он.

Она улыбнулась ему усталой, напряженной улыбкой, и слова полились потоком.

– У тебя в библиотеке на стене висят таблицы с математическими вычислениями. Что это такое?

Оливер в своем пестром халате, сгорбившись, присел на край постели.

– Нумерология, – просто ответил он.

– Что это значит?

Он зевнул.

– Часть ее – это теория о том, что числа могут дать ключ к пониманию, как я полагаю, скрытых от нас тайн Вселенной.

– Какого рода числа? – Ей необходимо было понять.

– Все числа имеют какое-то значение.

– Как их определяют?

Он по-прежнему сидел на краешке кровати.

– Это сочетание метафизики и религии. Числа даны в Библии. Ими очень интересовались Аристотель и Пифагор. Это все имеет твердую логическую основу. Числа вносят упорядоченность в кажущуюся хаотичность Вселенной.

– А как ты определил числа?

– Ты знаешь, что такое палимпсест?

Фрэнни потянулась к стакану с водой, стоящему возле кровати.

– Да… это часто бывает на старых рукописях монахов. Когда один текст стерли и сверху написали новый, отпечаток старого все равно можно разобрать, если вглядеться повнимательнее или смотреть под определенным углом.

Оливер кивнул.

– Числа есть во всем, если вглядеться повнимательнее. В атомах и молекулах всего, что мы видим и ощущаем. В Библии есть сотни кодов и посланий. В наших именах и датах рождения.

– Почему ты заинтересовался этим?

Он откинулся на изголовье кровати.

– Часть математической науки занимается тем, что такое порядок, закономерности, пытается разглядеть какой-то смысл в хаосе. – Он задумался. – Вселенная хаотична, но Солнечная система строго упорядочена. На Земле есть жизнь только потому, что наша планета оказалась на единственно подходящем расстоянии от Солнца и Луны. Всего лишь немного дальше от Солнца – и она была бы слишком холодной для жизни, немного ближе – и была бы слишком горячей. Случайность ли это? Или творение? – Он слегка улыбнулся. – Человеческая жизнь хаотична, хотя мы и пытаемся строить некое упорядоченное общество. Мы разделили планету на страны, создали правительства, законы, образование, нормы поведения. Что это? Случайная эволюция? Естественный отбор? Или же высший замысел?

Она смотрела на него и думала, куда все это ведет. В его глазах была такая безнадежность, словно он заглянул в пасть ада и теперь не в силах отогнать стоящую перед глазами картину. Казалось, он говорил сам с собой, почти бредил, как будто таким образом он рассчитывал наткнуться на ответ. Его замешательство пугало Фрэнни; она надеялась найти в нем силу. Во тьме, начинавшейся за отдернутыми занавесками, часы пробили два раза.

– Когда умерла Сара, я очень долго просто не мог поверить в это, а когда наконец поверил, сам захотел умереть. Я так любил ее, я не верил, что уже никогда… – Он замолчал, и Фрэнни глотнула воды из стакана. – Меня удерживал только Эдвард. Я должен был жить для него, поэтому я всю неделю закапывался в работу, а на выходные составил себе план работы здесь, чтобы хоть чем-то отвлечься. В банке я занимался проблемой связанных совпадений, и мне пришла в голову мысль просмотреть архивы нашей семьи и выяснить, не было ли в ее истории каких-либо подобных совпадений.

– Ты имеешь в виду наследственность?

– Нет, не обязательно.

– И ты обнаружил что-нибудь?

– Только одно очень странное совпадение. Оно касается числа.

– Какого числа?

– Двадцать шесть, – ответил он.

Вода выплеснулась из стакана Фрэнни и потекла между пальцами.

Он внимательно смотрел на нее, заметив, что она потеряла самообладание.

– Это довольно интересное число в нумерологии. «Два» имеет множество дьявольских значений. То же самое «шесть». Комбинация двух этих цифр образует двадцать шесть, то есть удвоенное тринадцать. Тринадцать тоже число, образованное двойкой и шестеркой. Два раза по одному – это два. Два раза по три – это шесть.

– Эй, вернись на землю, – заметила Фрэнни.

Он откинул волосы со лба и провел рукой по лицу, будто желая убедиться, что с ним все в порядке.

– Я нахожусь в таком состоянии половину всего времени; воспоминания наслаиваются и наслаиваются. Что-то вроде палимпсеста.

– И все же, почему двадцать шесть? – допытывалась Фрэнни. – Есть ли какая-то причина, побудившая тебя выбрать именно это число?

– Как раз это я и пытаюсь выяснить. Я обнаружил одну довольно любопытную связь, хотя это ничего и не значит. Я говорил тебе, что второй маркиз занимался нумерологией?

– Тот самый злодей?

– Да. Я узнал, что он почему-то был ярым приверженцем этого числа, двадцать шесть было что-то вроде его подписи, его метки. Хотя в конце концов ему с ним не очень повезло. Его казнили, убили – как хочешь – именно 26 марта 1652 года.

Фрэнни слабо улыбнулась.

– Двадцать шесть что-нибудь означает для тебя? – спросил он.

– Да… может быть. Фиби Хокинс предупреждала меня остерегаться этого числа перед тем, как сама попала в аварию. Но я не смогла ничего толком добиться от нее, когда навещала ее потом в больнице. Она выглядела совсем разбитой. Мне нужно снова повидаться с ней.

Он нахмурился, возвращаясь к предыдущей теме.

– Моя жена Сара тоже погибла 26 марта. В свой двадцать шестой день рождения.

В полной тишине Фрэнни переварила эти слова. Во рту у нее пересохло. Она посмотрела на Оливера, ища объяснения, поддержки, которой он не мог дать. Страх, зародившийся где-то в позвоночнике, холодной волной растекался по спине, поднимаясь вверх, к шее. Она закусила губу, тщетно пытаясь сохранить нормальный тон.

– На следующей неделе мне исполняется двадцать шесть лет, – произнесла она. – Двадцать шестого числа.

 

26

 

Утром Фрэнни ушла из комнаты Оливера около шести. За завтраком все сидели подавленные.

Когда они мыли посуду, снова приехала полиция. Они выслушали длинные показания Фрэнни, сделали все возможное, чтобы ее чувство вины усилилось, потом закрылись в библиотеке с Эдвардом и Оливером больше чем на час.

Когда все, наконец, закончилось, Оливер сказал, что должен поехать на ферму помочь Чарльзу, так как его брат был не в состоянии что-либо делать. Фрэнни и Эдвард провели остаток утра, гуляя по округе, разыскивая окаменелости, и к обеду набрали дюжину неплохих экземпляров. Эдвард с гордостью вымыл их и заявил, что возьмет с собой в школу.

Фрэнни несколько раз пыталась возобновить вчерашний разговор в библиотеке, но каждый раз, вместо ответа, он забрасывал ее вопросами об окаменелостях и об археологии вообще. Ей пришлось пообещать с тяжелым сердцем, что если она приедет сюда в следующие выходные, то они с Эдвардом устроят мини-раскопки где-нибудь в районе старой римской усадьбы.

Наконец она собралась с духом и прямо заявила ему:

– Эдвард, вчера в библиотеке ты рассказывал мне, как ты можешь сделать, чтобы что-то произошло, только подумав об этом. Скажи, у тебя были плохие мысли про Тристрама, перед тем как его сбило пропеллером?

Его реакция напугала Фрэнни. Глаза стали жесткими и злобными, лицо исказила ярость, оно словно закаменело.

– Нет! – почти выкрикнул он. Потом разрыдался и умчался наверх, к себе.

Фрэнни подождала несколько минут и пошла за ним. Эдвард сидел на стуле в своей комнате и всхлипывал. Она обняла его за плечи и тихо попросила:

– Расскажи мне еще об этой плохой вещи, Эдвард.

Он протянул руку, взял с полки маленькую белую спортивную машинку и нажал на кнопку внизу – задние колеса с жужжанием завертелись.

– Вытереть тебе глаза? – спросила она.

Он помотал головой.

– А у тебя бывают плохие мысли о ком-нибудь еще? Обо мне?

Он выключил машинку и снова включил, погрузившись в свое обычное молчание.

Фрэнни решила проверить его.

– Что ты хочешь на обед? Приготовить тебе что-нибудь вкусное?

Он все так же молчал. В конце концов она ушла и спустилась вниз. Фрэнни задержалась в холле, прислушиваясь, не вернулся ли Оливер, потом прошла в кухню и снова прислушалась. Затем быстро, как только могла, вынула из рамы одну из фотографий Эдварда и засунула в кармашек своей сумочки.

 

В шесть часов они забросили Эдварда в школу. Он ушел мрачный, напомнив Фрэнни об обещанных раскопках, в его маленьком рюкзачке находились аккуратно завернутые в бумагу окаменелости. Затем Фрэнни и Оливер двинулись в Лондон.

– Я весь день думал, как найти священника, – сказал Оливер. – Я знаком с архиепископом Кентерберийским; мы оба заседаем в палате лордов. Я мог бы поговорить с ним, но… – Он пожал плечами. – Я не уверен, что это хорошая мысль. Если он действительно поверит в мою историю, то, скорее всего, перепоручит это дело кому-нибудь, а это займет некоторое время. – Мимо прогрохотал грузовик, и «ренджровер» даже задрожал от налетевшего потока воздуха. – Но я могу завтра же поехать повидаться с епископом Льюисским. Он довольно-таки разумный парень. – Оливер сжал руку Фрэнни. – Все будет в порядке.

– А я должна поехать повидать твоего брата, – сказала Фрэнни.

– Ни в коем случае, он сейчас не в состоянии принимать кого-либо. – Оливер положил ей руку на плечо. – Поедем завтра со мной повидаться с епископом Льюисским. Я спрошу, сможет ли он принять нас завтра вечером, хорошо?

Она кивнула с отсутствующим видом.

– Останешься сегодня у меня?

Фрэнни наклонила голову и прижалась щекой к его руке.

– Мы можем сделать небольшой крюк?

– Куда?

– Я хочу заскочить на несколько минут к Фиби.

 

Линолеум мягко пружинил под ногами Фрэнни. Мимо продребезжала тележка, нагруженная хирургическими инструментами, Фрэнни посторонилась, чтобы дать ей проехать. К сковывающему ее свинцовому страху добавился дискомфорт, вызванный пребыванием в больнице.

На соседней кровати крепко спала молодая женщина с болезненно серым лицом. Тумбочка Фиби и откидной столик возле кровати были заставлены цветами и открытками, еще большее количество открыток валялось вокруг огромной корзины с фруктами. Сама Фиби сидела в постели и выглядела гораздо лучше, чем в четверг; она даже улыбнулась, увидев Фрэнни.

– Спасибо тебе за цветы, Фрэнни, они просто великолепны. – Она кивнула на одну из ваз на столике.

– Ты немножко ожила.

– Наркотики, – пояснила Фиби.

Фрэнни взглянула в ее расширенные зрачки и увидела, что та действительно одурманена лекарствами; реальность была загнана вглубь. Она отвернулась, чтобы Фиби не заметила выражения ее лица. Деклан О'Хейр говорил о воинах, надевавших перед битвой маски, чтобы скрыть от врага свой страх. Фрэнни надеялась, битвы не будет, но знала, что отвернулась именно для того, чтобы скрыть от Фиби свой страх.

– Ты заезжала к Сюзи, – сказала Фиби.

– Да.

– Я рада. Я сегодня говорила с ней.

Фрэнни тяжело опустилась на стул возле кровати.

– Фиби, когда ты позвонила мне во вторник, ты спросила, значит ли что-нибудь для меня число двадцать шесть, и посоветовала остерегаться его. Почему?

– Я запомнила это еще со спиритического сеанса. Оно засело у меня в голове.

– Что было в моем послании?

– Мне кажется, там было оно.

– Что ты имеешь в виду?

– Двадцать шесть. Или, может, двадцать шестой.

– Только число?

Фиби кивнула.

– По-моему, да.

– И в этом заключалось все послание?

– Я не знаю, было ли это посланием, Фрэнни, или пророчеством.

Фрэнни закрыла глаза, но тут же открыла, испугавшись своих мыслей, которые поджидали за закрытыми веками.

– Себ Холланд, – слабым голосом вымолвила она. – Ты не помнишь, что сказали ему?

– Нет, Сюзи меня уже спрашивала. Я помню лишь свое, твое, Джонатана и Меридит.

– Ты думаешь, это все просто случайность? Совпадение?

– Нет.

– А что тогда?

– Не знаю.

Фрэнни откинула с лица пряди волос и посмотрела по сторонам, собираясь с силами.

– Как произошел твой несчастный случай, Фиби? – наконец спросила она.

– Я точно не знаю. Я не поняла.

– Не поняла?

– Почему я не остановилась.

Фрэнни посмотрела ей в глаза, выражение лица Фиби изменилось, она часто моргала, а веки ее задрожали.

– Что-то было не в порядке с тормозами? Они не сработали?

– Я не пыталась тормозить. Я вообще не притрагивалась к тормозам.

Фрэнни изучающе смотрела в расширенные зрачки.

– Но почему?

– Этого я и не понимаю.

– Ты уверена, что ты уже пришла в себя… ну, обезболивающее может… ты понимаешь?

Фиби помотала головой.

– Нет, это не «таблетки счастья». Они думают, я не знаю, что они дают мне «таблетки счастья». – Речь ее стала невнятной, когда она в гневе повысила голос. – Но я знаю! – Лицо Фиби исказилось, и ее ярость испугала Фрэнни. – Я знаю. Понятно? Знаю.

Фрэнни мягко улыбнулась, пытаясь разрядить обстановку.

– Да, конечно.

– Они не хотят применять быстродействующие. Я знаю, как это все делается.

Фрэнни услышала громкое лязганье отдергиваемой занавески у одной из соседних кроватей.

– Итак, ты увидела грузовик, но не затормозила, правильно?

Фиби пожала плечами, обрубок руки поднялся и упал.

– Может, я подумала, что если остановлюсь, то опоздаю.

– Опоздаешь куда?

– Не знаю. Не помню. Опоздаю поиграть.

– Поиграть?

– Поиграть с «Фруктовой машиной». – Голос Фиби стал неразборчивым, мысли уплывали. Она улыбнулась.

Фрэнни выдавила из себя ответную улыбку, но тут лицо Фиби изменилось, смялось и сморщилось, как у надувной куклы, из которой выпустили воздух. Взрослое выражение сменилось детским: розовощекий младенец хныкал в своей колыбельке.

Фрэнни вытащила носовой платок и вытерла Фиби глаза, пытаясь остановить поток слез. Она взяла ее за руку и стала гладить ее лицо, стараясь успокоить.

Приближалась медсестра.

– Я думаю, ей лучше дать что-нибудь.

Фиби яростно замотала головой.

– Уходите! Мне не нужны ваши проклятые таблетки. Мне нужна моя проклятая рука. – Всхлипнув еще несколько раз, она без сил упала на подушку, глотая воздух открытым ртом, будто проплыла огромную дистанцию под водой. – Извини, Фрэнни, – хрипло прошептала она.

– Ничего, – шепотом ответила Фрэнни и похлопала ее по руке.

Вдалеке зажужжала машина для натирки полов.

– «Фруктовая машина», – произнесла Фиби. – «Однорукий бандит». Все очевидно, правда?

Фрэнни задумалась.

– Фиби, я хочу тебя кое о чем спросить. Возможно, это звучит глупо… но… ты не видела перед аварией маленького мальчика?

Фиби озадаченно уставилась на нее.

– Маленького рыжеволосого мальчика?

Фрэнни сжалась.

Разум Фиби, казалось, прояснился, глаза вспыхнули.

– Да, Фрэнни, видела. Я часто вспоминаю его.

– Почему?

– На тротуаре стоял мальчик. Я проехала мимо него как раз перед самой аварией. Я помню, мне еще показалось странным, что он стоит здесь один. И то, как он стоял, – будто вовсе не собирался переходить дорогу, а чего-то ждал.

– Странным? – повторила Фрэнни, но ее мысли были заняты другим. Вчерашние слова Оливера. Это ты… это исходит от тебя. Она вспомнила уроки латыни в школе. Вспомнила учителя – вечно сердитого пожилого человека, голос которого напоминал визг пилы. Вспомнила, как однажды, когда ей было тринадцать лет, она спросила его, зачем нужно учить мертвый язык. Он страшно рассердился. Затем, успокоившись, заставил ее учить наизусть латинские названия десятков растений, потом десятков животных. Заставил произносить их вслух перед всем классом. Фрэнни вспомнила, как Эдвард, гуляя с ней в Местоне, называл по-латыни растения. Как выговаривал названия животных в «ренджровере» по пути в Лондон в прошлое воскресенье.

Фрэнни вытащила из сумочки фотографию и протянула Фиби.

– Это он?

Фиби внимательно изучила снимок и подозрительно уставилась на Фрэнни.

– Он что, свидетель? Он что-нибудь сказал?

Фрэнни вся дрожала.

– Это он? Это тот мальчик, которого ты видела?

Фиби снова взглянула на фотографию.

– Да, – сказала она. – Несомненно. Потому что я очень хорошо его запомнила. Когда я увидела его, это было… ну, знаешь, как пауза на видеомагнитофоне, будто время остановилось. Он выглядел каким-то нереальным. Как будто я вообразила его себе. – Она отстраненно улыбнулась. – Или будто это было привидение.

 

27

 

Под стеклянным колпаком в углублении, выдолбленном в скале, в позе зародыша в утробе, опустив голову, скрючился мальчик. Рядом с ним лежали урны, вазы, металлические браслеты и глиняный сосуд для питья. Его лицо давным-давно стало неузнаваемым, а сморщенная кожа затвердела настолько, что он стал напоминать скорее гротескную деревянную скульптуру, чем то, что было когда-то существом из плоти и крови.

Деклан О'Хейр похлопал по стеклянному колпаку с отеческим видом.

– Египет эпохи до династий фараонов, вот откуда этот парень. Мы датируем его примерно 3250 годом до нашей эры. Все эти побрякушки и горшки – типичная утварь, которую клали в могилу вместе с умершим.

Фрэнни посмотрела сквозь стекло и, хотя делала это уже не впервые, все равно почувствовала себя неуютно. Было что-то болезненно притягательное и в то же время глубоко отталкивающее в том, что мертвого человека выставили на обозрение в стеклянном шкафу.

Фрэнни наблюдала за реакцией двух других научных сотрудников, которые тоже занимались подготовкой выставки: Хермайони Уоллис, добродушная, но немного сонная девушка с длинным носом и волосами, стянутыми на затылке резинкой, чувствуя себя неуютно, стояла, засунув руки в карманы хлопчатобумажных брюк, и оглядывала комнату. Роджер Уэнслас, в модных ботинках, строгих джинсах и снежной белизны футболке, взирал сквозь стекла своих очков в металлической оправе на крошечные ягодицы трупа.

Мумии выстроились вдоль стен комнаты: некоторые в вертикальных стеклянных витринах, а одна в трухлявом деревянном ящике. Фрэнни устала. Монохроматическое освещение выставочной комнаты через какое-то время начинало утомлять. Человек уже не различал, где он – на земле или под ней.

Было половина одиннадцатого, комнату уже заполнили туристы. Живые позировали на фоне мертвых, улыбаясь, чтобы скрыть свое замешательство; и еще потому, что находятся по эту сторону стекла, вдруг подумала Фрэнни.

– Отношение к смерти, – сказал О'Хейр. – То, как цивилизация решает вопрос о смертности, говорит нам очень о многом. – Он посмотрел на каждого из них по очереди, потом кивнул Фрэнни. – Ты примерная девочка-католичка; может быть, ты просветишь нас в том, что касается нашей цивилизации?

– Наша цивилизация боится смерти, – ответила она.

– Прекрасно. Несомненно, это так. Боимся Великой Неизвестности. Боимся того, что не можем забрать с собой. – Он снова внимательно оглядел своих подчиненных, в ярко-голубых глазах сверкала почти маниакальная страсть, которую он вкладывал в свою работу. – Взгляните на этого парня. – Он постучал по стеклу. – В каком мире он жил? О чем думал в последние мгновения перед смертью?

Фрэнни уставилась на стеклянный шкафчик. Внутри лежали останки Тристрама. Розовые бермуды и торчащие из них ноги в маленьких кроссовках. Скрученные в клубок кишки, как мертвая змея, острый обломок позвоночника.

Она зажала рукой рот и отвернулась. Из другого шкафа на нее смотрел Джонатан Маунтджой. Рот его был открыт, а во лбу зияло пулевое отверстие. Фрэнни повернула голову и увидела почерневшую, сморщенную мумию, но это оказалась не мумия. Меридит, ее выпученные глаза таращились сквозь стекло.

Фрэнни попятилась, вся в поту, наткнулась на шкафчик и вцепилась в него, чтобы не упасть. Деклан О'Хейр и двое ее коллег с удивлением смотрели на нее.

– Извините, – прошептала она. – Извините меня.

 

В двенадцать Фрэнни освободилась и заторопилась в свой кабинет, сгорая от нетерпения позвонить Себу Холланду.

Пенроуз Споуд, сидевший за своим столом неестественно прямо, выглядел необычно шикарно в желтой рубашке от Лакоста, застегнутой под горло, и белом пиджаке. Он несколько застенчиво улыбнулся Фрэнни, как бы ища у нее поддержки.

Обычно Споуд приходил на работу раньше Фрэнни, но сегодня утром почему-то опоздал, и они еще не виделись.

– Привет, как выходные? – спросила Фрэнни.

– Хорошо, спасибо. – Он выжидательно посмотрел на нее, как щенок, выпрашивающий вознаграждение. – А у тебя?

– Могло быть получше. – Ее улыбка походила на судорогу. – Мне нравится твой костюм – это новый?

– Это… э-э… подарок самому себе ко дню рождения. – Он зарделся.

– А когда у тебя день рождения?

Он совсем залился краской.

– Сегодня.

– Ох, Пенроуз! Как жаль, что я не знала. – Она включила компьютер и, усевшись, начала рыться в сумочке в поисках визитной карточки Себа. – У тебя сегодня праздник? Вечеринка?

Споуд послюнявил кончик карандаша и черкнул им что-то на листке.

– Просто скромный обед, – ответил он.

Фрэнни показалось, что его голос звучит как-то грустно.

– По-моему, праздники в узком кругу – это самое приятное, – как можно веселее произнесла она.

Споуд открыл рот, намереваясь что-то сказать, но потом, похоже, передумал и вернулся к работе.

Фрэнни нашла карточку. На ней стоял адрес небоскреба в Сити, который ей всегда ужасно нравился. Фрэнни дрожащей рукой набрала номер, моля Бога, чтобы с Себом ничего не случилось. Неприязненно настроенная секретарша соединила ее с Себом, и через некоторое время в трубке раздался его бодрый голос.

– Замечательно, что мы встретились на прошлой неделе… нет, две недели назад, – произнес он. – Настоящий сюрприз!

– Поздравляю с помолвкой. – Ею овладело смешанное ощущение беспокойства и облегчения оттого, что с Себом все в порядке.

– Дай мне свой нынешний адрес – ты должна прийти на свадьбу. В любом случае нам надо как-нибудь встретиться еще до этого – выпьем, или перекусим, или что-нибудь в этом роде.

– Обязательно, тем более что мне необходимо с тобой кое о чем поговорить.

– О? Бизнес?

– Нет… – Она видела, что Споуд весь обратился в слух. – Я не могу говорить об этом по телефону.

– Как таинственно!

– Мне нужно тебя увидеть как можно скорее.

– Ты случайно поймала меня – в среду я улетаю в Нью-Йорк и не вернусь до… – он замолк, и в трубке послышался шелест бумаги, – 5 октября. Как насчет следующей за этим недели? Пообедаем?

– Мне нужно увидеть тебя до этого, Себ. Это очень срочно.

– И не может подождать?

– Нет.

Наступило молчание.

– Господи, у меня абсолютно нет времени. Сколько это займет?

– Недолго. Полчаса.

– Ты можешь подъехать сюда завтра в обед? Мы заскочим в одно местечко тут за углом.

– Хорошо, идет.

– Знаешь, где мы находимся?

– Да, знаю.

– Поднимайся на сороковой этаж и скажи в приемной, что ко мне. Около часа.

– В час. Хорошо.

– Дай мне свой телефон на всякий случай.

Фрэнни продиктовала ему домашний и рабочий телефоны и замялась.

– Себ, слушай, это может показаться глупым, но… будь особенно осторожен до того, как встретишься со мной.

– Осторожен? В каком смысле?

Она взмолилась про себя, чтобы Споуд занялся, наконец, своим делом и перестал прислушиваться. В его присутствии Фрэнни чувствовала себя еще более глупо.

– Я… Я объясню завтра.

– Хорошо. О'кей. – Он обеспокоился за нее, а не из-за того, что она предупредила его.

Фрэнни лихорадочно искала способ спасти положение, но Себ внезапно прервал разговор, не дав ей опомниться.

– Слушай, мне надо бежать. Я не хотел показаться невежливым и только поэтому взял трубку. Встретимся завтра здесь, о'кей?

Она повернулась к экрану компьютера и в течение следующего часа пыталась занять себя работой. О'Хейр попросил ее составить выписку из центрального банка данных о всех экспонатах музея, имеющих отношение к египтологии. Она мрачно подумала, что несколько дней назад радовалась представившейся возможности оторваться от монотонного составления каталогов. Эта работа обещала быть еще хуже. Если она проживет достаточно долго, чтобы завершить ее.

Фрэнни посмотрела на экран: курсор мигал, ожидая, когда нажмут на клавишу следующей команды, следующей частицы хранимой информации, которую следовало искать.

Информация. Она вспомнила нумерологические исследования Оливера. Сегодня утром, подвозя ее на работу, он изо всех сил старался выглядеть сильным и уверенным, чтобы успокоить ее. Но по глазам его было видно, что он напуган не меньше ее самой.

Мозг утомился, она соображала плохо; сказывалось влияние таблеток, которые она принимала, чтобы заснуть и хоть как-то смягчить шок. Однако ни того ни другого они не обеспечили. Должно быть что-то еще, в чем ей нужно разобраться. Она встретила Оливера на Кингс-Кросс. До этого их пути пересеклись в кафе. Может быть, она где-то встречала его еще раньше? Связь. Была какая-то связь между ней и Халкинами. Или ее семьей и Халкинами. Весь этот ужас распространялся не только на тех, кто присутствовал на спиритическом сеансе. Тристрама там не было. И Дома тоже. И матери Эдварда. Оливер обвинял ее. Но, может, в его прошлом было что-то, что он скрывал от нее.

Или о чем и сам не знал.

В час дня Фрэнни выскочила на улицу, лавируя между туристами и голубями. Она пересекла Грейт-Рассел-стрит, вошла в магазин периодики и обнаружила там подборку поздравительных открыток, которые все были либо скучными, либо непристойными, с какими-то намеками. Фрэнни выбрала одну с изображением парада конных королевских гвардейцев, купила еще коробку маленьких свечек и отправилась в кафе, расположенное по соседству, где заказала сандвич с пастрами, лимонный кекс и банку лимонада. Она взобралась на высокий табурет, проглотила сандвич, запивая его лимонадом, подписала открытку и положила кекс в сумочку. Потом возвратилась в музей, поглядывая на часы. Они показывали двадцать минут второго.

Фрэнни показала пропуск и погрузилась в священную тишину под высокими сводами библиотеки Британского музея. Библиотека и музей разительно отличались друг от друга, хотя и находились в одном здании. В отличие от музея, который выглядел современно и прогрессивно, читальный зал библиотеки, казалось, не менялся веками. Древние тома выстроились на круглых старинных полках. Пахло старыми переплетами, истлевшей бумагой, бычьей кожей и составом для полировки дерева. Тишину нарушали лишь скрип обуви, шелест переворачиваемых страниц и щелканье клавиш на клавиатуре компьютеров.

Фрэнни заметила Арчи Уэйра, специалиста по генеалогии, с которым встречалась пару раз. Это был приятный, вечно чем-то озабоченный человек. Он сидел, погрузившись в какое-то исследование, среди стопок толстых книг, выстроившихся вокруг него, как баррикада. На нем был старый твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях и не уступавшие ему в древности рубашка и галстук. Клочки седых волос вокруг куполообразной лысины казались приклеенными, очки в металлической полукруглой оправе съехали на кончик носа. Он беззвучно шевелил губами, просматривая старинный документ, и напомнил Фрэнни кролика из «Алисы в Стране чудес».

Фрэнни тихо стояла перед ним. Через некоторое время он резко поднял голову и, морща лоб, начал соображать, кто же перед ним находится. Было такое впечатление, что данные о лице и имени неслись по каналам его банка памяти, но еще не столкнулись.

– Фрэнни – Франческа Монсанто, – подсказала она. – Восточные древности.

– Ах, да, да, да! – Он отложил документ. – У мистера О'Хейра.

– Правильно.

– Ах, да, да, да. – Он вдруг непонятно почему покраснел. Затем сквозь брешь в баррикаде книг она заметила пустой бумажный пакет и недоеденный сандвич. Есть здесь было строго запрещено.

– Простите, – произнесла Фрэнни. – Я не хотела беспокоить вас.

– Нет, что вы, нет, нет, совсем нет. – В подтверждение этого он положил руки на стол и выпрямился на стуле.

– Не могли бы вы посоветовать мне, что лучше прочесть об английской аристократии?

– Английская аристократия, да, – сказал он. – Да. Общая история или отдельный род?

– Отдельный род. Халкины – маркизы Шерфилды. – Когда она прошептала это имя, ей показалось, что на лице его мелькнуло неприязненное выражение.

– Ах, Шерфилды, Халкины, да. – Он немного умерил свой энтузиазм. – Ах да, дайте подумать. У нас должны быть их семейные архивы, если они когда-либо печатались. Большинство из них, к счастью, когда-либо печаталось. Наверняка что-нибудь можно найти на их фамилию или на название их родового поместья. Что-то есть, конечно, в «Дебретте» и «Книге пэров» Бэрка. Дайте подумать. – Его пальцы, мягкие и сморщенные, похожие на сушеные морковки, барабанили по столу. – «История британской аристократии Аркрайта», там тоже что-нибудь должно быть. Насколько подробное описание вам нужно?

– Насколько это возможно.

– Вы можете еще найти несколько упоминаний о них в одной-двух книгах по черной магии.

Она еще не переварила его последнее замечание, как он уже схватил огрызок карандаша, листок бумаги и жирными косыми буквами записал несколько названий. Закончив, он протянул ей список из десятка книг.

Фрэнни поблагодарила его и пошла через огромный читальный зал, как всегда, испытывая благоговейный трепет перед невероятным количеством книг, выстроенных от пола до потолка. Ее часы показывали половину второго. В спешке она проскочила отдел генеалогии, нашла его, только обойдя весь зал, и принялась изучать корешки книг.

Сначала она искала фамилию Халкин, потом Шерфилд. Затем она нашла Мальборо. Монтегю. Мельбурнский замок. Ментмор. И наконец, увидела его. Синий том толщиной в полтора дюйма с золотыми буквами на корешке «Архивы Местон-Холл». Рядом с ним стояла «История Местона и Халкинов» Кинана Тауса.

Фрэнни вытащила книгу. Несмотря на небольшой объем, она весила порядочно. На обложке виднелся кружок – по-видимому, след от стакана или чашки. Она раскрыла книгу, стоя у полки, и почувствовала сухой слабый запах старого дерева, исходивший от страниц. Фронтиспис был украшен овальной виньеткой с изображением Местон-Холл, который был в гораздо лучшем состоянии, чем теперь; перед ним стояла запряженная карета. На первой странице красовался фамильный герб.

Она пробежала глазами несколько страниц. Там были упоминания о генеалогии рода Халкинов, семейные архивы, документы, подтверждающие права собственности и аренды… Фрэнни пролистнула еще несколько страниц и обнаружила родословное дерево Халкинов, напечатанное на сложенной втрое вкладке. Она уловила некоторые имена: сэр Годфри Халкин; Мари, дочь Анри Ле Сабанна; Агнес де Бурнель; Фрэнсис Эдвард Элвин, второй маркиз; Томас; леди Пруденс.

На следующих страницах шли детальные пояснения, а за ними еще десяток страниц мельчайшим шрифтом, где говорилось о французских корнях рода, о первом письменном свидетельстве прибытия в Англию Халкина в 1066 году и о том, где он обосновался.

Фрэнни просмотрела оглавление:

 

«Первые английские Халкины 1066–1300 годы. Роль Халкинов в Крестовых походах – в стране и за ее пределами. Халкины времен Елизаветы. Халкины и Гражданская война в Англии».

 

Она нашла эту главу и просмотрела ее. На шестой странице ей в глаза бросилось имя второго маркиза Шерфилда. Фрэнни вернулась на несколько абзацев назад, нашла начало раздела и принялась медленно читать.

 

«Фрэнсис Халкин. Второй маркиз Шерфилд. 1600–1652. Настойчиво и не стесняясь в средствах, добивался всяческих привилегий для фамилии Халкин. Унаследовав титул и родовые поместья в 1625 году после смерти первого маркиза, он тут же вступил в конфликт со своим повелителем, архиепископом Кентерберийским, и даже с группой арендаторов в его имении Местон, которые жаловались на „темное и устрашающее поведение и ужасы, поражающие воображение“.

Следует сказать, что лорд Халкин был единственным за всю девятисотлетнюю историю рода, кто отличался такой абсолютной приверженностью злу и порочностью, – своего рода „паршивая овца“ в семье, в целом внесшей большой вклад в процветание страны и Британской империи.

Фрэнсис Халкин, по натуре настоящий Джекил и Хайд,^[19] внешне представлял собой изворотливого политикана, а в душе по сути своей был ненасытным, жестоким садистом, глубоко погрязшим в тайном искусстве сатанизма и нумерологии, которое он использовал как в политических, так и в финансовых целях, а также для удовлетворения своих в высшей степени извращенных сексуальных потребностей. Во время Гражданской войны первоначально, ради собственной безопасности, принял сторону парламентариев, снабжая Кромвеля деньгами и солдатами, но позднее стал помогать роялистам, скрывавшимся в Сити Лондона, в частности предоставив им в качестве убежища секретный подземный ход, ведущий от резиденции Халкинов к Темзе, в обмен на то, чтобы они поставляли ему детей для сексуальных извращений и ритуальных жертвоприношений.

В 1652 году его младший брат, Томас Халкин, сообщил о нем парламентариям (не установлено, то ли из чувства омерзения к его извращениям, то ли желая унаследовать титул). Ордер на арест подписал лично Оливер Кромвель, но солдаты, которых ужаснуло увиденное в доме, вынесли свой приговор».

 

Фрэнни быстро пролистала страницы, посвященные детальному описанию собственности Халкинов, составляющей в XIII–XIV веках несколько графств. Несколько листов с фотографиями. Пробегая их глазами, она вдруг заметила изображение одной из лондонских улиц, показавшееся знакомым.

Фрэнни почувствовала, как все ее тело оцепенело. Книга задрожала в руках, когда она увидела гравюру с изображением Лондона Викторианской эпохи. Сити. Двухколесные кебы и повозки, запряженные лошадьми, катились по улицам, и магазины были совсем другими. Но она точно знала, где это. Она провела в этом месте почти все детство. Перекресток Чипсайд и Полтри. В центре гравюры ясно были видны первые дома переулка Полтерерс.

Взгляд метнулся к подписи под рисунком. Перед глазами все плыло, и ей стоило немалых усилий сфокусировать взгляд на надписи.

 

«Место, где находилась лондонская резиденция семьи Халкин (уничтоженная во время Великого пожара в 1666 году). В настоящее время здесь находятся офисы и магазины переулка Полтерерс».

 

 

28

 

Фрэнни выбежала из галереи, промчалась по лестнице и дальше по коридору к телефонам-автоматам, чтобы разговаривать в более укромной обстановке, нежели у себя в офисе. Она высыпала горсть монеток на крышку аппарата и набрала служебный номер Оливера.

Секретарша весьма официальным тоном сообщила ей, что лорд Шерфилд в полдень отбыл в свой загородный дом в связи с тяжелой утратой, постигшей его семью, и сегодня больше не вернется.

Она позвонила в Местон и поговорила с миссис Бикбейн. Но та не видела Оливера и дала ей телефон Чарльза. Поколебавшись, Фрэнни набрала этот номер, но никто не ответил.

С бьющимся сердцем она направилась к себе. Вдруг она заметила в дверях Деклана О'Хейра, который медленно, как во сне, двинулся ей навстречу по коридору.

– С тобой все в порядке, Фрэнни? О чем ты думаешь? Ты выглядишь так, будто больше не принадлежишь планете Земля.

– Все о'кей, – ответила она.

О'КЕЙ-О'КЕЙ-О'КЕЙ. Слова эхом отскакивали от стен коридора.

– Что ж, хорошо. Ты рада, что работаешь над выставкой?

– Очень рада.

– Хорошо.

ХОРОШО-ШО-ШО. Шаги ее начальника удалялись вместе с эхом. Коридор вытянулся и сузился, двойные двери поглотили О'Хейра и захлопнулись со звуком, похожим на отдаленный выстрел.

Она негнущимися пальцами открыла замок сумочки, неловко вытащила лимонный кекс, воткнула в него одну из купленных свечек и попыталась чиркнуть картонной спичкой. Спичка выпала у нее из рук. Фрэнни оторвала еще одну, зажгла свечку и торжественно внесла кекс в комнату.

– С днем рождения! – произнесла она, стараясь, чтобы голос прозвучал бодро.

Споуд недоуменно поднял голову, оторвавшись от телефона. Она поставила кекс ему на стол, вытащила из сумочки открытку, положила рядом и села на свое место.

Споуд торопливо закончил разговор. Его глаза перебегали с открытки на кекс, затем на Фрэнни и обратно. Прочитав открытку, Споуд аккуратно положил ее на стол.

– Спасибо, – произнес он. – Спасибо, Фрэнни. Большое спасибо. – Его голос прерывался от волнения.

Фрэнни вздрогнула, услышав звонок телефона. Звонил Оливер.

– Как ты, Фрэнни? – спросил он.

– Я пыталась отыскать тебя. – Ее горло, казалось, было забито камнями. – Я нашла!

– Что нашла?

– Связь. Я нашла связь! – Голос не слушался ее, не поспевал за ходом ее мыслей. – Ты не поверишь. Это кафе. Переулок Полтерерс. Тебе что-нибудь говорит этот адрес?

– Абсолютно ничего, – равнодушно произнес он.

– Лондонский дом твоей семьи, который сгорел во время Великого пожара в 1666 году?

– Да, и что? Я не понимаю тебя.

– Он стоял в том самом месте, где сейчас находится переулок Полтерерс. Там было кафе моих родителей!

Он ответил не сразу.

– Великий Боже! – наконец произнес он. – Это там, где вы проводили этот сеанс?

– Да… Это и есть недостающее звено, правда? Наверняка!

– Ты уверена насчет места?

– Да, я нашла это в библиотеке.

– Non omnis moriar, – произнес он.

Мурашки, как живые существа, поползли по спине.

– Non omnis moriar, – повторила она. Фрэнни уже не волновало, слышит ее Споуд или нет. – Кажется, я начинаю понимать.

– Я не смог пока поговорить с епископом – его не будет до позднего вечера. Его секретарь пытается связаться с ним, чтобы попросить позвонить мне. Чарльз в ужасном состоянии, мне пришлось поехать туда, попытаться привести его в чувство, сделать кое-какие распоряжения. Нужно организовать похороны, забрать тело – коронер подписал свидетельство о смерти. Еще несколько коров заболели, и я договорился с ветеринаром, что он сегодня приедет, но он вряд ли будет здесь раньше девяти.

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Нет. Просто будь осторожна. Я лучше перезвоню тебе позже. Как только удастся поговорить с епископом. Я надеюсь, он сможет принять нас завтра.

Повесив трубку, Фрэнни с тоской уставилась на перекрученный телефонный провод. Потом медленно оглядела обшарпанный аппарат, шершавую поверхность стола, отмечая царапины и выщерблины, заметные даже при тусклом свете горящей под потолком лампочки.

Курсор подмигивал ей с экрана. Она раскрутила провод телефона.

Чернильная ручка Споуда деловито царапала линованную бумагу его блокнота. Она почувствовала едва различимый запах горячего воска от свечки в именинном пироге, которую Споуд потушил, и это напомнило Фрэнни свечи в спальне Оливера.

Она автоматически набрала на клавиатуре имя нового файла, но думала о другом: Оливер, Тристрам, переулок Полтерерс, ночь три с половиной года назад.

Она содрогнулась. Щупальца протягивались к ней из прошлого, Фрэнни зажмурилась. Если бы она могла повернуть время вспять. Если бы могла в тот вечер велеть Себу Холланду не останавливаться, проехать мимо, сказать, что она передумала, что подвал – не такое уж подходящее место…

Это кафе принадлежало им двадцать пять лет. Родители арендовали его, когда она еще не родилась. Все свое детство она играла там, потом работала. На месте родового дома Оливера. Там, где второй маркиз убивал маленьких мальчиков. Там, где убили его самого раскаленной докрасна кочергой.

К чему, черт побери, они прикоснулись там, в подвале? Они унесли это в себе. Что было там все время? Все время, пока она, как маленькая, боялась спускаться вниз. Призрак? Тень, шорох, похожий на шарканье ног, – он ли это был?

На экране появился не тот файл. Она читала слова, но была слишком взволнована, чтобы раздражаться из-за ошибки. «Homohabilis. Поздний палеолит. Человек яванский. Человек пекинский». Кости. Мертвые, давно уже мертвые, для которых уже ничто не имеет значения, если только они не продолжали существовать в параллельном мире, или как там недавно говорил Деклан О'Хейр.

Привидений не бывает.

На нее смотрел Пенроуз Споуд.

– С тобой все в порядке, Фрэнни?

– Да.

– Ты плачешь.

Фрэнни с удивлением прижала ладони к щекам и почувствовала, что они мокрые. Она шмыгнула носом, достала платок и вытерла слезы.

– Извини, – сказала она, еще раз всхлипнула и выдавила жалкую улыбку.

Он на мгновение прикрыл глаза, молча извиняясь за вторжение, но продолжал смотреть на нее. Фрэнни думала, что он никогда не вернется к своим делам. Потом он положил локти на стол, сложил вместе кончики пальцев обеих рук и наклонил голову. Его лицо выражало смущение.

– Я не знаю… если у тебя другие планы… но, э-э… если ты не… э-э… может быть, ты поужинаешь со мной?

– Ты приглашаешь меня на свой день рождения?

– Не будет никакого дня рождения, – произнес он тихо. – Я вообще не собирался ничего сегодня устраивать.

Фрэнни с удивлением посмотрела на Споуда и внезапно пожалела его. Она подумала о том, как придет в пустую квартиру и будет сидеть в ожидании звонка Оливера, наедине со своими мыслями. Она не могла оставаться одна.

– Конечно, – ответила она. – С удовольствием.

 

Пенроуз Споуд начинал пьянеть. Фрэнни видела это по нарушенной координации движений, активному жестикулированию, по тому, что выражение его лица стало сентиментальным, а язык заплетался. Она тоже опьянела; алкоголь поднял ей настроение, придал ощущение безопасности, ей казалось, что все в порядке, а пережитые ужасы – всего лишь дурной сон.

Споуд пытался палочками достать из густого темного соуса кусочек арахиса. Палочки сомкнулись в добром дюйме от ореха. Он весь собрался, с трудом сфокусировал глаза на орехе, наконец торжественно извлек его. Но когда он поднес его ко рту, арахис выскользнул и шлепнулся прямо ему на грудь, оставив на его желтой футболке, уже посыпанной зернышками риса, жирный коричневый след.

– Опля! – сказал он.

Фрэнни хотела оставаться пьяной, даже напиться еще сильнее. Она жестом попросила официанта принести еще одну бутылку «Пино Гриджио». Споуд изобразил на лице притворный испуг и занялся грибом из очередного тайского блюда, которыми был уставлен стол. Он подцепил гриб, зажал его палочками и попытался поднять, но тот вдруг выскочил и проскользил по белой скатерти стола, как хоккейная шайба.

– Ты всегда интересовался археологией? – спросила Фрэнни.

Палочки замерли над убегавшим грибом, как будто Споуд надеялся поймать его, застав врасплох.

– Да.

– А что именно тебя интересует?

Он наклонил голову и нагнулся вперед, словно собирался открыть ей огромный секрет.

– Прошлое говорит со мной.

– Говорит?

– Да.

Она подцепила острую, приправленную специями креветку; Споуд неотрывно следил за ее палочками, будто наблюдал за фокусником.

– Ты имеешь в виду, что общаешься с прошлым? И о чем же вы с ним болтаете?

Споуд улыбнулся, но тут же поспешно прикрыл рот рукой и восстановил на лице прежнее серьезное выражение.

– Психометрия, – сообщил он, понизив голос.

– А? – переспросила Фрэнни.

– У меня есть этот дар.

– Психометрия?

Официантка принесла им бутылку на пробу и в нерешительности остановилась возле них. Ее выручила Фрэнни. Во рту у нее все горело после обильно приправленной перцем креветки, и, пробуя вино, она почти не ощутила вкуса.

– Хорошо, – сказала она и вновь посмотрела на Споуда. – Что такое психометрия?

– Я могу рассказывать о прошлом, прикасаясь к предметам.

– То есть ты медиум?

Споуд покраснел.

– Что-то вроде этого.

Она набила рот треской в имбирном соусе.

– А ты, оказывается, темная лошадка!

Он охватил только что наполненный бокал двумя руками, наклонил к нему голову и, вытянув губы трубочкой, сделал глоток. Вино потекло по подбородку.

– Люди думают, что ты немного… – Он постучал пальцем по голове. – Знаешь… если говорить о таких вещах.

– И что ты можешь рассказать, прикоснувшись к предмету?

– Это зависит…

– От чего?

– От глубины отпечатка. – Он оглядел креветку, затем с сомнением уставился на свои палочки. – От состояния предмета. Где он хранился.

– А почему это влияет на него?

– Предметы воспринимают все эмоции от того, что происходит в непосредственной близости к ним.

– Как?

Споуд наклонился к ней, и она на мгновение подумала, что он собирается поцеловать ее.

– Они впитывают это так же, как стены, своими субатомными частицами или еще как-то. Я могу читать их. Обычно лучше всего получается с личными вещами или с чем-то, что запрятали далеко и не трогали многие годы.

– Какие личные вещи?

– Кольца. Часы. Браслеты.

– А ты можешь прочитать мои часы?

Он посмотрел на ее поцарапанные старые кварцевые «Ситизен».

– Сколько лет ты их носишь?

– Отец подарил их мне на шестнадцатилетие.

Он положил палочки. Фрэнни расстегнула часы и протянула ему. Он взял их в руку и вперился взглядом в потолок; зрачки закатились и почти пропали, Фрэнни были видны только белки глаз. Выражение его лица напугало Фрэнни, от приятного забытья и следа ни осталось.

– Я вижу молодого человека с красной спортивной машиной и что-то связанное с рыбой. Я думаю, у тебя был приятель – торговец рыбой. Даже не приятель, просто парень, с которым ты дружила, но он тебе не нравился. Все хотели, чтобы ты вышла за него замуж, но тебя это не интересовало; насколько я понимаю, что-то вроде женитьбы по сговору родителей. Источник разногласий между тобой и твоим отцом. Отец заставлял тебя выйти за него, в семье парня было полно денег. Все время только ты и твой отец, твоя мать слишком мягкая; ты борешься со своим отцом и чувствуешь себя виноватой, но не сдаешься, потому что ты очень решительная девушка.

Она в изумлении смотрела на него. Он заговорил громче, в голосе зазвучало возбуждение.

– Да, да, археология; источник разногласий. Твой отец сердился, что ты хотела заниматься археологией, потому что она не приносит денег. Вы часто спорили с ним по этому поводу. У тебя есть младшая сестра, которая всегда носит черную шляпу. Сейчас ты сильно влюблена в человека, которого встретила на вокзале. – Он замолчал.

Люди оглядывались и смотрели на них. Фрэнни осознала, что разговоры за соседними столиками притихли; она вся дрожала, словно через ее тело пропустили какой-то ток, нарушающий ритм всего организма, и сильно покраснела. Ей потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и начать говорить.

– Это просто потрясающе, Пенроуз. – Она нахмурилась, пытаясь припомнить, рассказывала ли ему что-нибудь из этого. Они обменивались любезностями, говорили о работе, но никогда не посвящали друг друга в личную жизнь. – Ты можешь рассказать еще что-нибудь об этом мужчине, которого я встретила на вокзале?

Он закрыл глаза.

– У него есть сын. Жены нет. Она умерла.

– А мальчик? Можешь о нем?

Она смотрела, как он сидит, молча сосредоточившись. Зрачки снова пропали, рука крепко стискивала часы, дрожа от напряжения. Он посмотрел на нее, будто хотел что-то сказать. Но вдруг совершенно неожиданно вытянул вперед руку и разжал пальцы, возвращая ей часы с явным выражением упрека на лице.

– Лучше забери их.

Она готова была разрыдаться, нервы были натянуты до предела.

– Что случилось?

– Возьми их, – сказал он. – Пожалуйста, возьми.

– Расскажи мне еще что-нибудь. Прошу тебя, Пенроуз.

– Все очень неясно. Слишком много противоречивых эмоций. Слишком много всего. Я могу понять прошлое, но не настоящее.

– Я думала, медиумы с помощью психометрии могут предсказывать будущее. – Она неохотно надела часы на руку.

Споуд подозрительно оглядел яства на столе, как будто обозревая вражеские позиции.

– Это было бы довольно самоуверенное утверждение, – заявил он, держа палочки над блюдом, из которого торчало что-то похожее на зеленый плавник; она не помнила, чтобы они это заказывали. – Предметы не хрустальные шары; они как видеокассеты, на них записано прошлое, но не будущее. А я не медиум. – Он чувствовал себя неловко.

– Но то, что ты сделал, – это не телепатия? Ты не мог подсознательно извлечь эти мысли из моей головы?

– Я мог бы. – Внезапно он замкнулся, и в нем появилось что-то от прежнего Пенроуза Споуда из музея, надменного раздражительного интроверта. – Но когда я держу в руках чашку, принадлежавшую две тысячи лет назад воину Ашоки,^[20] и узнаю все, что происходило с ним, по-моему, его останки не в том состоянии, чтобы что-то передавать мне телепатически.

– Я не хотела тебя обидеть… просто… то есть все, что ты сказал мне, невероятно… настолько точно.

Споуд успокоился и отпил еще вина. Он до предела понизил голос и приблизил лицо вплотную к ней, опасливо оглядываясь по сторонам.

– Я несколько раз помогал моему брату. – Он важно кивнул.

– Я не знала, что у тебя есть брат.

– Он священник. – Споуд поднес бокал ко рту и с удивлением обнаружил, что тот уже пуст. Он извлек из ведерка со льдом бутылку, и струйка воды потекла ему в тарелку, пока он наполнял до краев бокал Фрэнни и свой.

– И ты тоже верующий?

Он покачал головой.

– Мы с ним не слишком ладим.

– Как же ты помогал ему?

– Навязчивые идеи. Воспоминания. Он епархиальный экзорцист. Он знает, что то, что я делаю, – не телепатия.

– Экзорцист?

– Это не должность, но он занимается именно этим.

– На кого он работает?

– На англиканскую церковь.

– И у них есть экзорцисты?

– Несколько. Ему приходится расследовать, когда люди в его приходе жалуются, что у них в доме или в пабе завелось привидение. Он идет и проверяет. Я тоже иду и делаю что могу.

– Читая предметы?

– Предметы. Или стены.

– Я не вижу связи с экзорцизмом.

– Некоторые привидения – всего лишь воспоминания, связанные с этим местом, и люди инициируют их. Я могу прочитать, что здесь происходило.

– По стенам?

– По большой части да.

– И тебе не страшно?

Он осторожно поднял бокал.

– В прошлом нет ничего страшного, оно не может причинить вреда. – Он уставился на скатерть, как будто боялся встретиться с Фрэнни взглядом.

– Ты знаешь что-нибудь о спиритических сеансах с планшеткой?

Он изучающе оглядел свой бокал, неуверенно поставил его и снова взял в руки палочки.

– Моему брату они не нравятся. – Споуд скользнул взглядом по выстроенным на столе блюдам и выудил еще один гриб. – К нему приходит много людей, у которых возникают проблемы после таких сеансов.

– Какого рода проблемы?

Гриб вывалился из палочек в нескольких дюймах от его рта, но Споуд не заметил этого; его лицо внезапно побледнело, он встал и, не говоря ни слова, шатаясь, торопливо направился в дальний конец ресторана. Через десять минут его все еще не было. Фрэнни в поисках его спустилась по узкой лестнице. Внизу оказались две двери, одна с силуэтом мужчины, вторая – женщины. Фрэнни постучала в мужской туалет, но не получила ответа. Она робко приоткрыла дверь и почувствовала сильный запах рвоты. Споуд свернулся калачиком на полу под раковиной и крепко спал.

Фрэнни вытерла лицо своего коллеги влажным бумажным полотенцем и попросила управляющего вызвать такси. Она оплатила счет за двоих, а Споуд очнулся настолько, что сумел доковылять до такси, с одной стороны его поддерживала она, а с другой официант. Он даже попытался назвать водителю свой адрес: «Спенроуз Поуд, номер шемьдесят шемь».

Такси остановилось возле большого многоквартирного дома в викторианском стиле на Уэндсуорт, где, как знала Фрэнни, он жил. Фрэнни помогла ему дотащиться по коридору до квартиры и убедилась, что он вошел внутрь. Квартира была такой же чистой и опрятной, как и его рабочий стол. Он поглядел на нее разбегающимися глазами и сделал сверхъестественное усилие, чтобы его поняли.

– Мой брат может тебе помочь.

Тут Фрэнни пришлось подхватить его, иначе он свалился бы на пол.

– Да, пожалуйста.

– Позвони мне утром.

Она забралась на заднее сиденье ожидавшего ее такси; в голове все плыло от вина и усталости, и Фрэнни задремала. Она проснулась, не сразу сообразив, что такси стоит у ее дома, заплатила водителю сумму, которая в другое время привела бы ее в ужас, и начала неуверенно спускаться по ступенькам, цепляясь за перила и с шумом стукаясь о мусорные ящики.

Наконец она вошла в квартиру и увидела валявшуюся на полу дневную почту. Как только дверь захлопнулась, ее окутала тишина.

Слишком тихо.

Она вгляделась в пустой темный холл, внезапно протрезвев и с недобрым предчувствием попятилась к двери, нащупывая защелку английского замка и прислушиваясь. Что-то было не так. Тишина нарушилась лишь гудением холодильника. Шаг вперед. Еще один. Дверь спальни была открыта. Дверь кухни тоже. Темнота выливалась из дверных проемов в холл. И гостиная открыта. На стенах слабый оранжевый отблеск уличного фонаря.

Тишина.

Она сделала еще один шаг. Подождала. Услышала голоса в квартире наверху. Крик мужчины. Потом женщины. Обычная семейная ссора, как это частенько бывало. Плач ребенка. Признаки жизни в доме придали Фрэнни мужества, и она вновь шагнула вперед. Толкнув дверь гостиной, Фрэнни протянула руку и щелкнула выключателем.

Ничто не шелохнулось. Никого нет. Пусто. Занавески неподвижно свисали, отдернутые в стороны. Ее римская ваза стояла на кофейном столике. Она медленно вошла, глядя по сторонам. Что-то привлекло ее внимание в прихожей – движущаяся тень или просто игра собственного воображения. Фрэнни повернулась к двери, всматриваясь в пустоту. Уши заложило, как в набирающем высоту самолете, и она сглотнула. Зазвонил телефон, и тишина разлетелась на мелкие осколки, как разбившееся стекло.

Фрэнни схватила трубку и поднесла ее к уху.

– Алло? – тихонько выговорила она, словно боясь, что кто-то в квартире подслушивает ее.

– Фрэнни? – услышала она голос Оливера. – Фрэнни? Ты в порядке?

– Да, – опять шепотом.

– Я весь вечер звонил тебе. Я с ума схожу от беспокойства.

Она посмотрела в холл. Тень шелохнулась снова. Остановилась. Снова шевельнулась.

– Где ты?

– В Местоне.

Внезапно тени запрыгали вокруг нее. Она посмотрела вверх. Люстра, свисавшая с потолка, яростно раскачивалась на сквозняке.

Хотя сквозняка не было.

Сигнал тревоги побежал по нервам. Люстра раскачивалась все сильнее. Дешевый желтоватый абажур с бахромой и темно-коричневый шнур. Сильнее. Проволочный каркас заскрипел о бакелитовую втулку. Еще сильнее. Абажур ударился о потолок, и шнур на мгновение повис; затем он качнулся и ударился в потолок с другой стороны. Абажур треснул, и кусочек сухой, похожей на бумагу ткани спланировал на пол.

– Фрэнни? Фрэнни? Куда ты пропала?

Люстра качнулась в другую сторону, ударилась в потолок еще сильнее, со злостью; от абажура оторвался большой кусок. Люстра качнулась обратно. Опять ударилась о потолок. Ударилась с яростью.

Фрэнни взвизгнула, закрывшись руками, и кусок абажура с проволочным каркасом едва не задел ее. Она вскочила на ноги и метнулась за диван, таща за собой телефон и в слепом ужасе уставившись на лампу.

– Фрэнни?

В этот момент люстра закачалась еще сильнее. Остатки абажура упали на пол, оставив на шнуре лишь голую лампочку и несколько обрывков проволоки.

– Я выезжаю прямо сейчас, Фрэнни. Буду у тебя через час.

Над головой что-то вспыхнуло, и вся квартира погрузилась во тьму.

Она отшвырнула телефон, выбежала в холл, рванула входную дверь, спотыкаясь, вскарабкалась по ступенькам на тротуар и остановилась, в холодном поту перегнувшись через металлическое ограждение и хватая ртом воздух.

Не двигаясь и не оборачиваясь на дом, она стояла так больше часа, пока ее лицо не осветила фары «ренджровера» и Оливер не сжал ее в объятиях.

– Я не могла даже представить себе такое, Оливер.

Он заменил пробки, и они сидели на диване в ее гостиной.

– Не могла… – Она впервые заметила, какой у него изможденный вид. Бледное лицо блестело от пота, волосы свисали прядями. Его темно-серый костюм в тонкую полоску помялся, верхняя пуговица рубашки расстегнулась, а узел галстука распустился. На руках чернела грязь. Он посмотрел на римскую вазу.

– Звонил епископ. Он может помочь. Я сказал ему, что ты католичка – или, по крайней мере, считаешь, – но он ответил, что это не играет роли. Он посоветовал обратиться к лондонскому пастору, который выполняет роль экзорциста для этой епархии. Насколько я понимаю, таков порядок. – Оливер сунул руки в карманы брюк. – Я пытался дозвониться до него, но его не было. Я оставил сообщение на автоответчике. Ты завтра свободна?

– Я обедаю с Себом Холландом.

– Может, ему тоже стоит прийти, если мы пойдем к этому священнику?

– Если я уговорю его.

– Ты утром собираешься на работу?

– Да.

– В этом сообщении для пастора – я просил его позвонить тебе, если меня не будет, – я оставил оба твоих телефона.

– Как его зовут?

– Э-э… – Он несколько раз щелкнул пальцами. – Довольно странная фамилия. – Он извлек записную книжку, полистал ее и остановился в затруднении, пытаясь разобрать свой почерк. – Каноник Бенедикт Споуд, – произнес он наконец.

– Споуд?

Он кивнул.

– По-моему, так.

– С-П-О-У-Д? – по буквам произнесла Фрэнни.

– Да. – Он с удивлением посмотрел на нее. – А что? Ты его знаешь?

Она взглянула на него.

– Когда же они кончатся, эти совпадения?

Он непонимающе нахмурился.

– О чем это ты?

Фрэнни, не в силах поверить, покачала головой.

– Его брат работает со мной в одной комнате. Мы сегодня ужинали с ним.

 

На страничке ежедневника Фрэнни было помечено: «Вт., 25 сент.».

Она уселась за свой стол с намерением взяться за работу, но вместо этого в ожидании телефонного звонка начала проигрывать в уме, что она скажет Себу Холланду. Фрэнни изо всех сил старалась сохранить ясность мысли, пытаясь думать обо всем, что произошло, и одновременно об этом не думать. Не думать о Тристраме. О руке Фиби. О Максе Гейбриеле, съедаемом лейкемией.

Голова уже дико болела. Стояло сырое, пасмурное утро, за окном дул сильный ветер; холодный страх расползался по телу, покрывая плесенью душу, делая ее больной. Она пожалела, что не надела что-нибудь потеплее, чем темно-синий полотняный костюм со светло-вишневой блузкой, в который нарядилась, чтобы хорошо выглядеть перед Себом, равно как и перед священником.

Пенроуз Споуд пришел лишь в одиннадцать часов; появившись, молча скользнул в кабинет, повесил на крюк велосипедную экипировку и направился к своему месту, держась неестественно прямо, будто только что пришел с урока хороших манер.

Он опустился на стул и осторожно положил руки на стол. Лицо Споуда было того же бледно-серого цвета, что и накануне, когда Фрэнни обнаружила его спящим под раковиной в туалете. Он улыбнулся, извиняясь, и вздрогнул, будто процесс растягивания губ причинял ему боль.

– Доброе утро, – сказала она.

Споуд беззвучно пошевелил в ответ губами.

– Как себя чувствуешь?

– Вот-вот развалюсь. – Он огляделся по сторонам, словно пытаясь вспомнить, где он находится. – Пища оказалась для меня слишком жирной. Спасибо тебе за… – Он поднял руки и уронил их, покраснев. Споуд откинулся на стуле, закрыл глаза и крепко сжал руками виски. – Я не очень-то привык пить.

– Мы вчера немного перебрали.

Он посмотрел на нее, будто собираясь снова подняться.

– Я думаю, стоит выпить кофе; тебе принести?

– Вчера ты говорил о своем брате.

Он прижал ладонь ко лбу, потом медленно кивнул.

– Я уже рассказал ему.

– Уже?

– Поэтому я и опоздал. Я заезжал к нему.

– О!

– Хотел убедиться, что он поймет.

– Спасибо, – с удивлением поблагодарила она.

– Я договорился, что ты встретишься с ним сегодня в половине седьмого. Годится?

– Да… да, спасибо тебе.

– Хорошо. Я… – Он замолчал, потеряв мысль. Потом встал. – Черный, без сахара?

– Да, спасибо. Давай я сама принесу?

– Нет, все нормально. – Споуд зашаркал к двери, как дряхлый старик. Открыв ее, он остановился и обернулся к Фрэнни: – Ты точно придешь?

– Конечно.

– Это очень важно.

– Да, я знаю.

– Просто я иногда не могу понять, серьезно ты говоришь или нет.

– Я серьезна, Пенроуз. Очень серьезна. Если ничего не случится, я хотела бы взять с собой еще одного человека. – Она взглянула на него, безуспешно пытаясь прочесть реакцию на его лице. – Его зовут Себ Холланд.

Он ничего не сказал и, выйдя из кабинета, зашаркал по коридору.

 

29

 

Фрэнни вышла из метро на станции «Банк» без четверти час и зажмурилась от ярких солнечных лучей, пробивающихся сквозь облака. Холодный осенний ветер продувал насквозь легкий костюм. Он бросал ей в лицо пряди волос, мешая смотреть, раздувал юбку и жакет.

Стоя на перекрестке, она ждала, пока зажжется зеленый свет. Мимо проехал экскурсионный автобус, за ним такси и БМВ, водитель которой говорил по телефону. Петляя между автомобилей, с ревом проскочил курьер-мотоциклист. Где-то грохотал отбойный молоток, заставляя в такт дрожать натянутые нервы Фрэнни.

На противоположной стороне улицы из офиса выскочила хорошенькая девушка; поджидавший ее молодой человек в деловом костюме крепко обнял ее и поцеловал. Фрэнни с завистью наблюдала, как они, беззаботно взявшись за руки, зашагали по тротуару. Кругом продолжалась обычная жизнь, но она чувствовала себя вырванной из нее.

Улица была заполнена людьми, которые куда-то спешили. За спиной Фрэнни теснилась группа мужчин в траурных костюмах и шикарных галстуках и женщин, тоже в строгих костюмах, с важным видом кутавших шеи в шарфы от Гермеса и Корнелии Джеймс. Движение остановилось, и Фрэнни пересекла улицу.

Люди толпились в барах и закусочных; проходя мимо паба, Фрэнни слышала привычный для обеденного перерыва шум, а затем вступила в тень готического фасада церкви, где царила тишина. Она взглянула на глухую стену без окон. Страх въелся в ее кожу, – так проступает на кальке выпуклый рисунок монеты, если ее притереть к листу. Завыла сирена. Фрэнни замедлила шаг, не зная, как быть, еле переставляя ноги. Мимо пронеслась «скорая помощь»; от воя сирены, предвещавшего беду, желудок Фрэнни скрутил спазм.

Она шла мимо таких знакомых с детства мест, что едва замечала их. В Сити редко что менялось, но когда менялось, то делалось это жестоко: радикальная хирургия; знакомый, уютный вид вырезался, подобно больному органу; на этом месте, как протезы, вырастали краны и металлические конструкции. Она прошла мимо магазина грампластинок, аптеки, к счастью не изменившихся, впереди замигали желтые огни. Временное заграждение посреди дороги; треугольные предупреждающие знаки и отражатели погашенных красных фонарей. Сердце кольнуло дурное предчувствие, когда она увидела выступавший на проезжую часть забор, которым был обнесен целый квартал пустых зданий. На заборе красовались огромные буквы: «„МАК-ФАЗЕДИН БРАЗЕРЗ“. РЕКОНСТРУКЦИЯ СИТИ-ФИДДС».

«Мак-Фазедин Бразерз». Название застряло в горле. Ублюдки. Хитрые молодые люди в серых костюмах в полоску, которые прислали отцу извещение о выселении, с каменным лицом выслушивали его тираду и имели наглость заявить, что так будет лучше для всех.

Они развернулись на довольно большой площади. В центре возвышались два гигантских крана; на стреле одного висел, угрожающе раскачиваясь на ветру, большой тяжелый шар. Какофония стройплощадки раздирала барабанные перепонки, и над всей стройкой висело облако пыли.

Фасады нескольких зданий, видневшихся за высоким забором, были разворочены, и видны были внутренности квартир; это зрелище напомнило Фрэнни фильмы о войне, и внезапно ей показалось, как будто от нее самой что-то оторвали, оставив ее обнаженной, всем напоказ. Где-то там за забором, среди развалин, находился дом номер 14 по Полтерерс. Фрэнни перешла через дорогу и зашагала по отгороженному проходу, где когда-то был тротуар, мимо небольшого красного указателя с надписью: «Гарбутт и Макмиллан, архитекторы».

Ориентируясь по магазинам на другой стороне улицы, она подошла к тому месту, где когда-то начинался переулок, но сейчас дорогу перегородил забор, отрезав его от улицы. Фрэнни прижала лицо к смотровому окошку в заборе и обнаружила, что смотрит прямо вдоль переулка. На всем лежала печать заброшенности и запустения; окна были заколочены, и все, что осталось, – это старые вывески магазинов, контор и закрытые двери. Она увидела кафе, и горечь, которую она ощущала, смешалась с растущим страхом.

В центральной части квартала все было выпотрошено. Взору открывались подвальные помещения; одно затопленное водой, другое превратилось в груду строительного мусора с торчащими железными сваями. Со стрелы огромного крана опустился крюк, и шар, качнувшись, исчез из вида. Последовал глухой удар о стену, затем рев бульдозера, лязг металла и ровное шипение компрессора.

Пыль набилась ей в нос и рот. Фрэнни отыскала вход на стройку и вошла в широко открытые ворота, ступая по смешанной с камнями грязи, на которой отпечатались следы колес. Перед глазами предстало зрелище, напоминавшее ей пчелиный улей: бульдозеры, тягачи, разгружающиеся самосвалы; рабочие в касках что-то измеряли, копали, сверлили. Двое мужчин прикрепляли к крюку подъемного крана железную сваю. Трое других, стоя на крыше, поднимали на веревке инструменты. Еще один выкрикивал указания. Справа от нее шар врезался в одинокую стену, принадлежавшую когда-то одному из домов в глубине квартала. Стена прогнулась. Шар качнулся снова. Следом за ним пополз бульдозер, сгребая груду камней, словно краб, по кусочкам растаскивающий по морскому дну остатки добычи. В одной из глубоких прямоугольных ям работал желтый экскаватор с отбойным молотком, выдалбливая из каменного пола большие куски, поднимая их и складывая в вагонетку. Казалось, он выворачивает внутренности Земли. Фрэнни перешагнула через несколько кабелей и посторонилась, пропуская грузовик. Затем посмотрела на свои часы. Без пяти час.

Она повернулась и, выйдя со строительной площадки, быстрым шагом перешла через дорогу. Дойдя до конца соседней улицы, она увидела здание, где располагался офис Себа Холланда. Башня Уинстона Черчилля, сверкая бронзой стен, возносилась на шестьдесят этажей вверх над пустой площадью вокруг. Самое любимое современное здание Фрэнни, которое строилось в детстве на ее глазах, но в котором она ни разу не была.

Она вспомнила, как ей всегда казалось, что небоскреб впитывает в себя перемены погоды; и сейчас он внезапно потемнел, когда набежавшее облако закрыло маленький просвет в небе, будто захлопнули крышку люка. Яростный порыв ветра со зловещим шелестом пронесся по открытому пространству перед зданием, мрачно завывая, как в горах, сгибая растущие в мраморных подставках ели и разбрызгивая струи бьющих возле здания фонтанов. Капли воды попали Фрэнни на щеку, создав на мгновение иллюзию дождя. Ее жакет хлопал, как провисший парус, и она запахнула его и крепко прижала на груди. Одной из причин, вызывавших недовольство небоскребом, было как раз то, что он создавал туннель, где ветер разгонялся до огромной скорости.

Толкнув вращающуюся дверь, Фрэнни очутилась в огромном мраморном вестибюле, где царила непривычная тишина. Послышалось звяканье одного лифта, потом другого. На стене она увидела длинную бронзовую доску, похожую на стену памяти жертвам войны в кафедральном соборе, с выгравированными на ней названиями компаний. Фрэнни пробежала ее глазами.

 

«Джон Бибер груп» 58

«Адам Хэкетт интернейшнл» 26–29

«Холланд Деларю энд партнерз» 40–41

 

Она вспомнила, что Себ Холланд называл ей сороковой этаж.

Центр вестибюля занимала скульптура Генри Мура, возле которой на своем посту стоял пожилой швейцар в черном форменном костюме; пиджак украшали ряды нашивок, а с плеч свисала белая тесьма. За спиной швейцара вестибюль сужался и переходил в небольшой альков с двумя рядами лифтов, по четыре с каждой стороны. Один из них изверг из своей пасти группу мужчин, в молчании прошедших через вестибюль, из другого вышли две секретарши и пробежали мимо Фрэнни, громко щебеча.

Открылись двери еще одного лифта, и из него появились мужчина и женщина, женщина что-то настойчиво говорила. Фрэнни вошла в лифт. Ноги ее утонули в пушистом ковре бронзового цвета, на покрытых черным лаком стенах висели зеркала с легким оттенком бронзы, пахло незнакомыми ей одеколонами.

Фрэнни коснулась кнопки с надписью «40» на панели, и она загорелась, но ничего не произошло. Она поправила прическу, глядя на себя в зеркало, затем достала из сумочки тряпочку и быстро стерла с туфель пыль строительной площадки. Двери закрылись мягко, но решительно. На мгновение все снова остановилось. Затем невидимая рука, ухватившись за желудок, потянула ее вверх. Ноги вжались в ковер. Колени подогнулись под тяжестью тела. В кабину ворвался ветер и слабый рокочущий звук. На табло над дверями мелькали цифры. Желудок вдруг подступил к горлу. 15, 20, 25, 30, 35.

Давление ослабло. Пол ушел из-под ног. Желудок мягко опустился. Мелькание цифр замедлилось, 38… 39… и замерло. 40. Дзинь. Двери открылись. Она, все еще под впечатлением полета, вышла в холл. Фрэнни увидела двери четырех лифтов, а справа и слева две тяжелые дубовые двери. На левой висела большая бронзовая табличка, гласившая: «ХОЛЛАНД ДЕЛАРЮ. ПРИЕМНАЯ».

Фрэнни вошла в роскошную, отделанную дубом приемную с глубокими кожаными креслами и диванами по обеим сторонам. Большими золотыми буквами на стене за ее спиной были перечислены десятки стран по всему миру, в которых имелись отделения «Холланд Деларю», а в центре находилась большая синяя с золотом медаль «Королевской награды в области экспорта».

Секретарша в приемной была женщина лет около пятидесяти с серебряными нитями в тщательно причесанных черных волосах. Она гнусавым голосом деловито разговаривала по телефону, одновременно подпиливая ногти.

– Мелани не пришла сегодня, у нее снова мигрень, так что я привязана к месту весь обеденный перерыв. Я думаю, что посмотрю еще сегодня в этом новом магазине «Асда». Подожди немного, не клади трубку. – Она нажала переключатель на телефоне и вопросительно взглянула на Фрэнни.

– Не могли бы вы сказать Себастьяну Холланду, что пришла Фрэнни Монсанто?

– Он ждет вас?

– Да.

Женщина нажала две кнопки на аппарате и поднесла трубку к уху.

– Скажи, пожалуйста, мистеру Себастьяну, что здесь в приемной Фрэнни Монсанто. Да нет, я еще не ушла. Мелани не явилась сегодня, поэтому я сижу в обеденный перерыв. – Секунду она молча слушала. – Отлично, спасибо большое. – Она вновь повернулась к Фрэнни. – Он подойдет через несколько минут. Присядьте. – Ткнув пальцем в переключатель, она продолжила прежний разговор.

Фрэнни опустилась в глубокое кожаное кресло и взглянула на газеты и журналы, лежавшие на столике возле нее. «Файнэншл таймс». «Форчун». «Бизнес уик». Бюллетень Ллойда. Стены были увешаны оправленными в рамки цветными фотографиями с видами современных офисных зданий. Телефон зазвонил снова. Это был другой мир, очень далекий от того, в котором Себ Холланд, студент-археолог, ради шутки спустился в подвал закусочной.

Дверь за ее спиной распахнулась.

– Фрэнни! Привет! Извини, что заставил тебя ждать!

Она встала и обернулась. Себ выглядел усталым, но бодрым, все тот же немного во всем преувеличенный Себ: высокий и сильный, с широкой улыбкой на лице, с большими белыми зубами, черными волосами, по моде длинными и слегка приглаженными гелем, с яркими зелеными глазами. Его отлично сшитый костюм и начальственная манера держаться шли ему. Он производил прекрасное впечатление.

Себ взял ее за плечи и поцеловал в обе щеки; от него, как всегда, насколько помнила Фрэнни, пахло кремом после бритья.

– Боже мой, ты великолепно выглядишь! Надеюсь, ты еще свободна, на случай если Люси отошьет меня в последний момент!

Она улыбнулась.

– Ты тоже хорошо выглядишь. Твоя помолвка хорошо подействовала на тебя.

– Ага. Это здорово! Ну, помчались? Я заказал столик в одном местечке тут за углом. Если не возражаешь, то нам лучше поторопиться. У нас тут что-то вроде кризиса, и мне нужно вернуться к двум.

– Ты завтра улетаешь в Нью-Йорк?

– Да, у нас там возникли довольно серьезные проблемы. Так где ты работаешь? Ты говорила, в Британском музее? – Он придержал перед ней дверь, затем обогнал ее и нажал на кнопку лифта. – Занимаешься археологией? Ты совершенно не похожа на археолога.

– А как, по-твоему, мы должны выглядеть? – язвительно осведомилась Фрэнни.

– Я думал, ты придешь в анораке и резиновых сапогах.

– Как тогда в ресторане?

Он засмеялся.

– Особый случай, да? Ты встречаешься с Олли Халкином?

– Да. – Странно было слышать уменьшительное имя Оливера.

– Неплохой парень. И давно?

За ее спиной звякнул лифт, и они повернулись. На декоративной панели над дверями замигала полоска зеленых огней. Тот же лифт, на котором она поднималась, отметила про себя Фрэнни.

Двери разошлись в стороны, и Себ быстро шагнул вперед, протянув руку, чтобы придержать их.

– Привет, малыш! – воскликнул он. Фрэнни ощутила порыв холодного ветра. – Сюда нужно заскакивать быстро, – сказал Себ, – эти двери просто дикие зве…

Голос оборвался на полуслове. Она увидела его глаза, расширившиеся от удивления. Еще один порыв ветра закрутился вокруг, засасывая Фрэнни, как будто хотел затянуть ее внутрь за Себом. Вокруг него царила чернота. Неправильная чернота. Не темное лаковое покрытие стен или бронза зеркал. Не бронзовый ковер на полу.

Густая матовая чернота. Вырывающийся наружу воздух. Холодный воздух, пахнущий сыростью, как в подвале. Чернота пустой шахты. Вдоль задней стенки вниз шли кабели и вырезанные в бетоне пазы – направляющие желоба для кабины лифта.

В его глазах не было страха, только удивление, как у ребенка, открывшего пакет с подарком и ничего не обнаружившего там. Рука вцепилась в стальную дверную раму; пальцы скользнули по ее блестящей поверхности без малейшей надежды удержаться.

Затем он в полной тишине исчез.

 

30

 

На мгновение, на какой-то миг, Фрэнни подумала, что это одна из его шуток. Она сделала крохотный шажок вперед, двигаясь медленно, будто под водой. Рука коснулась холодной, гладкой стали; она уставилась в темноту, вдыхая ее сырой, маслянистый запах.

Пучок ярко-желтых кабелей, связанных между собой толстой черной лентой, спускался по дальней стенке колодца в распределительную коробку с изображенной на крышке молнией. Рядом тянулись трубы. Фрэнни упала на колени и осторожно подползла еще на несколько дюймов, все еще защищенная от реальности стеной неверия.

– Себ? – слабо прохрипела она; горло было сдавлено, словно захлопнувшаяся ловушка.

Держась руками за металлический край шахты, она с напряжением вглядывалась в черный квадрат туннеля, уходивший вниз на сорок этажей. Порыв ветра запорошил ей глаза пылью, вызвав резкую боль.

– Себ? – На этот раз стон. Она посмотрела наверх. В каких-то десяти футах над ней навис черный рифленый потолок с болтающимися на нем петлями проводов. Она не сразу осознала, что это не потолок, а пол лифта, застывшего в нескольких дюймах от верхнего края двери. – Себ? – Темнота поглотила ее голос. Фрэнни посмотрела вверх, на лифт, потом снова в шахту.

Реальность обрушилась на нее, и из горла вырвался отчаянный крик.

Она отодвинулась от края, вскочила на ноги и, распахнув дубовые двери, что-то выкрикивая, влетела в приемную; ее глаза, как семафорные флажки, посылали сигнал бедствия женщине, которую Фрэнни видела раньше и которая все еще весело болтала по телефону.

– Помогите! Боже, позовите на помощь! – закричала Фрэнни. – Он упал. Он упал в лифт. Вызовите скорую помощь. Ради бога, вызовите скорую помощь! Не пускайте никого к лифту. Не подходите к лифту, двери открыты.

Она выбежала обратно к лифтам, посмотрела на открытую дверь шахты и в ужасе огляделась по сторонам. На стене висел огнетушитель и моток плоского пожарного шланга. Она схватила огнетушитель и поставила перед открытыми дверьми, затем с трудом сняла свернутый в кольцо шланг и кинула возле огнетушителя, загораживая подход к лифту.

Дубовые двери открылись. Появилась женщина из приемной. Она посмотрела на Фрэнни, потом на черный проем шахты. От ужаса ее лицо сморщилось, будто проколотый воздушный шарик.

– Мистер Себастьян? Вы сказали, мистер Себастьян?

– Где здесь лестница вниз? – крикнула Фрэнни, не рискуя больше пользоваться никаким лифтом.

– За теми дверями, справа. – Голос женщины опустился до шепота. – Мистер Себастьян?

Фрэнни кивнула.

Женщина зажала рот рукой.

– Вызовите скорую помощь! Пожалуйста, вызовите скорую помощь! – сказала Фрэнни. – Она рванулась к дверям и оказалась в большой просторной комнате; большинство сотрудников ушли на ленч. Ей сразу же попалась на глаза дверь справа с надписью: «Пожарный выход». Фрэнни толкнула ее и оказалась на каменной лестнице. Она помчалась вниз, хватаясь за металлические перила: поворот, поворот, еще один. Взгляд скользнул по грубо замалеванным на шершавой бетонной стене цифрам: 39.

Она неслась вниз, и вслед за ней неслось эхо ее шагов. 36… 35… 34… Голова начинала кружиться, руки горели, натертые о перила. 33… 32… 31… Фрэнни проскочила мимо пожарных ведер, выброшенной пачки из-под сигарет и грязной тряпки. Освещение было слабым, а на нескольких этажах лампочек вообще не было, и она бежала почти в полной темноте. 25… 24… Она отчетливо слышала свое дыхание, всхлипывания. 20… 19… Стены мелькали перед глазами. 14… 13… 12… Она чувствовала, что земля приближается к ней. 7… 6… 5… Фрэнни споткнулась, потеряла равновесие и, отчаянно вцепившись в перила, ударилась о стену. Одна туфля соскочила с ноги и, пролетев по ступенькам, скатилась вниз на лестничную площадку.

Она доковыляла до нее, задыхаясь, глотая слезы, надела и снова побежала. 3… 2… 1… Наконец Фрэнни достигла дна плохо освещенного подвального коридора; под потолком шли обмотанные чем-то трубы. Там стоял ровный гул механизмов, шипение воздуха и гудение насосов. Она увидела ведро для мусора и щетку сразу за дверями лифтов; рядом у стены стояла резиновая швабра и пластиковый бак с моющим составом. Дальше виднелась открытая дверь, из которой доносились удары, похожие на стук молотка по металлу. Фрэнни закричала.

Ее голос потонул в грохоте. Она побежала по коридору, увидела открытую дверь и вбежала туда. В помещении стоял гул печи. Вдоль стен высились металлические полки, забитые различными запасами: туалетная бумага, бумажные полотенца, пластиковые контейнеры с мылом и моющими средствами. Низкий потолок во всех направлениях пересекали трубы. В комнате стояла жара, как в сушилке; в воздухе плавали частички ваты. В дальнем конце Фрэнни заметила полосу света, пробивающуюся из-под двери.

– Помогите! – позвала она.

Тень перекрыла полосу света, и вновь послышался металлический стук. Она метнулась туда. В маленькой мастерской чернокожий мужчина в синем комбинезоне бил молотком по зажатой в тисках железной скобе, напряженно уставившись на нее.

Фрэнни подбежала к нему.

– Пожалуйста, вы следите за лифтами? – Она так задыхалась, что едва могла говорить.

Он с удивлением поднял голову.

– Да, мэм, я лифтер.

– Пожалуйста, пойдемте! Человек упал в шахту.

Его лицо было в потеках смазки, а седые волосы имели сероватый оттенок. Он вытер руки о комбинезон и несколько мгновений рассматривал Фрэнни, по глазам его было видно, как устал этот человек, в одном из них лопнул сосуд.

– Это не может случиться. Это невозможно.

– Пожалуйста, я была с ним на сороковом этаже. Двери открылись. Лифта там не было. Пожалуйста, пойдемте. – Она в отчаянии затрясла головой. – Пожалуйста!

Он посмотрел на нее, собираясь возразить, но потом выражение его лица смягчилось.

– Их только что проверили. Этого не может быть, – произнес он, защищаясь.

– Это произошло. О господи, произошло!

Ее мольба, кажется, возымела действие.

– На сороковом этаже?

– Да. Двери открылись; он сказал, что их нужно задержать, и шагнул туда, но там ничего не было. Пожалуйста, – попросила она. – Пожалуйста.

Он провел рукой по полкам, снял с крюка длинный ребристый инструмент и связку ключей, взял фонарик и пружинистым шагом вышел в коридор к лифтам.

– Какой из них?

Фрэнни на мгновение задумалась, пытаясь сориентироваться. Затем повернулась и указала на третий справа.

Он дал ей шанс подумать.

– Вы уверены?

– Да.

Он заколебался.

– Сороковой этаж?

– Да.

– Мужчина, вы говорите?

– Да.

– И все же я не думаю, чтобы кто-то мог упасть, мэм.

– Пожалуйста, – прошептала она, чувствуя на губах соленые слезы. По ее спине и груди струился пот. – Пожалуйста, проверьте.

Она заметила прикрепленный возле дверей лифта эксплуатационный сертификат в рамке.

 

«ДАННЫЕ О ТЕХНИЧЕСКОМ ОБСЛУЖИВАНИИ

Дата последней проверки безопасности

Дата ежегодной инспекции

Ответственный: Д. Пэпуорт»

 

Все записи были аккуратно впечатаны. Фрэнни отчетливо разглядела последнюю дату. 27 августа. Меньше месяца назад.

Лифтер постучал по нему указательным пальцем, ноготь на нем был темно-синим, видимо от недавнего удара молотком.

– Проверяли, видите?

Она кивнула.

– Это невозможно. Двери не могут открыться. До тех пор, пока не подойдет кабина.

Он вставил ключ в небольшой ящик на стене и, повернув его, открыл металлическую дверцу. Под ней оказались ряды переключателей и мигающих огоньков. Один оранжевый огонек не мигал, и он некоторое время смотрел на него, потом несколько раз нажал кнопку и заколебался. Затем он нажал еще две кнопки, после чего зазвенел звонок. Нажав еще одну, он остановил его.

– Придется остановить всю систему, – сообщил он. – Это не очень-то им понравится. – Лифтер потянул рычаг, при этом раздался громкий лязг. Все лампочки перестали мигать и загорелись ровным светом.

Он встал на колени, вставил длинный инструмент в крошечное отверстие в нижней части одной из дверей лифта и резко повернул. Повторив процедуру с таким же отверстием наверху, а потом с отверстиями в другой двери, он медленно всунул пальцы в щель и начал раздвигать двери. Они разъехались в стороны настолько, чтобы можно было просунуть голову.

Он жестом приказал Фрэнни оставаться на месте и, взяв фонарик, наклонился внутрь и направил его вниз.

– О боже… – Он отшатнулся и закашлялся. Бессмысленным взором он скользнул по Фрэнни, потом глаза его разъехались в разные стороны, губы задрожали; фонарь выпал из ослабевших пальцев. Он кинулся к ведру, упал на колени, и его стошнило.

Фрэнни подобрала горящий фонарик и шагнула к проему дверей, до ужаса боясь того, что ей предстояло увидеть. Пятнышко света от фонаря двигалось вниз по дальней стенке шахты.

Когда оно достигло дна, она увидела пыль, сбившуюся в клубки, сигаретные окурки, ключи, пакет из-под молока, детскую погремушку. В шахте стоял отвратительный запах экскрементов. Она почувствовала теснение в груди, когда луч высветил ткань в тонкую светлую полоску, а под ней что-то бесформенное. Блестящий кожаный мокасин с красной и зеленой ленточками поперек и золотой пряжкой. Сердце ее неровно колотилось. Свет выхватил из темноты какое-то бледное пятно. Это было лицо Себа с широко открытыми глазами, как будто они пытались выскочить из орбит; на мгновение Фрэнни даже показалось, что с ним все в порядке, он жив, только в шоке.

До тех пор, пока не осознала, что тело лежит на животе, а голова повернута на сто восемьдесят градусов, и не увидела торчащий из шеи белый обломок кости. Потом она разглядела густую красно-оранжевую массу, размазанную по волосам и валиком лежавшую за ушами. Фрэнни жалобно заскулила. Из спины на несколько дюймов торчало нечто похожее на пронзившую его кривую палку; остро заточенная, она проколола пиджак точно посередине, между лопаток. Кость, догадалась она, одно из ребер.

Фрэнни судорожно глотнула воздух и попятилась на нетвердых ногах, желудок забурлил, в мозгу, словно проявляющаяся фотография, возникало белое лицо Себа. Она вжалась в стену. Один за другим раздавались звонки: отчаянные, тревожные, сверлящие тишину сигналы. Она тяжело дышала, охваченная ужасом, уставившись в черную полоску между дверями, словно ожидая, что Себ в любой момент может вылезти из ямы.

Фрэнни повернула голову. Лифтер набирал номер на телефоне, висевшем на стене. От запаха его рвоты желудок Фрэнни сдавил спазм; она повернулась и бросилась вверх по ступенькам в вестибюль. Здесь тоже пронзительно звенел аварийный сигнал, и швейцар в своей роскошной униформе, украшенной галунами, с тревогой на лице прошел мимо нее к двери в подвал.

На подгибающихся ногах она пробежала по мраморному полу, выскочила через вращающуюся дверь навстречу порыву завывающего ветра и упала на тиковую скамейку, все еще держа в руке фонарик. Фрэнни выключила его, потом включила. Выключила и снова включила, чувствуя, как резиновая кнопка прогибается и щелкает под ее пальцами.

Она посмотрела на струю фонтана, которую сдувал беспощадный ветер. Хлопая крыльями, рядом приземлился голубь, выжидательно уставившись на нее, но она видела только серое пятно на асфальте. Люди еще обедали. Издалека до нее доносились стук ножей и вилок, смех и болтовня. Они вместе с Себастьяном должны были сейчас сидеть в ресторане, обсуждая способы выжить. Фрэнни уткнулась лицом в ладони, зажала пальцами уши, отгородившись от приближающегося свиста сирены, рассекающего воздух, и беззвучно тряслась от горя. И от ужаса.

 

Она с благодарностью отхлебнула горячий сладкий чай и осторожно поставила чашку на пробковую подставку на большом обеденном столе красного дерева, блестевшем, словно ледяной каток. С противоположной стены на нее с портрета смотрел мужчина в горностаевой шубе, с цепью шерифа на шее, имеющий фамильное сходство с Себом – те же крупные черты лица, но без дружелюбия Себа.

Она повернулась к полицейскому – сидящему напротив нее констеблю Бойлу. Рядом с ним на столе лежал блокнот. Бойл спокойно сидел в кресле, расправив широкие плечи. В тридцать с лишним лет его лицо сохранило детскую пухлость: глаза в форме полумесяца и толстые мягкие губы. Однако манеры его были жесткими, как у человека опытного, умудренного законом улицы. Он источал атмосферу легкой грусти, как бы сожалея о том, что в человеческой жизни существуют вещи, изменить которые выше его сил.

Время от времени он улыбался ей, и каждый раз это проявление доброты и сочувствия вызывало у Фрэнни новый поток слез, она шмыгала носом, моргала и продолжала свой рассказ, дюйм за дюймом продвигаясь вперед, иногда возвращаясь, десяток раз прокручивая в памяти каждый шаг и добавляя новые детали.

– Франческа, вы уверены, что было десять минут второго? – Его голос звучал ровно и педантично, и Фрэнни едва сдерживалась, чтобы в раздражении не наброситься на него.

– Да. – Затем она добавила: – Я помню, что посмотрела на часы, когда мы подошли к лифтам. – Но про себя она думала: «Он мертв. Ничто не вернет его. Какое, черт побери, имеет значение, сколько было времени?» – Мы договорились встретиться в час, чтобы пообедать, и я опоздала. Я появилась здесь не раньше десяти минут, и, когда мы выходили, он сказал, что нам нужно торопиться, потому что он должен вернуться к двум. У него возникли какие-то проблемы на работе.

– Почему вы опоздали?

Она снова резко вздохнула, борясь с раздражением. Часы на стене показывали 2.45. У нее болел живот. Фрэнни отпила еще чая. Кто-нибудь на стройке может вспомнить ее, подумала она, хотя это почти невероятно.

– Я думаю, я просто не рассчитала время. И еще, раз уж я была в этих местах, я хотела взглянуть на старую закусочную, принадлежавшую нашей семье, – это там, в Сити-Филдс, где идет реконструкция, – и сделала крюк в ту сторону. – Она пожала плечами.

– И никто не вышел вместе с вами к лифтам?

– Никто.

Привет, малыш!

– Вы… э-э… регулярно обедали с мистером Холландом?

Привет, малыш! Голос Себа звучал в голове как эхо.

– Нет. Мы вместе учились в университете.

– Какова причина вашей сегодняшней встречи?

Я хотела предупредить его насчет планшетки.

– Мы… не виделись с ним после окончания университета и вдруг пару недель назад случайно встретились в ресторане. Он сообщил мне о своей помолвке и сказал, что мы должны как-нибудь пообедать вместе.

Констебль поднял брови.

– Простите за вторжение в вашу личную жизнь, Франческа, но скажите, было ли что-нибудь – вы понимаете – между вами и мистером Холландом?

– Нет.

– А в университете?

Она задумалась. Один раз. На одной вечеринке они целовались на диване. Но в то время она встречалась с кем-то другим, и дальше этого дело не пошло. В принципе это могло бы произойти.

– Нет. – Фрэнни посмотрела на него. – Вы думаете, я толкнула его? В порыве ревности? Или из-за того, что я могла бы выйти за него замуж? – Она вспыхнула от ярости и заметила, что у полицейского хватило совести слегка покраснеть.

– Это всего лишь моя работа – рассматривать все с разных сторон.

Привет, малыш! Выражение лица Себа, когда он шагнул в пустоту. Как будто он приветствовал кого-то. Маленького мальчика.

Эдвард.

Он видел Эдварда.

– Значит, я – подозреваемая в убийстве, так это надо понимать?

Он воздел руки к небу.

– Ну что вы! Ничего подобного. Но я обязан составить полный отчет. – Констебль улыбнулся. – Поймите, мне пришлось ехать сюда в такой холод. Человек мертв, и обстоятельства смерти очень странные. В ходе следствия мы должны показать – ради всех и в особенности ради погибшего и его родственников, – что мы учли все возможности.

Внутри у нее все было забито мокрым тяжелым песком. Лицо Себа отчетливо всплыло в ее памяти; она вновь увидела его лежащим там, в грязи. Лицо полицейского поплыло, и на его месте возник Себ. Стол пополз куда-то вбок, и Фрэнни схватилась за него, чтобы не дать ему упасть. Она прижалась к нему щекой, увидела свое расплывчатое отражение в зеркальной поверхности, и из глаз хлынули слезы.

Чьи-то пальцы осторожно коснулись ее руки.

– Я попрошу кого-нибудь отвезти вас домой. У вас есть телефон вашего врача? Мы попросим его заехать и осмотреть вас.

Она медленно подняла на него глаза, голова кружилась. Стол был в порядке и не двигался; Фрэнни смущенно посмотрела на него.

– Мне нужно на работу. У меня сегодня в три назначена встреча. Босс наверняка очень рассердится.

– Может быть, вы позвоните ему?

– Как долго я еще должна находиться здесь?

– Мы уже почти закончили. – Он улыбнулся. – Не волнуйтесь, никто вас ни в чем не обвиняет.

«Я виновата, – хотела сказать она. – Я виновата. И вы правы, что обвиняете меня. Это я предложила провести сеанс в подвале. Это все случилось из-за меня. Себ был бы сейчас жив, если…»

Она снова глотнула чаю, так как в глазах опять собирались слезы.

– Извините, – сказала она полицейскому.

– Думаю, вам лучше отправиться домой, лечь в постель, и пусть доктор даст вам что-нибудь, чтобы вы могли спокойно спать ночью.

Фрэнни покачала головой:

– Я не могу. Нет времени.

Он вновь улыбнулся, но не стал спрашивать, что она имеет в виду.

 

31

 

Фрэнни вернулась в музей чуть позже половины четвертого. Чувствуя себя совершенно разбитой, она остановилась посреди зала и в оцепенении уставилась на толпы народа, очереди к книжным киоскам, магазинам сувениров и справочному окошку. По твердому полу стучали каблуки. Голоса. Порывшись в сумочке, она вытащила платок и промокнула глаза, пытаясь стереть удивленное лицо Себа, стоявшее перед ней, оно крутилось у нее в голове, как ярмарочная центрифуга. Если бы она чуть быстрее сообразила, она могла бы броситься вперед и…

Привет, малыш!

Констебль Бойл сказал, что она ничего не смогла бы сделать, не смогла бы удержать его вес, она бы только сорвалась вслед за ним. Она почувствовала, что пол уплывает из-под ног. Она могла бы увидеть, что лифта нет, могла бы закричать.

Могла бы догадаться, когда он произнес: «Привет, малыш!»

Фрэнни взяла свой ключ, механически кивнула охраннику, не видя его, в трансе подошла к своему кабинету и остановилась, забыв на мгновение, где находится. В шоке и страхе она не могла ни о чем думать. Наконец она открыла дверь и вошла в комнату. Пенроуза Споуда не было, он оставил на ее столе записку:

 

«Неважно себя чувствую. Ушел домой. Бенедикт ждет тебя в 6.30, адрес и указания на обороте. Если потребуется моя помощь, звони домой».

 

Рядом лежала еще записка, тоже его почерком:

 

«В 2.50 звонила Кейт Хемингуэй из „Ивнинг стандард“. Перезвонит».

 

Фрэнни беспомощно посмотрела на вторую записку. Несомненно, она звонила по поводу Себа. Фрэнни села, закрыла глаза и начала молиться. Заверещал телефон, и она с опаской взяла трубку, боясь, что это репортер из «Ивнинг стандард». Но это был Оливер, и в его голосе сквозило отчаяние, граничащее с безумием.

– Эдвард исчез, – сказал он.

– Из школы?

– Он позавтракал, а потом не явился на занятия. Никто его не видел.

Аккуратный почерк Споуда расплылся перед глазами.

– Что… что говорит директор?

– Он не знает, что делать.

– А полиция?..

– Они ищут его.

– Господи, как мне жаль. – Она закусила губу. – Что происходит? – тихо спросила она. – Во что мы влезли, Оливер?

– Не знаю.

Ее колени застучали друг о друга; она почувствовала, как костяшки пальцев, прижимающие трубку к уху, вдавились в щеку. Она должна сказать ему.

– Все даже хуже, чем ты думаешь. Себ мертв.

– Себ Холланд?

Фрэнни начала рассказывать, но ее горло сдавили рыдания, и она замолчала.

– Боже мой, бедная ты моя, – только и выговорил он. Затем ухватился за последнюю крупицу надежды, которая у них осталась. – Ты связалась со священником – с пастором?

Она уставилась на маленькие отверстия в микрофоне трубки.

– Я увижусь с ним сегодня вечером.

– Если Эдвард найдется, я сразу же приеду в Лондон.

– Уверена, что с ним все в порядке. Он очень изобретательный.

– Да, – мрачно согласился Оливер. – Во сколько ты идешь к священнику?

– В половине седьмого.

– Позвони мне потом, хорошо?

Она сдавленным шепотом пообещала.

 

Преподобный Бенедикт Споуд, как оказалось, жил в потемневшем от копоти доме в георгианском стиле, отдельно стоящем на оживленной магистральной улице к югу от Темзы, за станцией «Лондон бридж».

Темные облака, окрашенные снизу в розовый цвет последними лучами заходящего солнца, скользили по небу, словно горящие корабли. Ветер свежел, и на асфальт закапали первые капли дождя, когда Фрэнни подошла к входной двери и позвонила.

Ее удивила внешность открывшего ей человека – он был совершенно не таким, каким она его представляла: лет на десять старше своего брата, низенький и лысый, с маленькой круглой головой, казавшейся твердой, как пушечное ядро, и с выпученными глазами. Единственное, что у них было общего с Пенроузом, это лишь форма рта. На нем была развевающаяся черная сутана, высокий жесткий воротник сдавливал мясистую шею.

– Фрэнни Монсанто? – свирепо осведомился он.

– Да. – Она неуверенно протянула руку. Но священник отверг ее, как будто это был пакет, который ему вручили для передачи кому-то другому. – Я ждал вас к шести.

– Извините, Пенроуз сказал мне – в половине седьмого.

Он посмотрел на часы.

– У меня совсем нет времени. Может, вы придете где-нибудь в начале следующей недели? Скажем, в понедельник вечером?

Фрэнни в ужасе посмотрела на него.

– Но мне нужна помощь сейчас. Я не могу ждать так долго. Пожалуйста, выслушайте меня сегодня. Я подожду, если вам неудобно сейчас; мне обязательно нужно поговорить с вами сегодня.

Он раздраженно взглянул на нее.

– Проклятый мой братец. Я же вполне ясно сказал ему – в шесть.

– Ну пожалуйста, – взмолилась Фрэнни.

Он поколебался, оценивая ее, потом отступил и жестом пригласил войти.

Прихожая выглядела довольно обшарпанной, напомнив Фрэнни студенческое общежитие, и пахла мокрой собакой. Ковер на полу в некоторых местах протерся до основания и был весь покрыт вылинявшей шерстью; краска пожелтела и облупилась, а стены были почти голыми. Взяв ее плащ, он повесил его на стоящую в гордом одиночестве викторианскую вешалку, а затем проводил Фрэнни в маленький, аскетически обставленный кабинет.

Там был незажженный газовый камин из мрамора. На каминной полке покоилось распятие, а за ним стояла почтовая открытка с видом пирамид. Простой дубовый стол был завален бумагами, среди которых располагались старая пишущая машинка и маленький факсимильный аппарат. У стола стоял специальный стул для машинистки, выглядевший так, будто его подобрали на свалке. Убранство комнаты дополняли потертое кресло и диван, пружины которого выпирали под синей обивкой. Окно, перед которым стоял стол, выходило на улицу, и стекла дребезжали от проезжавших машин.

Фрэнни услышала легкие шажки, и в комнату с любопытствующим видом вошла, прихрамывая, староанглийская овчарка.

– На место, Шула! – скомандовал Бенедикт Споуд таким же диктаторским, но более ласковым тоном, чем тот, которым он приветствовал Фрэнни. – Вернись на место!

Собака развернулась и, неслышно ступая, медленно удалилась. Бенедикт Споуд указал Фрэнни на диван, а сам взгромоздился на вращающийся стул и принялся пристально изучать ее. Его презрительность и самомнение напомнили ей виденный как-то раз портрет одного из Борджиа.

Говоря, он несколько приподнимал голову, словно хотел донести свои слова до всех; его агрессивный тон немного смягчился.

– Пенроуз сказал, что вы забавлялись с планшеткой, так?

– Один раз. Когда училась в университете, – ответила Фрэнни.

– Один раз! – Он топнул по ковру ногой, обутой в черный лакированный ботинок, который казался слишком маленьким и изящным для него. – Что такого в этом выражении «один раз»? Почему вам кажется, будто оно все исправляет? Существуют обстоятельства, когда одного раза более чем достаточно, девушка. «Один раз» обанкротился. «Один раз» ограбил старуху. – Он разочарованно покачал головой. – Мне надоели разумные молодые люди, которые думают, что они все знают, которые развлекаются спиритическим сеансом, а потом прибегают ко мне за помощью, ожидая, что я взмахну волшебной палочкой и все исправлю.

Настроение Фрэнни совсем упало. Все неправильно. Нельзя было доверять Пенроузу, нельзя было слушать его. Она сжала кулаки от злости и отчаяния. Хотя прошлый вечер – Пенроуз за столом, – то, что он говорил, не могло оказаться просто удачными догадками. И она напомнила себе, что этого человека рекомендовал сам епископ Льюисский. Он епархиальный экзорцист. Он должен знать, что делает. Должен.

– Я полагаю, вы вряд ли ходите в церковь, не так ли? Только послушать рождественские гимны, – добавил он с легкой ухмылкой.

– Я ходила раньше.

– И как давно вы ходили?

– Семь или восемь лет назад.

Он сложил ладони вместе.

– Я по горло сыт теми, кто не ходит в церковь. Они приходят ко мне либо обвенчаться, чтобы потом поставить на каминной полке красивые фотографии, либо вдоволь наигравшихся с оккультизмом. – Потом его тон смягчился, совсем чуть-чуть. – О'кей, лекция окончена; время уходит. – В глазах даже появился намек на сочувствие. – Теперь расскажите мне все с самого начала.

– Насколько подробно Пенроуз посвятил вас?

– Давайте не будем строить догадки, тогда и ошибок не сделаем. – Он в ожидании откинулся на спинку стула.

Фрэнни начала. Священник нетерпеливо закивал, когда она стала говорить о сеансе и посланиях, которые обернулись предсказаниями. Он сидел неподвижно, когда Фрэнни излагала разговор с Эдвардом в библиотеке и то, как он, да и она сама, декламировали во сне латинские тексты. Без комментариев он выслушал и рассказ о том, что обнаружил Оливер в прошлом своей семьи, о его занятиях нумерологией и о своем открытии, что кафе ее родителей стояло на том самом месте, где когда-то находилась резиденция Халкинов.

– Двадцать шесть, – повторил Бенедикт Споуд, когда она закончила, втянув щеки, будто во рту у него была тянучка. – Двадцать шесть. Этот мужчина, ваш друг, погибший сегодня, Себ Холланд, – вы не знаете, что ему сказала планшетка?

– Нет.

– А вы думаете, что-нибудь изменилось бы, если бы вы знали?

– Не знаю. – Она уныло посмотрела на него.

Он на несколько дюймов приподнял подол сутаны и оглядел свои ботинки. Затем еще более пристально уставился на Фрэнни.

– В Освенциме никогда не поют птицы. Вы знаете про это?

– Нет, – ответила она, удивленная его явной непоследовательностью.

– Этому есть причина. Страдания, пережитые там людьми, впечатались в землю. Животные чувствуют это и избегают этого места, а те, которым все же случается попасть туда, молчат. – На некоторое время он сам погрузился в молчание. – Люди, умирая, оставляют свои отпечатки. Отпечатки энергии, эмоций. Некоторые, как мой брат, умеют читать их. Есть и другие люди, которые, сами того не зная, служат просто каналами, как радиоприемники и передатчики, передавая эти отпечатки остальным, для которых они могут воплощаться в форме привидений или же оказывать на них подсознательное влияние.

Канал. Слово, которое употребил Оливер.

– Похоже, – продолжил Бенедикт Споуд, – что вы как раз можете быть проводником этого второго маркиза в сына лорда Шерфилда, Эдварда.

– Вы действительно думаете, что такое возможно? – дрожащим голосом спросила она.

– А вы сами что думаете? – резко возразил он.

Она задумалась, мысленно возвращаясь назад, в темноту подвала. Что-то отпечаталось в стенах? Дух человека, умершего триста пятьдесят лет назад, все еще мыслил, обдумывал, строил планы, все еще заставлял людей исполнять его приказы? Смог заставить ее? Или Эдварда? Смог убить Меридит, Джонатана Маунтджоя, Себа Холланда. Поразить радиацией Макса Гейбриела, искалечить Фиби, ослепить Сюзи Вербитен? Убить жену Оливера? Тристрама?

– Я не понимаю, что это и как оно действует.

Священник заговорил более вежливо:

– Я верю в то, что существуют силы зла, которые подчиняются своим собственным законам и которые мы можем по своему выбору либо принять, либо отвергнуть. Каждый раз, когда мы принимаем зло, позволяем ему войти в себя, мы кормим его, и оно становится сильнее, и иногда оно продолжает существовать после смерти человека. Второй маркиз принял зло и вырастил его. Возможно, оно не умерло вместе с ним, оно лишь спало; некая сила, достаточно мощная, чтобы выжить в течение трехсот пятидесяти лет.

– Выжить среди кирпичей и строительного раствора? В камне?

– Кирпичи и камни инертны сами по себе, но они содержат множество элементов, в том числе электричество и углерод, способных хранить энергию. Когда люди играют с планшеткой, они концентрируют большую энергию в одной точке, создавая энергетический сплав. Энергия шести или семи человек фокусируется на стакане. Этот концентрат способен потревожить все, что находится в комнате, а иногда и вернуть к жизни отпечатавшиеся воспоминания или дремлющую силу зла. Я думаю, подвал, вобравший в себя все зло, происходившее в нем, представлял собой чрезвычайно опасное место для спиритических игр. Не могу представить себе худшего места: сексуальные извращения, многочисленные убийства, ужасный конец. – Он покачал головой. – Чего вы ждете?

Фрэнни молчала.

– Зло невероятно коварно, но оно может действовать лишь через взрослых людей, принявших его, или через детей, которые еще не до конца понимают разницу. – Он иронически улыбнулся. – Второй маркиз был убит в доме, более чем вероятно – в подвале, семью солдатами. Нумерология была его коньком. – Споуд смерил ее жестким взглядом. – Семь студентов устроили спиритический сеанс. – Он пожал плечами. – Может быть, это что-то значит, а может быть, и нет. Что действительно важно, так это то, что лорд Шерфилд со своим пятилетним сыном оказались в кафе после того, как вы возродили силу. Вы стали естественным звеном.

– Почему?

– Сознание ребенка не сформировано полностью, по крайней мере до семилетнего возраста. В данном случае сила зла или дух – называйте как хотите – увидела не просто маленького мальчика, но к тому же связанного через родственников, а следовательно, генетическими узами со вторым маркизом. Используя вас как канал, оно могло бы постепенно стать частью сознания ребенка; испытать его так, чтобы он сам не заметил этого, до тех пор, пока ребенок не привыкнет к нему, не примет как часть себя. И тогда… – Он посмотрел в сторону.

– И что тогда?

– Тогда оно – или он – больше не будет нуждаться в вас. – На его лице снова возникла насмешливая улыбка.

– Почему? – спросила Фрэнни. – Почему оно хочет всего этого? Конечно, тут… тут нет причины… – Ход ее мыслей прервался.

– Зло разлагает добро. Это есть единственное его назначение: разлагать, уничтожать, аннулировать. Ему не нужна причина, только энергия. Энергия сеанса, энергия приемного тела.

– Но почему оно причинило вред всем принимавшим участие в сеансе?

– Вы знаете выражение «Не буди лихо, пока спит тихо»?

– Конечно.

– Спящее лихо не отблагодарит вас за то, что вы его разбудили. – Он положил руки на колени и оглядел комнату, будто отдал приказ. – Если второй маркиз занимался нумерологией, возможно, его духу показалось забавным продолжить традицию. Семеро солдат убивают его. Семеро человек вновь возвращают к жизни. Схема повторяется. – Он развел руками. – Зло никому не должно отчитываться в своих действиях.

– Но как это объясняет слепоту моей подруги? Она подцепила вирус во время купания; как дух мог заставить ее сделать это?

Он щелчком скинул со своей сутаны крошечные пушинки.

– Мы очень мало знаем о способности тела следить за своим состоянием. Иммунная система все еще во многом тайна для нас. Думаю, от этого вируса слепнут очень немногие, всего лишь небольшой процент. Может, ей просто не повезло; а может, что-то, внедрившись в ее подсознание, блокировало иммунитет. Чтобы пророчество сбылось.

Фрэнни чувствовала себя так, как будто внутри у нее порвался нерв.

– Я могу что-нибудь сделать?

– Мы можем сделать только одно. Спуститься в этот подвал и отслужить заупокойную службу. И мы сейчас идем.

– Кто мы?

– Вы и я.

Фрэнни впилась зубами в ладонь.

– Не знаю, сможем ли мы войти внутрь.

– Об этом мы будем думать, когда придем на место.

– А что… что происходит во время заупокойной службы?

– Мы просто прочитаем божественную литургию и заставим дух успокоиться.

– А если это не поможет?

Он взглянул на нее, как на сумасшедшую. Губы его были решительно сжаты.

– Мы идем туда, вооруженные силой Церкви. Силой Господа. Это сильнее, чем что бы то ни было, что есть у Сатаны. Вы понимаете это, не так ли?

Фрэнни почувствовала, как волосы встают дыбом и по коже бегут мурашки. Она надеялась, придя к священнику, найти хоть какое-то успокоение. Вместо этого она нашла еще больший страх.

 

32

 

Фрэнни и Бенедикт шли по Лондонскому мосту; карман ее плаща оттягивал фонарик, одолженный ей священником. Споуд нес в руке небольшой пластиковый пакет, размахивая им с делано беззаботным видом, который, однако, не мог скрыть отражавшегося на лице беспокойства.

Пропустив поток машин, они пересекли улицу и, выйдя на Кинг-Уильям-стрит, направились в сторону банка. Справа от них, ярко освещенная на фоне ночного неба – Фрэнни заметила ее, посмотрев вдоль одной из боковых улиц, – возвышалась башня Уинстона Черчилля. Фрэнни отвернулась.

– Как вы думаете, – спросила она, – не может ли это быть причиной нашей встречи с Оливером? Что все это могло быть подстроено, спланировано этой… этим… – Она остановилась, не зная, какое слово подобрать. Дух? Сила?

– Я верю, что есть порядок в хаосе, – сухо ответил Бенедикт Споуд.

Фрэнни припомнила, что Оливер говорил то же самое.

– Что это значит?

Он не отвечал, пока они не остановились у светофора в конце улицы.

– Это значит, что даже в том, что кажется хаосом, существуют закономерности. Иногда мы оказываемся слишком близко к ним, чтобы разглядеть их.

– Я не совсем понимаю…

Вспыхнул зеленый свет, и они вышли на Полтри. Воздух в легких Фрэнни с каждой секундой казался тяжелее. Впереди по левой стороне уже виднелись огни ограждения. Она замедлила шаг, и священник тоже зашагал медленнее.

– Я хочу кое-что сказать перед тем, как мы… – начала она; Бенедикт Споуд полуобернулся к ней, и в свете уличного фонаря она увидела мягкую, как у ребенка, его щеку. – Я прошу прощения за все. За горе, которое я причиняла всем. За свою ужасную глупость…

Бенедикт Споуд еще немного повернул голову и посмотрел ей в глаза. На его лице все еще была написана тревога, но голос звучал спокойно.

– Семеро человек совместно приняли решение провести сеанс, Фрэнни, – тихо произнес он. – Не нужно взваливать всю вину на себя. Бог рассудит вас.

Резкий порыв ветра взметнул ее волосы и одежду. Сутана священника заколыхалась под плащом, а сумка в его руке пришла в движение. Забор шатался; даже за сотню ярдов Фрэнни слышала, как болтаются и стучат на ветру оторванные доски, подобно парусу, хлопает брезент и лязгает металл.

Она поглядела на Бенедикта Споуда.

– Могу я задать вам совсем наивный вопрос? Если люди могут это – притягивать злых духов – сами по себе, то почему, чтобы остановить их, нужен священник? Не может ли любой человек остановить их молитвами?

– Священники не волшебники, – ответил он. – Добро сильнее зла; но когда зло выходит из-под контроля, тот, кто обладает полномочиями Церкви, сильнее любого другого. Церковь действует от имени Бога, используя Его власть. А Бог сильнее Сатаны. Бог низверг Сатану.

Мимо прогрохотал автобус. Дверь паба через дорогу напротив открылась, и оттуда вышли двое мужчин. Внутри паб выглядел очень симпатично, Фрэнни почувствовала укол зависти.

– Мне все еще никак не верится – после всего произошедшего, – что всего лишь несколько молитв остановят его.

Ее спутник остановился.

– Почему?

– Это кажется слишком простым.

Он обрушил на нее простую логику.

– Неужели это проще, чем то, как оно началось? Подвыпившая компания с перевернутым винным стаканом и кусочками бумаги.

Фрэнни слабо улыбнулась, но не увидела на лице Бенедикта Споуда ответной улыбки. Она посмотрела на часы. Четверть девятого. Здесь гораздо светлее, чем она ожидала. Тротуар, забор, стройка – все было окутано белесой оранжевой дымкой. Прозрачной. Но искусственное освещение не доставало до вершин небоскребов, возвышавшихся вокруг них. А еще дальше масляную черноту неба прокалывали лишь ослепительно-белые звезды.

Картина практически не изменилась с тех пор, как Фрэнни днем заходила на стройку: стрела крана простиралась над переулком; силуэт тяжелого свинцового шара висел под ней, как добыча, свисающая из клюва гигантской хищной птицы. Но здание, стоявшее на своем месте еще в обед, теперь исчезло. Шок пронзил ее. Она бросилась через дорогу к забору, прижалась лицом к смотровому окошечку, но ничего не увидела. Фрэнни подбежала к другой щели, смотревшей прямо на развалины угловых зданий переулка. Они были почти полностью разрушены, фасады разворочены, виднелась внутренняя планировка. Но за ним, на противоположной стороне переулка, остальные здания не сохранились.

Какая-то часть Фрэнни желала, чтобы их не было, хотела сказать, что уже слишком поздно. Священник не узнал бы. Затем у нее в памяти всплыло лицо Себа Холланда. Потом Тристрама. Гроб Меридит на катафалке. Фрэнни передернуло. Она представила себе, что больше никогда не увидит Оливера. И свою семью. Изувеченная, мертвая или изуродованная до неузнаваемости. Она кивнула Бенедикту Споуду и показала место.

Он смерил взглядом забор и заявил решительно:

– Попробуем найти дырку.

Они остановились перед главными воротами, створки которых были стянуты цепью. Фрэнни подергала, но они даже не шелохнулись. Мимо проехало такси; стук его мотора эхом отдавался в тишине, запах выхлопных газов еще долго стоял в носу. Она пошла впереди по направлению к концу квартала и повернула налево; тротуар, по которому они двигались вдоль забора по тихой, плохо освещенной улице, перешел в выложенную досками дорожку. Бенедикт Споуд нажал на доски забора в том месте, где они соединялись с деревянными подмостками тротуара. Доски неохотно подались, но затем с грохотом встали на место. Священник огляделся с весьма хитрым видом, с силой налег на забор и, пропустив Фрэнни, скользнул в дыру сам и отпустил доски, которые разогнулись с оглушительным шумом.

Они стояли на расползающейся груде камней; звуки хлопающего брезента и лязгающего металла слышались гораздо ближе. Фрэнни включила фонарик, и его луч жадно рванулся к теням, прячущимся от слабого света уличных фонарей: он выхватил гусеницы бульдозера, кабину крана. Фрэнни провела им вдоль частично разрушенной террасы, где примостился командный пункт стройки. Воздух был наполнен неприятным сладковатым запахом гнилого дерева и сырости, а также более сильным – сухим запахом старой штукатурки. Пятно света скользило по стремянке, вагонетке, затем отразилось в окнах самосвала. Она неуверенно шагнула вперед, обходя сломанную тележку из супермаркета, затем прошла по гнилой известняковой плите, которая треснула у нее под ногой, и далее по отпечаткам шин в жидкой грязи.

Бенедикт Споуд пробирался за ней на цыпочках, приподняв полы сутаны, словно юбку. Пройдя мимо самосвала с надписью «Поставки» на двери, они услышали, как по дороге за забором проехал фургон и затормозил у ворот, не выключая мотор. Заслышав шаги и треск рации, Фрэнни быстро выключила фонарик. Раздался мужской голос:

– Сити-Филдс. Один девять пять пять. Стройка в порядке. Направляюсь в Докленд… Вас понял, конец связи.

Цепь загрохотала, и автомобиль укатил. Фрэнни вновь включила фонарь, высветив поднятые брови священника.

– Могло бы получиться неловко, – заметил он.

Фрэнни не нашла в себе сил улыбнуться и зашагала к переулку Полтерерс. Он расстилался перед ними, как город призраков, созданный на киностудии для съемок фильма.

Страх снова проступил на лице священника, и Фрэнни почувствовала, как он заражает и ее, проникая внутрь. Надо идти; как-нибудь стать храброй. Надо идти. Надо. Она представила два глаза, наблюдающие за ними сквозь заколоченные окна. Глаза маленького мальчика. Сердце, как челнок, застучало в груди, сплетая сеть из ее напряженных нервов.

Она едва не прошла мимо. То, что когда-то казалось огромным зданием, теперь выглядело очень маленьким. Чтобы убедиться, она направила фонарь вверх: «САНДВ..И. КАФЕ ЛУИДЖИ».

Окна, как и остальные, были заколочены, но стеклянная дверь почему-то осталась свободной. Она достала из сумочки кольцо с ключами, сняла один, самый старый, и вставила в замочную скважину. Он вошел в нее даже слишком легко, открывая Фрэнни и канонику Споуду путь в помещение, где она провела большую часть своей жизни.

Внутри на полу была свалка. Обвалившиеся куски потолка образовали в нем сквозные дыры. Фрэнни медленно вошла, подождала Бенедикта Споуда и обвела помещение фонариком, отгоняя темноту. Белый прямоугольник указывал, где находится прилавок. Плакат с видом Неаполя валялся на полу. Второй, с видом Амальфи, все еще висел на дальней стене. И именно на него расширившимися глазами уставился священник. Фрэнни проследила, куда он смотрит.

Плакат шевелился, верхний левый край отделялся от стены, как будто его тянула невидимая рука. Правый угол уже болтался в воздухе. Фрэнни казалось, что вместе с бумагой отрывают частичку ее самой. Воздух вокруг был насыщен электричеством; плакат продолжал загибаться вниз до тех пор, пока, наконец, не упал и, скрутившись в рулон, не остался лежать на полу.

Эффект получился ошеломляющий. Это просто сквозняк из открытой двери, пыталась успокоить себя Фрэнни, пробираясь в темноте к крышке люка, которая тускло светилась впереди. Она положила фонарик на пол, встала на колени и жестом велела Споуду сделать то же самое.

Когда она потянула за кольцо, холодный металл обжег пальцы, словно кусок льда. Призрак сидел там, внизу, под крышкой люка, дожидаясь ее в темноте и тишине. Он жил в подвале, там была его берлога. Призрак, коловший сейчас ее тело острыми иглами ужаса. Второй маркиз – Фрэнсис Эдвард Элвин Халкин.

Крышка люка приподнялась на несколько дюймов и упала. Фрэнни уже забыла, какая она тяжелая. Она отвергла попытки священника помочь и, собрав все силы, снова взялась за кольцо; люк открылся, за ним потянулись клочья паутины. Из ямы вырвалась струя леденящего воздуха, как будто открыли дверцу морозильника.

Фрэнни откинула крышку на пол и направила луч фонарика на деревянные ступени, уходящие в темноту. Черную, как в шахте лифта. Фрэнни вдруг задрожала, не в силах справиться с собой, будто в конвульсиях. Она подползла ближе и уставилась вниз, в темноту, клубившуюся вокруг нее, как дым.

– Может, я спущусь первым? – предложил священник.

– Я полезу, – услышала она собственный голос, – чтобы вы могли передать мне вашу сумку.

Медленно она пролезла в отверстие, держа фонарик в одной руке. Ей казалось, что она погружается в бездонную яму. Но наконец ноги коснулись каменных плит пола. Пол поднимался и опускался. Но затем Фрэнни поняла, что это ее саму трясет от страха.

– О'кей! – прокричала она, направляя луч фонаря вверх. Эй, отозвалось эхо; о'кей… о'кей… о'кей.

Бенедикт Споуд неуклюже поставил ногу на первую ступеньку.

– Осторожно! – громко крикнула она в темноту.

ОСТОРОЖНО… ОООЖНООО.

Холод каменных плит проникал сквозь подошвы туфель. Кожу покалывало, и Фрэнни чувствовала, как волосы на руках, ногах, пояснице поднимаются дыбом; по телу побежали мурашки. Точно так же, как и в прошлый раз, тишину нарушало лишь равномерное кап… кап… кап…

Она посветила фонарем на ступеньки, боясь оглядываться по сторонам, и протянула руку за сумкой, которую ей подал Споуд.

Священник достиг дна, но еще некоторое время стоял, держась за перила и переводя дух.

– Моя сумка, – встревоженно произнес он, словно боясь надолго расставаться с ней.

Она протянула ему сумку под аккомпанемент низкого грохочущего эха, шедшего из темноты. Оно становилось глубже и громче, как будто на них катились сотни валунов. Тысячи раз она слышала этот звук, и он всегда пугал ее. Шум начал затихать также быстро, как и начался, превратился в отдаленный гул и вскоре исчез совсем.

– Метро, – пояснила она. – Центральная линия.

Споуд наконец оторвался от перил и сделал несколько неуверенных шагов, словно кто-то тянул его вперед. Она наблюдала, как он открыл свою сумку, достал оттуда еще один фонарь, подошел к стоящим сбоку бочкам, выбрал одну и стал раскладывать на ней вещи, как на столе. В ярком свете второго фонаря Фрэнни увидела ящик с укрепленной на нем свечой; рядом натекла лужица воска, вокруг лежали кусочки бумаги. Это был ящик, который они использовали вместо стола во время сеанса.

Воспоминания нахлынули на нее. Она подошла поближе и остановилась, боясь оказаться слишком близко. Буквы алфавита в беспорядке были разбросаны, среди них – карточки «да» и «нет», покрытые пятнышками плесени.

Священник извлек из сумки флакон со святой водой и серебряную солонку и поставил все на бочку. Потом достал два серебряных подсвечника, воткнул в них свечи и зажег. Затем на бочке появились чаша, серебряный поднос и еще одна серебряная чаша для святой воды. Неслышно бормоча молитву, он налил в нее немного воды и добавил соли. Работая в свете дрожащего пламени свечи, Споуд действовал медленно, аккуратно, методично, как будто в запасе у него была вечность.

Он поднял чашу.

– Защити нас, Господь, мы молим тебя. – Священник выговаривал слова твердо, но не повышая голоса. Затем вытащил из сумки нечто напоминающее серебряный шар на цепочке. В шаре были проделаны крошечные отверстия, как в перечнице. Кропило, догадалась Фрэнни.

Он осторожно погрузил его в святую воду, затем поднял и легонько покачал. Потом поднял выше, словно давая рассмотреть кропило всем, кто бы ни прятался в темноте. Священник стал раскачивать цепь, сначала медленно, потом сильнее и сильнее, пока капли воды не обрызгали стены. Одновременно он начал обходить подвал, повторяя снова и снова:

– Защити нас, Господь, мы молим тебя!

 

Снаружи свисающий со стрелы крана в двадцати футах над землей свинцовый шар чуть-чуть качнулся в порыве ветра. Ветер стих, но шар продолжал едва заметно двигаться; постепенно он раскачивался сильнее, описывая широкие круги, так что стрелка крана не выдержала, и весь кран следом за ним тоже пришел в движение. Свинцовый шар раскачивался, как кропило в руках священника. Как абажур в гостиной Фрэнни. Все сильнее и сильнее. До тех пор, пока не взлетел слишком высоко и цепь на мгновение не провисла. Затем он всей тяжестью своих пяти тонн рухнул вниз. Завис в воздухе, пока выправлялась слабина цепи. Потом цепь натянулась. Резко. Слишком резко.

Стрела крана надломилась, и шар увлек ее за собой, пробив крышу и прогнившие деревянные перекрытия.

Внизу в подвале в руке Бенедикта Споуда еще раз качнулось кропило. Святая вода обрызгала кирпичную стену.

– Защити нас, Господь, мы молим тебя.

Он шагнул влево и начал повторять процедуру. И тут до Фрэнни донесся слабый треск, как будто ломали щепки для растопки камина. Затем отдаленный грохот. Поезд, сперва решила она, но звук был другим: более глубокий и грозный. По потолку и стенам, извиваясь, поползли трещины. Пыль и мелкие камешки посыпались на них сверху, попадая на голову и руки.

– Уходите! – закричала она. – Уходите!

Стены подвала задрожали, и в открытый люк сверху хлынула пыль. Фрэнни снова закричала, потом что-то больно ударило ее в плечо, толкнув ее на пол. Шум стал невыносимым. Она расслышала чей-то крик, но пыль и известка забили ей рот, и Фрэнни закашлялась, ничего не видя за пылью.

Потом наступила тишина.

Она почувствовала на лице дуновение ветерка и попыталась пошевелиться. Но ее засыпало, и она не могла двинуться. Фрэнни выплюнула изо рта грязь.

– Мистер Споуд?

Сквозь пыльную дымку, режущую глаза, пробился слабый свет. Затем дымка начала исчезать. Пыль оседала. Вверху над собой Фрэнни увидела странное оранжевое свечение и знакомые белые огоньки на маслянисто-черном фоне. Вокруг возвышались темные стены. Вдруг она в замешательстве поняла, что смотрит прямо в ночное небо.

Лицо. Кто-то смотрел на нее сверху. Маленький человек стоял, глядя вниз сквозь пролом в полу верхнего этажа. Он улыбнулся, и ей показалось, что это несколько неуместно. Улыбка и блестящие глаза. Наконец она, обезумев от ужаса, разглядела, что это был совсем не мужчина.

Это был Эдвард.

 

33

 

Когда Фрэнни посмотрела на него, Эдвард исчез. Она с трудом пошевелилась, тщетно пытаясь освободить ноги и левое плечо, придавленные неимоверной тяжестью. Ее захлестнула волна паники.

– Мистер Споуд? – позвала она.

Тишина. Она почувствовала себя насекомым в спичечной коробке.

Жуки – это вредители, папа.

– Мистер Споуд?

Она подавилась пылью и снова закашлялась. Фрэнни напрягала зрение, но ничего не увидела. Что-то острое впилось ей в запястье; она потянула руку, повернулась, но оно лишь воткнулось сильнее. Фрэнни снова взглянула вверх, но не разглядела ничего, кроме все той же оранжевой дымки.

В темноте шевельнулась тень. Она услышала шорох, похожий на шарканье ног, и мышцы конвульсивно сжались. Но она по-прежнему не могла вытянуть ноги, прочно увязшие в цементе.

Послышался еще один шорох. Потом снова. Позади нее. Она могла только поворачивать голову и сейчас отчаянно завертела ею.

Она увидела силуэт: кто-то маленький. Зажегся фонарик, и луч света ослепил ее. Потом он переместился в сторону, и в освещенном пятне она разглядела Эдварда.

Он не двигался, уставившись на нее.

– Эдвард! – позвала она. Надо попытаться поговорить с ним, пробиться к нему, безнадежно подумала Фрэнни.

Его губы зашевелились, но до нее не донеслось ни звука. Луч фонаря обежал подвал. Потолок провалился, и Фрэнни оказалась заваленной в углу. Потом свет упал на чье-то лицо слева от нее.

Это был Бенедикт Споуд; его ноги и спина были расплющены свинцовым шаром. Язык торчал изо рта, и из него вытекала струйка желчи, капая в лужу крови, растекавшуюся вокруг его головы в сторону Фрэнни.

Из ее горла вырвался сдавленный, прерывающийся крик. Эдвард сделал шаг в ее сторону. Еще один. Его губы шевелились, произнося что-то, чего она не могла расслышать.

Ее правая рука была свободна. Фрэнни вытянула ее и, не отрывая глаз от Эдварда, пошарила в куче камней возле себя, нащупала обломок кирпича и крепко зажала его в руке, полная решимости применить свое оружие.

Эдвард с торжественным видом направлялся к ней, уставившись в одну точку и по-прежнему выговаривая неслышные ей слова; он был одет в школьную форму: серые пиджак, шорты и галстук в полоску. Фрэнни собралась и подняла камень повыше. Эдвард продолжал бормотать, и, когда подошел ближе, она, наконец, с нарастающим страхом осознала, что из его рта выходит чей-то чужой голос, голос взрослого человека.

Он прошел мимо нее, встал на колени и, взяв кропило из вытянутых пальцев мертвого священника, поднялся и раскачал цепь. Капли святой воды упали Фрэнни на лицо.

– Защити нас, Господь, мы молим тебя. Защити нас, Господь, мы молим тебя, – повторял он громким, четким осмысленным голосом, который она тут же узнала.

Эдвард снова встал на колени и начал разгребать камни возле тела каноника Споуда, бормоча себе под нос. Теперь он читал «Отче наш». Фрэнни наблюдала, как он откопал серебряный поднос и чашу, словно точно зная, что искать и что делать дальше. Из засыпанной сумки Эдвард извлек бутылку вина для причастия и вафли.

– Услышь наши молитвы, Господи, – произнес он. – Мы смиренно взываем к Твоему милосердию.

Фрэнни не могла постигнуть, как это получилось, но голос, которым Эдвард читал молитву, принадлежал священнику, лежащему мертвым на полу. Священник говорил через мальчика.

Эдвард продолжал со спокойной уверенностью, словно чувствуя за собой силу.

– Услышь наши молитвы, Господи, ибо мы смиренно взываем к Твоему милосердию, чтобы душа раба Твоего Фрэнсиса Эдварда Элвина Халкина, которого Ты призвал к Себе, могла войти в царство мира и света. Через Христа, Господа нашего. Аминь.

– Аминь, – невольно отозвалась Фрэнни, разжимая руку с камнем.

– Мы молим Тебя, Господи наш Боже, принять душу раба Твоего Фрэнсиса, ради которого пролилась кровь Твоя. Помни, Господи, что мы всего лишь пыль, и человек подобен траве и цветам на лугах. Господи, даруй ему вечный отдых и нескончаемый свет над ним. О Боже, Ты даешь нам милость и избавление. Даруй рабу Твоему Фрэнсису, о Господи, царство отдыха и прощения.

Мальчик, в котором был скрыт взрослый, мгновение помолчал. Вдали взвыла и затихла сирена, и у Фрэнни появилось странное ощущение, что кто-то стоит рядом с ними. Но она не осмелилась оторвать взгляд от чуда, происходившего на ее глазах. Эдвард снова начал читать «Отче наш», и Фрэнни присоединилась к нему.

Закончив молитву, он взял гостию, отломил кусочек и положил в чашу.

– Агнец Божий, – произнес он. – Ты прощаешь грехи миру, ниспошли же свое благословение на час. Позволь этой крови и плоти Господа нашего Иисуса Христа дать нам, принимающим ее, вечную жизнь. – Он поднес гостию Фрэнни и вложил ей в руку. – Возьми, ешь, – приказал он.

Она поднесла ее ко рту и положила на язык. Сладкая, воздушная вафля тут же растаяла.

Затем он взял чашу и поднес к губам Фрэнни. Она коснулась губами гладкого серебряного края и благодарно проглотила густое, сладкое вино.

– Это есть кровь Христова. – Эдвард твердо произнес эти слова и поставил чашу. – Господи Боже, Сын Твой дал нам причаститься Тела Своего, чтобы придать нам сил пройти наш последний путь. Позволь брату нашему Фрэнсису занять место рядом с Христом на Его вечном пиру: Кто живет и царствует вечно.

– Аминь, – прошептала Фрэнни.

Воздух потеплел, и ей больше не было страшно. Эдвард опустился возле нее на колени. Темнота отступила, и она увидела его ясные глаза и улыбку. Он вновь говорил своим обычным голосом.

– Ты в порядке, Фрэнни?

Она кивнула.

– Все теперь хорошо, правда, Фрэнни? – Он начал откапывать ее из-под обломков. Она посмотрела на лицо мальчика и вспомнила его вопрос: «Мертвые всегда остаются мертвыми?»

Бенедикт Споуд был вооружен авторитетом Церкви, и он умер. Но не совсем. Убив Споуда, второй маркиз не уничтожил силу священника, но дал ему новое оружие: Эдварда.

Non omnis moriar.

Умирая, каноник Споуд направил свой дух в тело Эдварда.

Фрэнни ласково взяла мальчика за руку, вспоминая слова священника: «Когда зло выходит из-под контроля, тот, кто обладает полномочиями Церкви, сильнее любого другого».

И еще ей вспомнилось, как он сказал: «Я верю, что есть порядок в хаосе».

Фрэнни крепко прижала Эдварда к себе; он, казалось, не замечал, что по ее щекам бегут слезы. Как будто оба они знали, что здесь, на обломках прошлого, в присутствии смерти они стали наконец свободны.

 

Эпилог

 

Июль 1999 года

Когда Чарльзу Ричарду Халкину было семь лет, он открыл секретное убежище, куда его сводный брат Эдвард ходил курить. Открыл он его, прокравшись за братом по чердаку за игровой комнатой. Чарльз наблюдал, как Эдвард вылезает в окно, и сам вылез за ним, прополз вдоль парапета и нырнул в отверстие возле одной из массивных дымовых труб.

Эдварда это вначале раздражало, но потом он смирился и позволял Чарльзу приходить когда угодно. В ясный день за холмами вдалеке можно было увидеть Ла-Манш. Эдвард сказал, что темная полоска на горизонте – это Франция; правда, Чарльз ему не очень-то поверил. Он не верил многому из того, что говорил Эдвард, предпочитая выяснить правду самостоятельно. Ему доставляло истинное удовольствие открывать новое. Он обожал сам додумываться до всего и унаследовал от матери аналитический, логический ум; он всегда складывал единое целое из маленьких осколков.

Однажды, копаясь от скуки в старых вещах на чердаке, он наткнулся на потертый чемодан с выцветшим багажным ярлыком авиакомпании «Алиталия». Внутри оказалась куча фотографий его матери и его дядюшек и тетушек, а также старые журналы и связки писем. Закрывая чемодан, он заметил, что один конверт выглядит новее остальных, и взглянул на него. Конверт был адресован Франческе, леди Шерфилд, Местон-Холл, Местон, Ист-Суссекс.

Внутри оказалось коротенькое письмо и полоска бумаги. Письмо было написано довольно корявым почерком:

 

«Дорогая Фрэнни!

Мама нашла это, помогая мне разбирать всякий старый хлам, когда я была у нее в прошлый уик-энд. Я подумала, что тебе будет интересно, ведь ты всегда хотела это выяснить. Ужасно подходит бедному Себу, но не знаю насчет тебя. Похоже, Фиби запомнила не так, это не просто число 26. Хотя сейчас это все уже не имеет значения.

Постараюсь позвонить тебе, когда приеду в следующий раз. Второго малыша ждем в августе.

С любовью. Сюзи».

 

Чарльз развернул бумажную полоску. Она была из линованной бумаги, дюйма два в ширину, и, похоже, ее вырвали из дневника. На одной стороне был записан какой-то адрес. На другой – два имени, в столбик:

 

«Себ Холланд – „Шалтай-Болтай“.

Фрэнни – „Ты родишь 26-го“».

 

Когда-то раньше Эдвард сказал Чарльзу, что не является его настоящим братом, потому что у них разные мамы. Чарльз понял, он знал, что мама Эдварда умерла много лет назад.

Он понял также, что Эдвард со временем унаследует титул своего отца. Отец был двадцать четвертым маркизом Шерфилдом, а Эдвард станет двадцать пятым. Когда Эдвард умрет, его старший сын станет двадцать шестым маркизом. Если же Эдвард умрет, не оставив сына, – в этом случае титул перейдет к Чарльзу.

В общем и целом Чарльз любил Эдварда, и, несмотря на разницу в возрасте, они отлично ладили. Но иногда у Чарльза появлялись странные мысли. Ему представлялось, что он видит, как Эдвард падает с парапета и разбивается насмерть.

 

Назад к списку