+ К ВЕЧНОЙ ИСТИНЕ +

О еретических заблуждениях профессора Осипова А. И.:

 

ЕЩЕ РАЗ О ЕРЕТИЧЕСКИХ ЗАБЛУЖДЕНИЯХ

ПРОФЕССОРА МДА А.И. ОСИПОВА

 

 

 

 

 

О ложных взглядах Осипова А.И. на

Таинства Крещения и Евхаристии

 

 

I. Статья г-на Осипова под названием «Евха­ристия и священство» вызывает у нас чувство глубокого беспокойства. Есть ошибки, которые могут повлиять на всю духовную жизнь челове­ка, извратить и исказить ее, лишить человека богообщения и поставить под угрозу его вечное спасение. Господь сказал иудеям: Аминь, аминь говорю вам, кто не ест Плоти Сына Человече­ского и не пьет Крови Его не имеет жизни в се­бе (Ин. 6, 53). «Аминь» — означает «истинно»; «аминь», сказанное Самой Истиной, означает, что слово непреложно, что оно не имеет относи­тельного, метафорического или символического характера, что оно сказано в прямом и абсолют­ном значении.

Господь указывал здесь на Таинство Причащения. Многие из иудеев после слов Спасителя отошли от Него, среди них были даже прежние ученики Христа; они говорили: Жестоко это слово (Ин. 6, 60), - то же, что, в сущности, повторяют современные протестанты, желая видеть в Причастии только религиозную символику, т.е. связь, а не действи­тельность. Апостол Павел пишет о недостойном причащении тех, кто не разумеет Тела и Крови Христа (1 Кор. 11, 29), т.е. не верит в то, что он причащается истинного Тела и истинной Крови Христа Спасителя, - эти люди болеют и уми­рают.

Но так как не все недостойно причащающиеся, т.е. без нужной веры, болеют и преждевременно умирают, то нам позволено думать, что эти слова указывают на самую глубокую болезнь - бо­лезнь души, и на самую страшную смерть, вечную смерть - отлучение от Бога. Поэтому статья профессора Осипова в силу своих крайне негативных по­следствий для студентов академий и читателей требует самого серьезного рассмотрения.

Вопрос о Евхаристии является вопросом жиз­ни и смерти, а не частных богословских мнений. Поэтому чувство долга, священнического долга человека, который в течение многих лет совершал Евхаристию и причащал людей Телом и Кровью Христа, заставляет нас взяться за этот труд. Что­бы нас не упрекнули в интерпретации текста г-на Осипова, мы будем придерживаться последова­тельности его статьи.

Господин Осипов пишет: «Мы обратили вни­мание, что Таинство Крещения по своей внешней стороне и по существу внешней стороны не очень отличается от омовений или «баптизо», которое мы находим в других религиях, в частности у кумранитов, где обряд омовения, с которым была связана мысль о душевно-телесном очищении Че­ловека, прослеживается достаточно очевидно и  высказывается в их вероучительных документах, текстах».

Непонятно, что хотел сказать г-н Осипов, указывая на внешние сходства; без разъяснения самого этого принципа сходства создается впечатление о каком-то заимствовании. Но дело обстоит не так просто. Христианство ничего не заимство­вало у язычников. Их ритуалы, а также  омовения кумранитов не послужили ни основанием, ни подра­жанием для Таинства Крещения. Здесь мы долж­ны коснуться вопроса природы символов, кото­рые существуют объективно, употребляются все­ми народам и являются как бы особым языком. Метафоры, иносказания и другие средства рече­вого изображения создает сам человек; а символы он берет из окружающей среды, они существуют вне его творчества, круг их ограничен, а характер их устойчив. Таким символом очищения является вода, и поэтому вопрос о внешней близости христианских обрядов и таинств с некоторыми ритуалами языч­ников и кумранитов, их внешняя близость, не имеет значения ни для генеалогии, ни для онтоло­гии христианских таинств. Кроме того, в языческих и иудейско - сектантских обрядах звучит эхо пер­вобытного предания. Вне этого принципа само указание на близость обрядов может привести читателя к рационалистическому взгляду: христиан­ские таинства будут восприниматься как рефор­мация языческих обрядов, их приспособление для нового содержания. Но на самом деле даже фор­мальное сходство не так близко, как представляет это г-н Осипов. Структура и молитвы Таинства Крещения как раз в корне отличаются от ритуа­лов других религий. Единственное сходство - это употребление воды как очищающей стихии.

Далее г-н Осипов продолжает: «Тем не менее, существенная разница между нашими Таинствами и языческими очевидна».

 В чем г-н Осипов видит эту «существенную разницу»? Он пишет: «Глав­ное заключается в том, что в языческих мистери­ях и различных таинственных сакраментальных церемониях сам этот факт, само это действие но­сило магический характер, т.е. оно действовало независимо от того, в каком состоянии, нравст­венном, духовном, находится данный человек».

Довольно плоский взгляд на античную религию и античную культуру. В мистериях язычник искал удовлетворения своих религиозных чувств, хотя бы в виде глубо­ких психологических переживаний. Мистерии, и сопряженные с ними ритуалы, призваны были вы­звать у человека состояние, называемое катарси­сом,— это эмоциональное напряжение, доведен­ное до высокой степени, которое субъективно вос­принималось как очищение. Другой вопрос, что человек в мистериях не мог получить того, чего искал; но говорить о механичности и магизме об­рядов, не зависящих «от нравственного, духовно­го состояния человека», это значит мыслить дилетантски и примитивно.

По мнению г-на Осипова, главная граница между языческими ритуалами и христианскими таинствами и обрядами состоит в том, что язычник немало не заботится о своем ду­шевно-нравственном состоянии, а всецело полага­ется на механичность обрядов; а христианин принимает таинства сознательно, нравственно приго­товляя себя к ним. Таким образом, главная разница здесь, по г-ну Осипову, субъективное состояние человека. Это чем-то напоминает критику церков­ной литургики со стороны протестантских сект, которые ставят знак равенства между объективно­стью и механичностью таинств и обрядов. Ма­гизм язычества заключался в том, что язычник обращался к демоническому миру, а вовсе не в том, что язычники считали, что душевное состоя­ние человека не имеет отношения к религии.

Далее он говорит: «В частности, касаясь Та­инства Крещения, мы обратим внимание на то, что в христианстве первичным смыслом Таинства Крещения является именно идея рождения, ново­го рождения человека, может быть даже более важного, чем само рождение, телесное рождение человека».

Прекрасные слова. Сам Господь назвал Кре­щение рождением водой и Духом Святым. Рожде­ние — это новое бытие. Христианин, получая прощение первородного греха и личных грехов, возрождается внутренне, разрывается метафизи­ческий союз человека с демоном, он вступает в союз с Христом. Святые Отцы пишут о том, что у некрещеного человека в глубинах его души пребывают невидимо демонические силы, а у крещенного - благодать, и теперь демон дейст­вует на него не изнутри, а извне. Рождение - это вхождение в новую жизненную среду и взаи­модействие с ней. Человек через благодать Кре­щения входит в Церковь, становится частицей духовного Тела Христа Спасителя («Церковь - Тело Христа»); через земную Церковь, единую с небесной, он входит в общение с ангелами и свя­тыми, он становится новым творением.

Что же, по г-ну Осипову, означает пакибы­тие - новое рождение? - «Это рождение заключа­ется в том, что таинственно человеку, принимаю­щему это Таинство с верой и благоговением, все­вается некое новое семя Христово, духовное семя нового человека».

Здесь несколько интересных для нас мыслей. Во-первых, он пишет: «Это рож­дение (т.е. Крещение) заключается...» само сло­во «заключается» означает «ограничивается» или указывает на главную цель и сущность данного явления, «...таинственно человеку, принимаю­щему это Таинство с верой и благоговением...». Здесь подчеркивается субъективное отношение человека к таинству, но не оговаривается, что младенцу усваивается «вера и благоговение» родителей и крестных. Разумеется, г-н Осипов не может останавливаться на всех случаях, но дело в том, что он высказывает взгляды, что Крещение младенцев не желательно, вопреки постановле­нию Карфагенского собора, так как Крещение младенцев не соответствует его концепции, где Таинство зависит от субъективного состояния че­ловека, по крайней мере, это состояние является приматом Таинства.

Далее он пишет: «...человеку всевается некое новое семя Христово, духовное семя нового чело­века».

Значит, здесь подразумевается не рождение в новую жизнь, а только зарождение новой жиз­ни, оплодотворение человеческой души, некий по­тенциал, который дается при Крещении. По Еван­гелию, Крещение — это рождение в новую жизнь, в пакибытие. По г-ну Осипову, это не рождение, а только зародыш новой жизни. Что такое «семя Христово»,— он не объясняет. Скорее всего, это искра благодати, которая впадает в душу челове­ка, при этом не делает его новым творением, а помогает субъективным личным усилиям человека стать новым созданием, т.е. родиться вновь. Поэтому Крещение для г-на Осипова превращается в некий духовный залог, а в момент Крещения с че­ловеком ничего особенного не происходит.

Те, кто участвуют в Таинствах, знают, что Та­инство - это не только семя, брошенное в землю, которое произрастает постепенно, они чувствуют благодать, сходящую на них во время Таинства, и переживают его, как новое, ни с чем не сравни­мое состояние. Человек изумляется благодати Божией, дару Его милосердия; он ощущает тотчас свое обновление, он чувствует, что вступил в но­вые, более близкие отношения с Божеством, он чувствует изменение, происходящее в его душе и теле. Между тем, г-н Осипов считает, что Таинст­во это только надежда на будущее, на то, что семя даст колос, а брошенная искра загорится. Таинство - это встреча с Христом, а не первая веха на пути. Таинство это блаженное настоя­щее, а не возможное будущее. Поэтому Таинство Крещения - духовное рождение, а не зачатие, о котором говорит г-н Осипов. Верно то, что дей­ствие благодати в человеке зависит от его жизни и веры, но само Таинство как схождение благода­ти - объективно и не может быть поставлено в полную зависимость от личных переживаний.

Далее г-н Осипов пишет: «Я вам приводил целый ряд святоотеческих высказываний, кото­рые красноречиво говорят о том, что происходит рождение нового человека».

Нет, г-н Осипов во­все не говорил о рождении, он говорил о зачатии духовным семенем, для которого необходим про­должительный, метафористически говоря, внут­риутробный период, чтобы оно окончилось или рождением или смертью.

Он продолжает: «Чем оно обусловлено? Обусловлено не просто совершением, внешним совершением священнодейст­вия, нет-нет, помните, что говорил св. великий патриарх Иерусалимский Кирилл: "Если ты ли­цемеришь, то люди тебя крестят, а Дух Святой крестить не будет"».

Проповеди святителя Кирилла Иерусалимского но­сят преимущественно нравственный характер. Это катехизаторские поучения для оглашенных, готовящихся к крещению. Святитель Кирилл при­зывает оглашенных принять это Таинство после внутреннего приготовления, но употребляет здесь метафорический язык и определенную гиперболи­зацию. В противном случае, надо сказать, что че­ловек, сознательно и добровольно решившийся принять крещение, но недостаточно внутренне подготовленный к этому, останется некрещеным, Таинство Крещения не совершится над ним, а все священнодействие останется внешним и даже призрачным.

Но, во-первых, для определения внутреннего состояния человека не существует твердых крите­риев: чем более нравственен человек, тем более критичен он к себе. Апостолы считали свою веру недостаточной и просили: Господи, умножь в нас веру (Лк. 17, 5), тогда как человек, живущий страстной и греховной жизнью и только по временам вспоминающий о Боге, может ставить свою веру в пример другим. То же самое происходит в нравственных самооценках. Приведем такой пример. Человек под влиянием своих близких, но не подготовившись вну­тренне, принял крещение; затем он стал церков­ным христианином, стал посещать богослужения, читать религиозную литературу и осознал необ­ходимость таинств. Каким он должен себя счи­тать: крещеным или некрещеным, что ему делать тогда? По концепции г-на Осипова он не был крещен, значит должен готовиться к новому кре­щению. Но в Символе Веры мы исповедуем одно крещение, а святой Иоанн Дамаскин пишет: «Все, которые, будучи крещены во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа снова перекрещиваются, все таковые снова распинают Христа». (св.Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. Книга IV)

Если такой человек, крестившийся без долж­ного внутреннего расположения, не крестился снова уже с большой верой и подготовкой, то он будет постоянно сомневаться: христианин он или нет, и в таком душевном смятении приступать к Евхаристии. А если он примет вновь крещение, то опять будет мучиться мыслью, что он этим по­ступком нарушил Символ Веры и, более того, - распял Христа. Что же в таком случае предлага­ет делать ему г-н Осипов? Наилучший выход: если такой человек не поверит учению г-на Оси­пова.

Далее он пишет: «Если мы коснемся других Таинств, то еще более сильным оказывается ут­верждение откровений».

Возможно, г-н Осипов хотел сказать «свидетельство Откровения», во всяком случае г-н Осипов должен был прокоррек­тировать свой текст, прежде чем напечатать его и поставить читателя перед филологическими несуразностями.

Далее он продолжает: «В Таинстве человек соприкасается с Самим Богом. С каким же чувст­вом, с каким душевным настроением должен приступать человек к каждому Таинству? Не к свя­щеннодействию просто мы приступаем, а к Само­му Богу, присутствующему и действующему в нас через это священнодействие, т.е. никакие священ­нодействия, которые мы называем Таинствами, не совершаются сами собой, и католическое учение «операто» — это неверное учение. Не в силу со­вершенного действия Господь посылает опреде­ленный дар Святаго Духа, а лишь тогда, когда есть соответствующий отклик человека».

Что значат слова: «...никакие священнодейст­вия, которые мы называем Таинствами, не совер­шаются сами собой»? Разумеется, никакие священнодействия не могут совершаться сами собой, их совершает священнослужитель и в них участ­вует человек, принимающий таинства. Мы вовсе не сравниваем обряды и таинства с механическим действием, подобным движению бумажных китай­ских мельниц, да и то они не вращаются сами — их двигает ветер. Мы не согласны с католическим «операто» не потому, что оно говорит об объек­тивности таинств, а потому, что дает возмож­ность к различным злоупотреблениям, а именно, совершению таинств вопреки воле человека.

Он пишет: «Не в силу совершенного действия Гос­подь посылает определенный дар Св. Духа, а лишь тогда, когда есть соответствующий отклик человека».

Приведем пример, который волнует многих. Если священник или епископ принял хирото­нию недостойно, то получил он благодать Духа Святого или нет? Если нет, то какая гарантия, что священник, у которого мы хотим исповедо­ваться и причащаться, был достоин рукополо­жения? В противном случае, не приняв Духа Святого, он не может совершать таинства. Тог­да мы будем в состоянии постоянной неопреде­ленности и колебаний: у какого же священника нам надо причащаться, какого епископа нам на­до избегать.

Между тем, Церковь исключает эти сомне­ния учением о том, что таинства имеют объектив­ный характер, но человек будет судим за недостойное принятие благодати. Поэтому концепция г-на Осипова кажется нам отклонением в сторо­ну протестантского субъективизма. Логично, что г-н Осипов, исходя из этой концепции, не одоб­ряет крещения детей, вопреки постановлениям Карфагенского собора, и разделяет протестантский оптимизм, что если младенцы не нуждают­ся в крещении, то значит, несмотря на первород­ный грех, они в случае смерти будут в числе спа­сенных.

Господин Осипов пишет: «А вы знаете как глубоко вкоренился этот взгляд на то, что мож­но совершить Таинство независимо от человека. Вспомните нашу историю России. Как часто мы видим случаи,— возьмите того же Ивана Грозно­го, — когда жена не угодна. Куда ее? В монастырь. Не важно хочет или не хочет. Постригли ее, все, никуда не денешься». (Монашеский постриг не таинство Церкви, - а обряд посвящения. Но на этой ошибке не будем останавливаться. А.Р.)

Господин Осипов должен знать, что Право­славная Церковь не признает монашеского пост­рига, совершаемого насильно. Сам чин постриже­ния в монашество содержит в себе трехкратное подтверждение, что человек принимает его добро­вольно. Господин Осипов путает произвол тира­нов с голосом Церкви. Приведем такой пример. Царь Василий Шуйский был пострижен в мона­шество насильно восставшими царедворцами. При постриге он молчал, а один из бояр давал за него ответы. Св. Патриарх Гермоген выразил взгляд Церкви на это беззаконие; он всенародно заявил, что насильно постриженный не является мона­хом, а тот боярин, который давал за царя ответы, связал себя монашескими клятвами.

Нам кажется, что г-н Осипов хочет искусст­венно связать Православие с католицизмом, что­бы под видом критики католицизма осуждать не­угодное ему положение в Православии и стилизиро­вать протестантские уклонения под учение Церк­ви и Святых Отцов.

 

II.      Православное учение о Евхаристии зани­мает особое место в сотериологии, догматическом и нравственном богословии, а также в экклесиологии и аскетике. Евхаристия - это высшее из таинств, это главное условие и действенная сила для обожения человека, живущего на земле. По отношению к другим таинствам Евхаристию на­зывают солнцем в сравнении со звездами. Прича­щение является центром духовной жизни христи­анина. Без таинства Евхаристии невозможно спа­сение.

Необходимость Евхаристии подтверждают слова Христа: Кто не ест Тело Мое и не пьет Кровь Мою, не имеет жизни в себе (Ин. 6, 53). Но еще хуже, чем сознательное уклонение от При­частия, является участие в этом таинстве без ве­ры. Апостол Павел свидетельствует, что такие люди бывают наказаны не только в вечной, но и в земной жизни: здесь - болезнями и преждевременной смертью, а в вечности  - отлучением от Христа. Это те, кто принимают Причастие как простой хлеб, не рассуждая, что это есть Тело Христово.

К нашему удивлению, в числе людей, не ве­рующих, что во время евхаристического канона совершается пресуществление или преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Спасителя, оказал­ся профессор Осипов. Он считает, что хлеб и вино остаются ви­ном и хлебом после литургического священнодей­ствия, но Христос берет их в Свою Божественную Ипостась и тем освящает их. Это богословское «от­крытие» г-н Осипов хочет представить как учение Православной Церкви, а не как авангардистский эксперимент.

Господин Осипов приводит мнение некото­рых католических богословов и протестантов, а затем свою собственную концепцию, которая, по нашему мнению, является пагубной ошибкой, не согласуется с Православием и содержит в себе це­лый узел внутренних противоречий. В католициз­ме г-н Осипов видит физикальный подход к со­вершению Евхаристии, где таинства становятся аналогичными химической реакции или алхими­ческому процессу превращения одних элементов в другие. Разумеется, г-н Осипов порицает такой плоский биологизм. Мы должны отметить, что он часто прибегает к следующему при­ему: то, что ему не нравится в Православии, он стилизирует под католицизм и старается дискредитировать неугодные ему взгляды под видом борь­бы с католицизмом. Затем г-н Осипов интерпретирует философ­ские взгляды католических схоластов, но при этом допускает грубейшую терминологическую ошибку. Он, например, объясняет термин «акци­денция» как видимое свойство предмета, доступ­ное для наших чувств. Между тем католические схоласты XIII столетия, а задолго до них св. Ио­анн Дамаскин, пользовались логикой Аристоте­ля, где акциденция означает совсем другое, а именно, несущественные, случайные, неустойчи­вые, временные свойства, без которых природа определяемого предмета не меняется. Католичес­кие теологи эпохи позднего средневековья и ре­нессанса скрупулезно изучали труды Аристоте­ля. Среди них даже раздавались голоса, чтобы католическая церковь объявила Аристотеля бла­женным, так что авторитет Аристотеля был не­зыблем.

В другом месте г-н Осипов так же неверно объяснил субстанцию - как сущность, скрытую от наших чувств, вроде кантовской «вещи в се­бе». Между тем, субстанция означает природу с присущими ей устойчивыми свойствами и качест­вами. Мы советуем г-ну Осипову справиться на­счет терминов «субстанция» и «акциденция» в «Философских главах» преподобного  Иоанна Дамаскина.

 

III.  Нас беспокоит односторонний, субъективистский взгляд г-на Осипова на таинства. Нам кажется, что в своем увлечении или же под предлогом борьбы с католическим учением о таинствах, которое сводит к минимуму участие человеческой личности в таин­ствах, и превращает таинства в определенную ду­ховную механику, он переходит ту границу, кото­рая отделяет Православие от протестантизма и преуменьшает объективную сторону таинства, что характерно для всех реформаторов. Но где критерий достоинства для участия в таинствах? Люди нравственные чаще всего счи­тают себя недостойными, и веру свою скудной, даже больше: чем нравственнее человек, тем он критичнее к себе, между тем, как страстный и гордый человек считает себя вполне достойным Бога. Где г-н Осипов нашел объективные крите­рии и ориентиры, что так смело может утверж­дать, когда совершается, а когда не совершается таинство?

Апостол Павел, предостерегая людей от недо­стойного причастия, имел здесь в виду веру в то, что причастник принимает Тело и Кровь Христо­во, это он называл «разумением», т.е. догматом Евхаристии. Нам кажется, что здесь г-н Осипов пытается бросить тень на постановление Карфа­генского собора, повелевающего крестить младенцев, хотя в крещении младенцев присутствует ве­ра их родителей, крестных и самой Церкви.

Небрежность речи приводит г-на Осипова к какой-то странной тавтологии; он говорит о «ха­рактере существования бытия», между тем, как «существование» и «бытие» — синонимы. Это все равно, что говорить о бытии бытия или о су­ществовании существования. Богословие требует стилистической точности. Филологическая бес­помощность делает такие словосочетания абрака­даброй для многих читателей. Нас также настораживают вступительные слова г-на Осипова: «Речь идет не о каком-нибудь величайшем Таин­стве, а о Таинстве Евхаристии». Святые как раз называли Евхаристию величайшем из таинств, а святой Дионисий Ареопагит - «таинством таинств». Здесь г-н Осипов нечаянно выдает себя. Для не­го Евхаристия не величайшее таинство, не центр духовной жизни, - а материал для реформации.

Господин Осипов прибегает к психологичес­ким аргументам. Под видом борьбы с католичес­ким влиянием и очищения Православия от католического налета он просто-напросто спекулирует настороженностью православных по отношению к католической агрессии на всех уровнях. Затем, стилизируя Православие под католицизм, он под прикрытием словесного шума начинает дискреди­тацию самого Православия, клянясь в верности ему. Это обычный прием популистов кричать: «Держи вора».

Второй психологический прием г-на Осипова заключается в том, что он говорит: если в Чаше - Тело и Кровь, то причащающиеся - людоеды. Он рассказывает о какой-то нервной даме, кото­рая пришла от этой мысли в ужас. Мы думаем, что эта дама, если она вообще существует, должна была бы обратиться с подобным вопросом к своему духовнику и получить от него ответ, но, впрочем, это дело ее вкуса. Нас удивляет другое: почему профессор богословия не объяснил ей, что мы не причащаемся - я прошу прощения за та­кое сравнение - не кусками мяса Христа, а что в каждой частице этого таинственного Тела пребы­вает Весь Христос - Телом, Душою и Божест­вом, Который невидимо соединяется с душой и телом причастника, что это - тайна и в тоже время высшая реалия, что священнодействие нельзя сра­внить по аналогии мясником, который режет кус­ки убитого существа на части. В каждой частице Тела и в каждой капле Крови - Живой Христос.

Нам хочется привести маленький пример. Ес­ли бы нервная дама попала в аварию и очутилась в больнице, где ей сказали бы о необходимости перелить человеческую кровь в ее вену, чтобы ос­таться живой, то она схватилась бы за эту воз­можность, как за спасательный круг, не возражая врачам и не говоря им, что переливание крови - это вариант антропофагии. Скорее она пришла бы в ужас, если бы в больнице не оказалось до­норской крови.

Господин Осипов опровергает один из важ­нейших сотериологических догматов - превра­щение хлеба и вина на Литургии в Тело и Кровь Спасителя. Он выступает с теорией о соединении хлеба и вина с Ипостасью Христа, при котором они не превращаются в Тело и Кровь, а остаются тем же хлебом и вином, толь­ко соединенными с Ипостасью Бога Слова. Мы перейдем ниже к этому вопросу, а теперь скажем, что в некоторых протестантских деноминациях, которые решительно отвергают пресуществление или,   если  угодно,   преложение  Святых  Даров, также допускается символически называть их Те­лом и Кровью Христа. И там есть своеобразная вера, что хлеб и вино соединены с Христом: у од­них, что Христос проницает хлеб Своими энерги­ями; у других, что Христос соединен с хлебом по­средством субъективной веры человека и т.д. Поэтому все объяснения г-на Осипова явля­ются неверием в реальность Тела и Крови Хрис­та, находящегося на дискосе и в Чаше, - креном в сторону протестантизма: Евхаристические Дары остаются символами Причастия, а название их Телом и Кровью - метафорами. У православных Причастие - это онтология бытия; у протестантов - это образ, метафорически, условно и отно­сительно соединенный с Христом при определен­ных условиях.

У Владимира Соловьева есть одно произведе­ние, которое выделяется из его обычной гностиче­ской эклектики, - последнее произведение, кото­рое он написал перед смертью, как бы свое пока­яние. Я не принимаю его целиком, но там есть ха­рактерный эпизод. Антихрист, выступая перед христианами, всячески старается показать свою приверженность к православной вере, свое уваже­ние к его учению; он обещает свою помощь в де­ле земного устроения Церкви, но когда ему зада­ют вопрос: верит ли он, что Христос - Сын Божий, то антихрист замолкает, он не может дать ответа.

Как мы сказали, протестанты посредством словесных ухищрений могут называть иносказа­тельно и символически евхаристический хлеб Те­лом Христа. Но на прямой вопрос: верят ли они, что во время Евхаристии хлеб и вино прелагают­ся, превращаются в Тело и Кровь Христа истин­но, не метафорично, а реально и действительно, то они не смогут дать утвердительного ответа: или замолчат, или скажут, что не верят.

Священник в конце Литургии опускает час­тицы, вынутые из просфор за живых и мертвых в Чашу со словами: «Омый, Господи, грехи по­минавшихся зде, Кровью Твоею честною»,- той Кровью, которая была пролита на Голгофе, а те­перь находится в Чаше, а не вином,  находив­шимся в какой-то непонятной связи с Ипостасью Христа. Только Кровь Христа может омыть че­ловеческие грехи и даровать небесное царство. Литургия - это проявление Голгофской Жерт­вы, это действие и таинственное отражение Гол­гофской Жертвы, только отражение идеальное, где образ тождественен Первообразу. В жертву Святой Троице приносятся Тело и Кровь Хрис­та: приносит ее Господь и приемлет Сам.

Господин Осипов говорит: «Господь усвояет в Свою Ипостась хлеб и вино», но усвоение  это вовсе не жертва, тем более единосущная Голгофской Жертве. Никто не мог спасти человечество, кроме истинного Богочеловека -  - Иисуса Христа. Докеты считали Голгофу мистификацией. Госпо­дин Осипов, несмотря на свою словесную изобре­тательность, не верит, что Евхаристия - это ре­альность Голгофской Жертвы, реальность именно потому, что в ней пребывает Живой Христос в Своем Истинном Теле и в Своей Истинной Кро­ви. Если хлеб и вино остаются хлебом и вином, какое бы иное освящение им не приписывалось, то Литургия превращается в мистификацию.

Господин Осипов говорит о ипостасном со­единении и вхождении в Ипостась Христа хлеба и вина. Это бессмыслица, что мы и попытаемся доказать. Только три Лица Божественной Ипос­таси неслитно и нераздельно пребывают в Друг Друге; а учение о принятии в Ипостась злака и плода («по-халкидонски»)  это или непонима­ние слова «Ипостась», или желание всеми спосо­бами доказать и оправдать свою концепцию. Во­площение Сына Божьего, как принятие в свою Ипостась человеческой природы, единственно и неповторимо, об этом говорят все Святые Отцы. Принятие в Ипостась Богочеловека хлеба и вина, вводит еще третью природу (Бог, человек, растение), и последователи г-на Осипова становятся «триофизитами».

 

IV. В Евангелии от Иоанна содержится речь Христа, обращенная к иудеям, где Господь откры­вает великую тайну Евхаристии - Причащения Его Телом и Кровью. Господь говорит: Я есмь Хлеб жизни (Ин. 6, 48); Я — Хлеб живой сшед­ший с небес. Ядущий Хлеб сей будет жить вовек. Хлеб же, который Я дам — есть Плоть Моя, ко­торую Я отдам за жизнь мира (Ин. 6, 51). Иудеи в неудомении стали спорить между собой, говоря: «Как Он может дать есть нам Плоть Свою?» (Ин. 6, 52).

         Удивился этому также профессор Осипов и стал спорить, утверждая, что в таинстве евхаристии хлеб и вино не пресу­ществляется в Тело и Кровь Христа, а только входит в Его ипостась при этом он привел некор­ректный пример, до которого не могли додумать­ся современные Христу иудеи, а именно: дьякон, потребляющий Святые Дары после причащения народа, может опьянеть, если в чаше осталось много вина; подмигнув глазом в сторону читате­лей, он «поясняет» с усмешкой: «...об этом знают наши дьяконы». (Смотрите лекцию г-на Осипова «Евхаристия и священство»).

Если бы Христос говорил о Своей Плоти и Крови во время причащения иносказательно, то Он, разумеется, объяснил бы это иудеям, чтобы успокоить их. Но Христос продолжал Свою речь еще более категорично: Истинно, истинно гово­рю вам: если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную и Я его воскре­шу в последние день, ибо Плоть Моя и Кровь Моя истинное есть питие (Ин. 53, 55). Слова «аминь, аминь» (истинно, истинно), произнесенные Спасителем, исключают всякую возможность по­нимать и толковать Его учение о причащении Те­лом и Кровью иносказательно, символически. Он удостоверяет сказанные Им слова как аб­солютную, непреложную истину; и их надо при­нять с непоколебимой верой в Божественную не­изменную истину, не допускающую сомнений или словесных ухищрений и уверток. Не только для неверующих иудеев, но и для некоторых учеников Христа эти слова показались чем-то невероятным и неправдоподобным. Многие из учеников Его, слышавши то, говорили: «Какие странные слова, кто может это слушать!» Но Иисус зная Сам в Себе, что ученики Его ропщут на то, сказал им: «Это ли соблазняет вас? (Ин. 6, 60, 61).

Христос назвал сомнения в прямом и абсо­лютном значении Его слов о Причащении соблаз­ном, т.е. отступлением от веры и диавольским внушением. Господь да­лее объясняет причину такого соблазна: Дух животворит, плоть же не пользует немало. Слова, которые говорю вам суть дух и жизнь.

Беда в том, что профессор Осипов игнориро­вал духоносное учение о Евхаристии Святых От­цов от священномученика Игнатия Богоносца до святого праведного Иоанна Кронштадтского; он пренебрег Духом, пребывающим в творениях Святых Отцов и животво­рящим Церковь; он обратился к плоти, которая не пользует немало, т.е. к плотским рассуждениям.

Подобные пассажи, т.е. плотские рассужде­ния, можно в изобилии найти у протестантских те­ологов. В Евангелии написано, что после беседы Христа о причащении многие ученики отошли от Него и уже не ходили с Ним (Ин. 6, 66).

 Не по­верил и г-н Осипов. Но если ученики поступили бо­лее прямодушно и отошли от Христа, то г-н Оси­пов сделал по-другому: он пришел в Духовную Академию и стал убеждать своих студентов — бу­дущих священников — и своих читателей в том, что Святые Дары — не Тело и Кровь Христа в прямом значении слова, что христиане не прича­щаются «существенно Тела и Крови Христа», иначе, по его мнению, само Причастие преврати­лось бы в антропофагию.

Господин Осипов бросает в лицо Церкви об­винение: «Если вы верите в пресуществление хле­ба и вина в Тело Христа, то вы людоеды». Это обвинение относится также к Святым Отцам, еди­нодушно и единогласно веровавшим в существен­ное преложение Святых Даров (особенно мы рекомендуем г-ну Осипову и его ученикам почитать дневники святого Иоанна Кронштадтского).

Когда-то Ярославский (Губельман) истеричес­ки кричал: «Патриаршия Православная Цер­ковь - это сифилистическая церковь», а те­перь г-н Осипов с доброй улыбкой называет ее «людоедской» в лице тех, кто верит в буквальное, полное, непреложное исполнение Божествен­ных слов Спасителя, написанных в Евангелии и произносимых священником во время Литургии: Сие есть Тело Мое... сия есть Кровь Моя.

На своих лекциях г-н Осипов не только от­вергает пресуществление Святых Даров, но называет веру в пресуществление «какой-то грубятиной» (его подлинные слова). Нам хочется надеяться, что это недоразумение, что лекция г-на Осипова или статья «Евхаристия и священство» написана не им, а его врагом — псевдо-Осиповым, но на это, к сожалению, надежды мало.

В своих лекциях, говоря о богослужении, Осипов повторяет странную фразу: «Не впадайте в магизм». Здесь звучит любимое обвинение про­тестантов против Православия. Вера в объектив­ное действие таинств и обрядов является не «ма­гизмом», а непременным условием для принятия благодати; неподготовленность или небрежность по отношению к святыне представляют собой не «магизм», как хочет внушить г-н Осипов, а ду­ховное хамство - личный грех человеческой во­ли. Вообще г-н Осипов, безосновательно отвер­гая христианское понимание мистики, а также разницу между православной и ложной (в том числе пантеистической) мистикой, спекулирует словом «магизм». Для него подача помянника в алтарь - магизм, невнимательная молитва - то­же магизм. Следует помнить, что Лев Толстой (по выражению св. Иоанна Кронштадтского «злейший из еретиков») называл церковные об­ряды «колдовством».

Может быть, г-ну Осипову мое письмо пока­жется резким, но разве это может сравниться с возмутительным обвинением меня в людоедстве, которое г-н Осипов предъявил не персонально мне, а вообще тем, кто верит в истинное пресуществление Святых Даров и причащается с этой верой?

 

V.  Субстанция познается через ее атрибуты, хотя не исчерпывается ими. Устойчивые свойства, характеризую­щие природу предмета, называются субстанциальными, а случайные или временные, присутст­вие или отсутствие которых не вызывает измене­ния самой природы, - акцидентальными. Определение, которое дает г-н Осипов субстанции и акциденции, относится к ноумену и феномену. Если это не простая ошибка, то возникает предложение, что г-н Осипов умышленно искажает философскую терминологию, берущую начало в древней античности, для дальнейшей аргумента­ции своей концепции.

Господин Осипов, цитируя святителя Афанасия Ве­ликого: «...Дух Святой отличен от единства тварного бытия», понимает единство как единосущность всего сотворенного, того, что находится во времени и пространстве, того, что подчинено оп­ределенным, всеобщим для материального мира космическим законам. Дух Святой как Божест­венная Ипостась внепространственен, вневременен, Он - Творец вечности и времени, Который пребывает Весь во всем и Весь выше всего; Он в существе Своем надмирен, а в божественных свой­ствах и действиях пребывает в мире. Это можно также сказать о всех Лицах Святой Троицы. Гос­подин Осипов делает логически неправильный вывод, а именно, единство бытия, т.е. обуслов­ленность законами созданного Богом мира, он рассматривает как единство сущностей, т.е. для него все мироздание - это единая субстанция.

Святые Отцы даже в человеке различали две субстанции: духовную и материальную в одном лице, которое называли человеческой плотью. Напротив, в мире мы видим разнообразие суб­станций, которые представляют собой иерархию сотворенных существ. Оказывается, искажение термина «субстанция» г-ну Осипову все-таки пона­добилось. Здесь г-н Осипов спутал понятие при­роды со строительным материалом природы, т.е. с таблицей элементов Менделеева, но сами по се­бе элементы еще не субстанция и еще не природа.

Упрекая католицизм в материализации поня­тия о таинствах, сам г-н Осипов в этом вопросе опускается до атомистического понятия субстан­ции. Это чем-то напоминает учение о всеединстве Владимира Соловьева, с той только разницей, что софиологи говорили о тварно - божественной при­роде софии, как основе сотворенного мира, а г-н Осипов переходит на атомизм. Между тем, суб­станция самого г-на Осипова — это вовсе не суб­станция электрона или аэробной бактерии (про­тив чего, я думаю, не будет возражать он сам). С другой стороны, учение о единосущности мира похоже на концепции вульгарного материализма, для которого все существующее - это динамич­ные комбинации материи. Я покорнейше прошу г-на Осипова внимательно прочитать «Философские главы» Иоанна Дамаскина, прежде чем вы­ступать перед аудиторией с богословскими сенса­циями.

Затем г-н Осипов интригующе заявляет, что он сообщит «более сильные вещи, написанные свт. Афанасием Великим»: «...Тело Христа, посколько имело Оно общую со всеми телами сущ­ность и было Телом человеческим, хотя по необы­чайному чуду образовалось из единой Девы, однако же, будучи смертным, по закону подобных тел подверглось смерти».

То и другое - общеизвестные истины: Хрис­тос воспринял всего человека, кроме греха. И в данном случае под человеческой природой Христа подразумевается человеческая душа и тело. Это - основа сотериологии, а не новость. Что ка­сается смертности Тела Христа, то вопрос об этом вызвал полемику в VI столетии. Христос добро­вольно подчинил Свою Плоть смерти, т.е. зако­нам человеческого естества, иначе Он не мог бы умереть как человек. Не понятно, что в этом уди­вило г-на Осипова и какой аргумент извлек из этого он для своей концепции.

Ошибочная интерпретация первого тезиса святого Афанасия и путаница в определении субстан­ции и акцинденции приводит г-на Осипова к мыс­ли о том, что если бы хлеб и вино во время Ев­харистии превращались бы в Тело Христово, то нам это ровно ничего не дало бы, так как Тело Христа «...ничем не отличалось от наших тел и ничем не отличается от сущности всего созданно­го тварного мира». Неужели г-н Осипов не пони­мает или не знает святоотеческого учения о том, что в Святых Тайнах пребывает весь Христос Своим Телом, Душой и Божеством? Я замечу: в православной литургике как раз акцентируется то, что Тело Христа живое, а не мертвое тело.

Господин Осипов считает, что пресуществле­ние Святых Даров в Тело и Кровь Христа означа­ет пресуществление в анатомический состав Тела Христа, единосущный (и то в умозрительной аб­стракции) любому человеческому телу; поэтому мы ничего не получили бы, прибавив к нашему те­лу еще такое же тело (элементы тела, ставшие пи­щей). Разумеется, г-н Осипов негодует на такую карикатуру Евхаристии, созданную им самим.

Господин Осипов пишет: «Если пытаться оп­ределить католическую точку зрения (на Таинст­во Евхаристии), то ее можно было бы назвать монофизитско-докетической».

Что касается монофизитства, оно здесь совсем не при чем, так как говорит о единой природе Богочеловека и к данно­му вопросу никакого отношения не имеет. Что же касается докетов, то они учили о призрачном явлении Христа; не об обмане наших чувств, а о замене воплощения мистификацией. Характер­но, что некоторые секты учат о будущем прише­ствии Христа в эфирном теле. Если, по мнению г-на Осипова, вера в пресуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христа это вера не в вели­кое Таинство, а обман зрения, когда не видят то, что есть на самом деле, то это скорее похоже на антидокетизм.

Но к чему приводит концепция г-на Осипо­ва? К тому, что евхаристический хлеб был вос­принят неслитно, неразлучно, неизменно в Боже­ственную благодать; Сын Божий восприял чело­веческую природу в Свою Ипостась и стал Бого­человеком. Если так же, как утверждает г-н Осипов, Он воспримет евхаристический хлеб («по-халкидонски») в Свою Ипостась, то станет Бого-человеко-злаком. Вот до какого абсурда доводят людей богословские эксперименты. Мало того, что г-н Осипов, смело зайдя в зазеркалье фило­софии, не мог отличить субстанцию от ноумена и акциденцию от феномена, он еще предложил сво­им читателям и слушателям учение о трехприродной Ипостаси Христа: божественной приро­ды, человеческой природы и растительной при­роды...

Монофизиты отвергли постановление Халкидонского собора. Господин Осипов решил исполь­зовать халкидонское определение для опроверже­ния Таинства Евхаристии. Господь говорит: Сие есть Тело Мое (Мф. 26, 26), взяв в Свои руки хлеб. Слово Истины не может стать относительным, метафорическим, речевым средством. Хрис­тос не сказал: «Этот хлеб соединен со Мной» (не­которые протестантские деноминации верят, что евхаристический хлеб соединен с Христом по­средством благодати — энергии Христа, прони­зывающей этот хлеб); Христос не сказал, что Он берет хлеб и вино, налитое в Чашу, в Свою Бо­жественную Ипостась, Он сказал прямо в самом полном и совершенном смысле: «Это Тело и это Кровь Моя».

Эти слова вместе с призыванием Духа Святого явились кульминацией Евхаристии, вечной бо­жественной печатью, которой Церковь освящает и запечатлевает евхаристические дары. Священник перед причащением народа, держа евхаристичес­кую Чашу в руке, произносит молитву: «...еще ве­рую яко сие есть самое пречистое Тело Твое и сия есть самая честная Кровь Твоя». Только человек, разделяющий эту веру, может приступить к При­частию, воспринять Христа, получить освящение благодатью. В противном случае он причастится в суд и в осуждение.

По мнению г-на Осипова, священник должен сказать: «Сие есть хлеб и вино, только соединен­ные с Христом, а не истинные Тело и Кровь Спасителя». Кальвин считал Причащение воспомина­нием о Тайной Вечери; Лютер ставил Причащение в зависимость от личной веры причащающего, отрицая объективную реальность Таинства. Госпо­дин Осипов создал собственную теорию о том, что преложение евхаристических даров в Тело и Кровь Христа не происходит, но они неразлучно, нераздельно, неслиянно, неизменно и навечно со­единяются со Второй Божественной Ипостасью, следовательно Божественная Ипостась становит­ся трехприродной.

Может быть, г-ну Осипову понадобилось из­вратить понятие субстанции, чтобы незаметно протащить свою идею о субстанциональном един­стве всего сотворенного, а затем выдвинуть еще какую-нибудь революционную теорию, вроде то­го, что Сын Божий через Свою человеческую Плоть, единосущную со всем остальным творени­ем, ввел весь космос в Свою Божественную Ипостась и спас ее, как у гностиков Христос - эон спа­сает ахамот-софию.

В целях популизма своих идей г-н Осипов на­зывает учение о преложении Святых Даров като­лическим. Борясь с Православием, он в целях ма­скировки утверждает, что борется с католициз­мом. Я повторяюсь, потому что надо помнить о его полемическом приеме.

Господин Осипов говорит, что вера в то, что хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа (т.е. вера всей Церкви),— это вера в какие-то алхимические превращения, что при такой вере Та­инство Причастия становится магизмом, т.е. чем-то сродным демонизму. Он утверждает, что эта вера, которую исповедует каждый причастник, всего-навсего грубое католическое понимание: «...это грубятина, просто невероятнейшая, кото­рой приходится только удивляться...» Мы удив­ляемся не только новаторству г-на Осипова, но также жаргону, на котором он говорит о священ­ных предметах.

Это не единственный «перл» богословской стилистики, он пишет: «Неужели вот так и в Цар­ствие Божие можно завести, раз - и захлопнуть двери, не выскочишь оттуда, прямо красота...» Что это, цитата из журнала «Безбожник» или по­черк газеты «Московский комсомолец»? Оказы­вается, это ухарские выражения из лекции преподавателя Основного богословия…

Профессора до­революционных духовных академий отличались глубоким знанием классического русского языка и их произведения с формальной стороны можно было рассматривать как образцы стилистики. Те­перь мы видим деградацию языка, которая явля­ется отражением деградации мышления, так как язык представляет собой как бы тело мысли.

И, все-таки, мне хочется сказать, что когда г-н Осипов приходит к Причастию и слышит слова священника: «Причащается раб Божий Алексий честнаго Тела и Крови Христовой», то он, как принципиальный человек, должен заявить: «Нет, я причащаюсь хлебом и вином, соединенными с Телом и Кровью Христа, и только в этом отноше­нии могу назвать их Телом и Кровью Христо­вым, а реальное преложение их в Тело и Кровь я отрицаю».

Евхаристическую концепцию г-на Осипова нельзя рассматривать как частное мнение — это догматическая ошибка, которая может лишить человека вечной жизни. А так как студенты г-на Осипова будущие священники, то они будут впос­ледствии совершать Евхаристию без необходимой веры, что причащаются сами и причащают других истинного, реального, несомненного Тела Христа Спасителя. Так что это экклесиологическое нова­торство может обернуться непоправимой бедой для многих.

Нас также удивило, что г-н Осипов в своей лекции - статье ссылается на Евсевия Кесарийского, одного из виднейших лидеров ариан, и даже называет его святым. Что это — ошибка или своеобразное понятие святости?

Мне хотелось бы сделать еще некоторые вто­ростепенные замечания, а именно: г-н Осипов считает,   что  языческие   жертвоприношения   заключались в простои прагматике, что «жертва все равно будет иметь искупительный, выкупной ха­рактер, за грехи надо платить». Но большинство языческих жертв вовсе не было связано с греха­ми; это были просительные жертвы о помощи бо­гов в определенном деле, благодарственные, по случаю благополучного похода, счастливого окон­чания дела и т.д. Некоторые языческие жертвы носили магический, оккультный характер и явля­лись средством для того, чтобы узнать будущее. Затем хочется сказать, что слова «искупитель­ный» и «выкупной» — это одно и то же, т.е. сло­весная тавтология, а не указание на различные характеры жертвы.

Господин Осипов пишет: «...в язычестве все просто». Нет, в язычестве, как во всякой духов­ной лжи, все запутано и сложно. В язычестве участвуют демонические силы, там соединены ос­татки древних преданий еще монотеистического периода, смешанные с поздней мифологией; там искусство, достигшее высокого совершенства, и наряду с этим цинизм и сладострастие, возведен­ное в культ; там религиозные интуиции людей искали своего удовлетворения в мистериях — и не находили ответа.

В языческом мире возникли великие фило­софские системы, которые поставили перед чело­вечеством те проблемы, которые до сих пор варьируются в философии. В язычестве человек мог понять свое бессилие и ждал нового откровения. Отношение язычников к своим божествам, в том числе жертвоприношения, как своеобразный язык общения с богами-демонами, и в то же вре­мя какая-то генетическая память о том, что жерт­вой будет спасен мир — это все не так «все про­сто», как представляется г-ну Осипову.

Нам хочется также сказать, что слово «пре­существление», против которого так ополчился г-н Осипов, встречается в догматических посла­ниях и может иметь в контексте православного богословия другое семантическое значение, чем - то, которое оно получило в католицизме. Здесь дело не в слове, не в термине, а в том, в каком объеме мы понимаем слово «сущность»: в визу­альном, подлежащем фиксации наших сенсор­ных чувств, философско-абстрактном или мисти­ческом. Когда евхаристические дары претворя­ются в Тело и Кровь Христа, то они становятся уже не сущностью, а, согласно Дионисию Ареопагиту, сверхсущностью и относятся к сверхкате­гориальному плану.

Я согласен, что слова «преложение», «пре­творение» более соответствуют самому духу Ли­тургии, но считаю, что у нас нет оснований про­тивопоставлять их термину «пресуществление», так как все они указывают на единое действие: хлеб и вино становятся Телом и Кровью Христа.

Апостол Иоанн Богослов обличал докетов - тех еретиков, которые считали, что Голгофская Жертва  это религиозное представление, величественная картина, мистерия, соединяющая чело­века с Богом, но не действительность. Если на Ли­тургии не происходит превращение хлеба и вина в Тело и Кровь Христа, то она принимает характер театрального представления древних мистерий, где язычники посредством ритуальной пищи, про­изношения таинственных имен и т.д. пытались войти в общение со своими богами. Пребывание Христа в Святых Тайнах - не метафора, а реалия, мы бы сказали сверхреалия. Дары могут условно на­зваться Телом и Кровью не по своей сущности, а по связи с Ипостасью Сына Божиего. Но ведь символ  это тоже связь с символизируемым. Са­мо слово «символ» переводится как «знак» и как «связь». Но Православие не признает никакого опосредованного отношения между освященными Дарами и Христом, это непосредственное отноше­ние: в Святых Дарах — Сам Христос.

Священник говорит на Литургии: «...прино­сится в жертву Агнец Божий, вземший грехи ми­ра за жизнь мира и спасение». Эту жертву Тела и Крови Христа приносит Сам Христос Святой Троице; Он приносит, принимает и раздает. Тело и Кровь Христа  - это бесценная Жертва и высшее освящение для христиан. Разве может хлеб и вино, не претворившиеся в Тело и Кровь, иметь такую же цену, как Жертва Христа? Мы позволим сказать, что без этого таинства мы сами не можем принести благодарность Богу за Его неисчисли­мые благодеяния. Поэтому без пресуществления, или, скажем более духовно, без преложения евхаристических даров Литургия перестает быть и жертвой и благодарением.

Искупительную жертву мог принести только один Христос; благодарственную жертву, равную искупительной, может принести также только один Христос. Сделать человека причастником Себе, т.е. ввести в единение с Собой, может толь­ко Сам Христос. Никто не мог заменить Христа на Кресте; Он в Евхаристии Тот же, что и на Гол­гофе. Святые Дары, как бы они не были связаны и соединены с Христом, не могут ввести нас в бесконечное поле высшего богообщения, если Христос не будет в них, если они не превратятся в Тело и Кровь Его.

Священник, причащая верующих, говорит: «Причащается раб Божий честнаго Тела и Кро­ви Христовой во оставление грехов и жизнь вечную». Вкушение хлеба и вина не может дать прощения грехов и небесного царства: они не могут стать жизнью вечной в самом человеке, не могут обожить его. Ветхозаветные иудеи прино­сили в храм первый сноп пшеницы и начатки от плодов, они благодарили Бога за земные блага и вспоминали о грядущем царстве Мессии. Еще более выразительным символом ожидаемого Спасителя было для иудеев вкушение пасхаль­ного агнца, но эти обряды и символы напомина­ли, указывали, но не освящали и не спасали. Только реальное присутствие Христа делает символ и прообраз действительностью.

Во всех таинствах происходит освящение, во всех действует благодать Духа Святого, все явля­ются каналами Духа Святого и связывают чело­века с Богом. Но Таинство Евхаристии отличает­ся от всех Таинств тем, что там пребывает живой Христос, не символически, не через соединение и связь с хлебом и вином, а пребывает в них, делая их Своим Телом и Кровью. Господь скрывал Свое Божество под покровом человеческой плоти, так как мир не мог бы вынести свет Божества. Те­перь Господь являет и скрывает Себя под покро­вом чувственного хлеба и вина.

Господин Осипов смеет говорить, что в таком случае происходит иллюзия и обман чувств. Но ведь в Ветхом Завете Господь скрывал Себя в го­рящей купине. Может ли г-н Осипов назвать это обманом чувств, т.е. что Моисей имел дело с при­зраком?

Бог явился Аврааму в виде трех Ангелов. Мо­жет ли г-н Осипов сказать, что это иллюзия, и Бог поступил с Авраамом, как иллюзионист? Бог явился пророку Илие в грозе и буре. Посмеет ли г-н Осипов сказать, что это материализированное представление о Боге? Я только хочу спросить у г-на Осипова: можно ли назвать феофанию мира­жом и призраком или это было реальным присут­ствием Божества, только в форме, доступной че­ловеку? Я думаю, что ответ ясен. Поэтому бого­словская невежливость (я не хочу употреблять более подходящего слова) может позволить себе сравнивать таинство с иллюзией. Без реального Христа нет ни Голгофы, ни Евхаристии, ни вос­кресения мертвых, ни вечной жизни для людей.

Еще раз повторю, г-н Осипов пишет, что евха­ристический хлеб и вино входят в Ипостась Бога, и сравнивает это с боговоплощением. Он забывает, что боговоплощение единственно и неповторимо, что второго Христа — Богочеловека не будет. Ипо­стась — это личность; как в личность может войти какой-либо иной предмет? Уже это абсурд. Вечное спасение есть вечное уподобление; но святые в веч­ном богообщении, в новых внутренних озарениях, в вечном приближении к Богу никогда не станут ипостасно равными Богу, даже Пресвятую Богоро­дицу Господь не принял в Свою Ипостась. А г-н Осипов пишет, что Господь дает ипостасное соеди­нение с Собой предметам ритуала. Личность — это духовная монада; в личность человека не может войти онтологически другая личность.

Пища, которую принимает человек, не делает­ся частью его личности. Пища — это только мате­риал для нашей телесной природы, притом само живое человеческое тело в земном существовании похоже на непрестанный поток, который берет ве­щество извне и выбрасывает его как отработанный шлак. В мгновенье возникает и умирает миллион клеток человеческого тела, но тело остается тем же самым нашим телом; значит оно, прежде все­го, организация вещества.

Так как г-н Осипов справедливо считает, что человеческое Тело Христа было подобно нашим телам, кроме греха, то пища, которую вкушал Господь, также могла стать частью его природы и личности. А ведь об этом и говорит Осипов, я ци­тирую его слова: «...Святые Дары таким наити­ем Святаго Духа, как и во время боговоплоще­ния, становились причастными, т.е. едиными, халкидонски едиными с Его человеческой Пло­тью. Как же это может быть? Таким же действи­ем Святаго Духа. Не случайно ведь, когда Он жил, Он тоже ел хлеб, пил вино, и они станови­лись Его Телом и Кровью, т.е. становились при­частниками Божеству, таким же халкидонским образом. Это происходит и в Евхаристии, т.е. во время Литургии».

Мне опять хочется повторить, что пища дает материал для тела, но сама не становится телом. Поэтому пища, принятая Христом, не станови­лась причастной к Его Божеству, не входила в Его Ипостась, а с ней происходило то же самое, что во всяком человеческом теле. Поэтому мы ни­как не можем отождествить пищу, принимаемую Христом, с Его Телом.

Что касается Причастия, то оно принадлежит Божеству, Его воскресшей Плоти. В Причастии находится Весь Христос как Богочеловек. Поэто­му Причастие не может быть сравнимо ни с какой пищей, оно — сверхсущно. Принимая Причастие, мы принимаем Христа. Причастие имеет вещест­венный образ, но оно освящает наш дух, душу и тело — всю человеческую личность, освящает та­инственным образом. Тайна не может быть интер­претирована на языке философских понятий; тог­да она перестала бы быть тайной, а превратилась бы в логический силлогизм.

То, что Святые Тайны нельзя уподобить обык­новенной пище, что Частица Святых Тайн, разде­ленная на бесчисленное количество Частиц, не уменьшается от этого по своей внутренней емкос­ти, так как в каждой из них находится Весь Хри­стос, хотя бы эта Частица была бы еле видна гла­зами. Христос воскрес с тем же Телом, с каким Он был распят на Голгофе, но это Тело было сво­бодно от условий земного бытия, поэтому имело другие свойства.

Это было не изменением, а освобождением от ограниченности и законов пораженного грехом космоса. Воскресшим Телом Христос проходил сквозь закрытые двери, когда являлся Своим уче­никам; однако на опасения учеников, что это при­зрак, Он ответил: Это Я Сам (Лк. 24, 39). Гос­подь вкушал со Своими учениками пищу не пото­му, что нуждался в ней, а для того, чтобы пока­зать, что Он воскрес во Плоти.

Нельзя говорить о существе Бога, так как существами называются также Его творения, в среде которых мы живем. Бог — Сверхсущест­во, и к Нему не приложимы никакие законы: ни физические, ни логические, ни иные; Он Весь выше всего, поэтому навсегда останется неуло­вимым для нашей мысли. Но здесь на помощь нам приходит та сила, которая называется ве­рой.

Для верующего Слово Божие — это истина, более достоверная, чем его малые знания, анали­тический рассудок и органы чувств. Наш рассу­док, привыкший вращаться в кругу земного и конечного, не может постигать того, что относит­ся к духовному миру, как невозможно через ося­зание увидеть свет или услышать музыку. В об­ласть веры он вторгается, как узурпатор, и действует в ней, как вор. Однажды преподобный Антоний Великий спросил своих учеников о каком-то ме­сте в Священном Писании. Каждый ответил, как мог, а один ответил: «Не знаю». Преподобный Антоний Великий сказал ему: «Ты дал самый верный ответ».

Мы верим, что в Святых Тайнах пребывает Христос, а как совершается таинство, мы не зна­ем, и чем больше будем давать место своему рас­судку, тем больше будем удаляться от истины в область собственных предположений и интеллек­туальных фантазий. Поэтому в вопросе о таинствах мы должны сказать: «Я не знаю, но верю» и это незнание является знанием своей ограничен­ности и поэтому дает возможность высшего духовного гносиса.

 

 

P.S. Высказывания о пресуществлении Святых Даров

 

1)  Мнение Джордано Бруно. «Я, сын свет­лейшего Марко Антонио, свидетельствую по дол­гу совести и по приказанию духовника о том, что много раз слышал от Джордано Бруно Ноланца, что когда говорят, будто хлеб пресуществляется в тело, то это великая нелепость».*

 

Мнение профессора Осипова А.И.: «Эта гру­бятина, просто невероятнейшая, которой прихо­дится только удивляться».**

 

2)  Джордано Бруно: «Христос совершал мни­мые чудеса и был магом».*

 

Профессор Осипов: «Хлеб (евхаристический) не превращается невидимо, обманчиво для чувств в Тело Христово». Пресуществление Святых Да­ров Осипов называет «каким-то таинственным превращением». **

 

*Книга Ржицына Ф.С. «Джордано Бруно и инквизиция». С. 285

** Статья «Евхаристия и священство»

 

А вот мнение Святых Отцов Церкви

«Нужно знать, что ипостасное соединение да­ет одну сложную ипостась вошедших в соедине­ние природ, в которой сохраняются неслитно и неизменно участвующие в соединении природы, их различия и присущие им естественные свойст­ва».***

«Если природы единожды ипостасно соеди­нились между собой, то они навсегда остаются не­отделимыми друг от друга».***

Поэтому природа вина и хлеба, воспринятые в Ипостась Христа без превращения в истинные Тело и Кровь Христа, составит еще одну природу в Богочеловеке.

Итак, Святые евхаристические Дары соеди­нены с Ипостасью Христа именно потому, что они являются истинным и Телом и Кровью Хри­ста Спасителя, неразлучными с Его Божеством. Тогда как по теории А. И. Осипова, пресуществ­ления Св. Даров не происходит, а они «по-халкидонски» соединяются с Ипостасью Христа, вво­дят в Ипостась Христа третью природу, что явля­ется новой христологической ересью — трифизитством или полифизитством.

 

***   Св.Иоанн Дамаскин. Источник знания. Индрик. 2002.

Философские главы. Глава 67. С. 119.

*** Там же. С. 120.

 

 

 

 

 

 

 

К статье профессора Осипова «О духовности»

 

Одной из самых любимых книг для тех, кто в настоящее время стремится стяжать внутрен­нюю Иисусову молитву, является книга под названием «Откровенные рассказы странника». Эта книга написана неизвестным подвижником, кото­рый хотел скрыть свое имя от мира. В этой кни­ге, отличающейся простым и в то же время заду­шевным и ярким языком, он с какой-то глубокой проникновенностью рассказывает о своем внутреннем духовном пути, как под руководством схимника — своего духовного отца — он научил­ся Иисусовой молитве и достиг высокой степени в том, что аскеты называют внутренним делани­ем, тайным поучением, хождением перед Богом, любовью Божией, цель которого заключается в соединении сердца с именем Иисуса Христа, а че­рез имя Божие — с Самим Господом.

В этой книге отражен непосредственный и не­поддельный опыт того, кто стяжал благодать Ду­ха Святого своими трудами и кровью. Кажется, что слова книги проникнуты и напоены светом и теплом благодати. Эта книга с первых же страниц захватывает душу читателя. Кажется, что сам странник беседует с нами лицом к лицу. Когда от­крываешь ее, то кажется, что ты слышишь тихий голос этого безвестного странника, который за­шел в твой дом, и ощущаешь его дыхание, соеди­ненное с именем Иисуса Христа. Когда читаешь эту книгу, то кажется, что вместе с рассказом странника в ее подтексте звучит непрестанная Иисусова молитва.

Данную книгу прочитал великий учитель Ии­сусовой молитвы — святой Феофан Затворник и одобрил ее. Другой великий святой, сын духоносных подвижников и отец последних Оптинских старцев, преподобный Амвросий Оптинский до­полнил рукописи этой книги, дописав к ней не­сколько глав. Эта книга является прекрасной жи­вой иллюстрацией к «Добротолюбию». Странник пишет не только о себе, но и о встретившихся ему людях различных сословий, которые занимались Иисусовой молитвой, и он как бы призывает чи­тателей книги войти в их число.

Господин Осипов, прочитав «Рассказы стран­ника», огорчился и решил, что эта книга — вред­ная, а сам он может быть более правильным и опытным наставником в Иисусовой молитве. И тем самым вместе со своим судом над книгой он подверг сомнению отзывы святителя Феофана и преподобного Амвросия о правильном духовном пути странника, т.е. усомнился в их компетентно­сти в вопросах внутренней духовной жизни, и таким образом, выразив свой плоский рационалистический взгляд на исихазм. Может быть, ему по­казалось обидным, что странник, вместо того, чтобы ходить и проповедовать, выбирал пустын­ные для безмолвия места и занимался вдали от людей Иисусовой молитвой.

Прежде всего, г-н Осипов бросил камень сво­ей критики в келью старца-схимника, который учил странника Иисусовой молитве. Г-н Осипов приводит цитату из творения святителя Игнатия (Брянчанинова), где тот советует новоначальным медленно произносить слова Иисусовой молитвы, не обращая внимания на число молитв, и сравни­вает это с продолжительным правилом, которое схимник дал своему ученику — 12000 молитв.

Вырванные из контекста цитаты без учета того, для кого писал святитель Игнатий (Брянчанинов), и без сопоставления их с общим учением святителя Игнатия о молитве, занимающим значительное место в его творениях, доказывают только непонимание или верхоглядство и поверхностное отношение многих ученых современников к вопросам христианской мистики и аскетики.

Святитель Игнатий советовал начинать обучение Иисусовой молитве с медленного чтения по следующей причине: у наших современников  сознание и память обременены большим с большим объемом информации, которую они глотают жадно и без разбора.  Их ум привык к мечтательности,

оценкам,   суждениям,   рассудочным построениям, воображению,  сочинительству и т.д., а молитва — это созерцание, где ум должен заключить в себя слова молитвы и вместо привычного потока мыслей и представлений стеснить себя, вернуться извне к своей собственной душе, а оттуда  —  к Богу. Это так трудно, как обуздать дикого коня, поэтому рассудок начинает метаться от слов молитвы к привычному хаосу помыслов и воображений.  Нужно время, чтобы возвращать ум к словам молитвы и заставлять его

пребывать в них.

Святой Иоанн Кронштадтский пишет то же самое: вначале молитвы надо читать медленно, но когда человек навыкнет к молитве и очистит ум и сердце, то тогда можно молиться быстрее. Что касается странника, то он подготовился к этой Иисусовой молитве постоянным чтением Библии и акафистов, при которых он клал до тысячи поклонов. Само странничество освободило его ум от забот, а сердце — от земных привязанностей, поэтому схимник, учитывая духовное стояние и образ жизни странника, дает ему большое количество Иисусовых молитв на каждый день, чтобы скорее привести его в состояние не­престанной молитвы и памяти о Боге. Странник вначале ничего не знал о Иисусовой молитве, но сразу же почувствовал ее силу, и стяжание мо­литвы стало главным делом его жизни.

Многие наставники молитвы, руководствуясь указаниями преподобного Григория Синаита, раз­деляли Иисусову молитву на две части: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя» и «Сыне Божий, по­милуй мя грешного». Каждая из этих частей пред­ставляла собой законченную молитву. Часть дня ученик говорил по четкам одну из сокращенных молитв, затем, для отдыха ума, переходил к дру­гой. Таким образом, в этот период обучения молитва состояла из пяти слов, затем предлагалась Иисусова молитва в полном виде. На Востоке ча­сто читали Иисусову молитву, состоящую из семи слов, опуская слово «грешного» (у святителя Фе­офана Затворника есть указание на такую молит­ву). Современные афонские монахи чаще всего произносят Иисусову молитву из пяти слов: «Гос­поди, Иисусе Христе, помилуй мя». Так что обу­чение Иисусовой молитве, по св. Григорию Синаиту, включало в себя определенный период, когда ученик говорил Иисусову молитву в сокращенном виде, а потом уже переходил к восьмисловной мо­литве. Поэтому благословение схимонаха странни­ку читать вначале пятисловную Иисусову молитву имело своим основанием одно из древних монас­тырских преданий.

Господин Осипов находится в благоприятных условиях для изучения Иисусовой молитвы, так как он связан с Троице-Сергиевой Лаврой, где еще живут делатели Иисусовой молитвы,— те, кого  называют старцами.   Поэтому  г-н  Осипов имеет возможность учиться под их руководством этому таинству внутренней жизни, а затем, учившись, говорить о том, что познал своим опытом, на лекциях студентам. Может быть, тогда он другими глазами прочитает книгу «Рассказы странника».

Теперь остановимся на одной профанации профессора Осипова по отношению книги «Рассказы странника своему духовному отцу», являющейся одним из лучших памятников позднего  исихазма.

Господин Осипов взял у святителя Игнатия (Брянчанинова) совет для мирян и новоначальных монахов медленно читать Иисусову молитву, определил это время (15 минут для 100 молитв), и нашел, что для благоговейного исполнения правила странника – 12000  молитв – потребуется  32 часа в сутки. (Сначала г-н Осипов определил 30 минут для неспешного чтения 100 Иисусовых молитв, что для правила странника составило бы 64 часа в сутки (?!). Этот дешевый психологический эффект должен был превратить в глазах студентов книгу «Рассказы странника» в анекдот, подписанный по ошибке святителем Феофаном Затворником и преподобным Амвросием Оптинским.).

С этим «открытием», как с военным трофеем, подобным шкуре задушенного льва, из которой известный герой сделал себе плащ, он пришел в  лекционный зал и поразил слушателей сообщением о том, что земные сутки нельзя растянуть на 32 часа, и, следовательно, книга «Рассказы странника» — или вымысел, или странник произносил слова молитвы с быстротой скороговорки, т.е. по сути дела, странник не молился, а кощунствовал священными словами: произносил имя Бога всуе.

 Однако оказывается, что г-н Осипов или не­достаточно внимательно прочитал текст книги, или умышленно исказил его. Между тем, в книге ясно сказано, что схимник благословил странни­ка читать Иисусову молитву в сокращенном виде, а именно: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». В книге имеется указание на то, что стран­ник произносил каждое слово молитвы синхронно с биением сердца. Теперь последуем методу г-на Осипова, чтобы высчитать, сколько часов понадо­билось в сутки страннику для исполнения своего ежедневного правила — 12000 молитв.

Среднее число биений сердца у мужчин 72 удара в минуту. Время одной Иисусовой молитвы равно 5-ти ударам сердца. 72 делим на 5, получа­ется 14-15 молитв за минуту. 14 умножим на 60 и получим 840 молитв за 1 час. Итак, 12000 де­лим на 840, получается 14 часов 30 минут. Зна­чит, странник мог выполнить свое правило за 14-15 часов. Это вполне соответствует рассказу странника, который писал, что начинал правило утром и продолжал до начинающихся сумерек. У него оставалось еще время на сон и еду 9-10 часов. Поэтому пословица «Поспешишь — людей насмешишь» относится не к страннику, а скорее к его критикам.

 

 

 

 

 

О Царе-страстотерпце Николае

 

I

 

История 30-х годов бывшей Российской Им­перии, названной Советским Союзом,— это исто­рия невидимого геноцида против своего народа, который можно назвать эрой мучеников. Ни один народ, ни в один исторический период не дал столько мучеников и исповедников за Христа, как православные всех наций, попавшие под тиранию коммунистической власти. Это было время духовной дифференциации народа, которое дало героев и предателей, мучеников и палачей;  которое как бы обнажило до дна демоническую сущность тех, кто подготовил и совершил революцию, кто отрицал всякую мораль и нравственность во имя победы... кого над кем — не понятно. Это время дало больше мучеников, чем гонения на христиан от Нерона до Диоклетиана. Но это было время страшной подлости и бесчестия, время великой лжи.

Уже в начале XX в. пресса и большинство учебных заведений были захвачены антихристианскими силами, которые отравляли сознание народа. Теперь, после революции, пресса стала концентрированным сгустком лжи. Людей, которых убивали за веру в Христа, хотели показать в глазах народа преступниками, врагами государства, людьми аморальными: низкими, недостойными или, по крайней мере, приписать их смертную казнь и приговоры трибунала каким-то другим причинам, а не стойкости в вере, преданности Церкви и нежеланию идти на компромиссы.

Для коммунистической власти нужно было не только физически уничтожить своего противника, но путем лжи опорочить его имя; им были нужны не только приговоры трибуналов, свирепствующие по всей стране, но и одобрение народа, хотя на судах народ представляли специально посланные туда красногвардейцы и матросы: смертные приговоры они встречали аплодисментами и криками: «Раздавим врагов революции».

Главой мучеников, как бы предводителем их, был Император, который не изменил своему долгу и вере, не пошел ни на какие сговоры с антихристианскими силами, не стал посмешищем в их глазах, как Людовик, который подписывал своим именем декреты революционного правительства, что не помешало его казни. Царь умер как солдат на посту, как мученик, распятый на кресте; он умер потому, что был и остался христианином.

Но революционным силам была нужна не только смерть, но и дискредитация Царя. Сколь­ко лжи, клеветы, подделок, бессовестных небы­лиц было сочинено в эти годы против царских мучеников; какие потоки сатанинской злобы об­рушились на безвестную могилу Царя. Суд Хама и его сыновей над Царем, который был отцом на­рода, продолжается.

К сожалению, к этому революционному суду, который продолжает дискредитацию мученика-Царя, в качестве обвинителя примкнул г-н Оси­пов. Его обвинение против Царя, в сущности, по­вторяет обвинения тех, кто объявил войну алта­рям и тронам, кто вместо царского трона постро­ил мавзолей, а храмы превратил в застенки и тюрьмы. Мы, разумеется, не ставим знака равен­ства между преподавателем Основного богосло­вия и пьяным матросом, танцующим в Смольном дворце, мы только говорим о традиции цареубий­ства: убивают не только пулей и штыком, но и

словом.

Каким-то силам до сих пор хочется нравст­венно уничтожить Царя, продолжить его убийст­во; им до сих пор ненавистен Царь-мученик; они до сих пор хотят скрыть характер смерти Импе­ратора и его Семьи как ритуальной жертвы, при­несенной сатане. И здесь г-н Осипов повторил нападки революционной прессы, разумеется, в дру­гой форме, но при одном и том же содержании.

Наглость революционных лжецов не имеет пределов. Так, например, Людовика XVI обвинили в безнравственности, а так как фактов не 6ыло, то  придали ему следующий вид: «Король обвиняется в том, что он хотел взять себе любовницу», что «пагубно повлияло» бы на нравственность французского народа.

К подобным обвинениям прибегает и г-н Осипов: он говорит, что в царском дворце занимались спиритизмом. Но г-н Осипов как будто забывает, что две сербские княгини, занимавшиеся спиритизмом, как раз включились в клевету против Царя, возможно под влиянием духов, которые действовали на спиритических сеансах. Г-н Осипов обвиняет Царя в том, что он вел тот образ жизни, который приписывал ему дворцовый этикет. Но разве святые императоры Византии поступали по-другому? Двор Иустиниана Великого поражал как соотечественников, так и иностранцев своим богатством, — но ведь царский дворец был символом Империи!

Господин Осипов упрекает Царя в политических ошибках. Но разве он не знает, что распоряжения Императора искажались, а часто вообще блокировались, что задолго до революции дворец был опутан сетью заговоров, что во время войны Царю лгали его генералы, которые хотели, как некогда декабристы, падения самодержавия? Г-н Осипов упрекает Царя в том, что он был сторонником синодального правления Церкви. Но ведь в начале заседаний Поместного Собора Русской Церкви в 1917 году значительное количество участников высказывалось за сохранение прежней синодальной структуры, и только революционные события заставили их переменить свою позицию. Синодальное правление Русской Церкви бы­ло согласовано с восточными патриархами, кото­рые объявили Синод своим «братом», так что церковная ориентация не являлась грехом против Церкви.

Последний византийский Император Константин XII совершил преступление, дозво­лив унию, хотя это дозволение было только фор­мальным и впоследствии отмененным. Но он по­гиб мученически, сражаясь за Царьград и вели­кую Софию, хотя его уговаривали оставить по­верженный город, и как мученик, был причислен Греческой Церковью к лику святых. Царь Нико­лай был убит как воин, сражаясь с силами куда более страшными, чем орды Мухамеда II.

Г-н Осипов хочет объяснить его смерть политической ситуацией; то же самое хотел сде­лать идеологический кабинет Свердлова. Госпо­дин Осипов, к сожалению, не имеет той рыцар­ской чести, которая требует уважения к сюзере­ну: ему больше импонирует роль Терсида, кото­рый смеется над могилами героев.

Народная душа почувствовала святость Царя; Царь стал народным святым, и этот образ не уби­ли ни ложь, ни гонения, ни заговор клеветы вокруг имени мученика-Царя.

 

II

 

Последним византийским Царем был Кон­стантин XII, который отказался покинуть осаж­денную турецкой ордой столицу, даже когда магометане ворвались в обреченный город и бои шли на улицах, залитых кровью. Он решил ос­таться до конца со своим народом и, сражаясь за святую Софию, умер как воин в бою. Константи­нопольская Церковь причислила его к лику свя­тых, а его могила стала местом тайного паломничества для православных жителей новой исламской империи. Впрочем, говорят, что его могила осталась неизвестной, а тело последнего Императора было настолько изрублено, что его невозможно было опознать.

Византия пала за грехи народа и ее царей. Но, смерть последнего Императора была не только подвигом героя, но также добровольной жертвой за грехи своего народа. В гавани Золотога Рога стоял корабль, который ожидал Императора, чтобы увезти его на Запад, но тот предпочел  мученическую смерть. Его последние слова, сказанные народу, были: «...пойдем, умрем за Софию», то есть за Православие.

Православный Царь является помазанником Божиим, поэтому монархия, в отличие от других форм правления, имеет свою мистику: Царь представляет в Церкви народ; он в этом смысле является избранником, а избранничество в мистическом значении — это жертвенное служение. Чем  полнее власть Монарха, тем выше его служение, тем более тесен мистический союз между народом. Монарх отвечает за грехи народ; отец — за грехи своих детей; но народ также  отвечает за грехи своих царей, как дети несут наказание за грехи своих отцов. Это могут быть политические потрясения, стихийные бедствия, несправедливость судей, жестокость господ. Монарх также несет на себе груз грехов своих предшественников; поэтому Монарх, исполняющий свой христианский долг, часто избирается Богом в жертву за грехи предшественников и народа. Чаще всего эта жертва совершается рукой богоборческих сил, и Монарх становится мучеником за Христа.

Крепость падает изнутри. Византия пала под тяжестью своих грехов так, как пал когда-то Иерусалим, взятый войсками Навуходоносора, а за­тем Тита. Российская Империя разрушилась по­тому, что отступила от Христа, и Царь-христиа­нин стал для богоборческих сил их врагом. Ари­стократия и интеллигенция были развращены; на­род подкуплен сказками о «царстве изобилия на земле», которое откроется после свержения мо­нархии. Войско нарушило свою присягу; Царь Николай остался более одиноким, чем Констан­тин XII во время осады Царьграда. Царь Нико­лай незадолго до смерти писал: «...везде измена, трусость и предательство». Константин XII умер в бою; он обладал исполинской силой, и перед своей смертью поразил в рукопашной битве мно­го врагов, пока не был убит и рассечен на части в кровавой сечи. Император Николай умер, про­щая своих врагов. Какой подвиг выше? Оставим это суду Божиему.

Судьба Российской Империи была еще более трагичной потому, что ряд ее царей, приняв по­мазание на Царство, разрушали саму Церковь, гнали Православие и продавали людей как скот. Двоих из них история назвала Великими потому, что они вели победоносные войны и расширяли границы государства. Но в духовном плане это были разрушители Православия, осквернители святынь народа, носители богоборческого духа; это были насильники над Церковью, поэтому их преступления, как черное облако, висели над страной.

Петр I стал первым революционером против традиций своего народа, против того, что называ­ется «святая старина». Он первый стал открыто развращать свой народ. Его преемники продол­жали это дело в течение почти столетия; оно должно было кончиться взрывом революции рано

или поздно, потому что инерцию зла остановить трудно, тем более, когда она направляется сверху вниз, не встречая удерживающей силы.

Царь Николай, как преемник монархической власти, должен был отвечать за грехи своих предков и в мистическом плане стать жертвой из-за их грехов и, в какой-то степени, жертвой за весь согрешивший народ. Константин XII до последних мгновений своей жизни не был покинут: около  него бились и умирали греческие воины. Царь Николай был покинут теми, кто его окружал. За него никто не бился и не умирал; он был оставлен своим народом.

Жители Византии рыдали о падении Царьграда; большинство жителей России радовались падении Империи. О Константине XII после его смерти стали слагать песни и легенды; Императора Николая, как при жизни, так и после смерти окружили стеной лжи и клеветы. Император Константин умер в царском венце с мечом в руках; Царь Николай сменил корону на терновый венец. Царь Константин был убит врагами; Царь Николай — своими подлыми рабами. Конечно, не до конца пала Российская Империя, Царь Николай стал первенцем и как бы вождем миллионов мучеников: с кровью Царя смешалась их жертвенная кровь.

После взятия Константинополя турки устроили побоище: храм Софии был наполнен трупам и кровью убитых христиан. Но затем это побоище было прекращено: христиане, несмотря на все притеснения, несправедливости и насилия, все-таки имели определенные права и защиту закона. А свержение Царя Николая было только началом кровавой вакханалии, которая продолжалась десятки лет.

 Число жертв Византии при взятии Константинополя исчислялось тысячами; число жертв после падения Российской монархии исчислялось десятками миллионов. Это говорит о том, какие страшные силы желали смерти Царя. Константин XI знал, что Царьград падет. Грозные предзнаменования предшествовали этой трагедии на берегах Босфора. Царь Николай знал, что его ожидает мученическая смерть — она была ему предсказана последними подвижниками Православия — и он до­бровольно шел на свою Голгофу. Ему пришлось испытать самые тяжелые и страшные для человека испытания: вместе с ним убили его детей.

Царь Константин носил имя святого равно­апостольного Царя Константина, основателя Ви­зантии; Константином началась и кончилась Византия, но все-таки она как бы пробудилась и ожила в своем маленьком уголке — древней Эл­ладе. Царь Николай носил имя самого любимого из святых Российской империи — святителя Ни­колая. Первая церковь, построенная на Руси еще до св. князя Владимира, была храмом святителя Николая; этим началась христианская Русь. Но имя последнего Царя говорит о том, что во време­на лютых гонений попираемое и гонимое Право­славие хранил святитель Николай. Теперь на не­бе Церкви взошла новая звезда — мученик-Царь с именем Николай.

Будущее знает только Бог; но святые сказали: кровь мучеников — это семена будущего всхода.

 

 

III

 

 

Глубину человеческого сердца знает только Бог, но в тяжелых условиях, которые принято называть экстремальными, на границе между жизнью и смертью,  раскрывается человеческая душа. У оружейников был обычай: изготовив меч, ударять им с размаху о камень, проверяя, притупится или сломается его лезвие, останутся ли на нем зазубрины. Если клинок выдержит испытания, то, значит, он пригоден к бою. Человеческая жизнь суммируется в глубине его сердца, а в минуту смертельной опасности или скорби обнаруживается, кем был человек. Если заключение и смерть Императора Николая можно сравнить с его Голгофой, то время отречения — с его Гефсиманией.

Он остался один перед лицом врагов; покинули все, даже те, которые были ему преданы, казалось погрузились в сон, как апостолы, у которых отяжелели веки. Христос должен был испить чашу страданий один. Император был оставлен теми, кому он доверял и любил. Господь перед Своими страданиями беседовал с Ангелом, явившимся Ему; у Царя был невидимый собеседник — Библия, с которой не расставался он в эти страшные для России дни. Господь окончил Свою молитву словами: Отче будет воля Твоя, а не Моя (Лк. 22, 42); Царь, как свой последний прощальный завет, подчеркнул слова Библии, сказанные пророком Моисеем: ...прости им грех их, а если нет, то изгладь меня из книги Твоей, в которую Ты вписал (Исх. 32, 33).

Царь хотел спасти страну от междоусобицы и кровопролития через отречение от престола; это было его жертвой. Те силы, которые хотели разрушить Империю, уничтожить Православие, жаждали крови Императора. Как будто какое-то безумие охватило людей: они во время бури ломали корабль Империи и большинство из них потонуло вместе с ним. Моисей стал между Богом и народом, и Господь помиловал народ. Царь тоже хотел встать между Богом и народом и умолял о спасении своих людей, но было поздно,— Господь взял Царя к Себе как мученика и наказал народ, отдав его под власть царе­убийц.

Те, кто играли с революцией, - играли с огнем и внезапно увидели себя самих запертыми в пы­лающем здании. Те, кто потакал революции, кто расшатал трон, думали, что играют с маленьким тигренком и хотели позабавиться с ним, но уви­дели себя в клетке с тигром.

Царь заранее знал о своей смерти; он также знал, что его отречение приблизит его смерть; он сделал все, что мог, даже больше — он пожертвовал своей семьей, своими детьми. Его жертва не была понята, но она не была напрасной; он не запятнал чести Монарха. Как святой он царству­ет не на земле, а на небе; как святой он стал не­бесным покровителем своей страны.

Сократ перед казнью беседовал с друзьями — это было последним утешением в его жизни. Царь беседовал со своим единственным другом, которым оказалась Библия, а чтение Священно­го Писания — это сокровенная беседа с Самим Богом. Царь подчеркнул своей рукой слова Священного Писания: ...Моисей был кротчайшим из людей, живущих на земле (Чис. 12, 3). Если можно говорить о главной добродетели Царя, то это была кротость, соединенная с мужеством. Трусы проливают чужую кровь, чтобы обезопасить свою жизнь. Царь прощал тех, кто жаждал его смерти; он принял заточение и смерть как волю Божию, и концом его жизни были последние слова молитвы Христа: Отче, да будет воля Твоя.

 

 

 

IV

 

 

В конце VI столетия Византийское государст­во стояло на краю катастрофы. Персы завоевали Сирию, взяли Иерусалим и грозили столице — Константинополю. Византийские войска терпели поражение за поражением, и многим казалось, что это начало конца, что двуглавый орел Визан­тии уже не расправит своих крыльев.

В чем была причина этих бедствий? В Визан­тии царствовал благочестивый Император Мав­рикий, которому, как и большинству византий­ских Императоров, приходилось отражать наше­ствия варваров на границах своей страны. Од­нажды во время неудачной битвы со скифами в плен попало десять тысяч воинов. Выкуп за них запоздал, в результате чего пленники были каз­нены. Это дало возможность врагам Маврикия, занимавшим крупные военные посты в государстве, вызвать недовольство, а затем бунт в армии против него. В Константинополе высадился отряд мятежников во главе с одним из стратегов-военачальников — по имени Фока. Маврикий не хотел кровопролития, которое было бы бесполезным, и не оказал сопротивления мятежникам. Когда мятежники приблизились к царскому дворцу, то Император спросил у приближенных: «Кто такой Фока?»— ему ответили: «Это отъяв­ленный трус». Император сказал: «Если он трус, то убьет меня».

Фока велел казнить не только Императора, но и всю его семью. Когда перед глазами Императора - отца казнили его детей, то он говорил: «Слава праведному суду Твоему, Господи». Кормилица младшего ребенка хотела заменить его своим сыном, но Император запретил ей сделать это.

Жители столицы, присутствовавшие на каз­ни, оставались равнодушными к смерти своего Императора и не пытались даже остановить это преступление. Фока воцарился через военный пе­реворот, но сам боялся своей армии, боялся, что с ним поступят так же, и поэтому начал свое царство с казней и ссылок. Он уничтожил лучшую часть своего войска и привел страну в бедствен­ное состояние. Один отшельник святой жизни вопрошал в молитве Бога: «Почему, Господи, Ты допустил казнь благочестивого Маврикия и отдал во власть тирана Фоки?» И был ему ответ: «По­тому что по всей земле Я искал человека хуже Фоки, чтобы наказать непокорный народ, но не нашел такого человека».

Фока известил Римского папу о своем воца­рении и получил ответ, где папа поздравлял его и называл своим «любезным сыном», надеясь на уступки Риму. Персидский царь Хосрой под предлогом мести за смерть Маврикия вторгся в пределы Византии. Казалось, что уже началась агония страны, которая должна кончиться смерт­ным исходом. Но в это время правитель одной из провинций по имени Ираклий прибыл с отрядом своих войск в Царьград, и Фока, как некогда Ма­врикий, остался покинутым. При виде Ираклия он стал громко кричать: «Да здравствует Импера­тор Ираклий!». На это Ираклий ответил: «Какую империю оставил ты мне!» — и велел казнить узурпатора.

За благочестивую жизнь и христианскую смерть Константинопольская Церковь причисли­ла Царя Маврикия к лику святых.

История повторяется. Император Николай, как Маврикий, был предан своим войском, остав­лен народом и отдан в руки палачей, — тех, которые, подобно Фоке, были худшими из всех преступников и подонков, которые были на земле. Император принял ссылку и смерть с покорностью воле Божией, подобно святому Царю Маврикию. Перед казнью он слышал смертный  приговор своим детям, что для сердца отца было более страшным испытанием, чем нравственные пытки, а затем пуля палача.

Народ прославил Императора Николая как святого. Церковь санкционировала это народное почитание, канонизировав его. Но есть силы которые до сих пор страшатся видеть в лице  императора мученика за Христа. Самое тревожное, что эти силы проникли даже в Церковь и в духовные школы и до сих пор стараются опорочить память святого Царя.

Царь представляет в Церкви свой народ, поэтому народ должен принести свое покаяние в соучастии убийства Царя, которое проявилось, как во  времена Маврикия, в равнодушии перед совершившимся преступлением. Народ должен принести покаяние в том, что верил клевете на Царя и продолжал верить ей, несмотря на то, что мог убедиться, что убийцы Царя, как древние скифы, купались в человеческой крови только — не врагов, а своего народа.

Господин Осипов, неужели в истории Византии вы не видите контуров современных событий?

 

 

V

 

Суд над Императором продолжается. Он начался задолго до его мученической смерти. Суд вели нравственные подонки из всех сословий. Приговор был исполнен новыми иудами - Голощекиным и Юровским. В подвале ипатьевского дома была принесена кровавая жертва сатане. Для этих людей Царь был символом России: рас­стреливая его, они считали, что метят в сердце России. Для них Царь был представителем хрис­тианского народа в Церкви, и, убивая его, они считали, что убьют Христа не только в истории, но и в душе народа.

Есть доказательства от противного: та нена­висть, которую вызывал Царь у антихристиан­ских сил, те потоки клеветы, которые лились на него со всех сторон и на которые он отвечал ве­ликодушным прощением своих врагов и молчани­ем, тот огонь демонической злобы, который не только испепелил его трон, но постарался выжечь имя его из памяти народа, уже косвенно свиде­тельствует о величии духа Императора.

Антихристианские силы знали, что он не спо­собен к компромиссам, что он не нарушит свой долг перед страной и верность Церкви в отличие от тех монархов, которые надевали на себя масон­ские фартуки. Поэтому в революционно-оккульт­ных кругах ему давно вынесли приговор казни. Чтобы не быть голословным, напомним, что в кон­це XIX века на съезде российских социал-демокра­тов было вынесено постановление, в котором вся семья Романовых была осуждена на смерть.

Чем ответил Царь? Уничтожил ли он своих врагов? Нет. Напротив, лидеры этой партии бы­ли неоднократно осуждены за политические и уголовные преступления, но Царь оказывал им великодушие, какое мог оказать только христиа­нин. Он не казнил тех, кто впоследствии убили его; но надо сказать, что большинство из этих лю­дей в дальнейшем сами перегрызли друг друга, как скорпионы.

Царя убивали еще при жизни: клеветой, из­меной, ложью, предательством, но его надо было убить и после смерти, надо было скрыть  преступление, которое, с одной стороны, свидетельствовало о сатанизме революции, а с другой стороны, — о святости последнего Царя. Могила Царя неизвестна, но на его безвестную могилу продолжали литься потоки самой чудовищной лжи и грязи. Народная интуиция чувствовала святость Монарха; его почитание началось задолго до прославления. Его иконы писали до его канонизации, его имя призывали в молитве. Только многие святые имеют такое свидетельство совершенных им посмертных чудес, как Царь Николай и его Семья.

Канонизация произошла. Церковь сказала свое слово. Но суд над Царем не прекратился.  Теперь хотят духовно убить Царя, вычеркнуть его  имя из числа мучеников. Его смерть хотят представить как результат ошибок, допущенных им самим, и как один из эксцессов революции.

К нашему глубокому огорчению, в приговоре над Царем вслед за Голощекиным и Янкелем Юровским поставил свою подпись профессор  богословия г-н Осипов, вернее, он не молча поставил свою подпись, а говорит и убеждает, что Царь — недостойный христианин и его канонизация — ошибка. Аудитория г-на Осипова — не читатели «Комсомольской правды», а студенты Духовной Академии, большинство из которых в душе возмущены этими выходками, но принуждены быть свидетелями того, как православный богослов, пользуясь своим положением, продолжает  революционное дело — дискредитацию Царя.

 

 

VI

 

Святой Григорий Богослов писал: «Человеку трудно перенести оскорбления, но вдвойне тяжело, если его нанес друг; самую глубокую рану мо­жет причинить только близкий нам человек». Когда на Юлия Цезаря в сенате напали убийцы и стали наносить ему удары мечами, которые они скрывали под складками плащей, Юлий Цезарь стоял безмолвно, считая своих убийц недостойны­ми его крика или стона; а когда увидел среди них Брута, которого он принял как родного сына и воспитывал с юных лет, то тихо сказал: «И ты, Брут?» Измена друга была самым тяжелым уда­ром для умирающего Цезаря.

Более страшную трагедию пережил Импера­тор Николай, когда те люди, которых он считал близкими себе, стали изменниками и врагами. Когда Цезарь был убит, то народ, возмутившись этим злодеяниям, умертвил убийц. А в России на­род остался безучастен к казни своего Царя; да­же более того, многие радовались свержению Им­ператора как освобождению, не понимая того, что происходит, и покорно подставили свою выю под иго самых подлых преступников.

Царь был одинок, потому что по духу своему был далек от развращенного общества «элиты» страны, которое было похоже на сгнивающий труп. Он не мог вдохнуть в него потерянную хри­стианскую веру, он не мог исправить порочную волю окружающих людей; он не мог быть таким как все, поэтому эти «все» объединились против него.

Что видел Царь вокруг себя? Заговоры, ложь, клевету, трусость и измену. Он был один из са­мых милостивых Государей в истории, а его на­звали «кровавым»; при нем страна достигла выс­шего расцвета в своей истории, а о нем говорили, как о не умеющем управлять. На клевету он от­вечал молчанием; тех, кто совершал преступление, достойное казни, он оставлял живыми, на­деясь на их исправление. Если можно его обви­нить, то только в доверчивости, доброте и мягкости, в том, что в нем христианин побеждал выс­шего судью народа. Тот, на чью совесть надеялся Царь, оказались подлецами; тот, кому он дове­рял, предали его; тот, кому он сохранил жизнь, осудили его на смерть. Господь сказал своим ученикам: Если мир Меня возненавидел, то и вас возненавидит (Ин. 15, 18). От своего коронования до мучениче­ской смерти Царь пил горькую чашу страданий. Поэтому 23 года его царствования были двадца­тью тремя годами его мученичества. В древней Ру­си особо почитали двух мучеников — князей Бо­риса и Глеба, которых убил их брат Святополк, (названный «Окаянным» ,что означает «отверженный, несчастный»). Тех, кто принял смерть от руки близких, называли страстотерпцами.

Царь был предан на смерть теми, кто окружали eгo трон, при молчаливом соучастии народа. Поэтому он является страстотерпцем, т.е. испытав­шем с покорностью Воле Божией особые мучения от своих близких. Царь был отдан в руки разбой­ников, отдан на убиение, и в этот «львиный ров» столкнули его те, кто стоял рядом с ним.

К 20-му году XX века в мире оставались только две монархии — Россия и Германия. Те­перь их столкнули друг с другом, как в море два огромных корабля. Но Вильгельм принял меры предосторожности: он вошел в союз с антихрис­тианскими и антимонархическими силами; он состоял в масонской ложе, где монарха называли «братом», и он занимал подчиненную роль к дру­гим, старшим по ложе «братьям». Таким обра­зом, Вильгельм уже не был монархом, а играл в монарха, что сохранило ему жизнь. Когда рухнул трон Габсбургов, то ему никто не мстил, его про­сто выселили из страны, и он нашел убежище у своих родственников в стране, с которой он формально находился в состоянии войны. Более того, он получал пенсию от Германского государст­ва, а Гитлер, придя к власти, увеличил эту пен­сию за заслуги разрушения двух империй.

Царь Николай остался православным христи­анином. Он не запятнал честь Монарха, не вошел в союз и сговор со своими врагами, поэтому он был казнен как христианин,  не отрекшийся от Христа перед лицом сатанинских сил. Здесь говорится не о формальном отречении, а о том, что он был христианином на троне и остался им в ссылке и заключении.

Подробности убийства Императорской семьи тщательно скрывались. Разумеется, власть в лица Свердлова-Ленина, подготовившая и санкционировавшая убийство Царской семьи, сделала все, чтобы уничтожить образ Царя в памяти народа, как Царя-мученика. Нас учили, что это решение было принято местной властью, не связавшейся центром ввиду сложной военной обстановки, центральная власть была оповещена об этом после, как уже о совершившимся факте. Таким образом, главным виновником смерти Царя оказался чехословацкий корпус, двигавшийся на Екатеринбург. Но если мы посмотрим на последующую историю революции, то увидим всплеск садизма, совершения таких грандиозных и бессмысленных преступлений, которые превосходят меру всякой человеческой жестокости. Уже теперь раскрывается роль тайных сатанинских союзов в подготов­ке революции, в ее совершении, в экспериментах массового уничтожения людей.

         Вся революция проникнута дикой ненавистью к Христу и христианству; она похожа на гимн сатане, который прозвучал над просторами империи «от тайги до британских морей». Мало кто знает, что идеологи коммунизма Маркс и Энгельс писали в молодости поэмы, посвященные сатане как своему другу и брату, так что атеизм  этих людей был только маскировкой. Уничтоже­ние церквей и монастырей, поголовное уничтожение священнослужителей, сопровождающееся пытками и истязаниями, свидетельствует о том, кто  был истинным «творцом» революции.

Монархия стояла на пути этих людей и демонов как удерживающая сила; ее олицетворял Император, поэтому он стал ее жертвой. Казнь Императорской семьи — это не столько политичес­кое событие, сколько оккультное явление. Силы, убившие Царя, затем стали расправляться не только со своими противниками, но и бывшими союзниками, но об этом уже написано достаточно много.

Блаженный Августин сказал: «Бог сделал больше, чем, если бы Он уничтожил зло; Он заставил само зло служить добру». Поэтому мы счастливы тем, что имеем своим небесным заступником мученика-Царя.

Уже не существует монархии. Но некоторым людям и по смерти страшен Царь-мученик. Они хотят не только уничтожить его могилу, но унич­тожить память о его подвиге. Вспомним, что на страницах журнала «Безбожник» рядом с кощун­ственными карикатурами на христианскую веру, печатались карикатуры на последнего Царя; они были написаны одной невидимой рукой.

Теперь существуют те же силы, которые не хотят видеть на троне истории мученика-Императора, а пытаются свергнуть его. Среди них не только внуки Маркса и дети Ярославского, но и почтенный профессор богословия г-н Осипов. Когда царственный прадед последнего Императора  Николая II допрашивал среди прочих декабристов князя Трубецкого, то первым его вопросом были словами: «Полковник гвардии, князь Tpyбецкой, как вы могли оказаться вместе с такой дрянью?»

 По какой-то ассоциации мне вспомина­ются эти слова.

 

 

 

 

 

О состоянии средних и высших

духовных учебных заведений

в предреволюционное время

 

 

 

Господин Осипов в статье «Русское духовное образование» поднял вопрос огромной важности: почему семинарии и академии предреволюционно­го времени стали рассадниками атеизма? Со мно­гими фактами, которые приводит г-н Осипов, нельзя не согласиться, но все-таки нам кажется, что автор приводит своих читателей к неверному выводу, будто бы прежняя духовная школа ото­шла от Православия. Нам кажется, что при всех недостатках и ошибках, свойственных схоластиче­ской системе, состояние духовного образования в XVII-XVIII вв. вовсе не способствовало атеизации Российского государства, напротив, именно священство представляло собой ту здоровую консервативную силу, которая противостояла вольтерьянству и ложному мистицизму, охватившему, как эпидемия, высшие круги российского общества.

Уже в XVII веке колонии иностранцев, обос­новавшихся в России, служили рассадниками атеизма и сектантства различного направления, как  рационалистического, так и мистического. Католицизм  планомерно и  незаметно вил свое гнездо в России. Уже Царица София и второе после нее лицо в России — князь Голицын явно выра­жали свою симпатию к католицизму и разрабатывали планы, как опереться на него. Может быть, поэтому Петр I так легко кинулся в объятия протестантизма, и при его преемниках лжемистичес­кие учения, как продукт разложившегося протестантизма, стали как бы второй религией у «выс­шего общества» России. И это тяжелое для Пра­вославия время дало выдающихся борцов за веру именно из среды духовенства, многие из которых поплатились тюрьмой и ссылкой за эту борьбу и свою твердость (Иннокентий, епископ Пензенский, и архимандрит Фотий).

Кто были эти выдающиеся апологеты Право­славия, которые не дали России превратиться в католическую или протестантскую страну? Конечно, прежде всего, это благочестие народа,— дух Православия, укоренившегося в нем, привержен­ность к традиции и обряду, о которых г-н Осипов столь невысокого мнения, а затем иерархи и свя­щенники, - воспитанники тех академий и семина­рий, которые г-н Осипов считает отошедшими от Православия. Несмотря на увлечение схоластикой и внедрение греческого, а затем латинского языков, эти школы вовсе не были средой, где господствовал формализм и угасал дух веры. Достаточ­но прочитать блестящие проповеди, экзегетичес­кие труды, написанные в XVII веке, чтобы убедиться в православном духе их авторов (свтт. Тихон Задонский, Димитрий Ростовский).

Как ни странно, но разложение началось тогда, когда во второй половине XIX века дух либе­рализма и гуманизма стал проникать в духовную школу через светских преподавателей. Под видом борьбы со схоластикой и формализмом в эти учебные заведения вошел, как хозяин в свой дом, дух рационализма и критицизма, дух явного или скрытого реформаторства. В это время в академи­ях ведется полезная интенсивная работа по пере­воду святоотеческой литературы, пишутся солид­ные труды по истории Церкви, но меняется мен­талитет учащих и учащихся.

Под видом чистой науки подвергаются крити­ке и дискредитации священные тексты. Рациона­лизм получает негласное право ревизовать то, что было предметом веры. Скепсис в религии, при­крывающийся словом «наука»,— это разруши­тельное и революционное начало. Учащиеся в предреволюционные годы перестали понимать, во что им верить и во что не верить. Поэтому лекции некоторых профессоров-модернистов стали искушением для студентов. Не формализм, а либера­лизм создал определенный тип неверующего се­минариста.

Господин Осипов указал на ряд ошибок и не­достатков прежних академий, но ведь революци­онеры тоже указывали на существующие недостатки, злоупотребления и ошибки политического и социального строя Империи. Какая-то часть этих обвинений имела под собой факты. Но уничтожив ненавистный им строй, его противники со­вершили намного больше преступлений и принес­ли людям неисчислимые бедствия. Лютер начал свою реформистскую деятельность с обличения злоупотреблений католицизма, в частности продажи индульгенций, но кончил тем, что стал еще дальше, чем католицизм, от древней Церкви. Са­ма по себе критика еще ничего не дает, кроме не­ясного чувства, что надо изменить существующее положение. Но как изменить его?

         Нам кажется, что в настоящее время силы мирового либерализма заинтересованы в рефор­мации даже такой духовной ситуации, в которой живет Церковь сегодня. Под видом критики фор­мализма и призыва к обновлению Церкви и ее ду­ховных школ, они хотят отказаться от драгоценного наследия прошлого, порвать с преданием и традицией, порвать с богословской преемственно­стью прежних веков и создать новый теософско-экуменический менталитет для современных христиан.

Господин Осипов, отмечая, что семинария дала немало революционеров, забывает, что та же семинария и академия дали в революционные го­ды сонмы мучеников и исповедников за веру. Ес­ли старая семинария была настолько прогнившей, как хочет это доказать г-н Осипов, то откуда по­явились десятки тысяч узников концлагерей — священников и епископов, готовых идти на смерть за православную веру? Поэтому нам кажется, что критика старых семинарий — это подготовка к «революции» в духовном образовании, а не воз­вращение к патристике. Вспомним, что Лютер то­же говорил о возвращении к древней Церкви, а что получилось из этого?

Теперь под видом восстановления Правосла­вия и борьбы с пороками старой школы может быть реформировано и искажено само богословие, именно в либеральном духе, какой бы право­славной терминологией оно не прикрывалось и какими бы святоотеческими цитатами она не ук­рашалось. Международному либерализму страш­на Православная Церковь, даже та, которая су­ществует  сегодня,   то  современное  монашество, (которое г-н  Осипов  позволил себе  сравнить с древним фарисейством). В Библии написано: Время разбрасывать камни, и время собирать (Еккл. 3, 5). Теперь, по нашему мнению, время хранить оставшиеся камни и не производить над ними новых экспериментов.

Поэтому существует реальная угроза, что со­временные модернисты под видом очищения хри­стианства могут превратить его в новую религию, где не будет места ни Церкви, ни Христу.

 

 

 

 

 

О «специфической проблеме нашего времени»

 

 

Господин Осипов в книге «Будь верным в ма­лом» пишет, что одной из проблем, «специфиче­ских для нашего времени», которая становится для нашей Церкви «очень и очень насущной», яв­ляется «видение и понимание того, что мы неу­клонно и все более усиленно повторяем путь ду­ховной деградации той богооткровенной и истин­ной религии, которая, тем не менее, привела свой народ и пришла сама к отвержению Христа».

Нам кажется, что в этой фразе трагедия от­вержения Христа иудейским народом представле­на в ложном и искаженном виде. Мысль о том, что истинная религия могла привести свой народ и пришла сама к отвержению Христа, не только богословски не оправдана, но с нравственной точ­ки зрения возмутительна.

Ветхозаветная религия устами пророков воз­вещала народу о пришествии Христа на землю. Пророчества о Мессии, содержащиеся в ветхоза­ветных книгах, указывали время пришествия Мессии, Его страдания и тайну искупления. Но с богооткровенной ветхозаветной религией вступила в смертельную борьбу та религия, которая созревала в раввинских школах, которая вобрала в се­бя гордость книжников и мораль фарисеев, кото­рая бросила вызов ветхозаветному Откровению, собрав свои силы под знаменем национализма.

Это была другая религия, и Господь обличал ее как замену Божественного слова преданием че­ловеческим. Но сама ветхозаветная религия, как слово Истины, не могла стать ложью и привести людей к отрицанию Христа. Она не деградирова­ла, а просто была заслонена другими идеями и представлениями, другим образом Мессии. Здесь универсализм Ветхого Завета сменился провин­циализмом, а затем этот провинциализм был догматически   абсолютизирован.   Господь   обличает позднейшие наслоения,  но исполняет храмовое предание  и  призывает людей  изучать  писания Ветхого Завета, ибо, как он говорит, они свиде­тельствуют о Мне (Ин. 5, 39). Господь говорит, что истинная религия свидетельствует о Нем, а господин Осипов считает, что она ведет к отвер­жению Христа.

Деградировала не ветхозаветная религия, дан­ная в Откровении, а изменились люди, поддавшиеся искушению национализмом — этому виду кол­лективной гордыни.

Идеи национализма обычно утверждают себя через общественный террор, поэтому Христос, как истинный Мессия, должен был вызвать по отношению к себе со стороны националистов непри­миримую ненависть. Путать ветхозаветную религию с талмудизмом нам кажется для православного богослова недопустимым. Вообще нам хочется сказать, что люди некоторых профессий не имеют право на ошибку. В числе их я назвал бы хирурга и преподавателя основного богословия. Там, в одном случае — неверное движение руки, во втором — неверное движение мысли и языка может принести непоправимый ущерб и даже смерть человеку.

Господин Осипов пишет: «Через все Еванге­лие красной нитью проходят обращения Христа Спасителя к народу иудейскому: Горе вам, закон­ники, фарисеи, лицемеры... (Мф. 23, 13, 14, 23, 25, 27, 29; Лк. 11, 44-46). Мы не можем согла­ситься с такой утрировкой, как будто красной ни­тью, т.е. главной идеей Евангелия было обличе­ние слепых вождей народа. Красная нить — это главный узор, который употребляется вязальщи­ком или ткачом. Поэтому нам кажется, что Еван­гелие, написанное для всего человечества, для всех времен и народов, имеет своим лейтмотивом другое — саму идею искупления человечества. Красная нить Евангелия — это Кровь Христа, пролитая за наши грехи, а обличение книжников и фарисеев — скорее предупреждение народу ис­кать истину в чистых источниках Священного Писания.

Затем г-н Осипов говорит слова, более подхо­дящие к заявлениям радикальных обновленцев, чем православного богослова, возглавляющего кафедру в наиболее авторитетной и отличавшей­ся до сих пор православной традицией духовной школе. А именно: «...самое удивительное то, что обличения эти относились не к ворам, не к убий­цам, не к грабителям, относились они к офици­альной духовной элите: архиереям-первосвященникам, книжникам, то есть богословам, фарисе­ям, что теперь точнее всего можно было бы пере­вести как "монашествующие"».

Итак, православный богослов выступает с дерзким обвинением Церкви, к которой он при­надлежит, заявляя, что наиболее точный аналог законников, фарисеев, лицемеров, прямо скажем: врагов Христа, повинных в Его убийстве, пред­ставляют собой монашествующие. Самое печальное, что это публичное оскорбление или не было понято, или никого не возмутило. Неужели г-н Осипов забыл, что иерархи Православной Церк­ви являются монашествующими, и назвать их преемниками ветхозаветных фарисеев — это плюнуть в лицо самой Церкви?

Я не хочу останавливаться на этом вопросе слишком долго, но напомню г-ну Осипову, что даже соборное правило повелевает уважать архиерея, именно архиерея-монаха, так как Право­славная Церковь не знает иной иерархии. Как же ученики г-на Осипова будут питать чувство благоговения перед высшим на земле епископским служением, соединенным с монашеством, когда их учитель говорит, что наиболее точный перевод слова «фарисей» — это монах; как они будут молиться святым преподобным нашего времени, когда профессор богословия сравнил с врагами Христа современных монашествующих?

Однако и здесь г-н Осипов проявляет стран­ную неосведомленность. Во-первых, первосвящен­ники-архиереи не примыкали к секте фарисеев;

во-вторых, нигде не сказано, что Христос обличал их, напротив, апостол Павел на вопрос, как он мог резко ответить архиерею, сказал: Я не

знал, что он архиерей, так как написано: «Старейшему народа твоего не говори злого» (Деян. 5). Так что г-н Осипов очевидно воспользовался случаем, чтобы бросить камень в сторону иерархии.

Затем, среди тех, кого обличал Христос, несколько не было монашествующих, но брак считался гражданским и религиозным долгом, а многочисленность детей — доказательством богоугодности человека. Напротив, ветхозаветные монахи — ессеи и ферапевты — представляли собой замкну­тые общины и не являлись предметом обличения со стороны Христа и апостолов. Я хочу напом­нить г-ну Осипову, что современный раввин обя­зан иметь семью, иначе он не может управлять синагогой. Если бы монашествующие были фари­сеями и лицемерами, как утверждает г-н Осипов, то есть потенциальными врагами Христа, то вряд ли богоборческая сила обрушила бы самые страшные удары против монастырей. Но эта сила видела именно в монашествующих главную кре­пость Церкви.

«Бей гадов»,— говорил о старцах-монахах Владимир Ульянов. «Фарисей — это в наиболее точном переводе монах», — вторит Ульянову г-н Осипов. Разумеется, Осипов не призывает бить гадов-фарисеев, но предостерегает своих слуша­телей, чтобы они были от них подальше. Десятки тысяч монахов были убиты и замучены за Христа. Г-н Осипов взял на себя роль Терсида, который смеется над могилами павших в битве воинов. Это протестантско-обновленческое неприятие мо­нашества не раз повторяется в лекциях г-на Осипова, т.е., если употребить его лексикон, пpoxoдит «красной нитью» через его лекции.

Святые Отцы говорили, что монашество - это возможность наиболее полного исполнений евангельских заповедей и советов; что первой монахиней была сама Божия Матерь, а апостолы исполняли главные монашеские правила: нестя­жание, безбрачие, послушание и пребывание в  непрестанной молитве. Тот, кто отрицает монашество, глубоко чужд духу Православия. Г-н Осипов видно забыл, что руководства по внутренней, духовной жизни человека были составлены пре­имущественно монахами и легли в основу нравст­венного богословия, а приписал монашествую­щим противоположное: лицемерие и тщеславие — свойства фарисеев.

Затем г-н Осипов хочет доказать, что иерар­хия не обладает благодатными дарами и что ново­заветная иерархия не должна претендовать на осо­бое положение в Церкви-хранительницы чистоты веры. Он отрицает благодатные дары, получаемые при хиротонии, подобно протестантским теологам, для которых священник и епископ — это только выбранные народом лица. Он пишет: «...мы — первосвященники, священники, богословы — со­знательно или бессознательно, но привыкаем к мысли и становимся убежденными, что мы святы и непогрешимы той благодатью, которой освяще­ны в Крещении, хиротонии и т.д.»

Итак, г-н Осипов начинает с анекдота, кото­рый должен «замутить воду». За всю свою про­должительную жизнь я не встречал ни одного архиерея, богослова или просто мирянина-христианина, который утверждал бы, что он свят и непогрешим по благодати крещения. Может быть, это шарж из журнала «Безбожник», но таких право­славных христиан в природе не существует, кро­ме, может быть, душевнобольных.

Простите, г-н Осипов, но только глупец мо­жет привыкнуть к мысли, зародившейся в его го­лове, что он свят и непогрешим, а православное учение не дает для этого никакого основания. По­чему бред экстатиков-хлыстов вы приписываете православным христианам? Бред визионеров и психопатов, отождествляющих себя то с Ангела­ми, то с Самим Христом,— это область психопа­тологии, а не религии. Видели ли вы за свою много летнюю работу в академии, чтобы какой-нибудь студент сказал вам: я свят и безгрешен, потому что получил крещение. Наверное, вы в таком случае подняли бы вопрос об оказании ему немед­ленной медицинской помощи, а теперь приписы­ваете этот бред современным христианам, в том числе первосвященникам.

Затем совершенно непонятно, почему г-н Оси­пов к иерархии присоединил богословов, которые могут быть не только лицами со священным са­ном, но и мирянами, занимающимися теоретичес­кой стороной религии. Если отнестись к этим сло­вам серьезно, то г-н Осипов публично исповедался, что у него как богослова возникло искуше­ние считать себя святым и безгрешным в силу крещения, и к этой мысли он стал привыкать. Но нельзя обобщать свой субъективный опыт и тем более абсолютизировать его.

Что касается епископской хиротонии, то она не делает человека лично святым и непогреши­мым, но она вовсе не является безразличным дей­ствием, так как через рукоположение архиерей получает благодать Духа Святаго, Который со­действует и помогает ему совершать самое ответ­ственное дело на земле — служение, которое ино­гда сравнивается с ангельским достоинством. Благодать возводит естественные силы человека в более высокую степень совершенства, если чело­век не противится благодати; она не дает непогрешимости в делах веры, но просвещает ум, обост­ряет духовную интуицию, через которую звучит ее голос. Она не делает человека механически святым, но помогает ему во внутренней христиан­ской аскезе. Она дает архиерею власть и право представлять Церковь и совершать апостольскую миссию, но она не зачеркивает индивидуальность человека и оставляет свободной его волю. Эту сторону благодати, подаваемой в хиротонии, не только игнорировал, но в какой-то степени осме­ял г-н Осипов, приписав православному епископу убеждение в своей святости и непогрешимости.

Я помню, как митрополит Зиновий (Мажуга), человек аскетического склада характера, от­личавшийся глубоким смирением, рассказывал, что в некоторых случаях в его жизни он ощущал, как бы явственно слышал, в своей душе голос благодати и, повинуясь ему, говорил то, что не собирался сказать, или совершал поступок, не­объяснимый для себя, который впоследствии ста­новился ясным для него самого, притом у него не было каких-нибудь претензий на святость или не­погрешимость, но он прислушивался к тому таин­ственному голосу благодати, которому давал место в своей душе через послушание, молитву и ас­кезу — тому, к чему призван каждый архиерей.

Разумеется, если епископ будет сопротив­ляться благодати, то он просто-напросто не услы­шит ее или примет за благодать другой голос. Но разве не понимает г-н Осипов, что, ставя в при­мер Нестория и Ария, он хочет доказать свою мысль через клиническую картину религиозной патологии? А разве борьба с еретиками не легла главной своей тяжестью на плечи православного епископата, хотя в ней участвовали священники и миряне?

Что касается догмата о непогрешимости па­пы, то он исходил из ложного принципа западной церкви, унаследовавшей идею хилиазма, где для церкви-государства требовался «непогрешимый» вождь. Стремление к центризму и отход от прин­ципа соборности создало этот странный догмат, где человеку приписывались атрибуты Божества. Разве г-ну Осипову не известно, что догмат о пап­ской непогрешимости вызывал со стороны православной иерархии на протяжении всей истории Православия после отпадения римского патриар­хата от Вселенской Церкви однозначное, отрицательное отношение, включая тот период времени, когда это учение уже фактически существовало, но еще не было догматизировано? Можно поду­мать, что каждый православный епископ с завис­тью смотрит на римского папу и, сопоставляя се­бя с ним, думает: ведь я тоже свят и непогрешим в силу своей хиротонии.

Господин Осипов утверждает, что это так, хо­тя говорит, что подобный процесс может происхо­дить в душе епископа подсознательно. Но если он уверен, что видит область подсознательного у встречающихся ему архиереев, то приписывает себе или прозорливость, или способность к теле­патии.

Господин Осипов предлагает свой перифраз аввы Дорофея: «...одна причина всех заблужде­ний и всех страстей — гордость» — и утверждает, что у нас процесс развития мнений о себе в среде священства и иерархии идет вовсю. Тогда поз­вольте задать вопрос г-ну Осипову. Если положе­ние так печально, то каким же образом «гордая» иерархия, «фарисейское» монашество и миряне, потерявшие внутреннюю духовную жизнь, могли сохранить Православие в огне страшных и тяже­лых испытаний? Неужели г-н Осипов не понима­ет, что гордость не может рождать мучеников за Христа? Если бы картина борьбы Церкви с сила­ми ада соответствовала бы карикатуре, написан­ной г-ном Осиповым, то откуда у Церкви были бы силы бороться с земным и космическим злом; откуда у иерархов была бы твердость и решимость идти на историческую Голгофу ради Право­славия?

Далее г-н Осипов противопоставляет обряды Церкви, как нечто внешнее, нравственному ис­правлению человека; он пишет: «...целью становится исполнить то, что «положено», а не духов­ное и нравственное исправление человека по об­разу Христову». Позвольте, г-н Осипов, спросить вас, а что представляет собой обряд и церковный устав, к которым вы относитесь с такой иронией?

Церковный обряд — это сакральный и таин­ственный язык Церкви, это духовные каналы, че­рез которые человеческая душа включается в по­ле благодати. Церковь верит в богодуховность ли­тургических обрядов, которые включают в себя образы и символы вечного. Человек может при­близиться к Христу через благодать Духа Святаго, которая преимущественно дается в Таинствах Церкви. Без литургики и храмовой обрядности, без символического сакрала одни проповедь и учительство останутся только благочестивой бол­тологией.

Итак, г-н Осипов повторяет в своем варианте концепцию протестантов о том, что основой цер­ковных собраний должна быть проповедь, а обря­ды, как нечто внешнее и второстепенное, сведены к минимуму и лишены сакрального смысла.

Господин Осипов с возмущением пишет, что некий студент «откровенно выразил то, что дру­гие тщательно скрывают», а именно, что «главная задача пастыря — это исполнение Таинств, ис­полнение треб, совершение богослужений и т. д.» Студент не отрицает задачу духовного воспита­ния людей, но не считает ее основной для священ­ника. Эту мысль г-н Осипов комментирует следу­ющим образом: «Вот образец типичного, убийственного обрядоверия, превращение священнослужения в магизм». Во-первых, нас удивляет, что преподаватель богословия употребляет толсто­вский лексикон. Как известно, нигилист Толстой не раз заявлял, что Таинства и обряды Церкви — это колдовство.

По мнению г-на Осипова, если Таинствам придавать первостепенное значение, то они пре­вращаются в магизм, т. е. тоже в колдовство, в котором Лев Толстой так злобно и безнравствен­но обвинял Православную Церковь. Но позволь­те задать вопрос: неужели сама Литургия, ее не­обычайные по глубине молитвы, ектений, охваты­вающие нужды всех людей, догматические и нравственные истины, содержащиеся в ее песно­пениях, чтение апостольских посланий и Еванге­лия — этот концентрат христианства, — неужели не является высшим видом проповеди, которая пробуждает духовные силы человека, обогащает его ум и очищает его эмоциональную сферу? Вряд ли какая-нибудь проповедь, читаемая с амвона, сможет сравниться с великой ектенией.

Господин Осипов как будто не понимает или действительно не чувствует, что богослужение — это история мира и Церкви, в которую включает­ся человек, это Библия в действии, в котором ми­стически участвует каждый молящийся в храме, это прошлое и будущее от творения мира до Страшного суда и воскрешения мертвых, это со­единение воедино духовного неба и земли, это свет, проникающий в глубины преисподней, это сила благодати, оживотворяющая душу, это вос­кресение духа, прежде общего воскресения мерт­вых, это тот источник, о котором сказал Господь: Кто жаждет, тот пусть придет ко Мне и пьет (Ин. 7, 37). И литургику — самое большое сокровище Православия — г-н Осипов считает второстепенным для священника. Само слово «свя­щенник» означает «освящающий».

Конечно, проповедь необходима как поясне­ние Евангелия и тех истин, которые кристаллизо­ваны в богослужении; но здесь внушается мысль, что комментарий дело первостепенное, а текст — второстепенное.  Я не буду говорить об общем уровне современной проповеди, кажется сам г-н Осипов не в восторге от нее. Унизить литургику, заменить устав ироническим словом «то, что по­ложено»   —  это значит подрезать корни самому Православию и переделывать Церковь по образу кирхи. Само Православие проповедуется не толь­ко словом, а благодатью Божией, которую чело­век должен стяжать молитвой и участием в церковных богослужениях и Таинствах.

Неужели приверженность к храмовому бого­служению,  мистическое видение его красоты,  с которым  не  сравнится  заурядная  проповедь,— это «убийственное обрядоверие» и «магизм»?

Кстати сказать, осмыслил ли г-н Осипов сло­во «магизм»? Молитва — обращенность к Богу, а магизм — обращенность к демоническом силам. Неужели священник, считающий Таинство Евха­ристии выше всякого человеческого дела и слова, превращается в колдуна и мага? Мне кажется, что швыряться такими словами, как магизм,— это или не понимать христианской мистики, или же слепо повторять обвинения против Церкви протестантских рационалистов. Неужели набож­ная старушка, которая ставит свечу и верит, что это жертва Богу, превращается в православную колдунью? Неужели человек, подающий записку в алтарь и надеющийся, что молитва священника имеет особую силу перед Богом, становится каким-то новым Фаустом, вызывающим космичес­ких духов посредством заклинаний?

Протестантство может вместиться в проповедь пастора, а Православие не может по своей глубине быть выражено никакими человеческими словами: в Православие надо включиться всей своей жиз­нью, но главной силой все равно остается храмовое богослужение и духовный огонь Евхаристии.

Господин Осипов приводит в своей статье слу­чай исцеления Христом слепого в субботу и гово­рит, что Христос это делал для того, чтобы мы подумали, что дороже для нас: Бог или закон? И тут же от имени начальника синагоги говорит: «За­кон». Простите, что я, православный священник, должен вступиться за начальника синагоги. Ни один ветхозаветный книжник и фарисей никогда не сказали, что закон для них выше Бога.

Они считали, что в законе всецело и оконча­тельно проявилась воля Божия и дорожили зако­ном, который уже начали читать глазами талмуда именно потому, что считали, что в нем Бог. Суб­бота и воскресение — это образ вечности, царст­во благодати. В содержании вечности Господь от­крыл как любовь после боговоплощения и искуп­ления, сама вечность для людей стала иной. По­этому, исцеляя больных в субботу, Господь пока­зал, что в наступающем Новом Завете высшей формой закона становится любовь.

Пусть г-н Осипов укажет нам хотя бы на од­ного ветхозаветного фарисея, раввина или книж­ника, который сказал бы: «Для меня закон выше Бога». Как г-н Осипов выдумал православных магов, так он выдумал каких-то архифарисеев, которые говорят, что закон выше Бога, а Бог ни­же закона. Достаточно для фарисеев их собствен­ной вины и без клеветы г-на Осипова.

Затем г-н Осипов делает чрезвычайно оригинальное заявление, а именно, что мы из христиан превращаемся в язычников. При этом он дает но­ваторское определение язычества как неправиль­ного отношения человека к Богу. До сих пор мы думали, что язычество представляет собой обоже­ствление космоса и олицетворение его сил, дейст­вий, проявлений и свойств.

В философском плане это единосущие символа и символизируемого; в ритуальном плане — поклонение идолам, под которыми подразумеваются кос­мические духи — божества; в мистическом плане — это демонопоклонение. Почему-то г-н Осипов счи­тает, что язычество — это примат формы над со-Iдержанием, а вера в силу обряда — это убийство духа и магизм.  Однако человек,  исполняющий церковные обряды и принимающий Таинства, обя­зан верить в их спасительную силу. Напротив, со­чинение и безразличие делают обряды чуждыми че­ловеческому духу, непонятным для него языком.

Господин Осипов противопоставляет обряды внутренней жизни духовному служению Христу. В этом он не нов, таковой была позиция отцов реформации. Но г-н Осипов настолько оригинален в своем определении язычества, что я принужден приве­сти цитату из его статьи, так как трудно поверить, что это слова доктора богословия, а не парадокс  авангардиста. «Мы нередко говорим о язычестве. Но что такое язычество? Язычество и есть извра­щение понимания должного отношения человека к Богу, когда вместо «блаженны чистые сердцем» «ублажается» исполнение текста, действий, чина».

До сих пор нам было известно, что язычество — это многобожие (политеизм) в отличие от единобо­жия (монотеизма). Г-н Осипов имеет другую точ­ку зрения — он убежден, что язычество — это религиозный формализм, и отличительные свойства язычества — это приверженность к внешнему ис­полнению обряда.

Таким образом, г-н Осипов считает язычество чем-то вроде старообрядчества и начетничества. Неужели г-н Осипов не знает этимологию и семан­тику этого слова? «Язык» значит «народ»; в уз­ком смысле — не иудейский народ. Язычниками назывались народы, которые в противополож­ность ветхозаветной Церкви, а затем новозавет­ной, отпали от древнего монотеизма в многобо­жие. Характерным признаком язычества было по­клонение демоническим силам, которых они при­нимали за духов и божеств космоса. Характерной обрядовой атрибутикой язычества было поклоне­ние идолам и фетишам. В таком семантическом значении слово «язычество» дошло до нас и явля­ется аналогом многобожия. Впрочем, в простона­родных диалектах или, если угодно, жаргонах слово «язычник» употребляется по отношению к человеку, который отличается болтливостью и у которого слово постоянно опережает мысль.

Но я думаю, что господин Осипов употреб­ляет слово «язычество» не в первом и не во вто­ром, а в своем собственном авангардистском зна­чении, когда пишет, что «язычество — есть из­вращение понимания должного отношения чело­века к Богу». Господин Осипов утверждает, что язычника интересует не душа, а исполнение об­ряда. Мы не можем согласиться с такой наивной профанацией этого чрезвычайно важного вопро­са. Император Троян во время допроса святого Игнатия Богоносца сказал ему: «И мы носим бо­гов в нашем сердце».

Неужели г-н Осипов не поинтересовался про­читать, хотя бы по своей профессиональной обязанности, религиозные гимны античных поэтов или «Ригведу», прежде чем говорить о механической обрядности язычества. Для христиан ужас язычества заключался не в обрядоверии, а в демонообщении. Именно поэтому они предпочитали смерть участию в языческих ритуалах. А как смотрит г-н Осипов на античные мистерии и экстатическое язычество, которое принято называть дионисийством,— тоже как на обрядоверие?

Господин  Осипов пишет,  что скатывание в магизм «совершается и на наших глазах в хрис­тианстве, магизм охватывает нас». Обвинив пра­вославных христиан в язычестве по примеру про­тестантов, г-н Осипов вслед за Львом Толстым употребляет по отношению к обрядам слово «ма­гизм». Лев Толстой с каким-то особым смаком за­являл, что священники в церкви колдуют. Теперь г-н Осипов в унисон ему заявляет: «Магизм охва­тывает нас». Неужели г-н Осипов не понимает, что магизм направлен к демоническим силам? Он агрессивен по своей форме и содержит в себе повеление демонам исполнить волю мага, за кото­рую тот расплачивается собственной душой.

Господин Осипов пишет: «Верующие привы­кают к чисто внешним актам: поставить свечку, отслужить молебен, подать записку и т. д.». Оказывается, «дурная привычка» ставить свечки, слу­жить молебен и т. д. Обряд и ритуал — это внеш­ний акт, но внешний акт необходим, так как мы не чистые духи, а духовно-материальные сущест­ва, которые пребывают в пространстве и времени. В Ветхом Завете не только догматы, но и ритуа­лы даны были в Откровении. В Синайской феофании Моисею было открыто богослужение вет­хозаветного храма, но обряд имеет еще другую, внутреннюю сторону, — это символический язык и средства духовной коммуникации. Никто не мо­жет знать, насколько человеческая душа посредст­вом молитвенного порыва проникла в мистичес­кую глубину обряда, в эту тайнопись Церкви.

Кто дал право г-ну Осипову судить о состоя­нии христиан, исполняющих церковный Устав и участвующих в общественных и частных богослу­жениях? Неужели г-н Осипов объял своим всеви­дящим взглядом души верующих, которые ставят свечи перед иконами и молятся коленопреклоненно на молебнах, и обобщил их состояние в глубоко несправедливом и оскорбительном слове «магизм»?

Какая магия в том, что человек подает запи­ску в алтарь? В соборных правилах написано о том, что Царь имеет право войти в алтарь, чтобы принести молитву за свой народ, а теперь вера че­ловека в то, что в алтаре, где пребывает невиди­мо Святая Троица, молитва имеет особую силу и дерзновение к Богу, объявляется магизмом. Отцы реформации молотом разрушали алтари и престо­лы с криками, что это языческие наслоения в христианстве. Господин Осипов считает, что при­вычка подавать записку в алтарь — это дурная привычка, которая переводит духовную жизнь во внешнее. Почему же тогда величайшие святые Православной Церкви так любили богослужение с его обрядами и ритуалами? Значит, обряд способствует очищению души, является каноном для освящающей благодати.

Господин Осипов пишет: «Магизм охватыва­ет нас». Что подразумевает г-н Осипов под сло­вом «нас»? Всю Церковь? В той же статье он пи­шет: «Мы неуклонно и все более усиленно повто­ряем путь духовной деградации».

Господин Осипов считает, что такой процесс оканчивается отвержением Христа. Кто дал право г-ну Осипову произносить свой приговор над Церковью? Он может говорить о личном состоянии своей души, но диагностировать через окно Своего кабинета всю Церковь — это значит нахо­диться в состояний той гордости, от которой пре­достерегает сам г-н Осипов, перефразируя слова аввы Дорофея: «Одна причина всех заблуждений всех страстей — гордость». Разве не гордость бросать обвинения Церкви — своей матери — в скрытом язычестве, которое в Ветхом Завете сравнивалось с духовным блудом? Господин Осипов пишет, что мы, погружаясь в страсти, «повторяем путь истинной богооткровенной ре­лигии, православной религии ветхозаветной».

Нет,   г-н  Осипов,   богооткровенная  религия осталась богооткровенной, она не изменилась в своей сущности, как Слово Божие во все ветхоза­ветные времена, но ее стали подменять другой ре­лигией и ветхозаветные модернисты, и реформа­торы. Не ветхозаветная религия пришла к отвер­жению Христа, а люди отошли от ветхозаветной религии. Талмудизм — это не консервация Ветхо­го Завета, а его реформация, как в догматичес­ком, так и в нравственном аспектах.

Цитируем г-на Осипова: «Христос говорит: Не ищите, что есть, что пить, во что одеть­ся, ищите прежде всего царствия небесного и | правды его, и это все приложится вам (Мф. 6, 31, 33). Но современные христиане считают это ошибкой, заблуждением. Главной заповедью становится: «Ищите прежде всего, что есть, что вам пить и во что одеться». Господин Осипов отзы­вается о современных христианах с иронией, до­стойной журнала «Безбожник» и его редактора Гультмана. Он клевещет, как будто христиане считают слова Спасителя ошибкой, заблуждением. Если Христос ошибался и заблуждался, зна­чит Он — не Сын Божий и не Вечная Истина.

Во что и в кого же верят тогда современные христиане, по мнению г-на Осипова? В продолжение своей жизни я слышал много клеветы и насме­шек над христианством, но это говорили атеис­ты; однако ни разу мне не приходилось слышать ни от одного христианина, посещающего храмо­вое богослужение и участвующего в Таинствах и обрядах Церкви, о том, что «Христос заблуждает­ся». Басни о таких христианах, хулящих Христа, являются фантазией самого г-на Осипова. Другое дело, что люди по слабости воли отступают от за­поведей Христа, что духовный путь их не прямо­линеен, что полное совершенство на земле не до­ступно для человека, но я не видел грешника-христианина, который успокаивал себя тем, что «Христос заблуждался и ошибался».

Это все словесная эквилибристика г-на Осипо­ва. Доктор богословия считает, что для современ­ных христиан главной заповедью становится: «Ищите, прежде всего, что вам есть, что вам пить и во что одеться». В историческом аспекте XX век — это наша современность. Это был век самых страшных гонений на Православие за всю исто­рию Церкви. Если христиане были бы духов­ными уродцами, для которых главная заповедь — есть и пить, т. е. двуногими поросятами, стремя­щимися занять удобное место у корыта, или людь­ми, индифферентными к вере, которые считают, что Евангелие — ошибка и заблуждение, то каким образом Церковь могла бы дать миллионы муче­ников именно в наше время, которые предпочли тюрьмы, ссылки и смерть отречению от Христа?

Двадцатый век представляет собой кровавый мартиролог, летопись мученичества; пытки, которым подвергали христиан,  особенно священнослужителей и монахов в лагерях и застенках, превосходят жестокость Нерона и Диоклетиана.

Богоборческие силы, захватив политическую власть, поставили одну из главных своих целей — уничтожение Церкви. Это совершалось путем гонений, физического уничтожения верующих, психического террора и массовой дезинформации. Школа, искусство, литература были мобилизованы для борьбы с христианством. Уже малые дети через систему общественного образования получали инъекцию атеизма. Казалось, нет материальной силы,  которая могла противостоять этому террору и насилию.

Но Церковь выжила именно потому, что христиане искали прежде всего царства Божия и с помощью благодати выдержали казалось бы невыносимые для человека мучения и победили ценой своей жизни. Этого не захотел увидеть г-н Осипов ( В другой лекции г-н Осипов признает, что 20-ый век дал мучеников больше, чем времена языческих гонений, противореча самому себе или предусмотрительно оставляя путь к отступлению). Он обозвал монашествующих преемниками фарисеев, которых обличал Христос, а епископов сравнил с последними ветхозаветными первосвященниками.

Если бы это было так, если бы у современных христиан не горела бы в сердцах вера и любовь к Христу, если бы современная Церковь была охвачена тем, что г-н Осипов изволил назвать магизом, то самой Церкви уже бы не существовало, ведь гонения продолжались в различных формах до 90-х годов XX столетия. И только небольшой промежуток в несколько лет отделяет нас от этого времени. Поэтому, по нашему мнению, г-н Осипов

нанес неслыханное оскорбление Церкви мучени­ков, сказав, что для современных христиан глав­ное — есть и пить, т. е. «религия живота».

А теперь разве не видит г-н Осипов возрож­дение христианства, строительство храмов и мо­настырей, тягу молодежи к духовной жизни? Нет, упорно повторяет, что монахи — фарисеи, епископы и священники — гордецы с притязанием на личную непогрешимость, а миряне — это толпа, застывшая на исполнении внешней обряд­ности. В журнале «Безбожник» часто печатались карикатуры: буржуй, священник и жандарм. У буржуя и священника заплывшие жиром лица и огромные животы. Теперь г-н Осипов в унисон этой карикатуре утверждает, что главным для со­временных христиан становится забота о том, что есть и что пить. Такой представляли атеистичес­кие идеологи Церковь и считали, что могут в те­чение нескольких лет уничтожить ее, но ошиб­лись в своих расчетах именно потому, что для христиан высшей ценностью, ради которой они отдавали свою жизнь, была вера во Христа.

Господин Осипов продолжает свой шарж и пишет, как будто православные христиане счита­ют, что они механически должны быть спасены. Любой христианин знает, что Церковь — это не­обходимое условие для спасения, но также необ­ходимо исполнять заповеди Божий в своей жизни. Он хочет показать современных христиан преем­никами древних фарисеев, которые считали, что царство небесное принадлежит им, как потомкам Авраама. Он приписывает современным христиа­нам жуткую мысль, что можно жить как попало, в страстях и грехах, без покаяния и молитвы и при этом спастись: «Нам-то безусловно приложит­ся царствие Божие, и сомневаться в этом нечего».

         3а свою жизнь я не встречал ни одного христианина, который утверждал бы, что все право­вые обязательно спасутся. Такой православный просто-напросто выдуман г-ном Осиповым, как персонаж трагикомедии. Безусловно, православные христиане не могут равнять себя с католиками, лютеранами и сектантами.

Православная вера — это основа спасения, но основа, на которой должен быть построен дом нашей вечной жизни. Каждый православный христианин, посещающий храм, уже получает основные катехизические знания, а тем более в наше время, когда открыта и доступна духовная литературa. Православных в невежестве вряд ли можно упрекнуть. Мы рады, что мы  —  православные. Само Евангелие — это радостная весть, оно живет в Церкви, и поэтому мы рады, что принадлежим Православной Церкви, как рады были люди, оказавшиеся в ковчеге, но разве они превозноси­лись над теми, кто погибал во время потопа, не имея на чем спастись? Без ковчега спастись невозможно, но из трех сыновей Ноя там находился Хам. Радость о том, что мы православные, вовсе не уничтожает ответственность за Православие.

Господин   Осипов   представил   современных православных какими-то провинциальными оригенистами. Он пишет: «Мы горды своим православием». Это старая песня экуменизма о конфессиональной гордости. Но это слово лживое и при­бежит скорее к лексикону сторонников психологического террора. Гордый человек приписывает все себе, своим личным достоинствам и способностям. Он верит в самого себя, он исходит из себя, он считает самого себя последней инстанцией истины. Гордость обрекает человека на одиночество. Он превозносится над своими друзьями и братьями — и поэтому теряет их. Гордость по­рождает отчуждение от самых близких людей и эмоциональную холодность друг к другу.

Древних христиан ужасал демонизм идолопо­клонства, и они, сожалея о погибели язычников, молились об их обращении ко Христу, а не превозносились перед ними. Иоанн Богослов — апо­стол любви, таинник Божией благодати — видел духовную смерть в ересях и запрещал своим ученикам общаться с еретиками-докетами и даже приветствовать их. Для него было очевидной ис­тиной, что для спасения необходима чистота ве­ры, но можно ли из этого делать заключение о ка­кой-либо гордыне любимого ученика Христа и нравственной ограниченности его учеников?

Веру в Православие как единственный путь спасения г-н Осипов клеймит как духовную горды­ню, то есть как самый тяжелый грех, из-за которо­го пал Люцифер. Он называет это «нашей печаль­ной реальностью». Он считает, если вера в Право­славие как единственный путь к Богу не будет ак­тивно искореняться, то наше спасение невозмож­но. Он призывает обратить на это (по его экумени­ческому диалекту на «гордость православия») главное внимание; говорить об этом, спасать веру­ющих от этого, иначе, по его словам, «бесполезно будет богослужение, оно ничего не дает душе че­ловека»; и вдруг неожиданно продолжает: «Если человек не молится на этом богослужении, ничего не дает молитва, если он не кается».

По мнению г-на Осипова, христианин, верящий в уникальность Православия и радующийся, что он не еретик, не католик, не лютеранин, не сектант, от­ключен от духовной жизни, он не может искренне молиться и глубоко каяться, а гордо стоит в храме, имея царство Божие, и сомневаться в этом нечего».

Я говорил о том, что хирург не имеет права на ошибку, еще менее имеет право фармацевт, у которого на одной полке стоят яд и лекарство. Духовные ошибки преподавателя богословия обесценивают и уничтожают его призывы изучать Святых Отцов и даже отдельные верные мысли, которые в данном случае могут служить прикрытием богословских искажений. Либерализм проникает во все щели нашего общества. Церковь, в своем человечком элементе не изолирована от мира, поэтому надо ожидать, что процесс либерализации будет продолжаться возможно с нарастающей силой, но это не снимает с нас долга свидетельствовать о Православии как светом поле божественного Логоса, вне которого – хаос и смерть.*

 

*См. А.И.Осипов. Будь верен в малом. В С6.: Православное учение о вере, Церкви, духовности. Издание «Самарский дом печати», 1997.С.18-24

 

Назад к списку